-- Ну, иди, иди сюда! -- кричит молодой русоволосый мужчина, вытягивая навстречу руки. -- Вот так!
Девочка в ярком платьице и двумя огромными бантами на голове подбегает к отцу, и он высоко поднимает ее над головой. Девочка раскидывает руки и гудит, изображая самолет.
Они во дворе, зеленый газон, выложенная камнем дорожка, летнее солнце, отражающееся в небольшом бассейне.
-- Вот вы где! -- в голосе слышится смех.
Женщина легко сбегает со ступенек крыльца и, улыбаясь, смотрит на мужа и дочь.
-- Хватит баловаться, обед на столе.....
Сколько еще меня будет преследовать этот сон? Годами, изо дня в день вижу эту девочку и ее родителей. Девочку, которая умерла много лет назад...
Придя в себя, еще несколько минут лежу, не поднимая век. Сон такой яркий, а когда открою глаза, снова увижу мрачный холодный мир, в котором живу. Не хочу.
А через минуту понимаю, что мне слишком тепло, как никогда не бывает в моей комнате в общежитии. Воспоминания вчерашнего дня обрушиваются шквалом: улыбки Глена, сочувствие Мо, Боб, отвертка... Пожалуй, отвертка -- самое приятное из перечисленных воспоминаний, и мне не жаль Боба.
Наконец, открываю глаза и рывком сажусь на жесткой койке. Смех девочки из сна все еще звенит в голове, и приходится ею хорошенько встряхнуть.
Я в камере без окон и с наглухо запертой дверью. Здесь по-настоящему тепло и никого нет. Следственный изолятор всегда представлялся мне огромной комнатой с решетками, в которой много других и непременно опасных людей. Но тут нет ни решеток, ни опасностей, только я. А еще здесь тепло.
Наша планета не зря называется Аквилон, в честь римского бога Северного Ветра. Тут не бывает лета в том смысле, в каком его понимают на других планетах. Лето у нас -- это плюс пять, зима -- минус тридцать и ниже. Жители Нижнего мира радуются и такому лету, не понимая, что бывает иначе. Мне повезло, я знаю, что такое настоящее лето. С родителями мы много раз покидали Аквилон и путешествовали. Однако у них никогда не было и мысли распрощаться с родиной и переехать. Они любили Аквилон, особенно папа...
Невесело усмехаюсь. Папа, ты любил Верхний мир, а не весь Аквилон, всего Аквилона ты никогда не видел...
Хотя, конечно, это несправедливо. Тюрьмы для тех, кто не в силах оплатить свое содержание, располагаются в Нижнем мире, поэтому за четыре последних года мой отец должен был вкусить все разнообразие Аквилона до дна.
Встаю, подхожу к умывальнику. Вода ледяная. Зеркало грязное. Провожу по нему ладонью, стирая грязь, а потом ополаскиваю руку. Из очищенного участка зеркала на меня смотрит сероглазый подросток, и эти глаза слишком велики для худого лица с острыми скулами и впалыми щеками. Подросток... Из-за постоянного недоедания выгляжу младше своих лет, а ведь мне скоро семнадцать. В Верхнем мире так выглядят в четырнадцать, а таких тощих, наверное, и вообще не найдешь.
Решительно отхожу от зеркала. Полюбоваться там нечем.
Делаю круг по камере, размышляя. Вчера меня притащили сюда и заперли. Никаких допросов, никаких признаний. А значит, что все это ждет меня сегодня. Не волнуюсь и даже не испытываю особого интереса, что со мной сделают за покалеченного Боба. Угрызений совести не испытываю. Но знаю, в Нижнем мире за лишение человека глаза наказание может быть даже суровее, чем за убийство, потому зрение важно для производства и влияет на трудоспособность, а сама человеческая жизнь здесь не в цене.
Делаю еще несколько бессмысленных кругов и снова усаживаюсь на койку, опускаю лицо на ладони. Руки пахнут затхлой водой, фыркаю и убираю ладони от лица.
Щелкает замок, и дверь с неприятным скрипом ползет в сторону. На пороге появляется охранник в сером комбинезоне. Это рослый молодой детина с соответствующим его должности и положению взглядом -- смотрит на меня как на пустое место, едва ли замечая вовсе.
-- На выход, -- у него оказывается хриплый голос, то ли от болезни, то от большого количества сигарет. Сигареты -- прерогатива Нижнего мира, в Верхнем никто давно не курит. Последние пятьдесят лет это считается увлечением плебеев, аристократы слишком дорожат своей жизнью и здоровьем.
Встаю, поправляю кепку, опускаю руки в карманы и послушно выхожу из камеры.
-- И без глупостей, -- предупреждает меня.
Не отвечаю. Каких глупостей он от меня ждет? Попытки побега? Это даже не смешно, мне не дадут покинуть и этаж.
Мы идем длинными коридорами, я впереди, мой проводник сзади, шагает молчаливой тенью, только изредка открывает рот, чтобы сказать, куда повернуть. Меня это устраивает, если уж взбредет в голову пообщаться, точно подыщу себе собеседника поприятнее.
Мы останавливаемся перед очередной дверью, такой же серой и безликой, как и все здесь. Охранник прикладывает ладонь, и дверь ползет в сторону, открывая не слишком большой, зато ярко освещенный кабинет. Свет, льющийся с потолка, такой яркий, что приходится зажмуриться. Чувствую себя кротом, не привыкшим к свету. Днем я на улице не бываю, а в помещениях всегда экономят электричество, и даже на наш огромный цех на заводе под потолком горит не более десяти лампочек.
В кабинете двое: один молодой, здоровый, плечистый, в таком же сером комбинезоне, как и тот, который сейчас стоит за моей спиной, второй -- значительно старше, меньше, худее и в синем. В Нижнем мире все худые из-за недоедания, но этот тип другой. Маленькие злые глаза смотрят на меня, будто я отвратительная букашка, усевшаяся на его сапог. И я понимаю, что он худ и сгорблен от своей злобы и ненависти ко всему живому, а вовсе не из-за лишений.
Синий здесь, явно, главный. Один властный кивок, и крючковатые пальцы моего провожатого больно впиваются в мое плечо и силой усаживают на стул возле такого же серого, как и всё, стола. Молчу и не сопротивляюсь. Что может один подросток против троих, пусть один из них и не отличается атлетическим телосложением?
Усадив меня, конвоир, так же молча, покидает кабинет, а дверь за ним закрывается. Остаюсь с двумя обитателями помещения, и ни один из них не выглядит дружелюбно.
На столе нет ничего, кроме одиноко лежащего на нем планшета. Синий подходит, берет его в руки и гнусавым голосом зачитывает кусочек из моего досье:
-- Кэмерон Феррис. Дата рождения: 29.02.2621. Пол: мужской. Особые приметы: родимое пятно слева под ребрами... -- на этом он останавливается и выразительно приподнимает бровь. Не успеваю и моргнуть, как меня снова силой ставят на ноги, а затем задирают рубашку. Синий противно причмокивает губами. -- Да, пятно есть, -- констатирует он. -- Сади обратно!
Серый давит мне на плечи, заставляя опять плюхнуться на твердый стул. Смотрю на Синего, даже не пытаясь скрыть ненависть во взгляде.
-- Зачем ты напал на Роберта Клемменса? -- задает вопрос старший.
К чему этот спектакль? И я, и он понимаем, что мои показания ничего не значат. Боба боится весь цех, все они скажут, что Боб - невинная жертва, дабы им не прилетело от него в ответ. А я -- уже дело решенное.
Тем не менее, отвечаю:
-- Это была самооборона.
Здравый смысл подсказывает, что лучше молчать, иначе каждое мое слово может и будет использовано против меня... Нет, не в суде, а здесь и сейчас. И, если я не выйду из допросной, никто не удивится, сопротивление стражам порядка -- частая эпитафия в наше время.
Проклинаю себя, надо было все-таки заткнуться, потому что при моих словах Синий расплывается в хищной улыбке.
-- А Роберт говорит, что все было наоборот, -- он стучит пальцем с неровно остриженным ногтем по планшету, в котором, очевидно, сохранены показания. -- Ты подкараулил его и напал. То же самое подтверждают остальные работники цеха.
На этот раз мне хватает ума промолчать. Казнят или упекут пожизненно за решетку, как папу, но мои слова, точно, ничего не изменят. Мама в таких случаях говорила: "Бог им судья". Но вот только в Бога я верю теперь еще меньше, чем в справедливость.
Синий устало вздыхает, а его взгляд неожиданно смягчается, он кладет планшет на стол и толкает ко мне:
-- Приложи ладонь, этим ты подпишешь признание, -- не подпишу, мне отсюда не выйти, это я прекрасно осознаю. Уже поднимаю руку и заношу ее над планшетом, как он продолжает: -- Признание в нападении и причинении особо тяжких телесных повреждений Роберту Клемменсу и убийстве Мориса Рамзи.
Моя ладонь зависает в воздухе.
-- Какого черта... -- шепчу, чувствуя, как подкатывает к горлу. Мо, черт вас дери, Мо! За что?!
-- Ну же! -- прикрикивает Синий, а я слышу шорох за спиной: Серый с готовностью подходит ближе.
Поднимаю глаза.
-- Я. Ничего. Не подпишу, -- четко произношу, чеканя каждое слово.
Да, отвертка в глазнице Боба -- моя заслуга, моя вина, если им угодно, не важно, кто начал, кто ответил. Пускай, приму, не моргнув. Но Мо... Кто знает, за что расправились с ним. Ощущаю укол совести, которая настаивает, что я -- главная причина его смерти. Сглатываю. Пускай, косвенная причина, но на моих руках нет его крови, признание я не подпишу, как бы ни выбивали.
Тут же прилетает откуда-то со спины и слева. Челюсть обжигает огнем. Если бы не стул, валяться бы мне на полу, но удается остаться в вертикальном положении. Цепляюсь в сидение так, что белеют костяшки пальцев. Еще вчера рассеченная губа снова лопается, по подбородку течет горячая струйка.
-- Подписывай!
Синий подвигает планшет ближе, а грубая клешня Серого пригибает меня за шею к столу, так, что практически утыкаюсь носом в экран. Несколько алых капель падают и растекаются по гладкой поверхности.
-- Черта с два, -- хриплю, но сдаваться не собираюсь. Решили быстренько закрыть дело об убийстве и получить награды? Нет уж, чужое на себя не возьму, пусть ищут потом третьего, на кого повесят еще и мою смерть.
Меня снова бьют. На этот раз не удерживаюсь, падаю на пол, еле успеваю подставить руки, чтобы не разбить лицо окончательно. Тем не менее, осознаю, что бьют в четверть силы. Ибо, ударь этот громила в полную, меня бы тут уже не было.
Как только падаю, меня не трогают, ждут, когда встану. Мне бы лежать, но я упрямо поднимаюсь. Медленно, не спеша, не спуская глаз с Синего, который руководит экзекуцией. А потом нагло сплевываю кровь прямо на пол.
-- Ах ты! -- возмущенно восклицает Серый (видимо, мыть полы в допросной -- его обязанность), замахивается снова, но не успевает: дверь ползет в сторону.
На пороге появляются двое. Они тоже в синем, но другого оттенка. И форма их с иголочки и сидит идеально, облегая спортивные фигуры, будто сшита на заказ. Кроме того, у них аккуратные стрижки, и кожа на лице не обветренная, как у местных.
"Верхние", -- проносится в голове.
Вновь прибывшие тоже не выглядят дружелюбно, особенно глаза первого, светловолосого, так и мечут молнии. Удивленно понимаю, что гнев направлен не на меня.
-- Что здесь происходит? -- Блондин даже не повышает голоса, но допрашивающие меня тут же сникают. Серый вообще играет в немую статую и смотрит только в пол, а Синий таки находит в себе силы ответить старшему по званию, да еще и "верхнему".
-- Мы ведем допрос... сэр.
-- Вижу, -- бросает Блондин, точно сплевывает, и кивает сопровождающему его брюнету помладше в мою сторону: -- Забирай, машина ждет.
Вот теперь и я теряю дар речи. Кто они, что им от меня нужно? Неужели... Нет, тут же давлю эту мысль на корню. У меня есть дядя, папин родной брат, дядюшка Квентин. После ареста отца он приходил ко мне в приют и клятвенно обещал забрать, как только сможет. Говорил о проблемах с деньгами, что сам еле умудряется удерживаться в Верхнем мире, но как только сможет... Как только деньги позволят... Как только.... Как только рак на горе свистнет, кажется, так говорили на Старой Земле. Кроме того одного памятного раза, дядюшка Квентин больше не пришел ни разу. Очевидно, рак на горе, так и не просвистел победную песнь...
Не жду и не верю, что спустя такое долгое время дядя вспомнил о моем существовании, но кроме него, у меня в Верхнем мире никого не осталось. Тогда кто это, и что им от меня нужно? Черт, повторяюсь...
Однако спорить не возникает даже мысли. О будущем думать нет смысла, а если опираться только на здесь и сейчас, то мне однозначно выгоднее в данный момент покинуть эту комнату. Там уже будь, что будет.
-- Живой? -- Брюнет чуть наклоняется, чтобы наши глаза были на одном уровне. У него они неожиданно ярко-голубые. Странно и непривычно, но во взгляде нет обычного омерзения стражей порядка к таким, как я.
-- Живой, -- бормочу и отвожу глаза, разрывая зрительный контакт. Когда на меня смотрят с сочувствием, это еще неприятнее.
-- Тогда пошли, -- рука аккуратно касается моей спины между лопаток, подталкивая к двери. -- Эй! Одежду приготовили?! -- кричит поверх моей головы кому-то в коридоре.
И мы вместе выходим из допросной.
В коридоре обнаруживается все тот же парень в серой форме, который недавно привел меня на расправу. Вот только взгляд и поведение у него другие. Будто у собаки, которая жаждет заполучить косточку. Разве что хвостом не виляет. Зато заглядывает в рот Блондину, чуть ли не капая слюной.
-- Вот, сэр... -- выдает с придыханием, -- я все сделал... как Вы велели.
Хочется сплюнуть от отвращения: короли среди таких, как я, тут же превращаются в шавок при виде таких, как эти.
Блондин не удостаивает охранника ни ответом, ни взглядом, дергает плечом, будто сгоняя с него муху, и молча проходит мимо. Его помощник с темными волосами тоже не жаждет общаться с подхалимом, берет у него из рук ношу и протягивает мне.
-- Надевай, -- короткий понятный приказ, не располагающий к уточняющим вопросам. Однако по-прежнему не злой.
В моих руках оказывается куртка, толстая и явно теплая, хотя и на несколько размеров больше. Приходится подкатать рукава.
-- Идем, -- бросает мне Брюнет и пропускает вперед.
Так и вышагиваем молча по темному коридору: Блондин, я, затем Брюнет. Ничего не спрашиваю и даже не хочу знать, потому что шестое чувство подсказывает, что мне все равно не понравится то, что услышу. Пытаюсь радоваться тому, что есть, а именно: меня не избили до полусмерти, и на мне теплая куртка до колен.
Такой процессией и выходим на улицу. Приходится резко вскинуть руку, потому что выпавший за ночь снег ослепляет своей белизной. Несколько шагов иду на ощупь, судорожно пытаясь проморгаться, а когда мне это удается, вижу новенький блестящий флайер, припаркованный у подъездной дорожки. Такой великолепный аппарат выглядит инородным гостем в Нижнем мире, и я абсолютно теряюсь в догадках, зачем его обладателям моя скромная персона.
Дверь распахивается, и мне указывают внутрь. Все же колеблюсь, бросаю взгляд на кобуру на поясе у Брюнета, на пистолет, удобно лежащий возле обернувшегося к нам водителя, на строгий взгляд Блондина... Решающим становится именно этот взгляд, он словно оценивает меня и ставит невидимые галочки напротив одному ему известных пунктов. Убьют ли они меня, если я прямо сейчас попытаюсь бежать? Какая-то упрямая часть меня чертовски хочет это проверить, но другая, очень долго спавшая любопытная часть, заставляет послушаться и сесть в машину.
Флайер поднимается тут же, как только мы рассаживаемся. Блондин садится вперед к водителю, а Брюнет назад -- ко мне. Я оказываюсь возле окна и могу смотреть вниз на пролетающий город. Мысленно фыркаю: то, что только называется городом.
Брюнет видит, что я практически прижимаюсь носом к стеклу, но протеста не выражает, просто следит за моими движениями, дабы предотвратить попытки сопротивления. Но я не собираюсь сопротивляться.
Флайер стремительно набирает скорость и высоту, и очень скоро серый Нижний мир с обветшалыми строениями остается позади. На мгновение захватывает дыхание -- Верхний мир!
Давно не питаю иллюзий по поводу возвращения сюда, теперь я знаю изнанку нашего мироустройства, и красота Верхнего мира никогда не сумеет стереть понимание того, за счет чего она достигается. Но волнение все равно присутствует. Четыре года мне не доводилось здесь бывать. С того самого дня, когда отцу объявили приговор...
Зажмуриваюсь, прижимаясь лбом к холодному стеклу, воспоминания вдруг оживают так ярко, что хочется кричать.
-- Кэмерон! Это все ошибка! Не переживай, мы все исправим! Кэмерон! -- кричит отец, когда его уводят в наручниках из зала суда.
А я сижу на скамье, сжав сложенные ладони между колен, и смотрю ему вслед, не в силах даже ответить. Он ждет от меня слов, слез, хотя бы беспомощного крика: "Папа!". Но я молчу и смотрю ему вслед, еще не веря, не осознавая, что так бывает.
А потом возле меня вырастает пожилая женщина в сером платье ниже колен и гладко зачесанными жидкими волосами.
-- Кэмерон, мальчик мой, нам пора, -- говорит она.
Вскидываю на нее удивленные глаза, услышав это обращение...
-- Эй, ты в порядке? -- чья-то рука касается моего плеча, и меня вырывает из водоворота воспоминаний, словно пробку из бутылки.
Натыкаюсь на встревоженные глаза Брюнета.
-- В полном, -- бормочу и отодвигаюсь от окна, откидываюсь на сидении, скрестив руки на груди.
-- Почти приехали, -- зачем-то говорит мой конвоир.
Не отвечаю, а лишь поджимаю губы. Если приехали, значит, увеселительная прогулка закончилась, и скоро будет точно не до смеха.
Флайер опускается в крытом гараже. Гараж ярко освещен -- в Верхнем мире электричество не экономят. Мы выходим, а водитель уводит аппарат вглубь помещения.
Теперь идем не друг за другом, а в ряд, "похитители" устраиваются по обе стороны от меня. Оказавшись в Верхнем мире, они ведут себя более расслабленно, даже начинают разговаривать. Слушаю в пол-уха, Брюнет говорит что-то о том, какое выражение лица было у того типа в синем, который допрашивал меня, когда они появились. Не слушаю. Я не считаю правильным высмеивать кого бы то ни было в его отсутствие. Что-то в допросной они не удостоили его даже банального приветствия.
Мы подходим к дверям, Блондин проходит вперед, а потом останавливается, так что еле успеваю затормозить, чтобы не врезаться в его широкую спину. Поворачивается, чуть наклоняется и кладет руки сразу на оба моих плеча. Еле сдерживаюсь, чтобы не шарахнуться в сторону. Тем не менее, вздрагиваю, и это никак не скроешь, но Блондин почему-то делает вид, что ничего не заметил.
-- Кэмерон, сейчас Питер устроит тебя на ночь, а завтра у нас будет серьезный разговор. Хорошо?
Тон у него другой, совсем не такой, как в допросной. Мягкий. Он говорит со мной, как с ребенком. Как с очень глупым ребенком. Это его "хорошо" вызывает желание поморщиться, но сдерживаюсь.
-- Хорошо, -- эхом слетает с моих губ.
Но Блондин все еще держит меня за плечи.
-- Ты же не будешь делать глупостей?
А эта фраза вызывает кривую усмешку. Интересно, что он подразумевает под "глупостями"?
Не сдерживаюсь:
-- Не буду ли я резать вены или прыгать из окон?
Блондин хмурится.
-- Если возникнет такое желание, имей в виду, окна защищены, максимум, что ты сможешь сделать, это разбить об них голову.
Дяденька, да ты юморист...
-- Острые предметы оставьте, и сочтемся, -- отвечаю ему в тон.
Брови Блондина, такие же светлые, как и волосы, удивленно ползут вверх, и он наконец-то отпускает меня и отходит на пару шагов. Смотрит оценивающе. Наверное, решает, шучу ли я. Не шучу.
-- Ладно, до завтра, -- говорит, наконец. Зато, по крайней мере, уже нормальным, а не покровительственным тоном. И то хлеб.
-- До встречи, -- отвечаю вежливо. Мне обещали нормальный ночлег, и глупо было бы этим не воспользоваться из-за желания пререкаться.
На этом и расходимся. Блондин идет в одну сторону, а Брюнет увлекает меня в другую.
-- Меня зовут Питер, -- представляется, хотя в этом нет никакого смысла.
-- Кэмерон, -- отвечаю так же бессмысленно: он прекрасно знает, как меня зовут, а Блондин только что назвал мне его имя.
-- Ты не бойся, -- продолжает Питер, -- мы не хотим ничего плохого, у нас есть к тебе предложение, которое, возможно, тебя заинтересует.
Не останавливаясь, поднимаю глаза и смотрю на него. Понимаю, что он младше, чем мне сначала показалось из-за строгой формы и серьезного выражения лица. Двадцать, максимум, двадцать два.
-- А если не заинтересует? -- спрашиваю прямо.
-- Мы вернем тебя обратно, -- так же прямо отвечает Пит.
Усмехаюсь и даже не пытаюсь этого скрыть.
-- Что? -- не понимает Брюнет.
Дергаю плечом и игнорирую вопрос. Чувствую, что завтра мне еще придется болтать гораздо больше, чем мне бы хотелось.