Было желто и весело.
В Киото шел слух, что на Восточных сопках совсем уже охуевшие самураи условились убить 140 человек за 10 минут. Просто так, на спор.
И смогли это сделать.
Потом пили мочу демонических лисиц, после чего сосали члены у капп под водой в бассейне, вырубленном посреди невысокой горы, на которой вешали трупики новорожденных (неподалеку был госпиталь для заключенных, там и творился всяческий секс-беспредел... а "отходы производства" всё-таки надо было куда-то сплавлять).
Затем один из них (капитан Юкито Иномару) решил продемонстрировать наивысший уровень самоотречения: сначала он отрубил себе пальцы на левой руке, потом выколол себе оба глаза, слегка передохнул... и отсек себе оба уха парой выверенных движений катаной, а уже после этого, насладившись болью и предвкушением будущей смерти, выпустил свои кишки на божий свет.
Следившие за ритуальным самоубийством самураи монотонно дрочили и кончили все как по команде. В дальнейшем их семя переработается в стальные ростки, которые станут частями подлодки, потопившей американский эсминец с атомной бомбой на борту.
За зелеными занавесками со свастикой, заключенной в уроборос, Аман увидел ветки весенних деревьев. На них болтались трое трупов (никчемные польские пленные пекари так и не сумели сготовить для коменданта Амана самый вкуснейший круассан с шоколадным кремом и вытяжкой из шишковидной железы молоденьких евреек). Печальная участь начальника лагеря, оставшегося без заветного лакомства, заставила его натужно вздохнуть, задернуть занавески, отгородив себя от трупов хоть формально, а затем пройти к Зеркалу, которое спокойно ожидало в углу своего часа...
Аман поднял винтовку, прицелился в зеркальную поверхность, улыбнулся, и нажал на спусковой крючок. Один раз... Второй. Третий... Четвертый. Пятый...
В тот же миг у молодой полячки Иветты, выходившей из барака на работу, лопнул правый глаз. Изможденная девушка упала, брызгая кровью и мозгом из глазницы на землю.
Еврейский мальчик Ицхак, любивший рисовать в мирное время (знакомые его семьи, уже давно сгоревшей в печках, когда-то вполне честно хвалили его рисунки: пейзажи, натюрморты и цветы), повалился на грядку мертворожденных в лагере детей с разваленным затылком. Из раны курился мягкий дымок.
Сразу двое заключенных (Сергеев и Мальцев, пленные бойцы второго пехотного) приняли смерть у ограды, где по привычке закапывали раковые сердца и мозги. Мальцеву разорвало правое легкое, а у Сергеева лопнула печень. Оба красноармейца облили кровью землю и забор.
Последняя "пуля отраженной судьбы" отыскала пожилую цыганку, каким-то чудом остававшуюся в живых на протяжении целого года. До этого момента. Женщину отбросило в грязь у туалетной будки. Во взорванном брюхе копошились ошметки глистов...
Удовлетворенный Аман поставил винтовку справа от Зеркала, подошел к письменному столу, на котором лежало множество донесений и отчетов, взял первый сверху и начал читать... Очередной надсмотрщик, даже младший офицер, а не какой-нибудь солдат-неумеха, отрезал себе член во время минета с заключенной (опять хотел перерезать женщине глотку во время оргазма, но немножечко промазал).
Аман вздохнул и положил отчет на стол. День только начинался. У коменданта оставалось еще много работы.
Один парень нарисовал картину.
Нацисты на ней почти что никого не убивали: жгли книги; громили витрины; насиловали самых красивых евреек; договаривались о предоставлении тайных знаний у тибетских шаманов; зиговали крепкими руками в крови после погромов в Польше; изобретали летательные аппараты новой формы; селились в красивые квартиры и дома, оставленные мертвецами из ближайших гетто; уплывали в Аргентину, Мексику и Бразилию, за деньги Рейха меняя внешность; поспешно вешались в камерах предварительного заключения перед судом; кормили ядом своих жен, детей и любовниц; шпионили друг за другом на кануне неизбежного поражения; горели в "Тиграх" и "Пантерах", истерично поджариваясь на поле боя; лишались отмороженных конечностей под Сталинградом; обучались снайперскому мастерству в спецшколах Вермахта, тренируясь на максимально мелких целях: карликах, инвалидах-"самоварах" и младенцах; снимали культовую кинохронику и фильмы; занимались подлой пропагандой, распуская самые немыслимые слухи про моральный облик неприятеля; превращались в оборотней по ночам на захваченной врагом территории; по-своему любили Отто Дикса и ненавидели Ремарка; напоминали в пьяных путчах про импотенцию своих солдат во время Первой мировой войны; меняли вектор производства на заводах по переработке военнопленных; вырезали желтые "звезды" на платьях и пиджаках; травили овчарками отпрысков инопланетных пришельцев на просторах Антарктиды; пытались отстроить разрушенный Дрезден; играли в "колыбель для кошки" межконтинентальными ракетами с Советским Союзом; молились Черному Солнцу в оккультных кругах старых замков; до умопомрачения глядели на "обратную" свастику, наивно думая, что с ними Бог...
Нарисовал он всё это. И подписался: Адольф Шикельгрубер.
Васильева вывели на мороз.
Три пьяных вертухая приказали раздеться.
Васильев снял всю одежду.
Они начали лепить снеговика вокруг него.
Он просто покорно стоял, уже ничего не боясь и не опасаясь.
Они лепили из него снеговика.
А он всего лишь ждал.
Вертухаи прервали свой несложный труд.
Каждый из них сделал по глотку спирта из фляжки.
Затем они доделали снеговика.
Васильев оказался вмороженным в три снежных шара.
Его кожа практически слилась со льдом (и предстоящей смертью).
Пьяные вертухаи отошли на десять шатких шагов.
Прицелились.
Шум выстрелов сглотнула мерзлота.
И снеговик Васильев принял все три пули...
Холод и голодуха... Жрать хочется невыносимо, но нечего вообще... Или все-таки кое-что есть?..
Сазан медленно повернул голову и посмотрел на соседские нары, где зябко скрючился какой-то паренек. Тщедушный малый с растрескавшимися стеклышками очков. Вариант не самый херовый...
- Эй, малой! - обратился Сазан к очкарику (тот резко дернул головой, будто его уже ударили). - Жрачку хочешь заработать?
- Конечно... - откликнулся измученный голодом парень-интеллигент. - А что надо делать?
- Да ничего сложного, - ухмыльнулся Сазан (противная ухмылочка на хитрой морде). - Пошли на улицу...
- Сел за что? - спросил Сазан, пока проходили мимо ярусов нар, затхлого запаха, человеческой вони и болтовни.
- Мама с папой врагами народа оказались... - скорбно ответил очкастый с заметной дрожью в голосе.
- Бывает, - иронично подметил Сазан, снова ухмыляясь легкой добыче (сыночки врагов обычно бывали полными чмошниками... такой сопротивляться особо не станет).
Вышли на улицу. Мороз ударил по лицам. И подлый Сазан тоже ёбнул очкарику: тот отшатнулся в треснутых окулярах, споткнулся о сугроб, упал и неуклюже растянулся на снегу возле барака...
- Враги народа, значит?.. - сплюнул Сазан, осклабив уголовный ебальник. После чего добавил очкарику пинком по почкам (тот перевернулся на бок и застонал, тщетно пытаясь встать), а дальше - поднял парня за шкирняк и потащил к бараку начальства.
Старшой на вахте, узнав, с улыбкой предвкушенья пропустил без разговоров. Вертухаи расселись вокруг котла за высоким забором. Их скрывала поленница, полная дров...
- Ох, ты! Пришел-принес, что ли? - радостно возвестил старлей Ахматов, доставая нож из полусгнившего кирзача. Остальные солдаты хищно заулыбались...
- Мне бы паечку, гражданин начальник, - заискивающе потребовал Сазан. Очкастый сын врагов народа болтался у него на вытянутой руке, как еле живой котенок.
- Махмутка! Выдай человеку... - старлей кивнул одному из вертухаев, тот быстриком метнулся за поленницу и через минуту вернулся с двумя банками консервов: тушенка и сгущенка. Съестная красота для любого зэка.
Сазан не удержался и облизнулся, уставившись на угощение (так голодная акула смотрит на труп другой акулы, попавшей под винт). Банки перекочевали в карманы его фуфайки. А бедолага очкарик почти молча принял несколько ударов ножом от старлея, жалобно хрюкнул, обосравшись напоследок, и упал в снег (в последний раз за этот день и эту жизнь).
Сазан, раскланявшись, покинул территорию начальства. Тушенка и сгущенка. Надо сожрать, пока никто не видит. Сладко, сытно, хорошо... Сазан блаженно заулыбался своим смачным мыслям о жрачке.
А вертухаи, забросив тело очкарика в кипящий котел, с довольными мордами стали ожидать время обеда.
Новый вылет, холодная ночь.
Виктор залез в "ЛаГГ", механик сделал "от винта", и самолет (измученный боями) решительно покинул стылую землю взлетной полосы.
Фридрих пошел на взлет; "Фоккер" рыхлил воздух рылом пропеллера. Фридрих был настроен на бой, а белые облака морозили воздух, когда он взлетел...
Примерно через сорок минут советский и немецкий самолеты сошлись. Они стали кружить друг возле друга, то и дело заходя на опасный вираж.
Внизу виднелись концлагеря. Никто из летчиков не покушался на покой наземных обитателей. Истребители продолжали "воздушный танец"...
Внезапно сзади (в мягкой рассветной дымке) появился английский "Спитфайр". И без всякой жалости к ближним расстрелял оба самолета. Они задымились, куски фюзеляжа посыпались вниз...
Кресла-катапульты не сработали ни у Виктора, ни у Фридриха.
Оба летчика с горечью в ухмылке проводили друг друга взглядом.
"Фоккер" ушел налево, "ЛаГГ" отправился направо.
Это был последний полет для обоих.
Заводская рутина угнетала Иванова...
За стенами цеха шумела метель. Высокие окна, уходящие под потолок, заиндевели белой "сажей". Цех грохотал конвейером и станками, рабочие почти конвульсивно исполняли свой трудовой долг.
Утомленный Иванов, вспоминая съеденную во время ленинградской блокады семью, совершенно неожиданно наткнулся на брак.
- Блядь ебаная... - тихо произнес рабочий, склоняясь над порченной деталью: из сердца торчал ржавый гвоздь.
- Сука... - снова ругнулся озадаченный Иванов и направился за мастером цеха Платонычем...
Через пару минут оба с недоумением смотрели на бракованный орган.
- И чё это за хуйня? - спросил недовольный Платоныч.
- Да хуй его поймешь, начальник... - откровенно признался Иванов, теребя рукавицы цепкими пальцами. - Гляжу, а оно уже такое вот... Чё делать-то будем?
Мастер почесал небритую морду, сплюнул под ноги и строго произнес:
- Спишем, в пизду ее, хуйню эту, блядь. От греха подальше. Ты потом объясниловку накатаешь, на мое имя. Всё понял?
Иванов кивнул, надел рукавицы и, стыдливой украдкой смотря на удаляющегося Платоныча, выудил сердце с гвоздем из конвейерной ниши.
Уже подходя к мусорным бакам, он вдруг остановился и с какой-то странной тупостью в голове уставился на якобы непригодную деталь. Якобы... С хуяли непригодную?..
Решительно развернувшись, рабочий Иванов вернулся в цех. Помещение тонуло в зеленовато-красной дымке нездешних сумерек. Боги станка требовали трудовых жертв от простого народа.
Приблизившись к отделу "манекенов", Иванов убедился, что все коллеги ушли на быстрый перекур. Времени хватит.
Он подошел к будущему менту ("манекен" был в фуражке и милицейской форме), расстегнул ему китель и всунул гвоздатое сердце в специальную емкость посередине груди. Полюбовался секунду-другую, затем вынул из кармана пенный усилитель и поспешно залил им бракованный орган. Теперь никто ничего не заметит. Можно оживлять...
Довольный Иванов вернулся на свое место у конвейера. Усталость чуть отступила, появилось желание продержаться до конца рабочего дня.
Иванов, конечно, не знал того, что (в принципе, по его вине) милиционер с испорченным сердцем через несколько лет станет серийным убийцей. И на его счету будет 12 жертв: невинных и честных мужчин, девушек и детей.
Сатана рассыпал на небе звезды... А Бог спокойно спал... Но Голод невозможно утолить... Он вечен, неизбежен... И человечество он не оставит никогда...
Думая об этих вещах где-то на самом конце коридора своего подсознания, Сапожник просто умирал с голодухи. Блокада длилась второй год. И никто уже не понимал, когда она закончится.
Кварталы качались, грозясь обрушиться на улицы и горожан кирпичной лавиной. Дома дрожали, как дистрофичные призраки. От голода рябило в глазах, шумело в голове, покалывало в сердце...
Пройдя под арку переулка, Сапожник вдруг насторожился и замер: живая быстра шла в его сторону, абсолютно не замечая его за мусорным баком. Наверное, хотела успеть обменять карточки на скудный провиант. Наивная.
Рыча на весь двор, Сапожник кинулся к женщине, живая закричала, пытаясь убежать, но нападавший настиг ее отчаянным прыжком, они повалились на стылый асфальт, Сапожник, брызгая гноем из носа и левой глазницы, ударил добычу затылком о землю, живая застонала (как будто в последнем оргазме) и замерла.
А Сапожник, чуть переведя дух, стал насыщаться...
Обглодав лицо минут за пять, Сапожник сорвал с жертвы пальто, давно изъеденное молью, и принялся откусывать мясо с предплечий, радостно чувствуя, что голод уходит...
Поедая еще теплую плоть живой, Сапожник почему-то явственно ощущал вкус пересоленного борща, яичницы с колбасой и курицы на гриле...
И в этот самый момент Сапожнику почему-то рубанули по шее. Проржавелое острие топора вошло в гнилую плоть наполовину, затем на голову обрушился ряд сильнейших ударов штакетиной, Сапожник зашипел, хрипло и надсадно, а через несколько последних мгновений его отрубленная голова покатилась по асфальту отчекрыженным бескровным кочаном.
Двое ленинградских подростков-охотников (Мишка и Лешка) стояли над обезглавленным трупом, пытаясь отдышаться. Один сжимал в руках верный топор. Второй держал штакетную биту.
- Охуенно мы его разъебохали! - сказал Мишка Алехин.
- Да, блядь... Круто получилось... - сказал Леха Михеев.
- А баба? Померла, что ли? - спросил Мишка Алехин.
- А тебе ли не по хуй? - спросил Леха Михеев.
Парни внимательно посмотрели на убитую женщину, которая не двигалась и не дышала. Тут же голова мертвеца раскрыла веки, механически стала вращать глазами и скалить пасть... Леха с привычной сноровкой схватил башку Сапожника за волосы и забросил напарнику в заплечный мешок. Отрубленные головы мертвых обычно сжигали на пустырях, предварительно отчитавшись перед начальником ячейки.
- Давай короче! Еще успеем пайку получить! - сказал Мишка Алехин.
- Не торопись. Всем хватит... - сказал Леха Михеев.
Оставив трупы в переулке (быть может, и они кому-нибудь сгодятся), охотники-подростки устремились вдаль по молчаливому проспекту...
Глава многострадального Ленинграда в это же время кушал "ромовых баб" (так повара между собой называли отрезанные сиськи комсомолок (подавшихся в проститутки от нужды), запеченные в месячных).
Он ел и наслаждался вкусом.
От Ученыча блатные хотели добиться лишь мата. Но он безмолвствовал, брезгливо и отреченно...
Безмолвствовал даже во время изнасилования, прижигания спины и затылка раскаленной ложкой, поедания крысиной башки под недовольным взглядом зэков и долгих ударов по яйцам...
Затем его заставили сожрать дерьмо одного из местных опущенных. Ученыч смолчал даже на это. А издевательства продолжались...
Ученычу кончали на лицо; регулярно поили мочой; обливали кипятком жопу...
Но когда пришла весточка про гибель Берии, Ученыч не стерпел.
Он вышел на центр хаты, как на сцену, приосанился и ко всеобщему изумлению заорал:
- Бляди, блядь, ебаные!.. Пидарасы, суки, мудаки!.. Ебать вас в рот, уроды, сука!.. Петушня, блядь, маразотная!.. Уёбки, на хуй, сраные!.. Гандоны, падла, блядь, с говном!.. Парашники ебучие!.. Пиздопадлы ссученные!.. Ебал я ваших сраных, блядь, мамаш без гандона, сука, гандоны!.. Мудаки пидарасные, на хуй идите, блядь!..
Блатные, оскорбленные такими словами до глубины души, еще долго жрали плохо прожаренную печень Ученыча. А голову сорвавшегося бедолаги (как и умело расчлененное тело после сильнейшего избиения) утопили в параше...
Примерно через сорок дней Ученыч начал приходить к блатным во снах. А некоторым даже являться "вживую" (темным силуэтом в углу камеры, очертанием лица в той же самой параше и глазами из зеркала в душевой).
После таких встреч воры в законе вели себя неадекватно: один неожиданно набежал на ружья охраны (его застрелили во время прогулки); другой блатарь зачем-то задразнил сразу двух вертухайских овчарок (озверевшие псины загрызли мужика в два счета, оставив труп без головы, левой руки и члена); третий обварился в кипящем борще на пищеблоке; четвертый зашкварился, целуясь взасос с "петухами" (его порешили прямо на сходке, даже не дав хоть как-то оправдаться); еще один ворище сел жопой на кирку (острие вышло чуть выше пупка); про остальные случаи уж лучше вовсе умолчать...
Блатные (да и большинство прочих зэков) стали бояться спать. Начальник лагеря, став пить больше прежнего, застрелился, боясь поехать по этапу за подрывную деятельность против страны Советов.
А Ученыч еще долго появлялся в самых темных углах тюряги (неизменно улыбаясь и сверкая очками)...
"Начали мы, значит, внимчиво друг другу надрачивать... Затем пофильдеперились чуточка... И тут-то я ВИЧару насмаркал... Неизболевшися, ушмыркал в гаражняк... Кентурики меня прям сразу кишкодером угостили... Ниндзячимся, значится, по-черному, а тут бабулька дряблая в мозги напахивать всем стала... Ну я ее и кулькнул... А дальше и бухиловасть закончилась... Так надо ж в рыгалеточку трупешить, подхлебаться... И всукнулись нам по пути отмазные зигёры... Всем уебать не получилось, что как бы обидняво... А дальше уж и до ментосов мы дожопкались, что как бы обидняво еще больше... Зажумкали нас колясным ходом, дотрясли, когда вываливать стали, коряшка мой одному на китель блевать начал... Ему по почкам, по еблу... А я на шумяке и сгрёбся за околочку... Ну грамотно убёг, тут ничего не втыкнешь... И уж кислоточку я глотонул тогда... А жополюги набежали уж тогда... Я в кислованночку заплюнулся и переждал... Чертушечки куда-то подевались сами... Ну вылез на метрохе, ветрохай одежу шевелит... Дальше шлепаю: скопыченный в овраге за универмагом, перебрал, бывает... Я хлопнул у него котлы, "кирпичики" и "фиолетку", хорошие, но мятые бумажки, скажу всё, не тая... От кумаров размуськался у барынчиков местных, клеевые, кстати, кореша да клёвые, бывает... Они там бабёху тыркали, немного без обоюдки... Поразвлекались, да... Блядошичка с рассветом ускользнулась, стукнула, морозька... Нас в ментовку, затем к вам... Колорить начали нехило, ребро мне колонули, гниды... Вот и решихнулся я тогда с вами сотрудничать, гражданин начальник...
Дата... Подпись: Александр Самуилович Ветров".
Прочитав всё это, недовольный следователь яростно скомкал листок и резко бросил его в морду подследственного грозным "снежком". Ветров скорбно понурился, уставившись в столешницу, усыпанную засохшими пятнами крови.
- Ты охуел, что ли, мудак?! - рявкнул следак на Саню. - Совсем уже ебанулся... Переписывай, блядь, всё по новой!
Егор Скоба, поправив фуражку офицера НКВД и перезарядив наган привычными движениями (на это потребовалась очередная Вечность, но Егор, конечно же, справился), приблизился к следующему несчастному, чеканя твердый шаг кирзачами по грязи. Тщедушный лагерный капо в давно обосраном белье трясся под порывами ветра.
Скоба равнодушно взвел курок, наставил дуло пистолета в сторону затылка приговоренного и провалился в болото крови, где жуткие пиявки-пули полезли под его мундир, фуражку и веки...
Скоба распахнул глаза: сон кончился (опять херня про то, что он НКВДшник). И началась привычная судьбина зэка: сейчас погонят корчевать пеньки, таскать камни, мыть золото для советской элиты и добывать руду из черной хтони.
В честь какой-то там очередной важной даты раздали праздничную пайку: мороженный кусок селедки, почти не плесневелый хлеб и недоваренную картофелину каждому.
Барачный полудурок Жопоглот опять полез есть жопой (почти безрукий и безногий, "обрубок", он не всегда так делал, но в этот раз никак не смог отказать себе в удовольствии). Смотреть на это было жутко, но почему-то даже привычно...
Вышли на работу в каком-то предвкушении быстрых расстрелов, переохлаждения и смерти генсека (впрочем, эти мечты, как всегда, оставались мечтами). Слякотная весна обрушилась на Колыму кратким поцелуем. На сопках таял снег. Усталые лесные птицы вяло пытались петь, но получалось явно плохо...
Ближе к обеду выдался перерыв, избавительный и неожиданный, как пуля в затылок возле виселицы. Зэки обессилено уселись кто куда, большинство сгрудилось возле входа в забой. Вертухаи сурово курили неподалеку. Егор привалился к стылой сосне, дышал судорожно и натужно (будто перед инсультом), сидя на корточках. Старый вор-авторитет Сова, тихо приблизившись, мягко глянул и с молчаливой улыбкой передал Скобе газету (желтый жалкий обрывок, непонятно как попавший в здешние места).
- Почитай, паря, развейся... - посоветовал Сова, удалившись в ближайший ельник. Охранники будто не замечали старого авторитета.
Егор с послушной благодарностью взял газету, устало глянул на яркое солнце (то ли готовое развалиться на части, то ли просто погаснуть в любой момент) и начал читать...
Рубрика "Их нравы":
Новомодная порнозвезда Лаура Ангелова обожает ебаться в задницу! Сама Лаура из братской республики Чехословакия! У этой статной брюнетки очень чувственный рот, красивые глаза, аппетитные груди и просто шикарная задница, исключительно благодаря которой Ангелова и попала в порноиндустрию! Отечественные зрители (то есть - мы с вами) могли видеть ее в следующих кинолентах: "еБалтика и секс на пляже", "Блевотина спермой на первом свидании", "Клитор ангела", "Жопа, танки и весна", "Сиськи вверх!", "Клеопатра местного уезда", "Проститутка на бензоколонке" и "Пламенные губы" (кстати, за эту картину она была премирована званием лучшая минетчица года)! Хочется пожелать начинающей порноактрисе дальнейших успехов в развитии ее, надеемся, блестящей карьеры!
Статья "Страна должна знать своего героя":
Корреспондент Алексеев: Как именно вы попали на эту должность?
Палач Павлов: Да сразу после армии. Просто повезло... Я и во время службы уже несколько человек угрохал. Ну, там, лопатой, руками, ногами... Нож с пищеблока пригодился неплохо. Был опыт, в общем.
Корреспондент Алексеев: А где сложнее всего приходилось работать?
Палач Павлов: Да много где... На юге Украины шлепали хохлов. Пока заловишь по местным полесьям - упаришься весь... На северах в расход пускали чукчей всяких. Холод, не комфортно. Перчатки к пистолету примерзают... Бывали чурки в ближней Азии. Песок, ужасная жара... Катынь, проклятая, опять же...
Корреспондент Алексеев: Удобней левой рукой приговор исполнять или правой?
Палач Павлов: Когда как... Был у меня, кстати, случай. Сразу двоих политических пришлось одновременно хлопнуть. Напарника по той тюрьме в КГБ упекли временно. Обед скоро, не было времени по одному кончать... В общем, дали сразу пару маузеров. Один в левую, другой в правую. Ничего, справился... Затылок, главное, взглядом правильно ухватить.
Корреспондент Алексеев: А со знаменитостями страны Советов приходилось дело иметь?
Палач Павлов: Был один. На Францию, вроде бы, шпионил... Но про это пока двадцать лет говорить нельзя.
Корреспондент Алексеев: Если не секрет, сколько вы зарабатываете?
Палач Павлов: Оклад хороший, на жизнь хватает... В прошлом месяце новый забор на даче поставил, премию получив. Супруга довольна. Спасибо начальству. Льготы опять же... Нормально живем.
Корреспондент Алексеев: У вас есть хобби?
Палач Павлов: Чтение. Труды Ленина читаю. На главные наши газеты подписан. Журналы, правда, не люблю. Там иностранщины много...
Корреспондент Алексеев: И последний вопрос: вы в Бога верите?
Палач Павлов: А зачем? Он мне орден за заслуги перед отечеством вряд ли даст.
Рубрика "Нарочно не придумаешь":
Группа молодых людей из Уральского Политеха наивно направились в горы...
Несколько парней и девушек шли в поход, надеясь на самый лучший исход...
Наивные...
По наитию рассчитывая на что-то хорошее, к примеру, провести ряд запрещенных опытов по использованию запрещенных военно-научных разработок, группа молодых девушек и парней из Уральского Политеха более чем наивно решились осуществить задуманное нашей великой партией...
Сразу скажем, что получилось не всё...
К примеру, так и не удался запланированный вызов Снежных Людей и Белоглазой Чуди...
Также не получился призыв дружественных инопланетных пришельцев (возможно, из-за политических разногласий)...
Так и не сумев справиться с поставленной партией задачей, группа решила спокойно лечь спать...
Наивные...
Судя по секретному рапорту работника спецслужб, запрещенному до появления особых предписаний, группа молодых советских студентов, пытаясь провести запрещенные опыты в Уральских горах по вызову всякой нечисти, совершенно случайно подверглась испытанию запрещенного оружия, направленного на почти полностью частичное уничтожение всего живого за счет запрещенного ультразвука, инопланетных пришельцев и советских спецслужб...
Как подтвердили официальные свидетели трагедии: все студенты умерли ужасной смертью во благо партии...
Уральский Политех понес статистические убытки, но ущерб был сразу же возмещен (в главный корпус завезли два новых холодильника для опытных реагентов и рояль, на котором однажды играл лауреат международной премии)...
Вот так замечательно и закончилась эта история...
Статья "Дело рук утопающих":
В это суровое время, в этот суровый час, Асмат сделал свой суровый выбор... Боцмана, спящего у штурвала, он прирезал первым. Прирезал молча, без истерик и пафосных заявлений. Просто очень хотелось есть...
Боцман еще три минуты хрюкал от удара рыбацким крюком по горлу, а после стал свиньей для шашлыка на Первое мая. Праздник весны и Отеческой скорби по павшим в полях сражений. Мы помним каждого героя, уж будьте уверены...
Команда не стала отказывать себе в удовольствии. Человечина всегда хороша... В ней максимальное содержание самых полезных веществ. Об этом говорят лучшие врачебные умы нашей страны...
В итоге, дня через четыре (когда труп боцмана обглодали уже до костей) суровый Асмат прикончил сразу двоих: одного забил молотком в гальюне (говна и крови было много); второго задушил, пока тот спал... Но ели снова с удовольствием.
Спустя еще неделю скитаний по океану, Асмат добил и догрыз оставшихся товарищей. Самый младший матросик сквозь слезы (что удивляло на такой жаре и последствиях многодневного обезвоживания) напоследок умолял его не убивать.
Проломив парню череп, Асмат Зигулин трахнул труп товарища, затем слил его кровь в проржавевшее ведро и утолял свою жажду последующие два дня... После чего на баркас с Асматом наткнулась тихоокеанская шхуна. Терпящего бедствие гражданина СССР спасли австралийские матросы. Слава героям!
Впрочем, оказалось, что добрые и заботливые австралийцы, откармливающие Зигулина всю следующую неделю, не собирались возвращать его в родной порт... Шхуна пришла на остров Пасхи.
Растерянного Асмата, связали и вытащили на берег (жаркий, душный, враждебный). Затем обмазали ему лицо дерьмом тасманского дьявола, заранее припасенное и смешанное с экстрактом из орхидей, а уж потом подвесили над костром...
Зигулин истошно орал пока не потерял сознание и не зажарился живьем... Австралийские моряки, тоже оказавшиеся каннибалами, правда, с гораздо более долгим стажем в поедании человечины, обглодали кости Асмата на третий день трапезы... Затем погрузились на свою шхуну и отбыли на поиски новых приключений. И новой еды.
Слава героям!
Егор дочитал под самый крик старшего вертухая:
- За работу, ебаные твари! - почти истерично пронеслось по тайге. Зэки (тихо кряхтя и вздыхая) неохотно полезли в забой.
Скоба аккуратно свернул обрывок газеты и спрятал в карман фуфайки (как-никак пригодится для самокруток). Еще раз поглядев на холодное солнце, тоже жутко изможденное (но при этом какое-то самодовольно злобное, будто обрадованное мучением людей), Егор послушно полез в забой за остальными...
Поезд едет. Летят пули.
По евреям. Не промажет "Шмайсер".
Офицеры и солдаты. Заключенные и трупы.
Вот еще кудрявых в печку. Едкий дым, вонючий пепел.
До концлагеря б добраться. Будет там горячий ужин.
Истощенные евреи про еду вообще забыли. Смерть господствует в вагонах.
Вдоль железки и на шпалах разлагаются останки. И воронам есть довольство.
Вдоволь "Шмайсер" настрелялся. Солнце в голубых глазах солдата.
Снова порция для топки. Машинисту радость сердца.
Офицеры шнапс открыли. Стало хорошо мужчинам.
Для насилья неугодных замечательное время. Исключительно на благо Рейха.
Черный дым марает солнце. И коричневые рельсы.
Самый главный комендант явно будет всем доволен. Кости, кожа, украшенья.
Поезд едет...
Над лагерем свирепствовал ветер... Стены барака, казалось, хотели уйти вместе с ним как можно дальше. Но, естественно, не могли...
Корнея разбудил не ветер и не шум непогоды снаружи. Силковский потер усталые глаза, сел на нарах, подполз к самому краю и увидел, как дядя Марик и еще человек шесть совершали обряд...
За несколько месяцев (или лет) пребывания в лагере евреи собрали много земли: остатки из рабочих тачек, грязь с башмаков, комья с грядок "мертвых деревьев" и песка для их посадки...
Дядя Марик делал голема. Выглядело это так, будто несколько мужиков, изможденных жизнью, пытались создать свою последнюю надежду. Карателя из грязи...
Корней медленно слез вниз (сейчас его место располагалось на втором ярусе), еще раз огляделся (остальные его товарищи по несчастью продолжали спать почти смертельным сном), затем прошаркал до места проведения обряда: полутемный полу-закуток по центру барака.
Дядя Марик, чуть закатив глаза, произносил заклятья на иврите. Другие дядьки помогали ему лепить какое-то подобие человеческой фигуры (получалось некое существо: черное, грязное, страшное и могучее).
Голем не был высоким. Но Корней сразу увидел в нем силу. И эта сила могла спасти всех.
Дядя Марик внезапно замолк, вложил в пасть "глиняному" еврейскую звезду (у многих они еще висели на робах), а уже после, заметив Силковского, устало улыбнулся (впрочем, не скрывая радость). Оживший голем тоже улыбался. Корней увидел черный оскал клыков: острые зубы мстителя хотели рвать нацистскую плоть.
Над лагерем начался ливень... Голем уверенным шагом покинул барак и, наливаясь силой с каждым шлепком по грязи, приближался к шумной казарме надзирателей. Корней, заклинатель дядя Марик и все сопричастные внимательно следили за грозной поступью мстителя, который почему-то стал выше примерно на метр.
Генрих, выйдя покурить после изнасилования очередной еврейской девочки (которую уже закопали возле собачьих будок), внезапно разглядел какого-то гиганта, идущего под проливным дождем явно в его сторону. Гигант неотвратимо приближался...
Когда голем приблизился вплотную, то сперва оторвал Генриху руку с дымящейся сигаретой (табак был добротный, курился даже под дождем), потом подхватил Генриха своими жуткими ручищами, поднес его лицо к своей морде, прислонил песочную пасть совсем близко к раззявленному рту нациста и заблевал его легкие могильной грязью.
Тело Генриха шлепнулось в ближайшую лужу. А голем тяжелой поступью подошел к двери казармы, за которой радостно шумели фашисты (видимо, празднуя день рождения Гитлера, либо годовщину пришествия Гитлера к власти и становление Третьего Рейха), рывком сорвал дверь с петель и зашел в наступившую тишину...
Рядом с Корнеем на выходе из темноты барака начали появляться проснувшиеся заключенные (дядя Марик успел разбудить почти всех). Измученные евреи стояли под проливным дождем и с недоумением смотрели на окна фашистской казармы, в которой голем убивал "людей". До слуха Силковского доносились матерные крики на немецком, истошные вопли умирающих, дребезг посуды, треск мебели и костей...
Минуты через две грозный инструмент еврейской мести вышел под грозовое небо. Ночь закипела ливнем еще сильней...
Из дальней казармы (она располагалась прямо у ворот концлагеря) выбежали несколько заспанных фрицев с автоматами. Увидев гиганта из окровавленной грязи, идущего к ним, немцы открыли огонь. Беспорядочный и бесполезный. Пули делали голема только больше, прибавляя массы и мощи с каждым попаданием...
Слушая вопли вертухаев, разрываемых на части "нечестивым" чудовищем, Корней поверил, что у них (измученных и полумертвых заключенных) получится сбежать из этого Ада. Закончив с охраной, голем разломал ворота лагеря, совсем не боясь пропущенного через них тока, намотал на руки клочья колючей проволоки и на удивление быстрой поступью направился в сторону дома коменданта (где уже зажегся тревожный свет в окнах)...
- Бежим, дядя Марик?.. - неуверенно спросил Корней у старика-заклинателя. Тот улыбнулся и сказал:
- Конечно, бежим, молодой человек...
И все побежали ливень тяжелыми каплями бил по телам концлагерная грязь лизала голые ноги и худые ботинки ворота были всё ближе и ближе другие бараки тоже стали пустеть кто как мог выбирался на волю Силковский заметил одного мужчину несущего на загривке совершенно бледную девочку ее глаза были закрыты не факт что она вообще была жива Корней бежал дядя Марик держался где-то рядом все заключенные поскальзываясь но поднимаясь продолжали массовый побег помогая совсем немощным идти к раскуроченным воротам...
Овчарки-людоеды натужно выли в своих будках. Полночный ливень стал стихать. Евреи покидали концлагерь...
Выбегая из ограды, Корней услышал выстрелы, обернулся на звук (это обмочившийся комендант стрелял в голема, ворвавшегося в его особняк). Силковский остановился, решив посмотреть, чем всё закончится. Мимо бежали люди...
Примерно через минуту стекло балкона спальни коменданта взорвалось сотней острых осколков, окрашенных кровью. И на ухоженный газон перед роскошной дверью из красного дерева рухнул верещащий обрубок тела. Голем оторвал начальнику концлагеря руки и ноги. Изувеченный нацист орал во всю глотку, наверное, призывая быструю смерть...
Выйдя из комендантского дома неспешной походкой (в чем-то даже величественной, как показалось Корнею), разбухший от крови еще сильней, голем склонился над скулящим комендантом, сверкнул янтарным светом глаз и "забетонировал" голову нациста грязью, обильно наблевав ему на лицо.
Герр комендант (лично убивший несколько сотен заключенных; изнасиловавший множество женщин и даже детей; с огромной радостью пытавший своих товарищей из числа стран-соучастников, заподозренных в измене Третьему Рейху) судорожно задыхался, дрыгаясь и извиваясь, как кусок ковра с трупом диктатора внутри. Заслуженная казнь закончилась. Но Силковский продолжал смотреть...
Тучи над опустевшим лагерем развеял ветер. Какой-то особенный ветер. Под половиной луны голем еврейской мести как будто успокоился, вздохнул и потряс усыхающей на глазах головой (лагерная пыль упала ему под ноги). Корней увидел, как голем стал терять свою форму: порывы ветра развеяли его торс, подхватили песок рук и ног, суставы и хрящи из глины (и желтую звезду Давида, очищая ее от налипшей грязи), а затем остатки мстителя превратились в небольшой смерч, который сорвался в ночное небо...
На сырой земле концлагеря остались лежать окровавленные клочья "колючки".
Звезды искрились мякотью осколков неявной Вечности. Месяц одобряюще улыбался. Силковский повернулся в сторону леса и побежал за остальными своими собратьями по нежданной свободе...
Те, кто хотел спастись
Пробуют не подавиться мацой
Те, кто остались - уже подавились
И даже драуги не спаслись (хоть и пытались из последних сил)
А смерть старухой всем явилась (под бесконечным звездным ядом)
Осколками костей ее замытый взгляд
Не оставляет больше сожалений
И плоть, наполненная болью
Всё скачет, словно бледный конь, по ядерному полю
Где мины, мины, мины в ряд
Но мылоКо из спермы обновлений (газированной кровью задымясь)
Мацой останется (священной)
Об этом только на погосте говорят
Голем опять сожрет приказы
И станет в сотни раз сильней
Нас всех убьют, конечно, сразу
Но слезной крови за меня не лей
Ее прольет товарищ Сталин...
И бледный конь умрет.
И вот товарищ комиссар начал кончать ей на лицо... Комсомолка Таня, загремевшая в ИстЛаг по доносу соседки из коммуналки, с горестной доблестью принимала сперму тщедушного уродца в форме, сгорбившегося над ней и надсадно дышащего каким-то совершенно неземным перегаром (как будто из могилы инопланетянина выползло привидение гигантской сколопендры и насрало у входа в склеп семейства Франкенштейн)...
Комиссар закончил кончать.
Таня вдруг почувствовала жуткое жжение: ее лицо, облитое спермой комиссара, стало плавиться, как похоронная свеча в склепе... Перед глазами поплыло (еще секунду-другую - и Таня перестала видеть довольную морду того урода, который обкончал ее своей кислотной спермой).
Товарищ комиссар разогнулся, мощно выдохнул и радостно захохотал, глядя на катающуюся по полу кабинета девушку. Она визжала, а он смеялся. Ей было смертельно больно, ему - привычно хорошо...
Примерно через пару минут Таня Водопьянова, личный номер ЗК 234715, перестала шевелиться. Товарищ комиссар приблизился к мертвой мученице и спокойно вгляделся в остатки ее лица: перекошенные челюсти с подгнившими от лагерной жизни зубами; пустой провал носа, похожий на колодец в Никуда; расплавленные глаза, стекшие по стенкам скул, и свалявшиеся грязно-русые пряди волос, напоминавшие драную сеть для рыбы...
И тут комиссару почему-то вспомнилась мать, дряхлая, никчемная идиотка, постоянно по пьяни пересказывающая историю про то, как ее изнасиловал взвод белогвардейцев в знойной степи где-то под Крымом...
Товарищ комиссар перестал улыбаться и сплюнул в пустоту. После предупредительного стука в дверь на пороге кабинета появился его помощник - капитан Страхин. Он вопросительно посмотрел на комиссара.
- Всё, Витя, можешь уносить, - объявил начальник свою волю. - С этой я закончил. Давай следующую...
Должность должника была нелегка...
Но Иванов справлялся с ней исправно.
И приходилось ему "стучать" на соседей по дому. А точнее - Иванов собирал их сновидения. Специальный прибор, выданный НКВД, изобретенный в передовом НИИ по согласовке с гэбистами, хранился на рассохшихся антресолях в халупе Иванова. Когда приходило время (обычно ближе к трем часам утра) "собиратель сновидений", в неизменной майке-алкашке, трикошках и стоптанных тапочках, включал его в розетку на кухне, смотрел в миниатюрный экранчик на корпусе пристальным взором красных от недосыпа глаз, запоминал многое из увиденного, а затем конспектировал самое нужное...
Принимаемый сигнал мозговых волн спящих пролетарским сном соседей периодически выдавал довольно интересные моменты:
К примеру, рабочий местного завода по фамилии Мишин (квартира номер семь) во сне представлял себя невероятным гигантом высотой с семиэтажный дом. Ноги из красного кирпича, всегда готовые крушить, руки-трубы из нержавеющей стали, всегда готовые душить, бетонная спина почти без трещин, ужасная башка навроде танка с проржавевшей башней и член-торпеда с ядерной боеголовкой на конце...
Тетя Надя из пятой квартиры грезила о ебле сразу с пятью хачами, которые "сняли" ее в качестве элитной проститутки в лучшем ресторане города Сочи... Захлебываясь спермой, полупьяная Надин (жестко оттраханная в задницу очередным "ухажером") счастливо просыпалась уже в другой сон, в котором спасала самого товарища Сталина в качестве развратной медсестры. Затем ее обычно расстреливала рота голых солдат...
Мальчик Сережка (из десятой "хаты") писал во сне сочинение про злобу и доброту: почему пьяный папа не может перестать бить маму по лицу, и зачем всё это вообще происходит? Зачем мальчишки из школы набили ему портфель собачьими какашками? Почему самая красивая одноклассница Таня совсем не обращает на него внимания? И зачем другие девочки стянули на физкультуре с него трусы и шорты? Чтобы посмеяться, что ли? И почему вообще существует школа, тюрьма и ГУЛАГ?..
Молодой парень Витька Андреев (из тринадцатой) видел во сне зеленые звезды мягких небес; встречал чернявую деву в коридоре бледности; ощущал мороз болотных огней: они кричали про вечность; смотрел на скитания застрявших душ в астрале; гигантская гусеница ползла через ночное небо без луны; красивые старухи пряли что-то снежное или осеннее; дьявол, читавший Библию, слабо улыбался виршам; туман из темноты тихо скрывался во мрак; небеса ощущали мягкий мороз; старухи кричали про вечность; в астрале скиталась осенняя гусеница; чернявую обложку Библии сжимала бледная рука...
Уставший Иванов, записав всё самое важно, под утро отваливался спать. И ничего ему не снилось...
Долг перед Родиной закончился для Иванова плачевно.
Его обвинили в измене и шпионаже (возможно, даже по доносу). Изнасиловали восемь раз за время скорого следствия, а затем убили выстрелом в затылок в холодном коридоре на заре.
Машину для считывания сновидений, конечно же, забрали в спецотдел НКВД.
В тот самый момент, когда колымские просторы пригласили птиц; в тот самый момент, когда зимородки запели робким голосом песни свиданий; в тот самый момент, когда шаманские костры погасли, а шатуны-медведи обглодали последнее мясо с костей убитых людей; в тот самый момент, когда Великую Железную Дорогу стали "увлажнять" трупами заключенных; в тот самый момент, когда смерть стала снегом (в очередной раз); в тот самый момент, когда генеральный секретарь оттяпал суховатой рукой отрывной календарь с началом марта у себя на даче; в тот самый момент, когда Егор Скоба пошел вешаться за покосившийся барак, совсем невидимый для вертухаев (там как раз была удобная балка, как будто специально торчавшая здесь); в тот самый момент и прилетел "нездешний ветер"...
Смерч, совершенно невозможный в этих широтах, завертелся жуткой юлой, разломал проржавевшие ворота и хищно ворвался в лагерь...
Егор (как будто бы случайно) вылез из петли, услышав страшный шум снаружи, и медленно вышел из полутьмы на серый свет. Скоба увидел, как желто-черная воронка смерча (откуда-то взявшегося здесь) разваливает на части вышку вертухаев с дальнего угла территории: двоих охранников, кричащих от ужаса и боли, вращало в сухом воздухе (при этом разрывая их сухожилья, дробя кости)... Через несколько секунд "обрубки" тел охранников упали на мерзлую землю. А страшный смерч помчался дальше по лагерю...
Срубив и развеяв еще одну вышку, Ветер Крови походя разрушил "кумовской" туалет у здания начальства, разбрасывая вонючие доски по округе (не ко времени голожопого офицера КГБ, пугливо забившегося внутри сортира, закинуло прямиком на "колючку", гэбист истошно орал и извивался израненным телом, словно насаженный на крючок червь).
Из своего барака стали выбегать охранники лагеря. Они так и не успели понять, в кого стрелять... Пораженный происходящим, Скоба смотрел за "воздаянием": Воронка Смерти выбивала автоматы и винтовки из рук верещащих солдат, непостижимым образом разрубала тела пополам (окровавленные тулупы и шапки-ушанки вращались над центральным плацем, планомерно превращаясь в ошметки)... Через минуту или две десятки трупов вертухаев замерли на земле разномастной "палитрой" солдатского сброда.
Смерч закончил свою "работу". Будто напитавшись своей усталостью и кровью всех причастных, Воронка Мести нестройной, петляющей "походкой" направилась в сторону Егора Скобы. Тот пугливо увидел, как вихрь прошел мимо (даже не пытаясь задеть изумленного зэка), своротил часть ограды вместе с колючей проволокой (как будто сделав из нее импровизированное ожерелье, которое кружилось на верхушке воронки некоторое время, пока не развеялось "острыми розами" по округе), напоследок завалил еще одну вышку (там не было уже никого) и почти спокойно, беззвучно рассеялся кровавым песком за пределами лагеря.
Подобно птичьему перу или "вертолетику" от клена (тополя или осины, Егор не помнил точно), под ноги заключенному спорхнул какой-то предмет. Испытывая привычную (рабочую) боль, Егор нагнулся и подобрал эту странную штуковину. Звезда Давида желтела на ладони зэка, как пропуск в новую жизнь. Скоба погладил ее пальцем. И почему-то улыбнулся.
Вечно уставшие и не высыпавшиеся обитатели лагеря удивленными толпами вываливались из уцелевших бараков под серое небо. Из проема двери полутемной столовой выглядывали повариха и хлеборез. Начальник лагеря тоже опасливо вышел из своего каменного убежища. В трясущейся руке он держал пистолет (множество раз использованный по назначению при каждодневных "ежовских" расстрелах).
- Суки, блядь! Что за хуйня!? Все по баракам! - неуверенно выкрикнул "красноперый". На него, казалось, глядела целая тысяча измученных зэков. Воры, убийцы, блатные, рецидивисты, опущенные, "придурки", стукачи, мужики и "козлы": все хотели на волю. Без исключений. Многие понимали, что там, возможно, уже совсем другая жизнь. Но уж лучше другая, чем вот такая...
И зэки всего лагеря в едином порыве кинулись на гражданина начальника. Кум в панике заорал и даже успел выстрелить несколько раз по толпе. Не помогло. Его смели разъяренные заключенные, вдавили в мерзлоту и начали разрывать по кускам. Кум голосил от боли, словно народный артист (правда, концерт его получался последним)...
Егор Скоба не принимал участие в расправе. Хотя бы и хотел: десятки жаждущих нквд-шной кровушки всё равно бы не дали подойти ближе. По итогу получилось так: особо мясистые остатки тела гражданина начальника сварили на кухне и сожрали все желающие. А что не пошло в пищу - сбросили в нужник без всяких сожалений и похоронных слов.