Метель застает нас в дороге. Только что падали мелкие кружащиеся в воздухе снежинки, а полчаса спустя они уже сыпятся бесконечным белым маревом, подгоняемым бешеными порывами ветра, забивают глаза, рот и нос, забираются за воротник, где тают и противными ледяными каплями стекают по спине.
Моя одежда куда более подготовлена для непогоды, но даже меня пробирает до костей. Ботинки не промокают, зато ничего не мешает снегу забиваться в них сверху. Ноги хлюпают. Даже не хочу думать о том, как приходится остальным без прививок для поднятия иммунитета и прочей дряни, что меня напичкал врач СБ.
Мышонок, который уже вполне может идти самостоятельно, лишь немного прихрамывая, непрерывно чихает. Фил кашляет. Курт последний час икает от холода и никак не может остановиться. Это уже не поход банды Проклятых, а ходячий лазарет.
Но Коэн и не думает останавливаться. Куда, мать его, несет этого упрямого осла? Или опять думает поиграть в помощника естественного отбора и оставить в банде только сильнейших?
В темноте и несущемся со всех сторон снеге ничего не видно. Олаф проваливается в яму, Кесседи и близнецы достают его с большим трудом, сами барахтаясь в снегу по пояс. Интересно, хоть одно происшествие в банде обходится без Райана? Спаситель, что б его. Хотелось бы знать, это природный альтруизм или таки уроки Джека Смирроу? Какого черта СБ не уделили бывшему главарю банды должного внимания? И как мне теперь разговорить Кесседи?
Мысли мечутся от одного к другому, но лучше не прекращать думать, иначе желание закрыть глаза и просто лечь в снег лицом вниз становится непреодолимым.
Сугробы уже по колено, идти тяжело. Снег мокрый, облепляет обувь и одежду. Ощущение, что каждый ботинок весит килограмм десять. Переставляю ноги только усилием воли, стараюсь не пытаться рассмотреть остальных, все равно ничего не видно, только забивает глаза, стоит приподнять голову. Козырек кепки прикрывает обзор, а капюшон, натянутый сверху, лишает половины звуков.
Плетусь где-то в конце, но когда чувствую, что сил уже почти не осталось, ускоряю шаг. Нет уж, умирать так просто и глупо не собираюсь. Обгоняю близнецов, Фила, Курта и, как-то само собой выходит, ровняюсь с Кесседи, который тащит под локоть Мышонка. Мальчишка небольшого роста, и кое-где сугробы достигают ему до пояса.
-- Погодка, класс? Да, умник? -- бросает мне Райан.
Ну вот, он заговорил первым, это не я лезу к нему с общением.
-- Дерьмо, -- отвечаю и тут же отплевываюсь от снега. -- Куда мы идем?
-- Куда-нибудь. Не здесь же останавливаться. Посмотри, вокруг ни одного строения.
Пытаюсь выполнить указание и поднять голову. Зря. Глаза тут же забивает снегом. Чертыхаюсь, тру лицо рукавом.
-- Держись, -- слышу голос Кесседи, обращенный к Мышонку. -- Я тебя на себе далеко не утащу.
-- Держ... держусь! -- раздается в ответ. -- Уй! -- мальчишка соступает с тропы и проваливается в канаву, куда намело снега ему по грудь.
Сквозь завывание ветра слышу, как Райан матерится и пытается достать Мыша из сугроба. Матерюсь в унисон и прихожу на помощь. Снова думаю, что тщедушный вид Мышонка совсем не соответствует его весу. Тяжелый, черт!
-- Спасибо, -- благодарит Кесседи. Слово, кажущееся мне одним из самых сложных в мире, слетает с его губ легко и естественно.
-- Не за что, -- бормочу.
Впереди слышится какой-то шум, голоса становятся громче.
Прищуриваюсь, пытаясь рассмотреть, что там произошло, но выходит неважно.
-- Что там? -- спрашиваю вслух, и снова отплевываюсь.
-- Кажется, дошли до каких-то складов, -- в голосе Райана сквозит облегчение.
То, что Кесседи прав, становится очевидным через пару десятков метров. Впереди вырастают огромные темные силуэты зданий. Строения высокие, из бетонных блоков, а не временные деревянные бараки. Скорее всего, бывшие склады одного из прекративших свою работу заводов.
Двери первого склада намертво закрыты. Электроника много лет назад вышла из строя, и, не имея под рукой приспособления для плавки металла, можно даже не пытаться их открыть.
Идем дальше, в ботинках уже не просто хлюпает, а плещется талая вода. В печальном итоге обнаруживается, что все пять складов заперты, только у одного при спешном закрытии в проем попал булыжник, не дав двери плотно войти в паз.
Коэн приказывает найти подручные средства и отжать дверь. Достает из своего рюкзака несколько фонариков и раздает тем, кто стоит ближе всего: Риду, Филу и Олафу. Сам же становится, широко расставив ноги, выпрямив спину и важно сложив руки на груди. Наблюдает за всеобщей суетой. Вот только главарь, может, и выглядел бы величественно, если бы не промок до нитки и, как и другие, не дрожал от холода на промозглом ветру. Показуха вместо того, чтобы тоже что-то предпринять и ускорить процесс.
Те, у кого фонарики, начинают искать, чем можно было бы воспользоваться для отжатия двери. Копаются в снегу, поднимают полугнилые ящики, доски, торчащие из сугробов то тут, то там.
Бросаю взгляд на Кесседи. Помню, у него был фонарь, когда он пытался помочь Гвен. Но сейчас Райан не торопится его доставать. Бережет батарейки, использует только в крайнем случае, не хочет, чтобы Коэн узнал? Чертов человек-загадка.
Тем не менее, даже без освещения именно Райану удается найти некое подобие лома, и они с Куртом и близнецами пытаются открыть с его помощью дверь. Отхожу в сторону, чтобы не путаться под ногами. Может, с мозгами у меня и все в порядке, но с физической силой неважно.
После нескольких минут общего пыхтения и сдавленных ругательств "старателям" таки удается отжать дверь и сдвинуть ее ровно настолько, чтобы внутрь мог протиснуться самый крупный член банды. Все тут же ломятся внутрь, будто внутри находится источник Вселенского счастья. Сторонюсь и захожу в числе последних.
Внутри темно и холодно настолько, что даже в моей одежде в первые мгновения перехватывает дыхание. Цементный пол и бетонные стены во много лет не отапливаемом помещении.
-- Костры, -- командует Коэн. -- Быстро! Нужно разжечь костры.
Хмыкаю себе под нос. Идея хороша. Вот только из чего он собирается их жечь? В помещении темно, но когда его пересекает свет тех немногих фонарей, которые у нас есть, совершенно ясно -- кроме стен, потолка и пыли под ногами здесь абсолютно ничего нет. Можно попытаться поджечь взятые с собой вещи, но как быстро они прогорят? И что потом?
-- На улице валялись ящики, -- вспоминает Кесседи, сбрасывает рюкзак на пыльный пол и протискивается в щель в дверях назад в метель. Ежусь. Нет, меня никто не заставит выйти обратно.
Райан быстро возвращается, протаскивает в проем обломки ящика. Все бы хорошо, но снег валит мокрый, древесина влажная. Все толпятся вокруг досок, таких многообещающих и бесполезных. Попс заходится кашлем, причем таким, будто еще минута, и его легкие лягут на пол рядом с непригодным материалом для растопки. Мышонок усаживается на корточки прямо там, где стоит, обхватив себя руками и сотрясаясь от крупной дрожи.
-- Была бы хотя бы бумага, -- бормочу себе под нос, не думая, что меня кто-то услышит. Но как всегда недооцениваю Кесседи, ловлю на себе его пристальный взгляд.
Райан, только не говори, что ты...
Горло перехватывает то ли от холода, то ли от догадки. А Кесседи опускается на колено в пыль возле брошенного рюкзака, расстегивает, копается в нем. А когда находит искомое, я уже без сомнений знаю, что он достанет.
Олаф подходит ближе, подсвечивая фонарем, а Райан берет книгу, решительно раскрывает и начинает вырывать страницы. Одну за одной. Закусываю губу. Хорошо, что у меня не осталось дорогих вещей.
В неровном свете вглядываюсь в лица членов банды. Коэн выглядит довольным, Мышь в ужасе, Брэдли Попс поражен, Фил хмурится, кажется, видит книгу впервые, остальные смотрят на бумажные листы с радостью. Для них это то, что поможет разжечь костер, и только. Отворачиваюсь. Не хочу искать корни своих нелепых ощущений.
Курт приносит с улицы еще несколько мокрых досок и ломает на куски уже внутри. Быстро и дружно организовываются сразу три костра в разных концах помещения подальше от дверного проема, из которого тянет холодом. Весь мой вклад -- протягиваю Райану зажигалку и наблюдаю, как бывшая семейная реликвия занимается огнем.
Банда разбивается на группы: у самого большого костра -- Коэн, Олаф и Фил, у второго -- близнецы и Курт, у третьего -- я, Кесседи, Мышонок и Попс. Честное слово, в этот раз не пытаюсь оказаться возле Райана, чтобы опять попробовать его разговорить. Сейчас мне хочется только разуться, согреться и молчать. Но стечение обстоятельств снова срабатывает против моих желаний.
Бывший склад слишком большой, чтобы обогреть его как следует, но, когда сидишь возле костра, терпимо. Одежда влажная, зато если ее снять, замерзнешь намертво, пусть лучше сохнет так. Единственное, на что решаюсь, разуться, вытянуть ноги к костру и положить ботинки сушиться. Вижу, что разуваются почти все, а также снимают промокшие шапки. Оставляю кепку на голове. Стараюсь снимать ее все меньше, мало ли.
Дрожь унимается только через полчаса. Костер весело потрескивает. Помещение заполнено дымом, но лучше уж так, чем находиться там, снаружи. Часовых не выставляем, в такую погоду никому и в голову не придет выйти на улицу, не то что напасть.
Коэн засыпает почти мгновенно, как самый изнуренный. По помещению разносится его храп. Кутаюсь в одеяло и радуюсь, что мне досталось место у костра в самом дальнем углу, подальше от "базы" главаря.
Голоса быстро смолкают, члены банды перестают возиться и засыпают. После такого марш-броска в метель никто даже не хочет есть или пить, только спать. Тишину и треск костров только время от времени нарушает кашель или чихание кого-нибудь из Проклятых. Мышонок чихает и шмыгает носом даже во сне. Скверно.
Некоторое время пытаюсь уснуть, но не получается. Знаю, что приснится девочка и ее семья. Не хочу. Переворачиваюсь с бока на бок, кутаюсь в одеяло, подтягиваю колени к груди. Но так не лучше и не теплее.
-- Чего возишься? -- тихий голос совсем близко.
-- Не знаю, -- огрызаюсь и принимаю вертикальное положение. Сажусь, поправляя одеяло, под которое так и норовит пробраться жгучий холод.
Кесседи сидит у костра в той же позе, завернувшись в свое одеяло по самый нос, и напоминает куколку бабочки. Уставшую куколку бабочки.
-- Тебе не жаль? -- какой черт тянет меня за язык? Меня ведь уже предупреждали, что за поползновения на личное, я могу получить по носу.
Кесседи ежится.
-- Всего лишь книга.
-- Не думаю, -- бормочу, отворачиваясь. Сижу и смотрю на огонь.
-- Читал надпись на форзаце, -- без вопросительной интонации.
-- Угу, -- не вижу смысла отнекиваться. -- Извини, -- мне слишком давно не приходилось ни благодарить, ни извиняться. Чувствую себя неловко, но то, что трогать книгу отца Райана у меня не было ни малейшего права, понимаю прекрасно.
-- Проехали, -- отзывается Кесседи. -- Не о чем горевать. Если бы мы вовремя не развели огонь, половина банды завтра бы слегла. А тот, кто разболеется в походных условиях, не жилец. Меньшее из зол, я тебе уже говорил.
-- Говорил, -- признаю и вздыхаю. Усталость таки берет свое. Может, получится уснуть? Но что-то снова тянет меня за язык: -- У тебя больше ничего не осталось в память о семье?
Пожимает плечами с фальшивым равнодушием.
-- От моей семьи давно ничего не осталось. А память к предметам не имеет никакого отношения.
Райан не смотрит в мою сторону. Как и я несколько минут назад, вглядывается в пламя костра. Огонь притягивает взгляд.
Почему он говорит со мной? Время от времени ставит на место, когда пересекаю границы, но все же говорит. И я не чувствую от него враждебности.
-- Как ты попал сюда? -- рискую, затрагивая личное. Оправдываю себя тем, что Кесседи пошлет меня куда подальше, если не захочет отвечать, как это было, когда речь зашла о Джеке Смирроу.
Отрывает взгляд от костра и переводит на меня. В рыжих отблесках огня шрам, пересекающий бровь, виден отчетливее, чем обычно.
-- Куда -- сюда? -- хмурится. -- К Проклятым?
Мотаю головой.
-- В Нижний мир.
Несколько секунд Райан просто смотрит на меня и ничего не говорит, и я ожидаю грубости, которая поставит меня на место. Но на его губах появляется кривая улыбка, точно такая, какую мне довелось впервые увидеть на фото эсбэшников.
-- Никогда не сдаешься, а, умник?
Понимаю, о чем он. О том, что снова пытаюсь выведать у него информацию. Но сейчас дело не в СБ, я правда хочу знать. Именно я.
Поэтому говорю:
-- Можешь не отвечать.
Моя цель -- узнать, как Проклятые связаны с терактами. Вряд ли, прошлое Райана даст мне зацепку. История Джека Смирроу -- возможно.
Попс закашливается во сне, и подвигается ближе к Мышу в поисках тепла. Меня снова пробирает дрожь. Тоска по касанию -- одна из самых страшных мук Нижнего мира. Здесь можно получить прикосновения только сексуального характера, и то, чаще против воли.
Мои мысли уходят в неприятное русло, и вздрагиваю от голоса Кесседи:
-- У моего отца была богатая медицинская практика. Мы жили на Аквилоне только летом, остальное время колесили с ним по миру. Его часто приглашали на конференции. На Новый Рим, Лондор, Кронс, Поллак, Карамедану и даже Землю. Ведущий хирург Цетрального Аквилонского госпиталя. Светило. Мы жили... хорошо. Отец, мать, я и моя младшая сестренка, Джина, -- голос подводит, и Райану приходится откашляться. Но он продолжает, и мне кажется, что дело даже не в моих вопросах. Ему просто требуется высказаться. Невозможность поговорить с кем-то откровенно -- не меньшая пытка Нижнего мира, чем тоска по касанию. -- Джине было пять, а мне четырнадцать, когда на операционном столе отца умерла жена одного высокопоставленного чиновника. Отец был не виноват, -- пауза, поджатые губы, невидящий взгляд на огонь, -- ну, или он так говорил. Был суд, затяжной процесс. В дело пошли большие деньги и большие связи. Врачебную ошибку доказали. Все имущество нашей семьи описали и передали в пользу безутешного вдовца. А отца вместе со всеми нами отправили "вниз". Ему обещали, что если он будет вести себя прилежно и не привлекать внимание сильных мира сего, через пару лет буря минует, и он сможет вернуться. "С вашим талантом, -- заливал адвокат, уговаривая на сделку, -- вы быстро восстановите свое положение, нужно только потерпеть"... Черт! -- замолкает, закрывает глаза, барабанит пальцами по колену.
Владеть собой Райан умеет, а вот раскрываться, как и я, не привык. Не тороплю и не настаиваю на продолжении. Но если заговорит, выслушаю все, и гореть мне в аду, если кому-то обмолвлюсь об услышанном хоть словом.
Открывает глаза и снова вглядывается в пляшущие языки пламени.
-- На заводе, к которому нас прикрепили, было... -- пауза, подобрать нужное слово удается не сразу, -- терпимо. Тяжело с непривычки, но теперь могу сказать с уверенностью, было терпимо. А потом началась лихорадка, которая скосила половину завода. Медикаменты правительство не предоставило. Больные люди, наслышанные, что отец врач, ходили к нам в комнату толпами, умоляя помочь. Отец заламывал руки и кричал, что он доктор медицины, а не шаман с бубном... А потом заболели мама и сестренка. Джина умерла через неделю, мама еще через две. Медикаменты так и не прислали. Охрана ходила в масках, чтобы не заразиться. Трупы сжигали в печи в подвале...
-- А ты не заразился, -- подсказываю, чувствуя заминку, но на этот раз уже не сомневаясь, что Кесседи нуждается в том, чтобы высказаться до конца.
-- Ни я, ни отец. Я перестал его узнавать после смерти матери. Он отказывался идти на работу, есть, пить, просто лежал на койке и смотрел в потолок. А когда я однажды вернулся с работ в общежитие, то нашел его висящим на веревке на вбитом в стену крюке. Я раньше вешал на него куртку... -- Райан поворачивается ко мне, в его глазах отражаются всполохи костра, а на губах жутковатая улыбка. -- Все, что он оставил мне, это эта книга, -- взмах руки в сторону огня. -- И надпись на второй странице форзаца, -- на той, что была вырвана, понимаю. -- "Прости, сынок. Здесь нельзя жить. Я буду ждать тебя".
В горле встает ком.
-- И что было потом? -- все же спрашиваю, когда на словах из книги повисает молчание.
-- А потом, -- Райан невесело усмехается, -- я вырвал к чертовой матери его послание, разорвал на куски, пафосно сообщил мертвому телу: "Не дождешься" и вызвал охрану. А через полгода я сбежал с завода.
-- И встретил Джека, -- ступаю на тонкий лед.
-- Скорее уж, Джек встретил меня, -- поправляет.
В этот момент Мышонок громко чихает и просыпается, трет опухшие со сна глаза.
-- Вы чего не спите? -- удивляется.
-- Спим, -- отвечает Кесседи, ласково треплет мальчишку по пушистым волосам. -- И ты спи, -- после чего дарит мне красноречивый взгляд и начинает устраиваться поудобнее.
Что ж, сегодня о Джеке мне не расскажут.
Тоже ложусь, но по-прежнему лежу без сна. Ну не может такой человек, как Райан, участвовать в терактах и убивать мирных жителей. Не может!
Хотя, Бог свидетель, у него есть миллион причин, чтобы ненавидеть Верхний мир.