Было желто и весело.
В Киото шел слух, что на Восточных сопках совсем уже охуевшие самураи условились убить 140 человек за 10 минут. Просто так, на спор.
И смогли это сделать.
Потом пили мочу демонических лисиц, после чего сосали члены у капп под водой в бассейне, вырубленном посреди невысокой горы, на которой вешали трупики новорожденных (неподалеку был госпиталь для заключенных, там и творился всяческий секс-беспредел... а "отходы производства" всё-таки надо было куда-то сплавлять).
Затем один из них (капитан Юкито Иномару) решил продемонстрировать наивысший уровень самоотречения: сначала он отрубил себе пальцы на левой руке, потом выколол себе оба глаза, слегка передохнул... и отсек себе оба уха парой выверенных движений катаной, а уже после этого, насладившись болью и предвкушением будущей смерти, выпустил свои кишки на божий свет.
Следившие за ритуальным самоубийством самураи монотонно дрочили и кончили все как по команде. В дальнейшем их семя переработается в стальные ростки, которые станут частями подлодки, потопившей американский эсминец с атомной бомбой на борту.
За зелеными занавесками со свастикой, заключенной в уроборос, Аман увидел ветки весенних деревьев. На них болтались трое трупов (никчемные польские пленные пекари так и не сумели сготовить для коменданта Амана самый вкуснейший круассан с шоколадным кремом и вытяжкой из шишковидной железы молоденьких евреек). Печальная участь начальника лагеря, оставшегося без заветного лакомства, заставила его натужно вздохнуть, задернуть занавески, отгородив себя от трупов хоть формально, а затем пройти к Зеркалу, которое спокойно ожидало в углу своего часа...
Аман поднял винтовку, прицелился в зеркальную поверхность, улыбнулся, и нажал на спусковой крючок. Один раз... Второй. Третий... Четвертый. Пятый...
В тот же миг у молодой полячки Иветты, выходившей из барака на работу, лопнул правый глаз. Изможденная девушка упала, брызгая кровью и мозгом из глазницы на землю.
Еврейский мальчик Ицхак, любивший рисовать в мирное время (знакомые его семьи, уже давно сгоревшей в печках, когда-то вполне честно хвалили его рисунки: пейзажи, натюрморты и цветы), повалился на грядку мертворожденных в лагере детей с разваленным затылком. Из раны курился мягкий дымок.
Сразу двое заключенных (Сергеев и Мальцев, пленные бойцы второго пехотного) приняли смерть у ограды, где по привычке закапывали раковые сердца и мозги. Мальцеву разорвало правое легкое, а у Сергеева лопнула печень. Оба красноармейца облили кровью землю и забор.
Последняя "пуля отраженной судьбы" отыскала пожилую цыганку, каким-то чудом остававшуюся в живых на протяжении целого года. До этого момента. Женщину отбросило в грязь у туалетной будки. Во взорванном брюхе копошились ошметки глистов...
Удовлетворенный Аман поставил винтовку справа от Зеркала, подошел к письменному столу, на котором лежало множество донесений и отчетов, взял первый сверху и начал читать... Очередной надсмотрщик, даже младший офицер, а не какой-нибудь солдат-неумеха, отрезал себе член во время минета с заключенной (опять хотел перерезать женщине глотку во время оргазма, но немножечко промазал).
Аман вздохнул и положил отчет на стол. День только начинался. У коменданта оставалось еще много работы.
Один парень нарисовал картину.
Нацисты на ней почти что никого не убивали: жгли книги; громили витрины; насиловали самых красивых евреек; договаривались о предоставлении тайных знаний у тибетских шаманов; зиговали крепкими руками в крови после погромов в Польше; изобретали летательные аппараты новой формы; селились в красивые квартиры и дома, оставленные мертвецами из ближайших гетто; уплывали в Аргентину, Мексику и Бразилию, за деньги Рейха меняя внешность; поспешно вешались в камерах предварительного заключения перед судом; кормили ядом своих жен, детей и любовниц; шпионили друг за другом на кануне неизбежного поражения; горели в "Тиграх" и "Пантерах", истерично поджариваясь на поле боя; лишались отмороженных конечностей под Сталинградом; обучались снайперскому мастерству в спецшколах Вермахта, тренируясь на максимально мелких целях: карликах, инвалидах-"самоварах" и младенцах; снимали культовую кинохронику и фильмы; занимались подлой пропагандой, распуская самые немыслимые слухи про моральный облик неприятеля; превращались в оборотней по ночам на захваченной врагом территории; по-своему любили Отто Дикса и ненавидели Ремарка; напоминали в пьяных путчах про импотенцию своих солдат во время Первой мировой войны; меняли вектор производства на заводах по переработке военнопленных; вырезали желтые "звезды" на платьях и пиджаках; травили овчарками отпрысков инопланетных пришельцев на просторах Антарктиды; пытались отстроить разрушенный Дрезден; играли в "колыбель для кошки" межконтинентальными ракетами с Советским Союзом; молились Черному Солнцу в оккультных кругах старых замков; до умопомрачения глядели на "обратную" свастику, наивно думая, что с ними Бог...
Нарисовал он всё это. И подписался: Адольф Шикельгрубер.
Васильева вывели на мороз.
Три пьяных вертухая приказали раздеться.
Васильев снял всю одежду.
Они начали лепить снеговика вокруг него.
Он просто покорно стоял, уже ничего не боясь и не опасаясь.
Они лепили из него снеговика.
А он всего лишь ждал.
Вертухаи прервали свой несложный труд.
Каждый из них сделал по глотку спирта из фляжки.
Затем они доделали снеговика.
Васильев оказался вмороженным в три снежных шара.
Его кожа практически слилась со льдом (и предстоящей смертью).
Пьяные вертухаи отошли на десять шатких шагов.
Прицелились.
Шум выстрелов сглотнула мерзлота.
И снеговик Васильев принял все три пули...
Холод и голодуха... Жрать хочется невыносимо, но нечего вообще... Или все-таки кое-что есть?..
Сазан медленно повернул голову и посмотрел на соседские нары, где зябко скрючился какой-то паренек. Тщедушный малый с растрескавшимися стеклышками очков. Вариант не самый херовый...
- Эй, малой! - обратился Сазан к очкарику (тот резко дернул головой, будто его уже ударили). - Жрачку хочешь заработать?
- Конечно... - откликнулся измученный голодом парень-интеллигент. - А что надо делать?
- Да ничего сложного, - ухмыльнулся Сазан (противная ухмылочка на хитрой морде). - Пошли на улицу...
- Сел за что? - спросил Сазан, пока проходили мимо ярусов нар, затхлого запаха, человеческой вони и болтовни.
- Мама с папой врагами народа оказались... - скорбно ответил очкастый с заметной дрожью в голосе.
- Бывает, - иронично подметил Сазан, снова ухмыляясь легкой добыче (сыночки врагов обычно бывали полными чмошниками... такой сопротивляться особо не станет).
Вышли на улицу. Мороз ударил по лицам. И подлый Сазан тоже ёбнул очкарику: тот отшатнулся в треснутых окулярах, споткнулся о сугроб, упал и неуклюже растянулся на снегу возле барака...
- Враги народа, значит?.. - сплюнул Сазан, осклабив уголовный ебальник. После чего добавил очкарику пинком по почкам (тот перевернулся на бок и застонал, тщетно пытаясь встать), а дальше - поднял парня за шкирняк и потащил к бараку начальства.
Старшой на вахте, узнав, с улыбкой предвкушенья пропустил без разговоров. Вертухаи расселись вокруг котла за высоким забором. Их скрывала поленница, полная дров...
- Ох, ты! Пришел-принес, что ли? - радостно возвестил старлей Ахматов, доставая нож из полусгнившего кирзача. Остальные солдаты хищно заулыбались...
- Мне бы паечку, гражданин начальник, - заискивающе потребовал Сазан. Очкастый сын врагов народа болтался у него на вытянутой руке, как еле живой котенок.
- Махмутка! Выдай человеку... - старлей кивнул одному из вертухаев, тот быстриком метнулся за поленницу и через минуту вернулся с двумя банками консервов: тушенка и сгущенка. Съестная красота для любого зэка.
Сазан не удержался и облизнулся, уставившись на угощение (так голодная акула смотрит на труп другой акулы, попавшей под винт). Банки перекочевали в карманы его фуфайки. А бедолага очкарик почти молча принял несколько ударов ножом от старлея, жалобно хрюкнул, обосравшись напоследок, и упал в снег (в последний раз за этот день и эту жизнь).
Сазан, раскланявшись, покинул территорию начальства. Тушенка и сгущенка. Надо сожрать, пока никто не видит. Сладко, сытно, хорошо... Сазан блаженно заулыбался своим смачным мыслям о жрачке.
А вертухаи, забросив тело очкарика в кипящий котел, с довольными мордами стали ожидать время обеда.
Новый вылет, холодная ночь.
Виктор залез в "ЛаГГ", механик сделал "от винта", и самолет (измученный боями) решительно покинул стылую землю взлетной полосы.
Фридрих пошел на взлет; "Фоккер" рыхлил воздух рылом пропеллера. Фридрих был настроен на бой, а белые облака морозили воздух, когда он взлетел...
Примерно через сорок минут советский и немецкий самолеты сошлись. Они стали кружить друг возле друга, то и дело заходя на опасный вираж.
Внизу виднелись концлагеря. Никто из летчиков не покушался на покой наземных обитателей. Истребители продолжали "воздушный танец"...
Внезапно сзади (в мягкой рассветной дымке) появился английский "Спитфайр". И без всякой жалости к ближним расстрелял оба самолета. Они задымились, куски фюзеляжа посыпались вниз...
Кресла-катапульты не сработали ни у Виктора, ни у Фридриха.
Оба летчика с горечью в ухмылке проводили друг друга взглядом.
"Фоккер" ушел налево, "ЛаГГ" отправился направо.
Это был последний полет для обоих.
Заводская рутина угнетала Иванова...
За стенами цеха шумела метель. Высокие окна, уходящие под потолок, заиндевели белой "сажей". Цех грохотал конвейером и станками, рабочие почти конвульсивно исполняли свой трудовой долг.
Утомленный Иванов, вспоминая съеденную во время ленинградской блокады семью, совершенно неожиданно наткнулся на брак.
- Блядь ебаная... - тихо произнес рабочий, склоняясь над порченной деталью: из сердца торчал ржавый гвоздь.
- Сука... - снова ругнулся озадаченный Иванов и направился за мастером цеха Платонычем...
Через пару минут оба с недоумением смотрели на бракованный орган.
- И чё это за хуйня? - спросил недовольный Платоныч.
- Да хуй его поймешь, начальник... - откровенно признался Иванов, теребя рукавицы цепкими пальцами. - Гляжу, а оно уже такое вот... Чё делать-то будем?
Мастер почесал небритую морду, сплюнул под ноги и строго произнес:
- Спишем, в пизду ее, хуйню эту, блядь. От греха подальше. Ты потом объясниловку накатаешь, на мое имя. Всё понял?
Иванов кивнул, надел рукавицы и, стыдливой украдкой смотря на удаляющегося Платоныча, выудил сердце с гвоздем из конвейерной ниши.
Уже подходя к мусорным бакам, он вдруг остановился и с какой-то странной тупостью в голове уставился на якобы непригодную деталь. Якобы... С хуяли непригодную?..
Решительно развернувшись, рабочий Иванов вернулся в цех. Помещение тонуло в зеленовато-красной дымке нездешних сумерек. Боги станка требовали трудовых жертв от простого народа.
Приблизившись к отделу "манекенов", Иванов убедился, что все коллеги ушли на быстрый перекур. Времени хватит.
Он подошел к будущему менту ("манекен" был в фуражке и милицейской форме), расстегнул ему китель и всунул гвоздатое сердце в специальную емкость посередине груди. Полюбовался секунду-другую, затем вынул из кармана пенный усилитель и поспешно залил им бракованный орган. Теперь никто ничего не заметит. Можно оживлять...
Довольный Иванов вернулся на свое место у конвейера. Усталость чуть отступила, появилось желание продержаться до конца рабочего дня.
Иванов, конечно, не знал того, что (в принципе, по его вине) милиционер с испорченным сердцем через несколько лет станет серийным убийцей. И на его счету будет 12 жертв: невинных и честных мужчин, девушек и детей.
Сатана рассыпал на небе звезды... А Бог спокойно спал... Но Голод невозможно утолить... Он вечен, неизбежен... И человечество он не оставит никогда...
Думая об этих вещах где-то на самом конце коридора своего подсознания, Сапожник просто умирал с голодухи. Блокада длилась второй год. И никто уже не понимал, когда она закончится.
Кварталы качались, грозясь обрушиться на улицы и горожан кирпичной лавиной. Дома дрожали, как дистрофичные призраки. От голода рябило в глазах, шумело в голове, покалывало в сердце...
Пройдя под арку переулка, Сапожник вдруг насторожился и замер: живая быстра шла в его сторону, абсолютно не замечая его за мусорным баком. Наверное, хотела успеть обменять карточки на скудный провиант. Наивная.
Рыча на весь двор, Сапожник кинулся к женщине, живая закричала, пытаясь убежать, но нападавший настиг ее отчаянным прыжком, они повалились на стылый асфальт, Сапожник, брызгая гноем из носа и левой глазницы, ударил добычу затылком о землю, живая застонала (как будто в последнем оргазме) и замерла.
А Сапожник, чуть переведя дух, стал насыщаться...
Обглодав лицо минут за пять, Сапожник сорвал с жертвы пальто, давно изъеденное молью, и принялся откусывать мясо с предплечий, радостно чувствуя, что голод уходит...
Поедая еще теплую плоть живой, Сапожник почему-то явственно ощущал вкус пересоленного борща, яичницы с колбасой и курицы на гриле...
И в этот самый момент Сапожнику почему-то рубанули по шее. Проржавелое острие топора вошло в гнилую плоть наполовину, затем на голову обрушился ряд сильнейших ударов штакетиной, Сапожник зашипел, хрипло и надсадно, а через несколько последних мгновений его отрубленная голова покатилась по асфальту отчекрыженным бескровным кочаном.
Двое ленинградских подростков-охотников (Мишка и Лешка) стояли над обезглавленным трупом, пытаясь отдышаться. Один сжимал в руках верный топор. Второй держал штакетную биту.
- Охуенно мы его разъебохали! - сказал Мишка Алехин.
- Да, блядь... Круто получилось... - сказал Леха Михеев.
- А баба? Померла, что ли? - спросил Мишка Алехин.
- А тебе ли не по хуй? - спросил Леха Михеев.
Парни внимательно посмотрели на убитую женщину, которая не двигалась и не дышала. Тут же голова мертвеца раскрыла веки, механически стала вращать глазами и скалить пасть... Леха с привычной сноровкой схватил башку Сапожника за волосы и забросил напарнику в заплечный мешок. Отрубленные головы мертвых обычно сжигали на пустырях, предварительно отчитавшись перед начальником ячейки.
- Давай короче! Еще успеем пайку получить! - сказал Мишка Алехин.
- Не торопись. Всем хватит... - сказал Леха Михеев.
Оставив трупы в переулке (быть может, и они кому-нибудь сгодятся), охотники-подростки устремились вдаль по молчаливому проспекту...
Глава многострадального Ленинграда в это же время кушал "ромовых баб" (так повара между собой называли отрезанные сиськи комсомолок (подавшихся в проститутки от нужды), запеченные в месячных).
Он ел и наслаждался вкусом.
От Ученыча блатные хотели добиться лишь мата. Но он безмолвствовал, брезгливо и отреченно...
Безмолвствовал даже во время изнасилования, прижигания спины и затылка раскаленной ложкой, поедания крысиной башки под недовольным взглядом зэков и долгих ударов по яйцам...
Затем его заставили сожрать дерьмо одного из местных опущенных. Ученыч смолчал даже на это. А издевательства продолжались...
Ученычу кончали на лицо; регулярно поили мочой; обливали кипятком жопу...
Но когда пришла весточка про гибель Берии, Ученыч не стерпел.
Он вышел на центр хаты, как на сцену, приосанился и ко всеобщему изумлению заорал:
- Бляди, блядь, ебаные!.. Пидарасы, суки, мудаки!.. Ебать вас в рот, уроды, сука!.. Петушня, блядь, маразотная!.. Уёбки, на хуй, сраные!.. Гандоны, падла, блядь, с говном!.. Парашники ебучие!.. Пиздопадлы ссученные!.. Ебал я ваших сраных, блядь, мамаш без гандона, сука, гандоны!.. Мудаки пидарасные, на хуй идите, блядь!..
Блатные, оскорбленные такими словами до глубины души, еще долго жрали плохо прожаренную печень Ученыча. А голову сорвавшегося бедолаги (как и умело расчлененное тело после сильнейшего избиения) утопили в параше...
Примерно через сорок дней Ученыч начал приходить к блатным во снах. А некоторым даже являться "вживую" (темным силуэтом в углу камеры, очертанием лица в той же самой параше и глазами из зеркала в душевой).
После таких встреч воры в законе вели себя неадекватно: один неожиданно набежал на ружья охраны (его застрелили во время прогулки); другой блатарь зачем-то задразнил сразу двух вертухайских овчарок (озверевшие псины загрызли мужика в два счета, оставив труп без головы, левой руки и члена); третий обварился в кипящем борще на пищеблоке; четвертый зашкварился, целуясь взасос с "петухами" (его порешили прямо на сходке, даже не дав хоть как-то оправдаться); еще один ворище сел жопой на кирку (острие вышло чуть выше пупка); про остальные случаи уж лучше вовсе умолчать...
Блатные (да и большинство прочих зэков) стали бояться спать. Начальник лагеря, став пить больше прежнего, застрелился, боясь поехать по этапу за подрывную деятельность против страны Советов.
А Ученыч еще долго появлялся в самых темных углах тюряги (неизменно улыбаясь и сверкая очками)...
"Начали мы, значит, внимчиво друг другу надрачивать... Затем пофильдеперились чуточка... И тут-то я ВИЧару насмаркал... Неизболевшися, ушмыркал в гаражняк... Кентурики меня прям сразу кишкодером угостили... Ниндзячимся, значится, по-черному, а тут бабулька дряблая в мозги напахивать всем стала... Ну я ее и кулькнул... А дальше и бухиловасть закончилась... Так надо ж в рыгалеточку трупешить, подхлебаться... И всукнулись нам по пути отмазные зигёры... Всем уебать не получилось, что как бы обидняво... А дальше уж и до ментосов мы дожопкались, что как бы обидняво еще больше... Зажумкали нас колясным ходом, дотрясли, когда вываливать стали, коряшка мой одному на китель блевать начал... Ему по почкам, по еблу... А я на шумяке и сгрёбся за околочку... Ну грамотно убёг, тут ничего не втыкнешь... И уж кислоточку я глотонул тогда... А жополюги набежали уж тогда... Я в кислованночку заплюнулся и переждал... Чертушечки куда-то подевались сами... Ну вылез на метрохе, ветрохай одежу шевелит... Дальше шлепаю: скопыченный в овраге за универмагом, перебрал, бывает... Я хлопнул у него котлы, "кирпичики" и "фиолетку", хорошие, но мятые бумажки, скажу всё, не тая... От кумаров размуськался у барынчиков местных, клеевые, кстати, кореша да клёвые, бывает... Они там бабёху тыркали, немного без обоюдки... Поразвлекались, да... Блядошичка с рассветом ускользнулась, стукнула, морозька... Нас в ментовку, затем к вам... Колорить начали нехило, ребро мне колонули, гниды... Вот и решихнулся я тогда с вами сотрудничать, гражданин начальник...
Дата... Подпись: Александр Самуилович Ветров".
Прочитав всё это, недовольный следователь яростно скомкал листок и резко бросил его в морду подследственного грозным "снежком". Ветров скорбно понурился, уставившись в столешницу, усыпанную засохшими пятнами крови.
- Ты охуел, что ли, мудак?! - рявкнул следак на Саню. - Совсем уже ебанулся... Переписывай, блядь, всё по новой!
Егор Скоба, поправив фуражку офицера НКВД и перезарядив наган привычными движениями (на это потребовалась очередная Вечность, но Егор, конечно же, справился), приблизился к следующему несчастному, чеканя твердый шаг кирзачами по грязи. Тщедушный лагерный капо в давно обосраном белье трясся под порывами ветра.
Скоба равнодушно взвел курок, наставил дуло пистолета в сторону затылка приговоренного и провалился в болото крови, где жуткие пиявки-пули полезли под его мундир, фуражку и веки...
Скоба распахнул глаза: сон кончился (опять херня про то, что он НКВДшник). И началась привычная судьбина зэка: сейчас погонят корчевать пеньки, таскать камни, мыть золото для советской элиты и добывать руду из черной хтони.
В честь какой-то там очередной важной даты раздали праздничную пайку: мороженный кусок селедки, почти не плесневелый хлеб и недоваренную картофелину каждому.
Барачный полудурок Жопоглот опять полез есть жопой (почти безрукий и безногий, "обрубок", он не всегда так делал, но в этот раз никак не смог отказать себе в удовольствии). Смотреть на это было жутко, но почему-то даже привычно...
Вышли на работу в каком-то предвкушении быстрых расстрелов, переохлаждения и смерти генсека (впрочем, эти мечты, как всегда, оставались мечтами). Слякотная весна обрушилась на Колыму кратким поцелуем. На сопках таял снег. Усталые лесные птицы вяло пытались петь, но получалось явно плохо...
Ближе к обеду выдался перерыв, избавительный и неожиданный, как пуля в затылок возле виселицы. Зэки обессилено уселись кто куда, большинство сгрудилось возле входа в забой. Вертухаи сурово курили неподалеку. Егор привалился к стылой сосне, дышал судорожно и натужно (будто перед инсультом), сидя на корточках. Старый вор-авторитет Сова, тихо приблизившись, мягко глянул и с молчаливой улыбкой передал Скобе газету (желтый жалкий обрывок, непонятно как попавший в здешние места).
- Почитай, паря, развейся... - посоветовал Сова, удалившись в ближайший ельник. Охранники будто не замечали старого авторитета.
Егор с послушной благодарностью взял газету, устало глянул на яркое солнце (то ли готовое развалиться на части, то ли просто погаснуть в любой момент) и начал читать...
Рубрика "Их нравы":
Новомодная порнозвезда Лаура Ангелова обожает ебаться в задницу! Сама Лаура из братской республики Чехословакия! У этой статной брюнетки очень чувственный рот, красивые глаза, аппетитные груди и просто шикарная задница, исключительно благодаря которой Ангелова и попала в порноиндустрию! Отечественные зрители (то есть - мы с вами) могли видеть ее в следующих кинолентах: "еБалтика и секс на пляже", "Блевотина спермой на первом свидании", "Клитор ангела", "Жопа, танки и весна", "Сиськи вверх!", "Клеопатра местного уезда", "Проститутка на бензоколонке" и "Пламенные губы" (кстати, за эту картину она была премирована званием лучшая минетчица года)! Хочется пожелать начинающей порноактрисе дальнейших успехов в развитии ее, надеемся, блестящей карьеры!
Статья "Страна должна знать своего героя":
Корреспондент Алексеев: Как именно вы попали на эту должность?
Палач Павлов: Да сразу после армии. Просто повезло... Я и во время службы уже несколько человек угрохал. Ну, там, лопатой, руками, ногами... Нож с пищеблока пригодился неплохо. Был опыт, в общем.
Корреспондент Алексеев: А где сложнее всего приходилось работать?
Палач Павлов: Да много где... На юге Украины шлепали хохлов. Пока заловишь по местным полесьям - упаришься весь... На северах в расход пускали чукчей всяких. Холод, не комфортно. Перчатки к пистолету примерзают... Бывали чурки в ближней Азии. Песок, ужасная жара... Катынь, проклятая, опять же...
Корреспондент Алексеев: Удобней левой рукой приговор исполнять или правой?
Палач Павлов: Когда как... Был у меня, кстати, случай. Сразу двоих политических пришлось одновременно хлопнуть. Напарника по той тюрьме в КГБ упекли временно. Обед скоро, не было времени по одному кончать... В общем, дали сразу пару маузеров. Один в левую, другой в правую. Ничего, справился... Затылок, главное, взглядом правильно ухватить.
Корреспондент Алексеев: А со знаменитостями страны Советов приходилось дело иметь?
Палач Павлов: Был один. На Францию, вроде бы, шпионил... Но про это пока двадцать лет говорить нельзя.
Корреспондент Алексеев: Если не секрет, сколько вы зарабатываете?
Палач Павлов: Оклад хороший, на жизнь хватает... В прошлом месяце новый забор на даче поставил, премию получив. Супруга довольна. Спасибо начальству. Льготы опять же... Нормально живем.
Корреспондент Алексеев: У вас есть хобби?
Палач Павлов: Чтение. Труды Ленина читаю. На главные наши газеты подписан. Журналы, правда, не люблю. Там иностранщины много...
Корреспондент Алексеев: И последний вопрос: вы в Бога верите?
Палач Павлов: А зачем? Он мне орден за заслуги перед отечеством вряд ли даст.
Рубрика "Нарочно не придумаешь":
Группа молодых людей из Уральского Политеха наивно направились в горы...
Несколько парней и девушек шли в поход, надеясь на самый лучший исход...
Наивные...
По наитию рассчитывая на что-то хорошее, к примеру, провести ряд запрещенных опытов по использованию запрещенных военно-научных разработок, группа молодых девушек и парней из Уральского Политеха более чем наивно решились осуществить задуманное нашей великой партией...
Сразу скажем, что получилось не всё...
К примеру, так и не удался запланированный вызов Снежных Людей и Белоглазой Чуди...
Также не получился призыв дружественных инопланетных пришельцев (возможно, из-за политических разногласий)...
Так и не сумев справиться с поставленной партией задачей, группа решила спокойно лечь спать...
Наивные...
Судя по секретному рапорту работника спецслужб, запрещенному до появления особых предписаний, группа молодых советских студентов, пытаясь провести запрещенные опыты в Уральских горах по вызову всякой нечисти, совершенно случайно подверглась испытанию запрещенного оружия, направленного на почти полностью частичное уничтожение всего живого за счет запрещенного ультразвука, инопланетных пришельцев и советских спецслужб...
Как подтвердили официальные свидетели трагедии: все студенты умерли ужасной смертью во благо партии...
Уральский Политех понес статистические убытки, но ущерб был сразу же возмещен (в главный корпус завезли два новых холодильника для опытных реагентов и рояль, на котором однажды играл лауреат международной премии)...
Вот так замечательно и закончилась эта история...
Статья "Дело рук утопающих":
В это суровое время, в этот суровый час, Асмат сделал свой суровый выбор... Боцмана, спящего у штурвала, он прирезал первым. Прирезал молча, без истерик и пафосных заявлений. Просто очень хотелось есть...
Боцман еще три минуты хрюкал от удара рыбацким крюком по горлу, а после стал свиньей для шашлыка на Первое мая. Праздник весны и Отеческой скорби по павшим в полях сражений. Мы помним каждого героя, уж будьте уверены...
Команда не стала отказывать себе в удовольствии. Человечина всегда хороша... В ней максимальное содержание самых полезных веществ. Об этом говорят лучшие врачебные умы нашей страны...
В итоге, дня через четыре (когда труп боцмана обглодали уже до костей) суровый Асмат прикончил сразу двоих: одного забил молотком в гальюне (говна и крови было много); второго задушил, пока тот спал... Но ели снова с удовольствием.
Спустя еще неделю скитаний по океану, Асмат добил и догрыз оставшихся товарищей. Самый младший матросик сквозь слезы (что удивляло на такой жаре и последствиях многодневного обезвоживания) напоследок умолял его не убивать.
Проломив парню череп, Асмат Зигулин трахнул труп товарища, затем слил его кровь в проржавевшее ведро и утолял свою жажду последующие два дня... После чего на баркас с Асматом наткнулась тихоокеанская шхуна. Терпящего бедствие гражданина СССР спасли австралийские матросы. Слава героям!
Впрочем, оказалось, что добрые и заботливые австралийцы, откармливающие Зигулина всю следующую неделю, не собирались возвращать его в родной порт... Шхуна пришла на остров Пасхи.
Растерянного Асмата, связали и вытащили на берег (жаркий, душный, враждебный). Затем обмазали ему лицо дерьмом тасманского дьявола, заранее припасенное и смешанное с экстрактом из орхидей, а уж потом подвесили над костром...
Зигулин истошно орал пока не потерял сознание и не зажарился живьем... Австралийские моряки, тоже оказавшиеся каннибалами, правда, с гораздо более долгим стажем в поедании человечины, обглодали кости Асмата на третий день трапезы... Затем погрузились на свою шхуну и отбыли на поиски новых приключений. И новой еды.
Слава героям!
Егор дочитал под самый крик старшего вертухая:
- За работу, ебаные твари! - почти истерично пронеслось по тайге. Зэки (тихо кряхтя и вздыхая) неохотно полезли в забой.
Скоба аккуратно свернул обрывок газеты и спрятал в карман фуфайки (как-никак пригодится для самокруток). Еще раз поглядев на холодное солнце, тоже жутко изможденное (но при этом какое-то самодовольно злобное, будто обрадованное мучением людей), Егор послушно полез в забой за остальными...
Поезд едет. Летят пули.
По евреям. Не промажет "Шмайсер".
Офицеры и солдаты. Заключенные и трупы.
Вот еще кудрявых в печку. Едкий дым, вонючий пепел.
До концлагеря б добраться. Будет там горячий ужин.
Истощенные евреи про еду вообще забыли. Смерть господствует в вагонах.
Вдоль железки и на шпалах разлагаются останки. И воронам есть довольство.
Вдоволь "Шмайсер" настрелялся. Солнце в голубых глазах солдата.
Снова порция для топки. Машинисту радость сердца.
Офицеры шнапс открыли. Стало хорошо мужчинам.
Для насилья неугодных замечательное время. Исключительно на благо Рейха.
Черный дым марает солнце. И коричневые рельсы.
Самый главный комендант явно будет всем доволен. Кости, кожа, украшенья.
Поезд едет...
Над лагерем свирепствовал ветер... Стены барака, казалось, хотели уйти вместе с ним как можно дальше. Но, естественно, не могли...
Корнея разбудил не ветер и не шум непогоды снаружи. Силковский потер усталые глаза, сел на нарах, подполз к самому краю и увидел, как дядя Марик и еще человек шесть совершали обряд...
За несколько месяцев (или лет) пребывания в лагере евреи собрали много земли: остатки из рабочих тачек, грязь с башмаков, комья с грядок "мертвых деревьев" и песка для их посадки...
Дядя Марик делал голема. Выглядело это так, будто несколько мужиков, изможденных жизнью, пытались создать свою последнюю надежду. Карателя из грязи...
Корней медленно слез вниз (сейчас его место располагалось на втором ярусе), еще раз огляделся (остальные его товарищи по несчастью продолжали спать почти смертельным сном), затем прошаркал до места проведения обряда: полутемный полу-закуток по центру барака.
Дядя Марик, чуть закатив глаза, произносил заклятья на иврите. Другие дядьки помогали ему лепить какое-то подобие человеческой фигуры (получалось некое существо: черное, грязное, страшное и могучее).
Голем не был высоким. Но Корней сразу увидел в нем силу. И эта сила могла спасти всех.
Дядя Марик внезапно замолк, вложил в пасть "глиняному" еврейскую звезду (у многих они еще висели на робах), а уже после, заметив Силковского, устало улыбнулся (впрочем, не скрывая радость). Оживший голем тоже улыбался. Корней увидел черный оскал клыков: острые зубы мстителя хотели рвать нацистскую плоть.
Над лагерем начался ливень... Голем уверенным шагом покинул барак и, наливаясь силой с каждым шлепком по грязи, приближался к шумной казарме надзирателей. Корней, заклинатель дядя Марик и все сопричастные внимательно следили за грозной поступью мстителя, который почему-то стал выше примерно на метр.
Генрих, выйдя покурить после изнасилования очередной еврейской девочки (которую уже закопали возле собачьих будок), внезапно разглядел какого-то гиганта, идущего под проливным дождем явно в его сторону. Гигант неотвратимо приближался...
Когда голем приблизился вплотную, то сперва оторвал Генриху руку с дымящейся сигаретой (табак был добротный, курился даже под дождем), потом подхватил Генриха своими жуткими ручищами, поднес его лицо к своей морде, прислонил песочную пасть совсем близко к раззявленному рту нациста и заблевал его легкие могильной грязью.
Тело Генриха шлепнулось в ближайшую лужу. А голем тяжелой поступью подошел к двери казармы, за которой радостно шумели фашисты (видимо, празднуя день рождения Гитлера, либо годовщину пришествия Гитлера к власти и становление Третьего Рейха), рывком сорвал дверь с петель и зашел в наступившую тишину...
Рядом с Корнеем на выходе из темноты барака начали появляться проснувшиеся заключенные (дядя Марик успел разбудить почти всех). Измученные евреи стояли под проливным дождем и с недоумением смотрели на окна фашистской казармы, в которой голем убивал "людей". До слуха Силковского доносились матерные крики на немецком, истошные вопли умирающих, дребезг посуды, треск мебели и костей...
Минуты через две грозный инструмент еврейской мести вышел под грозовое небо. Ночь закипела ливнем еще сильней...
Из дальней казармы (она располагалась прямо у ворот концлагеря) выбежали несколько заспанных фрицев с автоматами. Увидев гиганта из окровавленной грязи, идущего к ним, немцы открыли огонь. Беспорядочный и бесполезный. Пули делали голема только больше, прибавляя массы и мощи с каждым попаданием...
Слушая вопли вертухаев, разрываемых на части "нечестивым" чудовищем, Корней поверил, что у них (измученных и полумертвых заключенных) получится сбежать из этого Ада. Закончив с охраной, голем разломал ворота лагеря, совсем не боясь пропущенного через них тока, намотал на руки клочья колючей проволоки и на удивление быстрой поступью направился в сторону дома коменданта (где уже зажегся тревожный свет в окнах)...
- Бежим, дядя Марик?.. - неуверенно спросил Корней у старика-заклинателя. Тот улыбнулся и сказал:
- Конечно, бежим, молодой человек...
И все побежали ливень тяжелыми каплями бил по телам концлагерная грязь лизала голые ноги и худые ботинки ворота были всё ближе и ближе другие бараки тоже стали пустеть кто как мог выбирался на волю Силковский заметил одного мужчину несущего на загривке совершенно бледную девочку ее глаза были закрыты не факт что она вообще была жива Корней бежал дядя Марик держался где-то рядом все заключенные поскальзываясь но поднимаясь продолжали массовый побег помогая совсем немощным идти к раскуроченным воротам...
Овчарки-людоеды натужно выли в своих будках. Полночный ливень стал стихать. Евреи покидали концлагерь...
Выбегая из ограды, Корней услышал выстрелы, обернулся на звук (это обмочившийся комендант стрелял в голема, ворвавшегося в его особняк). Силковский остановился, решив посмотреть, чем всё закончится. Мимо бежали люди...
Примерно через минуту стекло балкона спальни коменданта взорвалось сотней острых осколков, окрашенных кровью. И на ухоженный газон перед роскошной дверью из красного дерева рухнул верещащий обрубок тела. Голем оторвал начальнику концлагеря руки и ноги. Изувеченный нацист орал во всю глотку, наверное, призывая быструю смерть...
Выйдя из комендантского дома неспешной походкой (в чем-то даже величественной, как показалось Корнею), разбухший от крови еще сильней, голем склонился над скулящим комендантом, сверкнул янтарным светом глаз и "забетонировал" голову нациста грязью, обильно наблевав ему на лицо.
Герр комендант (лично убивший несколько сотен заключенных; изнасиловавший множество женщин и даже детей; с огромной радостью пытавший своих товарищей из числа стран-соучастников, заподозренных в измене Третьему Рейху) судорожно задыхался, дрыгаясь и извиваясь, как кусок ковра с трупом диктатора внутри. Заслуженная казнь закончилась. Но Силковский продолжал смотреть...
Тучи над опустевшим лагерем развеял ветер. Какой-то особенный ветер. Под половиной луны голем еврейской мести как будто успокоился, вздохнул и потряс усыхающей на глазах головой (лагерная пыль упала ему под ноги). Корней увидел, как голем стал терять свою форму: порывы ветра развеяли его торс, подхватили песок рук и ног, суставы и хрящи из глины (и желтую звезду Давида, очищая ее от налипшей грязи), а затем остатки мстителя превратились в небольшой смерч, который сорвался в ночное небо...
На сырой земле концлагеря остались лежать окровавленные клочья "колючки".
Звезды искрились мякотью осколков неявной Вечности. Месяц одобряюще улыбался. Силковский повернулся в сторону леса и побежал за остальными своими собратьями по нежданной свободе...
Те, кто хотел спастись
Пробуют не подавиться мацой
Те, кто остались - уже подавились
И даже драуги не спаслись (хоть и пытались из последних сил)
А смерть старухой всем явилась (под бесконечным звездным ядом)
Осколками костей ее замытый взгляд
Не оставляет больше сожалений
И плоть, наполненная болью
Всё скачет, словно бледный конь, по ядерному полю
Где мины, мины, мины в ряд
Но мылоКо из спермы обновлений (газированной кровью задымясь)
Мацой останется (священной)
Об этом только на погосте говорят
Голем опять сожрет приказы
И станет в сотни раз сильней
Нас всех убьют, конечно, сразу
Но слезной крови за меня не лей
Ее прольет товарищ Сталин...
И бледный конь умрет.
И вот товарищ комиссар начал кончать ей на лицо... Комсомолка Таня, загремевшая в ИстЛаг по доносу соседки из коммуналки, с горестной доблестью принимала сперму тщедушного уродца в форме, сгорбившегося над ней и надсадно дышащего каким-то совершенно неземным перегаром (как будто из могилы инопланетянина выползло привидение гигантской сколопендры и насрало у входа в склеп семейства Франкенштейн)...
Комиссар закончил кончать.
Таня вдруг почувствовала жуткое жжение: ее лицо, облитое спермой комиссара, стало плавиться, как похоронная свеча в склепе... Перед глазами поплыло (еще секунду-другую - и Таня перестала видеть довольную морду того урода, который обкончал ее своей кислотной спермой).
Товарищ комиссар разогнулся, мощно выдохнул и радостно захохотал, глядя на катающуюся по полу кабинета девушку. Она визжала, а он смеялся. Ей было смертельно больно, ему - привычно хорошо...
Примерно через пару минут Таня Водопьянова, личный номер ЗК 234715, перестала шевелиться. Товарищ комиссар приблизился к мертвой мученице и спокойно вгляделся в остатки ее лица: перекошенные челюсти с подгнившими от лагерной жизни зубами; пустой провал носа, похожий на колодец в Никуда; расплавленные глаза, стекшие по стенкам скул, и свалявшиеся грязно-русые пряди волос, напоминавшие драную сеть для рыбы...
И тут комиссару почему-то вспомнилась мать, дряхлая, никчемная идиотка, постоянно по пьяни пересказывающая историю про то, как ее изнасиловал взвод белогвардейцев в знойной степи где-то под Крымом...
Товарищ комиссар перестал улыбаться и сплюнул в пустоту. После предупредительного стука в дверь на пороге кабинета появился его помощник - капитан Страхин. Он вопросительно посмотрел на комиссара.
- Всё, Витя, можешь уносить, - объявил начальник свою волю. - С этой я закончил. Давай следующую...
Должность должника была нелегка...
Но Иванов справлялся с ней исправно.
И приходилось ему "стучать" на соседей по дому. А точнее - Иванов собирал их сновидения. Специальный прибор, выданный НКВД, изобретенный в передовом НИИ по согласовке с гэбистами, хранился на рассохшихся антресолях в халупе Иванова. Когда приходило время (обычно ближе к трем часам утра) "собиратель сновидений", в неизменной майке-алкашке, трикошках и стоптанных тапочках, включал его в розетку на кухне, смотрел в миниатюрный экранчик на корпусе пристальным взором красных от недосыпа глаз, запоминал многое из увиденного, а затем конспектировал самое нужное...
Принимаемый сигнал мозговых волн спящих пролетарским сном соседей периодически выдавал довольно интересные моменты:
К примеру, рабочий местного завода по фамилии Мишин (квартира номер семь) во сне представлял себя невероятным гигантом высотой с семиэтажный дом. Ноги из красного кирпича, всегда готовые крушить, руки-трубы из нержавеющей стали, всегда готовые душить, бетонная спина почти без трещин, ужасная башка навроде танка с проржавевшей башней и член-торпеда с ядерной боеголовкой на конце...
Тетя Надя из пятой квартиры грезила о ебле сразу с пятью хачами, которые "сняли" ее в качестве элитной проститутки в лучшем ресторане города Сочи... Захлебываясь спермой, полупьяная Надин (жестко оттраханная в задницу очередным "ухажером") счастливо просыпалась уже в другой сон, в котором спасала самого товарища Сталина в качестве развратной медсестры. Затем ее обычно расстреливала рота голых солдат...
Мальчик Сережка (из десятой "хаты") писал во сне сочинение про злобу и доброту: почему пьяный папа не может перестать бить маму по лицу, и зачем всё это вообще происходит? Зачем мальчишки из школы набили ему портфель собачьими какашками? Почему самая красивая одноклассница Таня совсем не обращает на него внимания? И зачем другие девочки стянули на физкультуре с него трусы и шорты? Чтобы посмеяться, что ли? И почему вообще существует школа, тюрьма и ГУЛАГ?..
Молодой парень Витька Андреев (из тринадцатой) видел во сне зеленые звезды мягких небес; встречал чернявую деву в коридоре бледности; ощущал мороз болотных огней: они кричали про вечность; смотрел на скитания застрявших душ в астрале; гигантская гусеница ползла через ночное небо без луны; красивые старухи пряли что-то снежное или осеннее; дьявол, читавший Библию, слабо улыбался виршам; туман из темноты тихо скрывался во мрак; небеса ощущали мягкий мороз; старухи кричали про вечность; в астрале скиталась осенняя гусеница; чернявую обложку Библии сжимала бледная рука...
Уставший Иванов, записав всё самое важно, под утро отваливался спать. И ничего ему не снилось...
Долг перед Родиной закончился для Иванова плачевно.
Его обвинили в измене и шпионаже (возможно, даже по доносу). Изнасиловали восемь раз за время скорого следствия, а затем убили выстрелом в затылок в холодном коридоре на заре.
Машину для считывания сновидений, конечно же, забрали в спецотдел НКВД.
В тот самый момент, когда колымские просторы пригласили птиц; в тот самый момент, когда зимородки запели робким голосом песни свиданий; в тот самый момент, когда шаманские костры погасли, а шатуны-медведи обглодали последнее мясо с костей убитых людей; в тот самый момент, когда Великую Железную Дорогу стали "увлажнять" трупами заключенных; в тот самый момент, когда смерть стала снегом (в очередной раз); в тот самый момент, когда генеральный секретарь оттяпал суховатой рукой отрывной календарь с началом марта у себя на даче; в тот самый момент, когда Егор Скоба пошел вешаться за покосившийся барак, совсем невидимый для вертухаев (там как раз была удобная балка, как будто специально торчавшая здесь); в тот самый момент и прилетел "нездешний ветер"...
Смерч, совершенно невозможный в этих широтах, завертелся жуткой юлой, разломал проржавевшие ворота и хищно ворвался в лагерь...
Егор (как будто бы случайно) вылез из петли, услышав страшный шум снаружи, и медленно вышел из полутьмы на серый свет. Скоба увидел, как желто-черная воронка смерча (откуда-то взявшегося здесь) разваливает на части вышку вертухаев с дальнего угла территории: двоих охранников, кричащих от ужаса и боли, вращало в сухом воздухе (при этом разрывая их сухожилья, дробя кости)... Через несколько секунд "обрубки" тел охранников упали на мерзлую землю. А страшный смерч помчался дальше по лагерю...
Срубив и развеяв еще одну вышку, Ветер Крови походя разрушил "кумовской" туалет у здания начальства, разбрасывая вонючие доски по округе (не ко времени голожопого офицера КГБ, пугливо забившегося внутри сортира, закинуло прямиком на "колючку", гэбист истошно орал и извивался израненным телом, словно насаженный на крючок червь).
Из своего барака стали выбегать охранники лагеря. Они так и не успели понять, в кого стрелять... Пораженный происходящим, Скоба смотрел за "воздаянием": Воронка Смерти выбивала автоматы и винтовки из рук верещащих солдат, непостижимым образом разрубала тела пополам (окровавленные тулупы и шапки-ушанки вращались над центральным плацем, планомерно превращаясь в ошметки)... Через минуту или две десятки трупов вертухаев замерли на земле разномастной "палитрой" солдатского сброда.
Смерч закончил свою "работу". Будто напитавшись своей усталостью и кровью всех причастных, Воронка Мести нестройной, петляющей "походкой" направилась в сторону Егора Скобы. Тот пугливо увидел, как вихрь прошел мимо (даже не пытаясь задеть изумленного зэка), своротил часть ограды вместе с колючей проволокой (как будто сделав из нее импровизированное ожерелье, которое кружилось на верхушке воронки некоторое время, пока не развеялось "острыми розами" по округе), напоследок завалил еще одну вышку (там не было уже никого) и почти спокойно, беззвучно рассеялся кровавым песком за пределами лагеря.
Подобно птичьему перу или "вертолетику" от клена (тополя или осины, Егор не помнил точно), под ноги заключенному спорхнул какой-то предмет. Испытывая привычную (рабочую) боль, Егор нагнулся и подобрал эту странную штуковину. Звезда Давида желтела на ладони зэка, как пропуск в новую жизнь. Скоба погладил ее пальцем. И почему-то улыбнулся.
Вечно уставшие и не высыпавшиеся обитатели лагеря удивленными толпами вываливались из уцелевших бараков под серое небо. Из проема двери полутемной столовой выглядывали повариха и хлеборез. Начальник лагеря тоже опасливо вышел из своего каменного убежища. В трясущейся руке он держал пистолет (множество раз использованный по назначению при каждодневных "ежовских" расстрелах).
- Суки, блядь! Что за хуйня!? Все по баракам! - неуверенно выкрикнул "красноперый". На него, казалось, глядела целая тысяча измученных зэков. Воры, убийцы, блатные, рецидивисты, опущенные, "придурки", стукачи, мужики и "козлы": все хотели на волю. Без исключений. Многие понимали, что там, возможно, уже совсем другая жизнь. Но уж лучше другая, чем вот такая...
И зэки всего лагеря в едином порыве кинулись на гражданина начальника. Кум в панике заорал и даже успел выстрелить несколько раз по толпе. Не помогло. Его смели разъяренные заключенные, вдавили в мерзлоту и начали разрывать по кускам. Кум голосил от боли, словно народный артист (правда, концерт его получался последним)...
Егор Скоба не принимал участие в расправе. Хотя бы и хотел: десятки жаждущих нквд-шной кровушки всё равно бы не дали подойти ближе. По итогу получилось так: особо мясистые остатки тела гражданина начальника сварили на кухне и сожрали все желающие. А что не пошло в пищу - сбросили в нужник без всяких сожалений и похоронных слов.
Затем блатные, по привычке, начали решать, что же всем зэкам делать дальше: бежать из лагеря или не бежать. На месте оставался провиант и даже оружие убитых охранников. Иной вариант (замерзнуть посреди Тайги, быть съеденным волками или быть разодранным медведем-хозяином, после чего твой труп обглодают лисицы) устраивал не всех сидельцев-арестантов.
Старый вор Сова пытался поставить нормальный базар, но как-то не смог: охуевшие от чувства свободы блатари не стали его слушать; зато спокойненько пошли дожирать ошметки вертухаев, вешать на заборе некогда стучащих (которые теперь остались без лагерного заступничества) и всячески цепляться за старый порядок (только по-новому)...
Еще через пару таких вот деньков блатные вообще решили сделать из бесхозного лагеря полноценное поселение (естественно, оставаясь при власти, неожиданно и безнадзорно упавшей им в руки, синие от холода и партаков). Прочие зэки были не против. Лишь только старый вор Сова на общей сходке лаконично сказал на всё это: "Херня..." Впрочем, его опять никто не услышал. Никто, кроме Егора Скобы.
И всё-таки нашлись "первопроходцы", которым захотелось убежать... В "поход до воли" решили идти на следующий день: авторитет Сова, газетный кинокритик-интеллигент Гольдман, казах убийца-каннибал по кличке Кимирсэн, "бомбисты" близнецы-эстонцы по фамилии Ратас, хохол-расхититель (и явный бандеровец) Харченко, грузин-мошенник Сукашвили и Егор Скоба. Собрали самое необходимое (офицерский компас и карту местности; жратву в консервах, сухари, спички, теплые вещи, веревки, топор, несколько "добрых" ножей, пару пистолетов ТТ, благодушно отданных блатарями за смелость поступка; даже палатку отыскали где-то в бараке охраны).
Таежные деревья мрачнели в ранней полутьме. Колыма блестела весной под луной, холодной и желтой. Колыма приглашала в тайгу. Идущие в побег покинули лагерь на морозном рассвете. Тусклые звезды гасли одна за одной, а "бывшие зэки" шагали на запад. Весенний снег мягко хрустел, а черствое солнце раскрасило алым горизонт за спинами беглецов. Постепенно становилось теплей, километр за километром, километр за километром...
Первым погиб "смертью храбрых" каннибал Кимирсэн (тупой казах свалился со скалы, когда пытались перейти горную речку, спускаясь перед этим на веревках по скользким камням). Несчастный размозжил себе голову при падении (множество его не менее несчастных жертв закончили жизнь примерно так же, но только при встрече с маньяком-каннибалом лицом к лицу)...
Затем "бомбисты"-близнецы Ратасы (высокие, белобрысые, слегка неуклюжие) провалились под тонкий лед уже на более широкой реке. Остальные беглецы попытались их спасти, но быстрое течение ледяной колымской стихии унесло эстонцев таежным рыбам на радость и пропитание...
Еще через пару дней пути хохла Харченко убил медведь. Шатун неожиданно вышел на бандеровца, пока тот отливал за деревом у буерака. Оголодавший зверь изорвал Харченко в клочья (кровавые куски человечины лежали на снегу, висели на ветках; перемазанный потрохами хохла жуткий шатун обгладывал лицо и кости черепа). Медведя свалили выстрелами из ТТ...
Мошенник Сукашвили отдал богу (или дьяволу) душу от холода и голодухи. Возможно, случился инсульт или инфаркт. Грузин почти исчерпал все свои силы еще в лагере: привыкший к теплому климату и хорошему обращению со стороны блатных в былые времена (те всяко уважали воров-кавказцев, пускали к общаку, "подогревали" при случае) Сукашвили, впервые попавший на севера после очередной ходки, столкнулся с максимально тяжелыми условиями: лед, снег и жуткий мороз... Вот и не выдержал организм.
Троица оставшихся (быть может, просто "отставших" от смерти) беглых зэков шла дальше, то и дело встречая горелый шар закатного солнца изможденными лицами... Припасы были на исходе. Силы тоже. Зато хотя бы холод не терзал...
На шаманское капище вышли самой лунной ночью. Деревья строго молчали вокруг. Идолы/образы богов, собранные, вырезанные, рожденные из камней Вечных Гор, как будто бы столпились на снежной поляне, приветствуя пришедших беглецов...
Призрак старика-шамана вышел из тьмы. Спокойно посмотрел на отдыхающих после долгого перехода людей, уже успевших развести костер (в его глазах блестел огонь и звезды... нездешние огонь и звезды... ну а луна вертелась, как юла, серебряной монетой)...
Авторитет Сова, Егор Скоба и кинокритик Гольдман ошарашенно глядели на пришедшего. Возможно, так встречали бы Христа будущие апостолы в лодке, свободно идущего по воде...
Призрак-шаман предложил "каждому свое"... Кусочки сушеных грибов темнели на его ладони. Обрамление из волчьих ягод и листков папоротника приглашало к шаманскому угощению. Луна блеснула (будто напоследок). Беглецы благодарно приняли "подаяние"...
Газетчик Гольдман увидел серую тряпку на стене барака: на ней показывали избиение Чарли Чаплина: "маленького бродягу" пиздили трое полицейских: ногами, кулаками, коленями, локтями, дубинками и даже касками констеблей: бедолага всего-лишь украл какие-то цветы у слепошарой дуры: за этот проступок доблестные блюстители закона забили его почти до полусмерти: импровизированный кинозал сменил пленку: теперь перед взором Гольдмана предстал половой акт между актрисой Марлен Дитрих и писателем Ремарком: ебались они, надо сказать, отменно: он плавно работал бедрами, чутко чувствуя, как больше нравит(ь)ся партнерше: она приятно стонала через красивую улыбку, подрагивая огромной грудью: сцена сменилась: "синюшный" молодой человек, шатаясь, бежал по улице, затем остановился у двери доктора и мелом хряпнул букву "М" на ней: профессор/доктор Калигари в это самое время оживлял существо, наспех сляпанное из нескольких трупов, сшитых воедино: жуткое уебище/вампир по кличке Носфератыч устало ковылял за водкой вместе с чудовищем Витьки Франкенштейна: местным гопником, державшим в страхе весь район: они "прошлынгались" перед рисунком Белоснежки: в гробу лежащей: исполненным на старой заводской стене: и тут же Дракула-красавчик у бара "клеил" клевых баб: сразу пятеро дам непристойного поведения ожидали своего мужчину: цилиндр, маска, саквояж с ножами: Джек-Потрошитель представал во всей красе: сцена сменилась: на палубе кораблика по имени "Титаник" ушастая мышара кривлялась, пробираясь к рулевому колесу: треклятый айсберг наползал Эверестом из тьмы: в "немом" мультфильме стали слышны дикие крики и вопли терпящих крушение: существа из другого мира, претворяясь обычными людьми, захватили сарай в захолустье: затем они взяли небольшую деревню: потом освоили заштатный городок (никто и не заметил явной подмены мэра): далее перебросили силы на город-миллионник (бюджет требовал жертв, их было много): через какое-то время иномиряне прибрали к щупальцам и целый мир: окаянные дни Турбиных скатились в суд присяжных: и все двенадцать стульев "глядели" волчьими очами (почти что на молчание ягнят): из каждой спинки стула вылезли рога: Телец хотел быть Молохом хотя бы в этом фильме...
Скобе привиделись какие-то лестницы среди звезд чернота черной очень черной чумы она лизала эти звезды хотела их проглотить высосать их без остатка и ничего не оставить мертвецам ходящим в полный рост пока священник скидывал младенцев с колокольни прямиком в горчичный газ туман которого красивой кляксой смертельно наползал на город и окопы на улицах обезумевшие вояки ебали обезьян сбежавших из погорелого зоопарка видимо принимая их за более-менее красивых женщин а чернота белела над городскими горами сияя мрачной белизной от которой невозможно было спастись в подъездах или парадных поезд идущий на тяге добываемой из девичьих гениталий мелко порубленных чумной косой чадил где-то неподалеку от кладбища а трупы сторожей одни и те же по всем законам доппельгангеров другой реальности бежали ночью к ограде они бежали бы и днем но общая смерть и долг перед обществом не давали сознательности мертвецов прорваться наружу зато заводы крови перемалывали живых всё так же мечтающих о всемирном коммунизме а руководство партии уже почти договорилось с демонами из Преисподней об этом великом моменте Егор Скоба осторожно полез по лестнице как будто полз куда-то вниз ступени-перекладины вполне обычно превратились в шпалы а старый паровоз на трупной тяге летел навстречу абсолютно без гудка улыбчивый машинист блестел сифилитичной дыркой носа сквозь полутемное стекло костлявой кабины Скоба напряг оставшиеся силы и перекатился на гравий насыпи едва преодолев высокий забор ближайшей рельсы вагоны мигали окнами в которых мертвые махали Скобе гнилыми руками прощая и прощаясь до следующей встречи а может быть и просто навсегда чужие звезды стали падать сквозь туман подобно забытым глазам любимых людей они летели вразнобой и вниз сгорая среди вечной ночи на изломе которой полчища чумных крыс сплетались в чудовищный клубок после чего Крысиный Король опустошал души простых советских людей готовых как всегда за него умирать при том что Голос Тьмы покинувший пещеры лагерей давно стал петь для Сталина довольно страшные песни по сути напоминавшие шепот боязливых молитв приговоренных перед расстрелом усиленный выстрелами красноперых палачей в сердца и головы врагов народа Егор почему-то увидел всех известных ему родственников включая троюродную сеструху Варьку-проститутку которой перерезали глотку какие-то гопники из Ростова перед этим плотно пустив ее под трамвай а затем выкинув истерзанное тело девушки в реку да двоюродного братика по материнской линии родившегося с двумя пальцами-клешнями на руках с хвостом повыше жопы еще без глаз и языка звали его Славик и был он настолько никому не нужным и страшным что пьяный дядя Антон предполагаемый кстати отец уродца ведь явно нагулянный Славка оказался вывез сынка на телеге запряженной добротной казацкой кобылой прямиком после Пасхи Великой в лес волкам лисицам да прочей сволочи на съедение уродец Славик умер а после первых холодов вернулся видать просто погреться решил тетка Авдотья и дядя Антон заживо сгорели в наглухо закрытой избе сельчане после пожара судачили будто ходил в огне там кто-то за окнами то ли мальчишка страшный то ли вообще непонятное существо из самой Хтони так и не поняли люди зато Скоба отчетливо увидел брата Славку ставившего отрубленные головы своих родителей на горящий подоконник окна выходящего на улицу мальца превратившегося из уродца в забытую лестницу среди ослепших звезд неизменно летящих к Западным Землям всеобщей смерти на одной из которых улыбчивый машинист электровоза неусыпно мчался в самое светлое будущее абсолютной ночи максимально черной и чумной почему-то именно Егор Скоба увидел всё это и продолжил испытывать ужас на вкус а сны его даже не собирались заканчиваться...
Старый вор по кличке Сова смотрел в небо...
А желтая луна как будто-бы смотрела на него...
Луна упала Сове на лицо мягкой монетой, моментально превратившейся в масличный блин после прикосновения...
В журнале "Стукачъ" появилась очередная заметка. На этот раз про товарища Сталина...
Но возрастной авторитет понимал, к чему всё это должно привести...
Когда-то давно Сова (по паспорту Василий Совин) "предал друга"...
На тот момент (пока еще честный комсомолец) Вася Совин, студент второго курса факультета физкультуры и спорта, влюбился в первую красотку института...
Он до сих пор помнил ее имя, но всё реже пытался ее вспоминать...
Молодая страна требовала самоотдачи от молодежи (особенно - красивой молодежи)...
Фигура "Красная Звезда" не могла состояться без самых лучших (на праздник Первого мая для великой страны)...
И Васю Совина позвали стать ее частью...
Его возлюбленная тоже попала в "строй" (фигуристая комсомолка должна была украсить ряды молодых физкультурников)...
Когда раздали разнарядки-назначения "по номерам", Совин понял, что любимая девушка довольно далеко от него...
А когда начали первые репетиции-проходки, ему стало ясно, что она вообще его не замечает...
Красавица, красавица, красавица...
Таких бывает очень мало...
И всё же комсомол требовал жертв...
И Сова (как прозвали его в лагере сразу же во время первой ходки) удовлетворил эти требования...
Юля Анохина...
Он задушил ее во время полового акта...
Всё происходило по обоюдному согласию (по крайней мере, так виделось Сове)...
После случившегося (молодого, подающего надежды на хорошую спортивную карьеру) Васю Совина "угнали" в лагерь на Дальний Восток...
От расстрела спасло чудо и характеристика из института (а может быть, справка о временной невменяемости)...
Истрепанный журнал "Стукачъ" содержал в себе всю историю жизни Василия Совина на своих пожелтевших страницах...
Когда-то он предал "друга": так и было...
Сова предал себя...
Егор Скоба распахнул глаза, когда смерть отступила. Над Колымой взошло солнце (будто измазанный кровью шар), неспешно влезло на сопки, как-то неуклюже завалилось набок холодной лепешкой и теперь сеяло свои лучи ядерным ядом на всё вокруг: мертвое и живое...
Егор огляделся по сторонам (с трудом оторвавшись от неба, абсолютно синего и спокойно-страшного): подельники-беглецы лежали по левую и правую стороны странного мира, в котором только что очнулся Скоба. Бывший газетчик Гольдман устремил заледенелый "нос орла" к Небесам Обетованным: его открытые глаза напоминали стекла очков, в которых больше не было света (только тьма). А тень от вековых деревьев рядом набросилась на труп авторитета Совы, наполовину занесенный хрупким снегом, почему-то похожим на соль.
Скоба неспешно поднялся из "снежной могилы". На удивление он совсем не замерз (возможно, "угощение" шамана-призрака сберегло беглого зэка). Егор подобрал все вещи и припасы, которые смог на себя взвалить (вышло не так чтобы много, но ему точно хватит), еще раз (в самый последний) посмотрел на трупы товарищей, спокойно замерзших на шаманском капище, горько вздохнул и двинулся в путь. Куда-то на запад...
Шли дни. Он шел сквозь них...
Там запад, тут восток. И будто бы последний вздох...
А солнце горячим блином, над полем и льдом, над речкой и льдом...
Скоро ли смерть? Как бы прозреть?..
Снег-шатун, ильмень-мороз. Ночь (очень полная звезд)...
Быстрый привал. Холод и снег. Удивительно, ты всё еще жив, человек?
Черный медведь тяжко рядом прошел. Надо терпеть, всё хорошо...
Звездная сыпь, словно бы соль. По камням карабкаться дальше, ещё...
Долго идти. Лед и смертельный мороз на пути. Сияют, сияют, сияют угли...
Тихий огонь, стало тепло. Кажется снова, что всё хорошо...
Консервы закончились, хочется есть. Зверя и рыбы здесь, благо, не счесть...
Деревья, деревья, всё зеленей. Вроде дорога, надо по ней...
Мимо деревни никак не пройти. Ну, хоть приютили, утром дали уйти...
Дальше теплее. Полнеет луна. Путь сквозь болота. Зеленеет и тьма...
Над озером синью скользят небеса. Удачный улов, доволен Скоба. Щука за щукой. Над водою - скопа...
Мягкою рябью морошка, хорошо и тепло. И совсем уж немножко до больших городов (наверно, возможно, хотелось бы так... Егор бежит дальше, счастливый дурак)...
Внезапно наткнулся на страшный патруль. Проехали мимо: две падлы на заднем (автоматы "кипят", твоей/моей крови служебно хотят). Безглазый водила вертел в руках руль. Проехали мимо. Скоба выдохнул...
Теплеет, теплеет. Км за км. Луна очень ярко пылает во мгле, при костре...
Не тронул барсук, росомаха и волк. Лиса прикорнула почти бок-о-бок...
Уходишь, уходишь? Идешь да идешь. Есть куда двинуться, жалкая вошь?
Звезды теплеют над головой. Им хочется вызнать: кто ты такой...
Кукушкины гнезда, орел в небесах. Еще над туманом далеко солнца шар...
Последние крохи, хоть ты заплачь. Медведь где-то рядом, даже слышится шаг. Играет секирой полумесяц-палач...
Костер, костровище, зала на углях... Рассвет "раскурился" туманом о прах...
Звезды гнезда "кипят" сквозь болота всё зеленей шли сквозь них там восток над речкой уходишь страшный морошка тепло дальше тьма и луна солнца шар дорога деревья по ней консервы зверя и рыбы последние вроде смертельный мороз огонь там на запад не тронул и волк небеса мягкою рябью скопа полнеет звездная сыпь идешь очень ярко во мгле над туманом медведь в небесах зала на углях теплеет не тронул горячим и льдом последние слышится двинуться до городов будто бы последний вздох...
Заря разлилась над землей, осветив стынь молодой силой солнца. Снег разметало, он исчезал искристой сыпью (как странная соль забытого мира, зачем-то хранившего себя для будущего, которого не будет), его почти уже не было.
Егор Скоба, продолжая свой путь в снежные буреломы раскрытой, словно пропасть, пасти медведя-шатуна, вынужденно ночуя дни в старо-заброшенной шахте (похоже, что царских времен... где беспрестанно капало и кто-то ухал в темноте), потом бросив шахту, идя дальше, к солнышку, теплевшему всё больше и больше (день ото дня), оно каждый раз запрокидывало свою красивую "башку" за горизонт, маня и согревая, тепло шептало "запад, закат, закат, запад, закат..." И Егор шел, куда звало его заходящееся обморочной горячкой солнце Сибири (и мира), уже просто шел... почти... ни на что... не... надеясь...
Больше не было "колючки", ворот, вертухаев, баланды, блатных и красных флагов над бараками. Только лес и весна... Беглый зэк добрался до реки, высокие берега которой зеленели молодой красотой деревьев. Изумрудный мох "обнимала" трава. Юные кустики "переговаривались" друг с другом, а легкий ветерок им помогал. Небо синело спокойствием.
На длинном плоском, будто скамья, камне сидел какой-то парень. Он пытался починить рыбацкую сеть (довольно старую по виду). Слегка испуганный подобной встречей, Егор всё же решился узнать, что это за человек на берегу.
- Ты кто? - спросил Скоба недоверчиво, подойдя к незнакомцу.
- Еврей... - ответил парень добродушно.
- Прям, настоящий? - уточнил Егор, немного удивившись (и даже слегка прищурившись).
- Так-таки да... - печально улыбнулся парень, продолжая возиться с ветхой сетью. Скоба опасливо сел рядом на камень. Беглец из советского лагеря сразу понял, что незнакомец - тоже беглый зэк (это читалось в повадках и взгляде, хотя одежда еврея была почти как у самого Скобы: ну, телогрейка, ну, ватные штаны и всё прочее... казалось бы, просто крестьянин, обычный колхозник). Ушанка незнакомца лежала тут же на камне, "днищем" кверху, как миска или каска (чтобы просохла на солнце).
Подчиняясь внезапному порыву, Егор вытащил из кармана своего ватника (сильно прохудившегося за время дороги) заветную звезду, подобранную после спасительного урагана в лагере.
- Твое? - спросил тихо Скоба у странного парня.
- Наше... - ответил тот, хитро посмотрев в глаза собеседнику. Взял у Егора "желтую метку" и бережно положил ее в "утробу" ушанки.
- Ты беглый? - снова спросил Скоба, теперь заметно смягчившись (не дознаватель ведь).
- Ага... - кивнул парень-еврей. - Из концлагеря бежал. Было дело...
- Ну, а звать-то тебя как?
- Силковский... Корней. - С какой-то печалью назвал свое имя беглый зэк. Как-будто бы в чем-то извиняясь (или с кем-то прощаясь, сожалея о многом)...
- А я - Егор, - с каким-то легким сердцем сказал Скоба. Ему и вправду стало отчего-то легко. Впервые за многие месяцы (и годы).
- Вроде нормально... - сказал вдруг Корней, осмотрев сеть. Неторопливо свернул ее, закинул на плечо и устало поднялся, смотря на искристые волны реки. - Рыбачить пойдешь? - обернулся он к Егору.
- Пойду, - твердо ответил Скоба. - Вдвоем-то оно всяко сподручней...
Отец Убийц Врагов Народа каждый год (несколько раз в год) сочувственно смотрит на Тело в Мавзолее. Затем взлетает с брусчатки Красной Площади, цепляется за Звезду на Кремлевской Башне своими мощными руками (одна, правда, стала усыхать недавно), крепко-накрепко впивается клыками в ее бесконечный луч (может, левый, а может - и правый), чтобы сосать кровь трудового народа...
Пятилетние дети с лицами стариков, отсидевших двадцатку за смертоубийство. Глядят на тебя, доставая "финки"...
Газета "Правда" за субботу: "Буквально вчера вечером конкретно взятый гражданин совершенно отдельно от общества тайком поставил банку кильки (широко открытую такую банку, смачно истекавшую томатным соком) на фотографию в нашей славной газете. И всё бы дальше было б хорошо: красиво выпил, нормально закусил, лег спать, запомнил все кошмары, проспался, в туалете покурил, опохмелился, снова на работу... Но, к сожалению, не тут-то было. Вечерний гражданин ляпнул банку с килькой прямиком на рожу нашего отдельного от общества Вождя! Что ждет его после такого опрометчивого поступка? Изнасилование битой для американской игры в мяч (довольно новомодная игра, читайте про нее в колонке про спорт); скармливание по частям собакам Тиндалоса (довольно популярная забава для поклонников Истинных Древних); прилюдное самоповешение на чахлой осине в прямом эфире; траханье с бомжихой (опять же прилюдное) до полной беременности выше означенной особи, а затем - полнейшее содержание перевыблядных детей от нее; или же просто расстрел? Как бы ни было жалко этого гражданина, необходимо помнить одно - на месте его может быть каждый".
Крики "про смерть бабушки" на польском (которая уже никогда не воскреснет... она же не Христос, в конце-то концов). Ловко спрыгнув с креста, Иисус плюет на кончик копья. И устремляется прочь от Голгофы. Чтоб оживить Иуду...
Генеральный секретарь ЦК КПСС, еле как взобравшись на трибуну, чтобы опять нести какую-то хуйню про лучшее и вечное, нежданно для себя увидел в зале президиума спокойные улыбки мертвецов, заполнивших обширное помещение. Добрые и вечные...
Бригадный подряд палачей степенно проверяет боеприпасы пистолетов. Свой Ад их тоже дождется. НКВД...
- Даздрасперма! - крикнула почти голая пионерка (лишь красный галстук болтался на груди) и опрокинула в себя стакан с чем-то мутным.
А в Северной Корее ведь тоже есть ГУЛАГ...
"Тройным топором" - и прямо по горлу (и даже колы добавлять не надо). Но головы потом залезут на колы...
Флаг. Кумач. Стяг. Строгач.
И тени ходят за окном генсека...
Красный Террор продолжает ржаветь от пролитой крови.
Тысячи дымящих (словно серою) оружейных заводов по всей стране рожают смерть. От дыма слепнет солнце...
Бледная лошадь обледенела плесенью у стойла.
Баланда подана. Садитесь жрать...
"Серпом кастрируем и сиськи отрезаем. А молотом потом по голове..."
Родина-двор, родина-гетто... Каждый второй отсидел. Каждый первый - законченный алкоголик. Почти каждая - была проституткой (или будет, просто в силу обстоятельств). Родина-дурдом. Родина-решетка. Родина - смерть при жизни (а Главный Мертвец - Вечно Живой).
Где родился - там и умер.
Но СССмеРч еще сумеет раскрутиться.
Смута после убийства государя, разруха после Революции, развалины послевоенного Сталинграда, завалины Ташкента после землетрясения, радиация Чернобыля после катастрофы: смерть всегда с народом. Ей всегда мало...
Свиданка с жирной бабой, которую можно при желании сожрать, сварив, к примеру, в раковине... Типичное счастье сидельца.
Черный Ужас Красной Чумы: скорбный чад заводской трубы (и мертвецы кидают в топку мертвецов, и никуда от этого не убежишь, и даже если сам себя убить захочешь, и уж тем более, когда там Новый год настанет); слепой снег спокойно падает ночью (чудовища окраин вылезают убивать)... Пьяный мужик нарвался на ментов (хороший памятник сработали)... Всем миром видим пустоту (и все миры на ней замкнулись... без причины); нелепый снег не лепится в Аду (а очень хочется "снежки" наляпать)... В огне Чумы пылают сёла (бабка Аксинья полоумно выбегает к односельчанам: "Суки! Блядь, суки!.." Она прижимает икону с Лениным к обожженной отвислой груди: "Пидарасы, блядь! Сталина проебали, твари!.." Переходит на вой бабка Аксинья, плюхаясь на песок в молчаливом круге толпы... Омертвелые односельчане смотрят на нее, слегка подрагивая бубонами... В красных глазах пылает пламя от собора Самых Древних)... Алый чад за забором завода: мат, шмат человечины, перекуры, водяра после смены и главная цель: электричество смерти в каждый дом и красные полотна вместо ковров по стенам мертвецкой ("Ни сантиметра в душу!" Лозунг, прямо, хороший)... Замыленные мраком общаги окраин (замысленные в темноте маслянистые убийства малолеток, кошек, бомжей и собак... или, быть может, семейства царя)... Суровая серость заводской трубы; морфий последней пьянки; сернистый выдох сигареты, поднятой возле трупа застреленного прохожего (группа зачистки, как обычно, скорая на расправу справилась максимально удачно); скорбные глаза мертвецов, смотрящие из каждой открытой банки тушенки; изнасилованная всем взводом медсестра во время Первой мировой (а во Второй - всей ротой); мягкое платье, пошивом под саван: красавица вертится у абажура, и "луковка" церкви прощает всех нас... Крест (уже пустой и темный)... Черный Ужас Красной Чумы.
И как всегда воскресенье самое кровавое. А сердце ангела разбито (навсегда?) Мрачнеет занавес у топки крематория. Шаги по коридору до камеры смертника. Серийный убийца плачет почти что навзрыд.
Львам снится застрелившийся мужик. Акуле снятся львы. А в море осталось еще много скелетов...
Красный Комиссар вычеркивает твердою рукой: фамилии, фамилии, фамилии...
Смерть всегда рядом. С ней иней. И синие цифры-наколки на каждой руке...
Бараки уже опустели. Мы все давным-давно опустели.
Остался лишь од#н большо# ГУЛАГ.
