Мы идем в молчании. Вернее, сначала Мышонок без перерыва болтает, видимо, от переизбытка впечатлений, но потом видит, что я морщусь от каждого его слова и если и отвечаю, то сквозь зубы, и мудро смолкает.
Знаю, веду себя не дальновидно. Этот мальчик, к тому же, обязанный мне жизнью, сейчас способен дать огромный объем информации, которую впоследствии мне придется добывать с трудом. Но сейчас я совершенно не в настроении.
Отвертка в глазу Боба -- чистой воды самозащита, к тому же, он остался жив. А этот тип (не знаю его имени и, бог даст, никогда не узнаю) непосредственно моей жизни не угрожал. У меня была возможность отсидеться в заброшенном бараке и даже уйти в тот момент, когда несостоявшийся убийца объяснил свою позицию. Ему не было до меня дела.
Несмотря на погружение в неприятные мысли, замечаю, что шагающий рядом Мышонок, забавно переставляющий ноги в большой обуви, периодически обхватывает себя руками, а только видит, что я обращаю на него внимание, немедленно убирает руки в карманы.
-- Ребра?
-- Угу, -- шмыгает носом мальчишка.
-- Тебя надо перевязать.
-- Сейчас доберемся до дома, там помогут, -- Мышонок говорит настолько уверенно, что меня берут сомнения. -- Помогут-помогут, -- видимо, мальчишка замечает скептицизм в моем взгляде. -- Они моя семья.
Семья... Прекрасно помню снимок того, что вначале мне показалось пугалом. Сильно подозреваю, что бедолага тоже считал себя членом "семьи".
-- Как ты попал к ним? -- пересиливаю себя и задаю вопрос.
-- Я остался сиротой, -- отвечает, будто этим все сказано. Молчу, и он таки продолжает: -- Я сбежал из приюта, и скитался. Проклятые наткнулись на меня в городе и приютили.
-- Почему?
-- Не знаю, -- Мышонок снова шмыгает.
-- Нет, -- мотаю головой, -- почему сбежал из приюта? -- не понаслышке знаю, что такое приюты Нижнего мира. Мне "посчастливилось" пробыть там всего несколько месяцев до моего распределения на завод. И могу сказать, что жизнь в каморке общежития при заводе показалась мне гораздо терпимее. -- Били?
Мышонок опускает голову и кивает. Его щеки становятся пунцовыми. Ему стыдно за то, что его били, и он не смог этого вытерпеть.
-- А ты бил? -- спрашиваю.
-- Что? -- вскидывает голову.
-- Ты, спрашиваю, бил? Бил кого-то, кто младше и слабее тебя?
Глаза мальчонки округляются.
-- Нет.
-- Тогда чего краснеешь?
Он так долго смотрит на меня во все глаза, что спотыкается и растягивается на снегу. Приходится его поднимать за шиворот. Мышонок ойкает, адреналин покидает кровь, и теперь боль в ребрах дает о себе знать все больше.
-- У вас там есть кто-то, кто сумеет правильно перевязать? -- интересуюсь.
-- Райан, он все умеет! -- сообщает Мышонок с такой гордостью за товарища в голосе, что хочется зажмуриться.
Если не ошибаюсь, Райан Кесседи -- главный помощник Фредерика Коэна, главаря банды, тот самый, о ком данных еще меньше, чем о Мышонке. Он еще и мастер-золотые руки? Интересно.
-- Пришли, -- сообщает Мышонок, указывая на длинное ветхое строение. -- Туда.
Прищуриваясь, вглядываюсь. Это жилой барак, самый обычный, и уж точно не походящий на место дислокации преступной группировки. Между специально вбитых столбов протянуты веревки, на которых сушится белье, среди которого заметны детские вещи, крыльцо очищено от снега, наледь сколота.
-- Вы живете здесь? -- удивляюсь.
-- Не совсем. В подвале, -- поясняет Мышонок. -- А здесь живет Гвен и ее семья. Остальные комнаты заброшены. Гвен -- это Гвендолин, она еще молодая, но ее уже обрюхатили, и она каким-то чудом родила. Живут тут с матерью и с дитём... Ой! -- моя оплеуха перебивает его повествование. -- Ты чего?!
-- Мал еще осуждать, -- отвечаю сухо.
Мышонок розовеет:
-- Да я это... просто...
-- Повторил чужие слова, -- знаю и без него. -- Ладно, пошли.
Мышонок срывается с места и тарабанит в покосившуюся дверь.
-- Кого несет? -- слышится изнутри старческий голос, щелкает задвижка, и на пороге появляется пожилая женщина. Действительно пожилая, что в Нижнем мире с его уровнем смертности чуду подобно.
-- Привет, Рында, -- панибратски здоровается Мышонок, за что мне снова хочется его огреть, -- мне пройти.
Теперь понятно, вход в подвал через дом непосредственно. Если власти начнут проверять местность, они постучат, и им откроет эта женщина, которая знать не знает, естественно, ни о каких Проклятых. "Какие Проклятые, сынки? Тут только я да дочка с приплодом!"...
-- А этот? -- женщина хмуро смотрит в мою сторону.
-- Он со мной, -- Мышонок пытается гордо выпятить грудь, но тут же складывается пополам от пронзившей ребра боли. То-то же, хвастун.
-- С Коэном будешь сам разбираться, -- равнодушно пожимает хозяйка плечами и пропускает нас внутрь.
В доме полутемно, возле печи возится молодая женщина в заштопанном платье, должно быть, та самая Гвендолин. Прямо по полу ползает от силы годовалый ребенок. От печи в помещении тепло, сразу же расстегиваю куртку.
-- Привет, -- Гвендолин улыбается мне усталой улыбкой, и не думая интересоваться, что я за птица, и что мне нужно. Должно быть, привыкла, что дела Проклятых -- не ее забота.
-- Привет, -- бодро отвечает за меня Мышонок.
-- Здравствуй, -- откликается она снисходительно.
Ей не больше двадцати, но двигается женщина, будто ей давно за сорок, а у нее на плечах мешок с углем.
Чувствую себя неуютно, переминаюсь с ноги на ногу.
-- Пошли, -- Мышонок уверенно шагает за перегородку в углу комнаты, где обнаруживается дверь, стучит.
-- Пароль! -- тут же отзываются из-за двери.
-- Это Мышь, открывай!
-- Пароль! -- не унимается невидимый страж.
-- Ох уж эти ваши пароли, -- кряхтит Мышонок, явно подражая хозяйке со странным именем Рында. -- Пароль: "крыса"!
"Крыса". Как поэтично. Ведь сейчас я среди них крыса и есть.
Раздается звук отодвигаемой задвижки, дверь открывается. Вижу уходящую вниз деревянную лестницу, на верхней ступени которой стоит долговязый паренек примерно моего возраста.
-- Кто это? -- говорит он, смерив меня взглядом, но задает вопрос непосредственно Мышонку, будто я не умею говорить.
-- Это Кэм, -- отвечает мальчишка. -- Он убил Здоровяка Сида, когда тот хотел убить меня.
Здоровяк Сид... Теперь знаю, как его звали. Черт.
-- Ого, -- уважительно протягивает охранник двери, и я удостаиваюсь личного приветствия, -- ну привет, Кэм, заходи. Я Пол.
-- Привет, -- отзываюсь равнодушно. Желание понравиться отсутствует абсолютно.
-- Пошли, -- Мышонок пропускает меня вперед, и у меня нет выбора, кроме как начать спускаться по узкой лестнице. Сам мой проводник задерживается на верхней ступени на несколько секунд. -- Фред дома?
-- Да, -- слышу ответ. -- В хорошем настроении, так что веди.
Вести, так понимаю, следует меня. Стало быть, смотрины. Ладно.
Спускаюсь вниз. Подвал гораздо больше, чем можно было бы предположить. Кажется, даже больше дома наверху. Стены каменные, электрическое освещение, хотя и тусклое, но, тем не менее, его наличие уже удивительно. Все пространство разделено шторами, играющими роль стен. В конце помещения печь, труба которой уходит в потолок и, очевидно, выходит на улицу. Возле печи куча угля (вот уж чего в Нижнем мире с избытком). Печь и сейчас топится, потрескивает, благодаря чему, в подвале даже теплее, чем наверху.
-- Здорово, да? -- догоняет меня Мышонок.
-- Здорово, -- отвечаю, причем не кривлю душой. В Нижнем мире здорово везде, где тепло.
В этот момент из ближайшей "комнаты" высовывается заспанное лицо с торчащими в разные стороны рыжими волосами.
-- Мышь вернулся! -- растягивается в щербатой улыбке мальчишка лет четырнадцати и спрыгивает на пол. -- Мы уже думали, все, кранты тебе!
Мальчишка радостно подбегает к Мышонку и довольно похлопывает того по спине. Мышонок морщится от боли в ребрах, но молчит и терпит. Сторонним наблюдателем присутствую при встрече старых друзей.
На крик просыпаются остальные. Очевидно, промышляя ночью, в первой половине дня банда отдыхает, а потому все здесь.
Из импровизированных спален появляются уже знакомые по досье "верхних" мне лица. Кого-то даже помню по именам. Например, рыжего, поднявшего шум, зовут Брэдли Попс. Его отец помешался после увольнения с завода и перерезал всю свою семью: мать Брэда и двух его сестренок. Сам Брэдли сумел сбежать, и его приютили Проклятые. "Помешался" -- это прямая цитата из доклада Питера. Как по мне, человек не выдержал того, что не в силах прокормить семью.
-- Вернулся, значит, -- хриплый голос звучит с конца помещения, и всеобщий гам затихает, мальчишки расступаются, и я вижу обладателя голоса во всей красе.
Коэн именно такой, каким мне уже приходилось видеть его на фото. Только, кажется, еще более тощий, лицо заросло щетиной, из-за которой шрам на щеке выделяется белой полоской, пересекающей поросль от губы и уходящей к виску.
Цепкий взгляд главаря замечает меня, хотя остальные бросились к Мышонку, и на меня в тени у стены никто не обратил внимания. Коэн направляется к нам грациозной походкой хищника, совсем не вяжущейся с его внешним видом. Члены банды расступаются, а он останавливается перед Мышонком, вперив в него внимательный взгляд темно-карих, почти черных глаз.
-- Мышь, ты привел незнакомца, -- говорит он спокойно, но вижу, как остальные ежатся от этого тона. Мышонок тоже начинает заметно дрожать и несколько раз судорожно сглатывает, прежде чем ответить.
-- Да, Фред, привел...
Теперь взгляд-прицел перемещается на меня. Глаза Коэна нездорово блестят. Или наркоман или серьезно болен, решаю я.
Коэн рассматривает меня не спеша, внимательно и надменно, будто я новая вещь в его коллекции. Наверное, мне стоило бы испугаться, ведь этот человек может прикончить меня одним кивком: здесь слишком много народа, никакого сопротивления оказать не смогу. Но мне почему-то не страшно. Смотри, Коэн если тебе нравится смотреть, смотри, мне не жалко.
Главарь ухмыляется, как мне кажется, одобрительно.
-- Как тебя зовут? -- спрашивает он.
Что ж, во всяком случае, обращается ко мне.
-- Кэмерон.
-- Кэмерон, -- повторяет он мое имя, все еще не спуская с меня глаз. -- Мышь, Кэмерон, побеседуем, -- а затем поворачивается и направляется туда, откуда появился, в сторону, где располагается печь.
-- Пошли, -- шипит шепотом Мышонок и толкает меня в бок. -- Фред не любит ждать.
Не спорю и иду за ним.
Мы проходим весь подвал и заходим в одну из "комнат", вход в которую также прикрыт шторой.
Без стеснения, и не таясь, рассматриваю обитель главаря банды: узкая койка, прикрытая лоскутным одеялом непонятного линялого цвета, ободранный письменный стол с настольной лампой на кривой ножке, трехногий табурет. Для человека, вне закона живущего в Нижнем мире, настоящая роскошь. А еще тут удивительно чисто и аккуратно, отмечаю, что на столе и лампе ни следа пыли, а одеяло на койке расправлено так, что нет ни единой складки. Тут же ставлю себе в мозгу "галочку": Коэн помешан на порядке.
Коэн проходит и усаживается на табурет у стола. Снова бросаю взгляд на идеально расправленное одеяло: вряд ли нам предложат присесть. Мышонок вытягивается по струнке, руки по швам и, кажется, почти не дышит. Боится? Вглядываюсь в него. Нет, это похоже не на страх, а на раболепие, он смотрит на главаря как на некое божество, которое может, как наградить, так и покарать. И Коэну это нравится, вижу, чувствую. А вот то, что я почему-то не дрожу и не падаю ниц, ему не нравится совсем.
-- Рассказывай, -- коротко приказывает главарь, и Мышь сбивчиво и торопливо начинает повествовать о том, как убежал вчера, выслеживал Здоровяка Сида, а когда подвернулась возможность, стащил кулон матери у его женщины, которой тот успел его подарить, и дал деру, и о том, как Сид догнал его и чуть не убил, если бы не я.
Мышонок волнуется, забывает слова, прерывается на середине фразы, начинает заново, а Коэн молчит. Ни единого слова, подсказки, наводящего вопроса. Смотрит своим давящим темно-карим взглядом на мальчишку и молчит, а голос Мышонка становится все тише. Вижу, как из-под шапки стекает капелька пота, течет по виску, щеке, улетает за воротник. Что это? Изощренная пытка? Им виднее. Не вмешиваюсь и отключаю эмоции. Во внутренние отношения Проклятых вмешиваться и не подумаю.
Рассказ затягивается, а в помещении откровенно жарко, не хочу обливаться потом, как Мышонок, со стиркой мне никто не поможет. Снимаю куртку, кладу на идеально чистый пол и усаживаюсь сверху, скрестив ноги. Краем глаза Коэн отмечает мое перемещение, но не снисходит до комментариев. Оно и лучше.
-- ...Кэм его зарезал, -- заканчивает мальчишка, -- он бы меня задушил, вот! -- он оттягивает ворот кофты, демонстрируя лиловые следы, оставшиеся на шее от пальцев Здоровяка Сида.
Вот теперь Коэн переводит взгляд на меня, слышу, как Мышонок тихонько выдыхает от облегчения, что рапортовать больше не придется.
Взгляд у Коэна подходящий для главаря, кажется, будто он прожигает насквозь, а его обладатель видит все твои потаенные страхи и секреты. Так смотреть надо уметь. Но я-то точно знаю, что все это только шоу для мнительных, что бы там ни казалось, Фредерик Коэн обо мне ничего не знает, не может знать.
-- Зарезал, говоришь?
Мне хочется выбежать на улицу и снова и снова оттирать уже давно чистые руки от несуществующей крови.
-- Зарезал, -- подтверждаю.
Я сижу на полу, Коэн на табурете. Получается, что он смотрит на меня сверху вниз. Ему это нравится. Пусть.
-- Зачем? -- интересуется главарь со все той же скучающей интонацией.
Знать бы мне еще зачем. Если бы на тот момент мне было известно, что Мышонок связан с Проклятыми, мое поведение и убийство были бы целиком и полностью оправданы. Но мне просто повезло.
-- Я хотел его остановить, -- отвечаю.
Коэн чуть склоняет голову набок:
-- Ты мог ударить его, скажем, камнем, а потом убежать.
Пожимаю плечами:
-- Не стоит оставлять живых врагов за спиной, -- Боб с завода ясно дал мне это понять, убив Мо, а потом повесив его смерть на меня.
-- Не многие это понимают, -- замечает Коэн одобрительно. Потом встает, делает шаг вперед и наотмашь бьет Мышонка по лицу. -- Я сказал тебе забыть про цацку! Ты отвлекся, Сид украл! Твоя вина!
Мальчишка падает недалеко от моих ног. Опустошенно смотрю на сцену разборок.
-- Оно мамино, -- хнычет Мышонок, сжавшись в комок на полу.
Мышь молчит и не шевелится. Жду, что сейчас Коэн размахнется и ударит его снова, возможно, ногой по уже поврежденным ребрам. Смогу ли я и тогда не шелохнуться?
Но ошибаюсь, главарь продолжает стоять с вытянутой рукой.
-- Отдай, -- повторяет он так властно, что даже мне хочется отдать ему что-нибудь. Он давит на мальчика, нависая над ним, и Мышонок сдается. По его щекам текут слезы, но он лезет в карман и достает оттуда кулон, протягивает Коэну. -- Так-то лучше, -- узловатые, кажется, много раз переломанные пальцы главаря сжимаются с добычей.
А потом он швыряет кулончик на каменный пол и с силой бьет по нему каблуком. Мышонок кричит. Это настолько жестоко и бессмысленно, что просто выходит за рамки моего понимания.
Камень в кулоне искусственный, не более чем дешевое стекло, и оно разбивается вдребезги от одного удара. Синие осколки разлетаются по комнате, один крупный прилетает мне на куртку, незаметно протягиваю руку и сжимаю его в кулаке.
-- Зачем?! -- скулит Мышонок. -- За что?!
Чтобы впредь слушался, вот зачем. И боялся еще больше.
-- Убирайся с глаз моих, -- кажется, если бы не страстная любовь Коэна к чистоте, он бы сплюнул, но воздерживается.
Мышонок поднимается с пола, зажав обеими руками ребра и медленно, шаркая ногами в гигантских ботинках, плетется к двери, глотая слезы горя и бессилия.
Коэн поворачивается ко мне, когда штора вновь возвращается на место за ушедшим Мышонком.
-- Их иначе не научишь, -- говорит он мне, будто "они" -- это они, а мы с ним к ним не относимся. -- Рисковать своей шкурой из-за цацки! -- ботинок Коэна наступает на один из осколков и давит его в пыль.
-- Люди умирают и за меньшее, -- говорю.
Коэн снова садится на табурет, складывает руки на груди и одаривает меня оценивающим взглядом.
-- Ты считаешь, что я не прав, -- не знаю, вопрос ли это, вопросительной интонации я не слышу. -- Но не сделал попытки меня остановить.
-- Он отдал тебе его сам, -- отвечаю.
Знаю, что, по сути, у Мышонка не было выбора, но никто и никогда не заставил бы меня отдать дорогую мне вещь, пока я в сознании. Хорошо, что у меня нет дорогих вещей -- ничего не осталось.
-- Откуда ты взялся? -- наконец, Коэн задает вопрос, которого я давно жду. -- Я знаю всех беспризорников в округе.
-- А я не был беспризорником, -- и рассказываю историю бедного сироты, который работал четыре года на заводе, пока не воткнул отвертку в глаз извращенцу, попытавшемуся его изнасиловать, а потом отправился на расправу к стражам порядка.
Говорю. Коэн внимательно слушает и, в отличие от беседы с Мышонком, задает вопросы. Особенно его интересует, как мне удалось сбежать. Приходится признать, что Коэн далеко не дурак, выдуманный побег -- слабое место моей истории, потому что все остальное правда.
-- Повезло, -- отвечаю с усмешкой. Если он начнет расспрашивать о подробностях побега, мне конец, но мой расчет верен: уверенный голос и отсутствие страха заставляют его поверить.
-- И ты хочешь остаться с нами? -- спрашивает он.
-- Любой хочет остаться там, где тепло, -- пожимаю плечами. -- Но ничего не бывает бесплатно. Какая цена?
Коэн окончательно расслабляется. Поверил.
-- Цена, -- он ухмыляется, -- цена -- преданность. Всецелая. Выполнение работы на общее благо. Мое слово -- закон. Если я говорю: прыгай, -- прыгаешь. Говорю: не дыши, -- задыхаешься, -- молчу и не думаю спорить, пусть говорит. -- Мышь не первый, на кого поднял руку Здоровяк Сид, -- продолжает Коэн, -- он уже как-то убил одного из наших, и я доволен, что ты с ним поквитался. Можешь считать это первым взносом. А дальше посмотрим.
Ни слова о деятельности банды. Доверие мне придется заработать.
-- Хорошо, -- соглашаюсь. -- Прыгать?
Коэн заходится в хриплом хохоте, оценив мою шутку.
-- Я скажу, когда, -- отвечает, отсмеявшись. -- А сейчас иди, у нас есть пара пустых коек, Рыжий тебе покажет, скажи, я приказал провести экскурсию.
Киваю, после чего поднимаюсь, подхватываю куртку и выхожу.