Пятый этаж в гостинице "Украина" отличался от всех других тем, что в его холл был поставлен старый рояль. Черный рояль фабрики Украина.
Завод, на который я приехал работать, оплачивал мое проживание в гостинице, пока на служебной квартире делался ремонт.
Часто, после работы, переодевшись и перекусив наспех, я шел на пятый этаж, садился за рояль и тихо наигрывал, разгоняя тоску по покинутому дому и забавляя немногих слушателей приходивших ко мне на звуки музыки.
Я никогда не учился игре на пианино, но, как и отец подбирал любимые мелодии на слух. Начал рано и где-то к двадцати годам мог вполне сносно играть. Вот и здесь, в гостинице, в холле на пятом этаже каждый вечер собиралось несколько человек, чтобы меня послушать и скоротать гостиничное одиночество.
Гости часто менялись. Уезжали одни, приезжали другие и только я да рояль были чем-то постоянным на пятом этаже гостиницы.
Иногда, после "концерта", кто-то из слушателей оставался в холле, и мы разговаривали о чем - то, чаще о жизни. Я любил тогда слушать, особенно людей поживших. Чем старше были мои собеседники, тем интересней казалось их прошлое. Тогда я узнал об украинском голодоморе, о горе раскулаченных, о войне с хорошими и плохими немцами. Говорили допоздна. Чаще в холле, иногда в номерах - с рюмочкой и салом.
Мне было двадцать два , и я впитывал эти рассказы как пляжный песок
воду летнего дождя.
Помню один из таких вечеров. В углу холла в кресле сидел пожилой мужчина,
почти старик. Маленький, лысый. Живое лицо и приличный животик делали его похожим на Никиту Хрущева.
Он слушал музыку внимательно, чуть наклонив на бок голову. Казалось, сейчас скажет что-то важное, критическое. Сидел долго. Когда все разошлись - заговорил со мной. Кто родители? Чем занимаюсь? Узнав, что отец работал в обкоме партии, даже вспомнил его по одной из украинских партконференций.
-Я тоже, знаешь ли, Сашок, всю жизнь проработал в партии. Я в ней с 1919 года. Как вступил в Гражданскую, так и служу. Была у меня одна забавная история. Сейчас расскажу, - он уселся удобней в кресле.
-В двадцать седьмом году вызвал меня к себе секретарь губкома, дал мандат освобожденного секретаря ЦК КП(б) Украины, и направил меня на станцию Джанкой,этим... освобожденным секретарем. А было на этой станции боле ста коммунистов. И старые, и молодые.
Поезжай, - говорит секретарь губкома, - и на месте разберись, что да как. Подчисть что надо, а потом я тебя заберу. Взял я мандат да пару белья и поехал. Станция огромная, узловая. Принял документы от секретаря, которого сменил, да и зачитался, и такая меня оторопь взяла, что и до сих пор живу да удивляюсь... -
Мы уже сидели у "Хрущева" в номере . Он разливал Кагор по стаканам.
-Давай, Александр, выпьем, чтоб врагам тошно стало. Мы то выпьем, а им пусть тошнит!
Так вот, открыл я протоколы за 1926 год и в одном из них читаю:
Протокол заседания ячейки КП(б)У за февраль... или март. Слушали : секретаря ячейки, имярек такой-то....
-Саша! Ты чего не выпил до дна? Это же церковное. Ты на меня не смотри... Так вот! Секретарь им и доложил, что член ячейки, мастер по ремонту в депо Джанкоя, ну... скажем, Петров, заболел открытой формой туберкулеза. Это грозит эпидемией на станции, что может подорвать способность коллектива выполнить возложенные на него партией задачи. Руководство ячейки решило устранить товарища Петрова, чтобы предотвратить всеобщее заражение туберкулезом других трудовых работников станции. По протоколу было видно, что ячейка живо обсуждала вопрос об умерщвлении тов. Петрова и только один из них засомневался - может просто изолировать Петрова, благо была знаменитая джанкойская пересыльная тюрьма.
В дело пошла вторая бутылка Кагора, которую мой собеседник вытащил из фибрового чемоданчика. Вино в стакане, казалось, почти черным, как запекшаяся кровь. Пить уже не хотелось, но рассказ увлек меня, и хотелось его дослушать. Я пригубил вновь налитый стакан.
-Да! Так вот обсуждали они, простые и нормальные люди, семейные и холостые - как же убить больного Петрова. Кто-то расстрелять предлагал, кто-то отравить. Мнение разделило ячейку на две группы - ведь если расстрелять-то за что? А если отравить - то чем? В составе ячейки был кандидат в партию - провизор станционной аптеки. Он и предложил свои услуги для получения яда. Одобрили и записали:
Первое. Поручить провизору ,скажем ... Якобсону, провизоры - они все евреи, достать нужное количество яда. Яд передать Иванову.
Второе. Иванову, который дружит семьями с Петровыми, отравить коммуниста Петрова.
Третье. Поручить коммунисту Сидорову, техническому секретарю ячейки, похоронить Петрова за счет средств ячейки.
Особое светлое чувство у коммунистов вызвал третий пункт. Они одобрили и его с особым удовлетворением.
- Ну и что было дальше? - Любопытство одолевало меня!
-Вот и я спросил моего предшественника: Что? Отравили?
-Да нет, - сказал он! - Провизор сделал свое дело. Чего - то там намешал типа крысиного яду, отдал Иванову и сказал, что за результат отвечает. За два дня, точно дуба, врежет Петров, тем более что болен. А эта, сука Иванов!!!
-Что?
-Да, предупредил Петрова, и тот ночью с семьей съехал с квартиры и товарняком на Ростов подался. Искали его и не нашли. А через месяц и Иванов уехал. Задолбали его!
-Вот такая история, Санюха! А ты все партия да партия!
Я молчал потрясенный и растерянный.
-Да были перегибы! - Он помолчал, голова его упала на лежащие, на столе, руки. Через минуту раздался богатырский храп. Сил едва хватило на рассказ.
Наутро товарищ съехал.
Дни моего проживания в гостинице все шли, а за ними наступали вечера. Я вновь приходил на пятый этаж, садился за рояль и играл что-то простенькое, незамысловатое. Постепенно привык к присутствию гостей и даже имел некий стимул, "подогрев" с их стороны. Меня просили что-то сыграть, и если я мог, то играл с удовольствием, стыдливо ожидая похвалу и даже скромные аплодисменты.
Был вечер одного из осенних воскресений. Гостиница была полупуста. Я играл сам для себя. Около десяти вечера в фойе зашла женщина, лет тридцати, тридцати пяти. В десять вечера я ,по негласной договоренности с коридорной, прекращал играть. В тот раз я тоже, доиграв мелодию, закрыл крышку рояля.
-Вы могли бы еще поиграть? - голос мягкий, чуть хрипловатый. Лица не разглядеть, оно находилось в тени стойки, слабо освещаемого холла.
Я объяснил, почему не могу.
-А если я договорюсь? Сами вы не против?
-Нет, -сказал я, -с удовольствием поиграю!
Женщина встала и вышла. Через пару минут она вернулась с дежурной и та сказала, что не возражает, но просит играть потише, что бы не было жалоб постояльцев.
Играл довольно долго, иногда импровизируя, иногда что-то популярное. Она сидела тихо, не комментируя. Я сидел спиной, не видел ее, но чувствовал - ей нравился и этот поздний вечер, и тихие мелодии фортепиано. Играл в ударе. Мелодии лились легко, меланхолично.
Часы над столом дежурной пробили двенадцать. Я закрыл крышку рояля и обернулся. Женщина сидела, так же как и два часа назад- расслабленно откинувшись на спинку кресла. Руки вытянуты на подлокотниках, чуть свешиваются вниз.
-Спасибо! Мне очень нравилось вас слушать... Вас зовут Саша?
-Да! А вас?
-Меня зовут Катя, можно Екатерина Григорьевна! Как вам нравиться, так и зовите...
- Мне нравится, Катя.
-Вы не могли бы еще немного посидеть со мной. Спать совершенно не хочется...
Я все еще не видел ее лица, но почувствовал - улыбается.
Встал из-за рояля и присел в кресло ,стоящее напротив ее .
Разговаривая с ней , я увидел и хорошо уложенные длинные, ниже плеч отливающие медью волосы, узкое лицо с чуть выделяющимися скулами и типичные украинские карие, широко распахнутые глаза. Только разбегающиеся тонкими нитями морщинки у глаз да иронично приподнятый уголок рта выдавал в ней женщину опытную и уже пожившую в этом мире.
Наши голоса были похожи хрипловатостью, но ее голос был мягче с обертонами поющего человека. Говорили не о чем.
Катя была ответственным редактором одного из украинских литературных журналов. Она приехала из Киева в Луганск для проведения агитационной подписки. В Киеве жила с дочерью, отрывной малой, которая собиралась замуж за парня из Непала, черного, как сажа и веселого, как клоун. В то время замуж за негра выходили только хипующие девицы, каковой и являлась ее дочь.
Я рассказал о моей жизни в Луганске, как хочется вернуться назад в свой город на Днепре. О друзьях. О театре и о моей работе, которую не любил. А еще рассказал ей о Вальке-бригадирше. Это была смешная и грустная история.
Завод, где я работал, был режимный. Каждое утро на него привозили в закрытых автобусах зеков, главную рабочую силу для литейных цехов. На заводе производили чугунные батареи для зданий и огромные, литые трубы. Кроме зеков в этих цехах , где вместо воздуха висела тусклая пелена взвешенного, ржавого песка , работали женщины. Чаще всего матери-одиночки. Бригадиром у них была Валька. Рост под два метра и вес под десять пудов. Подвижная, грубая и веселая. Ее побаивались все, и даже зеки обходили ее десятой дорогой.
При выдаче зарплаты, Валентину ставили возле кассы, что гарантировало спокойствие очереди и аккуратность процесса выдачи купюр.
Наша первая встреча произошла на мой третий рабочий день.
Как заместитель главного технолога завода, я вышел в ночную смену. Наступило время перерыва, и я забежал в столовую. У самого входа встретил бригаду литейщиц, идущих мне на встречу. Впереди командором шагала Валя, возвышаясь над подругами, как сталинская высотка над хрущевками.
Я ошарашено замер. Наверно, со стороны, я был похож на ребенка впервые увидевший в зоопарке слона.
Валентина остановилась и, подбоченясь пухлыми, пудовыми руками, с восторгом произнесла на весь обеденный зал,
-Дивчата, дывысь яка мальчишечка! Гарненький якый, чистенький.
И подхватила меня на руки как малое дитя.
Зал грохнул! Моя голова была прижата к упругому и живому баскетбольному мячу, пахнувшим гарью и молоком. Первая ночь на заводе грозила стать для меня последней.
Мое актерство помогло мне, и я глухим голосом бывалого матроса сказал,
-Какая женщина, бродяги, какая грудь! - Говорил , гордо восседая на ее руке. -Всем грудям грудь!
Шо? - Валентина глядела на меня так, как несколько мгновений назад смотрел на нее я.
-Мадам, я так много прожил на этом чертовом шарике, но такой груди... не было даже у моей мамы. А у мамы было шо посмотреть!
Медленно и бережно меня опустили на землю.
Взгляд у Вали был такой ласковый и материнский, что я подумал,-Мамочки, переборщил!
-Эй, жлобы! Кончай реготать! - заревела пароходной сиреной Валентина. - Если кто это дитя обидит, зашибу!
Затем Валюша добавила в доступной форме,что она думает об остальных посетителях столовой, и потрепала меня по голове. Обтекая меня, стайка женщин двинулась в цех.
Я с Валентиной Тимофеевной, потом, очень дружил.
Так вот с Валей была связана одна традиция, которую мог наблюдать каждый, работающий на заводе.
Два раза в месяц, в дни получки и аванса на скамейке под заводским забором, у самого выхода из конторы, сидел мужчинка, и звали его Вася. Жарким летом или студеной зимой сидел Вася перед конторой в латанном, перелатаном костюмчике мышиного цвета и в перекрученном сиренево-грязном галстуке, одетом на голое тело. Зимой к этому наряду добавлялся рваный шарф домашней вязки.
О таких как он говорят метр с кепкой и шпилькой.
В начале шестого вечера распахивалась дверь конторки, чуть не срываясь с петель, и появлялась Валентина. Вася вскакивал и как-то суетливо из-за пазухи доставал один цветочек - то ли с прошлогодних свадеб,то ли похорон. Завядший и скрюченный цветок был, как и сам Вася - хлипок, сгорблен и невзрачен.
Валя проходила мимо ,будто и не замечая его. Она шла уверенной походкой человека ,знающего, зачем и куда он идет. Вася семенил то сзади, то, забегая вперед, приноравливаясь к ее шагу. Иногда он спотыкался и падал. Валентина обходила его и уверенно шла дальше.
Дорога вела в небольшой гастроном, расположенным посередине между заводом и общежитием. В гастрономе, пока женщина покупала различные продукты, мужчина стоял возле ликероводочного отдела и в нетерпении сучил ногами, шаркая по кафелю пола, и ждал с великой тоской в глазах.
Наконец наступала минута торжества. Валентина подходила к прилавку и брала чекушку московской водки. Эту покупка говорила Васе, что он еще любим, иначе, зачем бы женщина покупала водку, если она вообще не пьет! Василий менялся даже внешне. Он степенно брал Валентину под руку, и они шли к ней в общежитие. Сзади, казалось, что висит Василий у нее на руке как вязка серых бубликов.
В эти дни девочки из комнаты, где проживала Валя, изгонялись по подругам и до трех ночи за дверьми вертелись карусели, стреляли монтекристо и что-то, с грохотом и звоном, падало на пол.
В три часа, или около того, дверь комнаты распахивалась, и голый Вася выбрасывался в коридор. Не знаю! Может он мешал ей спать, а может наоборот засыпал мертвецки сам, но в три , синея обнаженным телом, Васисуалий, поджав тощие ноги кузнечика после пьянки, уже видел третьи сны в коридоре женского общежития литейного завода. Он лежал, укрытый прошлогодними полотнищами первомайских лозунгов, которыми его укрывала ночная дежурная, тетя Маша. Хорошая и сердобольная женщина.
Утром, уходя на работу, Валентина аккуратно клала Васюткины вещи прямо ему на спящую голову. Со стороны, место погребения Васи, напоминала могилу героя . Эдакий холмик покрытый знаменем!
Часы у дежурной отбили три ночи, Екатерина поднялась, взяла меня за руку и мы, будто сговорившись, тихо зашагали по коридору в сторону гостиничных номеров.
Проснулся я около девяти. Кати в номере не было. Она что-то говорила об утренней встрече на телевидении, где, по ее сценарию, готовилась рекламная передача. Я ушел к себе в номер и позвонил в свой отдел, на завод и соврал начальству о какой то внезапной болезни, затем лег в холодную постель и заснул, как убитый.
Разбудила звонком меня Катюша. Мы договорились встретиться внизу, в фойе гостиницы ,через час.
Потом был ресторан и тихий вечер в засыпающем городе. Мы гуляли по незнакомым улицам и говорили. Исчезла между нами разница в возрасте. То ли я возмужал, то ли она омолодилась. Я чувствовал, как легко сплетались наши слова, как было нам не скучно и хорошо вдвоем. Хотелось продлить эту ночь, хотя бы на всю осень. Но все кончается. Утро встретило нас в ее комнате. Мы уже были одеты и грустны. Катя полулежала на своей постели, дремала, прикрыв казенным одеялом ноги. Я сидел за столом, покуривая очередную сигарету. Во рту скопилась горечь всего мира.
Через четверть часа за Катей должна была прийти машина .
Я не люблю провожать, не люблю, когда провожают меня. Внутри чувство - все сказано! Тебя гнетет необходимость, что - то выдумывать, сорить словами и думать: - Ну, когда же ты уедешь?
Но тогда я сидел и просил бога: - Пусть поломается машина, или не взлетит самолет, или она решит остаться. После этих двух дней я не мог вновь остаться один. Это было невыносимо!
Но машина пришла вовремя, и мы стояли в фойе и говорили пустые слова. Она приглашала меня приезжать и шутила: - может, я отобью ее дочку у непальца.
Потом она уехала, а я долго сидел в своей комнате и сердце мое билось так медленно и тихо, что, казалось, или я или оно умерло. Потом я заснул, а вечером пошел в ночную смену. После работы я опять спал, глубоким, почти летаргическим сном. Днем не выдержал и позвонил Екатерине в Киев. Разговаривая с ней, и чувствовал, что она недовольна. Я был молод и не умел ставить точки в моих отношениях с женщинами. Все норовил вписать многоточия да запятые.
Сегодня я понимаю, что тот пятый этаж был всего лишь эпизодом в моей бесконечной жизни. Но ведь из эпизодов и состоит моя жизнь.