Содержание

• Сравнительная биография философов. Бэкон, Макиавелли, Гроций, Мамардашвили
• Беркли и Фома Аквинский
• Юм, Фихте, Гегель
• Кант и Дидро
• Лейбниц и Спиноза

К содержанию

Лейбниц и Спиноза

3 года, около Лейбниц кубарем летит с табуретки, и его родители видят в этом предзнаменование его великой будущности. Вот как сам философ описывает это событие:

"Однажды в воскресенье моя мать пошла в церковь слушать проповедь. Отец был болен и остался дома в постели. Я играл у печки и был еще не совсем одет. Кроме меня в комнате была лишь одна из теток. Я карабкался на скамью, стоявшую подле стола; у стола стояла тетка и хотела меня одеть. Я шалил и со скамьи взобрался на стол; она хотела меня поймать, я кувыркнулся и упал со стола. Отец и тетя вскрикнули и увидели, что я сижу подле стола и смеюсь как ни в чем не бывало, хотя я пролетел гораздо дальше, чем если бы спрыгнул. Отец усмотрел в этом счастливом исходе особое благоволение Божие и немедленно послал слугу с запиской в церковь, чтобы, по обычаю, отслужить благодарственный молебен. Об этом происшествии много говорили в городе. Частью из этого случая, частью не знаю из каких сновидений и предзнаменований, отец мой вывел относительно меня такие большие надежды, что его приятели насмехались над ним из-за этого"

7 лет. В первый раз в первый класс идет Барух Спиноза. Особо выдающимися его школьные годы назвать трудно: он учился в еврейской школе, где математику учили как прикладную науку к торговле, а пуще всего пацанов гоняли по Талмуду и Маймониду, главному еврейскому философу, жившему за 400 лет до Спинозы

8 лет. Лейбниц самостоятельно изучает латинский язык, чтобы читать в подлиннике Тита Ливия, которого он в переводе уже знает наизусть (в современном издании громаднейший том страниц в 600). Да так ловко это у него получается, что родственники разрешают мальцу копаться сколько душе влезет в богатой библиотеке его покойного отца. В течение последующих лет он читает латинских классиков, не обходя вниманием и отцов церкви.

Обучаясь в школе Томазия, лучшей на тот момент в Лейпциге, Лейбниц открывает способ изучения иностранных языков без словаря и грамматики:

"Когда я подрос, мне начало доставлять чрезвычайное наслаждение чтение всякого рода исторических рассказов. Немецкие книги, которые мне попадались под руку, я не выпускал из рук, пока не прочитывал их до конца. Латинским языком я занимался сначала только в школе и, без сомнения, я подвигался бы с обычной медленностью, если бы не случай, указавший мне совершенно своеобразный путь. В доме, где я жил, я наткнулся на две книги, оставленные одним студентом. Одна из них была сочинения Ливия, другая -- хронологическая сокровищница Кальвизия. Как только эти книги попали мне в руки, я проглотил их; Кальвизия я понял без труда, потому что имел немецкую книгу по всеобщей истории, где говорилось приблизительно то же самое. Но при чтении Ливия я постоянно попадал в тупик. Не имея понятия ни о жизни древних, ни об их манере писания, не привыкнув также к возвышенной риторике историографов, стоящей выше обыденного понимания, я, откровенно говоря, не понимал ни одной строки. Но это издание было старинное, с гравюрами. Поэтому я внимательно рассматривал гравюры, читал подписи и, мало заботясь о темных для меня местах, попросту пропускал все то, чего не мог понять. Это я повторил несколько раз и перелистывал всю книгу. Забегая таким образом вперед, я стал немного лучше понимать прежнее. В восторге от своего успеха я таким образом подвигался вперед, без словаря, пока наконец мне не стала вполне ясною большая часть прочитанного".

Заметим, что это открытие не принесло ему славы. Преподаватели, заметив, как он изучает латинский, пожаловались матери с категоричным требованием учиться как все, а не придумывать всякой ерунды. Тем не менее донос старших по званию не отбил охоты пацана к древним языкам. Особенно ему нравился Гораций, которого он не только выучил наизусть, но и постоянно читал и перечитывал до самой смерти. Сохранились переводы древнеримского поэта на французский язык, сплошь испачканные пометками Лейбница

13 лет. Лейбниц где-то в этом возрасте пришел, по его словам к выводу, что все науки построены по одному плану и попытался отыскать в них "единство и гармонию". Этой страсти он был привержен до конца жизни

15 лет. Лейбниц поступает в Лейпцигский университет, где с увлечением занимается богословием.

Он пытается открыть азбуку всех наук. Мысль его далеко не подростковая. Существует всего несколько простых и очевидных истин. Если до них дойти, то они составят ту азбуку, комбинируя которую можно иметь все знание. Заметим, что в начале XVIII века не ему одному пришла в голову эта идея. Остроумно ее высмеял Свифт, рассказывая об ученых летающего острова Лагадо

17 лет Лейбниц с блеском выдерживает магистерский экзамен по философии, скромно замечая:

"Едва ли кто-либо более меня в Германии способен к философии".

В этом же году он теряет мать, но все заботы по образовании берет на себя его процветающий дядя, синдик одного из богатых ремесленных цехов в Йене, а до этого профессор истории

20 лет. Спиноза поступает в амстердамскую школу ван Энде. Причиной было желание действительно чему-то научиться, что в узком мирке еврейской диаспоры было невозможно. Совершенствовался у ван Энде Спиноза прежде всего в латинском языке, который кое-как освоил самостоятельно, но весьма плохо, по его собственному мнению. Из чего ясно, что будущий философ уже определил свой путь, и путь этот лежал вне проторенных узких тропинок еврейской среды.

К этому же времени относится роман Спинозы с дочерью ван Энде, красивой и образованной девушкой. Роман не кончившийся ничем, кроме массы легенд и домыслов уже в наше время. "Любовь ...была для Спинозы мимолетной мечтой, за которой навсегда последовал отказ от счастья. Это отречение не представляло для Спинозы чего-либо тяжелого; оно соответствует его привычному, основному душевному настроению. Спиноза никогда не знал бурных страстей, страсти никогда не оказывали на него подавляющего влияния. Ошибочно было бы смотреть на его роман с сентиментальной, меланхолической точки зрения. Ум его слишком ясен и светел для того, чтобы обольщаться чувством счастья и впадать в угнетенное настроение под влиянием грустных ощущений. В герои романа Спиноза не годится. Те, которые превращают биографию Спинозы в слащавую любовную драму, забывают об его уме, обнаруживают непонимание силы его характера" (Куно Фишер).

Лейбниц заканчивает Лейпцигский университет и имеет право на получение степени доктора права. Однако, сославшись на молодость, отказывается от этой степени, предпочитая продолжить образование, переходя из университета в университет.

Сохранился анекдот, каким образом произошел отказ Лейбница от докторского экзамена:

"По обычаю, Лейбниц должен был накануне докторского экзамена сделать визиты профессорам, прежде всего декану. Лейбниц явился к декану и постучал в дверь. Вышла деканша, еще молодая и очень красивая женщина, утеха всего преподавательского состава университета, и спросила молодого человека, чего ему надо от ее мужа. Когда Лейбниц объяснил, что желает держать докторский экзамен, деканша посмотрела на него критическим оком и насмешливо ответила:

-- Сначала не мешало бы отрастить себе бороду, а потом являться по таким делам.

Этот ответ до такой степени задел самолюбие двадцатилетнего юноши, что он, не сказав более ни слова, ушел и более не возвращался

21 год. Лейбниц с успехом защищает докторскую диссертацию в Альдорфском университете. Ему предлагают профессуру, но он предпочитает более хлебное место у барона фон Бойнебурга, электора Майнца (типа главы администрации)

22 года. Где-то в этом возрасте Спиноза, уже набравшись смелого и вольнолюбивого духа, обнаружил в Священном писании массу хронологических нестыковок. Каковые мысли он и не скрывал от окружающих

24 года. Спинозу отлучают от синагоги и изгоняют из Амстердама. Тогда это была очень серьезная кара. Это сегодняшнее общество во многом скопление атомарных единиц. Тогда же люди жили общинами, и лишившись поддержки родных и друзей, человек если и не был обречен на вымирание, то серьезных последствий ему было не миновать. Тем более что рассорившегося с евреями Спинозу вовсе не ждали с распростертыми объятиями христиане. Все же Спиноза нашел себе единомышленников в секте коллегиантов. которые нашли для него на первых порах и кров, и хоть какой-то способ зарабатывать средства к существованию.

Непосредственным поводом разрыва была попытка убийства Спинозы кем-то из фанатиков, после чего будущий философ, который до той поры все еще надеялся на примирение с общиной, окончательно откололся от еврейства

25 лет Спиноза возвращается в Амстердам. Живет преподаванием картезианской философии, а поскольку это приносит весьма скудный доход, изучает ремесло полировки линз. Пишут, что в этом ремесле он достиг совершенства, давая пример того, что у людей большого ума не всегда руки из жопы растут

26 лет. Лейбниц в составе дипломатической миссии приезжает в Париж. Здесь он знакомится с лучшими философскими умами французской столицы Арно и Мальбраншем и великим ученым Гюйгенсом. Заметим, что будь он просто доктором права заштатного немецкого университета, ему бы как своих ушей не видать таких знакомств. Но именно должность секретаря посольства, да еще при таком значительном дипломате своего времени, каким был фон Бойнебург, открывает молодому философу двери самых престижных салонов.

Знакомство с Гюйгенсом, подвигли философа-дипломата на занятия математикой:

"Я вдруг просветился, -- и неожиданно для себя и других, не знавших вовсе, что я новичок в этом деле, сделал много открытий".

В своих письмах Лейбниц весьма критично высказывается о дипломатических нравах своего времени:

"Два главные орудия, которыми пользуется Франция, -- это деньги и народ. Но под народом я подразумеваю здесь нечто иное, чем обыкновенно: не мужчин, а бабий народ. Деньги и женщины -- это два инструмента, открывающие все замки, все двери и пролезающие даже без помощи волшебного кольца во все уголки".

Что и сказать, прекрасная деканша, похоже, не выветрилась из его головы

27 лет. Учил Спиноза большей частью бесплатно, что также вызывало ярость его противников ("Он даром распространял свои зловредные атеистические идеи"). Вокруг Спинозы из его учеников стихийно создается кружок. Главной целью молодых людей является изучение философии Декарта

28 лет. Спиноза переселяется в небольшой городок возле Лейдена Рейнсбург. Человеком он был добросердечным и общительным, и поэтому и здесь без связей и рекомендаций он быстро завоевывает популярность у местных интеллектуалов. Со многими из них он вступает потом в переписку, сохранившуюся до сих пор. Были среди его новых знакомых и люди состоятельные, но гордый и щепетильный философ, начитавшись Булгакова -- "никогда ничего не просите у власть имущих, придут и сами все дадут; но и тогда не берите" -- упорно отказывается от всякого материального вспомоществования. Кстати, ремесло, которое его кормит отнюдь не легкое и не приятное -- стеклянная пыль и постоянно согбенное положение поспособствовали ранней смерти Спинозы

29 лет. Спиноза знакомится с Ольденбургом. Чудны пути твои господни. Каким образом случилось это знакомство? Кто такой Спиноза и кто такой Ольденбург? Спиноза великий философ, а Ольденбург -- секретарь Лондонского королевского общества. Это по современной энциклопедии. А по тогдашним понятиям Ольденбург -- влиятельный деятель в сфере науки, с Ньютоном, Лейбницем (через Ольденбурга эти двое не любившие друг друга вели переписку), Бейлем, Гассенди... да со всем тогдашним бомондом на дружеской ноге. Мало того, принятый при королевском дворе, знакомый с кучей принцев, а уж герцогам, графам и каким-нибудь маркизам он и счет потерял.

А Спиноза? Шлифовщик стекол, никому не известный даже в Голландии, разве лишь как бузотер и отлучник от синагоги, общающийся в тесном мирке поклонников Декарта. И вдруг Ольденбург бросает все дела, летит в Амстердам только для знакомства со Спинозой, и между ними завязывается длительная переписка.

30 лет. Лейбниц по требованию герцога Ганноверского в дипломатической миссии которого после смерти Бойнебурга он служил, возвращается в Германию. По пути заезжает в Англию, где знакомится с тамошними учеными и в Голландию, где встречается тайно со Спинозой

31 год. Спиноза краткое время пребывает в Амстердаме. Друзья все же уговорили его опубликовать лекции по картезианской философии: первую и последнюю печатную работу, появившуюся при жизни философа под его именем

33 года. Спиноза начинает переводить на голландский язык Библию, каковой перевод через 5 лет он успешно заканчивает.

Герцог Ганноверский умирает, а Лейбниц после его смерти близко сходится с его вдовой и дочерью. Эта дружба продлилась до самой его смерти, и была безоблачной, возможно, потому что не омрачалась любовной связью. Обе дамы живо интересовались науками и философией, а Лейбниц наставлял их. Кроме того, он, неловкий в обиходе, был освобожден от придворной службы, так что с полным правом мог писать:

"Я живу у монарха настолько добродетельного, что повиновение ему лучше всякой свободы"

34 года. Лейбницу поручают воспитание дочери ганноверского курфюрста Софи, с которой он оказался связанным на всю жизнь любовью. Чисто платонической

35 лет Спиноза заканчивает "Богословско-политический трактат", идеи которого, впрочем, уже давно известны по его переписке с друзьями, особенно Ольденбургом.

39 лет. Лейбниц назначается официальным историографом Брауншвейгского дома. Этой работой он занимался до конца жизни, перерыл кучу документов, но славы историка не добыл. Среди его многочисленных талантов талант историка, похоже, не значился

40 лет. Лейбниц живет себе потихоньку, выполняет необременительные поручения при дворе, вроде составляет по поручению курфюрста проект примирения протестантов и католиков, и кропает небольшие работенки, которые не печатает, а читает избранному кругу лиц.

Среди них есть и "Размышления о метафизике", где он между прочим пишет:

"Что такое хороший философский слог? Что отличает философа от нефилософа? Оба наблюдают тот же предмет, имеют одни и те же представления; почему бы обоим не говорить одинаковым языком? Вся разница в том, что философ относится к предмету, размышляя о нем, тогда как нефилософ бессознательно проходит мимо. Философ имеет отчетливые представления, ясные мысли... Философский слог есть, стало быть, слог ясный, в изложении вполне точный по словам и оборотам. Философская речь не терпит ничего лишенного значения и смысла, ни одного пустого или темного слова".

Его бы слова да в уши профессионалов. Увы философия пошла совсем по другому пути. Если философов XVII--XVIII веков еще мог читать образованный человек без специальной подготовки, то начиная уже с Канта философы избрали заумный язык, малопонятный вне избранного круга. То же можно сказать и о науке. Лейбниц не имея специальной математической подготовки, сделал величайшие открытия в математике. Сейчас такое возможно?

41 год. Лейбниц путешествует по Европе: Вена, Италия и знакомится с массой замечательных личностей своего времени. Нигде не публикуясь, он благодаря личным контактам был одним из наиболее популярных интеллектуалов рубежа XVII--XVIII веков. От этого же общения не менее, чем от чтения книг, он напитывался новыми идеями.

Громадное значение для истории науки имело его знакомство с Гримальди. Этот иезуит много лет провел в Китае, неся туда свет христовой истины, а одновременно знакомясь с достижениями китайской культуры. Лейбница особо впечатлил рассказ Гримальди, что в китайской математике всего две цифры 0 и 1, "да" и "нет". Лейбниц загорелся идеей построить математику всего на этих двух цифрах. И оказалось, что манипулируя "да" и "нет", можно разрешать сложнейшие практические задачи. которые не по зубам классической математике.

Так Лейбниц выступил родителем (папой, а китайская математика мамой) т. н. двоичного исчисления, ставшего основой нынешних цифровых технологий

43 года. Спиноза завершает главный труд своей жизни -- трактат "Этика"

44 года. Спинозу в Амстердаме навещает Лейбниц, хотя потом он и всячески открещивался от этого свидания. Лейбниц, угодливый и аккуратный в действиях и высказываниях придворный ганноверской курстфюрши Софи, и независимый философ, совершенно отвязанный фрилансер Спиноза -- трудно найти две столь противоположные по характеру фигуры.

И все симпатии на стороне Спинозы. Хотя бы потому, что его слова и дела, философия и образ жизни не расходились друг с другом. Он считал, что все в мире предопределено, и потому не стоит лезть ни в политику, ни активничать в быту. И не лез, и не активничал. Он считал, что если в действиях человек не свободен, то мысли -- это царство полной свободы, и полностью отдавал себя мысли, ни перед кем не кланяясь и никому в угоду не поскупался выношенными им идеями.

Лейбниц, возвратившись из длительного вояжа по Ю. Европе, становится библиотекарем у себя в Ганновере. Сколько великих людей было библиотекарями. Эта необременительная служба давала им хлеб и способствовала их интеллектуальным занятиям. Нынешний библиотекарь и хлеб имеет не вдосталь, и интеллектом не блещет, и работой завален выше крыши

45 лет. Слава "Этики" Спинозы до краев переполнила чашу терпения голландского бомонда. Настолько, что автор решил не публиковать своего детища, хотя его читали в списках уже многие, а слышали о ней в маленькой стране практически все образованные люди. Особенно ополчились на него религиозники всех мастей и верований. Пусть имя Бога и не сходило с уст философа, но все под овечьей шкурой бога распознали волка материи.

Заметим, что хотя Спиноза и придерживался невмешательской позиции в жизни, но далеко не последовательно. Когда его изгнали из Амстердама, он подал в суд протест: он свободный гражданин Соединенных провинций, и на каком основании его изгоняют из города, если его изгнали из еврейской общины? И он деятельно добивается, что суд восстанавливает его в правах, и Спиноза возвращается в Амстердам.

В этом же году Спиноза умирает от туберкулеза, спровоцированного его профессией шлифовщика линз. На руках у него остаются трое малых детей, три незавершенных трактата: еврейская грамматика, "Политический трактат" и "Трактат об улучшении интеллекта".

51 год. Лейбниц, которому наскучило его бесконечное занятие историей Брауншвейгского дома, пишет письмо своей бывшей воспитаннице Софии-Шарлотте, теперь уже бранденбургской курфюрстше в Берлин. Типа неплохо бы у нас в Германии основать Академию наук по примеру французской. София-Шарлотта от идеи в восторге, и между философом и его поклонницей завязывается переписка, продлившаяся до самой смерти Лейбница и ставшая таким же шедевром эпистолярного жанра, как переписка Дидро и Софи Воллан, Чехова и Авиловой, Флобера и Л. Колле.

Переписка носит серьезный философский характер. Лейбниц даже пытается как можно популярнее объяснить своей ученице открытое им дифференциальное исчисление.

"Вот письмо Лейбница. Я люблю этого человека, но я готова на него сердиться за то, что он не доверяет моим способностям и так поверхностно объясняет мне предметы, которые серьезно интересуют меня", -- пишет по этому поводу курфюрстша, а потом королева своему брату.

В том же году происходит краткосрочное свидание Лейбница со скифским царем, сиречь Петром I

54 года. Старания Лейбница по созданию в Бранденбурге Академии наук, ставшей через год Прусской, поскольку Бранденбургское курфюршество было переименовано в Прусское королевство, увенчались успехом. Он становится ее президентом и живет на два дома, постоянно курсируя между Ганновером, где он канителит с историей Брауншвейгского дома и Берлином, где он возглавляет Академию.

Ганноверский курфюрст вовсе не в восторге от такого совмещения должностей:

"Господин Лейбниц, по которому так страдает королева (т. е. София-Шарлотта, его сестра), не здесь, в Ганновере, хотя я велел устроить для него квартиру. Если его спрашивают, отчего его никак нельзя видеть, у него всегда готово извинение, что он будто бы работает над своей невидимой книгой".

Но авторитет философа уже так велик в Европе, что даже государю приходится прятать свою досаду на подданного в кулак

59 лет. Умирает София-Шарлотта. Горе Лейбница было велико, а его отношения с королевой так известны, что послы многих государств поспешили к нему с визитами и выразили свое соболезнование по случаю кончины королевы

66 лет. Лейбниц в третий раз встречается с Петром I в Карслбаде. Он поступает на русскую службу с громадным окладом, при этом не выезжая за пределы Пруссии. Подробно прорабатывает план организации Российской Академии наук, где главными отраслями знаний должны быть не "свободные искусства". а прикладные науки. Главным образом исследование ресурсов и проложение путей на Восток. Уже тогда закладываются основы превращения России в сырьевой придаток Европы, так успешно реализованные впоследствии

69 лет. Лейбниц дебютирует в печати и одновременно заканчивает свою писательскую деятельность. "Теодицея" осталась его единственной опубликованной работой. Книга была написана в полемике с Бейлем, который замахнулся на бога, видишь ли в мире много зла, а куда бог смотрит? Лейбниц встал на защиту бога, и даже выдвинул свою знаменитую формулу "Все к лучшему в этом лучшем из миров". Уже много лет спустя Вольтер расчихвостил Лейбница, камня на камне не оставив от его прекраснодушия в своем "Кандиде". Лейбниц написал так мало, что ему бы в наше время по количеству публикаций не то что до степени, но и до места преподавателя не дотянуть. При этом сделал так много, что все современные университеты, по крайней мере философские факультеты до сих пор не в состоянии этого понять в полном объеме и обмыслить

71 год. Лейбниц полон сил и энергии -- даром, что через каких-нибудь два года ему наступят кранты. Пока же он пыхтит над все новыми и новыми философскими работами и составляет их в Вене на французском почему-то языке. Одна из этих работ, совсем коротенькая, но задавшая жару всем последующим комментаторам -- "Монадология". Она состоит из 90 абзацев-тезисов, в которых, как поучения Моисея, изложено его учение о монадах Дополнения 1665 Спиноза заканчивает "Богословско-политический трактат". В этом трактате он высказывает ряд мощных мыслей по этике. Именно в этом трактате Спиноза вводит различие между волей и желаниями. Желания возникают не из воли, а из реальных причин: увидел красивую женщину, пониже пояса засвербило, надоело сидеть дома, поехал на охоту или рыбалку.

Воля же это нечто более существенное: это направление, которое природа задает нравственным и духовным силам человека (те самые пресловутые libido dominandu, libido sciendi).

"Между волей и отдельными желаниями такая же разница, как между белизной и отдельными предметами белого цвета, как между отвлеченным понятием "человек" и тем или другим человеком. Утверждать, что воля есть причина того или другого желания, так же невозможно, как невозможно понятие "человек" считать причиной существования Петра или Павла. Воля есть только рассудочное понятие. Отдельные же желания, нуждаясь для своего существования в особой причине, не могут почитаться свободными, но необходимо имеют характер, сообразный с породившими их причинами"

1675 Спиноза завершает главный труд своей жизни -- трактат "Этика".

1. В нем он впервые в мировой философии обосновывает понятие субстанции, которое не в столь выраженной форме существовало в человечестве, наверное, всегда. Ибо -- это естественное и необходимое понятие человеческого сознания, хотя и дать ему определение невозможно. Субстанция -- это наше все, отсюда возникают все вещи, люди и духи, если они существуют, из субстанции они все состоят (являются модификациями субстанции) и в субстанцию возвращаются (преобразуются в другие модификации) после своего распада и уничтожения.

Материалисты под субстанцией понимают материю, идеалисты, кто бога, кто дух, кто какую-нибудь абсолютную идею. Но все они соглашаются, что субстанция неуничтожима и вечна, и лишь меняет свои формы. Обнаружить субстанцию в опыте, потрогать руками, измерить каким-нибудь инструментом невозможно, как например, невозможно увидеть или показать Россию. Можно лишь сделать вокруг себя широкий жест и сказать: вот все это, и то что здесь, и то что до горизонта и за горизонтом -- все это Россия. Но если у России можно увидеть границы, хотя бы в виде пограничного столба и лицезреть то, что не является Россией, то с субстанцией подобную операцию провести невозможно.

Понятие субстанции возникает столь простым и естественным путем, что странно, что никто до Спинозы не оперировал им. Как показал позднее Иммануил Кант, понятие субстанции является необходимым и неизбежным понятием разума. "Лопата -- это садовый инвентарь". Вот вам простое и обыденное утвердительное (ассерторическое) суждение. В нем объединено два понятия, одно из которых является подлежащим -- субъектом, а другое сказуемым ("есть садовый инвентарь" -- т. н. составное именное сказуемое) -- предикатом. Субъект в данном суждении частное понятие, предикат -- общее.

"Садовый инвентарь -- есть сельскохозяйственное приспособление". Здесь уже "садовый инвентарь" является частным понятием по отношению к более общему "приспособление". "Приспособление -- есть предмет, изобретенный человеком для облегчения своей работы", "Предмет -- есть вещь", "Любая вещь -- есть материальное тело" и т. д. Таких цепочек, где предикат всякого суждения является субъектом для последующего, можно составить бесчисленное множество. Этим любят забавляться не только дети, но и взрослые, выясняя, кто кого главнее.

И можно сказать, совершенно непроизвольно возникает мысль о субъекте, который уже не может быть ничьим предикатом, абсолютном субъекте. Назовите его Богом или материей, или какой иной субстанцией, но он необходим человеческому разуму как последнее звено его суждений.

Несмотря на естественность понятия, доказать что-либо о субстанции невозможно. Спиноза обосновывает существование субстанции в духе онтологического доказательства божьего бытия -- мы можем иметь понятие о субстанции только как о существующей. Если бы она не существовала, то и понятия о ней не было бы.

На первый взгляд довод кажется смехотворным. Мало ли есть явлений и предметов, о которых мы имеем понятие, но существование которых проблематично -- Terra incognita Australia, эфир, теплород, элементарные частицы, Атлантида. Но вся фишка в том, что все перечисленные объекты могут существовать, а могут и не существовать. Иное дело субстанция. Нетрудно представить ее существование, но невозможно не-существование.

Все люди умирают, животные тоже, вещи дряхлеют и рассыпаются. И что остается? Другие люди и вещи? Но и они умрут, и если нет субстанции, обратятся в ничто. И даже природные элементы невечны. Период полураспада радия, плутония измеряется сотнями и тысячами лет, железа, кислорода, водорода вообще десятками миллиардов. Это полураспада, а полного распада в сотни раз больше. Но и он когда-нибудь завершится. И что после этого останется? Атомы? Но и атом вследствие ядерных взаимодействий невечен. И что тогда? Ничего. А что такое "ничто"? И здесь мысль в бессилии провисает. "Ничто" также невозможно представить себе, как невозможно представить конец, за которым нет ничего, как бы трудно ни было представить бесконечность.

2. Субстанцией Спиноза взбесил против себя мракобесов всех мастей и направлений. В самом деле, если субстанция это все, то все мы части этой субстанции: и бог в небесах и люди на земле. Зачем же тогда почитать бога, если все мы одна субстанция?

Еще больше не понравился им жесткий детерминизм Спинозы. В этом пункте автор статьи не совсем понимает мысль философа и не стыдится в этом признаться, тем более что такой корифан как Фейербах в своей "Истории философии" признается в том же. Примерно дело представляется следующим образом.

Субстанция, или Бог по терминологии Спинозы, вечен и неизменен, а главное необходим, и его действия, разные там атрибуты и модусы также необходимы и единственно возможны. В реальной же жизни всякая вещь и всякое явление конечны, и имеют причиной другую конечную вещь и явление. Однако первая причина исходит от Бога, и потому необходима, а значит необходима и вся связь причин и следствий.

Нужно немного разъяснить понятие первой причины, которое мы позаимствовали у Канта, а он, по его словам, у Спинозы. Первая причина -- эта не первая по времени, а та причина, которой держится весь причинный ряд. Допустим, Муса убил Измаила. А почему он это сделал? А потому что Измаил убил Мирзу, дядю Мусы. А почему это сделал Измаил? А потому что Мирза обесчестил сестру Мирзы. А Мирза в свою очередь... и так эта цепочка уходит в глубокую древность, докопаться до начального звена которой очень трудно. Но вся цепочка это следствие не только и не столько того первого проступка, который запустил цепную череду убийств и надругательств, а другой более глубокой основной причины. Ну, допустим, Муса не стал убивать Измаила, а пошел в суд. Но это невозможно, ибо есть закон родовой мести, и, следуя ему, за убийство и оскорбление может следовать только личная месть.

Вот этот закон родовой мести и есть тот аналог первой причины, которой бог держит всю цепочку причинно-следственной связи. И опять же, возвращаясь к Канту, назовем эту первую причину: это не помню какое по порядку основоположение чистого рассудка: "всякое действие обязательно имеет причину", или выражаясь проще, дыма без огня не бывает. То есть правило "дыма без огня не бывает" и есть необходимое действие субстанции, держащее собой всю причиннно-следственную связь. Да так, что, по мысли Спинозы, в мире вообще ничего случайного не происходит: все закономерно. А следовательно, ни вера, не праведная жизнь, ни грехи тяжкие -- никакие не произвольные деяния: все одинаково заранее предопределено, и не нужно барахтаться и противиться судьбе.

1710 в Амстердаме выходит "Опыт о теодицее" Лейбница.

Этой книгой философ вводит в оборот понятие о теодицее или оправдании бога. Хотя сама проблема существовал задолго до Лейбница. Ответ Лейбница таков:

Есть сущность, а есть существование. Сущность -- это то, что возможно, а существование это то, что существует в реале. Не все сущее существует, хотя все существующее опирается на сущее (с чем не согласился Гегель: не все существующее обладает сущим, наоборот есть много существующего. что не имеет в своей основе сущего и потому не укоренено в действительности, например, персонажи "Фиесты").

Все сущее содержится, по Лейбницу, в боге, а вот чему из этого сущему дать ход и претворить его в существующее, уже решает он сам без чьих-либо соплей. Одному он дает ход, другому нет. При этом Бог так прилаживает сущее друг к другу в существовании, что получившийся мир является хотя и не единственным, но самым лучшим из возможных миров.

Допустим так, возражает на это Иван Карамазов. Допустим, существует высшая гармония, и если бы она была доступна нам, простым смертным, мы тогда бы увидели необходимость зла и поняли бы высшую гармонию мира. Вот только я-то, продолжает Иван, живу в этом евклидовом мире. Зачем же бог создал меня так и не объяснил своих конечных целей?

Ну вся проблема в свободе воли, объясняет Ивану Лейбниц. Бог всеблаг, а вот человек нет. И потому что он не всеблаг, он и сотворяет зло либо по неразумию, либо по пакостности характера. А вот если бы бог сотворил человека без свободы воли, то и зла бы не было. Но ведь тогда бы и не было блага. Ибо без свободы воли, без права выбора между злом и добром, люди и о добре не имели бы никакого понятия. Вот и приходится ради свободы выбора, как высшего блага, допустить существование зла.

Бертран Рассел шутил, что курфюрстша Шарлотта могла заниматься философией, и это было благо. А то что на нее пахали крепостные крестьяне, кончено, для них благом не было, но ее занятия окупали крепостное право как необходимый элемент предустановленной гармонии.

Хрен кто их там разберет с этой теодицеей. Но возражение Лейбница мне представляется существенным. Возьмем, самый что ни на есть бытовой пример: эмансипацию женщин. Было время, когда замуж отдавали исключительно по воле родителей и старших. Драм было много. Тут тебе и Меджнун с Лейли, и разные Ромео с Джульеттами на ум приходят.

И вот женщины добились права выбора. И что стало лучше? Адюльтер, разводы всякие, другие пакости так и повылазили. И даже трудно сказать, лучше бы вообще не было никакой свободы или наоборот. Да вот только джин-то из бутылки уже выпущен, а теперь попробуй отними у баб право выбирать того и как они хотят.

1712 на французском языке появляется "Монадология" Лейбница. Работа состоит из 90 абзацев-тезисов, в которых, как поучения Моисея, изложено его учение о монадах.

Монада -- это своеобразный атом, из которых состоит все сущее, только не материального плана, как те атомы, про которые мы учили в школе и расколашмачивая которые ученые добывают себе и нам на голову ядерную энергию, а духовного. Каждая такая монада -- это независимая сущность, неразложимая на части и простая. При этом монада самодостаточна, и хотя этих монад бесчисленное множество, ни одна из них не похожа на другую. И каждая замкнута в себе самой, развивается исключительно по своим внутренним законам, независимо от других монад.

Каждая монада содержит в себе универсальное знание: "Мы имеем внутри себя все идеи". Развитие монады -- это саморазвертывание изначально заложенных в ней идей.

Философия представляется весьма возмутительной и нелепой. Вот человек -- это тоже монада, поскольку он обладает душой, а душа неделима. Но разве человек не учится говорить, ходить, сопеть от папы с мамой? Разве свои навыки он не приобретает в школе, от общения с друзьями, обучаясь ремеслу? Это представляется настолько очевидным, что даже сомневаться в этом кажется нелепостью. Однако философия содержит много таких идей, которые с первого взгляда кажутся нелепыми, но к которым все-таки стоит приглядеться повнимательнее, прежде чем их принимать или отвергать.

Любой человек, наделенный рефлексией, и особенно в старости, оглядывая свою жизнь и достижения, не может не прийти к выводу, что с ним произошло только то, что и могло произойти. Что все, чего он достиг или не достиг в конечном итоге зависит только от него самого. А разве случай, обстоятельства не играют в этом никакой роли? Был, допустим, такой замечательный шотландский поэт Бернс. Он происходил из простой фермерской семьи. На большую литературную дорогу его вывели его собственные талант и упорство. Кто бы с этим спорил. Но достиг бы всего этого Бернс, если бы ему не повезло в школе, когда его преподавателем был человек, превосходно знавший английский и сам любитель поэзии? Он то и привил деревенскому мальчонке и любовь к поэзии и знание языка.

Вот вам и обстоятельства. Не будь этого учителя, а также и ряда других благоприятных событий, не было бы великого поэта. Вроде бы так, да не совсем так. Мы можем оценить происходящее лишь с очень узкого своего взгляда на мир. Нам не доступна всеобщая взаимосвязь вещей, которой может обладать только, как бы сказал и говорил Лейбниц, господь бог.

Другими словами, именно потому что в простой крестьянской семье родился одаренный парнишка, бог приготовил всеобщее начальное образование, которое существовало в Шотландии и которого тогда не было не только в России, но практически и нигде в Европе. Именно потому там оказался и учитель, сумевший разглядеть в пацане ростки таланта и способствовать его росту. То есть внутренне развитие и внешние обстоятельства шли рука об руку. Та самая пресловутая предустановленная гармония в действии.

1846 "Рассуждение о метафизике" Лейбница

Написана книга была еще в 1686 году в ходе полемики Лейбница с французским богословом Арно. да так и пролежала неопубликованной полторы сотни лет. Причем, как видно из "Истории философии" Фейербаха, широкие философские массы так и не были осведомлены о ее содержании, хотя многие идеи этой работы косвенным путем все же проникли в обиход.

Именно в "Рассуждениях о метафизике" Лейбниц обосновал свою знаменитую теорию о предустановленной гармонии. Мир, по мнению философа, состоит из независимых духовных сущностей -- монад. Одна монада никак не влияет на другие и никак с ними не взаимодействует. Тогда мир должен был бы быть хаотичным скоплением независимых сущностей. Мир же однако представляет собой гармоничное и хорошо устроенное, несмотря на отдельные недочеты, образование.

Каким образом это все так скорешовывается? А таким, что бог предусмотрел гармонию между этими монадами. Он так все спроворил. что монады почти идеально подходят друг к другу (свобода воли несколько подгаживает тут и не дает исчезнуть этому "почти").

Мысль очень интересная и теребит вдумчивое внимание загадочными вопросами. Кинемся за примерами в сторону науки. Есть такая вот среди них как математика "царица наук", как ее называли когда-то. Если знакомиться хоть с ее историей, хоть с ее практикой, можно видеть, что вся она не более чем измышления праздного ума, человеческие фантазии, весьма приблизительно согласующиеся с наблюдаемой реальностью.

Нет и не может существовать таких объектов как линия без ширины, точка без длины и ширины, плоскость без толщины. И однако построенные на основе этих надуманных и придуманных объектов сложные и разветвленные теории, которые нормальному человеку и понять-то толком невозможно, дают мощный приток идей для решения, и весьма успешного притом, многих практических задач.

Вот один пример. Существуют в природе 32 вида кристаллов в зависимости от типов симметрии. Это открытие сделали два ученых независимо друг от друга. Такое в науке случается сплошь и рядом, и ничего удивительного здесь нет. Сначала в 1869 это до этого дотямил русский генерал Гадолин, а потом 39 годами ранее ("потом", потому что его работы стали известны лишь в 1880-е гг) немецкий математик Гессель.

Открытие одно и то же. Да вот пришли-то они к нему совершенно разными путями. Гадолин был генерал, герой войны 1853-1856 гг, матершинник, который на досуге любил заниматься кристаллами. Перебирал он, перебирал эти свои коллекции и пришел к выводу о 32 группах симметрии для кристаллических многогранников. Пришел чисто эмпирическим путем, хотя и понял принцип, почему этих групп 32 и по какому принципу они различаются.

А Гессель, хотя и профессорствовал на кафедре минералогии, но в этой науке не очень-то петрил, а все свое свободное время посвящал математике. И именно занимаясь так называемой проблемой выполнения пространства, он также открыл эти 32 группы многогранников на основе принципа симметрии. Причем если Гадолин все эти типы наблюдал и щупал своей пятерней, то Гессель витал в облаках. Более того, многие из тех кристаллических форм, которые он выявил, изучая воображаемые кристаллы, тогда еще не были обнаружены в природе.

Так, математик, теоретик, и минералог, практик, разными путями пришли к одному и тому же выводу. То есть весь тот надуманный математиками мир в данном случае нашел зеркальное соответствие в природе. Это и есть пример предустановленной гармонии: пути разные, а результат один.

Еще одна важная проблема, затронутая в "Рассуждениях о метафизике" -- проблема пространства и времени. Примерно в те же годы появилась точка зрения на них, озвученная Ньютоном, и вибрирующая до сих пор, что пространство и время -- эти некие внешние формы существования вещей. Скажем, пространство Ньютона -- это некий пустой ящик без дна, без покрышки и стен -- этакая громадная пустая комната без границ, куда понапиханы разные тела.

Много их или мало, пространство и время будут одними и теми же. Нет, возразил Лейбниц. Пространство и время -- это способы упорядочения мира феноменов, как он говорил, или материального мира, как скажем мы. И пространство, и время не независимы от вещей, а наоборот определяются ими. Будет комната пустой, будет одно пространство, будет наполненной, будет совсем другим. То же и со временем.

Человеку трудно освоиться с этой мыслью. Скажем, два мужика прожили по 75 лет. Один пьянствовал, мотался по свету, какнул там, какнул здесь, ничего толком не сделав; так что можно сказать растратил свою жизнь впустую. А другой, как рачительный хозяин не терял ни минуты, женился, построил дом, добился успехов в делах. Словом, прожил жизнь не напрасно, а наполнил ее событиями. Но и тот и другой, прожили одни и те же 75 лет, совершенное одинаковых для каждого из них.

То есть время идет как бы само по себе, независимо от того, как и чем мы его наполняем. И все же внимательно обдумав проблему, понимаешь, что идея о независимости времени, возможно, не более чем иллюзия. Хотя и подогреваемая непосредственным опытом.

В самом деле. Зима сменяется летом через весну и осень, и так каждый год. За днем следует ночь, и колебание времени дня и ночи повторяется из года в год. Светила свидетельствуют о равномерном и правильном обороте. Эта же равномерность наблюдается и в человеческой жизни. Детство, юность, зрелось и старость -- естественные поры времени, и, если не случается несчастий и болезней, то все люди живут примерно одинаково. Пульс, дыхание, смена сна и бодрствования -- все идет по заранее заданному расписанию.

И кажется, что это расписание -- оно и есть время. Оно всегда одно и неизменно и не зависит от нас. Но современная наука этот порядок опровергает. Эйнштейн показал. что в инерциальных системах, движущихся с разной скоростью, время протекает по-разному. Исследования биологов свидетельствуют, что одни и те же физиологические процессы в разных температурных условиях протекают по-разному: в теплоте быстрее, в холоде медленнее, еще больше чудес со временем наблюдается в микромире: там оно даже может течь вспять. Такой опыт обитает за пределами нашей повседневной жизни, но он есть, так что отмахнутся от мыслей Лейбница так просто не получится.

К содержанию

Кант и Дидро

Философы делятся на две большие группы: философы профессиональные и философы непрофессиональные. Вот их различие представляемое, так сказать вживую. Однажды Витгеншнейн явился на конгресс философов, проходивший в Лондоне. Он был в коротких шортах, с рюкзаком за плечами. Сегодня так одеваются многие философы-нефилософы, а тогда подобный вид был характерен лишь для туристов. Философы же были люди солидные, в смокингах и при бабочке. Витгенштейн остановился в затруднении в университетском холле, как раз где происходила запись участников конгресса. Регистратор, посмотрел на него, покачал головой и с сомнением сказал: "Боюсь, вы несколько ошиблись. Здесь собираются философы". -- "Я тоже этого боюсь", -- ответил Витгенштейн.

Философы профессиональные, это те, кто поокончал философские факультеты, имеют соотв степени и удостоверения, издают монографии и все такое прочие. Непрофессиональные -- это не пришей кобыле хвост. Они не занимают никаких философских постов, знай себе размышляют над всякими проблемами, и занимают в жизни, чем бог послал. Настоящие философы встречаются в обеих этих категориях.

Профессиональными философами были родоначальники всех философских идей, начиная от Платона (и даже Фалеса и Пифагора, хотя о последних мало что известно) и кончая Августином и Боэцием. Затем профессионалами были средневековые схоласты, типа Абеляра, Оккама и др. В новое время эту разновидность прочно оккупировали немецкие профессора, среди которых были и Кант, и Гегель, и Фихте, да и Маркс начинал подрабатывать на этой ниве.

Непрофессиональные философы появились чуть позже, и выдвинули из своей среды Сенеку, Декарта, Юма, Беркли. Профессионалы постепенно вытеснили непрофессионалов из этой сферы, но и в новое время сюда затесываются люди с улицей типа Ортеги-и-Гассета.

К непрофессиональным философам можно отнести также мыслителей, которых в противном случае просто некуда девать: писатели не писатели, философы не философы, и все же сказать, что они серединка наполовинку, язык не повернется. Руссо, Винкельман, Карлейль -- вот представители этой замечательной плеяды

О лет. В этом возрасте, сколько известно автору никто из философов, как профессиональных, так и не очень, ничего не совершил. Но не грех поэтому вспомнить о тех, кто произвел их на смерть.

Родители Канта были никто, и звать их было никак. Это не значит, что он был сиротой. Просто происходили они из простого звания, метрические книги и никакие документальные свидетельства о них не сохранились. Все, что о них известно, известно со слов самого Канта.

Главное, о чем не счел нужным умолчать будущий философ, это не то, чем они занимались в жизни, а то, что они принадлежали к секте пиетистов.

"Хотя религиозные представления того времени и понятия о том, что такое добродетель и набожность, были весьма неясны, но соответствовавшие им вещи были найдены. Пусть говорят, что угодно, о пиетизме, но люди, относившиеся к нему серьезно, были люди почтенные. Они обладали наивысшим возможным для человека спокойствием, веселостью, внутренним миром, не смущались никакими страстями, не боялись никакой нужды, никаких преследований. Никакой вызов, никакое задирателъство не смущало их внутреннего мира и не побуждало их к гневу и вражде. Словом, всякий наблюдатель невольно должен был уважать их. Я помню еще теперь, как однажды начался спор о правах между двумя цехами - шорниками (выделывавшими ремни) и седельниками. Мой отец сильно пострадал в этом деле; но даже при домашнем обсуждении этой ссоры в словах моих родных было столько пощады и любви к противникам, что, хотя я был маленьким мальчиком, мысль об этом никогда меня не оставит", -- вот как характеризовал домашнюю среду из которой он вышел, сам Кант.

О родителях Дидро было известно поболее. Его отец был зажиточным ремесленником, а дядя ступенькой повыше, почитай каноником. Именно положение дяди и определило будущий путь писателя. Мастерская доставалась старшему сыну, а Денис, будучи вторым должен быть определить свою краюху хлеба на религиозной ниве. И еще его отец был очень уважаемым человеком. Уже известным писателем Дидро побывал на родине, и ему говорили: "Вы, мсье, хороший человек, но если вы думаете сравняться с отцом, так вам до него далеко".

9 лет. Пацан Дидро поступает в колледж иезуитов. Способностями он обладал выдающимися -- хотелось бы найти хоть одну биографию выдающегося человека, который бы с детства не обладал выдающимися способностями, -- но был как ртуть. И пяти минут не мог усидеть на месте. В нормальной школе его родители бы не отдыхали без вызовов к директору, а иезуиты умели перемалывать всякого, при этом не угнетая его способностей.

10 лет. Кант ступает на колею, с которой он не сошел до конца жизни. На ту колею, которая прямиком, как путь грешника в ад или праведника в рай без околичностей вела его в цех философов: родители отдали его в Фрихрихианскую коллегию -- среднюю школу -- где изучалась теология. Заслуг Канта в начале его пути никакого не было. Весь его последующий путь определила его мать. Она увидела, что пацан смышлен не по летам, и решила, что цех шорников, в каковом состояли ее муж и большинство их детей (а их было 11 штук) обойдется и без Иммануила. Посоветовавшись с духовником, она и определила его в коллегию.

В школе Кант преуспел в классиках, то есть изучении латинского и дргреческого языков. что также было предопределено стечением обстоятельств. Ибо, кроме очень хорошего уровня латинского, в этой школе было больше нечему учиться. Преподавание и математики, и музыки, и всего прочего было поставлено из рук вон плохо. Что неудивительно, ибо Кенигсберг был тогда заштатным немецким городком, типа Мусохранска -- спасибо хоть с латинским преподавателем Канту повезло

13 лет. Дидро по настоянию дяди выбривают темечко, что значит посвящение в священническое звание.

15 лет В школе иезуитов с будущим философом произошел обладающий очарованием старинного рассказа эпизод. Однажды Дидро не пошел в школу. "Ну и чем ты собираешься заняться?" -- спросил его отец. "Буду. как и ты, ножовщиком". -- "Ну что ж это дело, а пока ложись спать". Наутро отец дал Денису шкурку для обработки. А у Дидро при всех его способностях руки росли из жопы. За что бы он ни брался, только портил. Естественно, чуда не произошло и на этот раз. Провозившись час со шкуркой и искромсав ею всю, он сел к окну, и ударился в свою обычную мечтательность.

Отдадим должное отцу: он не стал настаивать на продолжении школьных занятий, а отвез сына в Париж и устроил в другую школу (коллеж д'Аркур) учиться на адвоката. Потом он перебрался в коллеж Великого Луи и там в этот же год получил степень адвоката.

Кант поступает в университет, такой же заштатный в том же заштатном городке, что и школа. Но в данном случае заштатность шла ему на пользу. Здесь не было той муштры и надзора, как в лучших университетских центрах Германии и потому, кто хотел, могли развивать довольно свободно свои идеи. Большинство развивали их в сторону разгильдяйства и ограниченности. В том числе и богословы, и философы, и филологи. Зато физику и математику вел Кнутецен -- человек одержимый и нестандартных взглядов.

Он знакомил учеников с ньютоновской философией (натур-, разумеется: тогда еще такого деления на гуманитарные и общественные науки, как ныне, не было). Наверное, там он и заронились в Иммануиле эти размышления о пространстве и времени, над которыми философ так много поломал голову позднее, и заставил поломать многих. У Ньютона же все было просто: пространство -- это громадный пустой ящик, возможно, без границ, в который напиханы разные тела от микробов и атомов до планет. А время течет себе потихоньку и течет: все в одном направлении и само по себе независимо от того, что там делают и чем занимаются тела

19 лет. Дидро в Парижском университете получает магистерскую степень (Maitre es art). Его принимают в коллегию адвокатов. Но он не занимается делами, а целыми днями гоняет балду. То есть изучает языки, математику, физику, увлекается философией. Патрон пожаловался родителю. Отец приструнил сына, но тот взбрыкнул, сказав, что ему и так хорошо. На этом его адвокатская карьера закончилась, и он стал вести жизнь умственного пролетария

20 лет. Дидро становится репетитором. Но свои занятия он ценит дороже. Однажды через друзей он получает хорошо оплачиваемое место у генерального откупщика Путуа. Но через несколько месяцев оставляет его: "Мне так хорошо у вас в доме, что лучшего я и желать не могу: и комнатою, и столом я свыше всякой меры доволен. Денег у меня гораздо больше, чем мне нужно. Но пока я делаю из ваших ребят людей, сам опускаюсь в умственном отношении, становясь ребенком. Я умираю у вас, а умереть я не хочу"

22 года. Кант заканчивает университет. Ничем особым в университете он себя не проявил. Добросовестный, прилежный студент: посещал все лекции, во время сдавал курсовые и экзамены. Да и как проявить себя, если от студента требовали, как в нынешних да и советских вузах, "знания предмета" в соответствии с читаемыми курсами, а никаких не творческих способностей.

Поэтому и дорога его в будущее рисовалась, как уходящая в необъятную и неопределенную даль. В вузе все места были заняты. В школах тоже. Его было приняли учителем в школу, но другой кандидат оказался расторопнее. Обычно выпускники шли либо в юристы, либо в священники. Ни к той, ни к другой стезе у Канта не был ни охоты, ни способностей. Он прекрасно разобрался с физикой и математикой, но промышленный переворот еще не стоял на повестке дня, и эти знания не были востребованы. А тут еще умер отец, и он оказался совсем без средств.

Что было делать бедному Канту? Ничего лучшего, чем пробиваться репетиторством, ему не пришло в голову

23 года. Кант выходит в публичное пространство: печатает свою первую работу за счет двоюродного дяди, который, кстати, вообще смазывал на первых порах его скудный репетиторский хлеб хоть каким-то маслом. Работа скромно называлась "Ясные как солнце мысли об истинной оценке живых сил в природе". Кант ввязался в спор, разделивший тогда физиков на два больших лагеря, сторонников сохранения живой силы в системе тел и сохранения момента инерции. Кант решительно стал на первую точку, как и несколько лет позднее Лаплас. Но если у Лапласа позиция была математически выверенной и доказательной, то Кант шмяк-бряк -- все на эмоциях.

Так что Лессинг даже написал:

Восхищению нету меры Кант восхищает целый свет Живые измеряет силы, А собственные нет.

Также в этом возрасте дебютирует в печати Дидро. Отец отказался платить его долги (еще одна история о жестокосердном отце и непокорном сыне, только вот сын-то был не того: вел жизнь паразита и висел у родителей на шее). Дидро перебивается случайными заработками. Тут-то ему и подлетел заказ от издателей перевести историю греков некоего Станьяна.

Заметим, что тогда переводчик это не то что ныне. Переводами подрабатывали в Париже тысячи, и это была такая же поденная работа, как рекламный агент в наше время. В отличие от нашего времени, когда переводчики, несмотря на все стоны и ахи с их стороны, живут припеваючи относительно прочих профессий, и образуют замкнутую касту, куда со стороны попасть так же трудно, как и на любую блатную работу. Дидро же бы никто и не знал как переводчика, если бы не последующая слава. Английский язык к тому времени Денис знал великолепно, что иначе как чудом не назовешь. Пособий тогда не было, двуязычных словарей почти не было, репетиторы, которыми Париж тогда кишмя кишел, были ему не по карману.

Характер Дидро вполне проявился в этом переводе. Живой, подвижный, неспособный чем-либо увлечься в течение нескольких часов, Дидро, когда его что-то интересовало, мог упорно не хуже Канта долбить в одну точку. Именно так обстояло дело и с английским переводом. Исследовали отмечают, что оригинал и рядом не валялся с переводом: пользуясь отсутствием авторского права, Дидро, который, по его словам, практически не знал тогда греческой истории, привлек к работе массу дополнительных источников: благо книжные лавки были тогда своеобразными библиотеками, где за небольшую плату можно было читать любые книги не покупая их.

Заметим разницу между Парижем и Кенигсбергом. В Париже можно было интеллектуалу найти пусть поденную, но работу, в провинции, практически нет.

25 лет Кант преподает науки отпрыску графов Кейзерлингов. Это был удачный сбег обстоятельств. У графа в его поместье была богатая библиотека, его жена увлекалась литературой и искусством, и Кант, уча других, самообразовался и сам, чего в провинциальном Кенигсберге при отсутствии хороших библиотек и дороговизне книг ему бы не удалось.

29 лет. "История Греции закончена". Дидро шляется по салонам и заводит многочисленные знакомства в интеллектуальной среде -- это вам не Кенигсберг, где все интеллектуалы были наперечет, причем даже по очень снисходительным меркам навряд ли тянули на такое звание. Среди прочих он знакомится с яростным бароном Гриммом и нерусским арфистом Руссо.

В Париже тогда процветали салоны, и не одно дарование выдвинулось благодаря салонным знакомствам. Можно даже сказать ни одно дарование не выдвинулось, минуя салонную стадию. Дидро, Гримм, Руссо здесь не исключения. Но не нужно забывать, что были салоны и салоны. Салонов было как грибов после дождя, и большинство из них отнюдь не обладало должной стартовой силой для интеллектуальной карьеры.

Да и таланты нужны были особые. Руссо обладал чувствительностью, играл на арфе, и это обеспечило ему поддержку состоятельной нимфоманки мадам Варанс. Но эта дамочка развела у себя целый гарем молодых и подающих надежды. Но только Руссо, да и то рассорившись с покровительницей, действительно претворил надежды в достижения.

А часто салоны губили эти дарования. Пример Клеро, пожалуйста в студию. Этот молодой и очень талантливый математик перевел на французский "Начала натуральной философии" Ньютона. Да так, что оригинал и рядом не стоял с переводом. Ньютон, верный поклонник античной традиции, написал труд по лекалам Евклида: сначала выдвинул аксиомы, а потом доказывал их, причем чисто геометрическим методом. Оттого его труд получился путаным и нелогичным, ибо новые идеи просто выпирали за рамки античных представлений о науке. Клеро же в качестве исходных принципов опирался на новое тогда дифференциальное и интегральное исчисление. Поэтому "Начала" в его переводе отвечали всей необходимой математической строгости и ясности. Перевод Клеро был на голову выше ньютоновского труда, а именно на голову самого Ньютона, ибо дифференциальное и интегральное исчисление Ньютоном же были и разработаны. То есть Клеро побил Ньютона с помощью самого же Ньютона.

И вот такой талант был загублен шлянием по салонам и развлечением корчащих из себя поклонниц наук аристократических дур. В России бы Клеро погубила водка, во Франции же юбка.

30 лет. Дидро женится. Брак следует назвать неудачным. Его жена, белошвейка, возможно, милая и хорошая женщина (по крайней мере, папа писателя, который категорически был против этого брака примирился с невесткой, когда Дидро послал ее для ознакомления к своей родне), но совершенно отдаленная от философских интересов своего мужа. Он остался ей верен до конца жизни, если не брать во внимание многочисленных любовных интрижек (но что это за француз без интрижек), но, очевидно, тяготился ее обществом. Да и сам он был как муж, похоже, не подарок.

31 год. Дидро поселяется в собственном доме. В это же году происходит знаменательное событие. Несмотря на многообразные знания и интеллект, Дидро еще никак себя не проявил и ничего не создал. Он продолжает пробавляться переводами. Привлечение писателя к переводу с английского Медицинского словаря Роберта Джеймса (6 томов, что вы на это скажете?) для Дидро стало началом той работы, которая и привела его не только к славе, но и созданию шедевров.

Для тогдашних скоростей академическая карьера Канта двигалась не шибко. Лишь в этот год он защитил докторскую диссертацию (по нашему, кандидата наук, а по-ихнему magister artium) по физике. В этот же год он защитил и вторую диссертацию, на этот раз по философии и получил должность приватного доцента в университете, т. е. без оклада, а сколько соберет с учеников. Читал он физику.

32 года. Дидро переводит трактат модного тогда философа-моралиста Шефтсбери "О достоинстве и добродетели". Перевод весьма вольный. Мало того, Дидро еще и снабжает его собственными комментариями, в которых дидроведы обнаружили спермы его "собственных идей", которых у него никогда не было (он, как и Беркли скорее умел подмечать слабости и несуразности других философов, чем выдвигать собственные). Шефтсбери с оговорками утверждал о врожденности морального чувства, Дидро же выразил сомнение типа: и влияние общества играет здесь немалую роль.

Кант защищает третью диссертацию -- так того требовали прусские законы: не менее 3 публичных защит для получения должности

33 года. Дидро публикует свою первую работу "Философские мысли". По решению парижского парламента книгу сжигают, и это доставляет ему популярность: он нарасхват в салонах, дамы носят его чуть ли не на руках. Уже наступил век Разума, и нужно было для популярности скорее нападать на существующие порядки, чем их защищать. Если бы не задиристость автора, навряд ли бы ему удалось стать популярным. По крайней мере, современные исследователи высказываются о работе весьма скептически. Дидро нападает и на атеизм, и на деизм, а попутно и в религию пускает шпильки. Сегодня его бы привлекли по полной за оскорбления чувств верующих.

Дидро подряжают переводить энциклопедию Чамберса. Энциклопедия в популярной форме излагала научные идеи того времени с акцентом на их практическую ценность: этакая обо всем понемногу для чайников. Издатель долго не мог найти авторов для перевода, пока ему не указали на Дидро: этот и возьмет недорого и переведет качественно. Дидро как всегда на мели заглотил этот крючок.

Но с самого начала денежная сторона проекта интересовал его лишь бы не умереть с голоду. Он сразу увидел в этом труде возможность излить на читателя свои обширные познания, которые он постоянно увеличивал и увеличивал. И неисправимый болтун с жаром принялся за дело. В этом же году он встречается с д'Аламбером, молодым и малоизвестным в широких кругах математиком, хотя уже и опубликовавшим свой знаменитый впоследствии принцип д'Аламбера, позволяющий решать задачи динамической механики методами статистической. Дидро, хотя и разносторонне образованный и далеко не был математическим нулем... все же содружество с д'Аламбером оказалось для него манной небесной

34 года. Дидро и д'Аламбер официально принимают руководство по изданию "Энциклопедии". Работа, которой суждено было продолжаться 25 лет, закипела на всех порах.

Кант получает кафедру философии. Наконец-то. Хотя особого творческого простора от этого он не получает. Профессор должен был избрать себе авторитета и читать курс строго по его трудам: шаг вправо, шаг влево приравнивается побегу. Так до конца жизни Кант и читал философию по Вольфу, которого он давно перерос. Правда, у немцев была особенность: ты ни на йоту не должен отклоняться в лекциях от принятого образца, а за университетскими стенами исповедуй все, что тебе только в голову взбредет. Так что профессура была для Канта лишь средством заработка, но не творческой деятельностью

35 лет Вышли две книги Дидро: весьма фривольный роман "Нескромные сокровища", где имелись в виду те, которые женщины прячут под юбкой, и "Мемуар о математике", где хотя никаких великих открытий Дидро не сделал, но показал себя весьма добротным специалистом в этой области. Кстати, он долгое время сотрудничал с математиком Антоном Депарсье. Таким был XVIII век, философы и поэты (например, Бомарше) интересовались наукой и даже делали там небольшие открытия, а ученые баловались искусствами (например, мадригалы Лапласа ценились в салонах не ниже мадригалов Шенье).

Одновременно выдвигает собственные тезисы, которых придерживается всю оставшуюся жизнь:

а) мир материален

б) все в мире происходит по законам причин и следствий материальных объектов

в) понятия добра и зла -- естественные и не зависят от идеи бога. Поэтому он предлагает основывать мораль на естественных склонностях и свойствах. В частности он ратует за свободную любовь.

За все эти художества его препровождают в тюрьму в Венсен. Он пишет прошение о смягчении наказания, и уже через месяц для него устанавливается особый режим: он живет в отдельной комнате, пишет, его посещают друзья, и его по выходным даже отпускают в Париж, для посещения модных дамских салонов, не без влияния которых, похоже, он и добился таких поблажек.

В конце года, едва отсидев 4 месяца, Дидро отпускается на свободу, под поручительство издателей Энциклопедии

37 лет. Дидро выпускает проспект Энциклопедии, которая называется "Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел". Замысел писателя был глубок и смел. Наверное, впервые в Европе, он выдвинул идею показать прогресс знаний не только в науках, как мы сегодня бы сказали, естественных и гуманитарных, но и в технике. "О науках, -- пишет Дидро, -- слишком много писали; о труде либеральных профессий писали много, но неудовлетворительно, а о механическом труде еще ничего не писали...

Люди, занимающиеся ручным трудом и получающие поденную плату, составляют известную породу людей, наиболее многочисленную в стране. Участь этих людей должна составлять главную заботу хорошего правительства. Если бедствует поденщик, бедствует вся страна".

Одновременно Дидро требовал для "поденщиков частицу той славы, которую исключительно присвоили себе короли, воины, художники"; он приглашает либеральные профессии, "достаточно воспевшие самих себя, отвести наконец более почетное место производительному труду" и призывает самих рабочих относиться с большим уважением к себе, ибо они считают себя презренными только потому, что другие их слишком долго презирали

38 лет. Дидро выбирают почетным членом Берлинской академии наук. А уже через 4 месяца появляется первый том "Энциклопедии". Большинство статей в этом томе принадлежит самому Дидро. Но несмотря на отсидки и галантные похождения, он сумел заручиться поддержкой 200 писателей и ученых, благодаря чему "Энциклопедия" охватила всю сферу тогдашних знаний. Как курьез можно привести факт, что одной из авторш была высокосветская дама, которая со знанием дела рассуждала о гардеробе и макияже.

"Энциклопедия" сразу же столкнулась с невиданным успехом. Уже на первый том набралось 4 тысячи подписантов, по тем временам цифра неслыханная, особенно для научного издания. Издатели от восторга потирали руки.

Кант участвует в конкурсе Прусской академии наук. Первое место в этом конкурсе занимает Мендельсон, но на сочинение Канта обратили внимание, и его работа на тему о философской очевидности была напечатана, хотя и не получила адекватного денежного вознаграждения, а попросту говоря никакого. Но главное было то, что звезда Канта взошла на довольно-таки тусклом на тот момент философском небосклоне Германии. О нем заговорили в профессорских и научных кругах, он обрел авторитет знающего человека.

Сам министр внутренних дел озаботился его судьбой и потребовал от руководства Кенигсбергского университета кафедры для умного профессора. Те быстро подсуетились и предложили Канту кафедру пиитики. Однако Кант не питал к этой сфере никакого пристрастия, и несмотря на то, что до сих пор был профессором без оклада, предложение отклонил

39 лет. А у Дидро очередные неприятности. Запрещают второй том "Энциклопедии". Виной всему оказался затесавшийся в ряды энциклопедистов аббат. Его имя было Депард, и он написал в "Энциклопедию" о всемирном потопе, где не отрицая самого этого факта, указал на некоторые хронологические нестыковки в Библии. Аббата изгнали из Сорбонны, а под орех досталось и "Энциклопедии".

Кант увлекается мистиком Сведенборгом. За большие деньги через Лондон достает его труды, чтобы едва начав, тут же с досады не сказать: "Ну и дрянь", и больше уже не прикасаться к ним

40 лет. Публикуется 3 том "Энциклопедии", где неугомонный Дидро, несмотря на все преследования не только продолжает гнуть свою материалистическую линию, но и развивает ее. В этом томе он дает ряд статей по философии природы, в которых он выдвигает идею эволюционного развития природы, в том числе растительного и животного мира, только в силу естественных причин. Дидро в чем-то предвосхищает идеи Ламарка и Дарвина.

Другая его идея состоит в том, что только путем опыта человек приходит ко всем своим знаниям. Идея по тем временам далеко не новая и не оригинальная в кругах ученых и философов, но далеко не очевидная для среднего и даже образованного читателя (как, впрочем, и в наше время), поэтому ее приходится отстаивать с пером в руках, подавая ее под разными соусами и приводя многочисленные примеры.

Этот болтун и бонвиван оказывается неустрашимым и несгибаемым борцом. Только переписка его с духовными и административными властями и издателями занимает несколько томов, а сколько ему приходилось проводить времени в приемных, уговаривать, убеждать, упрашивать. И когда он только успевал писать и редактировать издание?

А тут еще жена одаривает его дочерью, к которой он с самого рождения, несмотря на вечную занятость, проявляет максимум внимания. Отцом он оказался гораздо лучшим, чем мужем и любовником.

Кант знакомится с сочинениями Руссо. Два года читает и конспектирует их, почти запоем, вывешивает в своей комнате портрет Руссо, а потом бросает его и больше уже до конца жизни не заглядывает в его книги

41 год. Появляется 4-й том "Энциклопедии", который содержит многочисленные сведения о ремеслах и производствах. Чтобы понять, какие труды пришлось преодолеть составителям "Энциклопедии", нужно учесть, что тогда о технике практически ничего не было написано. Дидро, и особенно д'Аламеру, приходилось самим посещать мастерские и на месте знакомиться с технологиями. Не существовало и терминологии. Попытки привлечь к написанию специалистов гордо провалились. Большие мастера виноделия, изготовления пороха и т. д., оказалось, и двух слов связать не могут о своем ремесле.

Кстати, с теми же проблемами сталкиваются составители энциклопедий и в наше время. Сегодняшние энциклопедии это набор специальных сведений, в которых только специалисты и могут что-либо понять. Толково же разъяснить свои идеи человеку с улицы они просто не в состоянии. Нужен был такой болтун как Дидро и такой проницательный ум, как тот же Дидро, чтобы разговорить специалистов и по обрывкам сведений, по деталям уловить суть вопроса и ясно изложить его. Впрочем, энциклопедисты не ограничиваясь разговорами, сами наблюдали эти процессы, не понятно каким образом сумев преодолеть настороженность ремесленников, передававших секреты мастерства от деду к внуку через сына и отца, и свято берегших их от посторонних.

Дидро примиряется с отцом и перезаключает контракт с издателями. Только не нужно думать, что у этих барыг проснулась совесть. Издатель, как и любой успешный бизнесмен, и даже в ухудшенном варианте -- это по сути своей животное, что сейчас, что тогда. Но материальный успех "Энциклопедии", как мух на мед привлекал к этому делу, желающих погреть на нем руки, так что, чтобы конкуренты не увели философа прямо из конюшни, пришлось несколько раскошелится

42 года. Неугомонный Дидро заводит новую любовную связь. На этот раз с аристократической дамой маркизой Софи Воланж (Volland). Связь продлилась 26 лет, и хотя любовники постоянно встречались, между ними завязалась обширная переписка. Она стала одним из самых замечательных произведений Дидро. Светская болтовня о пустяках и всякие сплетни не меньше занимали переписантов, чем обсуждение философских и научных идей, которые Дидро не только обкатывал в этой переписке, но и высказывал их напрямую, не боясь ни оскорбить чувства верующих и ученых (а профессора Сорбонны были тогда не менее обидчивы, чем верующие -- ведь неук Дидро задевал этих надутых степенями "специалистов" по всем направлениям), ни королевской цензуры.

Кант получает оплачиваемую должность: место университетского библиотекаря, на каковом он занят не столько делами библиотеки, сколько безудержным чтением книг по всем возможным тематикам

43 года. Издание "Энциклопедии" получает роскошное здание со спальней и прекрасным обеденным столом. Мадам д'Эпинье организовывает свой салон, где и встречаются энциклопедисты, фактически превратив светское мероприятие в редакционные совещания с выпивкой, закусоном и обществом приятных дам. Ведет совещания близкий друг Дидро барон Мельхиор Гримм

44 года. Дидро продолжает расширять круг своих знакомых и поле своей деятельности. Теперь его влечет театр. Он пишет пьесу "Натуральный (т. е. незаконный) сын". Пьеса вызвала недоумение у актеров: героями драмы становятся не короли и нобили, а мещане с их проблемами. Пьеса тем не менее имела успех. Сама, впрочем, пьеса, по мнению современных исследователей, скучная и назидательная до приторности. Но по поводу своих распрей с Дорвалем, главным постановщиком пьесы, Дидро пишет великолепный диалог "Парадокс об артисте", где он высказывает тогда крамольную мысль, что артист вовсе не должен испытывать тех чувств, которые он изображает на сцене: слишком сильный эмоциональный запал мешает оценить изображение как бы со стороны и сделать его произведением искусства.

Заметим, что проблема эта до сих пор в обсуждении. На наш взгляд, писатель и художник должен не только изображать, но и эмоционально быть причастным к изображаемому. Но не в момент писания. Иначе не будет дистанции. Здесь, как с представлением пьяного. Нужно самому испытать состояние опьянения, чтобы знать, что испытывает пьяный. Но нужно и уметь наблюдать пьяного со стороны: тогда ты будешь понимать, что стоит за тем или иным жестом или манерой поведения. Игра же артиста должна сочетать и внутренний опыт и внешнее наблюдение.

Плюха на Дидро прилетает с самой неожиданной стороны. К стану мракобесов и ретроградов неожиданно присоединился голос поборника вольностей и прав, который в том случае был совсем не прав. Руссо изобидевшись, что статью о его родной Женеве дали написать другому, выступил с публичной критикой "Энциклопедии", заявив, что без религии нет нравственности. В Женеве тогда был под запретом театр, а автор статьи о Женеве выразил по этому поводу сожаление. Руссо же обозвал энциклопедистов бешеными собаками и заявил, что театры лишь развращают нравы. В оправдание Руссо можно только сказать, что хотя его выступление и было продиктовано личной обидой, но он в действительности был яростным противником театра как такового

46 лет. От Дидро отшатывается д'Аламбер. Кабинетный ученый, он не выдержал шквала критики со стороны всякой мрази, критики огульной, прямо клеветнической, злобной. "Энциклопедию" приговаривает к сожжению Парижский парламент, папа налагает на нее интердикт и вносит в список запрещенных книг, а у издателей отнимают привилегию (право на издание). Вольтер предлагает перенести издание "Энциклопедии" в Женеву. Такие же предложения поступают из Петербурга и Берлина, но Дидро упирается: в Париже или нигде.

Кант наконец-то достигает своей заветной цели и пика академической карьеры. Ему предлагают на выбор 2 места, а вскоре подоспевает и третье. И все по его любимой и желанной специальности: профессора философии. Третье было в родном городе, а два других в Эрлангене и Йене, где, кроме места, было образованное общество, которое с нетерпением ждало заполучить в свои ряды забавника и приколиста (увы! в этот век просвещения философ именно должен быть развлекать во Франции дам, а в Германии ученое общество). Оба этих места давали оклад в 3 раза больший, чем на то мог расщедриться родной университет. Кант не колеблясь выбрал Йену, но... так и не выехал за пределы Кенигсберга.

С этого момента Кант не ищет никакого признания, никаких новых мест, а читает себе спокойно вольфианскую философии и живет вместе со слугой, ежедневно в одно и то же время совершая прогулки по одному и тому же неизменному маршруту. Представляю, как трудно пришлось бы Канту в современном университете, где от профессора требуют ежегодно десятки публикаций и обязательно в иностранных журналах.

Начинает чтение Беркли и Юма

49 лет. Где-то в это время Дидро начинает работать над памфлетом против своих идеологических врагов, выставляя их в самом неприглядном свете. Рупором ретроградов должен был стать молодой человек, приживала и аморалист, с которым он идентифицировал племянника известного тогда композитора Рамо. Ему противостоит человек передовых взглядов философ, в образе которого Дидро идеализировал себя любимого.

Но поскольку Дидро сам обладал многими чертами своего антагониста, получился этакий разговор с самим собой, и многие доводы философа не без успеха парирует племянник Рамо. Этот замечательный диалог философ так и не закончил, очевидно, потому что изобличая паразитическую мораль общества потребления. он бьет по яйцам и себя. Действительно, как справедливо заметил племянник, все не могут быть философами и находит счастье исключительно в созерцании. Жизнь она ведь требует своего

51 год. Два тома "Энциклопедии", чтобы избежать пресса цензуры, выходят в искалеченном виде. Все же нужно отметить, что у Дидро было много поклонников, причем даже в самых высших сферах. Так, Мальзербу, тогда инспектору по книжной торговли было поручено провести у Дидро обыск и конфисковать все бумаги. Тогда Мальзербу заранее предупредил Дидро и посоветовал ему припрятать поскорее все его бумаги. "Да куда же я их дену?" -- в отчаянии воскликнул Дидро. "Как куда? Ко мне домой. У меня их точно никто искать не будет"

52 года. Дидро, прославившись по всей Европе, да и Америку прихватив в придачу, так и не нажил денег, и в отчаянии решился на неслыханный шаг: продать свою богатую библиотеку. Покупатель и весьма щедрый, нашелся весьма скоро. Библиотека была куплена, оставлена своему прежнему владельцу, т. е. Дидро, который стал теперь за довольно-таки солидное вознаграждение исполнять обязанности при своей прежней библиотеке. Чудеса бывают не только в сказках. Кто же этот богатый покупатель? Русские крепостные крестьяне, а сделку от их имени заключила Императрица Екатерина II.

На полученные деньги Дидро справил богатое приданое дочери, которая, пока папаша воевал за "Энциклопедию", успела подрасти и обрести жениха

54 года. Еще раньше Дидро взялся писать рецензии о Салонах, так во Франции называлась выставка, которую устраивала Академия ихних художеств и куда слетались со всей Европы любители искусств и покупатели живописи и скульптуры. В этом году по настоянию Гримма Дидро публикует свои отчеты о Салонах в рукописном журнале последнего. Эти журналы предназначались для коронованных особ Европы. Пришлось Дидро попотеть над отчетами, весь если рецензии он писал для зрителей, которые могли видеть картины и скульптуры, то здесь он должен был описывать их для отдаленных читателей: репродукции в этом журнале не предполагались

56 лет. Дидро пишет "Сон д'Аламбера". В этой работе он развивает свои материалистические идеи, в т. ч. идею об эволюции материи и живых организмов. Примечательно, что он это делает в популярной и увлекательной форме, чтобы заразить своими мыслями как можно более людей.

Вот как он пишет об этом своей любовнице: "Cela est de la plus haute extravagance et tout a la fois de la philosophie la plus profonde. Il y a quelque adresse a avoir mis mes idees dans la bouche d'un homme qui reve. Il faut souvent donner a la sagesse l'air de la folie afin de lui procurer ses entrees."

"Штука весьма экстравагантная и забавная и одновременно глубоко философская. Тут, брат (надо бы перевести "сестра", учитывая пол адресата), нужна немалая сноровка, чтобы вложить мои идеи в уста грезящего человека. Иногда нужно наряжать мудрость под клоуна, чтобы на нее обратили внимание".

А клоунских замашек, несмотря на годы у Дидро не убавляется. На зависть молодым он увлекается мадам де Мо и одновременно ее молоденькой дочерью

Пока Кант воюет с Беркли, Юмом и Декартом и пробуждается от метафизического сна, его академическая карьера капает и капает. В этом году Кант становится членом Совета Кенигсбергского университета

57 лет. Кант публикует итог своих 11-летнего молчания и размышления "Критику чистого разума". Лессинг с облегчением вздохнул, но ничего в "Критике" не понял. С облегчением, потому что он постоянно подзуживал Канта: "Почему вы ничего не пишете и не печатаете? У нас в Германии всякая дрянь лезет в печать, и только вы, умнейший из немецким писателей молчите, как рыба об лед".

А ничего не понял, так никто во всей Германии также ничего не понял. Кроме трудности самих идей, книга была написана плохо, поспешно. Более десяти лет размышлений уложились в 3-4 месяца лихорадочной работы по непосредственному написанию. Кант потом говорил, что если бы он разом на одном дыхании не написал, он бы ни за что не завершил этой книги. Такое у писателей бывает

58 лет. В разъяснение своей книги Кант публикует "Пролегомены" , то есть вводные лекции. Но понятности от них не прибавилось, к тому же запалу у него хватило только на половину книги, где он более или менее ясно изложил идеи о пространстве и времени, как формах чувственности, и категориях, как формах рассудка. А потом заспешил, засумбурил и отослал тех, кто ничего не понял к черту, то есть к "Критике чистого разума", где якобы все изложено.

Удивительно, что Канта с всеми его заморочками не послали к черту и что у него вообще нашлись читатели. Но такие читатели нашлись. Во-первых, это брат, приходский священник под Ригой, хозяйственный и хлопотливый, который не только сам прочитал книгу, но и все его родные и знакомые. "О твоей 'Критике очищенного разума' говорят все здешние мыслители. Надо полагать, что ты на этом не успокоишься. Не может ли твой брат претендовать на то, чтобы знакомиться с остальными твоими работами прежде, чем основная публика", -- написал он Канту две недели после присылки "Критики". А, во-вторых, королевский проповедник Шульце.

Этот не обладал столь проворным умом, как брат Канта, и читал книгу три года, а потом взялся переводить ее на латинский язык. Во время этой работы он постоянно консультировался с автором, и Кант подробно разъяснял свои идеи и положения

59 лет. Дидро расплевывается с "Энциклопедией", покупая для Екатерины II весь набор за 460 000 ливров: и все за счет русских крепостных крестьян. И тут же философ обретает новое увлечение. Он пишет об экспедиции Бугенвиля на тихоокеанские острова. Интерес к этой экспедиции был огромен. Жан-Жак Руссо запустил тогда тюльку о естественном состоянии человека, из которой выходило, что вот де дикари, неиспорченные цивилизацией настоящие люди, не то что мы. Дидро, ознакомившись с материалами экспедиции, этого не увидел, Руссо, же ознакомившись с теми же самыми материалами, нашел в них полное подтверждение своим взглядам. (Заметим, что и Дидро не до конца снял розовые очки по отношению к дикарям)

60 лет. Дидро едет в Голландию на недельку, но застревает там на несколько месяцев. Все ему нравится в этой стране, особенно демократия и свобода мнений. Так бы он там и оставался еще черт знает насколько, если бы посланник Екатерины II камергер Нарышкин не усадил его в карету и не затащил в Петербург.

В Петербурге Дидро несколько раз встречается С Екатериной II. Между ними происходят разговоры, очень напоминающие "Племянника Рамо": Дидро весь такой гуманистический, предлагает отменить рабство, дать свободу мысли, на что Екатерина ему в конце концов ответила: "Господин Дидро, я с большим удовольствием выслушала все, что подсказывал вам ваш блестящий ум. Но с вашими великими принципами, которые я очень хорошо себе уясняю, можно составить прекрасные книги, однако не управлять страной. Вы забываете в ваших планах различие нашего положения: вы ведь работаете на бумаге, которая все терпит, которая гибка, гладка и не ставит никаких препятствий ни вашему воображению, ни вашему перу. Между тем я, бедная императрица, работаю на человеческой коже, а она очень щекотлива и раздражительна".

Разговоры происходили в очень сердечной обстановке. "Ваш Дидро, -- писала сама царица, -- необыкновенный человек: всякий раз после беседы с ним у меня на ляжке оказываются синяки", что нужно понимать так, что философ не стеснялся давать леща по заднице самой царице. Вообще петербургский побыт превратился для Дидро в сплошной карнавал: сплошные приемы, всеобщее восхваление, нескончаемые увеселения -- и все это посреди пугачевского бунта.

Несмотря на карнавальную обстановку философ очень многое заметил в России: рабство, всеобщее раболепие, чудовищную коррупцию. Но об этом он писал откровенно только в письмах к Софи Воллан, и то по отбытии на родину. Даже такой непримиримый защитник вольностей и прав сдулся от фимиама, а скорее не рискнул выйти из него. Все же вполне проницательная Екатерина поняла, что и Дидро много чего понял, и к концу его пребывания в России между философом и царицей произошло явное охлаждение.

Кант покупает собственный дом.

61 год. После окончания "Критики" Канту вышла вольная, и он пошел строчить работу за работой. В этом году он разродился 4 работами. Первой вышла "Метафизика нравов", где он пукнул в мир своим категорическим императивом. По другому и не скажешь. В "Критике" он выдвигает и доказывает т. н. идеи разума (антимонии)

62 года. Дидро работает над изобретением компьютера. Что там у него получилось, ничего не известно.

Кант в Кенигсберге не встречает короля. То есть он как ректор должен был бы его встретить и даже заготовил по этому поводу речь, но король от торжественного приема отказался

63 года. Выходит перевод "Критики чистого разума", сделанный Шульце на латинском языке, текст которого сильно отличается от первого издания Канта и каковой перевод сегодня и является каноническим текстом книги. Одновременно Шульце пишет довольно большую работу, хотя и меньшую по объему труда Канта, где разъясняет его философию. Именно с работы Шульце и берет начало популярность Канта. Даже Шиллер, отложив собственное творчество, не посчитал потерей времени целый год корпеть над этой книгой королевского проповедника.

64 года. Дидро постоянно болеет и решает произвести кое-какие расчеты с земной жизнью: готовит полное собрание своих сочинений. И вдруг вскакивает однажды ночью с постели в одном колпаке и за ночь пишет комедию в одном действии "Плох он или хорош?"

Канту запрещено писать специальным королевским эдиктом как развратителю нравов. И, надо сказать, поделом. Однако поднялась шумиха, даже в придворных кругах. Послали в Кенигсберг специальную комиссию, которая доложила через несколько месяцев, что никакого нарушения не было, и интердикт на писание был отменен.

Вся эти передряги не помешали Канту избраться на второй ректорский срок

65 лет. Дидро пишет "Жизнь Сенеки", где хочет представить образ идеального философа. Пишет медленно, натужно, буквально вытягивая из себя фразу за фразой, и неубедительно. Похоже, и этот казавшийся неиссякаемым источник мыслей и образов иссяк. Вот до чего доводит неумеренная погоня за бабами

66 лет. Дидро пишет "Жизнь Нерона", если и не плагиат, то сплошная компиляция Тацита. И все же философ заслуживает уважения не за само произведение, а за то упорство, с которым преодолевая обступившие его со всех сторон болезни, пытается писать во что бы то не стало, каждый день по нескольку часов, с головокружениями, а порой и обмороками садясь к столу в строго определенный час

67 лет. Канта посещает молодой человек. Тот явился не запылился к великому философу без рекомендательных писем, взлохмаченный, резкий как газировка без сиропа. Удивительно, но Кант его принял, прочитал его рукопись и даже нашел издателя. Это тот редкий случай, когда старт в философию молодому автору был дан опытным. В наше время и в нашей стране такого не происходит и произойти не может. Представляю себе как доктор философских или любых других наук, профессор при всем доброжелании приютит никому неизвестного автора. Да его с гавном съедят его же собственные коллеги

68 лет В этом году одну из статей Канта не пропускает берлинская цензура. Но ведь эта Германия. Запрещено в Берлине, а в Йене нет, и работа преспокойно печатается в Йене, а читается в Берлине

69 лет. Кант выпускает "Религию в границах чистого разума", еще одну работу, взбудоражившую общественность и будоражащую до сих пор. На этот раз речь идет о четвертой антиномии: в мире не может быть совершенного существа (читай, бога) -- мир не может существовать без необходимого существа. Выход из противоречия такой же, как и в случае причинности: есть бог -- нет бога знать человеку не дано, но нужно жить так, как будто бы бог был. А без этого не будет нравственности. Ну и постебался же впоследствии над этим решением проблемы Иван Карамазов

70 лет. Король долго терпел выходки мировой знаменитости, но по поводу выступлений Канта по религиозным вопросом заявил как Лев Толстой "Не могу молчать" и вкатил было философу строгий выговор с занесением в личное дело, да тут пришло известие, что Канта избрали почетным академиком Петербургской академии наук и с выговором было решено повременить. Все же Кант торжественно обещал королю воздержаться от высказывания по поводу религии

71 год. Умирает любовница Дидро Софи Воланж. Для философа это был большой удар: ведь письма-то писать было больше некому -- язвят некоторые исследователи. Но эта была, похоже, в полном смысле интимная связь, не только любовная, но и, что бывает очень редко, духовная. Дидро, который и до этого уже не покидал постели, впадает в полную хандру и через 5 месяцев умирает сам

"К вечному миру" "Знаменитый Кант, совершивший в Германии духовную революцию наподобие той, что сокрушила старый режим во Франции, сей муж отдал всю силу своего имени делу республиканского устройства" (Из газетного анонса на выход книги в Париже). Упоминание о революции не оговорка. Предварительным условием такого мира является по Канту демократическое устройство всех государств и открытость внутренней жизни. Если все разоружатся, а найдется хотя бы один диктатор, который на голубом глазу будет утверждать, что он за мир, но втайне будет у себя воротить, что ему угодно, такой мир лопнет вдребезги как стеклянный дом.

"Завет исполнен мудреца, Народы мирные ликуют: Навеки изгнана война. И лишь философы воюют"

(Эпиграмма А. Кестнера на выход книги в предположении, что будет, если вечный мир наступит)

72 года. Кант быстро дряхлеет, несмотря на то, что всю жизнь вел размеренный образ жизни, не гонялся за бабами, как Дидро, и занимался спортивной ходьбой с тросточкой (разновидность шведской ходьбы). Чтобы не подавать дурного примера старперам, которые умрут у кассы, он уходит из университета

73 года. Статья "О мнимом праве лгать из человеколюбия" На эту статью откликнулся Шиллер:

"Ближним охотно служу, но -- увы -- имею к ним склонность. Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я? Нет тут другого пути: стараясь питать к ним презренье И с отвращеньем в душе, делай, что требует долг."

Ригоризм Канта просто переходит в детский лепет. Тот кто начнет знакомиться с Кантом по этой статье, может с полным правом воскликнуть: "Дядя, ты дурак?" Хотя одна здравая мысль там есть. Если ты совершаешь плохой поступок, то ты должен сам себе отдавать отчет, что ты совершаешь плохой поступок. Если бы ты, допустим, не украл, твои бы дети умерли с голоду. Но ты должен понимать, что ты именно украл

74 года. Умер король, и Кант тут же ввязался в религиозные распри и даже написал "Спор факультетов", где катком своей мысли прошелся по теологическому образованию

75 лет. Кант настолько ослабел, что отказывается от прогулок. Но все же хорохорится, даже публично осудил Фихте. Его восторженный почитатель ушел совершенно в сторону от своего кумира, а Кант, как и всякий родитель и учитель, не мог примириться с мыслью, что вот и Фихте вырос из кантовских штанишек и бормочет чо-то там свое

76 лет. Последняя письменная работа Канта -- "Послесловие к немецко-литовскому словарю"

80 лет. Кант тихо умирает

Дополнения

1770 Кант начинает чтение Беркли и Юма. Когда и как их читал, неизвестно, но его труды свидетельствуют об основательном знакомстве философа с этими авторами. От Беркли ему досталась проблема объекта. Английский философ признавал лишь отдельные свойства, но не признавал их соединения в предмет. Есть красный цвет, терпкий вкус, округлая форма, а вот никакой вишни, где эти свойства совокупляются нет. Вишню люди придумали сами, чтобы одним словом обозначить то, что часто встречается вместе. Эту идею Кант потом развил в понятие категории единства, согласно которому мы, как и у Беркли, объединяем различные свойства в голове в единый предмет.

У Юма его поразила идея причины. Юм утверждал, что все наши знания происходят из ощущений. Вот сверкает молния, гремит гром -- это мы видим и слышим. А где мы видим или слышим причину? Кант также взял эту мысль на вооружение, сделав причину категорией, благодаря которой человек объединяет тесно связанные друг с другом объекты или явления.

Беркли и Юм на пару пробудили Канта, как он выражался, от метафизического сна. Но когда и каким образом это произошло, история умалчивает.

Как умалчивает и о третьем философе, постоянно третировавшем, судя по тексту "Критики чистого разума", его воображение -- Декарте. Он ночами не спал и ворочался в постели, все никак не могши переварить треклятого cogito ergo sum, или, как утверждают новейшие декартоведы, ego cogito, sum ego. По Декарту получалось, что из этой самоочевидной истины можно вывести все знание. То есть сидишь себе, сидишь, закрывши глаза, заткнувши уши, нос и отключив прочие органы чувств, и из этого cogito, sum выводишь все знание, не только математику или физику, но и историю с географией.

Справиться с Декартом было потруднее, чем с Беркли и Юмом, но Кант поборол и этого философа, отделив Я как простое самоощущение от "я" маленького (эмпирического, по его терминологии) -- наши воспоминания, чувства, мысли, а до кучи и желания.

1787 Выход "Критика чистого разума"

Основная идея Канта, на которой построена вся его философия, элементарна. Человек воспринимает окружающий его мир не непосредственно, а через некую призму познавательных способностей.

1. Это похоже на то, как если бы человек надел зеленые очки, и все ему представляется в зеленом свете. Но очки можно надеть, а можно и снять, познавательные же способности всегда при нем. Это как бы встроенные в зрение зеленые очки. Ergo человек не может знать другие цвета и даже знать существуют ли они вообще или все окрашено только в зеленый цвет.

Такими очками для человека являются пространство и время. То есть то, что предметы расположены один подле другого, а события происходят одно вслед за другим, либо одновременно. А есть ли время и пространство в действительности, этого человеку знать не дано.

А существует ли вообще мир в действительности, или есть только одно Я, которое воображает себе внешний мир -- на этот вопрос Кант отвечает однозначно. Внешний мир существует, но каков он мы не знаем. Косвенным доказательством существования внешнего мира является то, что мы не можем воспринимать окружающее так, как бы нам хотелось, а только так и таким, каким оно представляется нашим чувствам.

2. Другой после чувственности познавательной способностью является рассудок. Рассудок -- это способность связывать данные, доставляемые чувственностью, в суждения, например, "нет дыма без огня".

В применении этой своей познавательной способности, человек вроде бы более свободен. Он может сказать, что "нет дыма без огня", а может, более внимательно проанализировав свои восприятия, сказать "бывает дым без огня", "дым и огонь, хотя часто встречаются вместе, но это совершенно разные вещи" и др. А может и вообще никак не связать дым с огнем, пройти мимо не заметив, или вернее не отметив. В то время, как свою чувственность он не может отключить. Он может, конечно, закрыть глаза, но открыв их он увидит только то, что и как представится его зрению. Без вариантов.

Это свойство рассудка свободно составлять суждения Кант называет спонтанностью.

3. Однако и рассудок накладывает на воспринимаемую действительность путы. Взять хотя бы суждение "нет дыма без огня". В нем соединены два элемента: огонь и дым. Но если присмотреться внимательнее, обнаружится еще и третий: а именно, связь этих предметов. Причем не просто связь, а причинно-следственная: "дым есть следствие огня".

Если дым и огонь существуют независимо от человека во внешнем мире -- человек может только сомневаться, что они таковы, какими он их видит, обоняет, чувствует, -- то причина, сама связь целиком привнесены во внешний мир человеком.

Форма суждений так же присуща человеку, как и чувственность, и это такие же зеленые очки на носу, как время и пространство. Форма суждений -- это как бы колея, по которой только и может двигаться суждение, или если хотите, железнодорожные пути: можно на развилке повернуть вправо, а можно влево, можно остановиться и дать задний ход: здесь у машиниста полная воля. Но двигаться можно только по железнодорожным путям.

Всего таких форм суждений -- или категорий -- Кант, несколько подправив Аристотеля, насчитывает 12. Эти категории взаимосвязаны и составляют систему. Покажем это на примере. Мы говорим "не бывает дыма без огня" и тем самым подводим данные нашего чувственного опыта под категорию причины. Но мы можем сказать: "огонь и дым -- это разные свойства одного и того же явления -- горения". Тогда мы подводим дым и огонь под категории субстанции и акциденции (суть и свойство, горение -- это, условно говоря -- чтобы не запутывать предмета, субстанция, а дым и огонь -- ее акциденции). Также мы можем сказать: "дым и огонь существуют всегда одновременно, но это совершенно независимые явления" и тогда мы их подводим под категорию общения.

Третьего не дано. Разве лишь только мы вообще можем не заметить этого явления и не вынести никакого суждения. "Urteilskraft aber ein besonderes Talent sei, welches gar nicht belehrt, sondern nur geubt sein will. Daher ist diese auch das Spezifische des sogenannten Mutterwitzes, dessen Mangel keine Schule ersetzen kann; denn, ob diese gleich einem eingeschrankten Verstande Regeln vollauf, von fremder Einsicht entlehnt, darreichen und gleichsam einpfropfen kann; so mu? doch das Vermogen, sich ihrer richtig zu bedienen, dem Lehrlinge selbst angehoren, und keine Regel, die man ihm in dieser Absicht vorschreiben mochte, ist, in Ermangelung einer solchen Naturgabe, vor Mi?brauch sicher"

4. Есть по Канту и еще одно ограничение для рассудка: сам по себе без чувственности он ни на что не годен. Он может лишь упорядочивать доставляемые чувственностью данные. Кант выражает эту мысль так: "Категория не имеет никакого иного применения для познания вещей, кроме применения к предметам опыта".

Эта мысль конвертируется у Канта в различение синтетических и аналитических суждений. Первые суждения непосредственно вытекают из того, что мы видим и чувствуем: "Сегодня хорошая погода", "все люди смертны", "магнит притягивает железные опилки"... Аналитические суждения возникают из синтетических по правилам логики: можно сказать не выходя из дому, просто добавлением отрицания "не": "Сегодня плохая погода", "не все люди..." Часто аналитические суждения в скрытом виде содержатся в синтетических: "Вася мой друг", ergo "мы с Василием друзья". Аналитические суждения упорядочивают наши знания, прочищают мозги от ошибок и противоречий, но никакого нового знания они не дают.

Так вся геометрия -- это аналитическая наука и содержится в 5-ти, как думали ранее, или в 22 или 23-х, как докопались теперь, постулатах Евклида и др. геометров. Нелегко это охватить даже очень сильному уму, но в принципе возможно.

5. Мысль о том, что рассудок лишь упорядочивает данные чувственного опыта -- одна из ключевых для Канта, и он без конца талдычит ее, никак не доказывая. Автор данной статьи это понимает так (не без помощи одного из случайных замечаний по ходу самого Канта): без чувственного наглядного представления не только понять или объяснить, но даже представить себе категории рассудка невозможно. Например, мы для объяснения категории "причины" привлекли дым, которого без огня не бывает.

"В одинаковой мере необходимо делать чувственными (то есть присоединять к ним в созерцании) предмет категории, а свои созерцания постигать рассудком... Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из их соединения может возникнуть знание... Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы".

6. Кроме этих двух, существует еще один вид человеческого познания -- разум. Он также можно двигаться лишь по определенным колеям -- пресловутым так называемым силлогизмам -- умозаключениям (Сократ человек, всякий человек смертен, следовательно Сократ смертен).

Но в отличие от чувственности и рассудка для разума нет преград ни в море, ни на суше. Разум в этом смысле преодолевает ограниченность человеческого познания, сбрасывает зеленые очки. Но радоваться рано. Оказывается, сбросив очки, разум безнадежно запутывается в собственных измышлениях. Причем эти измышления не произвольны, не прихоть злой воли человека, а необходимо заложены в самой этой познавательной способности.

Ничуть не погрешая против логики, разум в конечном итоге приходит к прямо противоположным суждениям. Таких принципиальных суждений 4, т. н. антиномии чистого разума:

1) Мир конечен -- мир бесконечен

2) Все сложное состоит из простых частей -- не существует ничего простого

3) В мире существует свобода -- в мире не существует свободы, но господствует только причинность

4) Существует первопричина мира (Бог) - не существует первопричины мира.

7. Кант даже доказывает строго логически эти положения. Сами эти доказательства мне представляются высосанными из пальца: запутанные и надуманные. Однако если ничего Кант так и не доказал, то и отбросить его идеи как простую блажь было бы неверным.

Покажем это на одном примере. "Мир бесконечен во времени и пространстве". Но сами по себе время и пространство -- лишь формы чувственного созерцания. Есть человек -- есть эти формы, нет человека -- нет их. Ты появился на свет, и появились пространство и время, ты умер -- исчезли пространство и время.

Но с другой стороны, с твоим рождением мир не начинается, и с твоей смертью он не кончается. Нет времени и пространства -- это значит нет их именно как ТВОИХ форм чувственности, но что-то там непонятное все равно было, существует и будет существовать (хотя "было", "есть" и "будет" мы даже не можем представить себе вне понятий времени и пространства. Хорошо было Августину: он сказал, что это Бог существует вне пространства и времени, а как он там существует, человеку понять не дано и лезть в это не следует -- и баста).

Таким образом сама постановка вопроса о бесконечности или конечности мира по Канту нелепа.

8. Кант создал философскую систему, по многообразию и глубине решенных вопросов, сравнимую разве лишь с системой Аристотеля. Нет ни одной философской проблемы, которая так или иначе не была бы отражена в его системе. И вместе с тем кантовская система -- далеко не истина в последней инстанции.

Исходным пунктом кантовской философии является идея, что время и пространство -- это не объективные свойства вещей, а формы чувственного созерцания. Или говоря проще, время и пространство не вне нас, а внутри нас. Мысль очень спорная и плохо согласующаяся с нашим повседневным опытом. Время для кого-то летит, а для кого-то ползет как улитка, но и в том и в другом случает оно независимо от наших желаний и действий.

Сам Кант обосновывает свой исходный постулат весьма туманно и, по большому счету, неубедительно. Поэтому можно принимать его или не принимать: как кому понравится. Если вы не примете исходный кантовский постулат, то вы ни черта не поймете в его идеях. А если примете, то кантовская философия очень многое вам объяснит, а еще более будет служить путеводной нитью в познании и объяснении этого мира. Значимость философских, как и научных, систем состоит не в абсолютной убедительности исходных постулатов, а в их способности стать отправной точкой для идей, которые позволяют что-то понимать в этом мире.

9. Возьмем только один пример практического приложения кантовской философии. До Канта, да во многом и до сих пор, считалось и считается, что ощущения и мысли человека -- это отпечатки, следы внешних идей. Мы смотрим, слушаем, нюхаем, а это отражается на сетчатке, ушных перепонках, в носу, а потом передается в мозг, и там внешние предметы воспроизводятся такими или похожими на то, каковыми они являются в действительности.

Кант эту систему перевернул вверх ногами. Мы, действительно, видим, слушаем... ну, словом, воспринимаем нашими чувствами внешний мир. Но воспринимаемое органами чувств не просто отражается в человеческом восприятии, а формируется им.

Допустим, мы видим условный дом. Какова его форма? У нас в голове множество геометрических фигур и тел (Кант, напомню, считает, что все геометрические объекты -- это чистые созерцания, то есть созданные человеком в его мозгу). Мы прикладываем фигуру конуса. Нет не годится. Тогда мы прикладываем фигуру шара. Тоже не климатит. И так перебирая одну за другой геометрические фигуры, мы устанавливаем, что дом имеет форму параллелепипеда.

Потом мы такими же последовательными действиями устанавливаем более точно форму дома: фронтоны, форму крыши, окон, дверей, цвет стен, запахи, исходящие от этого дома. Скажут, что таким образом, мы долго будем размышлять, прежде чем в нашем сознании сформируется образ дома. Примерно в этом ключе и критиковали Канта. Но сегодня, когда мы знаем, какими мощными мозгами обладают компьютеры, по сколько миллионов операций в секунду они способны производить, эта мысль Канта уже не кажется нам уж столь неправдоподобной.

10. Возникает другой вопрос: а зачем вообще было городить горотьбу? Чем плоха была теория отпечатка в познании? Тем более, что Кант свою схему никак не доказывает и не обосновывает никакими экспериментами. То есть сама по себя кантовская теория восприятия -- чистейший вымысел. Но этот вымысел, как оказалось, имеет практический заряд большой убойной силы.

Что ощутили на своей шкуре изобретатели компьютерного распознавания текстов. Первоначально они в полном соответствии с идеей отпечатка пытались через системы считывания донести то, что они видели на бумаге, до электронных мозгов. Но чем точнее были приборы, тем все хуже и хуже был результат. Оказалось, что не существует в мире двух одинаковых букв. Даже если отбросить такие вещи, как разницу в используемых штрифтах или естественные помарки в книгах, зачастую не воспринимаемые даже человеческим глазом.

И если в тексте на 10 листов встречается 1500 букв "а", то будет воспроизводиться 1500 совершенно различных конфигураций точек. Читали ли изобретатели сканеров и распознающих программ Канта, подлежит большому сомнению. Но кто-то их надоумил, что нужно заложить в электронные мозги эти самые буквы. А уж тогда они будут сопоставлять воспринимаемые сканером конфигурации точек с теми образами букв, которые заложены в компьютеры и определять, какая конфигурация на какую букву или знак похожа.

И дело пошло на лад.

11. Продуктивной кантовская идея о схематизме восприятия (так ее обозвал сам изобретатель: человек воспринимает окружающее, прикладывая к чувственным объектам заложенные в его рассудке т. н. временнЫе схемы -- мостики между категориями и чувствами: так категории причины соответствует схема "одно после другого") оказалась и в лингвистике, а именно в фонетике.

Давно уже обратили внимание, что одни и те же звуки сильно отличаются в разных языках: русское "а" не похоже на "а" английское, которое нам кажется то "а", то "о", то "э", русское "х" ничего общего не имеет с немецким "h": какая-то смесь придыхания, "х" и "г" -- то ли Гитлер, то ли Хитлер. Но и в одном языке звуки резко отличаются. К концу XIX веки фонетики насобачились различать несколько десятков тысяч звуков.

И буквально похватались за головы: как же люди при таком разнообразии способны понимать друг друга? А они понимают, и притом преотлично. Проблему разрешил швейцарский лингвист Соссюр, который вполне сознательно отталкивался от Канта.

Он предположил, что в мозгу у каждого из нас есть идеальные образы звуков, т. н. фонемы. И когда человек слышит речь, он автоматически прикладываем к потоку звуков эти фонемы. Допустим он слышит слово "мама". Каков первый звук: "а"? нет не "а", может быть, "б"? Нет не "б". И так перебирая одну за другой фонемы, он доходит до фонемы "м". О! это как раз годится. И так фонема за фонемой он выстраивает весь звуковой облик речи собеседника.

1785 вышла "Метафизика нравов" Канта, где он пальнул в мир своим категорическим императивом. В "Критике" он выдвигает и доказывает т. н. идеи разума (антимонии). Это 4 суждения прямо противоположных по смыслу, но однозначно доказуемых. Третья антиномия гласит: все в мире подчинено закону строгой причинности -- помимо этого в мире существует свободная причинность. Согласно первому положению антиномии, если применять ее к нашей обычной человеческой жизни: все заранее предопределено, и нет в мире виноватых. И убийца и врач-общественник связаны единым законом всеобщей необходимости, этакой кармой. Согласно второму -- человек в любой момент может выйти из кармы, типа как хочу, так и ворочу. Разрешить это противоречие человеку не дано. Но тогда не будет и нравственности. Поэтому нужно, хотя свободная причинность может и есть, а может и нет, вести себя так, будто бы она была.

Между прочим в этих работах Кант показал хороший литературный вкус вкупе с остроумием в отличие от "Критики". Читаются эти работы достаточно легко, и отсюда их популярность.

1795 "К вечному миру". Первым эту идею попытался поставить на практическую основу Г. Гроций. В Европе уже несколько лет бушевала Тридцатилетняя война, по своим разрушительным последствиям сравнимая с мировыми войнами XX века. И все эти годы Гроций пытается склонить страны к миру: вырабатывает условия договоров, перемирий. Пока наконец не осточертел собственным нанимателям и просвещенная королева Швеции не увольняет его от должности посла.

Но и Канту, несмотря на всеобщее одобрение его работы, не очень-то многого удалось достигнуть в этом плане. Если мы окинем взглядом деятельность философов на государственной ниве, то можем обратить внимание на парадокс. Никому из них не удавалось достичь значимых эффектов. Ни проект идеального государства, предложенный Платоном Дионисию, ни конституции Руссо и Вольтера, писанные ими для Швейцарии и Корсики, ни проект всеобщего мира Канта -- ничто не имело никаких непосредственных практических результатов. Но с течением времени разработанные этими казалось бы далекими от жизни мыслителями идеи, клались в основы реальных конституций и договоров, которые работают до сих пор. Так и Гроций. Хоть он и не прекратил Тридцатилетнюю войну, но выработанные им принципы межгосударственных отношений стали фундаментом европейского международного права

К содержанию

Юм, Фихте, Гегель

Представляется очень интересным проследить творческий путь философов. Хотя бы пунктирно. Мы обнаружим, что таковой буквально кишит закономерностями вопреки отъединенности во времени, расстоянии и культурной начиненности.

Философы делятся на две большие группы: философы профессиональные и философы непрофессиональные. Вот их различие представляемое, так сказать вживую. Однажды Витгеншнтейн явился на конгресс философов, проходивший в Лондоне. Он был в коротких шортах, с рюкзаком за плечами. Сегодня так одеваются многие философы-нефилософы, а тогда подобный вид был характерен лишь для туристов. Философы же были люди солидные, в смокингах и при бабочке. Витгенштейн остановился в затруднении в университетском холле, как раз где происходила запись участников конгресса. Регистратор, посмотрел на него, покачал головой и с сомнением сказал: "Боюсь, вы несколько ошиблись. Здесь собираются философы". -- "Я тоже этого боюсь", -- ответил Витгенштейн.

Философы профессиональные, это те, кто поокончал философские факультеты, имеют соотв степени и удостоверения, издают монографии и все такое прочие. Непрофессиональные -- это не пришей кобыле хвост. Они не занимают никаких философских постов, знай себе размышляют над всякими проблемами, и занимают в жизни, чем бог послал. Настоящие философы встречаются в обеих этих категориях.

Профессиональными философами были родоначальники всех философских идей, начиная от Платона (и даже Фалеса и Пифагора, хотя о последних мало что известно) и кончая Августином и Боэцием. Затем профессионалами были средневековые схоласты, типа Абеляра, Оккама и др. В новое время эту разновидность прочно оккупировали немецкие профессора, среди которых были и Кант, и Гегель, и Фихте, да и Маркс начинал подрабатывать на этой ниве.

Непрофессиональные философы появились чуть позже, и выдвинули из своей среды Сенеку, Декарта, Юма, Беркли. Профессионалы постепенно вытеснили непрофессионалов из этой сферы, но и в новое время сюда затесываются люди с улицей типа Ортеги-и-Гассета.

К непрофессиональным философам можно отнести также мыслителей, которых в противном случае просто некуда девать: писатели не писатели, философы не философы, и все же сказать, что они серединка наполовинку, язык не повернется. Руссо, Винкельман, Карлейль -- вот представители этой замечательной плеяды

О лет. В этом возрасте, сколько известно автору, никто из философов, как профессиональных, так и не очень, ничего не совершил. Но не грех поэтому вспомнить о тех, кто произвел их на смерть.

Юм родился в семье дворянина в Шотландии, и не мелкопоместного, а достаточно аристократичного. Хотя род их и прибеднел

12 лет Юма отдают в Эдинбургский университет. Парнишка был, похоже, очень способный, потому что обычный возраст для новобранцев высшей школы тогда был 14 лет. Отдают его обучаться праву, но Давид увлекся литературой и ни о чем другом и думать не мог. Заметим только, что литература тогда были не только любимые им Гораций и Цицерон, но и не менее любимые Винниус (сегодня его бы занесли в политологи) и Платон

13 лет. Гегель учится в гимназии и начинает посещать герцогскую библиотеку. Он много читает и делает выписки из прочитанного. Уже в этом возрасте проявляется его страсть к систематизации. Выписки Гегель делает на отдельных листах, которые раскладывает по рубрикам: филология, эстетика, физиогномика, арифметика, геометрия, психология, история, богословие, философия. Внутри каждого раздела соблюдается алфавитный порядок. Все уложено в папки, снабженные этикетками; таким образом, нужную выписку можно легко найти

18 лет. Юм, так и не кончивший университета, поскольку полагал, что то, чему его могли научить профессора, он и сам может вычитать в книгах, вдруг ослабевает к литературе и открывает "новые умственные горизонты (a new Scene of Thought)", но каковы были эти умственные горизонты, он не сообщает.

Ясно только: лежали они к огорчении матери не в сфере юриспруденции. Женщина воспитывала троих детей, одна без умершего мужа, и посвятив себя всю им, очень наделась на успешную карьеру младшего сына. Его, как она полагала, безделье очень ее огорчало. Юма тоже.

Но это не помешало ему десять лет до полного физического истощения предаваться умственным занятиям, живя в имении, доставшемся старшему брату и на его содержании. Чем он занимался, известно мало, но из этого периода вышло два его эссе на нравственные темы, одно из которых так и называлось "Горе от ума (Disease of the Learned)".

Фихте поступает в Йенский университет, но проучившись всего год, переходит в Лейпцигский. И там и там он изучает теологию, не потому что был особенно пристрастен к знанию божественных тайн, а потому что ему, сыну бедных родителей, место приходского священника было высшей обеспеченной ступенью финансового развития. Колебания между университетами объясняются той же причиной: в Йене за его образование платили благодетели, а когда финансовая подпитка с той стороны иссякла, он перешел туда, где учиться было подешевле.

И Гегель поступает в университет, но Тюбингенский. Студенты любят разгульную жизнь, играют в карты, волочатся за девушками, дерутся на дуэлях. Гегель хороший товарищ, старается не отставать от других, и время от времени попадает в переделки. И все же эти шалости скорее уступки молодости, чем внутренний порыв.

По сути он весь в занятиях, в книгах. Не только по долгу, но и по собственным склонностям. Его мало увлекают физические упражнения. Гораздо охотнее он проводит время за книгой, много читает художественных произведений. Но и здесь его выбор характерен. Он с пренебрежением относится к модным тогда романам, презирает баллады, мещанские драмы и комедии. Его любимые авторы Гомер, Вергилий, Эсхил, Сенека. Однокурсники над ним смеются, называют его "стариком". В альбоме одного из них появляется карикатура: сгорбленный Гегель ковыляет на костылях, под ней подпись: "Боже, помоги старику"

19 лет Еще ничему толком сам не научившись, Фихте начинает учить других. Он пытается обучать королевских детей, благо королевств (фюршерств) в Германии тогда было 256, хочет издавать журнал "Образование для женщин". Но из этих затей ничего не выходит. Заметим, что образовывать женщин он взялся не с бухты-барахты. Хотя он был и молод, но горяч и успел обручиться с Марией Ранн. Девушкой старшей его на 7 лет, но развитой и тянувшейся к развитию. Именно беседы с ней и внушили ему мысль, что он может двигать женщин в науку.

Кроме того, Фихте пишет стихи, новеллы, пьесы, даже роман, но ни один издатель не находит в них ничего примечательного

23 года. Гегель заканчивает университет, но не спешит стать пастором (основная профессия выпускников), предпочитая легкий, но ненадежный хлеб домашнего преподавателя. Похоже, главным при выборе будущим философом профессии были наличие свободного времени и доступ к богатой библиотеке нанимателей из Берна. Здесь Гегель увлекается Кантом. Правда, будущий путаник и сложнописец пока не в состоянии одолеть "Критику чистого разума" и сосредотачивает огонь своего интеллекта на мелких работах Канта.

Потихоньку начинает писать и сам

25 лет Родственники находят Юму место торгового агента в Ю. Франции, однако он весьма неусерден в службе и продолжает занятия бог знает чем, то есть, как мы теперь знаем, философией. Юм сам сознавал, похоже, свое нахлебничество, и горькие размышления на этот счет прорвались даже на страницы его философских трудов:

"Обычный тип философа, как правило, не пользуется большим расположением в обществе, ибо предполагается, что такой философ не может ни приносить пользу этому обществу, ни способствовать его развлечению: ведь он живет, стараясь быть подальше от людей, проникнутый принципами и идеями, столь же далекими от обычных представлений...

Удовлетворяй свою страсть к науке, говорит общество, но пусть твоя наука останется человеческой и сохранит прямое отношение к деятельной жизни и обществу. Туманные размышления и глубокие исследования я запрещаю и строго накажу за них задумчивостью и меланхолией, которую они породят в тебе, бесконечными сомнениями, в которые они тебя вовлекут, и тем холодным приемом, который выпадет на долю твоим мнимым открытиям, как только ты их обнародуешь. Будь философом, но, предаваясь философии, оставайся деятельным человеком".

26 лет. Гегель -- типичный книгочей. Друзья вытаскивают его на прогулку в Альпы. И что? Вот что он записывает в своем путевом дневнике... Любопытно, люди тогда путешествуя, обязательно вели путевой дневник: не только писатели, а даже такие как Гегель не понятно кто, и даже вообще далекие от наук и литературы субъекты. Покажите мне в наше время хоть одного писателя, не говоря уже о неписучих массах, кто бы вел путевые дневники? Фотки, селфи -- вот и все. Итак, в путевом дневнике Гегель записывает: "Среди этих бесформенных масс нельзя найти чего-либо такого, что порадовало бы глаз и дало бы занятие игре воображения. Размышляя о возрасте этих гор и о тех особенностях возвышенного, которые им приписывают, разум не обнаруживает ничего, что бы ему импонировало, порождало бы удивление и восторг. Вид этих вечно мертвых масс вызвал у меня только однообразное и бесконечно скудное представление: так всегда"

Гегель всерьез озаботился христианством. Клепает одну работу за другой. По большей части незаконченные "Народная религия и христианство" и "Жизнь Иисуса". Но также и законченная "Позитивность христианской религии". Ничего путного в этих набросках, как уверяют биографы, нет: так намеки на будущие идеи

27 лет. В восторге от событий во Франции Фихте бросает его неугомонный жар в политическую деятельность. Сегодня он записался бы в какую-нибудь политическую партию, а тогда за неимением оных, он становится масоном. И сразу же берется за реформирование ложи на более демократических принципах

28 лет Юм издает на собственный счет "Трактат о человеческой природе". Книга была столь новаторской и столь противоречащей принятым тогда моральным нормам, что Юм готовился либо к славе, либо к судьбе Галилея и уже потихоньку сушил сухари и запасался теплыми вещами. Его упования оказались напрасными: весьма скудный тираж так и не был распродан. Однако "обладая от природы веселым и покладистым характером, я весьма легко перенес этот удар и с прежним пылом продолжил свои занятия философией".

Фихте становится поклонником Канта, ибо поэтом, правда, не очень удачным и очень неизвестным, он был уже давно. А к Канту он перебежал от Спинозы. Спиноза ему нравился своим атеизмом, а не нравился детерминизмом. Сам Фихте был деятельным человеком и крайне самоуверенным. Поэтому тезис Спинозы, что все, что делается в мире, определено заранее, ему определенно не нравился. У Канта ему импонировала именно идея свободной причинности. Причем если Кант эту проблему ставил в гипотетическом ключе, то Фихте однозначно решил: свобода воли есть и баста.

Точно так же он полагал, что каждый человек, каждая индивидуальность сама творит свою судьбу.

А Гегель переживает первую любовь. К модистке. Но жениться и не думает: "Никакая любовь не бывает столь сильна, чтобы заставить удалиться в пустыню, отказаться от удобств и жить одной только любовью". Этот человек полностью посвятил себя умственной деятельности, и на все остальное он просто не тратит душевных сил. Характерно, что ради своей науки (а философией в собственном смысле слова он тогда еще не занимается, вернее занимается наряду с другими предметами, в частности, политэкономией) он подавляет даже голос плоти, что сбивает с панталыку большинство нормальных людей.

Гегель публикует свою первую работу: перевод с французского писем швейцарского публициста Карта. Многие философы, писатели начинали с переводов, тогда как у нас, даже уже заявив о себе в печати, никто не допустит тебя до переводов

29 лет Фихте появляется в Кенигсберге и объявляется у Канта. Престарелый философ весьма доброжелательно отнесся к молодому человеку, и даже подыскал для него издателя.

Фантастический сюжет. Человек, никогда не учившийся на философа, всего год как занимается этой дисциплиной, а уже пишет труд (Фихте, конечно, учился в университете на теологическом факультете и какое-то минимальное, но вовсе не специальное представление о предмете философии имел). Известный философ, совершенно с ним до того незнакомый, помогает ему этот труд опубликовать. На этом чудеса в решете не кончаются. Публика посчитала, что труд написан самим Кантом, и с жадностью набросилась. К сожалению на труд, а не на самого Канта. Недоразумение вскоре выяснилось, и Фихте вмиг зажегся на философском небосклоне Германии, а поскольку после Канта философия в стране была в фаворе, то и Фихте стал всенемецкой знаменитостью. Возможно ли такое в современном мире, не говоря уже о России, где платные профессора так вцепились в свои кресла, что если бы и оторвали от него задницы, то только чтобы порвать возможного конкурента на гранты и гонорары в клочья.

За прошедший год Фихте, опробовав на друзьях свое "Я есмь Я", все же маленько поумнел и решил чуть-чуть дать задний ход. Он вдруг заговорил о не-Я. которое неразрывно связано с Я.

30 лет Юм публикует свои "Эссе о морали, политике и литературе". В отличие от чисто философского "Трактата" "Эссе" пользуются некоторым успехом, и он начал домогаться права преподавать в Эдинбургском университете. Его ходатайства были отклонены. Официально по причине его атеизма, в чем он никогда открыто не признавался, хотя по сути таковым был. Неофициально же, думаю, профессора ему припомнили, что сам он в вое время университета не кончал.

Гегель защищает работу на право читать лекции в университете "Предварительные тезисы диссертации об орбитах планет". Будучи полным нулем в астрономии, он ни грамма не сомневается, что может открывать там законы. На основе чисто умозрительных соображений он высказал идею, что расстояния планет до Солнца составляют ряд 1,2,3,4,9,16, тогда как астроном Тициус предлагал другой ряд 0,4,7,10,16,28, получающейся прибавлением числа 4 к членам ряда 0,3,6,12,24. Гегель утверждал, что этот закон получен чисто эмпирическим путем, и потому не может быть верным. Буквально в этом же году астрономы открыли ряд астероидов между Марсом и Юпитером. которые, как полагают современные ученые, являются осколком исчезнувшей планеты. То есть была подтверждена правота Тициуса, а не Гегеля.

-- Хер профессор, -- шутили кто кому не лень, -- не кажется ли вам, что ваша система не соответствует природе?

-- Тем хуже для природы, -- без тени смущения отвечал Гегель.

Здесь вполне высказался его философский метод: выдвигать общие идеи, строить на них систему, а потом выводить из нее конкретные факты. Глупостей таким образом он нагородил немало. Это было бы еще полбеды. Но отвратительной чертой Гегеля, с годами только набиравшей обороты, была самоуверенность. Он со своими выводами, прогнозами обсирался, и многократно, но никогда ни на грамм не отступал от своей позиции, в с критиками просто переставал общаться

31 год К живому, как ртуть, Фихте, как к никому другому подходит поговорка "Наш пострел везде поспел". Это можно отнести и к его успехам на женском фронте. В 18 лет он уже помолвлен. Но не на матримониальном, ибо от помолвки до женитьбы прошло 13 лет. Не только материальные проблемы, но и вопрос, а не свяжет ли брак руки полетам его философского парения, похоже, волновал Фихте в не меньшей степени.

Гегель обращается к философии. Не то, чтобы раньше он ею занимался. Занимался и много, но наряду с другими предметами. Теперь же отдает себя философии целиком. Внешняя причина очевидна: в Йенском университете освободилась вакансия профессора философии

32 года Ну вот. Жениться-то Фихте женился, благодаря ошибке публики стал знаменит и получил философскую кафедру у Йенском университете. Словом, живи да радуйся. Но разве может Фихте угомониться. Он тут же начинает издавать философский журнал, который тут же становится дискуссионным клубом: ибо Фихте дает на его страницах место всем: известным и неизвестным, обскурантам и прогрессивникам, идеалистам и материалистам, лишь бы высказывались интересно. Такая позиция до добра не доводит.

Неугомонность Фихте в своих воспоминаниях хорошо описал один из его слушателей. "Беспощадность и императивность его дедукций и положений мне вполне нравились, но, с другой стороны, мой свободный дух не смог подчиниться тому железному принуждению, которое последовательности ради стремилось подмять под себя все обстоятельства жизни. Фихте воистину был могучим человеком; часто я в шутку называл его Бонапартом философии, и много сходства можно было найти у них обоих. Не спокойно наподобие мудреца, а как бы сердито и воинственно стоял этот небольшой, широкоплечий человек на своей кафедре, и его каштановые волосы аккуратно обрамляли морщинистое лицо... Когда он стоял на своих крепких ногах или шагал, то казался вросшим в землю, на которую опирался, казался уверенным и непоколебимым в ощущении своей силы. Ни одного нежного слова не изрекали его уста и ни одной улыбки; казалось, что он объявил войну этому миру, противостоящему его Я, и стремился сухостью скрыть недостаток изящества и достоинств".

Совместно с Шеллингом Гегель начинает издавать "Критический журнал философии", в котором помещает и свои статьи

34 года Юм становится воспитателем слабоумного сына м. Аннодейла, а через год секретарем английского посла при итальянских дворах. Обе эти позиции помогли Юму войти в круг эдинбургских интеллектуалов самого высокого пошиба. Одним из них был молодой тогда, но достаточно известный писатель, позднее один из основоположников современной политэкономии, Адам Смит. Они крепко подружились и частенько встречались за выпивкой виски с водой. Или, как шутили эдинбургские остряки, Юм пил по преимуществу виски, а Адам Смит, известный трезвенник, воду.

35 лет Гегель становится экстраординарным профессором. Типичный мозгляк, вся жизнь которого протекала в ученых занятиях и лекционном зале. Все, кроме его собственных мыслей ему было по барабану. Он настолько не обращал внимание на окружающих, что его называли "деревянный Гегель". Его рассеянность была не столько милым чудачеством, сколько наплевательством на окружающих.

Однажды по рассеянности он явился на лекцию на час раньше. Заняв свое место на кафедре и не обратив внимание на состав слушателей, он начал читать. Студента, пытавшегося объяснять его ошибку, он просто не заметил. Профессор Августи, чья лекция полагалась по расписанию, подойдя к дверям и услышав голос Гегеля, решил, что опоздал на час, и поспешно ретировался. В три собрались студенты Гегеля, они уже узнали о случившемся и с любопытством ждали, как их учитель выйдет из положения.

"Господа, -- начал Гегель, -- когда сознание исследует самое себя, то в качестве первой истины, или, точнее, первой лжи, фигурирует чувственная достоверность. Прошлый раз мы остановились именно на этом, а час назад я получил лишнее подтверждение подобному обстоятельству"

36 лет Не удовлетворенный успехом своей философии среди профессионалов, Фихте схватил факел философии и понесся с ним в массы. Он начал издавать "Философский журнал" для популяризации своих идей. Главное внимание он уделяет логике. Ее он пытается вывести из самоочевидного и не требующего никаких предварительных обоснований принципа. Эту идею одобрил сам Кант.

Гегель заканчивает и отдает в печать "Феноменологию духа", в которой он пытается показать развитие сознания человека и человечества в ходе их всемирно-исторического процесса. Книга весьма богата содержанием и мыслями.

А в конце года Гегель попадает под колеса войны. В Йену вступают французские войска. Гегель видит в них посланцев свободы и полон воодушевления. Однако солдаты ведут себя так, как и положено вести солдатом в чужой завоеванной стране. Гегель, заметив на груди одного из них ленточку ордена Почетного легиона, взывает к их духу и гордости. На что получает в ответ: "Заткнись, грязная немецкая свинья".

В городе грабежи и пожары. Рассовав кое-как по карманам рукопись "Феноменологии духа", Гегель в ужасе покидает свой дом. Едва найдя пристанище у проректора университета, философ пишет письмо другу. Он выражает краткое сожаление о понесенных им убытках и пространно пишет о радости, наполняющей его душу: ведь он созерцал шествие мирового духа своими персональными глазами: "Я видел императора, эту мировую душу, в то время, когда он проезжал по городу на рекогносцировку. Испытываешь поистине удивительное чувство, созерцая такую личность, которая восседает здесь верхом на коне, охватывает весь мир и повелевает им"

37 лет Гроза, которая собиралась над непоседливой головой Фихте, как и следовало ожидать, разразилась. Играл, играл, играл философ с огнем, и доигрался. Годом ранее в его "Философском журнале" появилось две статьи, прямо противоположного мнения по одной и той же проблеме. Спор был пустяковым: возможно ли такое существование общественного порядка (Weltregierung -- как они высокопарно выражались тогда), которое бы не имело в качестве фундамента веру в бога. Фихте, как автор одной из статей утверждал, что нет. Его антагонист философ Фюрнберг, что да. Им бы в наше время, и они бы на примере Советского Союза убедились бы в правоте Фюрнберга.

Однако тогда сама постановка вопроса казалась крамольной, и после года разбирательств и препирательств журнал закрыли, а Фихте отлучили от университета. Философ был до глубины души возмущен несправедливостью, не столько потому что он-то как раз в этом споре занимал "правильную" по тогдашним меркам позицию, а сколько потому что покусились на его право давать в редактируемом им журнале разные точки зрения.

Не менее его возмутило применение к нему правила "Что позволено Юпитеру, не позволено быку", ибо он как раз-то и оказался этим быком. В то время как Юпитеры вполне откровенно манкировали уважением к религии. Один спинозист -- а тогда в ходу была формула "спинозист=атеист" -- Гердер является главой церкви и откровенно излагает в печати воззрения, похожие на атеизм, как одно яйцо на другое.

Другой же его единомышленник, Гете, не менее откровенно насмехается над Библией и евангельскими легендами, и публикует эпиграмму, в которой сравнивает Гердера с Христом: а именно, у Христа был в подчинении всего один осел, у Гердера же их целых 150 -- членов верховной церковной консистории.

Гегель покидает профессорскую кафедру. Во-первых, профессорская плата, и так скудная, существенно потощала в военных неурядицах. А, во-вторых, философ с точки зрения и морали и нравственности оказывается не на высоте, будучи и аморальным и безнравственным. У него появляется сын от супруги хозяина дома, где он жил. Из профессоров его выгоняют по собственному желанию, и то только потому, что фрау, у которой это был уже третий внебрачный ребенок, отказалась от судебного преследования.

Но неморальность его даже не в поведении внебрачного ребенка, а то что Гегель не отрекаясь от него, фактически бросил его на произвол судьбы и обрек на нищету и голодную смерть. В прямом, а не переносном смысле слова. Словом, как Спиноза был образцом нравственности среди философов, так Гегель образец безнравственности

38 лет Юм публикует "Принципы морали". И хотя публика опять прошла мимо, не потрудившись даже заглянуть в текст, Юм получил несколько шершавых отзывов от духовных особ, которые не очень его задели, но убедили, что хоть кто-то его читает и тем доставили ему нечаянную радость.

Фихте так и не добившись обновления масонства на демократической основе, покидает его.

Гегеля, ставшего после незадачи с женой хозяина, редактором газеты, турнули и оттуда, а саму газету закрыли. Гегель, такой острожный и законопослушный, весь рассыпался в догадках. Биографы узнали о причине лишь в XX веке. Был найден номер газеты, вызвавший высочайшее неудовольствие. Там красными чернилами были обведены слова: "Господин коммерсант Гофман получил от его величества короля Баварии золотую табакерку, украшенную жемчугами, а супруга и мадемуазель дочь по красивому ожерелью каждая".

То есть Гегель второй раз пострадал по адюльтерной части, не если в первый раз за свои грехи, то теперь за невольно вскрытые им грехи августейших особ

39 лет Юм кончает мотаться по Туринам и Миланам, где он два года до этого исполнял обязанности секретаря посольства и оседает снова в имении своего брата, изучая среди полей и овечьих стад древнегреческий, посещая литературные кружки Эдинбурга и публикуя "Исследование, касающееся человеческого познания", где излагает те же идеи, что и в "Трактате...", но более сжато и продуманно. Это произведение ничуть не теряя в философской глубине и силе, вполне доступно для чтения любому образованному человеку и может одновременно быть отнесено как к философским, так и к литературным произведениям

41 год Юм окончательно поселяется в Эдинбурге. Его привлекают к суду за атеистические взгляды, и по настоянию друзей, он должен под присягой подтвердить, что он добропорядочный христианин и англиканин. Несмотря на злобу святош друзья находят Юму место научного сотрудника, говоря современным языком, при Библиотеке коллегии адвокатов. Это была синекура в чистом виде. Ничего не делая, Юм получал хорошие деньги.

Но это "ничего не делая" он употребил с пользой для человечества. Оказавшись в самом логове громадного книгохранилища, Юм использовал его богатства для работы над своей "Историей Англии", считающейся у англичан не менее классическим трудом, чем его философские опусы.

Был интересен его подход к делу. Он, как и позднее Вальтер Скотт, "ужаснувшись громадой материалов", начал с изучения довольно-таки близкой к нему по времени эпохи: периода Славной революции и постоянно сползал вниз по времени, немного не дойдя до кельтской эпохи.

Гегель уже три года преподаватель гимназии в Нюрнберге. Его профессорские похождения в Йене забыты, он уважаемый член общества. А какой же уважаемый член общества может быть холостым? И Гегель женится в 41 год. По-философски. Жена не красавица, но и не уродина, приносит ему приличное приданое, но не богатство, молодости у нее как не бывало, но пожилой ее никак не назовешь

42 года Гегель выпустил первую и вторую часть главного своего труда "Наука логики". Когда несколько позднее французский философ Конт попросил его кратко изложить философскую систему Гегеля на французском языке, тот ответил: "Это невозможно сделать кратко и невозможно на французском". Я пытался читать эту "Науку" и также многочисленные комментарии к ней, и могу сказать, что на русском это тоже невозможно, а, возможно, невозможно и на немецком.

И скорее всего в общем это какая-то белиберда. В общем, но не в частностях. По отдельным местам чтение "Логики" просто дух захватывает (разумеется, не абсолютный, а персональный читателя)

45 лет Фихте выступает в Берлине с публичными речами, которые в следующем году были отпечатаны в знаменитой брошюре "Обращение к германской нации". В этих речах он нападает на всех: на немецкие правительства, на немецких дворах и третье сословие, а по совокупности достается и немецкому народу. Всех он клеймит позором за апатию, мелочность интересов -- ну словом настоящий германофоб по современной терминологии.

А за что же он выступает? За чистоту немецкого языка -- лозунг отнюдь не филологический, а политический, ибо тогда то, что называется немецким языком, процветало исключительно в литературе. В обиходе же, и даже в официальных документах, каждая провинция говорила по-своему. Выступает он и против заискивания перед чужими странами. и прежде всего перед французами. Он призывает к созданию единого немецкого государства, и чтобы торговое сословие играло в нем ведущую роль, и чтобы изгнать из Германии всех ненемцев и вообще отгородиться от мира и Европы китайской стеной.

Речь реакционная, но нельзя не обратить внимание на безрассудное мужество философа. Германия тогда в лице Пруссии, самого крупного немецкого государства, потерпела поражение от французов, и Берлин был ими оккупирован. То есть по существу Фихте призывал к борьбе с оккупантами. Такое выступление вполне могло стоит философу отделением головы от плеч, если бы не какое-то странное презрение Наполеона к философам, как к крикливым, но безобидным пустобрехам. В чем он, в общем-то не ошибался: речь Фихте была встречена аплодисментами берлинских хлюпиков и ни к каким видимым последствиям не привела. До поры до времени

46 лет Эти годы были самыми плодотворными для Гегеля. Но если присмотреться к его не философской биографии, а жизненной, то она представляется сплошными метаниями и хлопотами в поисках хлеба насущного, то есть кафедры философии. После того как его погнали из Йены за разврат, хотя и без пьянки и дебоша, ни один университет не берет его к себе, и он вынужден довольствоваться то местом редактора провинциальной газеты, то учителя гимназии (очевидно, его слава развратника была недостаточно велика, чтобы поручить ему воспитание совсем еще юного поколения).

И только в 46 лет он наконец получает предложения занять кафедру философии. Сразу три -- из Мюнхена, Берлина и Гейдельберга. Гегель выбирает Гейдельберг.

А тем временем выходит второй том (третья часть) "Науки логики"

48 лет Гегель покидает Гейдельберг и до конца жизни устаканивается в качестве профессора Берлинского университета.

Любопытно, что еще в Гейдельберге зашел спор между тамошним королем и ихним парламентом о конституции. Соль спора состояла в том, что как раз король предлагал ввести достаточно прогрессивную для тех времен конституцию, в то время как бюргеры упирались и требовали, чтобы все оставалось по-старому.

Гегель внимательно следил за этим спором -- он вообще был склонен интересоваться политикой -- и уже в Берлине дал ряд статей с разбором позиций сторон. Пикантность гегелевских статей состоит в том, что писал он для газеты, то есть для широкой публики. И оказалось, что Гегель вполне может оставить свои философские ужимки и выражаться, когда надо, простым, убедительным и всем доступным языком

51 год Выходит в свет 1 том "Истории Англии" Юма, и писатель наконец-то добивается некоторой популярности не только у интеллектуалов ("Доктор Херинг, главспец по истории Англии, и доктор Стоун, главспец по истории Ирландии послали мне замечания не слишком обескураживающие"), но и широкой публики, причем не только в Шотландии, но и в Англии. Читателей возмущала жалость, которую Юм высказал по отношению к казненным Карлу I и его фавориту Страффорду

52 года В качестве советника секретаря английского посольства Юм попадает в Париж, где сразу был принят с распростертыми объятиями во всех модных тамошних салонах. Он, к своему удивлению, оказывается в центре внимания содержательниц тамошних салонов, "тем больше, чем старательнее я пытался уклониться от этих знакомств". Но нет худа без добра, и в этих салонах завязывается его дружба с Руссо, Дидро, Гольбахом и мн др.

Не дожив нескольких недель до дня рождения, умирает Фихте. Умирает от тяжелой болезни, но умирает прожив достойную жизнь. Один из немногих философов, который оправдал свою философию свой жизнью. Он утверждал, что Я есмь и это Я есмь реализуется в противоборстве с не-Я, в активной деятельности, борьбе. И он боролся.

В 1813 г под Лейпцигом состоялась т. н. "битва народов", гигантская не только по масштабам того времени, но и современным. Погибло с обеих сторон ок 100 тыс., но кроме того, масса солдат заразилась т. н. лазаретным тифом из-за гниения трупов. Болезнь распространилась и на гражданское население. Потери в разы, если не в десятки разов превосходили боевые.

Фихте работал по организации госпиталей, помощи раненым. Именно в госпитале заразилась лазаретным тифом ухаживавшая за ранеными его жена, а от нее и сам философ. Жена перемогла болезнь, Фихте -- нет

53 года Гегель читает курс лекций "Философия природы". Здесь он подытоживает итоги развития естественных наук и дает свои собственные прогнозы. Великий немецкий химик Оствальд почти столетие спустя так рецензировал профессорские опыты:

"Как будут вести себя англичанин, француз и немец, если им предложат описать свойства верблюда? Англичанин отправится в Африку, застрелит животное, отдаст набить из него чучело, которое затем выставит в музее. Француз пойдет в Булонский лес и, не обнаружив там верблюда, усомнится в его существовании. Немец же запрется в кабинете и будет конструировать свойства верблюда из глубины своего духа"

55 лет Юм помогает гонимому всеми Руссо устроиться в Англии. Но вскоре дружбе приходит конец, и, как и многие другие, Юм оказывается в числе врагов и преследователей Руссо. По мнению последнего. Это тем более странно, что Юм обладал общительным и дружелюбным характером. "Говорят, что философы народ неуживчивый, -- говорил он, -- но вот я, хотя и считаюсь философом, у меня нет ни одного врага". И немного помолчав добавил: "Если не считать всех атеистов, всех христиан и всех деистов"

58 лет Юм окончательно поселяется в Эдинбурге, продолжая свои ученые занятия в Библиотеке коллегии адвокатов. Живя счастливой жизнью, наслаждаясь учеными занятиями, радостями домашнего очага, состоящего из него самого, служанки и кота, и иногда тоскуя по Парижу, его салонам и высокоученым беседам. "Ну что мой друг хандришь? Мешает спать Париж?" -- журил его Адам Смит. -- "Но ты учти, что моды на философов у дам проходят быстрее, чем моды на шляпки. Так что перестань, не нужно про Париж".

Но счастье в этой жизни вещь недолговечная. И вскоре обнаруживается и другая проблема: рак печени

62 года Хотя Гегель и вел правильный и здоровый образ жизни, но не уберегся от свирепствовавшей тогда холеры. Заразился и умер

65 лет И Юм умирает в этом же возрасте. А под конец жизни насолил-таки своим врагам, вызвав их бешеную ярость. Последние часы его жизни описал Адам Смит. И встретил смерть Юм не просто достойно, а мужественно. И вот как раз этим мужеством он и вызвал ярость всех святош. Атеист, по их мнению, должен был кататься по полу, молить у бога прощения и ни в чем не находить утешения. Мужество атеиста перед лицом смерти было позором для всех верующих: так считали его враги.

ДОБАВЛЕНИЯ

1738 "Трактат о человеческой природе" Дэвида Юма.

В этом трактате Юм изложил довольно интересную и оригинальную концепцию человеческой морали на основе психологии. Чтобы немного разобраться, о чем в ней речь, нужно хотя бы кратко остановиться на своеобразной философской терминологии философа. Юм считал, что знание основано на опыте, которое состоит из восприятий, переработанных человеческим сознанием в идеи. Скажем прямо, определение не ахти и особой ясностью не отличаются. С идеями все более или менее понятно: это то, что носится в нашем сознании.

Только не нужно путать юмовские ideas с нашими идеями: идея коммунизма, прекрасная идея. Это тоже относится к ideas, но также и идеи стола, дерева -- всех предметов, а также воспоминания, чувства и др.

Под впечатления же (impressions) Юм подводит perceptions, то есть как раз то, что ты видим, слышим, щупаем и emotions -- эмоции -- чувства холода, тепла; радость, боль. В свою очередь идеи так же могут быть источником perceptions и emotions: увидел как мужчина целует женщину, отразил на своей сетчатке и хрен с ними, а потом стал переворачивать это в памяти и вдруг понял, что баба-то была твоей женой, и как током ударило. Но в любом случае, если проследить всю цепочку до самого начала, первичны все же именно perceptions.

Важно также подчеркнуть, что идеи обладают свойством свободно вступать друг с другом в предосудительные связи, в ассоциации. Отсюда идеи стола, здания, конституции. Ведь в непосредственном восприятии нет никаких ни столов, ни зданий, ни конституций, а только цветовые пятна, звуки, тактильные ощущения.

В свою очередь emotions делятся собственно на emotions и affects -- аффекты, единственное отличие которых от простых эмоций то, что они сильнее, то есть говоря обыденным языком -- страсти. Но именно различие между просто эмоциями и аффектами и есть краеугольный камень юмовского учения о морали. Их взаимодействию и посвящена большей частью его психологическая доктрина.

И чувства и аффекты имеют двойную природу: каждому из них соответствует его противоположность: приятное -- неприятное, красивое -- безобразное, любовь -- ненависть. Они как тамары постоянно ходят парами.

Аффекты рождаются из чувств, но чувство только тогда перерастает в аффект, когда оно имеет отношение к вам. Допустим, красивая женщина вызывает чувство приятного, а некрасивая -- хотя, конечно, где это вы видели некрасивых женщин, -- не очень. Но если эта красивая женщина ваша жена, то чувство приятного переходит в любовь или гордость. Напротив, если же она жена или, что еще хуже, подруга вашего врага, или она ваша жена, но вам изменяет, то ее красота рождает в вас ненависть или униженность. Особенно если, допустим, враг увел ее из вашего стойла.

Вот все эти различные аффекты Юм и рассматривает один за другим в своем труде.

1748 Выходит "Исследование о человеческом познании" Д. Юма

"Нет ничего в нашем познании, чего бы прежде не было в ощущениях", -- проверещал Юм не в первый и не в последний раз в истории философии. Только в отличие от своих предшественников и последователей он довел эту мысль до конца, протащив ее через весь ворох философских проблем.

Центральным понятием юмовской философии является "идея". Научная идея, умная идея, идея бесклассового общества -- все это туда. Но также к идеям он причисляет и обретающиеся в сознании предметы, Закрываем глаза и представляем себе, скажем, автоколонну или красный цвет, сидим в тишине и воспроизводим в уме целиком оперу Верди и отдельные мелодии -- и это тоже идеи. Как и грусть-тоска, снедающие молодца, сожаления об утраченных возможностях.

Все эти идеи так или иначе приходят из ощущений, даже если сцепляясь друг с другом, образуют какие-нибудь странные сочетания -- кентавра или редактора, как разумное существо. Это понятно. Более или менее. А вот идея бога или электромагнитной индукции -- то есть так называемые абстрактные идеи -- какому ощущению они соответствуют? Они-то откуда берутся они в нашем сознании?

Вот в чем увидел загвоздку Юм, которая ему не давала ни спать ни есть. Особенно сильно его напрягала идея причины. Вот два совершенно непохожих события: встает солнце и нагреваются камни. Солнце мы видим, камни мы ощущаем. А где мы видим или каким органом тела ощущаем причину, и почему мы решили, что именно солнце является причиной нагревания камней -- этого Юм никак не мог взять в толк.

На этот вопрос он ответил двояко. В данном труде он все свалил на привычку. Мы де и наши предки тысячу раз наблюдали, как при достаточно длительном пребывании солнца на небосклоне все вокруг нагревается. Эта ощущение, многократно повторяясь, рождает ощущение привычности. И вот это ощущение привычности мы и называем причиной и вполне уверены, что если такое действие солнца неизменно наблюдалось миллионы раз, то и дальше оно при похожих условиях будет наблюдаться.

Мысль хорошая, но не додуманная до конца. Ощущение привычности -- это хорошо, но каким образом ощущение привычного перелопачивается в сознании в абстрактную мысль? Поэтому в своем первом труде "Трактате о человеческой природе" Юм дает несколько иную концепцию причинности. В которой однако как истинный скептик тут же, не отходя от письменного стола, начинает сомневаться.

Вот лежит себе человек на диване, а может быть на травке и вместе с камнями греется себе на солнышке. "А не пора ли мне приняться за дело," -- думает он, -- "огород-то чай не копан. Или лучше еще полежать: авось усеется". То есть он может по желанию встать и пойти копать, а может и продолжить лежать. Вот именно из этой мысли, или точнее ощущения усилия, которое он, человек, по своему желанию может делать, а может и не делать (называемое nisus) и рождаем понятие причины.

Понятие причины вызвало целую бурю вопросов у самого Юма и повело к ревизии багажа всех накопленных человечеством философских идей. Например, категории случайности и необходимости. Утвердившаяся в новом европейском мышлении благодаря развитию механических идей мысль о том, что в природе нет случайностей, и если бы человек мог окинуть умственным взором всю цепочку предметов и их состояний, то он мог бы все предсказать с точностью до запятой, Юм опрокинул одним махом.

Ведь если человек может по желанию копать, а может и не копать, то каждый раз своим решением он запускает новый причинный ряд и все расчеты взаимодействия явлений летят насмарку. Однако, как подлинный скептик, Юм ничего не утверждает, а во всем сомневается. Он даже сомневается в том, что человек может по своему желанию копать, а может и не копать. Пожелать то он, конечно, может и того и другого, но, какое бы желание он не привел в действие, внимательно исследовав всю цепочку причин и следствий, мы, возможно, залезши в физиологию, установили бы, что это решение принято однозначно и другого принято быть не могло.

Юм вполне резонно замечает, что то, что кажется случайным с точки зрения отдельного индивида, является закономерным, если мы посмотрим на действия этого же субчика со стороны:

"Узник, не имеющий ни денег, ни влияния, сознает невозможность бегства не только при взгляде на окружающие его стены и решетки, но и при мысли о неумолимости своего тюремщика, и, пытаясь вернуть себе свободу, он скорее предпочтет воздействовать на камень и железо, чем на непреклонный характер сторожа. Тот же узник, когда его ведут на эшафот, предвидит, что неизбежность его смерти в такой же степени обусловлена верностью и неподкупностью его сторожей. как и действием топора или колеса. Он мысленно пробегает определенный ряд идей: отказ солдат согласиться на его бегство, движение рук палача, отделение головы от туловища, кровоистечение, судорожные движения и смерть. Здесь перед нами связная цепь естественных причин и волевых актов; наш ум не чувствует разницы между теми и другими, переходя от звена к звену, и так же уверен в наступлении будущего события, как если бы оно было соединено с объектами, наличествующими в памяти или в восприятии, цепью причин, спаянных друг с другом тем, что мы обычно называем физической необходимостью; связь, известная нам из опыта, оказывает одинаковое влияние на наш ум независимо от того, будут ли связанные друг с другом объекты мотивами, хотениями и поступками или же фигурами и движениями".

1790 "Основы наукоучения" Фихте.

Cogito ergo sum Фихте переделал в "Я есмь Я". Это маленькая переформулировочка стала краеугольным камнем всей его философии. И означала разрыв со всей предшествующей философской традицией, идущей еще от Платон и Аристотеля.

В центре всей философской проблематики стояла проблема взаимоотношения субъекта и объекта, и были эти взаимоотношения, чтобы не сказать больше, недружественными. Субъект -- это отдельная человеческая единица, объект -- это все вокруг него: дома, камни, велосипеды и прочие транспортные средства -- короче природа и общество

Проблема состояла в том, чтобы понять, каким образом природа -- объект -- попадает в субъект -- человеческое сознание. Одни, материалисты, считали, что человек воспринимает своими чувствами окружающий мир, и эти впечатления, как желудок пищу, переваривает в понятия и теории. Другие, идеалисты, в своей крайней и последовательной концепции полагали, что все идеи заложены внутри человека, а существует ли мир реально за завесой ощущений, даже и судить не моги.

По сути же и идеалисты и материалисты рассматривали человека, как пассивное существо. Человек -- есть человек познающий. Дудки, сказал Фихте. Я прежде всего действую, не природа отражается в моем сознание, а мое Я бурлит и рвется наружу. И если я чего-то там познаю, то только в ходе своей деятельности. Человек. как бы говорит Фихте, и даже не человек, а Я -- есть активное, а никакой природы вообще нет. Есть Я и только Я, а всякая там природа порождается в ходе моей деятельности. Таким образом Фихте решил проблему, мучившую философов: каким образом пассивная материя может воздействовать на сознание. Не материя воздействует на сознание, а сознание своей активностью долбает как дятел материю.

Ох уж и досталось Фихте за таковую самонадеянность. "Оказывается, говорили его критики, нет ни нас, ни короля, ни бога, а есть только один Herr Фихте и его непомерно раздутое Я. Фихте дал небольшой задний ход. Типа я это не Я, и философия не моя, а МОЯ, то есть не его конкретного смертного я, а абсолютного и всеобъемлющего Я. Некоторые последователи философа даже утверждали, что речь идет не о Я, а скорее о МЫ.

Но из песни слова не выкинешь. Я -- это в общем-то очевидность. Даже самый зачуханный и неразвитый колхозник или современный депутат отлично понимают, что Я это Я. А все остальное, даже и близкие и родные, это где-то там ближе или дальше, но уже не-Я.

Еже один важный момент в философии Фихте. Это не-Я неразрывно связано с Я. В самом деле, тот простой факт, что каким бы внешний мир не был внешним, но он непременно существует. Хотя бы потому, что Я не может все кроить по своему произволу. Я бы хотел быть всемогущим, и жить вечно и быть всегда сильным, здоровым и красивым, но оно как-то в жизни не получается. Приходится волей-неволей признать, что и не-Я имеет свои права.

К тому же. Невозможно Я даже представить себя без не-Я. В самом деле, где оно обретается это Я? Ведь нет ни природы, ни вещей, ни пространства, ни времени. Даже и простое "я", а не Я трудно представить без внешнего мира. Ведь все наши чувства, мысли, воспоминания, эмоции -- все это переработанные сознанием предметы внешнего мира.

Да и как бы Я проявило себя, на что бы оно опиралось, чему бы оно противостояло, если бы не было среды, которая помогала бы и одновременно мешала ему? Однако до конца не-Я так и не было признано. Не-Я, оказывается, это эманация, порождение нашего Я, этакая навязчивая игра воображения, которая однако не подчиняется Я.

И в обоснование своей мысли Фихте не будь дураком сослался на авторитет бл Августина, который у христиан так же высок. как и авторитет священного писания. А Августин писал, что человеческая воля, это какая-то полная хрень. Вот допустим, я захотел поднять руку, и я ее поднял, А мог бы и не поднять. Но вместе с тем вот я увидел такую женщину, что ой-ей-ей, и тут же в моих штанах нечто зашевелилось. И я захотел, чтобы оно не шевелилось, а оно не повинуется мне и все тут. То есть мое же собственное желание идет против моей же собственной воли. Вот и получается, что Я и не-Я, оба во мне, но не во всем они со мной согласны, а имеют свою собственную жизнь

1798 Фихте начал издавать "Философский журнал" для популяризации своих идей. Главное внимание он уделяет логике. Ее он пытается вывести из самоочевидного и не требующего никаких предварительных обоснований принципа. Эту идею одобрил сам Кант.

В самом деле. Всем известны философские категории, даже тем, кто в философии ни бум-бум: качество и количество, возможность и действительность, причина и следствие. Ввел эти категории Аристотель. Но откуда он их выкопал? Почему именно эти категории, а не другие, допустим добро и зло, бесконечность и ограниченность, масло и селедка? Сам Аристотель никаких обоснований на этот счет не дал. А главное, не указал принципа, на основании которого он и развернул свои категории.

Для Фихте, понятное дело, таким принципом было "Я есмь Я". Таким образом сама собой вот уже обосновывается одна категория: тождество. Далее. Если есть Я, то должно быть и не-Я. Просто грамматически, преобразованием утвердительного предложения в отрицательное. Так появляется категория противоречия или противоположности. Но они не могут существовать обособленно. Должно еще быть что-то третье, чтобы их объединило. Вот вам и третья категория "синтез".

А вот здесь у Фихте возник небольшой затор: а что такое синтез? Фихте чо-то там промямлил про некоторое абсолютное Я, но ничего вразумительного никто до сих так и понять не может. Тем не менее его идею подхватил Гегель в своем знаменитом третьем законе диалектики: тезис-антитезис-синтез.

Все это хорошо и красиво на бумаге, но как быть с оврагами? Ни Фихте, ни Гегель здесь к проблеме даже не подошли. А овраги, это каким образом фихтевская логика может работать при выработке понятийного аппарата научной или политической теории.

Проблему тезиса-антитезиса-синтеза попытался воплотить в своем учении о прибавочной стоимости Карл Маркс. Вот он вводит категорию стоимости. "Стоимость" есть труд, а труд есть стоимость. Я есмь Я. Но если есть стоимость, должна быть и не-стоимость. Сказано сделано: нестоимость это то, что не стОит, то есть полезность вещи самой по себе, безотносительно к тому, заложен в ней труд или нет.

А где же синтез? А вот и он. Товар это и есть синтез. Он обладает стоимостью, поскольку произведен трудом. Но он и обладает полезностью сам по себе: кушается, носится, пьется, да еще как. Но и стоимость и полезность находятся в одной и той же вещи и никак из нее выделится самостоятельно не могут. Если вещь полезна, но в ней нет стоимости, ты ее не продашь: любовь, дружба, лунный свет. Если в вещи заложен труд, но пользы от нее нет, никому она не нужна, разве лишь покупатель влупит ее человеку обманом, типа планшеты китайского производства.

Вот вам отыскался и синтез.

Однако, кроме Маркса. что-то невидно кто бы еще из ученых или практических деятелей руководствовался этой логикой. Вопрос остается открытым.

Фихте, Гегель, Маркс пытались нащупать движение в понятиях. Закон противоречия замечательно отражает это движение и в силу своей очевидности, не нуждается в особой демонстрации. Вся история человечества или отдельных сфер деятельности -- это бесконечное колебание между противоположностями. Царит диктатура, и ей не смену обязательно приходит демократия или ее суррогат. Но демократия в силу своей разнузданности ранее или позднее приходит к краху и естественным путем перерождается в диктатуру.

Эпохи безнравственности сменяются эпохами строгости и целомудрия, а устав от воздержания, люди снова кидаются в разврат. Люди ждут от искусства отражения в нем своей жизни. Но через какое-то время устают от бесконечного тиражирования своих проблем: дома жена надоела, приходишь в театр, а там тебе полощут мозги теми же семейными проблемами, которыми ты и у себя дома сыт по горло. И нужно что-нибудь этакое необычное, сказочное, фантастичное. Но и необычное в свой черед надоедает и хочется чего-нибудь домашнего, уютного. И люди снова кидаются к реализму.

И таким образом все возвращается на круги своя. И все же возвращается не так, чтобы повторять прошедшее. Античная демократия -- это не демократия современная, а нынешние авторитарные режимы это не восточные деспотии. Так есть ли какой закон, который бы учитывал эти изменения? ДолжОн быть, но не придуман. Пока.

1801 Гегель защищает работу на право читать лекции в университете, предоставив "Предварительные тезисы диссертации об орбитах планет"

Среди всякой шелухи в работе Гегель выдвинул протопринципы своей философской системы, и первый из них звучал так: "Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия -- критерий заблуждения". Весьма дерзкое заявление, ибо не только в философии, но и в науке и в обыденной жизни как раз противоречие в высказывании и есть критерий заблуждения.

Вроде того, как был х. Насреддин судьей. И вот выступает перед ним истец. Насреддин слушает его слушает. Очень убедительно. "Ты, я думаю, прав," -- говорит он. "Да как же прав?" -- не соглашается ответчик и начинает доказывает свое. "Хм", -- поразмыслил Ходжа. -- "Ты, я думаю, тоже прав". И тут жена Насреддина отводит его в сторонку: "Послушай, я глупая женщина и ничего не понимаю. Но если двое говорят прямо противоположное, то они не могут быть одновременно оба правы". -- "Это надо же. Думаю, ты тоже права".

Но мысль Гегеля здесь та, что если противоречива сама действительность, то и отразить ее можно только через внутренне противоречивые понятия. Чтобы уяснить себе, что талдычит Гегель, нужно проследить его мысль в этом вопросе до конца.

Как на две противоположности Гегель обращает внимание на тождество и различие. Нет абсолютного тождества и нет абсолютного различия. Даже единичная вещь не тождественна сама себе, человек в юности не тот же, кем он стал в зрелости. И вместе с тем все люди, и мужчины и женщины, в чем-то друг на друга похожи, то есть в определенном смысле тождественны.

Различие доведенное до предела есть противоположность. Противоречием же оно становится тогда, когда противоположности неразрывно связаны в одном и том же предмете. Человек противостоит природе, но он же ее неотъемлемая часть. Один и тот же предмет одновременно и предмет вообще, и предмет в частности: конкретный, единичный. Любой закон природы ли, общества и идеален и реален.

Последним свойством ловко играл в своем "Капитале" Маркс. У него товар обладает одновременно и потребительской и меновой стоимостью. Рабочий, выполняя работу, занят и абстрактным и конкретным трудом и т. д.

1802 Совместно с Шеллингом Гегель начинает издавать "Критический журнал философии", в котором помещает и свои статьи. Очень важна пятая из статей Гегеля, размещенная в этом журнале.

В ней он трактует проблемы морали и нравственности. А что, это не один хрен, ни одно и то же? Что в лоб, что по лбу. Гегель пока только мычит в ответ. Полностью обсосал он эту проблему много позже.

И вот до чего он додумался. Мораль и нравственность -- это не одно и то же. Мораль -- это моральные принципы, выработанные человечеством и закрепленные в "Моральном кодексе строителя коммунизма", моисеевых заповедях, нагорной проповеди, аналектах Конфуция...

Напротив, когда нормы морали пропущены через собственное Я, через опыт и размышления, и стали не только внешними ограничителями, но и внутренним убеждением, тогда Гегель говорит о нравственности.

Следование моральным принципам рождает моральных уродов. Внешне человек соблюдает все нравственные нормы, а по сути он лицемер и сволочь, выполнение моральных законов не сопряжено у него ни с пониманием их, ни с его собственной совестью. "Не укради". А если все вокруг воруют? "Не укради все равно". А если мои дети погибают с голоду? "Один фиг, не укради, и баста".

Но если формальное следование нормам морали рождает моральных уродов, то неукоснительное следование своему нравственному долгу рождает напротив уродов нравственных. И католики, и протестанты -- все они действовали во имя своих убеждений, и шли ради них порой и на костер, а до этого похода без зазрения совести резали друг друга, и те и другие будучи убежденными в своей правоте. Особенно заметны такие нравственные уроды в переломные эпохи, когда энтузиасты с горящими глазами во имя высоких идей готовы все сокрушать вокруг и делают это с чистой совестью.

Так что мораль без нравственности плоха, да и нравственность без оглядки на мораль тоже до добра не доведет

1806 Гегель заканчивает и отдает в печать "Феноменологию духа", в которой Гегель пытается показать развитие сознания человека и человечества в ходе их всемирно-исторический процесса. Книга весьма богата содержанием и мыслями.

Одна из идей книги это мысль, что отдельный индивид проходит те же этапы развития, что и все человечество: рождение, детство, юность и старость. Допустим, древние греки породили такую науку как геометрия. То что у греков было предметом научных исследований, сегодня является школьным предметом. От геометрии человечество перешло к механике, математике; точно так же отдельный индивид изучает эти дисциплины в старших классах и на ранних курсах в университете.

Потом настает черед более серьезных наук: ядерная физика, астрофизика -- это уже зрелость человечества и занятие для зрелых умов. Эту идею дополняет мысль о совпадении развития универсума -- у Гегеля это абсолютная идея -- и процесса познания или совпадения логического и исторического

1812 Гегель выпустил первую и вторую часть главного своего труда "Наука логики", в которой он высказал много интересных философский идей. Вот есть в философии такая проблема: что есть существование и что есть действительность. Она возникла еще в античные времена и мусолится до сих пор. Внес сюда посильный вклад сюда и Гегель.

На первый взгляд проблема ни о чем. Все что есть в действительности, то и существует, а чего нет, то и не существует. Гегель посчитал, что можно здесь высказаться как-то позаковыристее. Существованием обладает все, что есть. Существует то, что существует. А вот действительно лишь то существование, которое укоренено в сущности, основано на сущности. То что существует, но не имеет сущности, то и не действительно. Или как объяснял Гегель ситуацию, когда у него не было денег: "Я существую, но я не есмь".

Пример из нашей жизни. Существуют в нашей стране классические университеты, да не только в столицах, но и в региональных центрах. Ведут набор, расположены по определенному адресу, аккредитованы по всей форме в Министерстве образования. То есть они есть, и не только по бумаге, но и по факту. А вот в действительности их нет. Потому что они не укоренены в сущности.

А какова сущность классического университета? Это университет, опирающийся на изучение классических знаний. А что такое классические знания? Это знание классиков. А кто такие классики? Это классические авторы, и чтобы не задавать еще одного вопроса, дадим сразу ответ: классические авторы -- это авторы писавшие на древнегреческом и латинском языках и исключительно в античные времена.

Штука не пустяковая. Ибо без знания антиков наука и искусства повисают в воздухе. У них нет фундамента. Приезжает, допустим, немец, говорит по-русски почти что как ты, а может и получше (я с такими много имел дела у себя в университете: родившиеся в СССР или в Германии от советских родителей, и еще не немецкие немцы, но уже и не немцы русские). Ты вставляешь в разговоре "да прорубили мы в Европу окно, как бы закрыть его". А он морщит лоб и не понимает, о чем речь. "Какое окно, кто прорубил?" Потому что Пушкин для него пустой звук, он уже учил литературу по Гете. А мы не понимаем Гете.

Те же, кто имеет классическое образование, отлично понимают друг друга, к какой бы национальности они не принадлежали. Гораций, Гомер, Марциал у них общие. Это во-первых. Но и Архимед, Платон, Эвклид у них тоже общие, ибо люди, кончавшие классический университет, сдавали и литературных и научных авторов. Поэтому Уайльд, Гюго, Гете могли понимать физику, а Пуанкаре, Ом, Максвелл не только читали стихи, но и сами пописывали их.

Это и есть классическое образование, которое дает классический университет. Хоть один наш университет, включая Московский и С-Петербургский, дает подобное образование? Да у нас не то что физики обалдуи по части лирики, а лирики по части физики. У нас два физика из разных областей говорят на разных языках. Вот и получается, что классические университеты по названию у нас существуют, а по сути нет.

1816 Выходит второй том (третья часть) "Науки логики", где Гегель продолжает разъедать ядом парадоксов одну философскую категорию за другой. Добрался он и до коренного вопроса философии: "Что есть истина"? Ну это знают все. Истина есть соответствие понятия о предмете самому предмету. Так-то оно вроде и так. А если сам предмет не соответствует понятию о себе, то будет ли понятие о нем истиной? Ась?

Что за чушь? Чушь, говорите? А вспомните-ка про классический университет. Вот вам предмет -- классический университет. У него есть адрес, аккредитация, все честь по чести. Но по сути, как мы уже где-то писали, таковым он не является. И если вы попытаетесь понять, как этот университет функционирует и поимеете правильное представление о нем, то будете ли вы обладать истиной в последней инстанции? В данном случае будет ли ваше понятие о классическом университете истиной, хотя о российском университете оно и будет правильным?

Таких примеров из жизни можно нашкрябать немало. Государство называет себя демократическим. Есть выборы, парламент, разные партии, одни из которых называются оппозиционными, другие правящими. Но если присмотреться, выборы липовые, в парламент не выбирают, а назначают, роли оппозиционеров и правящей партии заранее распределены. И устройство такого государства не являет собой тайны, но понятия о демократии, даже имея правильное о подобном государстве, вы иметь не будете.

Проблема действительности и существования незаметно подвела Гегеля к другой проблеме -- видимости и сущности. Многие историки философии даже считают это проблему центральной в философии Гегеля.

Начиная с Платона вся философия полагала, что есть внешний мир, в котором мы живем, и мир идей. Наш мир -- это царство видимостей, преходящестей. Напротив, мир идей -- это и есть подлинный мир, мир сущностей. Философия нового времени начиная с Ф. Бэкона решительно торпедировала этот взгляд. Теперь причину и следствие рассматривают в одном ряду, то есть причина -- это непосредственное воздействие одного доступного наблюдению предмета на другой.

Понятно, что противоречие между видимым и действительным движением небесных тел, взаимодействие недоступных нашим органам чувств предметов: микроорганизмов, элементарных частиц -- усложняют, но принципиально не изменяют картины мира, где причина и следствие определяются непосредственным взаимодействием предметов.

Если мы видим гром и слышим молнию -- или наоборот, честно говоря, автор немного подзапутался в этом вопросе, -- то это вовсе не видимость, под которой кроется какая-то отличная от нее суть: в данном случае электрический разряд. Это просто наши чувства недостаточно тонки, чтобы наблюдать это явление с помощью своих пяти чувств. Хотя оно вполне воспроизводимо в лабораторных условиях. Искра между двумя близко поднесенными друг к другу, но не соприкасающимися заряженными телами и треск -- вот вам и минимолния, а в мощно обставленной лаборатории и получение настоящей молнии не проблема.

Но Гегель же полагал, что мы живем в мире видимостей, а сущности скрыты от нас и не доступны нашему непосредственному наблюдению.

Честно говоря, автор и сам не до конца разобрался с этим вопросом, но Карл Маркс эту схоластическую премудрость сумел облечь в строго научные категории политэкономии. Прав он или не прав, можно и нужно еще поспорить. Но с помощью разделения сущности и явления Маркс объясняет такие вопросы, которые иначе объяснить невозможно.

На поверхности деньги, а по сути -- это капитал, на поверхности плата за труд, а по сути -- это потребление рабочей силы, на поверхности прибыль, а по сути -- это прибавочная стоимость. Или, как любит выражаться Маркс: прибыль есть инобытие прибавочной стоимости. Если этого не учитывать, невозможно понять движение капитала, невозможно понять, почему капиталист, который использует в своем производстве только роботы или наваривает с торговли или трудится в банковской сфере, где пролетариат и на порог не пускают, все равно живет с прибыли, получаемой безвозмездным присвоением прибавочной стоимости. То есть за счет эксплуатации рабочего класса, с которым он никаким боком не соприкасается

К содержанию

Беркли и Фома Аквинский

О лет. В этом возрасте, сколько известно автору, никто из философов, как профессиональных, так и не очень, ничего не совершил. Но не грех поэтому вспомнить о тех, кто произвел их на смерть.

5 лет. Фому Аквинского отдают на воспитание в монастырь Монте-Кассино. Это был чисто политический расчет. Граф Аквинский долго воевал с монастырем, пока не заключил мир: монастырь признает себя во власти графа, граф сохраняет монастырю все его привилегии, а один из его сыновей становится аббатом этого монастыря. Выбор пал на Фому, отнюдь не неверующего, ибо первым вопросом, который он задал при приеме в школу был: "Что есть бог?" Правда, свидетельство идет от его средневекового описания

8 лет. Детство будущих гениев преисполнено чудесами и знамениями или анекдотами, как кто во что горазд верить. Что там Фома Аквинский? Вот и Гроциус в этом возрасте сочиняет детские стихи и удивляет преподавателей

11 лет. Беркли начинает обучение в школе в Килкенни, где ранее до того учился и Дж. Свифт. А с учетом того, что позднее Беркли учился и в одном университете с великим сатириком, хотя и много позднее, стал решающим фактом его биографии

12 лет. Абеляр был посвящен в священническое звание. Тогда это был единственный способ к гуманитарной карьере

15 лет. Беркли поступает в Тринити-колледж, Дублинский университет. У них там в Англии университет состоит из колледжей, а колледжи из факультетов. Есть престижные колледжи и не очень. Поэтому сказать, что такой-то такой кончил Дублинский университет или Оксфорд или Кембридж, не сказать ничего. Он мог там кончить какой-нибудь зачуханный колледж, в которых как правило учатся богатые иностранцы, а мог престижный. Тринити-колледж был очень престижным и привилегированным колледжем.

А поскольку семья Беркли не могла похвастаться ни знатностью ни особым богатством, надо думать, что юный Беркли уже тогда обратил внимание своими способностями

16 лет. Августин теряет девственность. Стоят ли такие вещи упоминания в биографии великих людей? В случае с Августином да, ибо он по этому поводу испытывал мерзость и отвращение к себе до конца жизни, и каялся так, как среднестатистические работники органов внутренних дел не каются за участие в массовых репрессиях

19 лет. Для ради вразумления семья скрадывает Фому из Неаполя и помещает его для перевоспитания в одном из замков. Чуть ли не с ножом к горлу от него требуют отречения от христианства, не формального, а по сути: слишком уж он всерьез отдается богу

20 лет. Поняв, что с Фомой не справиться, неверующим он ни за что не будет, ему дают вольную, и он отправляется в Париж, где слушает лекции Альберта Великого, стремясь понять Аристотеля. По дороге брат сжалился над целомудрием Фомы и ночью впихнул к нему в комнату юную обольстительницу. Та молчком легла с ним рядом, и когда Фома обнаружил провокацию, он как ужаленный подскочил, прогнал девушку (выбросил вслед за ней и ее одежду) и начертал крест над входом. Забегая вперед, и зная, как подробно, детально и достоверно Фома описывает искушения, можно понять, что никакой фригидности в нем и в помине не было

22 года. Беркли становится ассистентом (fellow), с честью выдержав экзамен-диспут. Это когда в течение нескольких часов профессора, причем совершенно разных специальностей, задают тебе массу вопросов по программе и без оной, а ты обязан на них отвечать, будь это по математике, будь по истории, а уж по классическим языкам сам бог велел.

Следствием успешно выдержанного экзамена было не только зачисление в штат преподавателей, но и право опубликовывать свои работы. Беркли публикуется по математике, в каковых публикациях камня на камне не оставляет от Ньютона. Идеи молодого ученого очень позабавили его профессоров, но всерьез не были приняты.

И опять же обратим внимание на особенности английской науки. Хотя всем показалось, что Беркли несет чушь несусветскую, но запретить ему публиковаться за казенный счет даже мысли не было. Выдержав тяжелейший экзамен-диспут, он доказал свое право нести публично любую ахинею. Так же полтора столетия спустя был опубликован Дарвин, хотя буквально все профессора кипели от возмущения его эволюционной теорией.

В этом же году Беркли входит в кружок молодых любителей философии, переписывается с Локком. А главное, начинает делать заметки по философии. Уже тогда он приходит к тем мыслям, которые отстаивает до конца жизни -- "Ощущение можно сравнить только с ощущением".

Обращает на себя внимание скрупулезность и серьезность подхода молодого Беркли к своим занятиям. Философские тетради заключают 888 заметок, помеченных автором, очевидно, для систематизации материалов при последующем их использовании, буквенными символами: S -- для заметок о духе и душе, М -- для материи, Е -- для существования, Т -- для времени и т. д.

Дочь оставила замечания о методе работы отца. Беркли медленно читал, делал выписки, подолгу думал над ними, совершал длительные прогулки. А потом однажды садился, и буквально не вставая от стола, почти без помарок писал десятки страниц кряду. Правда, ее наблюдения относятся к поздним годам жизни философа, но манера работы это то, что меняется менее всего

24 года. Беркли. хоть и не разу нигде не проповедовал, получает повышение и становится дьяконом. На радостях публикует работу "Новая теория зрения". Работа была посвящена не столько оптике, сколько психологии восприятия. В ней он делает, в частности, тот вывод, что не только цвета и др т. н. вторичные качества, но и расстояние непосредственно зрением не воспринимаются.

25 лет около. Фома уже достиг священнического сана и вдруг снова отпрашивается в Париж для учебы. Однажды ему было видение (ох уже эти святые, вечно их посещают какие-то видения), что ему нужно очистить христово учение от скверны. А скверной была вкривь и вкось понятое и очень популярное тогда среди богословов учение Аристотеля. Он долго плакал и молился, после чего сознался настоятелю, что нет у него необходимых знаний, чтобы мечом истины побороть неверных. Любопытно, но этому поверили и его снова отпустили на учебу.

Беркли получает очередное звание: солдат спит, а служба идет: priest'а, т. е. получает право читать проповеди. Выходит, но только в университетской типографии, очень ограниченным тиражом его центральная работа "Трактат о началах человеческого знания". В этом трактате со всем пылом воинствующего религиозника Беркли выступает против атеизма в защиту веры в бога. А краеугольным камнем атеизма он назвал "беспочвенное" предположение, будто есть некая материя, и все видимые и ощущаемые нами предметы -- это материальные тела. Сокрушите веру в материю, и атеизм падет как картонный домик, -- вещает Беркли.

Но атеизм не пал, Беркли не нашел для своей работы издателя, а его писания показались всем полной чепухой. "Знакомый врач, - писал Беркли его друг Джон Персиваль (впоследствии герцог Эгмонтский) по получении посвященного ему "Трактата", - характеризуя вашу личность, уверял меня, что вы, наверное, сумасшедший и нуждаетесь в лечении. А один епископ жалеет вас из-за того, что тщеславное желание придумать что-нибудь новое побудило вас предпринять такую затею".

27 лет. Беркли, не найдя понимания в Дублине, отправился за признанием в Лондон. И здесь ему подфартило: он познакомился со Свифтом. Свифт ничего не понял в философских построениях Беркли, но молодой горячий священник, к тому же земляк ему понравился

28 лет. Беркли представлен Свифтом ко двору. Удрученный неудачей своего трактата, он излагает свои мысли в популярной форме диалога. Так появляются знаменитые "Три диалога между Гиласом и Филонусом". Написанные легко, изящно, остроумно "Диалоги" понравились королю. Он с удовольствием беседовал с Беркли, много хохотал над его теорией.

Но Беркли был обаятелен, умел поддерживать остроумную светскую беседу, говорить о науке без педантизма. Современников поражала необычайная разносторонность интересов молодого провинциала. Он тебе и философ, он тебе и математик, но и физике, и медицине не чужд. Мог говорить о политике и экономике. Читал романы и стихи, быстро стал дамским забавником, которые охотно проводили с ним время, впрочем, не допуская до постели (да он к этому и не стремился). Он владел греческим, латинским, древнееврейским, французским языками и с большим литературным мастерством писал на родном английском. Благодаря этому экстравагантность его философских взглядов прощалась, скорее забавляя собеседников, чем понимаясь ими.

Благодаря такому покровительству "Три диалога" без труда нашли издателя (чему весьма поспособствовал Свифт), но публика своей благосклонностью их так и не удостоила

30 лет. Для Беркли начинаются годы странствий. Для начала в качестве капеллана лорда Петерборо, чрезвычайного посла при дворе сицилийского короля, он отправился в Италию. По дороге Беркли пробыл месяц в Париже. Там он познакомился с местным философом Николаем Мальбраншем, тщедушным маркизом, который карьере при дворе предпочел одинокие занятия философией и подобно Беркли так же не преуспевшим ни в глазах как публики, ни в глазах ученого сословия.

Философия Мальбранша во многом решала те же вопросы, что и берклианство. Чтобы нейтрализовать соперника, англичанин втянул его в полемику, в ходе которой маркиз так разволновался, что вскоре заболел и умер. Удивительно, но в наше время находятся попсовые историки, которые всерьез "исследуют" эту вздорную версию.

В Италии, пользуясь досугом, Беркли осматривает страну в весьма своеобразном режиме. Один из современников передает, что философ в Неаполе частенько поднимался в горы с прекрасным видом на Везувий. Там его и можно было найти, повернувшегося спиной к прекрасным итальянским пейзажам и читавшим карманного Платона, которого он и так знал наизусть, перечитывая его всюду жизнь до самой смерти.

Заметим, что производя впечатление эрудированного человека, Беркли читал на самом деле очень мало. Но он умел выбирать книги и подолгу размышлять над прочитанным. Словно доказывая своим примером, что можно мало читать и много знать. Кроме Платона его постоянным чтением был Ньютон. Но если Платона Беркли обожал, то у Ньютона выискивал блох и недостатки.

В которых (блохах? прим ред) недостатка не было. Беркли весьма эффективно показал, что исчисление бесконечно малых, которые философ называл "тенями усопших величин", сплошной фейк. В самом деле, разделив эти бесконечно малые первого и второго порядка, Ньютон отбрасывал последние как несущественные. Но как могут быть существенными бесконечно малые пусть и первого порядка, если они малы бесконечно?

Поколебать однако ньютоновский монумент, хотя и построенный на очевидном песке, Беркли не удалось. Но он обратил внимание, что ньютоновский труд -- отнюдь не та логически безупречная, тщательно продуманная и сбалансированная теория, каковой ее по свойственной человечеству глупости пытаются представить. Косяков у Ньютона по самое не могу. Более того. В XX веке, когда исследователи всерьез начали изучать логические основания наук, они единогласно пришли к выводу, что нет такой науки, начиная с Эвклида, которая была бы безупречна (или как формулировал первый постулат геометрии Юм "кратчайшее расстояние между двумя точками есть кратчайшее расстояние между двумя точками" = "прямая есть прямая"). И что? Наука живет и процветает. Точность и безупречность идей увы! не есть ее непременный атрибут. На Солнце пятна, конечно, есть. но оно тем не менее жарит так, что только держись. Попробуй сегодня отказаться от этих бесконечно малых, которых никто не видел и которых никто не разумеет, если с их помощью уже решено и решается бесчисленное множество задач. Вот и Гюйгенс, современник Ньютона, обозвал его дифференциальное исчисление фейком (причем только в частной переписке, дабы не ссорится с англичанином, что только удостоверяет искренность его мнения). И тем не менее сам же с применением этого исчисления решил целый ряд задач, в т. ч. и о колебании маятника.

31 год. Беркли после краткой побывки на родине вновь в Италии. На этот раз в качестве воспитанника отпрыска лорда-епископа Эша. Еще одной попыткой все же примазаться к славе была посылка философом работы о движении тел на конкурс в Парижскую академию. Безрезультатно. Его идеи не встречают ни поддержки, ни понимания.

35 лет Фома Аквинский возвращается в Италию, работая проповедником. Так сказать, пишет многочисленные проповеди, строго говоря, надиктовывает. Папы, ценя его талант, приставили к нему 4 секретарей и он без перерыва грузит их своим интеллектом, даже, как утверждают апологетические источники во сне.

36 лет. Беркли возвращается в Англию, где становится проповедником г. Графтона и доктором богословия. В предчувствии брексита анонимно публикует работу "Что нужно сделать, чтобы Англия не погибла". Эта работа характеризует Беркли как человека очень положительно. Тогда в Англии было время МММ. Создавались компании, предвещавшие немыслимые дивиденды, и собрав с доверчивых подданных денюжки, благополучно лопались. Вот против таких компаний и навострил свое перо Беркли.

Благодаря лорду Графтону Беркли возобновляет свои контакты в высшем свете, знакомится со всеми знаменитостями своего времени. становясь хорошим знакомым в том числе и великого поэта Попа. Но его популярность и светский успех никак не способствуют успеху философскому.

38 лет. Умирает мисс Vanhomrigh, знаменитая любовница Свифта, и к удивлению как самого доктора Беркли, который был знаком с нею исключительно шапочно, так и современных биографов, делает его наследником довольно большого состояния. Правда, из-за многочисленных тяжб денег Беркли получает немного, зато напускает массу туману в биографию Свифта, поскольку в его руки попадает вся переписка сатирика с этой Ванессой со всеми пикантными подробностями, которые Беркли деликатно утаил от истории.

39 лет. Беркли становится епископом Дерри с очень большим окладом, так что и наследство от Ванессы ему не очень. Живи да радуйся. Но неугомонный философ, по образу жизни домосед, а по обстоятельствам судьбы путешественник, вдруг решает совершить в жизни что-то значительное: философских трактатов ему маловато. Таким значительным было бы приобщение дикарей С. Америки к христианству.

Беркли разрабатывает план основания университета на Бермудах, тогда заброшенных островах, посещаемых частенько разве лишь пиратами, но находящимся поблизости и географически очень удобно от североамериканских штатов. Король поддерживает его план и обещает пробить через парламент выделение необходимых средств

40 лет. Фома Аквинский уже достаточно известный проповедник монастыря св. Жака и преподаватель теологии в Сорбонне, послушать лекции которого собирается масса студенческого люда, решает, что настал час для самостоятельной работы. Очень медленно созревают философы. Многие поэты в возрасте, когда Кант и Фома только начинали, уже давно закончили, и если им удалось дожить до этого возраста, влачили безрадостное существование.

43 года. Беркли все основательно взвесив, женится в августе. "Я избрал ее, -- писал он впоследствии своему другу, -- за ее умственные достоинства и за ее стихийное влечение к книгам". А уже в сентябре -- еще свадебные колокола не отыграли свадебный марш -- он отправляется на Бермуды (которые в ходе уже путешествия пришлось поменять на Род-Айленд), собрав добровольные пожертвования, которых бы ему хватило на переезд и на обустройство на новом месте, и тщательно, как ему казалось, подготовившись к основанию университета, где должны были бы готовиться миссионеры для индейцев, а заодно сынки индейских вождей приобщаться к европейской культуре вместо того чтобы тринкать "огненную воду" да снимать скальпы.

44 года. Томясь в бездействии досуга, Беркли основывает в Ньюпорте, что в Род-Айленде, Литературно-философское общество. Интеллектуальная атмосфера колонии, где жило всего 5 тысяч человек, в основном сектанты, охотники и фермеры, матершинники и пьяницы, было, надо думать, не слишком подходящим местом для таких начинаний. Но что-то делать было нужно. Обещанные королем и парламентом деньги так и не поступали, администрации колонии все было по барабану, индейцы мирно спивались и приобщаться к свету знаний не горели желанием.

Мало того, несмотря на малочисленность населения в колонии кипела острая политическая борьба, особенно в долгие зимние месяцы. Впрочем, поселяне весьма снисходительно относились к философу, считали его милым чудаком, помогали ему в его нелегком быте. Думаю, проблемы философского характера их навряд ли могли заинтересовать.

46 лет. Так и не дождавшись обещанной помощи от государства, Беркли отправляется на родину. "Его пребывание в Америке было трагичной потерей времени. Он ничего не делал, и ждал, ждал в надежде на обещанные ассигнования". Находясь в Америке, Беркли обрел, однако, своего первого ученика и последователя Сэмюеля Джонсона, впоследствии президента Королевского колледжа, занятия в котором велись по планам, намеченным Беркли в письме к Джонсону. Этот колледж послужил основой будущего Колумбийского университета

47 лет. Беркли, покинув негостеприимные берега, увез не только горечь неудачи, но и горькую работу "Антисфен", где он пытается дать обзор философских идей XVIII века. Свои книги, бумаги, планы по организации университета, он оставляет в Бостоне (50 миль от Ньюпорта), заложив основы библиотеки, вокруг которой в скором времени возник ныне знаменитый Йельский университет. Так что совсем уже даром труды Беркли не пропали

48 лет. Фома Аквинский неожиданно прекращает работу над главным трудом своей жизни "Сумма теологии" (что нужно бы правильнее перевести как "высшая теология"). Причины этого шага непонятны. По легендам, Фома вдруг понял, что вера не нуждается в логическом оправдании и защите. Истинная вера она в сердце и она молчалива. То есть в какой-то мере отрекся от своей деятельности

49 лет. Фома Аквинский умирает. Хотя и не собирался. Он готовился себя к новой жизни: молчанию и послушанию.

Беркли становится епископом в родной Ирландии в Клойне. Так он и вошел в историю философии как епископ Беркли, хотя его основные философские труд был опубликованы задолго до этого. "Я, -- писал Беркли 8 марта 1751 года Прайору, -- стал человеком, чуждым политических развлечений визитов и всего того, что в свете называют наслаждениями". "Вечер своей жизни, -- писал он за год до смерти (письмо к Джорвейсу от 6 апреля 1752 году), -- я предпочел провести в спокойном уединении. Прежде меня забавляли честолюбивые проекты, интриги и политические столкновения, теперь же они представляются мне пустым, мимолетным видением".

В этом же году он публикует работу "Аналист", где снова нападает на Ньютона и высшую математику и прямо утверждает, что высшая математика ведет к неверию.

Но никто к его голосу не прислушивается. Интегральное и дифференциальное исчисление уже показало свою полную эффективность и убедило даже самых отчаянных скептиков. Беркли же только вылавливал блох, хотя в обоснованность его замечаний сегодня признана всеми подтверждена. Странная вражда с наукой, неумная и упертая, со стороны очень умного и доброжелательного в жизни человека.

Беркли не был тщеславен, не гонялся за славой, карьерой и богатством. "Он -- абсолютный философ в том, что касается денег, титулов и властолюбия", -- писал о нем Свифт. Беркли всегда верил в свое дело. И на какой ему, спрашивается, хвост наступил Ньютон, что он никак не мог успокоиться, понять совершенно невозможно.

58 лет. Беркли в деревенской глуши предается деревенским заботам и интересам. Его увлечение -- дегтярная настойка, опытам с которой он посвящает все свое свободное время, которого у него, добросовестного деревенского священника, было не так и много. Беркли полагает, что нашел универсальное средство от всех болезней.

О чем и оповещает миру в своем минитрактате "Сейрис". Трактат принес ему популярность намного превосходящую его славу философа, которая к этому времени уже окончательно померкла в глазах современников. Странное это произведение "Сейрис". Сколько ума, остроумия, философских прозрений в вперемешку с дикими суевериями, провинциальной глупостью и ограниченностью. Все же интеллектуал должен общаться с себе подобными. Пусть и есть целый мир в душе твоей, но для полнокровного духовного развития его явно маловато.

Между тем "Сейрис" вызвал полемику не только среди интересующихся здоровьем читателей, но и в медицинских кругах. Беркли даже написал по этому поводу стихи: "Пить или не пить вот в чем вопрос"

66 лет. Беркли оставляет свою епархию и переезжает в Оксфорд, чтобы следить за образованием своего старшего сына.

67 лет. Резко и неожиданно умирает Беркли, когда дочь наливала ему чашку чаю Дополнения 1274 Фома Аквинский неожиданно прекращает работу над главным трудом своей жизни "Сумма теологии" Но и в незаконченном виде западные церковники приняли "Сумму" как образец философской мудрости, до какой только может дойти человек. Фома в этом труде, как Аристотель или Кант, не оставил без внимания ни одну философскую проблему. Хитом сезона стали, конечно, доказательства божьего бытия, которых он привел целых пять. И до сих пор философы выстраивают вокруг них кипы теорий и мнений.

Хотя ничего особенного Фома и не доказал и никого ни в чем не убедил. Но сами эти доказательства не того сорта, чтобы от них, как от мухи, можно было просто отмахнуться. Вот, к примеру, четвертое доказательство, т. н. от степени совершенства. Даже дети знают, что нет в мире ничего совершенного. А вот взрослые, хотя это тоже знают, но тем не менее сравнивают между собой вещи по степени их совершенства. И при всем при том, что о вкусах не спорят, как-то получается, что в целом достигают в этом плане согласия, то есть в том, что та вещь ближе к совершенству, а та дальше.

Вопрос на засыпку: откуда они могут знать о степенях совершенства, если бы этого совершенства не было? А абсолютным совершенством может обладать только бог. Значит, совершенство существует и существует бог. Вывод, прямо скажем, хиловастенький, но и вопрос-то остается. А именно, что такое совершенство? Вот четыре красавицы: одна из них черненькая, другая беленькая, одна с приятной округлостью форм, другая стройная как стройная береза. Любой при первом же взгляде скажет. чего каждой из них не хватает до совершенства. Черной может не хватать черноты, беленькая тоже хоть с небольшим но с изъянцем блондинистости и т. д. Но выходит, что совершенство для черной -- это одно, а для белой другое.

То есть совершенство есть вовсе не качество предмета: у черной свое совершенство, у беленькой свое. Но совершенство одно. В чем же оно? Можно сказать какую-нибудь отмазку, типа что совершенство в гармонии, во взаимном согласии вещей. А что такое гармония и взаимное согласие частей? Это то же совершенство, но по другому называемое. То есть масло масленое.

И вместе с тем идея совершенства совершенно необходима, и, повторим еще раз, со степенями совершенства в принципе согласны все. Тогда откуда эта идея в человеке? Вопрос есть, ответа нет. (Мы не рассматриваем проблему целиком, скажем, не вводим в оборот понятие цели: типа совершенно то, что наиболее соответствует своему назначению. А каково назначение вещи? Опять вопрос без ответа).

Не минул Фома Аквинский и излюбленной для богословов проблемы теодицеи: откуда зло в мире? Если бог всеблаг, значит, он не всесилен, раз допускает зло. А если он всесилен, но допускает зло, значит он не всеблаг. Фома никакого оригинального ответа измыслить как ни потел не смог. Все, что он мог сказать уже было сказано до него и говорится после него на тысячи ладов не одно тысячелетие: зло-де проистекает из свободной воли человека: бог даровал человеку свободу выбора, вот он и колбасит по этой причине.

И опять, как и в случае с липовыми доказательствами божьего бытия, постановка проблемы у Фомы ценнее самого решения проблемы. Уж проблему-то теодицеи он обсосал со всех сторон. Любопытным моментом этого сосания является разделение воли человека на свободно свободную и свободно принудительную. Что такое принудительная понятно: тебе вменили в обязанность, ты и хулиганишь: как клерки, это не я делаю гадости, это мне приказали. Кто приказал, тот пусть и отвечает.

Но есть и внутреннее принуждение, когда человек действует по собственному побуждению, но действует вынужденно, а не свободно. Половое влечение -- самый доступный и простой пример такого несвободного проявления вроде бы свободной воли. Поэтому человек должен прояснить свой ум от желаний: освободишься от желаний -- освободишься от страстей, освободишься от рабства. Прямо буддизм какой-то.

Но Фома на этом выводе не завершает своих размышлений, а только начинает их. Подлинно свободная воля, по его мнению, -- это воля, согласная с идеей бога и потому действует строго по необходимости. Насколько капитально философ проработал этот вопрос, говорит хотя бы то, что он насчитал 24 аргумента того, что свободная воля может совершаться только по необходимости.

Еще один любопытный пункт по поводу свободы воли. Философ полагал, что свободная воля -- это стремление человека ко благу. Каждый человек стремится к благу. Но почему же тогда творится столько зла? А все дело в том, что люди недотепы, ни разу не грамотные, и они, не облагородив свою душу знанием божественного, за благо принимают блага земные, суетные, как бы мы сказали.

Отсюда и порок, и софизмы, в описании которых философ достиг анализа не уступающего по тонкости и глубине анализу великих писателей. Так он пишет, что многие люди, совершая зло, оправдывают себя, что они делают это из общественной необходимости. В одном месте "Суммы" Фома, словно, начитавшись Льва Толстого, перелагает на язык богословия тот эпизод из эпопеи нашего графа, когда проваливший оборону Москвы градоначальник, чтобы спасти свою шкуру от гнева разъяренных сограждан, бросает им на расправу ни в чем неповинного человека. А потом наедине с собой рассуждает, что он де это сделал ради пресловутого bien public.

1710 а в Дублине выходит "Трактат о человеческом познании" Беркли.

В этом труде Беркли усомнился, что источником наших ощущений являются материальные объекты. Но вместе с тем он ни на йоту не сомневался, что наши ощущения вызываются независимыми от нас внешними предметами. Как же так? Какая-то нелепость, скажем мы, наши ощущения идут не от внешних предметов, но внешние предметы их вызывают.

Чтобы совместить эти два противоположных по видимости положения, философ придумал весьма экстравагантную теорию. То, что мы называем внешними предметами, есть идеи и только идеи, которые мы и ощущаем (идеи -- это образы предметов). "Не воспринимается ничего, кроме идей" Но идеи это не материальные предметы внешнего мира, а образы, которые находятся исключительно в сознании. Но не в нашем, а в сознании бога, и бог как бы вертит перед нами калейдоскоп с деревьями, домами и людьми, и вот картинки этого калейдоскопа и представляются нам внешним миром.

Теория что и говорить: более чем странная. Но нужно отдавать себе отчет, что Беркли пришел к ней не с бухты-барахты. а пытаясь ответить на целый ряд затруднений, которые неизбежно возникают, когда мы пытаемся понять, адекватно ли мы воспринимаем окружающий мир, не обманывают ли нас наши ощущения? И не нужно думать, что такие вопросы приходят в голову только философам и праздношатающейся публике.

Самый обычный человек, стоит ему оказаться в непривычной среде: на море, в горах, в тропиках -- теряет ориентиры, многое из того, что он видит и слышит, оказывается обманом чувств. Ему кажется, что его посещают галлюцинации, он не в своем уме.

Но и задумавшись об окружающем мире, мы понимаем, что не все так просто с органами чувств. Вот мы видим мир в красках и расстояниях. А почему мы его видим? А потому что на него падает свет. Если бы предметы не отражали света, мы бы ничего не видели. Но почему мы видим днем, а ночью нет. в то время как многие животные, те же кошки видят ночью как днем?

А потому что наше зрение устроено так, что мы видим предметы только в свете определенного диапазона. Ультрафиолет и инФракрас нам не по глазам. Если бы мы могли видеть во всем цветовом диапазоне, то мы вообще бы ничего не видели. Мы бы могли видеть воздух, как видим воду и твердые тела, но видимый воздух закрывал бы от нас плотной пеленой даже близлежащие предметы. Но наше зрение устроено так, что оно наилучшим образом приспособлено для ориентации во внешнем мире, освещенном лучами нашего Солнца, где центр видимого цвета смещен к зеленому спектру, и наполненного нашей атмосферой. Окажись мы в ином спектровом излучении и при иной атмосфере или даже ее отсутствии -- что учитывая космические путешествия уже отнюдь не представляется невероятным, -- и мир будет видим совсем иначе.

А почему наше зрение является наилучшим, то марксизм-дарвинизм ответил на это своей теорией эволюции. Беркли ее не знал. и потому не долго думая приписал имеющее место быть идеальное соответствие зрения внешнему миру богу. Мы видим мир таким, потому что для нашего удобства бог его устроил таким. А вернее бог его показывает таким. Как бы выглядел мир при другом освещении праздный вопрос. Мир виден лишь потому, что мы на него смотрим. Есть зрение, мир таков, нет зрения -- и говорить не о чем.

Так выдвигается еще один важный постулат философии Беркли: предметы существуют лишь постольку, поскольку они воспринимаются. Мы разули глаза: внешний мир существует, мы их закрыли -- нет мира. Правда, можно удариться с закрытыми-то глазами, но мы воспринимаем мир не только зрением, но и еще 4-мя чувствами.

"Жил да был молодой человек,
который сказал:
'Богу должно показаться чрезвычайно забавным,
Если он обнаружит, что это дерево
Продолжает существовать,
Даже когда никого нет во дворе'.

На что бог ему ответил:

'Не ссы, пацан,
Я всегда во дворе
Начеку и на месте,
Вот почему будет дерево существовать,
Наблюдаемое мною'".

(Комментарий учения Беркли англ поэтом Р. Ноксом).

И отстаивая свою философию, Беркли утверждал не только то, что мир существует только тогда, когда мы его воспринимаем, но и именно таким, каким мы его воспринимаем. Листья не кажутся, а в самом деле зеленые или желтые в зависимости от времени года. Огонь не кажется, а в самом деле горячий.

Таким образом Беркли утверждает, что именно он-то и выражает точку зрения обычного человека, точку зрения здравого смысла.

Еще одна трудность в проблеме восприятия, на которую обратил внимание Беркли, состоит в том, чтобы объяснить, каким это таким образом косная и неподвижная материя может воздействовать на столь текучую и непостоянную субстанцию, как сознание. Для нас, воспитанных на марксистской философии, даже сама постановка проблемы непонятна. Человеческое сознание это не пассивный инструмент, который как зеркало отражает предметы, попадающие в поле его зрения. Человеческое сознание само по себе активно. Оно как локатор или зонд направляется человеком на внешний мир, готовое воспринять и переработать поступающие оттуда сигналы

1713 Появляется "Три разговора Гиласа с Филонусом" Беркли

В этом эссе, написанном в форме диалога, философ пытается популяризовать свои экстравагантные идеи, изложенные тремя годами ранее в "Опыте о человеческом познании". Ничего нового он не добавляет, но дает яркие и запоминающиеся примеры в обоснование своих мыслей.

Доктрина о том, что за образами нашего сознания не стоит никаких материальных предметов, а только идеи, потребовала от Беркли коренного пересмотра многих философских положений и понятий. Наверное, впервые в мировой философии, по крайней мере в ясно сформулированном виде, он поставил понятие об объекте.

Это все та же проблема, доставшаяся нам от средних веков и нерешенная до сих пор общего и единичного. Существуют ли общие вещи вообще, или только единичные, яблоко вообще, а не конкретные яблоки, топор вообще, а не конкретные топоры. В этом вопросе Беркли выступил ярым номиналистом: только конкретное, никаких общих вещей нет.

Но он пошел еще дальше, куда и самые отъявленные номиналисты не решались заглядывать. Нет не только общих вещей, но и конкретных. Нет не только яблока вообще, но и конкретного яблока тоже нет. А что есть? Есть только единичные идеи. В случае яблока это будут твердость. округлость, сладость на вкус и т. д.

То есть то, что мы называем предметами или объектами -- это не более, чем объединение отдельных идей в некое единое целое, осуществляемое человеком потому, что эти идеи часто встречаются вместе. И Беркли даже нашел ту гниду, которая ответственна за такую путаницу. Во всем виноват, оказывается, язык.

Люди бы не смогли понять друг друга, если бы они не научились объединять в один предмет ряд постоянно встречающихся друг с другом в комплексе качеств и называть эти комплексы одним именем. Именно благодаря такому качеству языка возможна наука и высказывание общих суждений.

"Сумма углов треугольника равна 180 градусам"? Какого треугольника? Они все разные: есть прямоугольные, есть равнобедренные, есть равноугольные. Беркли утверждает, что математик всегда имеет дело только с конкретным треугольником, а формулируя его свойства, он обращает внимание только на те, которые важны для его конкретного исследования, игнорируя остальные. Так исследуя вопрос о сумме углов, геометр имеет перед глазами. например, прямоугольный треугольник. Но поскольку прямой угол не имеет в этом вопросе никакого значения, то он его игнорирует, а полученный вывод распространяет на все треугольники.

Проблема объекта очень серьезна. Откуда мы знаем, что река, дерево, дом -- это единичные объекты, а не совокупность многих независимых? Человек живет в мире сделанных им вещей, и потому понятие вещи, как естественного и неразложимого сочетания качеств, кажется ему не подлежащим сомнению, и он переносит это понятие на природу.

И потому часто сталкивается с неразрешимыми проблемами. Вот придумал он молекулы и атомы, хотя никто и никогда этих частиц не видел и не наблюдал. Предположив существование молекул, человек вывел свойства, которыми должен вроде бы обладать предмет, если он действительно состоит из молекул. И в самом деле, при тепловом расчете газов предположение о том, что теплота тела это сумма кинетической энергии составляющих его молекул, блестяще подтвердилась.

Подтвердилась. Да. Но только для газообразных тел, а вот с жидкостями дело пошло хуже, а для теплового расчета твердых тел молекулярная теория потерпела полное фиаско. Что ставит под сомнение существование такого объекта как атом или молекула или, по крайней мер, его универсальный характер

1871 Публикация неизданных работ Беркли Фрезером.

Беркли к тому времени был основательно подзабыт и известен только очень узким специалистам, к каковым относился и Фрезер. Но вместо того, чтобы затеряться среди множества ученых записок, данная публикация вызвала неожиданный ажиотаж и привлекла внимание к философу.

Тогда в философской моде гремели имена Маха и Авенариуса с их теорией эмпириокритицизма. И вот оказалось. что положения этих новомодных идей полностью повторяют мысли Беркли. Мах и Авенариус немножко поколебавшись, признали этот факт и объявили Беркли своим предтечей.

Среди прочего Фрезером были опубликованы юношеские записки Беркли, куда он тщательно заносил свои мысли еще находясь на студенческой скамье. Самая главная и революционная из них звучит так: "На что может быть похоже ощущение, кроме ощущения?"

Этот постулат поднимает целый круг очень важных и серьезных проблем.

Верно ли мы воспринимаем окружающий мир. Тридцатью годами позже Ленин выдвинул, как учили нас, теорию отражения в познании. Де все наши идеи (идеи -- это образы вещей: стол, стул, река, а не идеи коммунизма или реализма) -- есть не что иное как отражение внешних объектов. Мысль весьма хлипкая. Вот допустим, след на песке. По этому следу мы можем определить, чей это след: человека или животного, если человека, то обутого или босого. По размеру отпечатка мы узнаем примерно о росте человека, его габаритах и весе и еще многое другое.

Верны или не верны наши предположения можно проверить, найдя обладателя следа. То есть мы можем сравнить след от предмета с самим предметом и понять, правильно или нет наше суждение об этом предмете. Наши ощущения по мысли -- и не только Ленина -- это такие следы от воздействия внешних объектов. Но как мы можем судить, верно ли наше суждение, ибо мы имеем только разные следы и не имеем объектов.

Вот палка, она прямая. Как может быть прямой палка. Сунули ее в воду, она сразу искривилась, вынули -- она снова прямая. Так прямая она или кривая? Нужно сравнить видимый нам образ с самой палкой, но мы имеем только разные зрительные образы ее: один в воде, другой в воздухе. Какой из них верен?

То есть наши ощущения, делает вывод Беркли, не дают нам адекватного представления о внешних предметах. Беркли даже пришел к выводу -- не в юношеских записках, а позднее, -- что мы не можем судить не только о предметах за пределами наших чувств, но и том, существуют ли эти предметы вообще. И он даже стал рьяно отстаивать: нет не существуют. Ощущения -- это всего лишь наши идеи, которые существуют исключительно в нашем сознании.

Но против такого вывода бунтует наш возмущенный разум, и готов впасть в яростные возражения. Простой элементарный опыт свидетельствуют, что есть нечто в нас, чем в какой-то мере мы вольны распоряжаться; мы можем представить себе любой предмет, а можем и не представлять. Мы вызываем его в воображении по нашему желанию. А вот внешние предметы существуют независимо от нашего желания и воли. Мы может закрывать глаза, отворачиваться, но неприятные для нас вещи есть, и ничего с этим не поделаешь.

Более разумной и взвешенной здесь представляется мне позиция Канта. Он согласен с Беркли, что ощущения можно сравнить только с ощущениями, и о предметах внешнего мира самих по себе мы судить не можем. Однако они существуют, но попадая в наше сознание проходят санобработку нашими познавательными способностями. Это навроде питания. Без пищи человек существовать не можем. Он поглощает хлеб, морепродукты, сыры разного качества и другую снедь.

Однако организму нужен не хлеб и не вино, а тем более сыр. Ему нужны жиры, углеводы, сахароза, фруктоза. Поэтому он, то есть организм, использует пищу не в том виде, в каком он ее употребляет, а в переработанном. Так же и наши идеи -- это предметы внешнего мира в переработанном виде.

К содержанию

Сравнительная биография философов. Бэкон, Макиавелли, Гроций, Мамардашвили

О лет. В этом возрасте, сколько известно автору никто из философов, как профессиональных, так и не очень, ничего не совершил. Но не грех поэтому вспомнить о тех, кто произвел их на смерть.

Беркли родился в семье мелкопоместного дворянина в Ирландии. Но, понятное дело, ирландцем он был таким же, как и русские живущие в Прибалтике прибалты, а поскольку свое поместье Беркли получили после карательной экспедиции 1648 г, то ясно, что будущий философ, как и вся его семья, был ненавидим местным населением, как завоеватель. Заметим, что и для и английской администрации дворянский род Беркли был подозрителен, потому что они были известными приверженцами Стюартов.

4 года. Мамардашвили с семьей переезжает в Россию. Его отец становится слушателем Ленинградской военно-политической академии

7 лет. Макиавелли начинает изучать латынь с приглашенным репетитором. Происходил он далеко не из богатой, хотя и достаточно обеспеченной семьи. Его отец, торговец средней руки, был гораздо образованнее прочих горожан. Читал на латинском языке. Особенно увлекался Титом Ливием и даже составил книгу "Названия всех городов, провинций, рек, островов и морей, которые употребляются в Ab Urbe condita". За этот девятимесячный труд он получил один экземпляр вышедшей из печати книги, "четыре ливра и пять сольдо, причем часть суммы была отдана красным вином и уксусом".

8 лет. Детство будущих гениев преисполнено чудесами и знамениями или анекдотами, как кто во что горазд верить. Что там Фома Аквинский? Вот и Гроциус в этом возрасте сочиняет детские стихи и удивляет преподавателей.

11 лет. Гроциус начал учиться в Дельфтском университете. Это был необыкновенно ранний возраст для студента даже для тех времен, когда 16- и даже 14-тилетние оболтусы считались вполне созревшими для студенческой жизни.

12 лет. Френсис Бэкон поступает в университет, но, по его словам, ничего оттуда не выносит. Когда читаешь, в каком возрасте тогда поступали в универ, удивляешься, чему там вообще учили.

14 лет. Фома Аквинский поступает в Неаполитанский университет, где ему следует приличия ради научиться богословию ради будущей аббатской синекуры. Однако вместо чисто формальных занятий он напрочь увлекается богословием, посещает монашеские ордена, знакомится с их уставом и долбит Аристотеля гораздо больше, чем это требуется для выполнения учебного плана

15 лет. Бэкон заканчивает университет и в качестве пажа совершает путешествие по Европам. Любопытно. что несмотря на столь нежный возраст, Бэкон делает заметки о виденном и довольно-таки трезво судит о политической карте тогдашней Европы.

Не по дням, а по часам зреет Гроциус. В свите правителя Нидерландов он живет в Париже и получает докторскую степень в Орлеанском университете. Король Генрих IV называет его голландским чудом.

16 лет. Гроция принимают в цех адвокатов, то есть он становится профессиональным юристом. Растет как на дрожжах.

17 лет около. В этот год или позже -- сам Макиавелли пишет -- что с ранней юности -- он начинает записывать все достопримечательное, что происходит, как вокруг него, так и внутри. Эти записи потом оказывают неоспоримое влияние на его историографические труды.

18 лет. У Бэкона умирает отец, и молодой человек оказывается в довольно-таки стесненном материальном положении. Богатое поместье его отца достается старшему брату. Стоит обратить внимание на характерную особенность английского образа жизни: многие гениальные люди происходят из обеспеченных слоев или родовитого дворянства. Но очень редко это старшие сыновья, с детства обеспеченные всем. Гораздо чаще младшие дети, получившие прекрасное образование, но не имеющие богатств родителей.

Гроций составляет "Историю Голландии" на латинском языке. В этом же году он становится юрисконсультом Ост-Индской компании, мощнейшей торговой организации, бюджет которой превосходил бюджет большинства тогдашних европейских стран, включая такие как Англия или Польша. Одновременно становится советником по праву (юрисконсультом, скажем мы) правителя Голландии Ольденбарвельта.

19 лет. Мамардашвили с золотой медалью расстается с десятилеткой. Почему так поздно? Конечно, была война, но все же он жил в относительно благополучной Грузии, посещал одну из самых престижных тбилисских школ. Как бы то ни было, но он поступает на философский факультет МГУ, как раз в разгар космополитических чисток. Но и в разгар очень плодотворных общественных дискуссий по философии, языкознанию.

21 год. Карьера Гроция все взлетает и взлетает. Он становится юридическим советником принца фон Нассау.

Беркли получает священнический сан, однако не спешит влиться в ряды духовенства, а продолжает прозябать при университете. Такова особенность английского образования. Способные студенты могли долгое время числиться при университете, не занимаясь ничем, не неся никаких обязанностей, а вернее, занимаясь тем, чем им нравиться. Здорово, только вот, чтобы тебя признали способным, нужно было не просто много знать и много учиться, но и действительно доказать свои выдающиеся способности, на выпускном диспуте, где не ставилось никаких оценок, а распределялись места: первый спорщик, второй спорщик, третий спорщик... 125-й спорщик. Ясно для синекурного места нужно было войти в призовую тройку.

23 года. С Мамардашвили происходит очень странное событие. На 4-м курсе он вдруг проваливает экзамен по политической экономии социализма. В газете "Московский Университет" напечатано: "Отличник Мамардашвили не смог правильно разобраться в вопросе о двойственной природе крестьянского хозяйства". Ну, допустим, пару схлопотать можно было ни за что: преподаватель не в духе, попался на шпаргалке, причем, скорее всего не сам, а помогая товарищу: они ведь, отличники, гораздо чаще ловятся, чем бездельники. Но если человек в отличниках доходил до 4-го курса, то таких, как правило, тянут за все уши и др части тела.

24 года. Мамардашвили присоединяется к кружку "диалектических станковистов". Кружки в советских вузах весьма не поощрялись. Существование подобного кружка следует отнести к историческим загадкам

25 лет К власти во Флоренции приходит неистовый монах Савонарола. Макиавелли с восторгом юности приветствует правление этого человека. И все же в это время среди его записей появляется такая: "Если закон этот был полезен, надо было заставить его соблюдать; если нет -- не следовало за него так бороться". Потом она прозвучала в его "Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия" по поводу того, что в Риме творился судебный произвол

28 лет. Первая публикация Мамардашвили: выход статьи "Процессы анализа и синтеза". Вот это по нашему. Человеку уже 28 лет, а он только-только начал появляться в печати, с материалами вторичного свойства

29 лет. Макиавелли начинает свою служебную карьеру и сразу с довольно высоких постов: он избирается секретарем Второй канцелярии нового после свержения Савонаролы правительства, через месяц -- секретарем Совета десяти. В Италии тогда был режим, в чем-то напоминающий современные: в люди выходили не по образованию или заслугам, а по блату. Макиавелли, который ничем себя не проявил, входил в кружки местной золотой молодежи, хотя ни по происхождению, ни по богатству к таковой не принадлежал, очевидно развлекая олигархов умной беседой, а те кинули ему кость: должность.

30 лет. Макиавелли фиксируется в литературе. Его первое произведение ни трактат, ни повесть или роман в стихах, а служебная записка для флорентийского сената "О положении дел в Пизе". Написана она живо, с литературными украшательствами, как в наше время служебных записок уже никто не пишет. Но тем не менее автор дает очень трезвый и обстоятельный анализ ситуации, вполне в духе его позднейших работ: т. е. как политик и философ он к этому времени вполне сформировался.

Вопрос стоял так: стоит ли завоевывать Пизу сейчас или повременить. Обсосав со всех сторон ситуацию, Макиавелли пишет: "Милану они не нужны, Генуя гонит их, папа смотрит на них косо, Сиена с ними холодна", -- и делает вывод: сейчас самый удобный момент, чтобы напасть на них немедля, помня, однако, об отчаянной стойкости пизанцев: у них даже башни стоят накренившись, а все не падают

31 год. Мамардашвили начинает читать "В поисках потерянного времени" Пруста. Как он потом сам заверял, это художественное произведение повлияло на него гораздо больше, чем все трактаты по философии. Интересно, а где он взял книгу? Пруст тогда в СССР не издавался, французские книги в страну не ввозились. Правда, в спецхранилищах все это имелось в наличии. Остается предположить, что Мамардашвили имел туда доступ

32 года. Макиавелли женится. И пишет для сената свой отчет "О природе галлов", где он с посольством побывал за год до этого.

35 лет Макиавелли неожиданно для биографов пишет поэму "Деченнале". Неожиданно не потому, что о его поэтических упражнениях до этого возраста ничего не было известно (они там в эпоху Возрождения все были и швец и жнец и на дуде игрец), а потому что поэма полна чувствительности и идиллической упоенности, трудно прощупываемой у этого до мозга костей прагматичного политика.

Гроций достиг всего, чего только можно достичь в Голландии. И тут его карьере приходит конец. В 1618 году в стране происходит госпереворот, к власти приходят попы кальвинистского толка. Сажаются в тюрьму и убиваются главы государства. А вместе с ними репрессиям подвергается и Гроций. Он мог бы легко этого избежать, если бы перешел в кальвинизм, как сделали многие. Но Гроций показал себя мужем редкого достоинства: он отказался изменить исповедовавшейся им вере

36 лет. Выходят "Эссе" Френсиса Бэкона. Поздновато для литературного дебюта. Однако его "Опыты" отличает безукоризненный литературный стиль и житейская мудрость, что говорит о том, что автор далеко не был новичком в искусстве словесности. Скорее всего, он отточил свой стиль и идеи в придворных беседах. Многие тогдашние литературные, научные, философские знаменитости добивались известности не через печать, а через общение в кругу культурных и образованных людей из высшего сословия

38 лет. Макиавелли едет в составе посольства в Германию и, как водится, пишет "Положение дел в Германии". Как видно, у этого философа был весьма богатый практический опыт по части политики и дипломатии. Но опыт-то этот был у многих, а вот перелопатить его в острую аналитическую форму удавалось немногим. То есть опыт сам по себе для философа это полдела -- еще и склонность к абстракциям нужно иметь. С другой стороны и без опыта никуда. К сожалению, современные философы, кроме как в университетских интригах, дальше ни в чем не поднаторели.

Бэкон благодаря своим "Опытам" (только при жизни автора вышло 9 изданий книги -- по тогдашним временам успех обалденный) снискал благосклонность двора и самой королевы. что навело его на мысль, что не худо бы поправить свое материальное положение, ибо литературная слова и богатство тогда еще были две вещи несовместны. Единственным способом для него было жениться. Да вот только его избранница не очень-то клюнула на его способности и отвергла талантливого соискателя.

Ну что ж, и философы имеют в жизни героические моменты. Гроций с помощью жены линяет с зоны в замке Левенстайн, где он мотал пожизненное без права помилования, и бежит сначала в Амстердам, а потом и в Париж.

Мамардашвили публикует свою первую монографию"Формы и содержание мышления (К критике гегелевского учения о формах познания)", сляпанную на основе защищенной ранее диссертации. В этой монографии он нащупал единственную область, где советские философы могли хоть как-то высказаться: историко-философскую. Критикуя мыслителей прошлого, советские философы в завуалированной форме высказывали собственные взгляды. Мамардашвили, понятное дело, впрямую не критикует марксистский диалектический, хотя бы и в овечьей шкуре гегелевской философии, метод, но на проблему обращает внимание

40 лет. Герцога Эссекса обвиняют в государственной измене и предают суду. Обвинителем на процессе как раз выступает Ф. Бэкон, чьим покровителем Эссекс был много лет, и которого он ввел в придворные сферы. Нравственный облик Бэкона в глазах современников однако не пострадал. Ибо там страдать было нечему: прожженным и беспринципным карьеристом великий философ был всегда и остался таковым до конца своих дней. Однако и от королевы Елизаветы милостей он не получил: есть такие услуги, которые принимают, но за которые не уважают

42 года. На счастье Бэкона королева Елизавета умирает, и новый король Иаков сразу же приглашает Френсиса ко двору, делая его сэром Френсисом. Это помогает ему жениться на богатой буржуазке и получить громадное приданое. Бэкон в миг становится и знатным, и богатым.

Хотя Гроция в Париже и приняли с распростертыми объятиями, но карьеры в чужой стране он не сделал. К счастью, для человечества. Ибо у него появилась масса свободного времени, и он отдался научным занятиям. В результате появилась книга "De Jure Belli Ac Pacis" ("О законе войны и мира"). Сколько замечательных мыслителей (Макиавелли, Бэкон, вот Гроций) породило крушение карьеры

43 года. Не все скоту масленица. Макиавелли отстраняют от власти сроком на один год и отправляют в ссылку. Причина? Просто превратности судьбы. К власти во Флоренции возвращаются свергнутые Медичи и зачищают всех, кто служил прежнему режиму: полностью согласуясь с советами, которые Макиавелли дает властителям в своем "Государе".

Мамардашвили на Круглом столе по теме "Наука, этика, гуманизм" выступает с нашумевшим тогда докладом "Наука и ценности -- бесконечное и конечное"

44 года. Для Макиавелли год проходит в ссылке. Он окреп, набрался сил, написал интересную пьесу, позднее названную "Мандрагора". Его возвращают во Флоренцию... и помещают в тюрьму за заговор против Медичи. Нужно отдать должное: пытки и заключение не сломили философа. Он так и не сознался в том, чего не делал. По просьбе папы его амнистируют, но к госслужбе уже не допускают. Живи и радуйся жизни. Его радость выразилась в том, что он начал писать записки об управлении государством, вошедшие в историю под названием "Государь"

47 лет. Макиавелли публикует своего "Государя". Публикация состояла не в выходе из печати, а в читке своего произведения в садах Руччелли , где под тихий лепет фонтанных и арфовых струн собирались флорентийские интеллектуалы и за выпивоном и поеданием фруктов и десертов (но все это в умеренных количествах) вели умные беседы о том, о сем. Звон этих бесед стоял по всей Италии, и что там говорилось, доходило до образованного класса скорее, чем любая печатная продукция.

"Государь" вызвал одобрение за стиль и изящество мысли... и только. Дурная слава пошла о нем значительно позже. До сих пор многие порицают автора за цинизм. Хотя Макиавелли высказал только то, что все знали и суммировал те принципы, которые все исповедовали. Он выступил в роли мальчика, который осмелился сказать, что король голый, и все набросились на мальчика, вместо того чтобы обратить внимание на короля и его окружение. И все же Макиавелли со своей прагматической беспринципностью навряд ли может считаться большим политическим мыслителем. Изложенные им принципы хороши для политиков мелкого пошиба, хотя бы на крупных постах. Для людей титанического склада они смешны. Черчилля он мог бы чему научить, Ленина или Ганди -- нет.

Бэкон выпускает в свет "О мудрости древних". Где-то в это же время он составляет главный труд своей жизни "Новый Органон". Всегда осторожный и осмотрительный он возвеличивает в своем труде бога, поет ему такую осанну, что даже церковники смотрят на него с подозрением: "ты парень со своим благочестием явно перебарщиваешь". Вместе с тем по сути его учение материалистическое. Все знания идут от опыта, и богу в созданной Бэконом картине нет места. Впрочем, никто особенно в этих тонкостях не копается. Тогда это было в моде: вольнодумствовать в мыслях, выражая на людях показное благочестие

49 лет. После короткой побывки на родине, где его защищал статус представителя Франции, Гроций снова оказывается за границей

50 лет. Макиавелли как прорвало: он пишет стихи, сочиняет новеллы, серьезные, и вместе с тем заумные трактаты ("Рассуждения о первой декаде Тита Ливия"). С большим успехом на сцене Флоренции идет его пьеса "Мандрагора." Публика аплодировала истории о "самом доверчивом и глупом муже Флоренции", которого жена, красивая, умная и благонравная, обманутая лукавым и сребролюбивым монахом, наградила рогами с его же собственного благословения и к величайшему удовольствию одного безумно влюбленного, правда, и к ее удовольствию тоже. "И то, чего муж мой пожелал на одну ночь, -- заявит молодая женщина, понявшая наконец, чего она хочет, -- пусть получит до конца своих дней". Нельзя однако не обратить внимание на цинизм автора. Благодаря казуистике зло в его пьесе превращается в добро, верность и благородство оказываются глупостью, все довольны, все смеются. Жизнь хороша и без морали.

Свершилась ирония судьбы: Гроций, голландец, становится послом Швеции в Париже. Что называется, с легким паром

Мамардашвили приглашают в Тбилиси, в Институт философии. Мамардашвили начинает читать в Тбилисском университете ряд спецкурсов: "Картезианские размышления" по философии Декарта и "Кантианские вариации" по философии Канта. Советским русским философам такое и не снилось. Вот тебе курс марксистко-ленинской философии, вот тебе курс истории философии, обязательно с марксистско-ленинских позиций, которые должны были читаться по строго установленной программе. Максимум вольностей для русского советского философа, это где-нибудь вставить во время лекции шпильку собственного производства. Да и то нужно смотреть, чтобы не донесли и не проработали за отклонение от учебного плана.

Грузинам и литовцам вольностей было отмерено побольше. И Мамардашвили этим сумел полностью воспользоваться. Его подход был весьма необычен для отечественной традиции. Он рассматривал Декарта и Канта не через призму предшественников и последователей, как звено в философской цепи, конец которой упирался в "Курс марксистко-ленинской философии", а как самоценные фигуры, которые интересны именно здесь и сейчас. Как будто Кант и Декарт наши современники

54 года. Мамардашвили читает еще один необычный курс "Психологическая топология пути: М. Пруст 'В поисках утраченного времени'". Подход к философии во многом революционный. Почему-то в наше время, и не только в России, философами считаются лишь профессиональные преподаватели философии. Хотя писатели, ученые, пусть и не на профессиональной тарабарщине, высказывали не менее глубокие и интересные идеи: тот же Пруст, Л. Толстой, Пуанкаре...

57 лет. Мамардашвили вступает в политику. Скубается со Звиадом Гамсархудиа. Вся Грузия встала на дыбы, когда в пылу полемики философ заявил: "Истина важнее национальности". В нашей стране сейчас его назвали бы за подобное высказывание русофобом, но и грузины по головке не погладили

58 лет. Умирает Макиавелли в зените своей литературной славы, но с горечью в сердце. До самых последних дней он мечтал вернуться в политику, писал письма государям, министрам, папам, но везде получал вежливый отказ.

Френсис Бэкон публикует свой первый, а также последний и единственный философский труд "Новый Органон". Философы, конечно, созревают медленнее поэтов и даже ученых. Но ведь не настолько же. И притом на кафедрах штанов не просиживал, диссертаций не писал. И тем не менее создал труд на века. Правда, основные идеи Бэкона были известны ученому миру и применялись задолго до их публикации. Но известны-то известны, но пока идеи не выражены в ясной форме, они вихляются в головах, спутываются с посторонними мыслями и ведут к неразберихе и пустозвонству. "О!", -- говорят не подумав, -- "а Галилей-то еще до Бэкона полагался исключительно на эксперимент". Но это говорят задним числом, а вот если почитать Галилея непосредственно, то видно, что путаник он был еще тот. Бэкон, кроме того, облаял в своем труде всех профессиональных философов как пустобрехов и негодных ни к чему людей. В этом труде он пропел полную осанну опытному знанию

60 лет. Бэкон с помпой отмечает 60-летие. За услуги королю ему дают титул виконта Сент-Альбанского. Заметим, что среди этих услуг много таких, которые даже со скидкой на те варварские времена, смело позволяют занести великого философа в ряд отъявленных мерзавцев, в полном противоречии пушкинскому "Гений и злодейство -- две вещи несовместны".

Так любимец короля герцог Соммерсет то ли соблазнил, то ли изнасиловал жену герцога Эссекса, сына когда-то покровителя Бэкона. А чтобы замять дело, Соммерсет женился на ней: ведь это же была аристократка, чтобы с нею так вести себя. Тем не менее герцог подпал под суд, и Бэкон употребил все свое знание законов, чтобы выгородить мерзавца.

Власть в руках философа входила в идеал Платона. В лице Бэкона этот идеал осуществился, но все, что нам известно об общественной деятельности Бэкона, не говорит в пользу идеала Платона, -- остроумно заметил один из биографов Бэкона.

И буквально через 3 дня после счастливого окончания процесса над Эссексом собрался парламент, где резкой критике подверглась коррупция при дворе. Досталось и герцогу Бэкингему, которого потом укокошила миледи, если верить Дюма. Бэкингем был любимцем короля, а вот Бэкон верный королевский пес и исполнитель прихотей Бэкингема попал под огонь критики по полной. Припомнили ему и дело герцога Соммерсета.

Короче суд да дело, парламентские разбирательства закончились настоящим судом, и Бэкона. по справедливости, заметим, упекли в Тауэр. Через год король, правда его простил, но душевная травма на совести философа-мерзавца осталась до его последнего вздоха. Тем более, что сам себя он не считал виновным, указывая, что и другие поступали не лучше.

Мамардашвили вступает в противоборство с Гамсахурдиа за пост президента, но перед вылетом в Тбилиси инфаркт полосонул его прямо во Внуковском аэропорту, и полосонул на смерть

61 год. Не отсидев и года, Бэкон выходит на относительную свободу: он был обязан жить, не покидая своего поместья. Там он отдается наукам и философии. Бэкон с одинаковым интересом занимался изучением самых разнородных явлений. Он записывал рассуждения о происхождении ветров, о жизни и смерти, о звуке, о плотности тел; все это, конечно, относится теперь к области устаревшей физики. Его наблюдения неопределенны и неточны; его объяснения неясны и поражают нас своей странностью.

Занятия науками не мешают философу регулярно писать слезные письма королю о прощении и клясться в своей неизменной любви. Он даже публикует "Историю короля Генриха VII", насквозь панегирическую и подобострастную к правящей династии.

Личная жизнь Бэкона осталась незапятнанной; одевался он всегда просто, вел правильный образ жизни, не предавался никаким азартным играм, обращался со всеми приветливо и отличался большим остроумием. Его остроты дышали холодной беспощадностью, но были блестящи и нравились. Бэкон сам придавал им большую цену, тщательно их записывал и составлял из них сборник за сборником, правда, для себя, а не для печати

62 года. Гроциус, потеряв милость Кристины, шведской королевы, со всей семьей перебирается в Германию. По пути попадает в сильный шторм и умирает уже на берегу от истощения. "Понимая так много, я не совершил ничего", -- были его последние слова

65 лет. На боевом посту умирает Бэкон. 2 апреля 1626 года была холодная погода; шел снег. Бэкон катался в экипаже с медиком короля, и ему пришла мысль испытать действие снега на предохранение от гниения органических веществ. Он вышел из экипажа и, купив у одной крестьянки зарезанную курицу, тут же собственноручно обложил ее снегом.

При этом естествоиспытатель простудился, заболел и ровно через неделю умер, сообщив однако в одном из писем, что опыт его удался Дополнения 1604 Гроций пишет работу "О справедливой цене". Работа эта отнюдь не носила академического характера, а писалась на потребу дня. И потому писалась на голландском. (Позднее она была переведена автором на латинский). И из-за своего практического характера не нашла должной оценки в научных кругах. Да и сам Гроций не считал торговлю наукой. Между тем в данной работе он, правда, не в такой ясной форме, как позднее Петти, приходит к идее того, что наряду со спросом и предложением, цена определяется вложенным в продукт трудом. Тогда мысль Европы столкнулась с парадоксом: резким падением цены всех товаров и обесцениванием золота и серебра (т. н. "революция цен"). Основная причина виделась в том, что золота стало слишком много из-за его наплыва из испанских колоний.

Но тогда совершенно непонятным было, почему Испания, главный держатель серебра и золота, вдруг резко обеднела. 21-летний философ уловил ту истину, что если в стране не развиты производительные силы, которые могли бы продуктами своего труда покрыть этот избыток, то добра от сокровищ не жди. Молодой Гроций это уразумел, а до старых и навороченных степенями специалистов никак не доходит, что ни обилие нефти и газа, ни создание золотого запаса для отвязки от доллара не помогут, если собственное хозяйство в загоне

1620 Френсис Бэкон публикует свой "Новый Органон". Бэкон не только пропел осанну опытному знанию, но и разработал теорию эксперимента. Вот как в общем виде выглядит эта теория:

1). Начинается познание с наблюдения над природой

2). Факты и явления, доставленные наблюдением, необходимо обобщить и вывести их формы

Что такое "форма", непонятно. Сам Бэкон, хотя постоянно и использует этот термин, но никак его не определяет. Поэтому проще привести примеры того, что он понимает под "формой". Формами являются "тяжесть", "теплота", "притяжение","электричество", "магнетизм"...

3). Так как "формы" в чистом виде нигде не встречаются -- есть тяжелые и легкие тела, но нет "тяжести" как таковой, -- необходимо путем тщательного анализа показать, как действуют формы в природе. Из этого анализа выводятся свойства тел и предполагаемый механизм их существования и взаимодействия

4). Анализ должен завершиться экспериментальной проверкой: соответствуют ли выведенные свойства тел реальным явлениям. В этом эксперименте должны быть устранены случайные обстоятельства, и форма должна выступить в своем чистом виде, подтвердив или опровергнув гипотезу.

Остановимся на последнем пункте. Бэкон вводит понятие т. н. experimentum crux -- решительный эксперимент, в отличие от эксперимента основного. Последний является источником теории, в то время как experimentum crux ее проверкой, пробным камнем.

На практике это выглядит так. Некто, назовем его Георгом Омом, выводит закон зависимости силы тока, протекающего в проводнике, от напряжения цепи и сопротивления проводника. Так мы формулируем этот закон теперь. Для этого он подвешивает над проводником магнитную стрелку и в зависимости от ее отклонения при изменении параметров тока и проводника измеряет эту самую силу тока, а вернее величину отклонения магнитной стрелки. Больше ток, стрелка отклоняется больше, меньше -- меньше. Получается ряд цифр. Это основной опыт.

Но что они, полученные цифры, характеризуют: силу тока, как представляется Ому, или магнитного поля вокруг стрелки, а может механические свойства металлической нити, на которой подвешена стрелка. Нужен проверочный experimentum crux. Когда бы при других условиях получался бы тот же ряд цифр.

Сказано сделано. И года не прошло (а на самом деле полтора года, наполненных множеством опытов, раздумий, расчетов), как такой experimentum crux был поставлен. Тогда, кроме механического действия электрического тока (на магнитную стрелку), было известно и его тепловое: проводник нагревался тем сильнее, чем больший ток по нему проходил. Измеряя тепло, выделявшееся при таком прохождении тока, Ом получил аналогичный ряд цифр. Т. е. увеличивая проводник (длину или диаметр), скажем, в 2, 3, 4 раза, Ом установил, что стрелка отклоняется так же в 2, 3, 4 раза сильнее (на самом деле зависимость там выражалась довольно сложной формулой с интегралами, рядами Фурье и прочей математической нечистью). И аналогично выделявшееся тепло увеличивалось при увеличении проводника в 2, 3, 4 раза во столько же раз. То есть отклонение стрелки, как и выделение тепла, характеризовало именно силу тока, а не что-то другое

1625 "De Jure Belli Ac Pacis" ("О законе войны и мира") Гуго Гроция. Эта книга считается такой же классикой в области международного права, как "Капитал" в политэкономии. Гроций рассуждает, как сделать так, чтобы избежать войн. Он предлагает государствам заключать договора не на основе сложившихся обстоятельств, а исходя из принципов естественного права. Все это хорошо и умно, но все это могло походить скорее на пожелание, чем на исследование общественных законов, таких же непреложных, как и физические, если такие общественные законы существуют.

Гроций же попытался исследовать в своем трактате, именно чем определяется право: божественным ли установлением или человеческим произволом. И нашел, что в общем-то последним: "закон что дышло, куда повернул, туда и вышло", "у сильного всегда бессильный виноват". Но чтобы прийти к таким истинам, верным во все времена и у всех народов, не стоило бабахать такой мощный трактат, да еще в трех книгах. Поэтому Гроций попытался проникнуть за видимость вещей, и все же понять, действительно ли только произволом определяется право, или в его основе все же лежат некие объективные законы. Все-таки где-то лежат, несмотря на весь произвол, пришел он к выводу.

Два этих противоречивых постулатах он сгармонизировал следующим образом. Во всяком законе, во всяком праве есть два слоя. Верхний, видимый -- волеустанавливающее право. Вот решил король, парламент или воровской сход, что надо-де подчиняться таким то и таким правилам, и люди стали им подчиняться. И есть второй слой, глубинный: это естественное право людей. Насочинять законов можно каких угодно, чего мы в России насмотрелись до отвала. Например, можно запретить половые сношения между мужчинами и женщинами. Но будут ли такие законы соблюдаться? По форме -- да. А по сути будут всячески обходиться или игнорироваться.

Поэтому нужно учитывать естественные права людей. Только такие законы будут крепки, которые будут базироваться на естественном праве. Естественные права в свою очередь делятся на два больших раздела: права животные и права здравого смысла.

Первые эти права самосохранения. Те же половые отношения -- это право и необходимость человека через потомство продлевать свое бытие. Эти же права лежат в основе отношений между государствами. Каждое государство, каждый народ стремится к самосохранению. И если одно государство будет полагаться в своих отношениях с другими исключительно на силу, то жди ответки. Может не в этой жизни, но и не на небесах, а в последующих поколениях, причем довольно-таки быстро, если мерить время не человеческой жизнью, а историческими эпохами. Этому мы видим тьму примеров и как в истории, так и в частной жизни.

Не разумнее ли поэтому, вопрошал Гроций, стремиться заключать такие договора, которые будут учитывать естественные права каждого народа, каждого государства? Сам Гроций свято верил в возможность и необходимость договоров, основанных именно на естественном праве и приложил массу усилий, чтобы истина воссияла. Тогда Европу раздирала Тридцатилетняя война, а Гроций, голландец, был назначен послом Швеции во Франции. Сколько он исписал меморандумов, писем, мемуаров, чтобы втюхать государям свои идеи. В конце концов его нанимателям это надоело, и Кристина Шведская уволила его от службы.

И все же дело Гроция восторжествовало. Каких-то полустолетия спустя в начале XVIII века, как полагают историки, Филиппу Орлеанскому удалось заключить систему договоров, которые определили границы основных государств в Европе. С тех пор прошло 300 лет, и несмотря на многочисленные войны, среди которых были и такие как Семилетняя, войны наполеоновские, две мировые уже в XX веке, государственные границы в основном сохранились. А теперь в Европе даже никому и в голову не приходит менять установленные границы. Напротив, в Азии и Африке, где до Гроция еще не дошли, без конца воюют и чего-то пытаются перекраивать.

Другая группа естественных прав основана на представлении человека как существа разумного. Здесь Гроций не поработал так плотно, как в установлении права войны и мира, вытекающими из животных прав человека. Но общий смысл ясен. Это право любить, право дружить и т. д., объединяемых общим слоганом право на общение. Из него же вытекает право на митинги и собрания, свобода слова, свобода печати. Важно отметить, что естественное право стоит впереди волеустанавливающих законов. То есть не право, скажем, на митинги должно согласовываться с законом, а закон должен вытекать из этого права. В противном случае, это будет закон только по форме, а по сути же насилие и произвол.

1968 Мамардашвили публикует свою первую монографию"Формы и содержание мышления (К критике гегелевского учения о формах познания)".

В своей монографии Мамардашвили коснулся двух важных проблем диалектического метода в философии: совпадение исторического и логического и совпадения объективного и субъективного.

Гегель, а вслед за ним и Маркс, считали, что в у ученого, исповедующего диалектический метод, познание повторяет путь реального исторического процесса. Только такое познание дает настоящую неискаженную картину действительности. В реальном познании мы, однако, наблюдаем прямо противоположный подход. Допустим, исследуется, или расследуется, убийство. Следуя диалектическому методу мы должны повторить в подобном исследовании-расследовании путь реального убийства. А всякое убийство начинается с появления мотивов. далее вырабатывается план, определяются средства, и этот план при определенном стечении обстоятельств приводится в исполнение.

Итак, мы должны начать с мотивов. Чьих мотивов? Убийцы, конечно. А кто убийца, и было ли вообще убийство, или следователь имеет дело с самоубийством или несчастным случаем? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно:

1) собрать, относящиеся к предполагаемому убийству улики

2) опросить свидетелей

3) установить круг подозреваемых лиц

4) выявить предполагаемые мотивы совершения преступления.

Итак, в реальном расследовании первый по историческому порядку пункт в преступлении перемещается на 4-ое место. Логическое явно не совпадает с историческим.

И все же проблема не так проста, как она кажется на первый взгляд. И если с преступлением и его расследованием логическое и историческое явно сели в лужу, то при охвате взглядом развития науки в целом, мы видим их неотвратимое соответствие. Только логическое и историческое совпадают, как как-то заметил Маркс, в обратном порядке. То что исторически последнее, в процессе исследования становится первым. И наоборот, с чего начинается процесс развития, при его исследовании является целью и последним звеном (см. пример с переходом качества в количество).

[Количество в качество происходит в ходе развития материального мира (абсолютной идеи у Гегеля). Это и есть та самая эманация. Напротив, человеческое познание идет обратным путем: от качества к количеству.

Развитие науки Нового времени наглядно иллюстрирует этот процесс. Сначала мир предстает познающему уму качественно как разнообразие не похожих друг на друга вещей и предметов. Постепенно он обнаруживает в этом многообразии некоторые качества, например, элементы -- железо, дерево, вода и т. д., среди которых он находит базовые элементы, которые мы сегодня знаем как элементы таблицы Менделеева.

Исследуя эти элементы в глубь, познающий ум обнаруживает за качеством количество. Оказывается, все элементы отличаются друг от друга только атомным весом, который в свою очередь при дальнейшем исследовании есть не что иное, как количество в атоме, мельчайшей частице, сохраняющей заданное качество, еще более мелких элементарных частиц: электронов и протонов, похожих друг на друга как две капли воды. И получается, что, скажем, такие качественно разные вещества, как водород и кислород, ничем, кроме количества совершенно одинаковых частиц друг от друга не отличаются. У водорода 1 электрон и 1 протон, а у кислорода по 8 совершенно идентичных протонов и электронов. Так качество переходит в количество.

Но человеческое познание на этом не останавливается. Обнаруживаются связи между количеством и качеством, и уже исходя из заданного количества познающий ум устанавливает качество, которое должно возникать при изменении количества. Это как Менделеев, зная только атомные веса и валентность трех элементов, еще не открытых на тот момент -- галлий, германий и скандий, -- лишь на основе их количественных характеристик предсказал и их качественные характеристики. Скоро элементы были открыты и -- бац -- предсказания Менделеева совпали тютелька в тютельку.

То есть количество снова перешло в качество. Таких примеров из истории науки можно привести множество. Но это в процессе познания. А вот так ли шло реальное развитие универсума -- материи или там абсолютной идеи? Тут сомнения все еще имеют место быть. ]

Что же касается, формы и содержания, то ни Мамардашвили, ни Гегель далеко от Аристотеля и Канта не ушли. Все же Гегель ряд интересных замечаний по этой проблеме сделал.

На первый взгляд ничего сложного в этом вопросе нет. Любой знает, что форма это одно, а содержание -- совсем другое. Содержание -- это ЧТО говорится о предмете, а форма -- как. Однако немного подумав мы понимаем, что все не так просто. Вот мы смотрим пьесу. Она делится на акты, действие передается через монологи, диалоги, входы и выходы персонажей. То есть форма воспринимается зрителем непосредственно.

А где содержание? Попробуйте указать на него пальцем. Можно пересказать фабулу пьесы в виде рецензии, рассказа. Но и рассказ, и рецензия, и любой другой пересказ сами будут формой. То есть если на форму можно указать пальцем, на содержание -- нет.

А этого делать и не надо, говорит Гегель. Они неразрывно повязаны друг с другом, образуя то самое пресловутое единство противоположностей. Ткнешь в форму -- угодишь в содержание, ткнешь в содержание, угодишь в форму. Постичь их разноту можно только через разнообразие и взаимосвязь мира вещей. Иными словами различие формы и содержания не столько постигается теоретически, сколько обнаруживается через сравнение сходных вещей.

Вот мы смотрим пьесу "Вишневый сад", а потом "Гамлет, принц датский", а потом "Сталевары" Бокарева. И все эти пьесы о разном. И вместе с тем все они похожи. Так же делятся на акты, явления, так же протекают в диалогах и монологах. И таким образом путем сравнения мы обнаруживаем, что разное содержание может передаваться одной и той же формой.

С другой стороны того же "Гамлета" сначала написал Саксон Грамматик в повествовательной форме, потом Бельфор в форме романа, а потом уже и Шекспир инсценировал историю в пьесу.

Так мы приходим к мысли, что одно и то же содержание можно влить в разные формы

1973 Мамардашвили на Круглом столе по теме "Наука, этика, гуманизм" выступает с нашумевшим тогда докладом "Наука и ценности -- бесконечное и конечное". Дело в том, что философия в то время этой проблемой не занималась. Ее отдали на откуп математикам. Причем, не только советская философия, но и философия вообще. В свое время по этой проблеме много терлись схоластики. В новое же время на нее обратил внимание только Гегель, и после него все смолкло опять.

Гегель ввел понятие т. н. "дурной бесконечности", т. е. бесконечности, образующей ряд 1+1+1+1... и так до бесконечности. Такая бесконечность никуда не ведет и не пахнет никаким развитием. До одури повторяются один и те же однообразные неотличимые друг от друга состояния. Мамардашвили, как и не очень то жалуемый в советской философии Кьеркегор, перевел рассмотрение проблемы в этическую плоскость.

Кьеркегор пояснял идею Дон-Жуаном, Мамардашвили человеческой жизнью, как она описывается Экклезиастом. Человек конечен, он родится, живет и умирает. Потом родится другой человек, и точно так же живет и умирает. И эта череда рождений и смертей без какого-либо изменения идет из поколения в поколение (правда, Экклезиаст оговаривался "Род приходит и уходит, а земля пребывает вовеки"). И нет ничего нового под луной.

Вслед за Гегелем Мамардашвили оспаривает этот пессимистический взгляд, полагая, что в жизни человеческой конечное соединено с бесконечным. Конечное -- это отдельная человеческая жизнь, и она проходит одни и те же стадии у каждого человека во всех поколениях. Но она же уникальна у каждого отдельного человека. И он, умирая, не умирает совсем, а продолжает жить в своих детях, как физически (те же физиолого-психические особенности), так и духовно, передавая новым поколениям свой опыт. Так что сын -- это то же самое, что и отец, но и не то же, а либо развитие, либо вырождение, а внук -- вообще что-то несообразное третье. И таким образом отдельная жизнь, будучи конечной и замкнутой в себе, через эту связь поколений уходит в бесконечность, которая постоянно обновляется с каждым вновь прибывшим на этот свет.

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию

К содержанию