Раннее утро. Солнечные блики засверкали на ртутном зеркале лениво застывшего моря. Голубая, желтая и зеленая краски растеклись по простору, отделив пляж от моря, а море от горизонта четкими, изогнутыми линиями.
У самой кромки воды, очерченной ржавой морской водорослью и застывшими клочками пены, сидела на подсохшем песке молодая женщина. Сидела неподвижно и смиренно, словно памятник отчаянию. Руки свободно и безвольно лежали на согнутых коленях. Глаза закрыты, и только из под покрасневших век, словно крошечные волны, догоняли друг друга прозрачные слезинки. Они, обрывались у кромки губ стремительно вниз, в рыхлый, еще холодный песок.
Высоко в чистом небе плыл самолетик, оставляя за собой белый перистый след и неприятное комариное жужжанье.
Женщина подняла голову и равнодушно скользнула взглядом по следу его, где внутри серебристого крестика летели живые души, брошенные вверх катапультой мощных моторов.
Пора. Она поднялась, чуть поморщившись от легкой боли в затекших ногах, сбросила пляжный сарафан и осталась в бикини. В нескольких шагах цвет купальника и тела сливались, и, казалось, женщина обнажена.
Прохладная вода коснулась ее лодыжек и закружилась белопенным омутом позади. Тело вспыхнуло от острого чувства, зазвенело... Шаг и еще шаг. Все глубже, все дальше от берега. Прозрачная вода карикатурно изменяла контуры ее тела. Низ, погруженный в воду, становился толще и короче, а верх, воображаемо увеличивался, изменяя естественные, милые пропорции. Женщина оглянулась - не видит ли кто ее?
Когда вода коснулась груди, она поплыла, легко разрывая воду впереди себя и отбрасывая ее назад, вдоль хрупкого, почти невесомого тела. Плыла долго, не очень умело, но упрямо. Устав, легла на спин, разметав руки в стороны. Солнце грело затылок, а глаза, словно в мареве видели, стоящие вдали, вдоль моря, силуэты гостиниц, сверкающих огромными, слепыми окнами.
В одной из них, на двенадцатом этаже, за балконной дверью спал ее мужчина. Она ясно видела его тело, разметавшееся на белоснежной простыне с головой, зарывшейся в подушку. Он всегда засыпал поздно, ожидая ее сна - наверно не желая захрапеть, дать ей возможность понять, что уже не молод и тело, когда-то мощное и сильное может дать сбои. Просыпался раньше ее по той же причине. Может быть, сегодня утром она впервые увидела его спящим.
Пятый год они были вместе, привыкая и притираясь, друг к другу. Пять лет, она согревалась его дыханием и наслаждалась его лаской.
Наконец тело в воде отдохнуло и остыло. Женщина поплыла дальше. Вновь руки разгребали воду и отбрасывали назад водопад брызг, сверкающих в лучах солнца стеклянными осколками. На глубине, в темной бездне моря плыла ее тень, рассекаемая серебряными ножами маленьких рыбьих косяков. Чем дальше оставался берег, тем меньше становилась тень, пока не исчезла в чернильной бездне глубокой воды.
В такт взмахов рук в голову приходили мысли, воспоминания, сюжеты - неразборчиво и смутно.
Встретились они на дне рождения сестры. Та давно и трогательно подыскивала ей друга, считая, что одинокой красивая женщина не должна быть. А почему? Твердила: - не должна! Особенно умная женщина. Красивая, умная... и не молоденькая. Спустя два месяца она уснула в его постели...
Он был прост в общении. Их взрослые отношения проскочили период влюбленности, а совместные дни и ночи зашагали твердой, осмысленной походкой выбранного пути. Быт был несложен - простая пища, стиральная машина последней марки да дорогой пылесос - сложный как танк, предназначенный для изощренного мужского ума.
Утро для сна, день для карьеры, вечер для свечей и ночь для наслаждения.
Мужчина редко говорил о любви, но если говорил, то женщина чувствовала, как теплел его взгляд, наливались силой мышцы рук, и желание заполняло комнату, как пена заполняет пространство во время пожара.
Утром, за завтраком он иногда говорил, что сегодня должен задержаться, и она не должна его ждать. Только спать без него она уже не могла и ожидала, посапывая в мягком кресле, и нежно обнимала у самой двери, как кошка, чувствуя его возвращение. Потом они долго пили чай на лоджии или кухне и его ладонь лежала поверх ее ладони, пронзая душу чувством ослепительного счастья. Ко второму году она заболела любовью серьезно и затяжно...
Волны открытого пространства были выше и злее прибрежных. Они пригоршнями бросали брызги в лицо, обжигая и без того воспаленные глаза. Воздух хрипом разрезал рот, вселяя неуверенность и страх...
... Она перестала заниматься своим бизнесом. Сидела в кабинете и часами смотрела на телефон, ожидая его звонка. Потом не выдерживала и звонила ему, а сама металась в мыслях - что сказать? Когда он отвечал, лепетала нечленораздельно, глупо и смешно. С окончанием рабочего дня вскакивала в авто и мчалась домой - терпеливо ждать его, поглядывая на улицу из кухонного окна.
Года через два, после их первой встречи, сбросила всю работу на плечи заместителя и уже совсем переселилась домой к кухне, кровати и окну. Иногда приходила в себя и тогда думала о том, что как героиня "Соляриса" уже не может подолгу находится вдали от него... и ходила за ним как верный пес, желая калачиком свернутся у его ног и лежать так, не думая ни о чем. Болезнь прогрессировала.
Он, пытаясь ей что-то сказать, задумчиво смотрел на женщину, хмуря брови, но молчал, и тяжело вздыхая, поглаживал шершавой рукой ее коротко - стриженый затылок.
Ей было чуть за тридцать, а она уже стала бояться старости. Стояла перед зеркалом, подсчитывая как проигранные сражения свои морщинки у глаз и рта. Ее веселый характер ушел. Она стала легко плакать и часто без причины огорчалась. Внутри завелся ревнивый будильник. Она чувствовала, когда он запаздывал или приходил слишком рано. И то, и другое пугало ее. Словно четки перебирала она причины, привязывая их к своим диким страхам потерять его. Засыпая ночью, она страшилась проснуться утром и не увидеть его... Она стала, подсматривать, подслушивать, искать. Кто ищет - тот всегда найдет!
Солнце с упоением жгло ей затылок, а соленая вода норовила найти хотя бы одну лазейку, чтобы ворваться в горло и рухнуть веселым водопадом вниз, в шипящие от натуги легкие. Каждый взмах рук требовал все больших усилий. Она вновь перевернулась на спину и как Христос, разбросав руки, закачалась на легкой волне...
Солнце впорхнуло в глаза, и женщина скорее представила, чем увидела уходящие к горизонту, едва различимые, крыши гостиниц.
...Непричесанная и заплаканная, встречала она его в застиранном старом халатике с постоянно потухшим, а иногда и пьяным от подозрительности взором. Укор, страх и женщина. Очнувшись, она ужасалась себе, подчас ненавидела, но все чаще эта ненависть обращала свое тупое острие на него - источник ее мучений. Нередко часами она искала причины, чтобы обрушить на его голову все накопившееся в ней раздражение.
Она вдруг увидела, что он не так говорит и не так ходит, что постарел и стал угрюм, что избегает ее.
Она стала уходить из дома и бесцельно бродить по улицам, распаляя в себе злость и неприязнь к этому человеку.
Однажды зашла в офис да там и осталась. Работа стала лекарством от нечеловеческой боли. Через месяц выгнала заместителя, хорошо погревшего руки над ее любовным костром. Через два месяца восстановила все старые партнерские связи и потянула свой бизнес с силой и упрямством битюга. Задерживалась допоздна, моталась по командировкам, посещала банкеты и посиделки. Домой возвращалась заполночь. Он ждал ее, разогревал на кухне чай, доставал из печи горячие бутерброды и сидел рядом, а она пила этот чай, упорно отводя в сторону взгляд потухших зеленых глаз.
Только ночи сохраняли их друг для друга. Она тянулась к нему в нежной слепой тишине и стонала, и кричала от наслаждения, и спала на его уставшей руке.
Потом наступало утро и, словно боясь спугнуть друг друга, они молча завтракали и расходились в гомон и неразбериху городских улиц.
Первым сказал он! Сказал, что надо разойтись, отдохнуть друг от друга. Уйти, чтобы понять - есть ли силы и желания склеить то, что было или уже поздно и надо сохранить остатки нежности и удержать замешанную на ней дружбу и привязанность друг к другу...
Ее лицо и тело вспыхнуло, словно осыпанное порохом. Она почувствовала предел, за которым ей уже не жить. Она услышала шепот ужаса, тихий, свистящий. Женщина представила себе, что его нет, и поняла, что ее тоже не станет и никогда уже не будет. Она отвернулась, вздохнула судорожно, больно и предельно спокойно сказала: - Хорошо! Только давай отдохнем вместе ...на море, пару дней... Простимся! Окей? И даже улыбнулась!
...Она почувствовала, что пришла пора и нечего тянуть. Море качало ее как малое дитя, а солнце грело, порой обжигая еще не загорелую кожу. В небе растаял инверсионный след самолетика, и только прозрачная синева раскинулось над человеческой песчинкой, медленно погружавшуюся в зеленое стекло бесконечного моря.
Опускаясь в вязкую тишину воды, женщина усилием воли давила слепые инстинкты жизни, уговаривала как детей, свои страхи. Она открыла глаза в воде и увидела изумрудную стихию, пронзенную золотыми мечами утреннего солнца. Немыслимо заболели уши, и теплая кровь прочертила след погружаемого тела. Она подумала - вот и все... И вдруг невыносимое желание увидеть его хоть раз, хоть на мгновение, совпало с расплавленным потоком, рванувшимся в уши, рот, нос. Она судорожно задергалась, отчаянно рванула руками воду и задергала ногами с силой умирающего человека.
Женщина выскочила из воды, со свистом втянула воздух и с хрустом и шумом упала вновь на воду, отплевываясь и фыркая. Она долго кашляла, выдавливая из себя ужас и воду. Мысль умереть была абсурдна, глупа и так привлекательна. Кружась в воде, она не увидела берега. Куда плыть? Потом вспомнила, что солнце светило в затылок и надо плыть, чувствуя лучи его на лице.
Как тяжело, - думала она...,- как трудно! Руки налились тяжестью, и каждый взмах был последним. Однажды ей показалась яхта, вернее ее белые паруса, но то был мираж. Она плыла, и слезы застилали лицо.
Она пыталась отдохнуть, но свинцом налитое тело тянулось в глубину - море должно было забрать назад то, что уже принадлежало ему. Она уже не плыла, а отчаянно боролось за свое тело то, погружаясь, то, вырываясь на поверхность. Страх прошел, и отчаяние ушло. Осталось только сознание последнего мига, последнего вздоха и взгляда...
Вдруг она увидела маму. Молодую и веселую. Она плыла рядом, смешно загребая руками, словно подталкивая что-то под себя
-Нюня, еще немного за папу... За маму... За дедушку Матвея! Давай, доченька... еще за дядю Сашу и за сестричку Оленьку...
Почти мертвые руки женщины шевелились в воде, поддерживая ее на ложе моря.
Потом рядом плыл отец, загребая саженками и почти по грудь, вырываясь из воды при каждом гребке:
Она не чувствовала тела. Казалось, только душа ее оставалась над водой. Руки сковало судорогой, дыхание рвалось на куски, и не оставалось желания жить...
В туче брызг, веселый и беззаботный, плыл рядом он, что-то кричал, закрываясь от нее пьяной волной. Лицо его, роднее родного, то исчезало в танце брызг, то вновь возникало в изрезанных лучах солнечных зайчиков...
-Люблю! - закричал он, - А хочешь... умрем... вместе!
Он погрузился в воду, и она бросилась за ним - спасти, вытащить...
Мгновение и ноги коснулись дна. Гребок, еще один ...
Женщина упала на шипящий, жаркий песок и загребла руками, словно продолжая плыть. От судорожного дыхания ее в песке образовалась воронка, и он взметнулся пыльной тучкой, забивая рот и глаза...
Она заснула.
Вдали виднелись коробки пляжных гостиниц. На берег тянулись первые беззаботные отдыхающие, а между ними то, подбегая к морю, то, возвращаясь к лежащему на песке халату, метался мужчина и что-то кричал морю хрипло и отчаянно.