В три года Федула переехал жить от бабушки к маме. Пожив немного у мамы, он понял, что терпеть не может манную кашу с молочными пенками, широкий солдатский пояс, маминого мужа и соседского кота по имени Катманду.
В день своего переезда Федула впервые увидел мамин двор со старыми кирпичными проплешинами на стенах унылого дома, с пыльной зеленью и чахлыми, изломанными жизнью, деревьями. Двор как двор. Проходной.
Свободное от мусорных баков пространство его было поделено на полосы веревками, которые едва удерживали раздутые ветром паруса из стиранного белья. В веревки упирались длинные жерди, что не давали простыням и пододеяльникам прикоснутся к земле и принять на себя ее грязь и пыль. Только дворовым пацанам нередко удавалось вбить в висящее белье, как в футбольные ворота, грязные мячи и мячики, украшая полотно округлыми серыми пятнами. Забитые голы ставили ребят вне закона, и вызывали у прачек ярую злость. Заслышав пацаньи крики и глухой, мокрый стук мячей, бежали бабы во двор, прыгая через ступени лестничных пролетов. Под дикий грохот их бега, уносили легкие детские ноги спиногрызов, словно ветер пыльное облачко, а бабью оставалось вместо стиранного белья, стадо белых мустангов в серых и рыжих яблоках.
Хозяек можно было понять. В те далекие годы постирушка была пострашнее бомбежки. Сначала вывари белье в огромной кастрюле, постирай в плоском корыте, елозя пудовый ком по волнистому железу стиральной доски, потом выкрути его, стеная от ломовой боли в руках и пояснице. Так несколько раз и только затем, прополоскав белье в трех водах, неси тяжеленную стопку его, мокрого, пахнущего хозяйственным мылом во двор...
В тот день Федул, к собственному несчастью, появился во дворе с большим красно-синим резиновым мячом, не зная о потаенной калитке в соседний двор, куда шмыгнула вся детвора. Наличие мяча в его руках и идеально круглых пятен в шашечку на простынях, послужили прямой уликой для усатой тети Глаши. Федула, ведомый за ухо, в свой первый день четвертого года, предстал перед мамкой. Суд был короток, несправедлив и закончился несколькими часами ссылки в угол между шифоньером и дверью в мамину спальню, а чудный мяч был безжалостно изрезан на глазах у заплаканного владельца.
Горе был так сильно, что Федула не выдержал и, вопреки запрету взрослых заплакал: тихо, горько, обиженно, и пожелал вслух, чтоб у тетки Глашки руки отсохли. Именно эти слова он часто слышал от домработницы Фени, когда ту сильно "доставали" знакомые недруги, коих в их доме было несметное количество.
Стоило Федуле сформулировать свое пожелание, как в далеком океане, у самого берега Евразийского материка прошла по воде легкая зыбь, родился мальчишка - ветерок. Он крепчал и крепчал, а вскоре заметались по океану сизые волны и уже не ветерок, а ветрище срывал с них пену и мелкая водяная пыль заклубилась над седою шапкой вздыбленных волн. Набрав силу, ветер взвихрился над водой, взмыл до самых облаков и, разорвав их на тысячи кусков, понес над океаном, собирая в единый черный кулак, тысячи тонн воды. Гнал он тучи, словно рабов-невольников и только к третьему дню домчал до границ города. Захлопали окна и форточки, взвилась над асфальтовыми тротуарами пыльные вихри. Полезли горожане закрывать окна, двери и ворота. Побежала и баба Глаша убирать перестиранное белье со двора. А когда допрыгала до него на своих слабых ногах, ударил ветрогон кулаком по вздыбившему мокрому пододеяльнику, а тот врезал с силой в слабую Глашину грудь, словно камень из пращи. Упала баба Глаша, да так неудачно, что сломала правую руку. Заверещала бабка, позвала на помощь... Тут ветер и сник, словно выдохся. Пролилась черная туча быстрым дождиком, напоили вдоволь большую реку и городскую зелень. Засияло небо солнышком ласковым.
К этому времени лежала баба Глаша в больнице с удивлением разглядывая изломанную руку, упакованную в гипс, да думу думала:
- Кто ж белье ее со двора уберет?
А Федула забыл о ней вовсе и продолжал расти, иногда вспоминая о чудесном резиновом мяче.
В семь лет отдала мама сына в школу-интернат. Федула не возражал - привык. Он и в садике был на пятидневке. Занята была мама. Красавицей была и актрисой. Прима Городского театра. В их квартире всегда полно цветов, афиш, шума и смеха, дядей и теток. Дядек было больше, намного больше. Они слушали как мама замечательно читает стихи, поет и играет на гитаре. Потом они хлопали в ладоши и целовали ей руки, плечи и шею, громко смеялись и даже плакали от восторга.
Федула на вечера эти допускался редко, он уходил к соседям или к Димону, единственному другу своему. Там и спал. А бабушка Димона, укладывая мальчишку на топчане, вздыхала и шептала, укрывая одеялом:
-"Спи кукушонок"!
Федула понимал: мама занята. У нее гастроли, репетиции, концерты, новые папы. Иногда бывшие папы в дом к мамке приходили: скандалили с новыми папами, шумели, грозили... Федула ненавидел их и уходил на улицу, бродил вокруг дома, в земле ботинками ковырялся, ждал когда эти дурацкие папы уедут или их увезет машина скорой помощи.
Пока жива была бабушка, забирала его к себе в комнату, кормила оладушками да блинчиками, царапушки зеленкой мазала, на ночь сказки рассказывала. А как в школу Федуле идти - заболела и умерла бабуся. Мама была тогда на гастролях с дядей Аркадием. Хоронили старуху без нее. Через неделю мамка приехала, повздыхала, поплакала, забрала Федула у соседей и целый месяц жила с сыном. Потом загрустила, забеспокоилась и, оставив Федула на попечении той же бабе Глаше, уехала на море. Вернулась веселая, погладила сыну стриженную под нулевку голову, подарила железного ослика и отвела Федула в интернат на поселение...
В конце второго класса мама вовсе уехала в соседний город, перевелась в другой театр. Она разругалась с дядей Аркадием, да и вообще потянуло мамку на перемены. Так сказала она Федуле перед отъездом. Остался у Федулы платок с запахом ее духов, старая газета, забытая мамой на столе, пакет от бутерброда и игрушечный ослик с тележкой.
В четвертом классе, прямо перед Новым Годом, интернатовская техничка тетка Хрося, по кличке "Глиста в обмороке", забрала Федула с урока математики и повела в кабинет директора. Пацану бы радоваться - сачкует от урока, а бил его озноб и когда "Промокашка",так звали в школе директора, вышел из-за стола и глядя на Федула строгими голубиными глазками сказал:
-Понимаешь, Буров, кхе! кхе! Мать твоя, болела скоропостижно... Называется: грудная жаба! Вот! Одним словом скончалась она. Как говорят врачи: - не приходя в сознание! Вот! И ты как пионер должен своей учебой доказать! Понятно говорю?
-Понятно! - ответил Федула и тяжело вздохнул.
-А ты, Буров, уроки не учишь, покуриваешь...
Федула не слушал, а смотрел на "Промокашку" и думал:
-Сами Вы жаба! Сами и окочуритесь! - А потом еще подумал: - Не буду возвращаться в класс до конца урока. Спрячусь в туалете и папиросу выкурю. У него одна была, в заначке. Так и сделал. Курил и плакал.
А "Промокашка" сидел в кабинете за своим старым, зеленого сукна столом и диву давался: рука его зеленела и терялась на фоне старого в чернильных пятнах сукна. Словно был он хамелионом...
- Надо выпить валерьяны, - подумал "Промокашка". Это была последняя мысль его.
Внутри тела директора шли процессы от которых свихнулись бы с ума самые главные профессора генетики. Слава богу, что их к тому времени всех пересажали, перестреляли или выгнали из страны строителей социализма.
Внутри директора исчезали целые генетические цепочки и заменялись другими. Похожими, но другими. Все ломалось и плющилось, изменялось и видоизменялось, растекалось солидной лужей под столом и осыпалось серым пеплом. Минут через двадцать, вместо вполне солидного "Промокашки" на кресле, тяжело дыша и отдуваясь, сидела толстая, зеленая, противная жаба, попирая лапками одежду директора, включая старый жилет и китайские кальсоны, грудой осевшие на продавленное сидение.
Перед звонком на перемену, дверь заскрипела и тихонечко взвизгнув пропустила Федула в кабинет. Он тихо обошел стол и, увидев земноводное, зло усмехнулся:
Я же сказал, что Вы жаба, - и ухватив зеленую "Промокашку" за задние лапки, выбросил бесхвостую через открытую настежь форточку. Та пролетев по дуге все три этажа, упала с чмоканьем на, очищенный от снега, асфальт и судорожно дернула лапками.
- Вот Вы и сами умерли, - подумал Федула, вытер глаза и пошел на урок русской литературы.
К этому времени парень уже знал, что высказанные им желания, как у Иванушки со щукой, исполнялись до самого последнего словца. Почти все, что он хотел. Попервой это испугало, как испугал бы третий глаз или обезьяний хвост. После каждого пожелания, а их было достаточно много, ему, казалось, что схватят его и... А что "и" он и придумать не мог. Может оставят без обеда, изобьют или посадят в карцер.
Карцером был старый туалет на втором, спальном этаже. В нем уже несколько лет как лопнула канализационная труба, а у единственного окна было выбито стекло и холодный, стылый кафель вместе с дикой вонью за полчаса делали любого ребенка абсолютно послушным.
Этот карцер был важной ступенью в воспитательном процессе интерната, и шел вслед за тяжелой металлической линейкой да подстилкой из сухого гороха от которого кожа на коленях лопалась. После карцера ребят приводили к директору и он, морща от тяжелого запаха длинный нос, задавал провинившемуся один и тот же вопрос:
-Ну, что? Будешь? - Глядя на серые, в цыпках, детские руки, сам же и отвечал, - Не будешь! - и противненько подхихикивал, словно девица на выданье.
То ли потому, что Федула проказничал по маленькой, то ли интернат был большой, но никто и никогда не заподозрил его. Все на воровство да хулиганство списывали. Карцер получал Федула, как и все, за глупые шалости и мелкое гадости.
Директора искали, но потом перестали и решили, что сильно проворовавшись тот сбежал а тайгу или на крайний север, и там тихо тратит ворованные деньги. Хотя где там было их тратить? В буреломах? Искали, искали и забыли.
Прошли годы и Федула вышел из интерната в большую жизнь. Квартиру ему не вернули. Пришлось искать работу с общежитием. Правда в жэке, куда Федула пришел за ордером на свою квартиру и из которого его послали по известному русскому адресу, утром исчезли все служащие, а по городу долго бродило стадо коз и козлов. В ружье было поднято вся местная милиция, но что они могли сделать. Пошли разговоры о внеземных пришельцах с отвратительными сексуальными наклонностями и извращениями, которые они испытывали на наших земляках. Поговорили и утихли. Дело было сдано в архив. Стадо коз отошло в собственность пригородного совхоза-миллионера. Козлы удивляли новых хозяев пристрастием к алкоголю, а козы тем, что по ночам сидели на толстых, шерстяных задницах и вели длинные разговоры - перемэкиваясь и перестукиваясь копытами по деревянной стойке загона. Чего только люди не придумают...
Работу и комнату в коммуналке Федула получил в том же жэке. Никто не хотел там служить и парнишку оформили без проволочек и головоломства.
Проблем на работе у него не было. Под его руками и по его желанию проводка в подведомственных домах покрывалась новой изоляцией, поток электронов устремлялся по проводам в нужном направлении, трещины на унитазах зарастали новым фаянсам, а трубы очищались от ржавчины и десятилетней грязи, покрываясь без всякой трудности нужным слоем цинка. За одну ночь фасады домов начинали гореть всеми оттенками привычной красной краски, уплотнялся бетон перекрытий и даже стены лестничных площадок одевались в белый туалетный кафель.
На вопросы, не очень трезвых, сотрудников иных жэков, которых, в воспитательных целях, водила районная администрация по Фидулиному участку,
- Где ты, мать твою, Бурый, берешь, ядрена вошь, дефицит, время и желание выделываться, - он отвечал:
- Работаем! - и так себе усмехаясь, молчал...
Жил Федула тихо. Изучал свои возможности тщательно, не торопясь. Завел тетрадку, записывал свои наблюдения. Выяснил: желания сбывались все, кроме тех, которые шли на собственный выпендреж. Ну, не мог он пожелать себе ни денег, ни утвари, ни даже бифштекса к обеду. Приходилось приноравливаться и получать желаемое окольными путями.
Например: работал Федула много, а получал одну ставку - ученика слесаря. И правильно! Образования то у него не было. Пришлось ему, не к ночи будет сказано, на местное кладбище в полночь ехать, свежих покойников оживлять, да и отбирать из них пяток поприличней. Отобранные в жэк самоходом ушли, а отбракованные долго на улицах горожан пугали, по ночам выли, пока повторно не умерли и похоронены были городом бесплатно, в могилах братских, не поименованных.
Мертвякам Федула паспорта сделал, справками и дипломами снабдил и оформил на все вакантные должности в жэке, согласно штатного расписания. Работал он с даром своим, да не даром. Два раза в месяц выходили покойники из подсобки жэка, где проживали тихо, рядом с метлами, совками и тряпками...Не то чтоб проживали ,а лежали недвижно днем и ночью. Шли они близкой дорогой в районную контору, пугая посетителей видом тощим и неживым, получали авансы и зарплаты, несли их Федулу, да вновь в подсобку укладывались до следующего раза. За деньги эти, парень одевался поприличнее, коммуналку с тараканами на домик с садиком сменил, к обеду имел все с базара, свежее да вкусное. Славно жил, но людей чурался, особенно женщин. Поначалу то все хорошо было. Были и женщины, и девушки - ведь не уродом Федула был, да и денежки водились. Да только повстречаются недельки две с пареньком и начинают свое требовать:
- Купи - дай, хочу - не хочу! Непонятно Федуле и голова кругом. Дураком да неучем обзывали. Порядки свои в Федулином доме устраивали. Поживет он так с ними и, глядишь, из дома то гадюка подколодная выползет, то сука дранная, беспородная выбежит, а однажды даже волчица алчная по городу бегать стала, всю зиму норовила мужиков местных покусать, пока в зоопарк не пристроилась.
Не получалось у Фидулы с женщинами.
Прошли быстрые годы. Минуло мужику сорок, потом и пятьдесят в песок ушли. Вместо женщин пристрастился он к чтению. Как выпадет минута свободная, раскроет томик и читает. Любил читать о людях разных, известных. О Герострате-разрушителе или Нероне бешенном, о Сталина и Гитлере читал, сказки о злых волшебниках. Читал и задумывался, на себя их подвиги примерял. Сядет в кресло, у окна, на улицу смотрит, на прохожих разных и думу думает. Жаль себя становится: на что дар променял, на мелочи. Поудивлял людей немного, да жил не бедствуя. И это все?
Не любил людей Федула. Привык жить без близких по крови и без дальних по духу. Привык себя в бобылях чувствовать.
Вот так в саду своем сидя и придумал он стать самым страшным и злым магом во все времена человеческие. Решил такую злобу сотворить, чтобы помнили его люди до скончания веков и детям рассказывали.
Решил! За эксперименты принялся. Пожелал мор и голод на свой участок призвать. Налетело на подворье его бабочек тысячи, повисли на ветках куколками, в гусениц превратились. Стали гусеницы листья жрать, а тут и саранчи туча подоспела. Через неделю одни стволы да ветки остались. С его участка на соседние полезла живность. Соседи всяких ДДТ накупили, по огородам и деревьям распылили, костры пожгли и выкурили дрянь эту, только дорожки подмели тщательно. Вот и конец мору!
Тогда болезни нагнал Федула на соседей своих, страшные болезни, забытые уже. Налетели доктора, санврачи всякие, район оцепили, карантин ввели...Померли все кто в карантине был. Две бабки, дед и собака приблудная. Жалко было Федуле собаку... Хотя может она и так бы померла, от старости.
Придумал Федула торнадо местного значения. Только подумал - завихрился смерч прямо у дома, столбом вытянулся, стал крыши срывать с домов и сараюшек, телефонную будку с оторванной трубкой через дорогу швырнул, у соседа бутыль с самогонкой из рук вырвал и в озеро забросил. Дуб, черный от старости с корнем вывернул и на "копейку" кинул, только крякнул "Жигуль"... Погулял торнадо минут пятнадцать и выдохся, затих, успокоился. Из жертв один мужик был, у которого бутыль вывернуло. Умер от огорчения или водки самопальной.
Решил Федула войну устроить, в районе своем, пригородном. Только подумал, слышит у озера голоса детские. Визжат, что сирены ментовские. Глянь, а там мальчишки друг друга мутузят и девчонки своих подруг за косы дергают. Только начали - старшие подоспели. Тут вилы и грабли в дело пошли. Шум стоит, не приведи господи. Соседи, что жили раньше бок о бок, на дни рождения и похороны к друг другу ходили, стали чучмеками обзываться да татарами. Мат - перемат над берегом стоит, в кронах деревьев путается. Кровушка и слезы потоком льются. Тут милиция на "газике" приехала, стрелять в воздух стала, людей пугать. Да кто же это наших напугать может? Милиция свое получила. Так наверно часа два продолжалось и подустали люди, намаялись. Орать потише стали, а потом и вовсе группками расходится начали, по дворам засели - водку пьют да подвигами хвастают. К вечеру милиция уехала и затих район, словно заснул.
Единственно чего добился Федула, что стали соседи его с домов съезжать. Продают дома задешево, меняются, как часовые у склада с оружием - часто и регулярно. Пошли слухи, о пригороде этом, нехорошие. Даже дома появились заколоченные. Был результат, да не тот, что Федулу нужен. Слабовато.
Уж осенью как-то, стал Фидула прелые листья сгребать, в огне жечь. На грабли обопрется, да на дым серый, туманный смотрит, в огонь поглядывает, запах волшебный носом чувствует... Отойти хотел, да ногой на грабли наступил, а те древком его по лбу так врезали, что круги перед глазами поплыли и мысль пришла ясная:
- А что если людям добро делать? Много добра. Разного. Они и расслабятся. Вот тогда и сотворить Зло! Сейчас то они к злу привыкшие, приспособленные...
Придумать придумал, а с чего начать не знает. Не привык к добру. Не знает как?
Увидел женщину в поселке. Глаза выплаканные, губы потресканые и сама, что смертушка, худая. Видит Федула: женщина душой мертвая. Подошел, разговорил. Оказалось сын умирает. Единственный. Рак быстротечный. Весь желудок съел и растекся по телу метастазами, словно змеями ядовитыми. Гложет последнее и такую боль несет, что просит сын о милости - отпустить его со света белого. К богу просится, мать свою мольбою в гроб сведет. Не может она сына отпустить, силы такой нету - родное убить. Вот и мается, из дому бежит, скулит от бессилия.
-Ладно, - сказал Федула, - помогу тебе в несчастии. Иди домой, жди его смертушку! Да, помни о добре моем!
Поверила ему женщина, побежала домой, спотыкается, падает от ужаса, что увидит сына мертвого, а попрощаться не успеет. И точно! Только в дом вошла, видит - лежит сын посреди комнаты. Как он с постели встал беспамятный? Упал и затылком о порожек ударился. Да сильно так, что не выжил, сердечный.
Упала мать рядом, горько заплакала, запричитала, закричала безутешная.
А Федула тут как тут и дивится: ведь просила смерти для сына, а не радостная. Что-то не так он сделал? Не добро это! Понял, оживить покойника надо бы. Только подумал, а время искривилось, петлей свернулось, настоящее в прошлое ушло. Лежит парень на кровати больничной от мук морщится, а мать его с Федулой гуляет, на жизнь жалуется, а Фидула и говорит ей:
-Идем домой, мать! Авось не все потеряно. Дай-ка еще я полечить попробую...
Пришли в дом. Взял Федула нож острый и по ладони своей резанул как следует. Полилась кровушка в стакан. Добавил Федула воды из под крана и парню выпить дал. Потекла кровь по жилам больным и к клеткам опухолевым подобралась. Выскочили из Федуловой крови зверюшки малые, круглые и зубастые, в электронный микроскоп не видимые, и стали рвать, не закусывая, клетки переродки, только стон да рык пошел. От боли впал парень в прострацию, а когда пришел в себя уже наелись зверюшки, ничего из больных клеток не оставили. Наелись, да и сами уснули сном вечным, праведным! Так потом и вышли с потом.
Очнулся парень и есть попросил. Захотел есть!. А к утру и вовсе на ноги встал, на улицу вышел, солнышко за последний год увидел впервые. Так стоял, на мать опираясь, и скупые слезы по одной выкатывал, жизни радовался, от боли отдыхал. Через неделю пришли вдвоем к Федуле, в ноги ему упали, деньги копеечные в руки совать стали. Не взял Фидула деньги, в бороду улыбнулся, вот и первое дело сделано.
И пошло-поехало! Не сдержались сын с матерью, стали о чудо- докторе, великом знахаре людям рассказывать. Потянулись к Федуле люди с болячками разными. Те кто все круги ада прошел, больницы да врачей перебираючи, кто веру потерял, кто дома лишился, кто памяти. Всем, кто надежду последнюю на него имел - всем помогал.
Слава о Федуле даже годы его обгоняла. Тут времена новые пришли, спонсоры подоспели. Построили для Федулы больницу, что хоромы царские. Охрану на улице поставили, фейс-контроль ввели, точнее бакс-контроль. Вообщем не добро чистое, а бизнес паразитный освоили.
Посмотрел на это Фидула, да и отправил "партнеров" своих куда россияне своих недругов посылают. Ушли болезные. Больше никто их не видывал. Понравилось наверное.
Работы у Федула с каждым годом прибывало. Тут смертельно больных поднимать надо, там голодных спасать, а здесь войну предотвратить. Мало успевал, очень много зла творилось, но то что делал - делал добротно, разумно.
Устал Федула, утомился. Жить ушел в пустошь, у моря, среди скал. Разумно сделал, зная, что только в большой нужде пойдут люди к нему, через леса, реки и пустыню, а с мелочевкой и сами справятся. Как схимник жил, в одиночестве. Дело делал, а мысль не забрасывал и все думал в редкие минуты отдыха и тишины, как прославится в будущем мигом Зла, самым великим и самым могучим! По привычке так думал и все твердил себе: Рано еще! Рано!
Совсем старым стал Федула. Однажды в ночь полной луны, во сне, увидел он двор, где жил и матушку свою, и "Промокашку", близких своих, и женщину с сыном, еще тысячи тысяч тех кого обидел он и кто обижал его, кого спас и кто помогал ему. Люди стояли, разделенные на ряды веревкам, и глядели вверх, где парил над ними, чудным самолетиком маленький Ферула. Они тянули к нему руки и говорили, шептали, кричали слова разные, неразборчивые. Поднимался вокруг Фибулы рокот, шум неясный. То накатывался он, то уходил вдаль, словно грохот от литерного поезда, несущегося сквозь заброшенный полустанок.
Вдруг смолкло все, замерли люди, пропали тени и загорелось на небе зарево, словно луна и солнце встретились и растворили в воздухе золото с серебром. Далеко, на самом горизонте, медленно выкатилась на темно-синее полотнище, написанное незримой рукой одно слово. Поднялись головы стоящих и в едином рыке крикнули вся толпа: " Пора, Федула! "
Потускнело небо! Исчезло видение! Проснулся Федула. Понял он- настал день его величия! Пришло время остаться в вечности, оставив за спиной всех злодеев истории. Только вот за хлопотами и думами разными забыл Федула чем мир поразить. Вернее не забыл, а не придумал. Мором поразить людей? А кто тогда вспоминать о нем будет? Войну атомную начать? Так кто в ней выживет? А может народ какой истребить? Под корень. Так и это было. Проходили. Могут даже за доброе дело принять, обманутся...
Так думал Федула, на скалу поднимаясь. Шел с трудом, еле волоча ноги, а шел. Понимал, что последнее дело свое надо с пъедистала провозгласить, с возвышения. Лез на скалу и улыбался сам себе. Вот дал ему Бог или Дьявол силы великие, а он к старости слаб оказался, словно простой человек: глупый, заносчивый...
Забрался Федула на скалу, стал на самую кромку и вот-вот бросит в мир слово свое, последнее, страшное ...Да не успел. Скользнула нога слабая за кромку скалы, дернулось тело в ужасе падения, крикнуть хотел, да не успел Федула, рухнул к подножию скалы, как птица черная, мертвая...
В ту же минуту заскрипел песок на бархане, зашелестел в руках ветерка, просыпался сквозь ладони его и помчался с визгом вниз, по склону крутому. Минута и двинулись мириады песчинок. Бегут, торопятся, словно реки бескрайние, омуты спиральные закручивают. А ветер все больше беснуется, песочные смерчи в небо ввинчивая. Шум и скрип стоит такой, что живому не выдержать. Живому не выдержать, а мертвому все равно. Оббежал песок скалу. Дрогнуло тело Федулы и золотом песчаным присыпалось. Минуты шли и скоро остались скалы, песок и вечность. Ветер стих, успокоился, ушел в песок, как в мешок спальный. Пришла ночь полнолунная, небом черна и звездами разукрашена. На дне песчаного моря лежал Федула - последний земной волшебник. Лежал удобно, тяжести не чувствуя, а над Землею парила душа его, чудным самолетиком. Нежный ореол окружал ее. Дышалось так легко. Тихая музыка стекала на ее крылья со стен небесной сферы.
- Это Бетховен, - подумала душа и понеслась сквозь яркий туннель к сверкающему вдалеке выходу.
Еще долго приходили, приезжали, прилетали люди к одинокой скале. Кричали, звали Федулу. Плакали, на жизнь жаловались, руки к небу протягивали. Постепенно ручеек их высох и со временем место это было позабыто, а рассказы о Федуле превратились в легенды, народные сказания и сказки.
Со временем, в городе где жил Федула в одну ночь поставили памятник. На высоком постаменте стела, которую обвивал спиралью стальной смерч. На самой вершине смертельной петли сидел маленький мальчик, держащий в ладонях земной шар, так похожий на резиновый мяч.
***
Однажды, вместе с пятилетней племянницей ехал в автобусе. Может быть в гости, а может на встречу ...Не помню. Желая оплатить проезд, потянулся к сумке и вдруг вспомнил, что забыл кошелек дома, в другой куртке или брюках...
Пытаясь объяснить контролеру, вступил в пререкания и под одобрительный шумок пассажиров был выгнан из автобуса, вместе с девчушкой. Выгнан с криком и унижением, на ближайшей остановке.
С трудом шагая вниз по ступенькам, моя подружка обернулась, и без раздражения, но с обидой громко и нараспев произнесла:
- "Тетя, фи дула"!
Я рассмеялся и скорее по привычке сказал, что нельзя обзываться и... забыл эту историю на сорок пять лет. Вот оно откуда - Федула!