Поезд постукивал на стыках, приговаривая куда, ку-да... ту -да... ду - да!
Был вечер пятницы. Я ехал домой на два выходных дня.
Зарплаты едва хватало на эти еженедельные поездки, и приходилось в остальные дни питаться любимыми пирожками с ливером да пить чай с сахаром и каменными бубликами, которые назывались ванильными. Так уж получилось, что после окончания института я оказался по распределению один в Луганске, в десяти часах езды поездом от моего родного города, друзей и дома.
Ехал в общем вагоне, в окружении шевелящейся, шумящей, с довольно сильным запахом толпы сельских жителей, работающих в областном городе.
Иногда попадались студенты профучилищ и техникумов -шебуршные и часто пьяные. Они сходили на маленьких станциях, долго прощаясь с теми, кто ехал дальше в вагоне, играя матом во рту как орешками.
Я любил сидеть возле окна, прижавшись ухом к стенке купе и слушая в стуке колес музыку движения. Вдруг, словно издали, в голове начинала звучать мелодия, и я слышал оркестр - сначала барабаны, потом вступают скрипки и трубы. Плывет мелодия, наполняя меня восторгом вальса
В тот день народу было меньше обычного. Я ехал вечерним поездом, проходящим через мой город поздней ночью, даже скорее ранним утром и уходящий потом дальше, на юг в курортный Крым. Мимо мелькали железобетонные столбы, дерево, кусты орешника, еще дерево, роща, дорога в тополях, будка стрелочника и поле, в белой ромашковой дымке.
Население вагона, раскачиваясь в такт движения, жевало, играло в карты, сопело и похрапывало на полках. В вагон вползал серый туман летнего вечера. Лишь огни пристанционных построек и встречных поездов с грохотом и мельканием света врывались в замкнутое пространство вагона... и вновь тихое постукивание колес под днищем.
Люди на полке потеснились и в самый край села девушка, совсем молоденькая и простенькая, в легком цветастом сарафане. На коленях она держала маленький фибровый чемодан из тех, которые обклеены изнутри фотографиями киногероев или любимых актеров, вырезанных из обложек
журнала "Советский экран".
От окна, где сидел я, из-за полутьмы спящего вагона, она была едва видна. Угадывался живой контур да свечение белков глаз. Проносящиеся мимо пассажирские поезда мгновенными вспышками освещали ее лицо, но образ его так же быстро таял, как и поезд, уносящийся вспять. Так бывает со снами - вот ты помнишь его, а спустя минуту, в памяти остается только неясная тень ушедшего марева .
Я дремал, облокотившись на приоконный столик, когда неясные разговоры в проходе вагона ,спугнули дрему. Стояли трое - проводница и два контролера. Они нависали над молоденькой попутчицей и что-то втолковывали. Девушка нехотя поднялась ...Было слышно - плачет. Я не робок, но терпеть не могу вмешиваться в любой официальный разговор. Я встал и, сделав вид, что иду в туалет, протиснуться между девушкой и контролерами.
-Ваш билет, молодой человек, - спросил один из них.
Я предъявил билет. Почти не глядя, контролер, довольно хмурый дядька, вернул мне его и продолжил разговор с девушкой.
- Надо, гражданка, уплатить штраф. Или сойдем на ближайшей станции для оформления протокола.
Она была хорошенькой. Даже слезы и искривленный плачем, рот не портили ее.
- Простите меня, дяденька, у меня украли кошелек и билет... правда. У меня был в этот вагон. Правда!.. Не снимайте меня, ну, пожалуйста! Прошу вас!
В разговор вмешался проводница,
-Не надо вот этого! Не надо! Знаем мы вас, не первый год замужем! Плати, милая или фирштейн! - Она была счастлива своей властью.
Девушка обречено прижала чемодан к груди и пошла вдоль вагона к выходу, а я почувствовал, как вслед ей в вагоне сгущается ужас одинокого маленького человечка в толпе равнодушных... Люди в вагоне продолжали храпеть, жевать и потеть в духоте вагона. Судьба ее была им безразлична. Даже было приятно - они поедут, а она останется.
-Постойте, - крикнул я. - Девушка! - Она обернулись. - Вот ее билет, она его потеряла. Я вытащил свой билет и протянул контролерам.
-Зачем вы? Это не мой . Мой вытащили с кошельком... на вокзале.
-Это ее билет, а я еду без билета, - сказал, глядя в глаза хмурому дядьке. Я понял - он в дуэте старший.
-Ладно, - сказал он. Где твои вещи? Бери и пойдешь с нами. Сказал и ждал, что я сделаю.
Ноги ее не держали и она села на скамейку, пытаясь уловить мой взгляд, будто желая о чем - то спросить. Мой пыл поумерился, но первое слово сказано и я, захватив свой рюкзачок, двинулся к выходу. Почти от двери я вернулся, вытащил из поклажи ручку и клочок бумаги и написал ей адрес и телефон брата.
- Сойдешь в Днепре и позвонишь по этому телефону. Объяснишь в чем дело. Тебе помогут. Ну, веселее! - и, бодрясь, пошел за моими стражниками.
Поезд замедлил ход, заскрежетал тормозами и остановился. На платформу сошли трое - я и мой почетный караул.
Это был маленький полустанок с крошечным зданием, которое окнами и одним фонарем над козырьком едва разгоняли ночные тени.
Внутри домика был мальчик с несколькими стандартными скамейками и помещение кассы, куда мы и зашли. Кассир спал на деревянной лавке, подсунув под голову здоровенный кулак. Проснувшись, он сонно посмотрел на нас, так и сидел в полудреме, пока писались протокол и квитанция на штраф. Наконец мне вернули документы и сообщили, что следующий поезд будет через шесть часов, ранним утром. Я был свободен.
Покинув кассу, я присел на одну из лавок в зале ожидания. Сидел и улыбался собственной глупости, немного гордясь безрассудством поступка. -Интересно, как ей там она с моим билетом?
Скрипнула дверь с улицы и в зальчик вошла она, предмет моих мыслей. Вошла и остановилась, так же прижимая к животу свой чемодан, а потом присела на другую лавку.
- Привет! - Ошарашено сказал я. Ты... Как тебя зовут?
-Оксана!
-Что же ты ...Оксана, - Я чувствовал, как злость черным вихрем закружила во мне, - твою....мамочку делаешь здесь? Я шипел тихо, но очень внятно. - Снова билет потеряла!
Контролеры вышли из помещения кассы и тупо уставились на девушку, потом вдруг неожиданно и весело расхохотались. Засмеялся и кассир, выглядывающий из - за двери кассы, потом подхихикнула Оксана, а за ней и я засмеялся, истерично повизгивая. Все смотрели на меня и, видя дурацкую, сердитую и хихикающую маску вместо моего лица, засмеялись еще громче .
Я вскочил, схватил Оксану за руку и чуть ли не волоком потащил из домика в ночь. Хлопнула за спиной дверь и отсекла нас от остальных.
Тени от станционного фонаря бежали впереди, резиново растягиваясь до самого конца платформы. Мы сошли с асфальта вниз, на пожухлую траву. Над нами простиралось огромное, звездное, августовское небо.
Я попытался унять в себе проснувшееся раздражение и повернулся к ней. Обидные слова, что уже были на самом кончике языка, скатились куда то внутрь меня и утонули в лужице желчи. Я увидел ее лицо, светившееся от страха и восторга. Казалось, видела она перед собой героя всех войн и революций.
Я не выдержал и улыбнулся.
-Чего смотришь? Видишь идиота, который взял билет и назло вышел из поезда?
-Я не могла уехать! Ну не могла... Здесь так темно, а ты один... - Она вдруг всхлипнула .
-Ладно! Будут теперь два идиота. Не так обидно. Есть хочешь? У меня пирожки с ливером и чай в термосе.
-Очень! - Она смущенно посмотрела на меня, - Ты тоже будешь?
Я вытащил из рюкзака промасленный пакет с тремя пирожками и термос, налил в крышку чаю и подал ей.
-Ешь! Я на них уже смотреть не могу. Только на этой неделе съел штук тридцать.
-Правда? А я их люблю... очень. У нас их давали редко, по воскресеньям или праздникам. - Она с аппетитом вгрызлась зубами в мякоть пирожка, словно не ела неделю. Даже причмокивала от удовольствия.
Я, пользуясь паузой, с удовольствием и незаметно рассматривал ее.
Совсем девчонка, лет пятнадцати, скорее похожа на симпатичного мальчишку с короткой светлой стрижкой, волной бегущей по голове. Лицо круглое, веселое. Глаза красивые, чуть, по восточному, вытянуты к краям. Рот пухлый, подбородок упрямый. Ее нельзя было назвать красивой, но она была милой. Я почувствовал это по мгновенной моей внутренней готовности опекать ее и беречь.
Доедены пирожки и допит чай. В воздухе повисло наше молчание. Ночь, зведное небо и тишина создавали вокруг уютный кокон, отделяющий нас от всего мира.
Сообщники чувств, мы сидели на траве, перебирая вещи в чемодане и рюкзаке, оттягивая минуту, когда надо заговорить. Тишина завораживала, и так было хорошо вдвоем. Во мне возник внутренний восторг, что как волна за волной набегал на берег моих желаний. Изумительное чувство и изумленный человек.
-Набрось мой свитер. Тебе холодно!
-Не надо. Одень лучше ты! Мне не холодно! Правда!
-Не спорь! Кто тут старше. Мне уже двадцать два, а ты сопливая девчонка!
-И ничего не сопливая! Мне уже семнадцать.
-Тебе? Не заливай!
-Я окончила десятый. Вот еду в Симферополь, в институт поступать.
-В какой?
-В сельхоз. На ветеринара. У нас в интернате распределение пришло. Вот без конкурса поступаю. Хорошо документы были в чемодане.
-Ладно! Одень свитер. Дрожишь ведь.
Оксана набросила мой свитер как накидку и обернулась Золушкой в горностаевом плаще.
-Пойдем, погуляем? Ждать долго. - Сказала и поглядела на меня. Посмотрела тепло и по-женски снисходительно, будто чувствовало жеребъячье волнение мое.
-А твой чемодан куда?
-Так здесь под кустом и оставим. Темно, никто не возьмет. Вернемся утром и заберем. Только я документы возьму и положу к тебе. Вот возьми! Слушай, а деньги у тебя есть?
-Да вот двадцатка. На штраф не хватило, а на два билета хватит!
Мы прошли сквозь калитку в заборе, потом через дорогу к узкой тропинке, бегущую в лунном свете дальше, через кукурузное поле ...
Одинокому путнику было бы скучно или страшно в этой безбрежной, светлой и звездной, августовской ночи. Тишина гремела звоном цикад, а может быть кузнечиков. Шуршала, высохшая от зноя трава под ногами. Время от времени испугано вскрикивала птица и, разрезая воздух , проносилась над самыми верхушками кукурузных стеблей.
Нам было хорошо вдвоем. Мы шли и говорили тихо, едва слыша друг друга, будто боясь разбудить неведомое.
Она рассказывала о детском доме, где прожила двенадцать лет, о девочках жестоких и добрых. О нянечке Наташе, что растила ее возле себя как родную дочь. Какое счастье было иногда, редко ночевать в ее доме и спать на чистой простыне и есть настоящий борщ или вареники с луком и картошкой. Как плакала вчера прощаясь...
Оксана всхлипнула, но сразу же улыбнулась и посмотрела на меня ласково, словно извиняясь. Я обнял ее и прижал к себе. Ее тепло хлынуло в меня, заполняя самые потаенные уголки души. Стало жарко. Это было похоже на начало болезни, когда ты пылаешь от высокой температуры, и одновременно тебя знобит от кончиков пальцев и до самого сердца. По телу прокатилась зябкая дрожь. Я стыдился своего воспламенения и не хотел, что бы она заметила это. Не хотел, чтобы все закончиться и исчезло как туман или сон.
Пройдя через поле, мы вышли к пруду, закрытому от нас стеной камышей. Только по холодному, болотному запаху воды, плеску рыбы в омуте да шуму ветерка в зарослях осоки, поняли мы, что стоим на берегу крошечного водоема.
Мы прошли несколько шагов вдоль берега и наткнулись на маленький песчаный пляж. Перед нами открылся пруд с тихой рябью воды и серебренной лунной дорожкой, рассекающей свинцовую воду пополам. Небо, опрокинувшись в него, разбросало звезды, пригоршню метнув прямо под наши ноги.
В стороне, у самых зарослей камыша качалась лодочка, слепленная из досок местным умельцем.
Мы сели прямо на прохладный песок и долго и заворожено глядели на плещущую у ног воду. Это удивительное свойство воды, огня и неба привораживать человеческий взгляд и топить его в своей изменчивости.
Мне захотелось окунуться в эту темно-синюю марь, и я сказал,
-Я скупнусь? Хорошо? Ты отвернись.
Быстро, сбросив одежду, стянув трусы и майку, я тихо вошел в воду, словно в теплый сгустившийся воздух. Вода ласково, словно нежными руками, коснулась каждой клеточки моего тела, вызвала тихий восторг от струящихся от плечей и ключиц, вниз по спине и животу к бедрам и паху, прозрачных ручейков. Физическое, животное чувство своего обнаженного тела, такого чистого и первозданного.
Сзади раздался всплеск воды и повизгивание щенка, неожиданно брошенного в холодную и страшную воду. Я обернулся.
В воду входила Она! Белое, светящееся чудо в ожерелье брызг, залитое серебреным светом луны. Глаза опущены вниз и руки, широко раскрытые, обнимают весь мир. Я не мог отвести взгляда. Я видел ее всю, и даже то, что было скрыто под водой и как по воде, от брошенного камешка, пошли по мне круги такого мощного желания, что показалось, умру от него сейчас, через мгновение.
-Ты... зачем? Холодно ... Замерзнешь, дурочка! Да уходи же! - я изо всех сил пытался сохранить в себе человеческое, оградить ее от моего желания, сосредоточенного там, внизу, где упруго шумела и рвалась наружу, стянутая в жесткий жгут моя кровь. Ноги сломались в коленях, и я погрузился в воду с головой.
Я вынырнул, фыркая и отплевываясь, вода попала в горло, и почувствовал, как две руки обняли меня за плечи, и теплое тело прижалось ко мне. Я не мог открыть глаза и ослепший обхватил ее, прижал и вслепую нашел губы. Я пил с них глоток за глотком и все не мог напиться, изнывая от жажды. Ноги ее обхватили мои бедра и рука, скользнув вниз, соединила нас и погрузила меня в рабство, где уже нет твоей воли и только одно мысль подчиниться хозяину, его желанию. Все мое тело сжалось до размеров части его. Она отбросила себя назад, на расстояние вытянутых рук, словно пытаясь оттолкнуть меня, и, в тоже время, до боли сжимая мои плечи. Тело ее билось в моих руках, словно набегающие волны о гранит скалы. Я летел к ней навстречу, два космоса , мы сталкивались с ней, чтоб быть отброшенным к истоку и с той же силой вновь ринуться в бой, в любовной, извечной войне полов.
Последний удар и обоюдное счастье освобождения и вновь обретенной свободы. Голова ее доверчиво и устало улеглась на мое плечо. Глаза закрыты, словно спит. Я держал ее на руках и глупо улыбался. Я любил ее и воду, и этот берег, влажный песок и ночь, такую звездную и прекрасную.
Бережно вынес ее на берег и вытер своей рубашкой. Я вытирал и целовал ее бережно в живот, маленькие груди, плечи и впадинки ключиц с хрустальными капельками воды .
Я одел ее, натянув на еще влажное тело свой свитер и джинсы, потом уложил на дно лодочки, подложив под голову мягкий рюкзак. Для меня остались мои трусы и майка. Я оделся, пристроился на сиденье лодки и смотрел на воду. В голове было пусто, и едва одна мысль осталась в ней.
Оксана заворочалась, приподнялась и положила голову на мои колени. Я поцеловал ее лоб, почти по отцовски. Она открыла глаза и вдруг ее рука, скользнув в мои трусы, обхватила ,слегка уснувшее, достоинство и оно как водиться у пионеров на крик : "Будь готов" ответило сразу, не задумываясь: "Всегда готов".
-Тебе еще хочется? - спросила она, мило улыбнувшись.
Мне очень хотелось, но я все же сказал:-
А тебе?
Угу!
Она деловито встала, сбросила джинсы и, повернувшись ко мне спиной, нагнулась.
Прямо перед моими глазами оказалась ее филейная часть с коричневой запятой в самом центре. Казалось, что это мишень, я невольно оглянулся в поисках лука.
Оксана оглянулась, не меняя позы.
-Ну? Что же ты?
Я поднял с песка ее сарафан и крошечные трусики, протянул и сказал первое, что пришло в голову,
-Нам уже пора... Можем опоздать... Одевайся!
Так же спокойно и деловито она оделась, протянув мои джинсы и свитер.
Мы шли к полустанку довольно быстро, в молчании и только, вытащив из кустов ее чемодан и, приобретя билеты в общий вагон до моего города, присели на скамейку в зале ожидания. Хотелось есть и хотя бы ненадолго остаться одному.
Оксана прилегла и по хозяйски, уверенно положила голову мне на колени. Я полулежал на спинке скамейки, а она рассказывала мне о дяде Валере, физкультурнике из интерната. Как она любила его и ночами бегала в спортивный зал... Он тоже любил и ставил ей пятерки, а потом помог с распределением в институт. Еще был Сережка из параллельного класса в школе, где Оксана училась. Она его тоже любила, этого мальчика, и часто ночевала у него, когда родители уезжали с партией в далекую Сибирь. Они были геологами. Оксана говорила, а во мне рождалось раздражение, сродни брезгливости. Хотелось отбросить ее голову и сказать какую-то гадость, уйти, забыть.
Сейчас я понимаю, что была она нормальной и неглупой девчонкой, старавшейся выжить в диких трущобах сиротского приюта. Там, где все шло в дело выживания, и любовь была одним из рычагов механизма спасения.
Часа через два пришел наш поезд, и мы расположились в полупустом вагоне. Оксана не чувствовала моего настроения или делала вид, что не чувствует. Она взяла у меня деньги, что остались после покупки билетов и сбегала в центр поезда, в буфет.
Мы ели и о чем - то говорили. Я рассказывал о семье, работе, смешные истории из моей жизни. Оксана слушала меня, смеялась, хмурилась, вскакивала со скамьи и снова садилась. Передо мной вновь была совсем молоденькая девушка, так похожая на мальчишку. Не было ни полустанка, ни ночного озера. Ничего не было.
Поезд грохотал на стыках. Я учил ее слушать музыку, прижавшись ухом к стенке вагона. Проносились станции и полустанки. Вот мелькнули окраины моего города, потянулись назад железнодорожные пакгаузы, переезды с маленькими стаями столпившихся машин, улицы с пешеходами, дома с окнам. Поезд втягивается в здание вокзала. Звучит голос диктора. Гремит музыка.
Оставив Оксану в зале ожидания, я метнулся к брату в институт и, перехватив несколько десяток, вернулся на вокзал. Взяв плацкарту на ближайший поезд до Симферополя, я нашел девушку. Было немногим больше часа до отправки на юг, и мы вышли на перрон. Мы стояли и молчали, скованные недосказанным. Поезд подали на первый перон. Я проводил Оксану в купе, поднял чемодан на верхнюю, третью полку, неловко сунул в карман сарафана, оставшиеся после покупки билета, деньги и бодро начал прощаться, суетясь и чего-то на ходу бормоча. Приглашал приезжать если что и обещал писать, не зная ни адреса, ни фамилии ее.
Вагоны дернулись и я, неловко поцеловав ее, по братски в щеку, выскочил на перрон,
Поезд тронулся, заскрипели вагоны, и ее лицо мелькнула в окне. Все быстрее и быстрее стучали колеса. Мелькнули вдали окна заднего вагона, и осталась со мной пустота, черный квадрат. Я стоял на перроне и думал, что нет у нас настоящего. Наше будущее, делая миллиметровый шаг, сразу же становиться прошлым. Так и живем мы, перешагивая через настоящее, из будущего в прошлое.
Прошло пару дней, как я вернулся в Луганск. Позвонил брат и сказал, что звонила Оксана. Она доехала и уже сдала документы в институт, потом продиктовала адрес общежития.
Я вспомнил, что дал ей телефон брата вместе с билетом. Было это так давно. Мягкая губка судьбы постепенно стерла из моей памяти почти все.
И вот теперь, спустя более тридцати лет, я все вспомнил ... -Я Все помню, Оксаночка! Где ты сейчас, кленовый лепесток с деревца моей жизни?