Просто дзэн

Небольшой джэм-сэйшн, экспромтом.

 

Превратное понимание Дзэн в Западной традиции

 

  Take it easy baby

Take it as it comes...

Jim Morrison

 

Дзэн Буддизм, без сомнения, самое поразительное, и, вероятно, наиболее выдающееся достижение человеческой мысли, по крайней мере если речь идет о попытках соотнести личность, ее внутренний мир и все бескрайнее многообразие внешних факторов от так называемой морали до проблем передачи какого-либо знания. Другими словами, система взаимоотношений объект-субъект доведена в дзэн до совершенства. Сегодня, быть может, как никогда ранее, дух дзэн может оказать благотворное влияние на всю совокупность подходов, воззрений и теорий, которые именуются в Западной традиции "философией".

 

 

 Take one

 

Прежде чем говорить о дзэн, имеет смысл попытаться хотя бы поверхностно оценить ситуацию, сложившуюся к настоящему моменту в среде профессиональных "любителей мудрости". Немаловажно при этом посмотреть на положение дел взглядом постороннего человека. Во-первых, потому что специалист может говорить куда компетентней, но будучи сопричастным едва ли сумеет сохранить объективность, а во-вторых потому, что в силу ряда причин, на которые мы постараемся указать в настоящем материале, проекция дзэн на координатную плоскость "классической" философии равна нулю. Так что с позиций солидного исследователя, не делающего в этих темных тоннелях и шага без многократной, методичной проверки данных всех маркшейдеров, можно запросто не увидеть золотую жилу.   Есть и третья причина. Не будучи философом, автор не может говорить как философ. Так что хочется надеяться если не на индульгенцию, то на отпущение грехов.

Сделав эти, в общем-то, не обязательные оговорки, можно попробовать ринуться в пучину, наивно ожидая еще оказаться на поверхности.    

 

Одной из главных проблем подавляющего большинства европейских философских школ является догматичность. В отличие от естественных наук, где аксиоматическая база служит лишь фундаментом для построения строго логичных (обоснованных формальной логикой и, в большинстве случаев, математическим аппаратом) суждений, в Западной философии, как правило, претендующей на роль "метафизики", или, если угодно, абсолютного знания, преобладают догмы и аксиомы, занимающие практически все пространство рассуждений. В результате подчас возникает подозрение, что это связано с неспособностью "честно" подвести  аудиторию к соответствующим выводам и заключениям. При этом недолгая цепь "логических" рассуждений, иногда попадающихся у разных авторов, как правило, содержит несколько если не явных ошибок то, по крайней мере, более чем спорных переходов. От Платона до Фейербаха нас преследует дух категоричного постулирования, бессмысленный и беспощадный. Неплохо зарекомендовав себя на ниве зачастую остроумных афоризмов и нередко интересных отдельных идей, в целом, на уровне теорий, большинство Западных философов навевают неподдельное уныние. Исключение составляют разве что отдельные работы некоторых экзистенциалистов и их преемников, начиная с Кьеркегора, но в том-то и дело, что для большинства "серьезных" философов их подходы кажутся легкомысленными и недостаточно "систематизированными".

 Все это вполне естественным путем приводит к тому, что в европейской философской традиции в невообразимом количестве расплодились своеобразные интеллектуальные нарциссы, с безбрежным самодовольством и апломбом постулирующие самые, мягко говоря, оригинальные концепции. А это порождает вереницу новых недоразумений. В самом деле, если приглядеться к полемике некоторых философов, - причем речь идет об авторитетах, ставших столпами философской мысли, - с легкостью можно обнаружить сходство этой полемики и разговора глухого со слепым. Не имея такого универсального языка доказательств, как, например, математика, философия в Европе просто обречена на склоки и бесконечные препирательства двух и более людей, говорящих на разных языках про разные вещи. Кое-кто сегодня уже даже говорит о том, что "в сущности, основная причина существования философии - несовершенство языка".

 

Так было не всегда. Еще в период античности принципиального разрыва между философией, естественными науками и религией не было. Более того, на том этапе развития человечества они довольно органично дополняли друг друга, подстегивая интерес людей к новым знаниям, давая им силы не опустить руки перед величием, "недетерминизмом" вселенной и заставляя помнить о том, что чистое знание само по себе еще не является ценностью. И на Западе и на Востоке эти периоды практически совпадают хронологически, и на Западе и на Востоке точка бифуркации в развитии этих направлений имели место почти в одно время.

 На Западе эллинистическая традиция, быть может, впервые в истории, сделала приоритетом человека, его совершенство. Даже пантеон Богов не казался чем-то недостижимым. Хотя, как и в большинстве современных им культур, греки приписывали своим богам массу пороков, свойственных самим людям, несомненным достижением можно считать их "человечность". Никогда еще Бог не был так близок к человеку, а человек не был так близок к Богу, точнее даже к миру вообще, поскольку под определенным ракурсом эллинская традиция выглядит почти как версия пантеизма. Пускай совершенство человека греки во многом представляли себе по-детски наивно но, в сущности, это ничуть не портит саму идею, ибо кто скажет, что такое подлинное совершенство?

 Греческая наука, философия и религия, не вступая в острые противоречия между собой, были подлинным шедевром свободной мысли и духа. Будучи в каком-то смысле очень прикладными, утилитарными, многие философские знания и концепции греков, как ни странно, блестяще развивали способность к абстрагированию и неожиданным, оригинальным суждениям.

Кроме того, эллинская цивилизация была весьма эклектична, толерантна и открыта для новых идей.

 

Ситуация резко усугубилась с появлением раннехристианской традиции. Будучи изначально по существу просто сектой, возникшей внутри иудаизма, в силу ряда причин христианство очень быстро (по историческим меркам) превратилось в чрезвычайно реакционное течение, поставившее крест на развитии индивидуума как личности.

 В силу определенных исторических процессов христианство стало религией варваров. В самом деле, расцвет этой религии в Европе приходится на период заката и падения Римской империи и, несмотря на то, что некоторые функционеры и бонзы новой духовной "монополии" были зачастую неплохо образованными для своего времени людьми, "адаптация" христианства для широких слоев населения и обоснование различных, зачастую просто чудовищных акций и решений привела к тому, что в Европе воцарилась весьма одиозная, тоталитарная доктрина, полностью исключавшая появление, а тем более развитие сколько-нибудь свободной концепции. Доктрина, не имеющая практически ничего общего с изначальной своей "версией". Удивляться тому, что став знаменем, по существу, варварских германских племен и византийских фанатиков, христианство стремительно превратилось из очень интересной и смелой реформистской школы в изощренную систему удушения человеческой мысли не приходится.

 Став раскрученным "брэндом", христианство было низведено своими рулевыми до примитивных тезисов, системы ритуалов и обрядов, а также получило узнаваемые лэйблы в виде символики и иконографии. При этом стоит заметить, что тот же иудаизм, несмотря на свою кажущуюся компактность, склонность к автаркии и ортодоксальность, еще три тысячи лет назад декларировал "Не изображайте Г-спода, ибо не похож он ни на что из того, что есть в мире, и его ни с чем нельзя сравнить". Этот потрясающий тезис гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Он тесно переплетается, например,  с буддийской традицией, но к этому мы еще вернемся.

 Ясно, что ни один массовый продукт, даже если речь идет о культуре, не может быть шедевром, полным изысканности рафинированного интеллектуального творчества. Однако участь Христа просто ужасна. Он принял на себя всю скорбь мира не на кресте, а на протяжении последующих двух тысяч лет, когда его идеи, судя по всему, радикально искаженные уже в период стенографирования за ним группой последователей (тут, кстати, можно вспомнить прекрасный эпизод у М.А.Булгакова, когда Иешуа Га Ноцри, увидев, что пишет Левий Матфей, закричал "Сожги это немедленно!"), были и вовсе отданы на растерзание плебсу группой хитрых и циничных конфессиональных бонз. Небезынтересным в этой связи представляется знаменитый Вселенский Собор, проходивший еще во времена существования Римской империи, когда съехавшиеся на этот представительный конгресс виднейшие христианские теологи, проповедники и функционеры подняли вопрос о том, считать ли Христа богом. После чего было проведено голосование. В результате, с незначительным перевесом, победили сторонники идеи назначить Христа на эту высокую должность. Что может быть хуже для философа-реформатора? Трудно себе даже представить.

 Однако вернемся к Западной традиции. Описанные выше процессы стремительно изменили расклад, созданный греками и, отчасти, римлянами. Естественные науки оказались низведены, в лучшем случае, до уровня грязного ремесла, философия твердо встала на обслуживание новой утвердившейся парадигмы, каковой стала религия, в том ее примитивно-утилитарном виде, в каком христианство просуществовало по крайней мере до середины 15 века.

Вероятно, именно этот период истории западного мира и оказал столь пагубное влияние на дальнейшее развитие европейской философии. Более тысячи лет, потраченные на изощренные, казуистические, переполненные софистикой (в современном смысле этого слова) и подчас просто мракобесные изыскания не могли не сказаться на ходе позднейшей философской мысли.

Человек исчез со сцены философского рассмотрения, ему на смену пришел некто, кого назвали богом, при этом не вполне понимая, какой смысл придают этому слову. Каждый последующий философ упражнялся в сложении дифирамбов Его Совершенству, в то же время старательно избегая вопроса о том, что это за совершенство, как его можно понять и какое это может иметь отношение к живым людям. Сам человек превращался в ничтожное, покорное создание, все существование которого, по сути, сводилось к подготовке к смерти.

Возможно, именно растущее неприятие такого положения вещей в среде возникавших время от времени, небольших сообществ трезвомыслящих людей и привело к тому, что Запад пошел по пути технотронной цивилизации. Не удовлетворяясь доведенной до абсурда религиозной традицией и не видя проку в стоящей на ее обслуживании полностью зацикленной на самой себе философии, многие выдающиеся деятели конца средневековья обратили свои взоры на технологии и науку, которые и стали сначала противовесом, а затем и причиной гибели религии и философии в Западном мире. Сегодняшнее состояние последних можно, без сомнения, охарактеризовать именно так. Во всяком случае, в том их понимании, в котором они существовали 5 столетий назад.

На смену Августину и Фоме не могли не прийти Шопенгауэр и Ницше. Отказавшись от безоглядного служения церкви, философия в итоге оказалась на Западе игрушкой в руках хорошо образованных, асоциальных циников и нигилистов, которые по разным причинам с завидной настойчивостью делали все, чтобы свести всю традицию Западной философской мысли к самим себе. В самом деле, творчество подавляющего большинства философов 19-20 века выглядит просто как сооружение грандиозного транспаранта "А вот я какой!" и одновременная попытка смешать с грязью большинство своих "коллег по цеху". Значительная часть их идей путана, совершенно не подкреплена разумными аргументами, бессвязна, надумана, не имеет никакого отношения к действительности, выражая исключительно переживания, комплексы, фрустрации и амбиции своих авторов. В лучшем случае все эти "выкидыши мысли" могут вдохновить человека, исследующего их, на какую-то нигилистическую фантасмагорию.

Более наукообразные, всеобъемлющие теории таких "исполинов" как Гегель и Кант, при ближайшем рассмотрении, увы, также оказываются "описывающими самое себя".  

 

Кризис Западной философии, как самостоятельного явления в человеческой культуре, самоценного в силу наличия качеств отсутствующих, например у религии или науки, стал к сегодняшнему дню очевиден большинству непредвзятых специалистов.

 

А что же Восточная традиция? Древнейшая индийская цивилизация стала колыбелью практически всех дошедших до наших дней религий и философских течений Востока. Даже такие национальные "школы", как конфуцианство и синтоизм в Китае и Японии соответственно, без сомнения развивались под большим влиянием индийской культуры.

      Будучи изначально чудовищно сложной, запутанной, скорее эпической, чем рациональной, совокупностью преданий и представлений, ранние индийские учения и выкристаллизовавшаяся из них индуистская традиция изначально были очень странным коктейлем литературных, натурфилософских и религиозных памятников, совершенно лишенных системности и четкости, к примеру, греческих философских изысканий. Вероятно, это можно увязать в первую очередь с богатейшей историей региона и разнородностью источников, послуживших основой для эклектической и многослойной индийской философии и религии.

При этом нельзя не отметить, что научные изыскания мыслителей Индии просто поражают. Достаточно вспомнить теорию такого ученого, как Канада, который еще в начале первого тысячелетия до нашей эры указывал на то, что вещество состоит из атомов, размеры которых по его представлениям отличались от установленного нами всего чуть более ста лет назад лишь в 5-10 раз. Или другая удивительная загадка индийской науки - деление времени на отрезки, самый малый из которых составляет доли наносекунды, что может быть актуально только для исследователей, занимающихся ядерной физикой. Стоит напомнить, что в средневековой Европе часы были лишены даже минутной стрелки.

       Вероятно, эти и многие другие малопонятные феномены можно увязать с рядом уже утерянных более древних источников, на которые опиралась ведическая цивилизация Индии.

В отличие от большинства религиозно-философских традиций индуизм не имеет установленного исторического основателя. Эта религия, претерпевшая значительные изменения в течение веков, произошла от религии первобытных индоевропейцев (ариев). Когда индоевропейцы, колыбель которых находилась, по-видимому, в степях Центральной Азии, завоевали Индию к 1500 г. до н. э., они принесли с собою свою религию. Её священными текстами являлись Веды (буквально - "Знания"). В результате синтеза ведической религии ариев (буквально - "верных" или "благородных") и религий автохтонных индийских племён возник брахманизм.

 

 Одной из первых дошедшей до нас работ, подтолкнувшей философскую и религиозную мысль Востока к череде перемен, стала знаменитая "Дао дэ цзин", приписываемая перу полумифического Мастера Лао Цзы (имя в китайской традиции). По преданию, основоположник даосизма Лао Цзы был старшим современником Кун-фу-цзы или Конфуция, который умер в 479 г. до н.э. Однако китайская философская традиция возводит как даосизм, так и конфуцианство к ещё более древнему источнику -  произведению, заложившему основу китайской мысли и культуры, которое возникло где-то в период от 3000-го до 1200-го года до нашей эры. Это - И-цзин, или "Книга перемен".

 Не имея возможности достоверно утверждать что-либо относительно последней, хочется отметить некоторые отличительные особенности "Дао дэ цзин". Удивительная простота и ясность мысли, почти афористичная четкость и лаконичность формулировок ставят  эту книгу, появившуюся по крайней мере за 600 лет до Евангелия,  в один ряд с наиболее выдающимися работами более позднего времени.

 

Возвращаясь к теме настоящего обзора, хочется на минуту прерваться и сделать очень важную оговорку. Пытаясь исследовать и оценивать восточную философскую традицию, западный мир стоит перед не решенной по сию пору проблемой: несмотря на все усилия не представляется возможным не только сохранить в переводных материалах все нюансы весьма специфической культурной и социальной традиции Индии, Китая и Японии, многослойность намеков, аллюзий и сравнений, всех тех составляющих, что вполне естественным путем мгновенно вызывали соответствующий ассоциативный ряд у читателя на Востоке, но даже просто сделать аутентичный перевод "в лоб". Чтобы не вдаваться в ненужный структурный анализ, достаточно взять в качестве примера такое уникальное явление, как хайку, ставшее усилиями Басё отдельным "путем дзэн", о чем мы еще поговорим позже. Как можно перевести на какой-либо европейский язык не то что поэтику, но хотя бы смысл этих стихов, если при суммарных 17 слогах хайку на японском может нести до 10-15 различных смысловых нагрузок в каждом слоге, не говоря уже об оттенках и степенях сравнения? Поэтому едва ли приходиться удивляться тому, что не только одни и те же хайку и танка в разных переводах подчас просто не узнаваемы, но даже знаменитые "101 притча дзэн" в разных вариантах отличаются больше, чем переводы, к примеру, на французский двух абсолютно разных книг на английском.

 

 Итак, перейдем собственно к буддизму. Ранняя буддийская традиция, восходящая к еще одному полумифическому мыслителю - Будде Гаутаме,  ничем не противоречит современным ей различным индуистским, а в особенности даосистским и конфуцианским школам, или, если угодно, сектам. Более того, возникнув в одно и то же время с даосизмом и конфуцианством (достаточно сравнить даты жизни трех основателей этих течений) буддизм изначально был просто одной из "трактовок" по сути единой духовной традиции.

Попробуем кратко обобщить информацию, которую нам предлагают для ознакомления и вводного исторического экскурса большинство западных работ по буддизму.

Буддизм - это система религиозной практики и доктрина, созданная на основе древних религиозно-философских учений Индии, краеугольным камнем которых является вера в перевоплощение. Согласно традиции, основателем буддизма считается принц Сиддхартха Гаутама из рода Шакья, впоследствии получивший имя Будда - "Просветлённый". Слово "Будда" является производным от санскритского корня "будх" ("будить", "пробуждаться") и обозначает переход от спящего, затемнённого сознания к пробуждению, т. е. к просветлённому состоянию. Будда Шакьямуни (560-480 до н. э.) родился в аристократической семье рода Шакья, правившей небольшим государством, расположенным между Непалом и Индией. Мальчику дали имя Сиддхартха, а Гаутама - его фамильное имя.

Основная идея буддизма заключается в утверждении, что "жизнь есть страдание" и "существует путь к спасению". Канонический буддизм рассматривает человека как обособленный мир, "мир в себе", себя порождающий и себя же уничтожающий или спасающий.

Предлагаемый буддизмом путь постижения Истины называется "Срединным Путём". Этот путь действительно лежит посередине между крайностями ведической религии: её культами, обрядами и жертвоприношениями, с одной стороны, и аскетизмом отшельников древней Индии, истязавших в поисках Истины свою плоть, с другой стороны. Будда уже в юности понял, что такие категории, как добро и зло, любовь и ненависть, совесть и непорядочность, теряют свою конкретность и становятся относительными. Путь, избранный Буддой, пролегает между добром и злом, отсюда его название - Срединный.

Для достижения внутреннего спокойствия и обуздания мысли служит практика медитации: упражнения йоги, созерцание различных религиозных объектов, размышления на заданные темы, ритмическое и спокойное дыхание, разные стадии транса и экстаза, культивирование дружелюбия, сострадания, симпатии ко всем живым существам.

 Практика медитации и соблюдение норм морали позволяют сосредоточить внимание на размышлении о сущности бытия. Из этого состояния идущий по Срединному Пути может перейти в стадию начала просветления, постигнуть мудрость. Однако мудрость достигается не с помощью анализа, а благодаря интуиции и духовному прозрению, внезапному осознанию Истины. Случайно услышанное слово, случайно подмеченное явление, интуитивное чувство растворения, исчезновения своего "я" - все эти моменты могут оказаться толчком к прозрению.

  Есть ли смысл обсуждать эти представления? Историческая их составляющая, по большому счету не имеет принципиального значения, в силу специфического отношения буддистов к хронологии, о чем еще будет сказано ниже, что же до идейного наполнения буддийской традиции, следует признать, что озвученное, весьма типичное представление о нем едва ли можно считать приемлемым. По крайней мере, в той его части, которая, к сожалению, обычно переносится и на школу дзэн. Но об этом мы поговорим чуть позже.

Пока же стоит отметить тот весьма примечательный факт, что изначально высшие адепты нового учения не ассоциировались напрямую с какими-либо божественными силами или неким внешним, персонализированном демиургом, патерналистским творцом, принявшем участие в их духовном восхождении. 

Эта, если разобраться уникальная особенность, возможно, стала одной из основных причин развития учений без "избыточных сущностей", то есть сосредоточенных на реальном, живом человеке и естественном, не "одухотворенном" искусственно мире.

Здесь следует упомянуть некоторые технические проблемы,  возникающие при рассмотрении буддийской (а равно, и вообще Восточной) традиции.

Первая и самая серьезная - это, как уже отмечалось выше, проблема интерпретации санскритских и палийских текстов, образующих древнеиндийскую литературу. Это относится в первую очередь к санскриту, священному языку Индии, и, в частности, к той его особой разновидности, которая использовалась в ведический период. Исследователь, как на Западе, так и в самой Индии, не может быть до конца уверен в точности интерпретации этих текстов, а все новые словари полагаются главным образом на один и тот же источник - лексикон, составленный Бетлингком и Ротом в конце позапрошлого столетия, в котором, как признано теперь, содержится немало гадательных утверждений. Это пагубно сказывается на нашем понимании основных источников индуизма - Вед и Упанишад. Созданию правильных европейских эквивалентов для философских терминов Индии помешало то обстоятельство, что первые лексикографы слишком поспешно находили им параллели среди западноевропейских богословских терминов, поскольку в первую очередь они стремились оказать помощь миссионерам. В несколько меньшей степени, это относится и ко всем более новым текстам на различных языках региона.

Второе затруднение состоит в том, что почти невозможно выяснить, что представлял собой первоначальный буддизм. Существуют два списка буддийских священных текстов: палийский Канон Тхеравады, или Южной школы буддизма, которая процветает на Цейлоне, в Бирме и Таиланде, и санскритско-тибетско-китайский Канон Махаяны, или Северной школы. Практически все исследователи считают, что основные сутры Канона Махаяны были составлены не раньше 1-го века до нашей эры. Однако литературная форма палийского Канона наводит на мысль, что и он не является буквальным воспроизведением слов Гаутамы-Будды. Если признать, что характер речи индийского учителя периода от 800 до 300 года до нашей эры отражен в языке Упанишад, то очень уж этот стиль не похож на скучные повторы и схоластическую манеру изложения священных текстов палийского Канона. Не приходится сомневаться в том, что большая часть обоих буддийских Канонов есть результат трудов пандитов Сангхи, буддийского монашеского ордена. Оба Канона обнаруживают все признаки благоговейной переработки первоначального учения. И в них, как на многих русских иконах, почти невозможно разглядеть живопись за покровом золота и драгоценных камней.

Третья трудность заключается в том, что индийско-буддийская традиция никогда не проявляла интереса к истории, столь характерного для традиции еврейско-христианской. Поэтому не существует почти никаких указаний на время создания того или иного буддийского текста. Задолго до того, как их записали, сутры из поколения в поколение передавались из уст в уста, и вполне возможно, что во время такой устной передачи ссылки на исторические события менялись, удовлетворяя потребности момента. Более того, буддийский монах, писавший в 200 году нашей эры, мог без всяких угрызений совести приписать Будде свои собственные слова, искренне полагая, что они являются выражением не его личного мнения, а того сверхличного состояния просветления, которого он достиг. Он приписывал свои слова Будде, как бы говоря от имени своего духовного, а не материального тела. При этом очень многие Мастера и простые монахи совершенно не стремились "войти в историю", увековечив свое имя, равно как и авторство какого либо блестящего коана или притчи.

 Судя по всему, Будда не считал нужным разрабатывать последовательную философскую систему. Он не старался удовлетворить интеллектуальное любопытство, желающее получить словесные объяснения конечной реальности. Когда к нему приставали с расспросами о природе нирваны, о происхождении мира или реальности "Я", и требовали ответа, Будда хранил "благородное молчание" - он считал, что эти вопросы неуместны и не ведут к истинному переживанию освобождения.

 Существует мнение, что дальнейшее развитие буддизма было вызвано неспособностью индийского ума довольствоваться этим молчанием, что буддизм Махаяны является выражением непреодолимого стремления ума к "абстрактным метафизическим спекуляциям" относительно природы реальности. Однако такое мнение весьма ошибочно. И не потому, что огромное древо Махаяны выросло не столько ради удовлетворения интеллектуального любопытства, сколько для решения практических психологических задач, с которыми сталкивались люди, следовавшие путем Будды. Конечно, эти проблемы разрабатывались достаточно серьезно, и интеллектуальный уровень текстов Махаяны очень высок.  Однако создание философской системы не было их главной  целью. Более того, само по себе достижение переживания освобождения нельзя считать единственным стимулом (как полагают некоторые исследователи), той титанической работы, что была проделана поколениями буддийских мыслителей. В частности потому, что для многих идущих путем буддизма "сатори" не конец, а лишь начало длинной дороги.

 Именно буддизм махаяны стал колыбелью новой, удивительной философии. И толчком к этому, по всей видимости, послужило появление индийского буддизма в Китае, где преломление индийских текстов и учений в призме местной традиции явило миру чудо чань (дзэн).

 Когда китайская цивилизация впервые соприкоснулась с буддизмом, она насчитывала уже по меньшей мере две тысячи лет. Новая философия столкнулась таким образом с устоявшейся традиционной культурой и вряд ли прижилась бы в ней, если бы не приспособилась к китайскому складу ума. Правда, сходство между даосизмом и буддизмом и так настолько велико, что возникает подозрение, не были ли они связаны гораздо раньше, чем считается. Во всяком случае, Китай поглотил буддизм точно так же, как поглощал многие другие чужеродные воздействия,- не только идеи и философские системы, но и целые народы и орды завоевателей. И, несомненно, во многом это объясняется теми исключительными устойчивостью и зрелостью, которыми китайцы обязаны конфуцианству. Здравое, свободное от фанатизма, сравнительно человеколюбивое (по крайней мере, для своего времени) учение Конфуция являет собой один из самых реалистических образцов социальной конвенции, какие только известны истории. Обогатившись даосским принципом "Пусть все остается само собой!", конфуцианство взрастило зрелый и в то же время легкий тип сознания, которое, восприняв буддизм, во многом изменило его, сделав более "практичным". Иначе говоря, китайцы сделали буддизм образом жизни, доступным для человеческих существ - людей с семьями, с каждодневным необходимым трудом, с нормальными инстинктами и страстями.

Take two

 

Итак, перейдем непосредственно к школе чань (в Китае) или дзэн (если иметь в виду исторически более позднее, но куда более распространенное сегодня японское название)

Легенда (один из ее переводов), повествующая о происхождении дзэн-буддизма в Индии, гласит следующее.

Однажды Будда Шакьямуни читал проповедь своим ученикам, собравшимся у горы Святой Гриф. В своей проповеди он не стал прибегать к долгим словесным рассуждениям, а просто поднял вверх цветок, который был у него в руке. Он не произнёс ни одного слова. Никто не понимал смысла происходящего, за исключением почтенного старца Махакашьяпы, который со спокойной улыбкой глядел на Учителя и, казалось, отлично понимал всё красноречие этого безмолвного наставления просветленной души. Заметив это, Учитель торжественно провозгласил:

- Я обладаю самым драгоценным сокровищем, духовным и трансцендентальным, которое я предаю сейчас тебе, о почтенный Махакашьяпа.

Ортодоксальные последователи дзэн-буддизма обычно считают, что именно этот случай и лёг в основу происхождения их доктрины, в которой раскрывается сокровенная глубина духа Будды и тайна его традиции. Не будем сейчас саркастически указывать на возможное слабоумие почтенного старца, в котором его можно заподозрить, если посмотреть на эту легенду с точки зрения Западного Человека. На самом деле, некоторая ее "кособокость" обусловлена издержками перевода.

Можно вспомнить, как прокомментировал эту историю в книге "Застава без ворот" Умэнь Хуэйкай:

 Золотоликий Гаутама бесстыдно солгал и опорочил добрых слушателей. Он "вывешивал баранью голову, а продавал собачье мясо", да еще сам себя расхваливал. Если бы все вокруг рассмеялись, как бы смог он передать свою мудрость? И опять-таки: если бы Махакашьяпа не улыбнулся, как бы смог он передать свою мудрость? Этот золотоликий старец просто надувает простаков. Если мудрость не передается, то как мог завладеть ею Махакашьяпа?

Пока он держал в руке цветок,

Вся тайна вышла наружу.

О чем догадался Махакашьяпа,

Не разгадает никто ни на земле, ни на небе.

Нет сомнений в том, что подавляющее большинство Западных Умов решит, будто Умэнь тем самым уличает в этой легенде некий подлог. В действительности, это настолько же несправедливо как, скажем, предположение, будто Summertime в трактовке Джэнис Джоплин является критикой авторского варианта этой мелодии Гершвина.

 

Дальнейшее развитие дзэн-буддизма связано с именем двадцать восьмого Патриарха буддизма в Индии и с первым Патриархом дзэн-буддизма в Китае - Бодхидхармой.

Что же говорят нам об этом полулегендарном человеке авторитетные источники, пользующиеся доверим на Западе?

Бодхидхарма (Он же Дамо, Дарума (яп.)) был третьим сыном великого брамина и уроженцем юго-западной Индии. Он был (по крайней мере, как утверждает связанная с его именем традиция) человеком удивительного ума, отличавшегося блеском и проницательностью: он достигал глубочайшего понимания всего, что когда-либо ему приходилось изучать. В связи с тем, что самой заветной целью его было тщательное изучение доктрины Махаяны, он расстался с белой одеждой мирянина и облачился в рясу монаха, желая воспитать в себе святость. Бодхидхарма практиковал созерцание и самонаблюдение и хорошо понимал истинное значение мирских дел. Наконец, он решил отправиться в дальний путь, в Китай, и там проповедовать свою доктрину в царстве Вэй.

Первой значительной личностью, с которой Бодхидхарма встретился по прибытии в Китай, был император династии Лян, самый большой покровитель буддистов в Китае в то время. Их разговор выглядел следующим образом. (Хочется особо выделить именно этот вариант перевода данной беседы, для того, чтобы можно было его сравнить с той версией, что будет приведена несколько позже. прим А.З.)

"Император У династии Лян спросил у Бодхидхармы:

- Со времени начала моего правления я построил много храмов, переписал много священных книг и оказал помощь очень многим монахам: является ли это, по вашему мнению, какой-либо заслугой?

- Здесь нет никакой заслуги, ваше величество, - сухо ответил Бодхидхарма.

- Почему? - изумился император.

- Всё это мелочи, - начал Бодхидхарма своё важное объяснение, - которые приведут к тому, что человек, совершивший всё это, либо попадёт в рай, либо снова родится здесь, на земле. В них - всё ещё следы мирского. Их можно сравнить с тенью. Хотя и кажется, что они действительно существуют, на самом деле - это иллюзорные признаки. Что же касается действительно похвального поступка, то он отличается чистой мудростью, совершенством и таинственностью, Причём его истинная природа недоступна человеческому пониманию. В связи с этим никакое мирское достижение не может считаться похвальным.

Выслушав это, император У снова спросил Бодхидхарму:

- Каков же основной принцип этой священной доктрины?

- Беспредельная пустота и ничего такого, что могло бы быть названо священным, ваше величество, -- ответил Бодхидхарма.

- Кто же в таком случае сейчас стоит передо мною?

 - Я не знаю, ваше величество.

Трудно предположить, что человека, далекого от буддизма может сильно воодушевить такой вариант перевода, хотя автор сборника "Притчи народов мира" и утверждает, что

"Ответ был прост и довольно ясен, но император, набожный и учёный буддист, не уловил того духа, который выражал Бодхидхарма всем своим отношением".

Вероятно, в этом и заключается еще одна трудность знакомства с восточной философией, что при подобной манере представления различных буддийских, и в особенности, дзэн-буддийских текстов, большинство людей в лучшем случае могут почувствовать себя на месте этого многомудрого императора. Продолжим, однако, знакомиться с "Западной трактовкой"

Видя, что он ничем не может помочь императору, Бодхидхарма оставил его владения и удалился в монастырь в государстве Вэй, где на протяжении девяти лет практиковал "созерцание стены".

Однажды монах Синко, позднее названный Эка (487- 593), пришёл к Бодхидхарме и стал умолять его всей душой, чтобы он раскрыл ему истину дзэн, но Бодхидхарма не обратил никакого внимания на его просьбу. Однако Синко не стал расстраиваться, так как знал, что все великие духовные вожди прошлого проходили немало испытаний во имя достижения своей цели... Как то раз, в ожидании, что Бодхидхарма обратит на него внимание, ему пришлось весь вечер простоять на снегу, пока его не замело по колено. Наконец Учитель обратил на него внимание и спросил:

- Чем я могу тебе помочь?

Синко сказал:

- Я пришёл к тебе за мудрыми наставлениями. Умоляю тебя, сжалься надо мною, спаси несчастного смертного.

- Ни с чем не сравнимая доктрина буддизма, - ответил Бодхидхарма, - может быть понята только после долгих лет суровой дисциплины, когда человек выносит невыносимое и практикует то, что труднее всего. Люди недостаточно добродетельные и мудрые не в состоянии чего-либо понять, и все их усилия будут напрасны.

Синко взял и отрубил себе левую руку, и протянул её Учителю в знак своего искреннего желания получить от него наставления. Бодхидхарма сказал:

- Это нужно искать самому, другие не помогут.

 Позже Бодхидхарма назвал этого человека Экой, и он стал вторым Патриархом дзэн-буддизма.

 

Желания комментировать этот случай большинство сегодняшних "любителей" дзэн не проявляет, и их можно понять. С одной стороны, история общения первого и второго Патриарха выглядит в этой редакции немного пугающе, особенно если учесть то, насколько мягко и ненавязчиво действовали многие выдающиеся мастера дзэн в дальнейшем, помогая нащупать дорогу тем, кто ее искал. С другой стороны, можно предположить, что в легенду вошла некая метафора, хотя существуют и определенные исторические свидетельства в пользу ее буквального прочтения. Ну и, разумеется, снова чудовищный перевод.

Так или иначе, можно  с уверенностью констатировать, что к "духу дзэн" требование строжайшего аскетизма, ограничений, лишений и близкой к тюремной дисциплины не имеют никакого отношения. По крайней мере, все это не является атрибутом или сутью метода. Что же до отрубленной руки... Оставим ее на совести Второго Патриарха!

 Лучше приведем для наглядности другой вариант той же самой истории, чтобы можно было в полной мере оценить, насколько переводы и интерпретации могут поставить все с ног на голову:

 После того, как Хуэй-ко отрубил себе руку, Бодхидхарма, наконец, спросил что ему надо.

"У меня нет в уме (синь) покоя,- сказал Хуэй-ко.- Пожалуйста, успокой мой ум".

"Вытащи его и покажи его мне,- ответил Бодхидхарма, - тогда я успокою его".

"Но когда я начинаю искать свой ум,- возразил Хуэй-ко,- я никак не могу обнаружить его".

"Ну вот,- рявкнул Бодхидхарма,- я и успокоил твой ум".

В это момент у Хуэй-ко и произошло просветление,

 

Очевидно, что приведенный диалог не идет ни в какое сравнение с идиотской просьбой и еще более идиотской реакцией Патриарха в первой версии этой встречи. Впрочем, вернемся к истории.

 

В конце VII - начале VIII вв. дзэн-буддизм разделился на две ветви: Северную - во главе с Дзинсю и Южную - во главе с Эно (638-713). Различие между этими школами обусловлено различием, связанным с двойственностью человеческого духа: если одну школу называют школой интеллекта и интуиции, то другую - прагматичной школой. Причина, по которой Южная школа известна под названием "Внезапной" или "Моментальной", в отличие от "Постепенной" школы Севера, заключается в следующем: первая считает, что просветление приходит внезапно, и не допускает никаких градаций, так как в нём нет никаких стадий прогресса, в то время как вторая, Северная школа, подчёркивает естественную постепенность процесса просветления, требующего много времени и сосредоточенности.(Парадоксально и досадно, но сегодня на Востоке доминирует методология именно северной школы, при том что формально до нашего дня дожили только южные секты, в частности одна из них, восходящая к великому Риндзаю. "Квантование" сатори кажется вполне разумным - нельзя преодолеть пропасть по частям десятью небольшими прыжками. Тем не менее, даже южные школы "мгновенного просветления" успели обрасти жиром неспешной, методичной ритуальности, неизбежно появляющейся там, где уже нет подлинного света. Прим. А.З. )

Со времён Бодхидхармы, пришедшего в Китай с Запада (вопрос о том, зачем он это сделал, не дает покоя уже нескольким десяткам поколений послушников дзэнских монастырей, на что их учителя неизменно говорят им всякие глупости. Прим. А.З,), то есть из Северной Индии, спокойно и систематически развиваясь более двух столетий, дзэн-буддизм прочно обосновался на земле даосизма и конфуцианства в виде учения, претендующего на особое откровение без посредства святых писаний, на независимость от слов и букв, на прямой контакт с духовной сущностью человека, на постижение сокровенной природы человека и достижение совершенства Будды.

Следующим шагом в развитии дзэн-буддизма было введение Учителями десятого и одиннадцатого столетий в обучение адептов упражнения "коан" - парадоксального вопроса, на который ученик должен был дать ответ. Но ответ не мог быть получен с помощью логики. Вот некоторые особенности коана:

1. Коан даётся ученику прежде всего для того, чтобы вызвать напряжённое состояние сознания.

2. Рассудок временно бездействует, то есть поверхностная деятельность разума успокаивается, при этом более глубокие, центральные части его, которые обычно скрыты, могут быть вызваны на поверхность, где их заставляют выполнять свои естественные функции.

3. Эмоциональные и волевые центры, являющиеся действительной основой личности, подвергаются предельному напряжению при решении коана.

4. Когда такая умственная интеграция достигает своего предела, возникает некое нейтральное состояние сознания, которое характеризуется соприкосновением разума с неизвестным, потусторонним и бессознательным.

5. В результате то, что поначалу кажется временной приостановкой всех психологических функций, неожиданно насыщается новыми энергиями.

 

Сущность методологии дзэн-буддизма состоит в том, чтобы научить по-новому смотреть на жизнь. Если человек хочет постичь сокровенную природу дзэн, он должен оставить все свои обычные умственные привычки, которые определяют его повседневную жизнь, он должен попытаться обнаружить какой-нибудь другой способ оценки вещей, или, другими словами, посмотреть - всегда ли удовлетворяет его духовные нужды старый, привычный способ. Если человека почему-то не удовлетворяет эта жизнь, если в его обычном образе жизни есть нечто такое, что лишает его свободы в самом высшем смысле, он должен стремиться найти то, что даст ему чувство совершенства и удовлетворённости. Такой новый взгляд на отношение к жизни в дзэн по-японски называется "сатори". Сатори можно определить как интуитивное проникновение в природу вещей - в противоположность аналитическому или логическому пониманию этой природы. Практически это означает открытие нового мира, ранее неизвестного смущенному уму, привыкшему к двойственности. Иными словами, сатори являет нам весь окружающий мир в совершенно неожиданном ракурсе.

Дзэн-буддизм самым серьёзным образом настаивает на необходимости внутреннего духовного опыта. Он не придаёт большого значения священным сутрам или их толкованиям мудрецами и учёными. Личный опыт прямо противопоставляется авторитетам и внешнему откровению. Некоторые полагают, что самым успешным методом достижения духовного просветления последователи дзэн считают практику дхьяна, называемую в Японии "дзадзэн" ("дза" означает "сидеть", а "дза-дзэн" можно в целом перевести как "сидеть в медитации").  На самом деле это не совсем так, и мы еще покажем, что во многих дзэнских школах значение медитации не переоценивают, а иногда и вовсе считают ее несущественной для достижения сатори....

 

Все было бы ничего, если бы не относилось к чему-то совсем другому. Во всяком случае, это все не про традицию дзэн. Последнее замечание относительно того, что в дзэн исторически не переоценивалось значение медитации весьма справедливо. Но во всем остальном... Нельзя требовать от исторического обзора точности и емкости передачи полутонов и нюансов, свойственной скорее хорошей художественной литературе, но к сожалению, большая часть людей, думающих, что имеют представление о дзэн, в итоге воспринимают его именно так: совокупность различных сект, каждая из которых в меру своего понимания некоего "абсолюта" устраивает всяческие вздорные аттракционы для учеников, действуя при этом в равной степени бессистемно, волюнтаристски и где-то даже жульнически.

 

Посмотрим, что написано о дзэн в замечательном сборнике "Притчи народов мира": "Основная идея дзэн - войти в контакт с внутренними процессами нашего существа, причём сделать это необходимо самым прямым образом, не прибегая к чему бы то ни было внешнему или неестественному. В связи с этим всё, что связано с внешней стороной, в дзэн отрицается, так как единственный авторитет в нём - это наша собственная внутренняя природа. Даже рассудочная деятельность не может считаться чем-то конечным или абсолютным. Наоборот, она препятствует уму прийти в прямую связь с самим собой. Миссия интеллекта - служить посредником, а дзэн не имеет ничего общего с посредничеством, за исключением тех случаев, когда дело касается общения с другими людьми".

Во многом справедливое суждение Западного Исследователя снова содержит очень опасные двусмысленности. В действительности дзэн никак не противопоставляет внешнее и внутреннее. Легкость, мгновенность и гармония, так свойственные дзэн, не вносят суждений и различий. Есть ли разница между внешним и внутренним? Стоит ли вот так раздавать всему определения и проводить различия, говоря о доктрине абсолютно чуждой какого бы то ни было формализма? Продолжая, читаем там же:

"По этой причине дзэн считает, что все теоретические трактаты и руководства условны и отвлечённы и не содержат всей полноты Истины. Если до конца понять дзэн, ум придёт в состояние абсолютного покоя и человек достигнет абсолютной гармонии с природой.  

Если разум помрачён, а понимание нарушено, если вы верите в реальность вещей и ограничиваетесь умозрительностью, если вам приходится бороться со стихией, погружаясь в болото предрассудков, то дзэн навсегда останется в тумане.

Жизнь, не имеющая значения и цели, - вот что характеризует курс практики дзэн. Действительно, при отсутствии "отбора и выбора" этот мир частностей исчезает, так как различие и размышление являются необходимыми условиями нашего опыта, который, не будучи выражен умозрительно, тоже как бы перестаёт существовать. Дзэн является искусством познания сути человеческого существа, и поскольку жизнь не имеет никакой определённой пели и никакого определённого смысла, это искусство бесконечно - мы никогда не можем исчерпать его глубины. Даже если мы придём к пониманию, то можем вскоре обнаружить, что оно нуждается в развитии, потому что способно прогрессировать бесконечно"

Звучит слишком тускло, для тех, кто знает о чем идет речь и совершенно неприемлемо для тех, кто хочет узнать. Беда в том, что девять из десяти "неофитов", причитавших подобный комментарий, придут к выводу, что их просто пытаются обмануть, а оставшийся один (самый тупой) решит, что дзэн - это оккультная эзотерическая практика, позволяющая в итоге достичь некой эфемерной Чаши Грааля и живым войти в рай. Причем рай понимается в самом обывательском смысле этого слова. Эта проблематика блестяще поднята на копье в творчестве замечательного американского писателя и мыслителя, известного под псевдонимом Рам Цзы. При этом цитата из не слишком "серьезного" источника взята вполне сознательно по принципу "мажорирования". В том смысле, что более солидные "научные" монографии и пособия в подавляющем своем большинстве и вовсе представляют дзэн буддизм так, что пьесы Ионеско и рассказы Хармса уже не имеют права считаться абсурдом.

Дзэн-буддизм - это образ жизни и взгляд на жизнь, который нельзя свести к какой-либо формальной категории современной западной мысли. Это не религия и не философия, не психология и не наука. Это образец того, что в Индии и Китае называют "путь освобождения", и в этом смысле дзэн-буддизм родственен даосизму, веданте и йоге. Как будет показано в дальнейшем, путь освобождения не поддается положительному определению. Его можно описать лишь косвенно, указав, чем он не является, подобно тому, как скульптор раскрывает образ, удаляя лишние пласты мрамора.

 Признаки, отличающие Дзэн, или Чань, от других направлений буддизма, если пытаться выразить их словами, трудно уловимы. Однако Дзэн обладает вполне определенным и присущим только ему духом. Хотя само слово Дзэн или дхиана означает медитацию, как уже отмечалось, другие школы буддизма придают медитации не меньшее, если не большее, значение; иногда даже кажется, что упражнения в формальной медитации совсем не обязательны для Дзэн. Не оригинален Дзэн и в своем принципе "нечего больше сказать", и в своем убеждении, что истина невыразима словами: все это уже было в Мадхьямике и в учении Лао-цзы:

Знающие не говорят,
Говорящие не знают.

 

Своеобразный дух Дзэн, вероятно, лучше всего можно описать как определенную "прямоту". В других школах буддизма пробуждение - бодхи - представляется чем-то далеким, почти сверхчеловеческим, достижимым лишь после многих и многих существований, полных терпеливого усилия. В Дзэн же всегда присутствует такое ощущение, будто пробуждение - нечто вполне естественное, почти осязаемое: оно может произойти в любой момент. Если его трудно достичь, то лишь потому, что все слишком просто. Та же прямота характеризует и методы обучения Дзэн: он указывает истину прямо и непосредственно, не отвлекаясь игрой в символы.

"Прямое указание" (чжи-чжи) означает открытое выражение Дзэн с помощью несимволических действий или слов. Непосвященному они, как правило, могут показаться странными, поскольку относятся к самым обыденным житейским вещам, а порой и к совсем бессмысленными. В ответ на вопрос о природе буддизма (Зачем Бодхидхарма пришел с Запада?) учитель произносит какие-то пустые слова о погоде или производит обыкновенное действие, внешне никак не связанное с философскими или духовными материями. До середины династии Тан примеров подобного рода встречается немного, ибо тогда Дзэн еще не достиг зрелости. Но они созвучны позиции древних учителей, искавших мгновенного пробуждения в самой гуще повседневной жизни.

Хотя в индийском буддизме не удалось обнаружить особых следов школы дхианы, из-за недостатка сведений нельзя считать доказанным, что ее не существовало. Если характерным признаком Дзэн является внезапное или мгновенное пробуждение (дунь-у), без какой-либо предварительной подготовки, то, конечно, предпосылки этого принципа следует искать в Индии. Ланкаватара Сутра утверждает, что существует как постепенные, так и внезапные (югапат) достижения просветления: первый путь - очищение загрязненных устоев или проекций ума (ашрава), второй - паравритти - внезапный переворот в глубинах сознания, при котором исчезает дуалистический

взгляд на мир. Тогда сознание уподобляется зеркалу, мгновенно отражающему любые появляющиеся перед ним формы и образы. Существует также явная связь между идеей о мгновенном пробуждении и принципом Ваджрачхедика, или Сутры Алмазного Меча: "достигнуть пробуждения - значит ничего не достигнуть". Иными словами, если нирвана действительно возможна только здесь и сейчас, так что искать ее - означает ее потерять, постепенное приближение к ней вряд ли уместно. Достичь ее можно только сейчас, непосредственно.

 

Здесь стоит на секунду прерваться и привести небольшую иллюстрацию к тому, о чем шла речь выше. Известен эпизод в котором Патриарх выбирал себе преемника. Его первый ученик Шень-сю, анонимно написал стихотворение, выражающее его понимание дзэн.

 

Тело - древо Бодхи.
Ум - как светлое зеркало на подставке.
Не забывай протирать его постоянно,
не позволь ему покрыться пылью!

На следующий день Патриарх прочел стихотворение и велел воскурить под ним благовония. Он сказал, что тот, кто следует таким правилам, сможет осознать свою истинную природу. Но когда Шень-сю пришел к нему тайком и признался в своем авторстве, Патриарх заявил, что его понимание еще далеко от совершенства.

На следующее утро на стене рядом с первым появилось новое стихотворение:

Никогда не было ни дерева Бодхи,

 Ни чистого зеркала на подставке.

В сущности нет ни единой вещи,

 Куда же сесть пылинке?

Патриарх знал, что только работавший в монастыре поваром, недолюбливаемый монахами молодой человек по имени Хуэй-нен, мог написать эти строчки. Опасаясь зависти монахов, он стер их своей туфлей и ночью тайно вызвал Хуэй-нена к себе. Тут он передал ему патриаршество вместе с одеянием и чашей и велел бежать в горы и скрываться там, пока обида монахов не утихнет и не наступит время для его публичного учительствования...

Сравнение двух стихотворений ясно показывает специфический дух Дзэн, которым проникнуто стихотворение Хуэй-нена. Строчки Шень-сю отражают понимание дхианы, очевидно, широко и повсеместно распространенное среди буддистов в Китае. Дхиану понимали как практику сидячей медитации (цзо-чань); ум в ней "очищался" интенсивной концентрацией, что уничтожало все мысли и привязанности. Многие буддийские и даосские тексты, если понимать их буквально, подтверждают этот взгляд - внешнее состояние сознания есть сознание, свободное от любого содержания, от любых идей, чувств и даже ощущений. В наши дни в Индии это и есть наиболее распространенное понимание самадхи. Да и Западный христианский опыт делает понятным такого рода буквализм - даже в высочайших сферах.

Хуэй-нен считал, что человек с опустошенным сознанием ничем не лучше "бревна или камня". Он утверждал, что сама идея очищения ума нелепа и ложна, потому что "наша собственная природа в основе чиста и прозрачна". Значит, не может быть сравнения между сознанием (или умом) и зеркалом, которое следует протирать. Приведем здесь небольшую притчу:

 Каменное изваяние Будды

 

Однажды Хаи-шань принимал монахов из других монастырей и спросил у одного: - Откуда вы?

Монах назвал свой монастырь.

- Чему вы там учитесь?

- Медитации, - ответил монах.

- Покажи мне, как вы медитируете, - потребовал Хаи-шань.

Монах в ответ сел, скрестив ноги в позе Будды. Хаи-шань закричал на него:

-Эй, болван, убирайся! У нас в храме хватает каменных изваяний Будды!

 

 

Истинный ум - это "не-ум" (у-синъ) и его нельзя рассматривать как объект мысли или действия, как будто бы он - вещь, которую можно захватить и управлять ею. Попытки усовершенствовать свой собственный ум приводят к порочному кругу. Старания очистить его - к загрязнению чистоты. Ясно, что перед нами даосская философия естественности, согласно которой человек не может быть по-настоящему свободен, чист и непривязан, если его состояние - результат искусственной дисциплины. Чистота такого человека - поддельна, его ясное сознание - нарочито. Поэтому такие люди полны неприятного самодовольства - типичной черты сознательной и методической религиозности.

Хуэй-нен учит, что вместо попыток очистить или опустошить ум нужно просто дать ему волю, поскольку ум - это не то, чем можно овладеть. Отпустить ум - это то же, что и отпустить поток мыслей и впечатлений (нянь), которые приходят и уходят "в ум". Не надо ни подавлять их, ни удерживать, ни вмешиваться в их ход.

Мысли приходят и уходят сами по себе, ибо мудрость снимает ограничения. Это и есть самадхи-праджня. естественное освобождение. Такова практика "не-мыслей" (у-нянь). Но если ты вообще ни о чем не думаешь и вдруг приказываешь своим мыслям остановиться,- значит, ты безнадежно привязан к одному методу, и это называется глупой точкой зрения.

 

 

 

Take three

Дзэн в искусстве

 

Итак, выше уже прозвучала мысль о том, что обсуждать дзэн в категориях и понятиях западной философии и науки даже сегодня практически невозможно.

К большому сожалению, современная западная философия и философы, как правило, подбирают крошки со стола естественных наук. Кто-то ударился в мистицизм или эзотерику, но в подавляющем своем большинстве сегодняшние философские доктрины являют собой попытку интерпретации тех или иных физических теорий или даже отдельных законов, их переосмысления, внесения в них "высшего", "абсолютного" начала; при этом катастрофически уступая фундаментальным ученым в уровне математической подготовки и качестве формулировок, многие философы, тщась сыграть по чужим правилам оказываются в проигрыше еще до начала игры.

 Иные стремятся воспользоваться сомнительными дарами психологии, отпочковавшейся от философии еще в позапрошлом веке, но естественно, что попытки низвести человека по существу до уровня животного, а именно так можно охарактеризовать подход, при котором все поведение и развитие личности рассматривается с позиций "наличия нескольких мотивирующих факторов", не имеют с философией в изначальном смысле этого слова ничего общего. В самом деле, едва ли можно ожидать, что смешивая несколько очевидных любому тезисов, вроде "большинство людей боится смерти", с ничем не обоснованными фантазиями можно получить нечто конструктивное с точки зрения оказания конкретному человеку реальной помощи в поиске самого себя где-то на пересеченной местности. Хотя, разумеется, этот прием (смешение тривиальных, банальных общих мест и откровенного вымысла), известный демагогам еще во времена, когда слова маевтика и эристика не были придуманы, подчас позволяет выигрывать споры. Но что в том за польза?

Ведь по большому счету, основное отличие и функция, присущие философии - это выработка подходов к достижению гармоничного баланса между человеком и миром, баланса, построенного на открытом взгляде и ощущениях, а не на слепой вере, как это обычно делается в религиозных школах.  

 

Вот почему подход дзэн представляется таким интересным именно сейчас. Безусловно блестящий специалист Я. В. Боцман пишет: "Правильнее было бы считать дзэнскую стратегию не-сакрализации сакрального, выраженную, например, в небрежении устоявшимися формами культа, ритуала, прикладной экзегетики и вообще катафатическими способами самотрансляции, стратегией депрофанационной, связанной с наступлением на религиозный формализм". Отчасти это справедливо. Но лишь отчасти. Можно даже не указывать на то, что все то же самое можно было бы сформулировать куда проще, точнее и лаконичней. Вероятно, такова уж специфика Западного пути познания, что самым корректным путем описания чего-либо полагается использование максимального числа терминов, эндемичных для поля данного исследования. Проблема все же не в этом.

В приведенном выше высказывании содержится типичная для подавляющего большинства работ, посвященных дзэн буддизму, принципиальная неточность. А именно -  подмена инструментария целью. Это звучит примерно так же, как если бы популяризатор автомобильного транспорта объяснял бы аудитории, что главная задача, которую должен решать автомобиль - это вращение колес.

 В дзэн нет стратегии, и уж тем более связанной с наступлением на что бы то ни было. Когда речь заходит о том, что дзэнская традиция стремиться разрушить догматичное восприятие, устранить все те препятствия на пути самопознания, что создает себе человек, выдумывая некое мировоззрение, ни в коем случае нельзя забывать, что это лишь самый первый шаг. К сожалению, очень многие исследователи, а как следствие и публика, проявляющая интерес к восточной традиции, на полном серьезе полагают, будто дзэн буддисты являются этакими асоциальными бездельниками, поборниками нонконформизма ради самого факта несоответствия устоявшимся парадигмам, ценителями бессмысленных вычурных парадоксов и безразличными наблюдателями, с презрением взирающими на суету.

 

Где же сегодня можно найти живую дзэнскую традицию? Как ни странно, в каком-то смысле, на Востоке к сегодняшнему дню дзэн почил в бозе. О стагнации школ дзэн уже говорилось выше. Во всяком случае, за последние сто с лишним лет ничего сравнимого с деяниям мастеров эпохи Тан, не говоря уже о колоссах вроде Бодхидхармы, создано не было. Традиция становится все более упорядоченной, сдержанной, канонической. Это произошло не вдруг, многие авторитетные исследователи связывают начало заката дзэнской мысли на Востоке с появлением знаменитого сборника коанов "Мумонкан", с комментариями составителя, настоятеля Мумона. С тех пор, в подавляющем большинстве дзэнских школ, ученикам больше не приходилось искать ответ на вопросы мастера самостоятельно, а достаточно было найти подходящий случай в одной из книг, чтобы сдать своеобразный "зачет". Так что сегодня есть масса новых трактовок, комментариев и исследований, есть множество работ, популяризирующих дзэн, но практически нет "потрясателей основ", а ведь именно принцип беспрерывного обновления всегда был залогом развития этой уникальной традиции.    Мы еще вернемся к этому вопросу.

 

А пока, стоит еще раз задуматься: как же все-таки передать "дух дзэн"? Тогда, быть может, стает ясно, где сегодня его следует искать.

Сделать это, как уже отмечалось, в "популярной" форме крайне непросто. И в первую очередь, в силу того, что любой формализм, любое "строгое" определение слишком категоричны и стереотипны, вызывают слишком большой соблазн подменить привычными, устоявшимися словами, понятиями и сравнениями все то, что действительно можно отнести к дзэнской традиции. Возможно, одним из лучших примеров, представляющих неповторимую атмосферу дзэн, является следующий, очень известный диалог:

Четвертым патриархом Дзэн вслед за Сэн-цанем стал, как утверждает легенда, Дао-синь (579-652 гг.). Он пришел к Сэн-цаню с вопросом:

- Каким способом можно достичь освобождения?

- Кто связал тебя? - спросил Сэн-цань.

- Никто меня не связывал.

- Тогда зачем ты стремишься к освобождению?

(В другом варианте "Тогда к какому освобождению ты стремишься?")

 

Этого вполне достаточно. Но, для большей наглядности, продолжим "откалывать лишний мрамор", подходя с разных сторон. С этой точки зрения нельзя не отметить, что, пожалуй, больше всего "карат" в дзэнской традиции, под которой традиционно полагают определенные тексты и предания китайского и японского происхождения, можно обнаружить в притчах.

Их предельная простота и ясность языка делают эти коротенькие истории лучшим ответом на многие вопросы, связанные с дзэн, при этом не оставляя места для досужих спекуляций, столь свойственных многим трактователям и исследователям. В контексте уже упомянутых попыток интерпретировать и формализовать дзэнские концепции, хочется привести такую притчу:

 

"Я просто стою и ничего не делаю"

 

Один адепт дзэн-буддизма стоял на вершине холма рано утром в одиночестве. Он стоял неподвижно, одинокий, как холм. Мимо проходили трое вышедших на утреннюю прогулку. Они посмотрели на этого человека и пришли к разным выводам по поводу того, что он делает.

Один сказал: "Я знаю этого монаха. Как-то у него потерялась корова. Вот он стоит здесь, смотрит с холма, где она".

Второй сказал: "Но судя по тому, как он стоит, он вообще не смотрит. Он вообще не движется, его глаза, похоже, почти закрыты. Таким образом человек не ищет что-то. Я думаю, он совершал утреннюю прогулку с приятелем, и тот отстал - он ждёт, пока приятель подойдёт".

Третий сказал: "Похоже, что причина не в этом, так как если кто-нибудь ждёт кого-нибудь, он иногда оглядывается, чтобы посмотреть, идёт ли приятель или нет. Но он совсем не двигается, он не оглядывается. Он не ожидает, это не поза ожидающего человека. Я думаю, он молится или медитирует".

Они настолько разошлись во мнениях и настолько возбудились по этому поводу, что решили подойти и спросить его самого.

Они добрались до него, и первый спросил: "Ты ищешь корову? Ведь я знаю, что как-то ты её потерял и теперь должен высмотреть".

Человек открыл глаза и сказал: "Я ничем не обладаю, поэтому ничего не могу потерять. Я не ищу ни корову, ни что-либо ещё". Потом он закрыл глаза.

Второй сказал: "Тогда, должно быть, прав я - ты ждёшь друга, который отстал".

Человек открыл глаза и ответил: "У меня нет друзей и врагов, так как я могу ждать кого-нибудь? Я одинок - и никто от меня не отставал, так как никого нет. Я совершенно одинок".

Тогда третий сказал: "Тогда прав я, потому что других возможностей нет. Я думаю, ты молишься, медитируешь".

Человек засмеялся: "Ты - самый глупый, ведь я не знаю никого, кому я мог бы молиться, и у меня нет никакого объекта достижения, так как я могу медитировать?!"

Тогда все трое одновременно спросили: "Что же ты тогда делаешь?" "Я просто стою и ничего не делаю", - ответил человек.

 

Другой изумительный пример того, как неподдельная простота дзэнского подхода позволяет избавиться от столь свойственного многим "интеллектуалам" груза раздумий о себе и окружающем мире, являет нам следующая притча:

 Тяжёлая голова

 

Дзэнский монах Догэн жил уединённо в своей хижине на опушке леса. Как-то несколько странствующих буддийских монахов попросились к нему на ночлег. Когда они согрелись у огня и поужинали, то завели разговор о сущности бытия, утверждая, что мир - лишь иллюзия человеческого сознания. Устав слушать их болтовню, Догэн спросил:

- Как вы считаете, вон тот камень находится внутри или снаружи сознания?

Один монах ответил с умным видом:

- Конечно, внутри.

- Твоя голова, должно быть, очень тяжёлая, - сказал ему Догэн, - раз ты носишь в своём сознании такие камни!

 

Нетрудно увидеть в "умном" монахе отнюдь не только оголтелых поборников солипсизма. О другой стороне той же проблемы позволяет задуматься такая притча:

Чашка чаю

 

Нан Ин, японский мастер дзэн, принимал как-то у себя профессора университета, пришедшего расспросить его о дзэн.

Нан Ин разливал чай. Налив гостю полную чашку, он продолжал лить дальше.

Профессор смотрел на льющийся через край чай и наконец, не выдержав, воскликнул:

- Она же полна! Больше не входит!

- Вот как эта чашка, - ответил Нан Ин, - вы наполнены своими мнениями и суждениями. Как же я могу показать вам дзэн, пока вы не опорожните свою чашку?

 

 

Нельзя не вспомнить и такой случай:

 

"Я оставил девушку на берегу реки..."

 

Как-то Тандзан и Экидо держали путь по грязной дороге. Лил сильный дождь. Подойдя к берегу реки, они повстречали девушку в шелковом кимоно с поясом, которая не могла перейти разбушевавшуюся реку. Девушка была очень красива. "А ну-ка", -сказал Тандзан и, взяв её на руки, перенёс через реку.

Экидо не возобновлял беседы и молчал до вечера, пока они не достигли храма, где остановились на ночь. Там он уже не мог больше сдерживаться и сказал: "Мы, монахи, не должны приближаться к женщинам, особенно к таким молодым и красивым, ведь это опасно. Почему ты так сделал?"

- Я оставил девушку там, на берегу, -- ответил Тандзан, - а ты всё ещё несёшь ее!

 

Разве нужно что-то добавлять к сказанному выше, когда речь заходит о множестве избитых вопросов, начиная от соблюдения традиций и предписаний, и заканчивая освобождением сознания от накопившегося там стараниями многих поколений людей мусора?

 Ну а что дзэн предлагает взамен? Да ничего!

 

Самое ценное на свете

 

Ученик спросил мастера дзэн Содзана:

- Что на свете самое ценное?

- Голова дохлой кошки, - ответил учитель.

- Почему же голова дохлой кошки - самое ценное на свете? - попытался выяснить ученик.

- Потому что никто не может назвать её цену, - ответил Содзан.

 

 

Практически ничего, если судить с позиций большинства так называемых здравомыслящих людей. В самом деле, как не принять за мошенничество школу, мастера которой позволяют себе такое поведение:

 

Настоящее чудо

 

Когда Банкэй проповедовал в храме Рюмон, священник из секты Синею - из тех, кто верит в спасение через повторение имени Милосердного Будды - позавидовал огромному числу слушателей Банкэя и решил с ним поспорить.

Банкэй уже прочёл половину проповеди, когда явился этот священник, наделав столько шума, что Банкэй прервал речь и спросил, в чём дело.

- Основатель нашей секты, - начал хвалиться священник, - обладал такими чудесными силами, что когда он стоял на берегу реки с кистью в руке, то написал священное имя Амиды на бумаге, которую держал его помощник на другом берегу реки. А ты можешь сделать такое чудо?

- Возможно, твой ловкач и сделал этот фокус, - небрежно отозвался Банкэй, - но это не в обычае дзэн. Моё чудо в том, что когда я чувствую голод -- я ем, а когда чувствую жажду - я пью.

 

Ну, в самом деле, разве можно поверить тому, кто не кормит толпу пятью хлебами и не ходит по воде? Разве каждый новый день чудо?

Дзэн несомненно "пасует" перед другими традициями с точки зрения "коллекции явных чудес" приписываемых высшим адептам, так пестуемой большинством религий и философских школ. Больше того, тот самый человек, который принес по легенде чань (дзэн) в Китай, основатель, по большому счету всей этой традиции, не однажды говорил вещи и вовсе немыслимые, не то что для гуру или философа, но для любого уважающего себя и свое мнение человека:

Основной принцип святого Учения

 

Император Лян У-Ди, который был учеником Бодхидхармы и усердно помогал распространению дзэн-буддизма в Китае, как-то спросил у патриарха, что он заслужил своими делами в будущих жизнях.

- Ровно ничего, - ответил тот.

- Каков же, в таком случае, основной принцип святого Учения?

- Да оно пусто, в нём нет ничего святого!

- Кто же тогда ты, что стоишь перед нами?

- Я не знаю, - сказал Бодхидхарма.

 

Здесь стоит вспомнить тот вариант перевода этой истории, который был приведен в начале настоящего обзора (стр. 9). Как говорится, почувствуйте разницу!

Другой очень интересной отправной точкой дзэнской традиции можно считать стремление максимально полно, без остатка почувствовать "эту самую секунду". В этом отношении одна из самых ранних притч, приписываемая еще самому Будде Гаутаме как нельзя лучше передает это настроение:

Земляника

 

Человек пересекал поле, на котором жил тигр. Он бежал со всех ног, тигр - за ним. Подбежав к обрыву, человек стал карабкаться по склону, уцепившись за корень дикой лозы, и повис на нём. Тигр фыркнул на него сверху. Дрожа, человек смотрел вниз, где другой тигр поджидал его, чтобы съесть. Только лоза удерживала его.

Две мышки - одна белая, другая черная -- понемногу стали подгрызать лозу. Человек увидел возле себя ароматную землянику. Уцепившись одной рукой за лозу, другой он стал рвать землянику. Какая же она была сладкая!

 

При этом хочется отметить, что в этой истории нет ни слова про забвение для прошлого и безрассудство в отношении будущего. Эту удобную столь многим "эстетам" линию дзэн-буддисты никогда не проводили. Скорее, отношение адептов к дзэн к времени можно описать следующей историей:

 

Когда Дайбай был при смерти, он сказал монахам:

-        Приходящего не нужно избегать; за уходящим не нужно устремляться.

Через некоторое время он услышал писк белки-летяги.

- Вот это и больше ничего. Всегда будьте верны этому. Мне пришло время уходить, - сказал Дайбай и умер.

 

Убегая в прошлое или опасаясь будущего, вы просто похищаете часть себя из жизни, подлинной настоящей жизни в этом самом мгновении. Здесь можно абсолютно явственно почувствовать знаменитое "Живи так, будто сегодня последний день твоей жизни, но относись к вещам так, словно живешь вечно".

 При этом дзэнская традиция вовсе не безразлична к окружающим, их страданиям и проблемам. Кажущаяся сдержанность дзэн вовсе не является признаком равнодушия:

                                     

Зима

 

Учитель дзэн вёл повозку, в которой сидела женщина со своим ребёнком. Выпало много снега, и утро было очень холодным. На небе не было солнца, было облачно. Учитель начал замерзать, и женщина в повозке тоже. Он увидел, что она постепенно становится синей и теряет сознание. Тогда он взял ребёнка, вытолкнул женщину из повозки и уехал прочь.

Женщина была шокирована. Она осталась стоять там, на снегопаде, её ребёнок увезён прочь - что же это за человек? И он забрал повозку. Она пустилась бежать, кричать, вопить, проклинать - и через полкилометра, благодаря тому, что она бежала, проклинала, кричала и вопила, она оказалась в совершенном порядке.

Тогда учитель остановил повозку, посадил её и сказал: "Теперь всё в порядке. Я должен был сделать это, иначе бы вы умерли".

 

Мнимая скупость на эмоции на самом деле скрывает огромный, подлинный гуманизм и человеколюбие, не замутненные стремлением к признанию благодеяний, благодарности и воздаянию:

 

Большая разница

 

Одного дзэнского мастера спросили: "Что вы обычно делали до того, как стали Просветлённым?"

Он сказал: "Я обычно рубил дрова и носил воду из колодца".

Затем его спросили: "А теперь, когда вы стали Просветлённым, что вы делаете?"

Он ответил: "Что же ещё я могу делать? Я рублю дрова и ношу воду из колодца".

Вопрошающий, естественно, был озадачен. Он спросил: "В чём же тогда разница? Перед Просветлением вы делали это и после Просветления делаете то же самое, в чём же тогда разница?"

Мастер засмеялся и сказал: "Разница большая. Раньше мне приходилось делать это, а теперь всё это происходит естественно. Раньше мне надо было делать усилие: перед тем, как я стал Просветлённым, это было обязанностью, которую мне приходилось выполнять, делать нехотя, заставляя себя. Я делал это потому, что мне приказали это делать; мой учитель велел мне рубить дрова, поэтому я и рубил. Но в глубине души я злился, хотя внешне я ничего не говорил.

Теперь я просто рублю дрова, потому что знаю сопряжённую с этим красоту и радость. Я ношу воду из колодца потому, что это необходимо. Это уже не обязанность, а моя любовь. Я люблю старика. Холодает, зима уже стучится, нам будут нужны дрова. Учитель с каждым днём все больше стареет; ему нужно больше тепла. Необходимо хорошо отапливать его жилище. Именно из этой любви я рублю дрова. Из этой любви я ношу ему воду из колодца. Теперь появилось большое различие. Нет неохоты, нет сопротивления. Я просто откликаюсь на момент и на текущую необходимость".

 

И, наконец, можно ли НАУЧИТЬ дзэн?

 

Отсутствие учителей

 

Обаку обратился к собравшимся монахам:

- Все вы, без исключения, питаетесь отходами от изготовления вина. Сколько бы паломничеств вы не совершили, сколько бы книг вы не прочитали, скажите мне, где вы сейчас? И ещё, знаете ли вы, что во всём Китае нет ни одного учителя дзэн?

В это время один монах вышел вперёд и спросил:

- А что вы скажете о тех, кто в разных частях Китая обучает монахов и ведёт их к истине?

- Я не говорю, что нет дзэн, я говорю, что нет учителей, - ответил Обаку.

 

 

Трудно добавить что-то к сказанному. Так что нет нужды в комментариях. Приведенные и многие другие не менее замечательные истории, которые можно найти, например в уже упомянутом прекрасном сборнике "Притчи народов мира"[33], это - "соль дзэн", но большей части из них несколько сот, а иногда и тысяч лет.

Но жив ли дзэн в наши дни? Бесспорно! И хотя в Китае и Японии от былого великолепия по существу осталась лишь совокупность окаменевших правил, успевшая наполнится ритуалами и догмами, столь чуждыми чистому легкому журчанию изначального дзэн, именно в Западном мире, о превратном понимании которым восточной философии уже было здесь немало сказано, дзэн получил сегодня второе дыхание.

Только теперь "носителями" дзэн стали не мыслители, не философы, не учителя и не ученые. Дзэн живет теперь в искусстве. И, черт возьми, великолепно там себя чувствует!

 Собственно, "дзэновостью" дышат очень многие литературные, музыкальные и живописные шедевры всех времен и народов, так что, наверное, та легкость, с которой в 20 веке дзэн вошел в Европу и Америку не слишком удивительна. Разумеется, не все так просто. Как в любом творчестве, эрзацы "а-ля дзэн" доминируют над подлинниками. И путь дзэн в искусстве довольно тернист.

 Темное инь не существует без светлого ян. Живопись Сессю, каллиграфия Риоквана, керамика школ хэги и каратсу ценны именно тем, что открывают нам чудо случайности в природе средствами строго "дисциплинированного" искусства. В спонтанных причудах искусства "правильность" всего происходящего проявляется не более, чем в нарушениях норм социального поведения. Если в первом случае дзэн стал служить предлогом только в последнее время, то во втором - это явление имеет долгую историю. Не один негодяй оправдывал себя буддистской формулой: "Колесо рождения и смерти (сансара) - есть нирвана; земные страсти - вот просветление". Эта опасность скрыта и в дзэне, поскольку она неявно присутствует в самом понятии свободы. Власть и свобода всегда опасны. Они опасны так же, как огонь и электричество. Жаль, что дзэн используется как повод для распущенности, злоупотребления свободой, в то время как такой дзэн, по сути, не более, чем умозрительная идея, простая рационализация. Такой дзэн исповедуют представители "богемы", часто относящие себя к художественной и интеллектуальной среде. В принципе, богемный образ жизни естественен для художников и писателей, поглощенных своим творчеством настолько, что им нет нужды соблюдать условности в общении. Кроме того, богемность - симптом положительных изменений в сфере поведении и морали, которые поначалу кажутся консерваторам столь же предосудительными, как и новые формы в искусстве.

 Тем не менее, в любом богемном сообществе встречается множество эпигонов и просто случайных людей, особенно в крупных городах; среди них и можно обнаружить стереотип "битника" с его фальшивым дзэном. Впрочем, если бы не дзэн, то для такого эпатирующего способа существования нашелся бы какой-нибудь другой повод.
Быть может, именно этот мир описан Керуаком в его книге "Бродяги Дхармы" ("Dharma Bums").

 

Западному последователю дзэн приходится, кроме того, преодолевать искушение наихудшей разновидностью снобизма ґґґ- снобизма интеллектуального, характерного для восточных факультетов американских университетов. Этот тип снобизма отличает стремление сделать изучение человеческого в человеке более "научным", что приводит к крайностям. Даже Судзуки ставится в вину, что он "популяризатор", а не серьезный ученый - очевидно, на том основании, что он слегка небрежен в сносках и занимается одновременно многими проблемами, а не, словно завороженный, исследует одну, например, такую: "Анализ некоторых неправильных и устаревших начертаний символов в Тань-юаньской версии "Сутры Шестого патриарха". Для педантичного рутинера - это вполне подходящее занятие, сулящее почетное место в науке. Но, если такой человек находится у власти, он, ведомый чувством зависти к подлинному интеллекту, вытесняет из подвластной ему области науки любую творческую личность.

 

Едва ли имеет смысл много говорить про дзэн в "старом" искусстве Востока. Богатейшие сокровища открываются взору даже при беглом изучении. Излюбленные объекты дзэнских мастеров-художников и поэтов - это то, что мы бы назвали "природа", "конкретное" или "земное". Даже рисуя Будду или патриархов и наставников дзэн, они изображают их на редкость приземлено и по-человечески.

Художественные формы западного мира возникли из духовной и философской традиции, в которой дух отделен от природы и спускается с небес для того, чтобы поработать над ней в качестве сознательной энергии, воздействующей на инертную и непокорную материю. Поэтому Мальро, например, любит говорить о художнике, "покорившем" свой материал, как исследователи - путешественники или ученые - говорят о покорении гор или покорении пространства. Для китайского и японского уха это звучит смешно, ибо, когда вы поднимаетесь на гору, вас поднимают не только собственные ноги, но и сама гора, а когда вы рисуете, результат зависит не только от руки, но в равной мере от кисти, чернил и бумаги.

Даосизм, конфуцианство и дзэн выражают склад ума, который чувствует себя во вселенной как у себя дома, и воспринимает человека как неотъемлемую часть окружающей его среды. Человеческий разум - это не плененный дух, спустившийся с высоты, но атрибут целого, внутренне сбалансированного организма естественного мира, принципы которого были впервые открыты в "Книге перемен".

Выражение этой целостной позиции в искусстве Востока легче всего, вероятно, ощутить в живописи и в поэзии.

Мастера эпохи Сун были преимущественно пейзажистами и создали стиль "живописания природы", который едва ли был превзойден где-нибудь в мире. Они рисуют нам природу: горы, воды, туман, скалы, деревья и птиц - так, как чувствует ее жизнь дзэн-буддист или даос. Это мир, которому человек принадлежит, не господствуя над ним. Это мир самодостаточный, он не был "создан для" кого-нибудь и не имеет цели.

Пейзажи Сун вовсе не так фантастичны и стилизованы, как кажется западным критикам. Когда едешь по похожим местам в гористой местности, подобного рода вещи открываются при каждом повороте дороги, и только фотографа не хватает, чтобы сделать снимок, в точности напоминающий китайскую живопись. Поразительной чертой пейзажей Сун, как и сумиэ в целом, является сравнительная пустота картины - пустота, которая, однако, смотрится частью картины, а не просто незакрашенным фоном. Заполнив один уголок листа, художник оживляет всю поверхность картины. Ма-юань был одним из мастеров этой техники, которую можно назвать "живописью без живописи" или, как иногда называет ее в дзэн, "игрой на лютне без струн". Секрет этой техники заключается в умении уравновесить форму с пустым пространством и, главное, почувствовать момент, когда "сказано" достаточно. Ибо дзэн не портит ни сатори, ни силы эстетического впечатления своими дополнениями, объяснениями, побочными мыслями или интеллектуальными толкованиями. Видимое в картине, нераздельно слитое с ее пустым пространством, создает ощущение "чудесной Пустоты", из которой рождается событие.

Не меньшее впечатление производит техническое мастерство художника, разнообразие движений кисти, от полных тонкого изящества до грубой витальности. Эта кисть то тщательно вырисовывает все подробности дерева, то набрасывает одни лишь общие очертания и массы, фактуру которых создает "управляемая случайность" - растрепавшиеся волоски кисти и неравномерная окраска бумаги тушью.

Западный глаз в этих картинах сразу же поражает отсутствие симметрии - последовательное уклонение от правильных и геометрических форм - и прямых и кривых. Линия, проведенная кистью, как правило, зазубрена, угловата, странно искривлена, прерывиста или стремительно-плавна, но всегда скорее спонтанна, чем предсказуема. Даже когда монах дзэн рисует один круг - а это один из самых распространенных мотивов дзэкга - этот круг не только слегка сдвинут и кривоват, но сама фактура линий полна жизни и напряженности, со случайными брызгами и пробелами от движения грубой кистью. Так абстрактная или "идеальная" окружность становится конкретным и естественным, живым кругом точно так же, как скалы и деревья, облака и воды кажутся китайскому глазу более похожими на самих себя, и меньше всего они напоминают формы геометра и архитектора.

Западная наука сделала природу понятной с помощью симметрии и правил, она свела самые причудливые очертания к разновидности правильной и измеримой формы. В результате у нас есть тенденция относиться к природе и взаимодействовать с ней как с неким упорядоченным началом, из которого может быть "опущен" элемент спонтанности. Но этот порядок - это майя, истинная таковость вещей не имеет ничего общего с чисто концептуальной скукой идеальной окружности, идеального квадрата и треугольника - исключая разве что случайные совпадения. Достаточно вспомнить идеальный (геометрическое место точек, равноудаленных от центра) круг Джотто, послуживший ему портфолио при выборе Папой художника для росписи собора св. Петра. В этой истории, как в капле воды отражается суть Западной культуры, с ее стремлением отождествлять упорядоченность и ровные линии с совершенством. Но именно поэтому западный ум так теряется, когда узаконенные концепции вселенной оказываются несостоятельными и проявляется основа действий физического мира - "принцип неопределенности". Мы считаем такой мир бессмысленным и бесчеловечным, но близкое знакомство с китайскими и японскими произведениями искусства может привести нас к иному пониманию этого мира в его живой и, в конечном счете, неизбежной реальности.

My Цзи и Лян Кай создали множество портретов патриархов дзэн и наставников, изображая их большей частью как одинаковых безумцев, которые то хмурятся, то что-то кричат, куда-то бредут и хохочут над гонимыми ветром листьями. Дзэн - и до некоторой степени Даосизм - по-видимому, является единственной духовной традицией, которая чувствует себя настолько уверенно, что может позволить себе злые карикатуры на самое себя, или, может быть, она уже так свободна от самосознания, что смеется над религией не только извне, но изнутри ее.

 Однако в этих безумных образах художники Дзэн выразили нечто большее, чем насмешку над собственным бессодержательным (у-ши) образом жизни, ибо поскольку от "гения до безумия один шаг" - параллель между бессмысленным лепетом блаженного безумца и бесцельным существованием дзэнского мудреца полна глубокого смысла. Говоря словами Дзэнрина:

Дикие гуси не стремятся отбросить отражение,
Вода не стремится воспринять их образ.

 

Развитие поэзии в дзэн во многом схоже с живописью. Все та же точность и минимализм. К XVII столетию японская литература довела "бессловесную" дзэнскую поэзию до совершенства в хайку,- стихотворении, состоящем всего из 17 слогов, которое как бы оставляет тему, едва успев ее коснуться. Читателю не-японцу хайку часто кажется лишь началом стихотворения, или даже его заглавием, и никакой перевод не в силах передать впечатления, производимого его звучанием и ритмом. Как правило, перевод передает только образ - но и это немало.

 Вообще, можно даже сказать, что в каком-то смысле, многократно упоминавшиеся уже коаны это - хайку без третей строчки.

Встречаются, конечно, и напыщенные хайку, подобные японским картинам на дешевых лаковых подносах, изготовленных на экспорт. Хорошее же хайку - и об этом должен помнить слушатель не-японец - подобно камешку, брошенному в заводь ума слушателя: оно вызывает ассоциации в зависимости от богатства его собственной памяти. Хайку приглашает слушателя к соучастию и к сотворчеству, а не ошеломляет его, вызывая восхищение красующимся поэтом.

Развитие хайку было в основном заслугой Басё (1643-1694), чье чувство дзэн испытывало потребность выразиться в поэзии совершенно в духе у-ши - "ничего особенного". "Написать хайку - говорил он - может только пятилетний ребенок". И стихам Басё присуща та же вдохновенная объективность, что и удивлению, выраженному ребенком. Они возвращают нас к тому чувству мира, которое рождалось в нас, когда мир впервые вставал перед нашим изумленным взором:

Ты зажигаешь огонь,
Что я тебе покажу!
Огромный ком снега!...

Басё писал свои хайку самым простым разговорным языком, и поэтому, естественно, избегал изысканных и сугубо ученых выражений. Он создал стиль, позволивший обыкновенным людям стать поэтами.

 

Эй, послушай, купец!

Хочешь, продам тебе шляпу,

Эту шляпу в снегу?

 

и еще

 

Сумрак над морем.

Лишь крики диких уток вдали

Смутно белеют.

 

Нельзя не привести несколько замечательных хайку других авторов, так точно передающих дзэнское мироощущение, что становиться понятным, почему основанное Басё направление поэзии  получило название "Дзэнского пути хайку"

 

Осенний дождь во мгле.

Нет, не ко мне, к соседу

Зонт прошелестел.

                                       (Ранран)

 

В темном лесу
Упала с дерева ягода -
Всплеск воды.

-----------------------

 

Вор
Не прихватил ее с собой -
Луну в окошке.

 

Почему бы, кстати, не сравнить это с:  "Пусть ваше сердце стремится туда, где воры не крадут и не подкапывают"?

 

Или строчки Ёсы Бусона

 

Грузный колокол,

А на самом его краю

Дремлет бабочка

 

      *          *          *

 

Я поднялся на холм

Полон грусти, - и что же:

Там шиповник в цвету!

 

 

 

 

Переместимся теперь на Запад. Хотя, как уже отмечалось, спекулянты, мошенники и любители пустого эпатажа, к сожалению, очень часто прибегают к более или менее ясным аллюзиям и ссылкам на дзэн, что может создать у кого-то совершенно неправильное представление об этой традиции, есть множество блестящих работ, которые никак, вроде бы, не апеллируют к ней, но при ближайшем рассмотрении несут  дух дзэн со всей очевидностью. Речь идет не о монографиях и эссе, а о самых что ни на есть художественных произведениях. Возьмем лишь несколько небольших примеров абсолютно не нуждающихся в комментариях:

 

Что за чудесное занятие - оторвать у паука лапку, положить ее в конверт, написать на нем "Господину министру иностранных дел", указать адрес, сбежать вприпрыжку по лестнице и отправить письмо на почте - той, что на углу.

Что за чудесное занятие - брести по бульвару Араго, пересчитывая деревья, и у каждого пятого каштана замирать на одной ноге, пока кто-нибудь на тебя не посмотрит, а тогда испустить короткий сухой вскрик и, широко раскинув руки, крутануться волчком на месте, - точь-в-точь как птица какуй, которая мается на деревьях на севере Аргентины.

 Что за чудесное занятие - войти в кафе и попросить сахару, потом еще, а потом третью или даже четвертую порцию сахара и складывать его в кучку посреди стола, наблюдая, как постепенно нарастает ярость завсегдатаев у стойки и официанток в белых передниках... А потом тихонечко плюнуть в саму середку сахарной горки и следить за сползающим глетчером слюны, слушать грохот раскалывающихся камней и сдавленные хрипы, вырывающиеся из глотки пяти посетителей и хозяина, обычно вполне достойного человека.

 Что за чудесное занятие - сесть в автобус, добраться до Министерства иностранных дел, расчистить себе путь ударами конвертов с наклеенными марками, отстранить последнего секретаря и уверенным шагом войти в огромный зеркальный кабинет в тот самый момент, когда привратник в синей ливрее вручает Министру письмо, чтобы увидеть, как он, исторического значения ножом для бумаг вскрывает конверт, вдевает в него два тонких пальца, вытаскивает паучью лапку и замирает, разглядывая ее, и тут издать жужжание мухи, увидеть как смертельно побледневший Министр схвачен этой лапкой, повернуться и, насвистывая выйти, громко оповещая во время движения по коридорам об отставке Министра, и зная что завтра же в город ворвутся вражеские войска и все полетит к черту, а день этот будет четвергом нечетного месяца високосного года.    

 

                  Хулио Кортасар "Чудесные занятия"/Материал для ваяния

 

Я, должно быть, только зевак смешил, когда, сидя на берегу моря нервно закидывал удочку то туда, то сюда. Но злые языки растрезвонили, будто я садист и бичом гоняю морских коньков.

             С.Е. Лец "Маленькие мифы"

 

 

Рыбка спрашивает у другой рыбки:

-        Ты старше меня, скажи, что такое Океан?

-        Океан, это то, где ты сейчас находишься.

-        Ах это... Но это же просто вода. А я ищу Океан - сказала первая рыбка уплывая искать Океан где-то еще.

Антонио де Мелло "Песня  птицы"  

 

Надо бежать изо всех сил, только чтобы остаться на месте. Если же хочешь двигаться вперед, нужно бежать, по меньшей мере, вдвое быстрее.

                               Л.Кэрролл (вольный перевод)

 

 

- "Зачем кружится ветр в овраге, подъемлет лист и пыль несет?"

-        Перепад давления.

-        Садись, два.

                                                                         (В. Шендерович)

 

Хочется выделить эту изумительную миниатюру, написанную как своеобразное хайку в прозе. Между прочим, она полностью соответствует доктрине этого стихотворного жанра. (Не в обиду Гегелю, строчки хайку это, соответственно, с первой по третью - своеобразные "тезис-антитезис-синтез"). Безукоризненный, ритмичный, стремительный и законченный как удар меча мастера Кен-до юмор Виктора Шендеровича раскрывается в этой миниатюре во всем своем великолепии.

 

 

У меня есть коллекция морских раковин; может быть вы ее видели? Я храню ее на морских побережьях по всему миру...   (С.Райт)

 

Предложение неожиданного путешествия похоже на танец с Богом.  (Курт Воннегут)

 

...Однажды ночью белка услышала шорох. Окно распахнулось, и в комнату влетел слон. На голове у него красовалась огненно-красная шапочка.

- Слон! - испуганно воскликнула белка, подскочив в постели.

 Но слон ничего ей не ответил, пару раз облетел комнату,  что-то мурлыча, заглянул в белкин шкаф, слегка похлопал ушами, поправил шапочку и вылетел наружу. Как пушинка.

 Потом белка услышала, как что-то шлепнулось, кто-то ойкнул и окно снова захлопнулось. Когда на следующее утро она проснулась, то была уверена, что все ей приснилось.

 Но когда в тот же день она встретила слона и рассказала ему свой сон, он показал ей шишку на лбу и объяснил: "Я ударился, когда упал. Тогда, с бука".

- Так это по-настоящему был ты??? - удивилась белка.

- Ах, по-настоящему... - потупился слон, - что такое "по-настоящему"... я всегда думал, что это слово значит так много...

- А шапочка? - спросила белка, - Та красная шапочка, она была настоящая?

- Ах, да, эта шапочка... - начал было слон. На его губах заиграла нежная улыбка, и он посмотрел вдаль, куда-то мимо белки.

- Это длинная история... - сказал он наконец.

Белка ничего не сказала. Она нахмурила лоб и попрощалась со слоном.

 Вечером она хорошенько закрыла окно и придвинула к нему шкаф. В эту ночь к ней никто не прилетал.

 

(Тоон Теллеген "Не все умеют падать")

 

 

Из букв "О, П, Ж и А" невозможно составить слово "Вечность". (КВН)

 

Все ваши проблемы от того, что вы едите натощак.   (Джон Леннон "Yellow Submarine")

 

Относительно последней цитаты, можно отметить, что она вполне соответствует своеобразному стилю некоторых коанов, на первый взгляд представляющихся просто более или менее забавным оксюмороном.

 

Вообще, тонкий юмор очень свойственен дзэнской традиции. Мы еще остановимся на этом поподробней.

Приводить цитаты и выдержки, содержащие тот же заряд неподдельности и легкости, можно до бесконечности.

 

Западная культура породила еще одно уникальное направление искусства. Речь идет о потрясающем феномене джаза. Джаз и некоторые блюзовые вещи настолько сильно дышат, настолько переполнены дзэн, что невольно приходишь к выводу - единственным манифестом или Писанием этой традиции может быть именно джазовая музыка, изумительно избегающая жестких форм, и обращающаяся к самому сердцу человека напрямую.

Впрочем, дзэн и в самом деле встречается повсюду в настоящем искусстве. А иногда и вовсе, там, где найти его совершенно не ожидаешь. Забавно, что абсолютно дзэнскими бывают монологи, например, в фильмах, казалось бы необычайно далеких от "всего этого":

 

Там муж и жена.

Они спорят, они ссорятся.

С самого утра ссорятся -

 кому идти за молоком?

Так и сидят без молока.

Даже кошка без молока.

     (ХФ "Гостья из будущего")

 

Ну чем, в самом деле, не замечательная танка?

 

Кинематограф, особенно такие прекрасные фильмы как "Джэнис и Джон", "Беги, Лола, беги", "Красота по-американски" с ее необыкновенном острым чувством "начинай жить на всю катушку, потому что сегодня первый день оставшейся тебе жизни" сквозящим в каждом кадре; невзирая на отдельные бессмысленно-сентиментальные эпизоды "Амели", и многие другие работы разных режиссеров, равно как и всевозможные направления искусства бесспорно вносит заметный вклад в то, что можно назвать дзэнской традицией.

 

Кроме того, едва ли можно удивляться тому, что очень часто неподдельную красоту и очарование выражает реакция маленьких детей, быть может, самых близких  к дзэн людей (вспомните, что говорил чуть выше Мацуо Басё).

 

-        Для чего слону хвост? - спросили пятилетнюю девочку

-        Чтобы он не заканчивался внезапно - ответила она.

 

Поэтому нет ничего удивительного в том, что авторы "сказочных историй" для детей и взрослых (странное разделение!), такие как Тоон Теллеген, Туве Янссон и Льюис Кэрролл по праву могут считаться самыми непосредственными выразителями "живого дзэнского слова".

 

Есть еще несколько писателей, чье творчество стоит особняком.  В первую очередь, это несомненно, Джером Дэвид Сэлинджер и уже упоминавшийся Хулио Кортасар.

 И если у Кортасара лишь некоторые изумительные истории, написанные очень необычным, "джазовым" языком, полные неожиданных, но потрясающе органичных поворотов, лаконичные, точные и законченные, как хайку Иссы, можно считать подлинно дзэнскими, в то время как ряд других работ воспринимается очень тяжело, переполнен мистицизмом и ненужными стилистическими кульбитами, то в случае с Джеромом Д. Сэлинджером все обстоит по-другому.

 Все его творчество, от самых ранних рассказов, до последних, невыразимо прекрасных повестей кажется одним непрерывным путем к вершине. Можно называть ее как угодно, просветление, сатори, совершенство, это не имеет значения. Повесть "Зуи", и в какой-то степени предшествующая ей "Фрэнни", с определенной точки зрения можно считать лучшими когда-либо написанными повестями. Нет никакого смысла пересказывать их или цитировать какие-то эпизоды. Каждое слово стоит там на своем месте, оба произведения - совершенные картины, написанные не рукой художника, а тем, кто вел эту руку.

 Можно назвать ткань "Зуи" эклектическим полотном, но это лишь вздорный термин. Великолепие этой работы в том, что она Неподдельна, в ней нет ничего лишнего, в ней нет автора, она ни в коем случае не дидактическая, эстетская или пресыщенная. Зуи настолько легок, что ему "требуются сигары, чтобы не взмывать слишком высоко". Невозможно пересказать девятую симфонию Бетховена своими словами. Так что даже не пытаясь "пересказывать" за Сэлинджера его шедевр, хочется остановиться лишь на одном аспекте. В "Зуи" как ни в одном другом произведении видно, что все подлинное едино. И Толстая Тетя, гениальная находка автора, позволяет предельно ясно осознать, что все различия и разночтения, связанные со всем, что действительно важно, с Мастерами самых разных традиций, все формализованные, чуждающиеся друг друга философии возникли исключительно из-за непонимания последователей и дальнейшей "адаптации" изначально предельно простых и прозрачных идей.

И едва ли не только в Западном мире, но и на Востоке найдется произведение, более близкое и соответствующее духу дзэн, чем "Зуи".   

 

Весьма самобытно творчество отечественных авторов, в чьем наследии также можно проследить дзэнские нотки. Нет необходимости говорить здесь про эзотерические изыскания российских мыслителей конца 19 первой половины 20 вв. К собственно дзэн они имеют очень опосредованное отношение и представляют собой скорее пассажи в духе космизма, мистицизма, наполненные намеками на некое сакральное знание, что совершенно не присуще дзэн.

 Так что в первую очередь, вероятно, стоит упомянуть человека, крайне специфическое творчество которого едва ли имеет аналоги. Во всяком случае, сравнивать его с чем бы то ни было очень трудно; настолько, что самый жанр едва ли поддается однозначному определению. Речь идет о Борисе Гребенщикове. Это тот случай, когда Чарльз Диккенс не смог бы произнести свое сакраментальное "Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик". Сложно судить о том, что в действительности подразумевал великий английский писатель, но применительно к дзэнской традиции можно сказать, что стихи в ней выражают самую суть этого течения потому, что в отличие от прозы никогда не прощают лишних, неточных слов. Их не утаить, например, в хайку. Именно поэтому цветистая, манерная, исполненная вычурного символизма поэзия многих западных авторов часто не только кажется неуместной с точки зрения дзэн, но режет слух даже западного читателя, если, конечно, он способен отделять зерна от плевел.

 Все это ни в коей мере не относится к Б.Гребенщикову. Можно по-разному относиться к его далеко не всегда безупречным строчкам, в которых достаточно и позерства, и эпатажа, и претенциозности, и дидактизма, и самолюбования и попыток сделать своеобразный интеллектуальный кульбит, но некоторые его работы, такие как "Дарья Даря", "Почему не падает небо?", "Гость", "Великая железнодорожная симфония" и  многие-многие другие просто прекрасны. Легкость нескольких мазков Мастера, мгновенно создающих живую, почти осязаемую, не надуманную картину в сознании слушателя, удивительная точность и лаконизм, с которыми Гребенщиков говорит о наиболее трудновыразимых, едва уловимых оттенках  мировосприятия, чувств и отношений, делают его песни подлинным шедевром. В любом не искусственном пейзаже найдется место песням Гребенщикова, которые легко становятся его органичной частью:

 "Удивительная красота соснового леса за окном, залитого солнечным светом и даже пение птиц, для меня - невыразимая статика, а в песнях БГ они вдруг оживают и начинают струиться в потрясающем танце. И нет разницы между покосившейся сторожкой в глуши, анфиладой Сорбонны и белым дымом над Сикстинской Капеллой. Так просто и так естественно. Фантастическое ощущение! Как на той картине, где несколькими стремительными мазками лишь намечены деревья, пронизанные лучами света. Но листья трепещут на едва уловимом теплом ветерке". 

 

Надо, вероятно, привести здесь подходящую цитату. Вот, например, такую (чтобы оправдать поверхностность приведенного здесь обзора творчества Гребенщикова его же словами):

Только не нужно рисовать мой портрет,

Ты можешь добиться реального сходства или

Феноменального сходства,

Ты все равно рисуешь себя

Меня здесь нет

Как здесь не вспомнить про упомянутый в начале этого обзора иудейский завет относительно "Не изображайте Г-спода...". По сути, ведь все это об одном и том же. Конечно, есть та знаменитая притча Шри Рамакришны, в которой ученик говорит, что поклонение иконам отвратительно, а Мастер в ответ справедливо заметил: "Наверное уж Бог разберется, что молятся ему, а не картинкам". Но как же часто люди все же молятся ИМЕННО  КАРТИНКАМ. А еще чаще, они думают, что смотрят на икону, а на самом деле воздают молитвы образу в зеркале. Увы, не в контексте пресловутого "в каждом есть природа Будды", а исключительно в смысле собственного эгоцентризма.

Наследие Б.Гребенщикова перекликается с очень многими, на первый взгляд весьма разнородными произведениями. Дзэн вообще исключительно легко пробегает едва заметной волной по всем видам искусства, струится вокруг нас, то и дело вспыхивая мимолетной искрой или возникая как цветок на скалах, то в джазе, то в хайку китайских и японских мастеров, то на картинах импрессионистов, то в любимых с детства книгах, то в песнях того же Бориса Гребенщикова. Дзэн всегда узнаваем, но его никогда нельзя оставить в "сухом остатке" анализа. Нет такой мелкой сети, чтобы он не просочился на свободу и нет такой прочной клетки, чтобы его удержать. Пытаясь отделить дух дзэн, от любого произведения искусства, в котором он живет, вы просто убьете его.

 И, как уже отмечалось выше, дзэн можно встретить там, где совсем не ждешь его обнаружить. Для дзэн нет никаких национальных, идейных или жанровых границ. Его нотки синкопой проносятся не только в "непричесанных мыслях" Станислава Ежи Леца, точной остроумной прозе или потрясающих, пронзительных и хлестких стихотворениях Феликса Кривина, равно как Рильке или Вордсворта, в то дрожащем, как пламя свечи, то сокрушительном, как ураган вокале Джэнис Джоплин, или гитаре Хэндрикса, но даже в монологах Михаила Жванецкого. Неожиданный ракурс, игра словами и понятиями не ради самого процесса, но с мастерством виртуозного хирурга, вскрывающая гнойники сознания и стереотипы восприятия, все это в полной мере присуще многим миниатюрам Жванецкого. Стоит отметить что, как это очень часто бывает (см. например, Гребенщиков), талант здесь выступает независимо от личности и склонность мастеров продаваться "за дешево" не противоречит сказанному об их творчестве, но является существующей совершенно независимо объективной реальностью. Впрочем, это лишь небольшое лирическое отступление.

 И то, что духу дзэн присущ изумительный тонкий юмор вовсе не удивительно. Как ни одна другая, дзэнская традиция всегда приветствует стремление посмеяться, и в первую очередь над собой. Вот, к примеру, лишь несколько забавных притч, в качестве иллюстрации:

 

Диспут за приют

 

В храме дзэн мог остановиться каждый странствующий монах, кому удавалось выиграть диспут о буддизме у кого-нибудь из уже живших там монахов. Если же он терпел поражение, ему полагалось идти дальше.

В одном храме на севере Японии жили вместе два брата-монаха. Старший был учёным, а младший - глупым и кривым на один глаз.

Однажды странствующий монах попросил приюта, вызвав их, как полагалось, на диспут о тонкостях учения. Устав за день от занятий, старший брат приказал младшему пойти вместо себя. "Иди и предложи дискутировать молча", - предупредил он его.

Молодой монах и странник вошли в храм и уселись там. Вскоре пришелец встал, и, зайдя к старшему брату, сказал:

- Твой младший брат - замечательный парень, он выиграл диспут.

- Расскажи мне, как это произошло, -- попросил старший.

- Так вот, - начал странник, - сперва я поднял один палец, представляя Будду, Просветлённого. Он же поднял вверх два пальца, обозначая Будду и его учение. Тогда я поднял три пальца, символизируя Будду, его учение и его последователей, живущих в гармонии. На это он потряс перед моим носом сжатым кулаком, показывая, что все они происходят из одного и того же осознания. Поэтому он победил меня, и я не могу здесь больше оставаться.

Сказав так, путник ушёл.

- Где он? - спросил, вбегая, младший брат.

- Я понял, что ты победил его.

- Я не победил, но зато сейчас я его отделаю!

- Ну-ка расскажи мне о диспуте.

- Едва завидев меня, он тут же поднял один палец, нагло намекая на то, что у меня всего один глаз. Поскольку он человек посторонний, то я решил быть с ним вежливым и поднял два пальца, поздравляя его с тем, что у него есть оба глаза. Тогда этот бесстыжий негодяй поднял три пальца, показывая, что у нас всего три глаза на двоих. Тут я рассвирепел и только собрался его бить, как он сбежал.

 

Или вот еще:

Два учителя дзэн

 

Когда-то в Токио жили два учителя дзэн, учитель Унсе поступал всегда в согласии с тем, чему учил. Был строг к себе, не имел никаких страстей и слабостей.

Танзан был его полной противоположностью. Он ел, когда был голоден, если был сонным, то спал даже днём, и не сторонился сакэ, если у него была охота выпить. Однажды Унсе пришёл к Танзану, который как раз потягивал из бутылки.

- Как дела, брат? - весело крикнул Танзан. - Выпьешь со мной?

- Я никогда не пью, - ответил Унсе.

- Человек, который не пьёт, не человек, - высказал мысль Танзан.

-Ты смеешь называть меня нечеловечным лишь потому, что я не предаюсь порокам?! - рассердился Унсе. - Если я нечеловечен, то кто же я?

- Будда, - отвечал Танзан, покатываясь со смеху.

 

Чуть посерьезней:

Пустота

 

Как-то к монаху Джошу, о котором рассказывают, что он начал изучать дзэн в шестьдесят лет, озарение получил в восемьдесят, а затем учил до ста двадцати лет, пришёл ученик с вопросом:

- Если я добьюсь пустоты в своём уме, что делать потом?

- Выброси ее, - посоветовал Джошу.

- Как я могу выбросить то, чего нет? -- настаивал ученик.

- Если не можешь, неси с собой, - нетерпеливо ответил Учитель.

 

И почти бытовая сценка:

Как учились молчать

 

Ученики школы Тэндай учились медитации еще до того, как дзэн пришёл в Японию.

Четверо учеников, близкие друзья, обещали друг другу хранить молчание.

Первый день молчали. Их медитация началась благоприятно. Но когда пришла ночь и керосиновые лампы стали совсем тусклыми, один из учеников не смог сдержаться и крикнул слуге: "Поправь эти лампы!"

Второй ученик удивился, услышав, что первый заговорил.

- Мы договорились ни говорить ни слова, - заметил он.

- Вы, болваны, чего вы разговариваете? - спросил третий.

- Один я молчу, заключил четвёртый.

 

Так что, несмотря, например, на такую, весьма серьезную историю:

Дзэн в каждом мгновении

 

Ученики дзэн проводят с учителем не меньше десяти лет, прежде чем они решаются учить других. Однажды Тэнно, уже прошедший ученичество и ставший учителем, пришёл в гости к Нан Ину. Шёл дождь, поэтому Тэнно надел деревянные башмаки и взял зонтик. Поздоровавшись, Нан Ин заметил:

- Ты, я полагаю, оставил башмаки в прихожей. Хотелось бы знать, где сейчас твой зонтик - справа от башмаков или слева?

Замешкавшись, Тэнно не смог ответить сразу. Он осознал, что не воплощает дзэн в каждом мгновении. Он стал учеником Нан Ина и проучился ещё шесть лет, чтобы достичь каждого мгновения дзэн.

 Мы запросто можем представить себе такого мастера дзэн, который не знает оставил ли он башмаки слева или справа от зонта, потому что не помнит был ли он в башмаках и есть ли у него зонт.

 

При этом как часто можно встретить дзэн в притчах любых культур и традиций! Почему же снова именно в притчах? Может быть, ответ дает такое иудейское предание:

 

Правда и притча

 

Раньше Правда ходила по улицам голая, в чём мать родила. Это, конечно, не понравилось людям, и никто не пускал её к себе в дом. Однажды, когда грустная, обеспокоенная Правда бродила по улицам, она встретила Притчу, одетую Б красивые одежды, радовавшую глаз. Притча спросила Правду:

- Почему ты ходишь по улицам голая и такая грустная?

Правда печально опустила голову и сказала:

- Сестра моя, я опускаюсь всё ниже и ниже. Я уже -стара и несчастна, поэтому люди удаляются от меня.

- Не может быть, - сказала Притча, - что люди удаляются от тебя потому, что ты стара. Я вот тоже не моложе тебя, но чем старше становлюсь, тем больше во мне находят. Я открою тебе секрет: люди не любят простых, открытых вещей. Они предпочитают, чтобы вещи были немного скрыты и приукрашены. Давай я тебе одолжу несколько своих красивых платьев, и ты сразу увидишь, как полюбят тебя люди.

Правда приняла совет Притчи и оделась в её красивые одежды. И вот чудо - с того дня никто не убегал от неё, и её принимали с радостью и с улыбкой. С тех пор Правда и Притча не расстаются.

 

 По всей видимости, нет смысла указывать на "национальную принадлежность" нескольких притч, которые будут приведены ниже. Достаточно сказать, что они взяты из иудейской, христианской и суфийской традиций. В каждой из них, несомненно, можно услышать нотки дзэн:

 

Вера в Бога

 

Молодой человек, ответивший отказом на просьбу Учителя совершить доброе дело, заявил, что считает подобные дела бесполезными.

- Знаете, я ведь не верю в Бога, - напомнил он о себе.

- И я не верю в того Бога, в которого вы не верите, - поддержал его Учитель.

 

Капли мёда

 

Один человек, спасаясь от единорога, гнавшегося за ним, попал на край пропасти, где росло дерево. Забравшись на него, он считал себя уже в безопасности, когда посмотрел в них и увидел, что дерево, за сучья которого он уцепился, подтачивают две мыши, посмотрел он ещё ниже и увидел на дне пропасти змея, раскрывшего свою пасть и готового съесть его. Находясь в безнадёжном положении, он начал озираться вокруг и увидел, что из одного сучка дерева маленькими каплями мёда течёт мёд. Забыв всю опасность своего положения, он устремился к этим сладким каплям.

 

Заимствование из приведенной несколькими страницами ранее буддийской притчи? Может быть. Но имеет ли это значение? Тем более, что раз сама история укоренилась  в совершенно иной традиции, можно утверждать, что никакого противоречия нет.

На необитаемом острове

 

Однажды корабль попал в шторм и разбился о скалы необитаемого острова. Те, кто спаслись, начали новую жизнь, так как при кораблекрушении у всех нарушилась память, проявлением чего явилось также и то, что они забыли слова молитвы.

Через несколько лет на остров приплыли некие монахи. Расспросив у обитателей острова об их жизни, они научили их молиться правильно. И когда миссионеры отплыли от этого острова, через некоторое время они заметили людей с острова, идущих за ними по воде. Оказалось, что те опять забыли слова молитвы и хотели заново их узнать. Миссионеры, увидев такое явление, как хождение по воде, ответили: "Молитесь, как молились до нас. Так вы наверное ближе к Богу".

 

 

Ребёнок

 

В одном городе случилась засуха. Лето было в разгаре, и городской священник созвал всех утром в храм молиться о дожде. Пришёл весь город, и весь город смеялся над одним ребёнком. Ребёнок пришёл с зонтиком. И каждый смеялся и говорил: "Дурачок, зачем ты притащил зонтик? Потеряешь". Ребёнок сказал: "А я думал, что если вы помолитесь, дождь пойдёт".

 

 

Не в том же ритме

 

Настоятель одного из удаленных монастырей однажды отправился в город. Когда он вернулся, то с восторгом рассказывал ученикам о том, как прекрасен этот город весной, как поют в его парках птицы и как

удивительно красиво искрится вода в фонтанах на площади. Один из учеников под впечатлением от услышанного решил сам отправиться туда. Когда он вернулся из города, то был в ужасном настроении.

- Учитель, вы говорили, о том, как прекрасен этот город, а я увидел обветшавшие фасады и нищих, просящих подаяние, грязь на улицах и злобу усталых жителей...

Настоятель улыбнулся и ответил:

- Все так. Просто ты шел в другом ритме.

 

 

 Как уже было сказано, "национальность" этих историй здесь вполне сознательно не указана. Желающие могут, впрочем, легко ее установить по характерным особенностям текста.

 

Take four

 

Постараемся подойти к некоторым выводам. По крайней мере, напрашивается вот какой вопрос: если дзэн повсюду, как следует воспринимать его, в ситуации когда Западный мир трактует его неправильно, а Восток сегодня едва ли в состоянии предложить удовлетворительный ответ.

Р.Х. Блайс (Блис) пишет в статье "Что такое дзэн?": "Если меня спрашивают, каково мое отношение к дзэн: за или против ? - я отвечаю, что и за и против одновременно. Большая ошибка христиан состоит в том, что они никогда не критикуют (основательно) христианство. Никто или почти никто не подвергает критике основные принципы демократии или коммунизма в тех странах, где они являются "национальным достоянием". Ни один буддист (не секты дзэн (прим. А.З.)) не назовет Будду глупцом, в Англии же богохульство преследуется законом.

Дзэн - это квинтэссенция христианства, буддизма, культуры, всего, что есть хорошего в повседневной жизни обычных людей. Но это совсем не значит, что мы не должны разбить его вдребезги, если нам представится хотя бы малейший на то повод. Мы совсем не собираемся нападать на фальшивый дзэн или на лицемеров и конформистов, которые до поры до времени поддерживают его, - нас интересует дзэн сам по себе, в его самых высоких и утонченных формах. Священны только наши собственные глупые и противоречивые измышления. "Измышления" - это то, что меня роднит с так называемыми "большими людьми" - всеми без исключения - и с очень многими людьми "маленькими". Значит, это есть нечто совершенно субъективное, рискованное и, действительно, неоднозначное, однако, самое важное - иметь смелость утверждать:

"Все, что можно основательно поколебать - необходимо поколебать , и если оно не устоит - так тому и быть".

Ни о чем так трудно не пишется, как о дзэне. Нет, не так. Нет ничего более трудного, чем вообще писать, поскольку писать по-настоящему - это писать (способом) дзэн. Трудно писать, есть, петь или умирать (способом) дзэн. Писать по-настоящему о дзэне на самом деле означает то же, что писать (способом) дзэн о процессе письма, принятии пищи, пении или умирании (способом) дзэн. Следовательно, писать о дзэне не трудно; что действительно трудно - это писать (способом) дзэн.

Если же мы не способны писать (способом) дзэн, то вообще не должны писать. Если мы не можем жить (способом) дзэн - жизнь не имеет смысла.

Что такое дзэн? Дзэн означает все делать совершенно; совершенно заблуждаться, совершенно проигрывать, совершенно сомневаться, совершенно страдать из-за боли в животе, делать что-то - совершенное или несовершенное - СОВЕРШЕННО. Что значит "СОВЕРШЕННО"? Чем это отличается от "совершенно"? "СОВЕРШЕННО" состоит в воле; "совершенно" - в действии. "Совершенно" значит, что действие гармонично на всех его этапах и полностью достигает ожидаемого эффекта. "СОВЕРШЕННО" значит, что ни один момент активности не содержит эгоизма, или точнее, что наше эго сотрудничает с силой притяжения и отталкивания Эгоизма природы внутри и вовне нас. Наша боль - это не только наша собственная боль, это и боль Вселенной. "Радость" Вселенной - это наша радость. Наша неудача или неверное суждение принадлежит природе, которая не питает надежды и не погружается в отчаяние, но и не прекращает дальнейших попыток.

Дзэн является одновременно и неодолимо притягивающим и невыразимо отталкивающим. Дзэн притягивает нас по многим причинам. Во-первых, потому что наконец мы имеем веру, в которую не нужно верить. Никаких догматов, никакого ритуала, никакой мифологии, никакой церкви, никакого священника и никакой священной книги - какое облегчение!

Во-вторых, дзэн, даже просто как слово, позволяет нам осознать, что все самые глубокие переживания в жизни, в музыке, в искусстве, в поэзии, в юморе и т.д., как бы они не различались между собой и при каких бы разных обстоятельствах не возникали - они имеют сходный "вкус" или "запах", некий общий элемент, который представляется основным. Эта идея, конечно, опасна в своей монистической, научной, философской, непоэтической тенденции, но тем тверже должно настаивать на разнообразии, множественности и индивидуальности проявлений дзэна. Единство нам также необходимо, как и множественность, а значит, слово "дзэн" обычно апеллирует к тому глубинному единству, которое скрыто под поверхностью жизни. Но таким же глубоким является и наш опыт различения. Ведь условием существования вещи является сохранение ее индивидуальности, и в то же время она не может существовать в полной изоляции. Шпенглер по-разному "оценивает" различные культуры мира, которым его гений (хотя это может быть всего лишь национализм и мизантропия) отказывает в возможности взаимного понимания, то есть отрицает их сущностную идентичность. Та же ошибка часто совершается по отношению к отсутствию эго в японском муга. Отсутствие самости является здесь неподходящим, а натянутое сравнение со Сверх-Душой или чем-то в этом роде тоже ничего не привносит, поскольку от того, что мы ущипнем Сверх-Душу, она не вскрикнет. То, что нам нужно, вроде бы и можно и одновременно нельзя ущипнуть, а вот эго позволяет щипать себя. А значит, требуется отсутствие самости и, одновременно, юга - полнота самости; тогда мы в порядке, подобно Шекспиру, когда он был Гамлетом и одновременно Шекспиром, датским принцем и английским драматургом.

Третья причина, по которой дзэн так легко принимается, говорит нам - словами Хэзлита - что только то, что нас интересует, - интересно. Дзэн приносит пользу. Делает горы более гористыми и долины более долинными, но в то же время снижает горы и выравнивает долины. У нас появляется идея чего-то, что мы всегда искали, сами того не ведая. Дзэн - это универсальность, которую мы всегда искали. Дзэн - это хороший вкус.

Отталкивает в дзэне то, что о нем говорят (все, за исключением Дайсецу Судзуки): фотографии дзэнских монахов в их фанатизме, ханжестве, склонности к преувеличениям и стандартизации; их обтекаемые, сомнительные советы и инфантильные истории из собственного опыта, будто бы имеющие целью представлять собой примеры просветления; комментарий к "Хекиган-року" и "Мумонкану" или коанам с их эзотеричностью и комплексом превосходства; чужеземцы (все без исключения), которые претендуют на понимание дзэна и обманывают себя и (некоторых) своих читателей, приделывая "змее ноги". Никто не понимает дзэн; никто не может его объяснить: писание книг о нем - это фрондерство и наглость. На самом деле, дзэн сам по себе является в некотором роде нахальством. С другой стороны, он - сама скромность, скромность природы. Давайте попробуем соединить это сами".

Дзэн произрастает спонтанно, естественно, из глубины человеческого сердца. Он не является каким-то особым откровением, данным какому-то человеку, социальному классу или народу. Поэтому утверждение о том, что он пришел из Индии в Китай, а из Китая в Японию  - бессмысленно. С таким же успехом можно было бы сказать, что воздух, который мы вдыхаем в одной стране, происходит из другой. Далее, утверждение, что дзэн - это "особое послание" и что оно передается от Шикьямуни, через двадцать шесть патриархов, Бодхидхарме, Хуэй-ка, Сен-цяню, Дао-синю, Хун-женю, Хуэй-нэнгу и, наконец, учителям нынешней эпохи - это не что иное как обскурантизм, претенциозность, фальшивый патриотизм, педантизм и эгоизм; это отсутствие духа дзэн.

С поэтической и трансцендентальной точки зрения ни один человек не смог выразить дзэн таким, каковым он является для него самого, а, в конечном итоге, и для всех остальных. Наша способность видеть истину или не видеть ее - это вопрос воли; хотим мы ее видеть или нет, точно так же, как ворон хочет быть черным, а змея не стремится иметь ноги.

Тем не менее, история дзэн, протекающая во времени, существует. Причина и следствие одновременно реальны и нереальны. И если обнаружим дух дзэна у Гомера, Эпиктета, Плутарха, Марка Аврелия, в Библии, в "Аде", в проповедях Экхарта, в "Короле Лире", "Дон Кихоте", в сочинениях Баха, Моцарта и Хэндрикса - мы совершенно вправе искать исторические взаимосвязи, некое особое послание, как внутри, так и вне священных текстов; мы можем полагаться на книги, если пытаемся прослеживать связи между всеми заключенными в них непосредственными указаниями и душой человека, всматриваясь в их природу и обретая хотя бы на одно мгновение состояние будды.

Вероятно, западный мир знает только трех человек, которые сумели если не предать дух дзэн в своих работах то, по крайней мере, оставили читателям дорогу к его восприятию открытой. А это очень много! Речь идет о Д. Сузуки, Р. Блайсе и А. Уотсе. К большому сожалению, их отчаянная попытка открыть Западу дзэн не увенчалась заметным успехом. Аудитория, в том числе и самая просвещенная, в подавляющем своем большинстве не понимает Уотса или Блайса. А популяризаторы, "адаптаторы" просто безнадежно врут. Иногда несознательно, не понимая этого и искренне веря в то, что рассказывают про дзэн-буддизм. 

"Четыре принципа секты дзэн" обычно приписывают Бодхидхарме (яп. Дарума), несколько историй, связанных с которым, уже приводились в начале этого обзора. Послушаем, что пишет о первом Патриархе Р. Блайс

 "Он прибыл в Кантон с чашей для милостыни и поселился в Лоянге, где девять лет сидел лицом к стене, обретя славу "уставившегося в стену брамина", будто бы он действительно принадлежал к правящей касте воинов. Пещера, в которой он сидел, стала святыней Шориньи. Говорят, что он умер в возрасте ста сорока пяти лет; некоторые утверждают, что его отравили, другие - что он возвратился в Индию. Указанные четыре принципа таковы:

1. Никакой зависимости от слов и букв.

Применение этого принципа к поэзии, способом выражения которой есть слова и стихи, может показаться абсурдом. Это подобно живописному полотну, на котором ничего не изображено, или беззвучной музыке. Но слово - это медиум особого порядка, ибо оно является универсальным средством коммуникации как поэтической, так и любой другой. Сокрытые во мраке и молчащие вещи обретают в поэзии свет и звук.

2. Некое особое послание, выходящее за рамки просто священных текстов.

От поэта к поэту передается дух поэзии, в глубине своей подобный тому, как передается дзэн от монаха к монаху. Поэт узнает другого поэта по неким неповторимым невидимым знакам, это справедливо и по отношению к художникам и музыкантам.

Два прилетели,

Два улетели -

Мотылька.

(Хора)

В этом стихе нет обычного поэтического значения; остается лишь темное пламя, пылающее во всех вещах. Это видишь нутром, а не глазами, исходящим изнутри чувством сострадания.

3. Непосредственное попадание в душу человека.

Как можно указать, не используя палец? Как возможно искусство без посредника? Что это за тишина, говорящая так громко?

Рыбацкий поселок;

Танец при луне,

К запаху сырой рыбы.

(Шики)

4. Проникновение в свою собственную природу есть достижение состояния будды.

Достичь состояния будды значит достичь состояния человечности, перейти в царство двуполости; на смену этому шекспировскому состоянию приходит состояние ребенка, цветка, камня, даже состояние слова, идеи, места или времени.

Если речь идет о коже,

какое различие

между мужчиной и женщиной!

А если речь идет о кости,

оба просто человеческие существа.

(Иккэй)

Когда я говорю о дзэне, особенно о его отношении к различным формам культуры, всегда следует помнить о разнице между дзэном как "системой" парадоксов, формировавшуюся в Индии и Китае на протяжении трех тысячелетий, и дзэном -- как дзэном, спонтанной, индивидуально-создаваемой вневременной-активностью-во-времени неделимого разума-тела. Это почва, basso ostinato развитого на протяжении истории сознания дзэн."

К большому сожалению, многие умудряются из строчек, подобных тем, что приведены выше, вынести впечатление, будто в дзэн есть что-то таинственное. Это очень печально, но нельзя не признать, что часть ответственности за это падает даже на таких прекрасных авторов как Блайс, писавших разумеется не для тех, кто уже "на короткой ноге" с дзэн (если таковые вообще есть, а может быть, с другой стороны, если есть те кто к дзэн не близок), а для более широкой аудитории. И с этой точки зрения едва ли подобный метод изложения можно считать приемлемым. Но передадим слово самому Р. Блайсу.

"Дзэн - не религия, он - религия. Дзэн - не ценность, и он - ценность. Ошибка, которую часто совершают в отношении дзэна, касается вероятной его ценности. Сила дзэн - в мудрости, но в нем нет любви. Дзэном Христа является любовь, но ей не хватает мудрости. Дзэном Будды является истина, но где же человечность? Если нам так нравится, мы можем сказать, что существует дзэн двух видов: частичный и полный. Дзэн искусства, дзэн Но частичный (неполный) и дзэн настоятеля монастыря тоже частичный.

Полный дзэн пронизывает всю жизнь человека, он мешает ему читать газеты и писать статьи в журналы (чем вам не строчка из песни Гребенщикова "Поколение дворников и сторожей": Они не пишут статей, они не шлют телеграмм... Прошу прощения за неуместное лирическое отступление (прим. А.З.))- мы с этим, в данном случае, не имеем ничего общего."

Что такое дзэн? Дзэн - несимволизация мира и всех вещей в нем. Учителя дзэн, конечно же, употребляют метафоры и аналогии, употребляют даже символы, но они не должны восприниматься серьезно. Одна вещь не означает другую. Прежде всего, мы не должны искать значения вещей вне их самих. Если рука поднята, все вещи подняты вместе с ней, но рука - не то же, что эти вещи. В этом смысле анимизм - это sine qua поп дзэна, но в то же время мы вынуждены признать, что человек - это ходячее дерево. Человек подчиняется причинно-следственным законам так же, как существа, пребывающие на самой низкой ступени эволюции. Камень так же свободен, как и серафим. Когда идет дождь - с небосвода проливается кровь Христа. Дзэн означает, что свободу нужно создавать; нас создает все, что есть вовне и внутри нас. Мы не в состоянии убежать от вещей на крыльях абстракции, формы и функции, как это пытался сделать Платон. Одна вещь заключает в себе все и ничего нельзя из нее вырвать, не нанеся вреда ей самой и тому, кто это делает. То есть всем вещам необходима интегральность (allness). Прилагательные тут же становятся абстрактными существительными ("целостность"), а мир оскудевает от того, что человеческий мозг заполнен небытием, и бессмысленным вопросам требуется найти ответы.

"Бог - не есть милосердие. Бог - не есть любовь. Бог - это кто-то, любящий что-то, или что-то, любящее кого-то. В начале не было слова, и не было - как уверяет Фауст - какого-то действия (акта). В начале был говорящий, актер. В этом смысле христианство и даже мусульманство правы, а буддизм и дзэн ошибаются. Бог - это личность. Небо - это место. Вопреки Апокалипсису, без времени ничего не может существовать, а особенно то, что является вневременным. Вечность пребывает в любви к творениям времени." пишет Блайс

Дзэн, чем бы он ни был, есть совместный продукт индийского и китайского гениев. Будда достиг просветления, но у него были, по-видимому, трудности в передаче его другим. В качестве средств, ведущих к этой цели, он рекомендовал самоконтроль и уважение нравственных законов. В седьмом и восьмом веках китайские монахи начали "выяснять", что же это было за просветление, и заодно обдумывать технику его достижения, обходя при этом древние индийские схемы. Таким образом, мы можем проследить на протяжении этих двенадцати или тринадцати веков нить дзэна, проходящую через Упанишады, сутры, несомненное просветление многих монахов в Китае, Корее и Японии - вплоть до нынешних времен, почти три тысячи лет истории. Мы также можем обратиться к великим мыслителям и поэтам, музыкантам и художникам разных времен и народов для того, чтобы увидеть и услышать религиозное просветление в сферах, неведомых Будде. Мы это тоже можем назвать дзэн, дзэн, который выходит за пределы истории и не ограничивается Дальним Востоком. "Без определенной глубины мысли и интуиции дзэн вряд ли может проявиться, а значит мы находим его у Экхарта, Христа и Баха. Но он не являет собой что-то торжественное и сверхсерьезное; его можно обнаружить также у Сервантеса, Моцарта и Льюиса Кэрролла." замечает Блайс

В адрес радикальных критиков дзэн иногда высказывается следующее возражение: поскольку дзэн не поддается определению, не имеет догматов и в принципе является недихотомичным и невыразимым, то он не может иметь ни достоинств, ни недостатков. Иначе говоря, дзэн - это лучшее из всего существующего, его совершенство скрыто в несовершенном, он абсолютен сам в себе, следовательно, мы не можем ни прославлять его, ни порицать, а лишь жить в нем со смиренной благодарностью. Подобное говорил Христос: "Будьте совершенными, как совершенен Отец ваш на небесах", (при этом стоит вспомнить блестящее уточнение Сэлинджера: "Христос говорил: "Будьте совершенными, как совершенен Отец ваш на небесах", но он не говорил "Будьте безупречны как Отец ваш...""). Можно предположить, что некоторые наши действия совершенны, они являются дзэном в том смысле, что представляют собой самые лучшие из возможных действий в данных условиях для данного конкретного человека с его неизбежной ограниченностью. Но "совершенное" деяние несовершенного существа продолжает быть несовершенным в собственном смысле этого слова. У раннехристианских мистиков слово "деификация" не звучало как еретическое - оно выражало unto mistica (мистическое единение), но является ли Бог, с которым они были "слиты воедино", таким же нетерпимым, темным, лишенным чувства юмора, глухим к красоте, поэзии и искусству, жестоким и глупым, какими часто бывали они? То же происходит и с дзэном.

"Мой дзэн зверски убивает котов, но дзэн Нансена (аллюзия с одной из притч, где Нансэн разрубает кошку серпом, поскольку поссорившиеся из-за нее монахи двух разных келий не смогли ответить ему на вопрос, о том кому она будет принадлежать (прим А.З.))- нет. Эно высмеивает дзадзэн, но как реагируют на это другие? Доктор Судзуки видит дзадзэн в человеке, который сражается с быком; я вижу его в быке. Если у тебя не было кенсэ, то все, что ты говоришь о дзэне, не достойно внимания. Но как мало смысла и чувства, как много самомнения и предвзятости обнаруживают те, которые его пережили! Дзэн является лишь иным абсолютом, но на этот раз лишенным атрибутов, безгранично свободным, по своей природе подобным безымянному Богу Экхарта, так что, атакуя его, мы раним самих себя.

Однажды, когда Танка пребывал в святыне Иеренйи в Чангане, было так холодно, что он взял фигурку одного из троих Будд и сжег ее, чтобы согреться. Служитель-монах взорвался: "Что ты себе воображаешь, сжигая моего Будду?" Танка поворошил своей палкой пепел и произнес:"Я жгу его, чтобы получить шарира" (шарира -- это неуничтожимая субстанция, которая, по преданию, всегда обнаруживается после кремации в пепле святого). "Как может деревянный будда оставить какое-то шарира?" -- спросил монах. "Если же у него нет шарира -- сказал в ответ Танка -- возьмем-ка мы двух оставшихся Будд и сожжем и их также".

Здесь, возможно, стоит привести другой известный перевод этой истории:

Деревянный Будда

 

Учитель Теннен Танка однажды посетил храм и остановился там на ночь. Настоятель храма был счастлив, поскольку Теннен Танка был очень знаменитым учителем, и большим благословением храму явилось то, что он пришёл сюда. Но ночью Теннен сделал нечто такое, что поразило настоятеля храма. Ночь была холодная, и Теннен сжёг деревянного Будду, чтобы согреться. Настоятель храма был шокирован. Когда он увидел огонь в храме, он ворвался туда и обнаружил, что одна из великих статуй Будды отсутствует, а голова её обгорела наполовину. Он закричал: "Что вы сделали? Вы сумасшедший! Вы сожгли моего Будду!"

Теннен засмеялся и помешал пепел своим посохом. Настоятель спросил: "Что теперь делаете, Вы, сумасшедший?" Теннен сказал: "Я пытаюсь найти останки Будды".

Настала очередь настоятеля смеяться. Он сказал: "Вы определённо сумасшедший. Деревянный Будда не имеет останков". Теннен спросил: "Вы уверены?" Настоятель ответил: "Да, уверен. Как может деревянный Будда иметь останки?" Тогда Теннен сказал: "Принесите других Будд тоже. В вашем храме их много, так много вам не нужно. Ночь холодная, и я дрожу. Посмотрите, живой Будда дрожит, а деревянные Будды сидят на своих пьедесталах. Принесите их".

"Шарлатан религиозного типа всегда перескакивает с того, что абсолютно, на то, что относительно, и наоборот - в зависимости от выгоды." - продолжает Блайс. "Поклонение деревянному изображению - это нонсенс, непочтительность по отношению к нему лишена смысла. Жертвовать пищу духам умерших, живущих или нерожденных - это предрассудок, и дзэн более других должен презирать это. Петь национальные гимны, подымать флаги, бить поклоны перед святынями и во время богослужений, считать некоторые вещи священными, читать газеты - это безумие и одновременно безвкусица, и, естественно, одно не существует без другого.

Что такое дзэн? Дзэн означает смотреть на вещи глазами Бога, то есть стать глазами вещи, чтобы она смотрела на себя нашим взглядом. Но этого недостаточно. Импрессия всегда должна сопровождаться экспрессией. Импрессия без экспрессии - это еще не импрессия. Экспрессия без импрессии невозможна. Но импрессии и экспрессии еще недостаточно. Экспрессия без рецепции бессмысленна. Нет экспрессии, если она направлена в пустоту. Поэтому искусство, музыка, поэзия и требуют двоих. Почему лишь двоих? Как можно требовать толпы, если нельзя встретить даже двух умов с одинаковыми мыслями? Таиттирийа упанишада говорит:

Я пища, поедаю поедателя пищи.

Я одолел весь мир.

Золотым блеском наделен тот, кто знает это

Здесь говорится или свидетельствуется о том состоянии ума, где нет разделения на "я" и "не-я". Отношение "Я" к универсуму не представляет собой интеллектуальную или эмоциональную проблему, поскольку "я есть это". Нет добра и зла, истинного и неистинного, прекрасного и отвратительного.

Если твои уши видят,

А твои глаза слышат

Нет сомнения, что будешь любоваться --

Ах, как естественно падают капли дождя

с края навеса!

Аскетизм, цинизм, стоицизм, анимизм, мистицизм, юмор -- все это свидетельствует о присутствии дзэна, равно как и неконвенциональность, естественность, скромность, свобода в жизни, литературе и искусстве Востока и Запада.

Стоицизм представлял собой попытку приблизиться к дзэн через нравственность. Когда моралистика обобщает и становится абстрактной, она отходит от дзэна. Та же опасность таится и в мистицизме. В конечном итоге он становится безграничным, неопределенным, пустым. Все растворяется в Боге или в Природе. Дзэн никогда, ни на минуту не теряет контакта с тем, что существует как особое, конкретное, предметное, поэтому мы можем назвать пещерное искусство палеолита периодом дзэна, хотя в то время мистицизм уже существовал. То, что мы пишем об этом искусстве и о дзэн, само по себе является примером интеллектуализирования, дистиллирования, умерщвления дзэна, означающего жизнь и живую материю.

Неоплатонизм проник в христианство через св. Августина, жившего двумя столетиями позже Плотина. Тот факт, что Плотин ничего не упоминал в своих трудах об Индии и индийской философии, ни о чем не говорит, поскольку он также ничего не упоминал о христианстве, которым был окружен, и не оставил малейшего упоминания о своем учителе Аммоннусе Саккусе, у которого учился на протяжении одиннадцати лет, вплоть до тридцать девятого года жизни. Эта вероятная связь между дзэном и мистицизмом соответствует той, которая существует между Басе и Вордсвортом и объясняет сходство между ними (Торо даже ближе Басе, чем Вордсворт, этим он частично обязан индийским сочинениям, полученным от английского приятеля, привившего ему любовь к философии, столь желанную во всех поэтических и религиозных исканиях) . Разница между Басе и Вордсвортом такая же, как между китайско-японской и немецко-английской ментальностью, последняя всегда движется от частного к общему, от конкретного к абстрактному; первая же никогда не упускает то, что является частным и конкретным, не взирая на все универсальное и абстрактное, заключенное в них. Эриугена , великий ирландский теолог IX века, перевел  "Дионисия" с греческого на латынь. Этот же Дионисий Ареопагит ввел восточный мистицизм непосредственно в римско-еврейское христианство и обеспечил появление в христианском мистицизме таких фигур, как Гуго Сент-Викторский (1096 -- 1141), и тем самым создал почву для появления Экхарта (1260 -- 1327), величайшего из всех мистиков и мистических писателей".

Докучливым и вызывающим раздражение оказывается для многих тот факт, что слово "дзэн" употреблялось по-разному, иногда в мистическом значении (так его использовали некоторые секты дзэн), иногда как разновидность религиозного шарлатанства; временами оно также могло означать универсальную культуру или просветление отдельного человека. В других случаях в палитре значений появляется профетический оттенок. Так происходит с поэтами, способными приблизиться к дзэну, поэтами, которые видят вещи глазами Востока и Запада, могут быть бесполыми и в то же время обладать определенным полом, атеистами, способными стать богами.

Помимо всего этого, как забавный факт стоит отметить, что одно из значений слова "дзэн" в японском языке - "обеденный столик".

"В любом случае дзэн не является чем-то, что растет и изменяется, он сам есть изменение и развитие. И если кто-то думает, что его можно обрести, практикуя дзадзэн или получив какое-то удостоверение, то он глубоко ошибается. Если кто-то предполагает, что Будда, Дарума или Риндзаи достигли дзэн, он так же ошибается. Если кто-то воображает, что Христос или любой другой человек, рожденный после него, был христианином, он совершает ошибку.

Сознание, Будда, живые

существа -- это не три

различные вещи.

Аватамсака (Кегонокио) Сутра

Когда божественность, истина и красота составляют единство - в этом есть дзэн. На многочисленных настенных рисунках в почти недоступных пещерах, в непроницаемой темноте, при сомнительном свете факела в задымленном и душном воздухе доисторические люди, которые были людьми в большей степени, чем мы, еще раз своими руками пытались "разглядеть" тех животных, которых они видели своими глазами снаружи при ясном свете дня. Жить, убивать, есть, быть одним с вещами, видеть вещи такими, какими они есть, видеть их такими, какими они должны быть, знать то, что реально, и то, что идеально, схватывать движение в покое и покой в движении - делать все то, что делали они, делать все это и есть дзэн.

Знания, заключенные в "Медитациях о четырех деяниях" Дарумы, очень ясны, хотя они еще не совсем в духе дзэна, того дзэна, который мы находим в "Сутре Восхождения" (Року-содангио). Четыре деяния означают: во-первых, Расплату за Ненависть, не только за ненависть к людям, но и ко всем предметам вокруг нас, например, к острому углу стола. Во-вторых, Понимание Обусловленности, что означает понимание того, что: "А кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою".  В-третьих, Прошение Ни о чем -- "Не моя воля, но Твоя да будет". И наконец, Согласие на Реальность, которое означает принятие того, что так же, как вещи не имеют собственной природы (индивидуальности), так же ее не имеют и люди (и так как бытие каждой вещи обладает своей ценностью, так же обладает ею и наше существование).

"Любит" ли нас мир, и восходим ли мы как индивидуумы от зла к добру и от добра к еще большему добру?

Если мир -- Зло, пусть каждый человек практикует дзадзэн и достигает своего сатори играет и слушает сорок восемь прелюдий и фуг, рисует картинки и ежедневно любуется лучшей из них, изучает экзотические языки и читает на них стихи, строит себе дом или, по крайней мере, собачью конуру, взбирается на вершины или на высокие деревья, или же записывается в пожарную команду, становится вегетарианцем и полным (что невозможно) пацифистом. Если человек не умеет этого делать, он может потихоньку влачить свое существование до самой смерти или выброситься из окна. Духовно мертвый или нерожденный человек, создающий величайшее искусство и религию, похож на того, кем он, впрочем, и является - на глупца".

Тонущий человек хватается за соломинку дзэна. Быть довольным собой и миром - разве это не рай? Как часто, светясь от благости и уверовав в гармонию с миром, вы теряете не только дзэн но и самого себя. (Не одно ли это и то же, по большому счету?) С точки зрения проверки вашей веры на естественность как никто хорош уже упомянутый Рам Цзы

Различные ипостаси Бога, теория эволюции, доктрина первородного греха и нигилизм более привлекательны, чем эта религиозная мания величия, это космического масштаба самомнение.

Христианин (или, точнее, те кто называют себя христианами) не сомневается в совершенстве Христа или в благих намерениях божества. Но когда Христос на кресте сомневается в любви Бога, и Хакуин выказывает сомнение относительно просветления Чжен-до, который так громко выл в состоянии агонии, это заставляет верить в их ПОДЛИННОСТЬ.

Свою замечательную статью Блайс заканчивает так:

"У Кассана был монах, который обошел все святыни дзэна, но нигде не нашел ничего подходящего для себя. При этом имя Кассана часто упоминалось в его присутствии в разных местах как имя великого учителя. Монах возвратился и в разговоре с Кассаном сказал: "Ты обладаешь особым пониманием дзэн. Как же так случилось, что ты не открыл его мне?" В ответ Кассан спросил его: "Разве я не разжигал огонь, когда ты готовил рис? Разве я не подставлял свою миску, когда ты подавал пищу? Когда я не оправдал твои ожидания?" Монах стал просветленным.

Мы учимся дзэну, только когда учимся ему в целом, тем, как мы пишем, как зажигаем огонь или держим чашку, чтобы наполнить ее рисом. Правда, могут возникнуть всевозможные интеллектуальные препятствия, которые усложняют для (физического) глаза, уха или носа непосредственное восприятие истины. Но и в этом случае интеллектуальное значение слов может вызвать сатори, то есть устранение интеллектуальных препятствий.

Однажды Чинсо угощал монаха, лично подавая ему рис. Монах протянул руку, чтобы взять еду, а Чинсо отдернул свою. Монах не отреагировал. "Я так и думал", - сказал Чинсо.

Если нам что-то дают, мы говорим "спасибо". Если нам в чем-то отказывают, мы говорим "спасибо". Если нас зовут - мы отвечаем; если нас не зовут - мы отвечаем. Если мы поднимаем камень -- он тяжелый, если мы его не поднимаем - он тяжелый. Бог - это Бог тяжести ,а не невесомости, поскольку для него все вещи имеют свою тяжесть (свой вес).

Как-то Ринзай просил милостыню и подошел к дому состоятельного человека. "Одной чашкой больше, чем обычно, пожалуйста!"- сказал он. "Какое вульгарное, жадное создание!" - крикнула старуха, подошедшая к двери. "Не вижу ни малейшего следа пищи - где же вульгарность и жадность?" - спросил Ринзай. Старуха захлопнула дверь перед его носом.

Ринзай просил больше еды, чтобы испытать хозяина дома. Старуха, зная кое-что о дзэн, отразила нападение. Ринзай придал ситуации духовное измерение, подобно Христу в случае с женщиной возле колодца, но старуха увидела, что Ринзай слишком сильный для нее, и решила, что лучше не рисковать. Еврейская женщина возле колодца была буддисткой, китайская старуха - нет".

Статья Блайса необыкновенна хороша, но она, постоянно крутясь около дзэн, так ни разу и не прикасается к нему. Возможно, такая деликатность и делает честь автору, но в итоге мы имеем дело скорее с художественным произведением, а не с "законченным", выверенным "портретом объекта". Что-то цепляет, что-то вызывает несогласие, а то и протест, но это не главное. Возникает вопрос: А был ли "мальчик"?

Take five

Coda

Так что же такое дзэн? Можно очень долго играть словами, придумывая самые неожиданные, хлесткие и парадоксальные определения. Можно даже преуспеть таким образом на поприще создания новых афоризмов, а то и коанов. Можно сказать, что "дзэн это не то, что вам кажется", и что "не усомнившись, вы его никогда не поймете, но в дзэн нет места сомнению". Но все это будет иметь к дзэн лишь опосредованное отношение.

 Пожалуй, у кого-то может сложиться впечатление, что  увлеченные этой традицией люди склонны называть несущим дзэн или дзэнским просто все, что им нравится, все что они считают "высшим сортом". В сущности, в этом нет ничего плохого. По одной лишь причине. Дзэн не просто предельно индивидуален. Он есть во всем. И не потому, что он - некий пантеистический Абсолют. И даже не потому, что дзэн как такового, в сущности, нет. Просто дзэн - это своеобразный холст. Чистый, ничем не испачканный холст. Все практики, методики и наставления дзэн призваны сделать одну единственную вещь - очистить ваш холст от мусора. Ваш собственный холст. И это вовсе не отрицание, не нигилизм, не "впускание божественной пустоты". Это возможность - возможность для каждого - нарисовать на холсте то, что он захочет. Дзэн очень прост. Он так прост, что его почти никто не понимает, думая, что вот сюда стоит приделать еще небольшую надстройку, а там элегантной драпировкой бросить тень некоторой загадочности...

Дзэн так прост, что даже  случай "чань одного пальца" получает комментарии и трактовки. Приведем два варианта этой истории, существующие в западных переводах

 

Цзюйди выставляет палец

Всякий раз, когда наставника Цзюйди спрашивали, что такое чань, он в ответ поднимал палец. Один юный послушник в подражание ему тоже стал поднимать палец, когда его спрашивали, чему учит его учитель. Услыхав об этом, Цзюйди взял нож и отрубил послушнику палец. Тот закричал от боли и побежал прочь. Цзюйди окликнул его и, когда он обернулся, снова поднял палец. В этот миг послушник внезапно достиг просветления.

 

Впечатление цинично припудренного мистификацией членовредительства (во всех смыслах этого слова) - вот и все что остается от знакомства с этой "аранжировкой". Попробуем оправдать беднягу Цзюйди:

 

В ответ на вопрос о том, что такое чань, Цзюйди всегда лишь молча поднимал палец. Однажды он узнал, что молодой ученик, подражая ему, тоже поднимает палец, в ответ на этот вопрос. Тогда Цзюйди позвал ученика к себе и спросил его:

- Что такое чань?

Ученик поднял в ответ палец.

Дзюйди выхватил нож и отсек ему палец. Ученик закричал от боли и бросился прочь. Тогда Цзюйди окликнул его. Ученик обернулся, а Мастер снова спросил его:

- Что такое чань?

Ученик рефлекторно хотел показать палец (палец, которого уже не было, прим. А.З. ). В этот момент ученик обрел просветление.

 

При наличии некоторой сноровки и в случае, если у вас не возникает желчного недоумения, по поводу эпизода, в котором Иисус попросил у Зуи маленький стаканчик лимонада, есть шанс уловить разницу. Эта разница совсем не велика. Не больше, чем разница между творением искусного таксидермиста и живой ланью. На фотографии и вовсе не отличишь.   

 

Вся беда в том, что люди придумывают названия. А потом категории, критерии и теории. И забывают, что все это - лишь слова. Они хотят сравнивать, чтобы видеть в новом то, что уже видели и потому никогда не проникают в суть вещей. Они сперва верят, что все просто: добро и зло, белое и черное. Потом, столкнувшись с тем, что они называют "действительностью" они, чтобы спасти свою веру, отказываются от нее. И на руинах своих былых воззрений они сооружают новые. Более сложные и изощренные, подобно строительным лесам вокруг древнего храма. Чтобы удобней было перебегать по хлипким мосткам с места на место, в зависимости от обстоятельств.

  И, конечно, леса ничем не хуже, чем сам храм. Они - его часть, он - их. Вообще, самые вздорные слова: "хорошо", "плохо" и "смысл". Просто забавно, когда эти несуразные конструкции принимают за сам храм.

Но, никогда не следует забывать, что в каком-то смысле, именно эти люди, так часто кажущиеся "интеллектуалам" жалкими слепцами, гораздо ближе к "просветлению", чем любой бодхисаттва. И даже то, что строительные леса вокруг храма совершенно ни к чему, не является аргументом.

Больше того, что бы мы не подразумевали под "просветлением" или "сатори", совершенно очевидно, что дальше всего от него как раз те, кто ЗНАЕТ КАК ЗДЕСЬ ВСЕ ПРОИСХОДИТ. То есть именно те, кого в западной традиции принято считать ориентирами при оценке корректности суждения - "интеллектуалы и эрудиты".

 

Весь "смысл" дзэн буддизма в том, чтобы возникнув у вас перед глазами и вызвав впечатление абсурда и неуместности заставить осознать, что этот мир вокруг, такой, какой он есть -  это именно то, что вы безуспешно ищите в ворохе пыльных теорий, концепций, религий и убеждений. Когда вы это поймете, мавр может исчезнуть без следа.

 

Ирония ситуации заключается в том, что "Все люди изначально просветленные, просто не все помнят об этом. Те, кто вспомнил - онемели" как минимум из-за того, что "Слова - ложь, поскольку мир по любому вектору параметров континуален и бесконечен, а любое множество слов дискретно и счетно. Ха!"

Так что, таково уж "Проклятие полиглота: он понимает всех, его понимают только тогда, когда он говорит на одном языке со слушателями"

 

Но есть ли вокруг чего тут ломать копья? Проблемы вербализации, при разговоре о дзэн, невозможность передачи этого ощущения ("вне рождения, вне умирания, передавай свой светильник в молчании"), издержки многочисленных попыток интерпретации, комментариев, спекуляций и даже явного паразитирования на узнаваемом "имени", при ближайшем рассмотрении не кажутся главным препятствием для восприятия духа этой традиции.

Главное препятствие, это стремление - подобно тому, как это делается со множеством философских и религиозных концепций - вынести  некую суть дзэн "за скобки". Превратить его в некий самостоятельный объект, специфическую цель, сияющую вершину абсолюта, требующую особой методологии постижения.

В результате, едва ли приходится удивляться, что идущие этой дорогой, столь часто приходят к выводу, что дзэн-буддизм - это учение о пустоте, в самом широком смысле этого слова. Нет ничего ґґстранного в том, что принимая мираж за оазис вы никогда не дойдете до воды. Дзэн так близко, а Западные мудрецы так дальнозорки, что им никак не удается его разглядеть.

 

Дзэн, как и легенда о Христе выступает лишь в роли "музы", а отнюдь не в качестве источника некоего знания. Предание о деяниях Христа, по большому счету, записаны в безобразно недалекой и весьма злой форме. Если задуматься, сегодняшнее состояние подлинного (не сводящегося к догматам и ритуалам) христианства гораздо в большей степени заслуга тех же Сэлинджера, Толстого, Вебера и Райса, чем небольшого сборника "списков с подлинника", который так удобно предложить широкой публике в качестве "абсолютного Дацзибао". Пересмотрев собственно Евангелие, обнаружив на ссохшемся пергаменте то, чего в этой книге просто нет, поднявшись гораздо выше безнадежно далеких от "голубой ноты" блюза создателей этого эпоса, несколько поколений Западных авторов по сути явили миру христианство заново, вдохновляясь легендой об Очень Одиноком Человеке, слова которого не были поняты даже сподвижниками. И в этом контексте Евангелие - просто замечательный памятник литературы. Дзэн, если разобраться, выполняет ту же функцию. Вспомните:

"Наблюдайте !"

 

Кто-то спросил Ринзая, мастера дзэн: "Каков путь познания Изначального?"

Он быстро поднял посох, с которым никогда не расставался во время прогулки, - прямо к глазам вопрошающего, отчего тот отпрянул - и сказал: "Вот! Наблюдайте! Просто посох. Если вы сможете наблюдать его, нет нужды никуда идти и никого не надо спрашивать".

Человек был здорово озадачен. Он поднял глаза, с минуту глядел на посох, а потом сказал: "Вы всерьёз полагаете, что можно достичь Просветления простым наблюдением палки?"

Ринзай ответил: "Конечно, нет. Дело не в том, что ты наблюдаешь, а в том, как ты наблюдаешь".

  И в этом смысле отнюдь не случайно, что дзэн - это уже несколько раз отмечалось выше - пожалуй, как никакая другая традиция, чрезвычайно часто прибегает к языку притч. Такому простому и понятному, что в отличии от пространных проповедей и наставлений в нем не утаишь подтасовок и фальши. И опять таки не случайно, что именно к языку притч прибег Иисус, в отчаянной попытке донести хотя бы часть себя до восхищенной, но ничего не понимающей (вот уже 2000 лет как) аудитории.

Кстати, небезынтересно вспомнить здесь эпизод, когда к одному Мастеру дзэн пришел ученик и принес ему несколько высказываний Христа. Мастер дзэн, причитав их пришел в большое возбуждение и воскликнул: "Этот человек несомненно просветленный! Кто он? Я хочу с ним познакомиться".

Дзэн никого никуда не зовет. Он лишь, как мы уже говорили, предоставляет возможность, которой каждый может воспользоваться по своему усмотрению. В конечном счете, речь идет не о какой-то отвлеченной доктрине, а о вас.

Нельзя не вспомнить две истории, затрагивающие этот вопрос и на первый взгляд противоречащие друг другу

Нет воды - нет корабля

 

Однажды ученик спросил у мастера дзэн Ма-цзы: - Вода не имеет костей, но она легко держит корабль весом в тысячи тонн. Как это может быть?

- Здесь нет воды и нет корабля -- что я должен объяснять? - спросил Ма-цзы.

 

 И через крошечную паузу в четверть такта:

Ничто не существует

 

Ямаока Тесю, будучи молодым учеником дзэн, посещал одного учителя за другим. Однажды он пришёл к Докуану из Секоку.

Желая показать свои знания, он сказал:

- Разум, Будда, чувственное бытие, в конце концов не существуют. Истинная природа явлений -- пустота.

Не существует ни воплощения, ни заблуждений, ни мудрости, ни посредственности. Ничто нельзя дать, ничего нельзя взять.

Докуан, который спокойно курил, ничего не сказал. Внезапно он сильно ударил Ямаоку бамбуковой труб- -кой. Юноша очень разозлился.

- Если ничего не существует, - сказал Докуан, - откуда же эта злость?

 

На самом деле, разумеется, никакого противоречия нет. Наоборот, едва ли удастся более последовательно указать на искусственность, избыточность чего-либо. Причем речь идет как об избыточности чрезмерно "прикладных", так и "отвлеченных" суждений. Для "достижения", в действительности, требуется куда меньше.

Широко известна история о том, как в раннем средневековье епископ посланный распространять христианскую веру в Британии однажды рассказал о принципах и догматах своего учения одной пожилой, еще "не обращенной" даме. Выслушав его, она сказала "Мне бы хотелось залить ад водой и  поджечь факелами рай". Потому что люди не должны стремиться делать добро за вознаграждение и избегать зла, из страха возмездия. Это и есть, по сути, одно из основных проявлений духа дзэн. Экзорсизму подвергаются не только четверо бэконовских демонов, но все догмы, стереотипы и концепции, мешающие снова посмотреть в небо глазами пятилетнего ребенка. Здесь, сейчас, в этот самый момент, во всей полноте восприятия окружающих вас привычных вещей лежит что-то очень маленькое и очень большое одновременно. Названия, вроде "сатори" или "просветление" это лишь названия. Все просто, достаточно лишь перестать врать самому себе и в бесконечном марафоне "кто первый добежит до горизонта", уносится прочь от самого себя.    

 

Итак, можно сказать, что дзэн, несомненно, куда ближе к искусству - естественной среде своего обитания и развития - нежели чем к философии в любом смысле этого слова. Именно поэтому, равно как философия стояла в свое время над наукой, пытаясь на уровне здравого смысла и интуиции постичь то, что путем прямых экспериментов, либо элементарных вычислений, постичь было невозможно, дзэн сегодня, бесспорно, стоит над философией, прекрасно отточенной бритвой Оккама снося все избыточные, вздорные, надуманные суждения.

 Можно было бы по итогам сделанного рассмотрения попытаться сформулировать некие общие места, присущие духу дзэн. Сказать о том, что кроме всего прочего, дзэн как ни одна другая "модель поведения" предполагает "подрыв основ", для проверки их на прочность, и что парадоксы, специфический юмор и нарочито резонерские пассажи доведены в этой традиции до совершенства. Так что если вы являетесь поборником развитой аксиоматики, долгих изощренных рассуждений, ссылок на монографии Признанных Авторитетов, дзэн, вероятно покажется вам жульнической и довольно вредной для общества попыткой закамуфлировать пустоту.

Но в этом нет никакой необходимости. Поскольку дзэн настолько свободен и неукротим, что даже немного смешно рассуждать о том, чем он является, а чем нет, и почему некто может воспринять его превратно. Есть замечательная история, про одного Мастера:

 

Находясь на смертном ложе, учитель дзэн позвал к себе ближайшего ученика и достал из-под подушки книгу. Каждому было интересно, что это за книга, поскольку он никому и никогда не позволял заглядывать в неё. Иногда ученики по ночам подсматривали в замочную скважину, как он её читал.

Учитель никогда не оставлял свою комнату незакрытой и никому не позволял входить в комнату без него. Так что никто не видел, что содержится в этой книге.

И вот он позвал своего ближайшего ученика и сказал:

- Храни эту книгу. В этой книге есть всё, чему я учил. Береги её так, как, ты видел, хранил её я. Эту книгу дал мне мой Учитель. Теперь я передаю её тебе. Эта книга - наследие.

Ученик взял книгу и бросил её в огонь.

Все остальные не могли поверить этому. Они были поражены ужасом. Но Учитель положил руку на голову ученика и благословил его. Он сказал: "Ты понял. Если бы ты сохранил книгу, ты вовсе не был бы моим учеником. На самом деле в этой книге ничего не было. Она была пуста. Ты выбросил её -- хорошо. Ты понял моё учение: никто не должен следовать ни за кем. Каждый должен идти в глубь своей собственной души".

 

 Какая еще традиция может похвастаться таким отношением любым "реперным точкам"?

 Так что нет никакой необходимости оправдывать дзэнские подходы или прояснять возможные недоразумения при столкновении Западного Ума с дзэн.

Более того, дело, разумеется, не в названиях. О единстве всего  подлинного здесь уже говорилось. Суть не в "брэнде": дзэн, синтоизм, христианство, хасидизм или суфизм. Дело в том, что если на секунду остановиться, перевести дыхание, забыть о "должном" и внимательно посмотреть по сторонам, не заметить то, о чем идет речь просто невозможно. При этом, разумеется, каждый действует затем по своему усмотрению. Но это уже совсем другая история.

 

Возвращаясь к собственно современной философии, в проекции на которую мы старались рассмотреть дзэн, невольно приходишь к следующим выводам.

В значительной степени отринув строго научный подход к предмету своих изысканий, внося человека, его восприятие, т.е. в конечном счете субъективность в инструментарий познания (а это именно то, чего в первую очередь стремиться избежать строгая экспериментальная наука, максимально устраняющая исследователя из картины опыта), философия, по существу, встает перед выбором: изощренная, псевдонаучная система построений, некорректно описывающая нечто и зиждущаяся, по большому счету лишь на мировоззрении своего автора, либо попытка создания предпосылок для "мгновенного озарения", достижения не обремененной эрзац-обоснованием гармонии,  индивидуальной для каждого, основываясь на "я" конкретного человека, а не догмах признанных авторитетов, путем устранения всего избыточного из рассмотрения и побуждения человека пересмотреть шаблонное, привычное восприятие вещей, построенное на искусственных стереотипах.

Если делать выбор в пользу второго подхода, то следует признать, что он как раз и является одной из базовых методик дзэн буддизма.

 В сущности, путь к дзэн предельно прост. "Третий поворот направо и до утра", как сказал Барри, казалось бы, по другому поводу. Так стоит ли в который раз повторять очевидное: "Когда палец указывает на небо, дурак смотрит на палец". Как жаль, что рядом  никогда нет Цзюйди, с его острым ножом!

Лишь выбросив из головы весь тот мусор, что копится у большинства людей всю жизнь, не в последнюю очередь в результате деятельности разного рода "мыслителей", можно помочь им вспомнить, что каждый человек есть изначально просветленный.

Ибо:

Всё - лучшее

 

 

Когда Бандзан шёл по рынку, он услышал разговор между покупателем и мясником.

- Дай мне самый лучший кусок мяса, - сказал покупатель.

- Всё, что есть у меня в лавке - лучшее, - ответил мясник.

- Ты не сможешь найти кусок мяса, который был бы самым лучшим?

При этих словах Бандзан обрёл просветление.

 

 

БИБЛИОГРАФИЯ

1. BIyth.R.H., Zen in English Literature and Oriental Classics (Hokuseido, Tokyo, 1948).
2. BIyth.R.H., Haiku, 4.vols. (Hokuseido, Tokyo, 1949-52).
3. BIyth.R.H., Buddhist Sermons on Christian Texts (Kokudosha, Tokyo, 1952).
4. BIyth.R.H., 'Ikkyu's Doka ', The Young East, vols.II.2 to III. 9 (Tokyo,1952-4).
5. Sol A., The Gates, Cilbere ed., Team Galaxy 2004

6. Sol A., The Gallery, Cilbere ed., Team Galaxy 2004

7. Suzuki, D.T., (1) Essays in Zen Buddhism, 3 т. (Luzac, London, 1927, 1933, 1934. Воспр.Rider, London, 1949, 1950, 1951).
8. Suzuki, D.T., (2) Studies in the Lankavatara Sutra(Routledge, London, 1930).

9. Suzuki, D.T., (3) The Lankavatara Sutra (Routledge, London,1932, Восир. 1956).
10. Suzuki, D.T., (4) Introduction to Zen Buddhism (Kyoto, 1934. Воспр. Philospphical Library, New York, 1949).
11. Suzuki, D.T., (5) Training of the Zen Buddhist Monk (Eastern Buddhist Society, Kyoto, 1934).
12. Suzuki, D.T., (6) Manual of Zen Buddhism (Kyoto, 1935. Воспр. Rider, London. 1 950).
13. Suzuki, D.T., (7) Zen Buddhism and Its Influence on Japanese Culture (Eastern Buddhism Society, Kyoto, 1938. Воспр. в Bollingen Series). 81. Suzuki, D.T., (8) The Essence of Buddhism (Buddhist Society, London, 1947).
14. Suzuki, D.T., (9) The Zen Doctrine of No-Mind (Rider, London, 1947).
15. Suzuki, D.T., (10) Living by Zen(Rider, London, 1950).
16. Suzuki, D.T., (11) Studies in Zen (Rider, London, 1955).
17. Suzuki, D.T., (12) 'Professor Rudolf Otto on Zen Buddhism' (Eastern Buddhist, t.iii, pp.93-1 16).

18. Suzuki, D.T., (13) 'Zen Buddhism on Immorality. An Extract from the Hekiganshu' (Eastern Buddhist, vol.111, pp. 213-223).
19. Suzuki, D.T., (14) 'The Recovery of a Lost MS. on the History of Zen in China'. (Eastern Buddhist, vol.IV, pp.199-298).
20. Suzuki, D.T., (15) 'Ignorance and World Fellowship' (Faiths and Fellowsip. Watkins, London, 1937).
21. Suzuki, D.T., (16) 'Buddhist Symbolism' (Symbols and Values. Harper, New Yprk, 1954).
22. Suzuki, D.T., (17) 'Zen and Pragmatism' (Philosophy East and West, vol.IV.2. Honolulu, 1954).
23. Suzuki, D.T., (18)' The Awakening of a New Conciousness in Zen' (Eranos -Jahtbuch, vol.XXIII. Rhein-Verlag, Zurich, 1955).
24. Watts, A.W., (1) The Spirit of Zen (Murray, London, 1 936, 2-ое изд. 1955).
25. Watts, A.W., (2) Zen Buddhism (Buddhist Society, London, 1947).
26. Watts, A.W., (3) Zen (та же что и предыд., но расширенное. Delkin.Stanford, 1948).
27. Watts, A.W., (4) The Way of Liberation in Zen Buddhism
(American Academy of Asian Studies, San Francisco, 1955).
28. Watts, A.W., (5) 'The Problem of Faith and Works in Buddhism' (Review of Religion, vol.V.4. New York, May, 1941).

29. Абаев Н.В. Чань-буддизм и культурно-психологические традиции в средневековом Китае. Новосибирск. Наука. 1989. 272 с.
30.Р.Х.Блайс"Что такое дзэн?" Сборник. - Львов: Инициатива. К.: Airland, 1994.

31. Семенцов B.C. Бхагавадгита в традиции и в современной научной критике. М.Наука. 1985. 235 с.
32. Одинокий сверчок. Классические японские трехстишия хайку. М. Детская литература. 1987 г.

33. "Притчи народов мира" сост. Лавский

Не в меньшей степени достойны внимания:

?        "Дао дэ цзин"

?        "Мумонкан" сборник классических дзэнских коанов под редакцией Р.Х. Блайса

?        Алан Уотс "Путь дзэн"

?        "Нерожденный" жизнь и учение мастера дзэн Банкэя

?        "Золотой век дзэн. Антология классических коанов дзэн эпохи Тан" под редакцией Р.Х.Блайса

?        П. Репс "Плоть и кости дзэн"

?        Д.Д. Сэлинджер, сборник "Повести и рассказы"

?        Хулио Кортасар, цикл "Материал для ваяния"

?        Хулио Кортасар цикл "Истории хронопов и фамов"

?        Хулио Кортасар "Вне времени, рассказы"

?        Рам Цзы "Нет пути"

?        Тоон Теллеген "Не все умеют падать"

?        "Буддизм. Четыре благородные истины", составитель Я. Боцман

?        М. Басё "Великое в малом"

?        Г. Гессе "Сиддхартха"

?        Керуак "Бродяги Дхармы"

?        Д. Даррелл "Мама на выданье и другие истории"

?        М. Жванецкий, 4х томное собрание произведений

?        А. Камю,  эссе "Миф о Сизифе"

?        О"Генри "Короли и капуста, рассказы"

?        Д. Кришнамурти "Беседы..."

?        Ф. Кривин "Завтрашние сказки"

?        Л. Кэрролл "Алиса в стране чудес"/

  "Алиса в зазеркалье"

?        С.Е.Лец "Непричесанные мысли"

?        А. Шопенгауэр "Новые параллипомены"

?        Туве Янссон "Истории о Муми-Троллях"

?        Б. Гребенщиков в сборнике "Поэзия российского рока"

                                             (а лучше, вживую)

 

См. также:

 

Janis Joplin, Jimmie Hendrix, Louis Armstrong, Jim Morrison, Billie" Band, Ray Charles, Clod Debussy, Edgar Degas, Clod Monet и многие-многие другие.

 

При подготовке настоящего материала неоценимую помощь автору оказали Вера Юдинцева и Лиля Бен Зингер.

Alasar Sol

20.02-15.03. 2005