Дверь открывали робко и неуверенно, словно входящий опасался услышать гневную тираду или быть встреченным чуть ли не пулеметной очередью. Проем расширился до размеров ладони. Пауза. Человек за порогом прислушался. Не дождавшись проявления неудовольствия, осмелел, толкнул створку сильнее. Но внутрь шагнул не сразу, а через секунду, только после того, как убедился, что попал именно туда, куда хотел. Невысокий усач с черно-рыжеватыми, в медный окрас, волосами, посмотрел в сторону. Затем скользнул хитрющим карим взглядом по мне, тут же стал внимательно рассматривать пустой угол справа. Глухо доложил.
- Там, фюрер с каудильо подрались. Из-за Герники. Все никак не могут разобраться, чья вина в этом больше. С исками, похоже, к обоим идут. - И притих, ожидая моей реакции.
Молчание, исходя из опыта наших предыдущих встреч, могло продолжаться очень долго. У меня, конечно, проблем со временем нет. Подозреваю, что его даже не вагон и малая тележка, а бесконечность. Но если я не отвечу, гость, в конце концов, качнет головой, подтверждая свою тайную для меня догадку, и уйдет, осторожно прикрыв дверь.
Надо разговаривать. А зачем еще я здесь?
Потому, как добросовестный актер, я даю ожидаемую реплику: - И что?
- Испанец жезлом проткнул австрияку шею, - проинформировал грузин. - Насмерть. Потом появился дубль, а Франко быстро ушел. Я не заметил, куда. Думал, к вам.
- Нет. У меня, его не было.
- Вижу.... - качнул головой Сталин. К тому, что я могу одновременно общаться сразу со многими подопечными, причем с каждым, один на один, они никак не привыкнут. То есть, об этом знают, так как неоднократно в моей многоликости убеждались, но примирится с этим, не могут. Считают, что если дискутируют со мной, то я в это время в других комнатах все же не могу разговаривать еще с несколькими их коллегами по несчастию. Линейное восприятие - особенность всех диктаторов.
Иначе, они бы при жизни задумались о том, что их ждет после могилы.
Именно в этот момент в другой комнате мне жалуется Адольф Шикльгрубер.
- Она приходит ко мне вторую неделю. Смотрит на меня, будто я во всем виноват. Маленькая девочка ... из Бухенвальда. Умершая от истощения. А перед этим потерявшая всех родных. И близких. Что там можно объяснить?? Ей всего четыре года! Серые бараки за исхудавшим тельцем. Черный дым из труб. Огромные голодные глаза. Я даже не знал о том, что они делают за моей спиной!
Гитлер отводит глаза. Лжет. Но даже если и нет, то незнание все равно не освобождает от ответственности за содеянное.
- Что ей вообще можно объяснить? - Повторяет, срываясь в истерику, экс-фюрер. - Это же невозможно! За что мне это?
- А ей за что такую участь определили? - Парирую я. - Знаете, о чем она мечтала в ту ночь, когда умерла? О корочке хлеба. Даже не съесть, а хотя бы понюхать. О запахе свежеиспеченной горбушки. И о маме. Прижаться к ней, перед смертью, и забыться. Если она именно к вам приходит, значит, вина за её судьбу лежит на вас. Потому объясняйтесь. И пока этого не сделаете, так и будет продолжаться. Тысячи ночей. Или пока вас на земле не забудут.
У Адольфа судорогой сводит рот. Тик начинает терзать щеку.
- Я хочу написать картину о ней. Все, что я вижу ночами. Черные и серые тона. Глаза, проволока, дым. Это можно позволить? Так немного нужно. Всего лишь холст, кисти, краски...
- Нет.
- Лучше бы я остался художником в Вене. Голодным, но счастливым мазилой. Почему я этого не сделал?
- Не знаю... - Вместе с собеседником удивляюсь я. - Это был ваш выбор. А, действительно, почему вы этого не сделали?
- Я думал о Германии, - огрызается Гитлер и уходит.
- И Германии от вашей заботы сильно полегчало? - Бросаю ему вслед.
Плечи Шильгрубера, словно от удара, передергиваются. Сникают.
Мне его даже немного жаль. Как и других подопечных. Но прощение, как и отпущение грехов - вне моей компетенции...
Генералиссимус изучает меня из-под полуоткрытых век.
- Если бы не я, было бы много хуже, - заявляет не столь неожиданно для меня, как надеется.
- Все так говорят. - Парирую я, и это, чистая, правда.
Сталин грызет мундштук трубки. Табака здесь нет, как и прочих удовольствий, но один привычный аксессуар ему остался. Так же, как треуголка у Бонапарта, трость, более похожая на дубинку, у Петра Первого, четки Хусейна, жезл Франко и цитатник Мао.
Под моим попечением только тираны, достигшие абсолютной власти и злоупотребившие этим.
Когда после своей смерти они очухиваются в Зале, реакция у всех примерно одна и та же. Шок. Сначала оттого, что посмертное существование все же есть.
Многие из властителей - искренние агностики. У прочих представление о загробной жизни очень значительно отличалось от увиденного.
Затем наступает очередь взаимоисключающих эмоций. Гордости, когда они узнают в соседях великих исторических личностей. Унижения, поскольку их, любимцев власти и рока, единственных и неповторимых все же уравняли с прочими.
Впрочем, тех, кто плохо кончил - вроде Гитлера или Саддама это, конечно, меньше касается. Частично за содеянное, они все же оплатили при жизни.
Потому, подозреваю, их наказание будет мягче, чем у персонажей, кто умер на троне. Хотя бы за счет тех злодеяний, что не успели совершить.
Затем на новичков набрасываются с жадными расспросами о том, что происходит на Земле. Как оценивают потомки деяния и личности тех, кто ушел не так давно.
Но этим интересуются умершие в предыдущие десятилетия, самое большее - века.
Для старожилов, тех, кто здесь тысячу или более лет, это уже не важно.
А потом пришедшие понимают, что вокруг нет ничего, кроме Зала для всех, и пустых комнат для уединений.
Никаких развлечений, кроме общения друг с другом и размышлений о жизни. Есть и пить не хочется. Умереть еще раз не получится. Можно лишь разговаривать. Пока не надоешь окружающим. Или они тебе.
И спать. А в сновидениях приходят те, перед кем ты виновен. И требуют объяснений - почему ты так с ними поступил...
Сталин смотрит мне в глаза. Когда он впервые появился, это был взгляд старого, но по-прежнему безжалостного тигра-убийцы. А теперь, он словно умоляет объяснить, что происходит, когда, и чем всё закончится. Мне его жаль. Как и прочих моих подопечных. Конечно, они сами виновны в своей глупости, но от этого не перестают быть страдающими людьми.
Во многих человеческие качества просыпаются только со временем, но всё же.
- Но какой в этом смысл?
Такой вопрос мне задавали миллионы раз. Ответ на него один и тот.
- Вам придется объясниться с каждым из тех, кого вы обидели. Кто умер по вашей вине. Если все они, вас, в конце концов, простят, вы сможете уйти из Зала через зелёную дверь. Если до этого момента вас на земле успеют забыть, вы уйдете, через черную. Причем черным для вас в этом случае станет любой порог, который вы переступите.
Не удерживаюсь, от того, чтобы уколоть собеседника, - но лично вас все же пока помнят. И будут помнить очень долго. Потому можете заходить ко мне смелее.
Сталин не обращает внимания на последнюю фразу, а недоумевает по поводу необходимости оправдываться перед теми, кого считает недостойным.
- Многие из них меня гораздо хуже. Опять же, гибель людей, это исторический процесс, всегда так было! Все люди в любом случае умирают. Раньше или позже! Так какая тогда, по большому счету, разница? - Апеллирует, обращаясь к скрытому дымкой потолку грузин.
- Ну, вот это своим истцам и объясняйте. Если они это примут, вам повезло, если нет, это ваша проблема, - пожимаю я плечами. - Кроме того, вы же видите, ответственность перед пострадавшими распространяется на всех. Здесь Цезарь и Аттила, Хуань Ди и Чингисхан, Иван Грозный, Калигула и все прочие. Всегда так было.
- Ладно, все так все. - Покладисто и неожиданно легко соглашается Сталин. Снова хитро косится на меня. Хвастается, - вы удивитесь, но многие меня уже простили. Тот же Троцкий. Он сказал, что точно так же поступил бы со мной, если бы смог. Потому претензий не имеет.
- Кстати, а где он сам? - Внезапно спрашивает Иосиф, наклоняясь ко мне и пристально смотря в глаза.
- Не знаю. - Честно отвечаю я. - Здесь, как вы видите, только те, кто достиг абсолютной власти. Троцкий, видимо, в свое время этого не сумел.
Настроение Сталина улучшается. С дуче и фюрером, соседями по Залу, его в правах, так, получается, уравняли, но своего старого соперника, в своем понимании, генералиссимус все же "сделал", и подтверждение от меня этого факта его радует.
Если для Джугашвили такие вещи еще имеют значение, очень долго ему у меня еще сидеть.
- А там, за ТЕМИ дверями, что? - Задает он запретный вопрос. И я таю, исчезаю, оставляя его в комнате. И теперь здесь ничего и никого, кроме Сталина, нет. Четыре белые стены. Скрытый туманом потолок. Пол.
Можно вернуться в Зал. Кажется, что там пахнет хлоркой, но это подвох со стороны подсознания, объясняемый стерильностью обстановки. У меня никогда и ничем не пахнет. В Зале сотни людей, каждый из которых был властелином жизни и смерти многих подданых. Большинство из них с болью и надеждой, украдкой поглядывают на изумрудную дверь. Со страхом - на чёрную, больше похожую на тёмный провал в ничто.
Еще больше бывших тиранов грезит в таких же пустынных комнатах, объясняясь в снах с тысячами своих истцов.
В этом есть смысл. Скорее рассчитаешься с долгами - быстрее уйдешь отсюда. Умереть здесь еще раз не получится. Сразу же вновь очнешься в Зале. Если не повезет, можешь успеть увидеть, как тает, погружается в пол твое прежнее тело.
Из Зала - тысячи дверей.
Серые, для одиночества, ведут в комнаты для размышлений и снов.
Малиновые, для вопросов, - путь ко мне.
Одна дверь зелёного цвета.
И одна - чёрного.
Первая открывается тем, кому повезет оплатить свои долги, получить прощение от всех обиженных. Не многим удалось уйти этим путем.
Вторая - для тех, кто не успеет избыть грехи до тех пор, пока их забудут на Земле. По этой дороге прошли тысячи правителей. Не буду называть имена - вам они всё равно ничего не скажут. Вы же не сможете ответить, кто сжег Хараппу с Мохенджо-Даро? А там погибло полмиллиона женщин, детей, стариков.
Мои подопечные - тираны, развязавшие сотни войн, разрушившие тысячи городов, виновные в горе и смерти миллионов, проклинаемые миллиардами современников и их потомков, отдали бы очень многое, чтобы узнать, что там, за изумрудным и тёмным порогами.
Единственный, кого это не интересует - я. Потому что в отличие от них, я - это просто функция Зала. Привратник. Нелюдь.