Написать: "Камень"- и допустить фактическую ошибку. Пишу: "Небо"- тоже почти неправда. Она ведь земная, совсем "бескрылая". Хотела лететь, хотела любви неземной, "не как у всех". Только поняла, что любовь искать надо не в глухой толпе, а к каждому человеку подходить, в глаза заглядывать, в уши шептать. Личная поэзия- личные проблемы, личные мысли,- все личное, ничего, кажется, от нее и не осталось. Все отдала, всем отдала: и слова свои, и мысли, и душу, и жизнь единственную. Правда не "камень", не "небо", правда- Женщина. Во всей своей "светловолосости", "сероглазости", "в вечном дыме своей папиросы". Странная женщина, мечтающая об обыденности, о простом счастье. Странная женщина, говорившая странными словами- стихами...
"Какой-нибудь предок мой был - скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром!"
В этом вся Цветаева: в бродяжничестве, в женственности, в музыке стихов. И в немыслимом слиянии всего этого вместе. Она, как умела, доказывала, что женщина не та, что готова покориться и упасть по первому же слову, а та, что взлетит по первому своему желанию, что горы разрушит, стены, лишь бы найти - только увидеть,- любимого, любимых... И готова в то же время покориться не только мужчине, но и поклоняться женщине, ребенке, городу, цветку. Истинная женщина чувствует красоту, восхищается ею, стремится к ней.В Марине Цветаевой было много противоречий: ее любовь к Пушкину и Блоку, таким разным, живущим так по-разному, писавшим противоположное. А она умеет обратиться к каждому из них по-своему. К Блоку:
"Мимо окон моих - бесстрастный -
Ты пройдешь в снеговой тиши,
Божий праведник мой прекрасный,
Свете тихий моей души!"
И совсем по-другому к Пушкину:
"Пушкин!- Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти..."
Любовь к Пушкину Цветаева сама описывала и объясняла в очерке "Мой Пушкин". Именно с Пушкина, как считала сама Цветаева, в ней проснулся поэт.
Но если любовь к "мужской" поэзии объяснить несложно, то, как реагировать на цветаевскую страсть к поэзии Анны Ахматовой? Не просто любовь, а какую-то близость, нежность даже, которую Цветаева пытается отправить своему "конвойному", Ахматовой:
"...и мы шарахаемся, и глухое: ох!-
Стотысячное - тебе присягает.- Анна
Ахматова!- Это имя - огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна..."
Любовь к людям - это одно, а вот как любить Родину, как любить родной город? Только Цветаева - женщина способна на такую всеобъемлющую любовь. И только Цветаева - поэт способна описать эту любовь, показать ее всем остальным:
"Царю Петру и Вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
Пока они гремят из синевы-
Неоспоримо первенство Москвы.
И целых сорок сороков церквей
Смеются над гордынею царей!"
Марина Цветаева любила Москву, любила Россию, любила народ, к которому принадлежала. "Мирская жена", она действительно отдавала себя миру. И в то же время была женой лишь для одного, любимого. Только с ним она позволяла себе быть слабой, быть женщиной, забывая о "бремени поэзии".
Мужем Марины Цветаевой стал Сергей Эфрон. Это была Любовь: иногда странная, иногда завораживающая, изредка дружеская, словно понимали они друг друга с полуслова, взгляда. Они были очень разные, но в то же время не могли быть не вместе, они чувствовали поддержку другого, верили друг другу. Сильные люди, красивые, яркие, их нельзя было не заметить или забыть. И Цветаева пишет о муже необыкновенно. Она вообще не умела писать "под стандарты", а о нем - особенно:
"Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно - великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза - прекрасно - бесполезны! -
Под крыльями раскинутых бровей -
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
- Всем вам, кто жил и умирал без страху!-
Такие - в роковые времена-
Слагают стансы - и идут на плаху..."
"...и идут на плаху"... Не жалела ли Цветаева позже об этих провидческих словах? Словно предвидела, предсказала, предчувствовала... и не могла остановить, просто принимала, как есть, даже гордилась...
Такая любовь, даже сама способность к такой любви не возникает случайно. Марина Цветаева никогда не была "случайным" поэтом. Ее стихи просто били любовью и болью в равной степени с самых первых строк. В них и память о матери, которая никогда не была для дочерей близким и понятным человеком. Словно идеал, она завораживала их, ослепляла талантом, безупречным воспитанием, но не позволяла близости, столь необходимой в отношениях между родителями и детьми. Отец тоже не мог уделять много внимания дочерям. Эти обстоятельства в некоторой степени объясняют цветаевскую увлеченность книгами и литературой в целом.
Ее стихи невозможно читать человеку, который незнаком с греческими мифами, классической литературой. В то же время именно эта особенность ее поэзии интересна своим толчком к поиску новых знаний, своим импульсом, направленным на новую информацию, которую может узнать читатель, заинтересовавшись незнакомым словом, именем. А, разобравшись, прочитав очередной миф, узнав, кто такие Федра и Пантелеймон - целитель, читатель вникает в суть строк, понимает всю их глубину. И одновременно чувствует себя посвященным в какое-то таинство, в близость, которая рождается, когда есть что-то известное лишь немногим.
В ее строчках старинные предания так тесно переплетаются с сегодняшним и насущным, что уже трудно разобрать то ли ты в прошлом, то ли это прошлое в тебе.
Не самозванка - я пришла домой,
И не служанка - мне не надо хлеба.
Я - страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.
Там, на Земле, мне подавали грош
И жерновов навешали на шею.
-Возлюбленный! Ужель не узнаешь?
Я ласточка твоя - Психея!
Цветаева смогла по-своему нарисовать- написать войну и революцию, царей и офицеров, поэтов и философов. Во всем и всех она нашла то исключительное, за что готова была "любить и петь" каждого. И не понимала, почему ее стихи, посвященные людям, отданные с самого своего зарождения, отказываются печатать на родине, которую она так любила, которой принадлежала безраздельно и навечно.