Соловьев Александр : другие произведения.

Богиня Боли

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Найти подобных себе и успокоиться... Но что, если среди обычных людей нет тебе подобных? Он - немолодой ученый, профессор биологии, она - юная девушка, школьница. Профессор титаническим трудом обретает сверхъестественные способности, у школьницы они открываются сами. Он темен, противоречив, она последовательна в своей чистоте. Ему хватает настойчивости, чтоб отыскать путь к свободе, ей - терпения, чтоб дождаться своего Звездного Странника. У них огромная разница в возрасте - более полувека, но они этого не замечают, как первые люди на земле не видели своей наготы. Она не представляет себе существования без него, он - без нее. Обоим суждено пройти через тяжелые испытания. Девочка и старик движутся разными дорогами и, в конце концов, находят друг друга, опять теряют - и вновь находят. Но теперь их ждет новая жизнь и иная реальность.

   0x08 graphic
  
  
  

Александр СОЛОВЬЕВ

БОГИНЯ БОЛИ

  

"Казалось, что вот-вот, в своем передвижении

по ограниченному пространству кое-как выдуманной камеры,

Цинциннат так ступит, что естественно и без усилия

проскользнет за кулису воздуха,

в какую-то воздушную световую щель, -

и уйдет туда с той же непринужденной гладкостью,

с какой передвигается по всем предметам

и вдруг уходит как бы за воздух, в другую глубину,

бегущий отблеск поворачиваемого зеркала".

"Приглашение на казнь" Владимир НАБОКОВ

"...и я увидел нечто более страшное,

чем все вымыслы Данте"

"Франкенштейн" Мэри ШЕЛЛИ

  

Пролог

ИЗ ЗАПИСИ ПСИХОНЕВРОЛОГА

   Диагноз: педагогическая запущенность. Задержка умственного и физического развития. Дебильность.

ИЗ ДНЕВНИКА АЛИНЫ

  
   "12.09.2008 г. думаю что я сюда случайно
   на самом деле должна родиться в другом среди существ непохожих на земных
   даже формой тел
   которые думают и говорят совсем не так как люди
   эти другие огромные и спокойные как горы
   иногда они приходят ко мне во снах существа горы обступают меня тесным кругом нас становится много
   мы стоим неподвижно обнявшись и над нами летят фиолетовые облака
   мы понимаем без слов и каждый из нас как большая каменная волна в бесконечном океане
   мы знаем что мы сильные и что нужны друг другу
   я очень люблю эти сны
   в них я счастлива
   как-то мы с мамой ездили к морю это было четыре года назад по пути в окно троллейбуса я видела вершины гор на них росли сосны и я думала о том что тоже могла бы стоять среди них вот таким же каменным великаном и прекрасные горы вдали могли бы быть моими братьями и сестрами
   и время тогда текло бы медленно медленно поэтому горы мне на самом деле не кажутся такими большущими как другим то есть они конечно высокие но если посмотреть на них со звезд или с неба они покажутся совсем маленькими если глянуть на них глазами ветра они совсем неподвижны ну и так далее
   Инна когда ее тоже побили хотела стать моей подругой она сказала что дети злые. а я сказала что не злые потому что я посмотрела на них глазами звезд
   иногда я сама ощущаю себя чемто крупным безруким безногим не имеющим ни головы ни глаз ни рта и вообще никаких внутренностей я вижу как бы со стороны эту огромную непонятную кучу и мне почемуто становится весело и спокойно.
   я могу представить себя такой на уроке и тогда бумажные шарики которыми в меня стреляет вика сердюк не делают больно они бьются об мою шею как об гранитную скалу. и отскакивают.
   поэтому в общем-то мне на всех этих задавак плевать они зовут меня тупой ну и что я же знаю они просто меня не понимают я ведь вижу все, что делается в их головушках они все до одного боятся друг друга вот так
   иногда правда я на них сержусь а иногда и плачу
   а иногда думаю что им надо помочь
   когда меня ругает мама я тоже как бы превращаюсь в каменную гору я это делаю не для того чтобы перестать чувствовать нет ни в коем случае
   как бы это объяснить просто, когда люди сердятся бывают жестокими, обижаются это для них всегда очень важно а вот тут я их совсем не понимаю не могу им ничем ответить разделить их чувства если честно я не могу даже обидеться или заплакать.
   и было бы несправедливо с моей стороны делать вид что между нами происходит общение
   может быть я недоразвитая ущербная неправильная
   может я каменная
   но ведь боль то я чувствую
   мне кажется что когда я чувствую боль то просто чувствую боль и все".
  
   "Однажды когда я была маленькой я нарисовала папу которого никогда не видела а рядом с ним себя сейчас этот рисунок хранится у тети клавы она всегда меня жалела и любила хоть никакая она мне не родственница
   на рисунке изображены две глыбы а может это горы они одинаковых размеров снизу шире кверху уже одна из них папа другая я
   тетя клава мамина подруга она сохранила этот рисунок и както показывала мне тетя клава сказала что в этом рисунке есть какойто символический смысл и что когда я вырасту он мне поможет понять себя она отдаст мне его в шестнадцать лет".
  
   "Пытаюсь писать стихи вот что получается завтра я стану как время если не думать о прошлом буду я сразу же всеми никто меня видеть не сможет".
  
   "Иной раз мне кажется что моей вины нет почему же я раньше всегда и во всем винила себя
   мир который существует во мне настолько чудесен что нельзя сказать ничего плохого о той которая в нем живет
   кто вокруг меня люди дети мои одноклассники раньше я очень хотела в них разобраться я немного завидовала их веселости хоть часто она казалась ненастоящей а еще хотелось иметь подругу чтобы можно с ней делиться чудесами они появляются во мне непрерывно
   но внезапно я стала замечать что люди окружающие меня просто как бы мои выдумки у них есть лица глаза, улыбки но нет собственных мыслей поэтому им невозможно меня понять они безжизненны как картинки на бумаге и я не знаю как их оживить
   и тогда мне становится еще труднее не представляю где найти другое живое существо с которым я могла бы поделиться всеми сокровищами которые храню
   в следующую же минуту вдруг ощущаю прилив воли и уверенности выбегаю на улицу и смотрю в небо.
   жду своего странника.
   может быть меня занесло сюда с другой планеты?
   а вдруг все именно так и должно"
  

Часть I

Эксперимент

В КАМЕРЕ

  
   Среди желтоватых ясных деньков выдалась холодная, ненастная ночь. Одна из последних ноябрьских ночей, предвестница зимы.
   За маленьким каменным окошком-амбразурой, единственным в помещении, скулил ветер, нагоняя страх.
   Всю ночь профессор Гридин, бывший соискатель Нобелевской премии в области медицины и физиологии, не мог уснуть. Он беззвучно стонал и скрипел зубами. Организм был предельного напряжен. Ум вопил и отрицал очевидные факты. Он не верил в действительность.
   В эту ночь профессору довелось испытать глубочайшее душевное страдание. Не было ни сна, ни бодрствования. Мысли были не похожи на мысли: внутри бушевала целая буря образов.
   Иногда находила дрема, и какие-то нелепые бредни начинали вертеться в воспаленном мозге.
   В своем кошмарном полусне Юрий Викторович видел кровавые картины: падали кометы, обрушивались скалы. То здесь, то там хищно разевали пасти сумрачные ущелья. Он смотрел на них и трепетал: эти ущелья были доверху наполнены посеченной человеческой плотью и трупами животных. Бурая жижа дымилась и тягучей лавиной сползала с гор. Срываясь с выступов, она образовывала зловещие водопады.
   Все рушилось в апокалиптическом видении, низвергалось, стремилось вниз. А внизу была бездна мира, его темная преисподняя.
   Гибель, разрушение, дыхание смерти, - все самое гнусное и мерзкое стояло стеной перед глазами.
   Где он сам был в это время? Кто мог бы определить это странное место? Он был нигде, он зависал в какой-то неведомой сфере, суть которой - хаос.
   Время ползло нестерпимо медленно. Тысячу раз подряд повторялся один и тот же роковой миг. Вновь и вновь рвалась нить - тонкая, светлая, - она олицетворяла надежду на спасение. Руки тянулись вперед, к нити, изо всех сил стараясь ухватиться за нее, но все время уходили в стороны, скользили, словно что-то им мешало.
   Порой ноги ощущали зыбкую твердь. Он становился на носки, вытягивался, подпрыгивал, норовя дотянуться до спасительной нити, но все старания оказывались напрасными...
   Смерть, злая, хитрая бестия в разноцветной карнавальной маске царила над проклятыми видениями...
  
   Временами ему вдруг начинало казаться, что ученики, которых он убил, ожили.
   Нет-нет, не может быть такого, говорил он себе, пристально всматриваясь в сумрак.
   Но так и есть, - Данька дышит, вот он рукой пошевелил, открыл глаза, приподнял голову, пытается встать...
   Живой, ей-богу, живой! Милый мой мальчик!
   А вот рядом с ним Максим и Лена. Они тоже живы! Что же вы делаете со мной, ребятки?!
   "Не волнуйтесь, Юрий Викторович... - откуда-то издалека говорил, улыбаясь, Данька. - Как-нибудь выкрутимся... Выберемся..."
   "Говори, Данька, говори... Только не останавливайся", - просил Гридин, не веря, и Данька продолжал ему о чем-то рассказывать.
   "Профессор, здесь не больно... не больно...", - бормотал он монотонно.
   Гридин торопился помочь ребятам, протягивал им руки. Но картина медленно отходила, он не мог коснуться никого.
   Отчетливая речь постепенно превращалась в заунывное бурчание, голос становился тише и тише и, в конце концов, совершенно стихал, лишь губы еще некоторое время беззвучно шевелились...
   Спустя минуту черты знакомых лиц вздрагивали, начинали мерцать, искажаться, - так, словно кто-то водил по экрану телевизора магнитом. Затем видение исчезало. Вместе с ним рвалась и распадалась на части надежда.
   Вновь ему мерещились скалы, роняющие в бездну обломки глыб, и черные волны, бьющиеся грудью о камень где-то далеко внизу, и кровавые кометы, падающие в море...
   Лишь только под утро, наконец, удалось забыться...
   С материнской любовью безмолвная благодать приняла его в свое лоно, и какое-то время он пробыл там, в темной пустоте, вне ужасной клокочущей смеси безумных мыслей и страданий. Это были только краткие минуты забвения.
   Потом кто-то стукнул палкой по железной двери камеры, и он проснулся...
  

* * *

  
   Открыв глаза, Гридин увидел нары. Зловещие тюремные нары! Они были и сверху, и снизу, создавая внутри камеры еще одну маленькую персональную камеру. Две параллельные пластинки. Те, что под ним - безбожно твердые. Те, которые сверху - решетчато-дощатые, давящие, как крышка гроба.
   Он перевел взгляд вправо. Там, в потолке, светилась тусклая лампочка, спрятанная за металлическим листом. На листе - дыры, в беспорядке пробитые зубилом, рваными краями наружу.
   Юрий Викторович зажмурился: изо всех сил, до боли.
   Профессор чувствовал себя так, будто с него содрали кожу..
   Если бы вдруг свершилось чудо, и он оказался бы в Трелине, в своей лаборатории!.. Ему захотелось превратиться в мысль, исчезнуть из невыносимой физической реальности, вырваться сквозь какую-нибудь щелку наружу, улететь как можно дальше! Он почувствовал, как под веками закатываются глаза, словно хотят заглянуть в другое измерение.
   Профессор представил себе, что вот в таких экстремальных ситуациях, когда стоишь перед лицом великой беды, стоит сделать один шаг, и можно изменить реальность. Это было по-детски наивно, он понимал. И все же явственно чувствовал...
   Вот толчок, и он как будто проваливается куда-то. В такое место, где нет ни страха, ни боли. Голова, плечи, спина - они уже не чувствуют твердых нар. Они уже там, в другом пространстве. Еще бы немного... Он подгоняет душу собственным выдохом. Вокруг все горит! Пылают огнем границы миров! Как пересечь пылающую границу?!
   Неожиданно Гридин замечает, что он не может целиком поместиться в спасительную нишу. Бо?льшая часть его по-прежнему остается в этом мире.
   ...Проходит минута. Профессор открывает глаза.
  
   Нет, чудо не свершилось. Его окружали серые холодные стены маленькой восьмиместной камеры следственного изолятора.
   Ледяной комок распер горло. Как это могло случиться?! В чем он допустил ошибку? Ведь еще позавчера все было иначе.
   Он почти добрался до самой вершины. Вся прошедшая неделя - была чем-то особенным... Такого подъема он не испытывал ни разу за последние пять лет... Профессор держал в руках собственную эфирную протоплазму... Два дня назад он готов был целую вселенную перевернуть... Где его силы теперь?..
   Горе тебе, старый неудачник!..
   А может, быть ошибка была неизбежна. Может, во всем этом ужасе скрывается закономерность?
   Подняв большую бритую голову, арестант тоскливо огляделся. Те же трое вчерашних соседей-сокамерников. Один пожилой, ровесник профессора, жилистый, матерый, с суровым землистым лицом и серо-голубыми бесстрастными глазами, лежит на боку. От старика этого веет мощью и равнодушием. Второй лет сорока, в очках, мускулистый, смуглый, как турок, с нервным лицом... Третий совсем молодой, худощавый, на щеках и подбородке ювенильные прыщи...
   Раньше он где-то слыхал, что в тюремных камерах всегда битком народу - по сорок, пятьдесят, а то и по сто человек. Почему же их здесь всего четверо? Неужели в тюрьме недобор?
   Вчера ему было не до соседей. Войдя в камеру и подойдя к указанному месту, Гридин упал на живот и лежал так ничком, не слушая разговоры сокамерников. Потом началась лихорадка. Мучил бред. А еще были страх и ненависть ко всему.
   Он стонал, плакал, метался на нарах, как раненый зверь.
   Смуглый, обитавший напротив, несколько раз подходил, подавал воды, о чем-то спрашивал, прислушивался, матерился, запальчиво спорил с другим арестантом.
   Затем все смешалось, превратилось в отрывистые глухие вскрики, уханье, безумный хохот...
  
   Сегодня камера предстала перед ним, как впервые, - реальная и пугающая.
   В ней стояло четверо двухъярусных нар. Каждые представляли собой десятка полтора плотно стянутых деревянных брусьев, окаймленных стальным уголком.
   Под маленьким зарешеченным окошком находилось тяжелое железобетонное подобие стола. Как и нары, это уродливое строение было прочно вмонтировано в пол. В камере не было ни единой табуретки. Ничего нельзя было сдвинуть с места - все неподвижно, незыблемо. Лишь возле двери стоял предмет, который можно было переставить. Мятый алюминиевый бидон с крышкой. Профессор сообразил: толчок. Нет же, тотчас вспомнил он, здесь это называется параша. Парашей пользуются прилюдно.
   Слово, которое ему крайне неприятно. Но теперь оно станет его спутником на долгие годы...
  
   Между серыми засаленными стенами - крошечный параллелепипед пространства, наполненный тревогой и тоской.
   Арестант медленно опустил голову и тяжко вздохнул.
   Здесь пахло чужим... От этого запаха шел по коже мороз... В груди тесным, бугристым комом сидело уныние. Хотелось выть, выплакать все это!.. Гридин закрыл глаза, и перед внутренним взором вновь поплыли угрюмые ущелья...
   Вчерашние воспоминания еще не присохли; они были как свежая рана, только-только переставшая кровоточить. И сейчас он, вопреки своей воле, станет снимать с нее нежные корочки, будет терзать эту рану до тех пор, пока кровь не польется из нее с новой силой.
  
   Как молния, промелькнуло забытое.
   - Профессор, вы боитесь?
   - Чего, Даня?
   Парень вдруг останавливается на полуслове. Видно, что он долго обдумывал вопрос, прежде чем задать.
   - Говори же!
   - Не боитесь последствий? - наконец выдавливает из себя Даня.
   - Последствий чего? Наших опытов?
   Профессор знал, что рано или поздно им предстоит поговорить.
   - Да... то есть... Я о самом факте предстоящего открытия говорю... Юрий Викторович, я имею в виду совсем не то, что увидим мы с вами, если у нас все выйдет так, как мы хотим. А то, что мы сможем дать людям, и то, как они к этому отнесутся.
   На лице Гридина появилось серьезное выражение.
   - Предстоящего открытия... Хм... Несколько опрометчивый оборот. Но ты прав. Дать это людям - большой риск. Но кто говорит, что мы собираемся обнародовать наше открытие? Видишь ли, в человеческом обществе существует такая прослойка... люди-жрецы, для которых никакое открытие не станет откровением. Кстати, на самом деле то, что мы сделали и то, на пороге чего мы стоим, даже не может называться открытием. Мы разрабатываем приборы, технические средства, которые помогут нам определить нечто до сих пор физически неопределимое, позволят проводить с ним определенные манипуляции. Таким образом, результатом нашей работы станет не открытие, а изобретение. Оно поможет нам увидеть и измерить природу явления, знание о котором само по себе старо, как мир. Людям это явление было известно с давних времен. И хотя многие народы мира хранят в своей культуре ценные сведения о внутренней сути явления, мало кто из обычных людей может ими воспользоваться, ведь истинное знание о нем было достоянием не многих. Поэтому я тебе могу уверенно заявить: наше изобретение никоим образом не сможет изменить человеческое общество. Получив его, общество останется таким же девственным и неискушенным, каким было тысячелетия назад.
   Говоря так, профессор кривил душой. Он был глубоко убежден: то, над чем работала их тайная лаборатория, должно потрясти мир.
   Профессор Гридин хотел этого и боялся.
   Теперь он понимал: его опасения оказались не напрасными. Случилась беда. Случилось что-то неожиданное, непредвиденное, непоправимое.
   Господи, что там было?..
  
   Голова отказывалась работать. Мысли скользили, словно по наклонной плоскости. Шок от случившегося и бессонница отобрали все силы. То, что произошло накануне, представлялось сейчас ужасным, безумным вымыслом.
   Наивно, но он продолжал еще легкомысленно верить, что все может оказаться заблуждением, ошибкой, что ребята каким-то чудом выжили...
   Ему хотелось одного - вернуться в позавчера, в тот день, когда еще ничего не случилось, и все исправить. Но что исправить? Что же на самом деле там произошло? И что было причиной?
   Гридин ощутил такую глубокую безысходность, что из груди сам по себе вырвался тихий, сдавленный стон. По сердцу, люто подвывая, забороздил стальным плугом холод отчаяния. Тоска свернулась в кольцо и камнем упала на дно души, всколыхнув мутные воды подсознания.
   В эту минуту нечто огромное повисло над головой. Это была пята великана, готовая в любую секунду растоптать. Гигантский воздушный шар, закрывший собой все небо.
   В груди что-то начало судорожно вздрагивать. Слезы? Нет, слез не было. То был смех. Жуткий черный смех, предвестник сумасшествия...
  
   Ногти профессора больно впились в твердые брусья нар...
   Борясь с наступающим хаосом, он приподнялся на локтях, а затем сел. Тотчас гулко застучало в висках. Прерванный сон взбунтовался и завопил, и, не желая уходить, застрял в голове острой занозливой болью. Удастся ли теперь когда-нибудь выспаться по-настоящему?..
   Юрий Викторович начал обуваться. Пальцы ног коснулись ботинок. Почти сразу он почувствовал... Ботинки оказались холодными, но все-таки были пока еще прежние гражданские ботинки, и они содержали то, что сейчас так важно и ценно - мизерное, бесконечно малое ощущение уюта. Скоро он и это потеряет.
   Медленное обувание... Как священный ритуал. Маленький призрак спасительной соломинки. За сам процесс обувания можно уцепиться и держаться за него, как ребенок держится за материнскую грудь... Сколько еще таких призраков обнаружит обостренный инстинкт самосохранения?
   Теменем ощутил чужие взгляды - пристальные, холодные.
   Рано или поздно придется заговорить с сокамерниками. Сейчас их присутствие невыносимо, и, если бы не соседи, он бы теперь, наверно, вскочил бы и принялся бегать по камере, плача навзрыд, или упал на колени и молился бы, разбивая лоб о бетон. Только кому молиться?..
   Он один в царстве злых духов.
   Где же ты, ангел-хранитель?
   Профессор закрыл глаза и застыл, ссутулившись: он почувствовал себя головой, скатывающейся с плахи.
  
  

АЛИНА

  
   Она вышла из дома в семь часов утра.
   Перед самым выходом девочка бросила в сумку пару учебников, несколько тетрадей, небольшое яблочко и мамину тушь для ресниц. Ресницы она накрасит в школе, в туалете. Сегодня обязательно надо быть красивой. Поэтому и приходится выходить на полчаса раньше обычного.
   Алина не сомневалась, что ее ждет особенный день. Сегодня - последний понедельник осени. А это значит, что, может быть, в жизни, наконец, произойдут маленькие перемены.
   Закрыв за собой калитку, не спеша побрела по переулку, на ходу размышляя о ближайшем будущем.
  
   Во-первых, еще в мае мама дала слово, что зимой, однажды на выходные, свозит ее к папе на дачу. Папу она никогда в жизни не видела, но знала, что он особенный человек и что очень ее любит. Было, разумеется, странно, что он никогда не приезжает, но на это у Алины имелась куча объяснений.
   Дачу она тоже никогда не видела, но у мамы имелись фотографии дедушкиной дачи, которая была у них, когда они жили еще в Москве. Дедушка был знаменитым химиком, а бабушка работала артисткой в театре. Потом, когда дедушка вышел на пенсию, дачу и квартиру продали и переехали сюда, на юг, по рекомендации врачей, потому что у дедушки имелось профессиональное заболевание легких, и у него часто обострялся бронхит.
   Алина иногда рассматривала эти фотографии. На одной из них мама маленькая сидела в кресле у камина, улыбалась беззубым ртом, и в руках держала большую куклу.
   Что ж, зима начнется через три дня. Почему бы поездку на папину дачу не устроить в первую субботу декабря? Если так, то собираться надо начинать прямо сейчас. Где эта дача - она не знала. Но мама заверила, что папина дача - настоящий охотничий домик в лесу! А значит необходимо все заранее хорошенько продумать. Выходит, вся неделя, начиная с понедельника, может быть посвящена приятным заботам.
  
   Во-вторых, подпольный совет девочек седьмого "А" разрешил ей сегодня вечером прийти домой к Оксане Шолохиной на церемонию.
   Мама Оксаны уйдет на дежурство, и в их квартире произойдет собрание членов тайной организации свидетелей Богини Боли.
   Но самое главное - то, кем будет на церемонии Алина. На этот раз ей не придется стоять полчаса посреди круга девочек на одной ноге и исполнять роль невинного барашка, приносимого в жертву, как все предыдущие разы. (Вернее, в жертву приносили не барашка, а его боль; до сих пор еще не прошли следы, оставшиеся на плечах и спине!)
   Этим вечером все будет по-другому. На сегодняшнем собрании она присутствует в роли кандидата в полноправные члены организации. По крайней мере, так ей было обещано.
   Впрочем, что хорошего? - стоять и смотреть, как мучают живого человека, повторяя: "Приди, богиня, мы тебя ждем..."
   Она знает, что ей многое не понятно в поведении сверстников, в их играх, фантазиях, разговорах. Она всегда пыталась смотреть, запоминать и учиться. Она очень хочет быть похожей на других. Но это никак не выходит.
   Когда детям весело, Алина не может заставить себя рассмеяться, - неприятно смеяться против своей воли.
   Когда на нее злятся, она не понимает причины.
   Но все-таки, раз уж все мечтают быть членами организации, значит, наверное, ей повезло?
   В последний раз Алине даже показалось, что она во время обряда начала что-то чувствовать, улавливать смысл происходящего...
  
   Наконец, в-третьих.
   Еще в самом начале сентября, когда началась учеба, она вдруг подумала, что сосед по парте, которого зовут Юра, на самом деле не совсем обычный мальчик. Он так спокоен и так тих внутри, ни одна мысль не просочится наружу. Может, он не говорит, а может, не ведает, но вполне мог бы оказаться пришельцем из далеких звезд.
   Он немного неуклюж, полноват и, как и она, молчалив. В классе четное число учеников, и, когда классная руководительница рассаживала детей по партам, она никак не могла найти пару для Алины: никто не хотел сидеть с ней рядом. Юра был единственным, кому было все равно.
   Общения между ними никакого не происходило. Ни единого слова. Лишь иногда случайные прикосновения, не несущие никакой информации.
   Однажды она обнаружила, что с первого урока до последнего непрерывно рассматривает своего соседа внутренним взглядом. Произошло это после того, как она забыла дома свой учебник по литературе, и им пришлось делить Юркин - один на двоих.
   Может, это было в воображении, но с каждым днем Юра становился все значительнее и важнее.
   А вдруг он, и есть тот странник, которого она ждет? Любой человек, в конце концов, может быть странником.
   Ведь и сама она не сразу поняла, что в этом, земном, мире оказалась случайно.
   А значит и он когда-нибудь поймет. Если он действительно странник...
   И тогда она твердо пообещала себе, что если на протяжении трех месяцев он не сделает ни одной-единственной попытки стать ее другом (ну, например, пригласить в кино, угостить мороженным или предложить прогуляться), то в последний понедельник осени она... Впрочем, что именно она должна была сделать, Алина пока еще не придумала, и впереди у нее было целых полдня для принятия решения.
  
   Пройдя до конца переулка, девочка свернула в направлении школы. Вначале ей надо было идти вдоль железной дороги, под самой насыпью, затем свернуть на тропинку, пересечь насыпь по диагонали, выбраться на Аптечную улицу, после этого, свернув снова, пройти под большой желтой ивой, выйти на пустырь, пересечь его и подойти к школьным воротам.
   Уже окончательно рассвело.
   Туман, висевший над поселком, в некоторых местах был разрыхлен и пропитан солнечным светом. От него веяло какой-то печальной радостью.
   Под ногами шелестела коричневая листва, а в воздухе пахло сыростью. Было по-осеннему безмятежно. Хотелось идти, идти, идти...
  
   Алине нравилось это время года. Осень казалась Алине просторной. В ней было много пустоты, в которой можно спрятаться. Даже летом было не так хорошо, как сейчас. Летом людно и одиноко.
   Дети на каникулах объединяются в большие веселые компании. Выходя из дома, Алина всюду встречала детей - озорных и беззаботных. Но соседские мальчишки и девчонки не принимали ее. Когда она приближалась к ним или проходила мимо, дети враз замолкали. А потом вслед ей летел земляной ком или камень.
   Сверстники ее не просто не любили.
   Она была самым настоящим гадким утенком: большеглазая, некрасивая, она ходила в мятом запачканном платье, с растрепанными волосами; у нее была привычка грызть ногти и разговаривать с собой; она часто не схватывала тонкостей взаимоотношений окружающих, училась из рук вон плохо. Словом, большинство ее считало полной дебилкой.
   В младших классах Алину зачастую колотили, иногда связывали ремнями, царапали, пачкали одежду. Ей топтали портфель, рвали тетради, ломали ручки. Во время экзекуций она молчала, будучи не в состоянии измыслить иного противодействия. Это распыляло азарт истязателей, которые, благодаря ее молчаливости, всегда оказывались безнаказанными.
   Когда одноклассники подросли, Алину оставили в покое. Просто как-то само по себе стало зазорным бить ее, разговаривать с ней, и даже смотреть в ее сторону.
   Она стала представителем низшей касты - неприкасаемой.
  
   Года два она провела в полной тишине и изоляции, находясь при этом среди детей.
   Лишь не так давно, примерно около года назад, Алина вновь вернула к себе интерес окружающих детей. Но на сей раз это было связано со скандальными происшествиями. Случившееся усилило неприязнь со стороны детей, к которой примешались непонимание и ужас. Не зная, как с ней поступить, ее стали избегать.
   И только, когда появилась Богиня Боли, Алина стала востребована.
  
   Все началось намного раньше, но то, что началось, не сразу себя проявило...
   Алина всегда была мечтательницей. Часто в голову приходили какие-то образы, обрывки фраз, раздумья. Так, ничего особенного, просто разум иногда неожиданно ими переполнялся.
   Порой от этого она уставала. Пыталась быть пустой, безмысленной. В местах тихих и безлюдных у нее получалось. Но стоило войти в здание школы, как в голове тут же начинало шуметь.
   Мыслей становилось все больше и больше. Словно сразу тысяча людей поселилась в Алине, и все стали наперебой в ней думать обо всем на свете.
   На первый взгляд то были самые простые, обыденные переживания, но как будто не из ее, а из чьей-то другой жизни. Все можно было бы принять за фантазию, если бы не закономерность развития мыслей, явно принадлежащих не ей.
   Были мысли мальчишек и девчонок, первоклашек и подростков, отличников и неуспевающих.
   Власть чужого мотива и чужого сценария - все говорило о том, что явь нельзя спутать со сновидением.
   Мысли, приходящие извне, были похожи скорее на воспоминания, чем на выдумку. Иногда это были совсем недавние впечатления, и она узнавала в них окружающих - но такими, как если бы была сама на их месте.
   Прошло некоторое время, пока, наконец, Алина стала понимать: она в самом деле видит чужие мысли.
   Радио в голове - так она называла то, что произошло с ней.
   Поначалу степень телепатии не выходила за пределы случайного угадывания мыслей. Но, чем дальше, тем отчетливее становилась читаемая информация. Порой она шла непрерывным потоком, опережая речь говорящего.
   Бывало, она чувствовала мысли других, как если бы они звучали вслух. А порой случалось, что она и сама транслировала кому-то собственные мысли.
   Как правило, проявление этих удивительных способностей у Алины происходило неожиданно для нее самой. Это случалось где угодно и когда угодно - на уроке, на перемене, во время ходьбы. Иногда ей удавалось прочесть мысли даже на значительном расстоянии.
   Кроме того, Алина заметила, что свойство понимать чужие мысли проявлялось у нее, прежде всего, по отношению к сверстникам или к тем, кто был младше ее, реже к старшеклассникам и совсем редко - к взрослым.
   Но самым странным было вот что: она умела видеть только мысли, несущие отрицание, какие возникают у людей от злости или обиды, или от ужаса.
   И, с намерением утешить, она иной раз что-нибудь говорила в ответ.
   Несмотря на то, что в кругу детей Алина всегда упрямо молчала, в мысленных диалогах она становилась все более разговорчивой.
   Разумеется, те, кому доводилось услышать внутри себя ее голос, не могли сразу распознать его чужеродное происхождение и отличить от собственных мыслей.
   Если кто-то не в духе, и он в своем воображении слышит, как другой дает ему совет - это ведь не повод для паники: в человеческих головах бесконечным потоком звучат собственные диалоги.
   Бывало, кое-кого это приводило в некоторое замешательство, но любой сразу убеждал себя в невозможности происходящего.
   Чтобы оценить масштабы массового сумасшествия, нужны признания отдельных членов общества. Но кто признается?
   И вот в одно прекрасное время начали происходить странности, связанные с необъяснимым появлением в различных головах одинаковых сведений. Так Алина пыталась внушить окружающим
   Кто-то впервые пожаловался своему приятелю на навязчивые галлюцинации. И получил ответное признание. И тогда поползли фантастические слухи. Каждый из тех, кого все это касалось, подозревал Алину в том, что именно она является причиной происходящего.
   Некоторые верили этим слухам, другие, не в силах ничего доказать, сомневались, но любой, кто узнавал о необычных способностях Алины, в лучшем случае немедленно от нее просто отворачивался и старался ее избегать.
   Некоторые ребята сочиняли о ней и передавали другим такие нелепые истории, что, в конце концов, не только в школе, но и во всем поселке установилось окончательное мнение: Алина - психически больная, ее лечат уколами, но излечить не могут, а истории о телепатии - просто вранье...
  
   Девочка задумчиво брела по осенней листве. Она думала о времени: интересно, куда оно уходит?
   Вопрос не так давно, но достаточно прочно засел в голове, и Алина сама не понимала, почему он так сильно ее беспокоит.
   Наверное, настал час ей разобраться кое в чем.
   Мир, который ее окружал, состоял из пространства и времени. Обе категории вызывали в ней большой интерес еще задолго до того, как девочка услыхала слова, определяющие их.
   Ее пребывание в мире не ограничивалось созерцанием бытия, было еще много-много всего, чему еще не было дано название и чем нельзя было ни с кем поделиться.
   То, что стало позднее называться пространством, изначально виделось ей постоянной, незыблемой составляющей мира. Оно существует и сегодня, и вчера, и завтра. И оно понималось ею не как измерение мира, а как присутствие. Первые годы жизни она называла его Мир-мамой.
   Другая составная часть мира существовала только в настоящем, она была подвижной и веселой, как электрический ток, от которого загорается лампочка; это был Мир-папа, и это было время.
   Однажды услыхав на уроке природоведения о времени и пространстве, как величинах измерения, Алина обрадовалась тому, с какой предельной ясностью она это осознает.
   Термины материя и энергия, с которыми она познакомилась чуть позже, никак не отвечали ее мироощущению, и она их категорически отвергла.
  
   Мир, отживший в настоящем мгновении, отправлялся в прошлое. При этом он должен был разделиться на пространство и время, и в прошлое уходило только пространство.
   Но куда же тогда девалось время?
   Каждый день Алина давала себе новый ответ. Если мысль ей нравилась, она записывала ее в дневнике. А иногда даже зарифмовывала.
   Только что она повторила неотступный вопрос несколько раз подряд и теперь решила дать на вопрос новый ответ, какого она еще ни разу не давала.
  

Завтра я стану как время

если не думать о прошлом

буду я сразу же всеми

никто меня видеть не сможет

  
   Алина пропела эти строки.
   Мурлыча себе под нос странные слова и разглядывая сбитые носки своих ботинок, Алина не заметила, как добралась до ивы и едва не врезалась в полукруг больших ребят, среди которых сразу узнала двоих одноклассников - задиру Романа Митько по кличке Фурик и его приятеля-оруженосца Сережу Волкова.
   Первое, что она почувствовала, - сильное волнение Сережи.
   Сережа был слабохарактерным, но незлым парнем: Алина почти никогда не слышала его мыслей.
   Но сейчас мальчишку просто трясло изнутри.
   От остальных ребят, неожиданно окруживших со всех сторон, исходило что-то темное, неумолимое...
   - Подойди сюда! - повелительно сказал самый старший из ребят, Борис Чистюхин. - Пришло твое время ...
   "...избранница царя вселенной", - услышала не сказанное вслух.
   Качающимся маревом перед ней предстал призрак Богини Боли.
   Вспомнилась дикая ярость в глазах девочек, когда Алина изображала барашка.
   Отпустите меня! - завопило сердце.
   В одно мгновение окружающий мир вспыхнул пламенем.
   - Я... большая... каменная гора... - прошептала Алина.
  
  

ДЕМОНЫ

  
   Профессор в сонном полузабытьи сидит на нарах.
   Тяжелые веки его сомкнуты.
   - Ну что, сосед! Проспался?.. - нарушает тишину чей-то нагловато-презрительный голос и затягивает гнусавую речь, перемежая слова странным кряканьем и стонами. - Давай-давай-давай, папаша... выкладывай уже!.. Кто такой?.. Откуда?.. За что?.. Не стесняйся... Э-эх... Скоро уж сутки, как ты тут чалишься... а как твое имя и откуда взялся - никто не знает... Нехорошо как-то получается...
   Профессор ощущает прилив первобытного ужаса: упрятаться бы от этих людей в панцирь или в раковину, но Бог сотворил его голым.
   По телу пробегает мелкая дрожь.
   Профессор распахивает испуганные окна глаз - звенят и сыпятся стекла, камера, качнувшись, уходит вверх, и перед глазами как две скалы предстают два его собственных колена в мятых штанах...
   В ту минуту, когда глубоко внутри нащупывается маленькое слепое пятнышко, за которым, как кажется, можно на время схорониться, кто-то грубый самоуправно собирается препарировать его душу.
   - Ну?!. - покровительствующим тоном напоминает о себе голос.
   Это не вопрос, а явное моральное нападение. Надо немедленно сообразить что-то веское в ответ, но пошатнувшийся рассудок не в состоянии предложить ни единой версии защиты...
   Страшно даже смотреть на приставалу...
   На фоне общего ослабления воли разум и чувства бесконтрольны.
  
   Вот включается внутренний психолог, неустанный толкователь абсурда.
   Неужели ты до сих пор способен ощущать страх?.. - удивляется он.
   Чего же собственно бояться? Боли? Но не бывает ее больше, чем сейчас. Тогда - смерти? Да разве она еще не наступила? Неужели то, что произошло вчера, не есть смерть?
   Нет... Кажется, все в нем умерло, кроме чудовищной боли!
   Из-за чего в таком случае переживать? Неужто из-за жалкой своей шкуры?..
   Получается вот что: душа в огне адском уже горит, а телом все еще правит инстинкт самосохранения.
   Профессор молчит, уронив голову в болото вязких застревающих мыслей.
   Потупившись, разглядывает измазанные грязью колени.
   Чужие вокруг...
   Между ним и этими людьми пропасть.
   Мошенники, проходимцы, вандалы, людоеды, мизантропы, разрушители духовных ценностей - все демоны, нелюди. С жадным любопытством сейчас они поедают его, скрюченного, своими ехидными взглядами.
   Чего ждут сокамерники? Его робкого, неуверенного шага.
   Как ему, случайной жертве обстоятельств, противостоять опасности, которая заложена в антигуманной тюремной среде? Сил нет придумать.
   Как же он их всех ненавидит!..
   Сейчас проверят на прочность. Будет физическое насилие, принуждение. Все, что им нужно, - увидеть его реакцию. Чтоб затем определить ему место в новой жизни.
   Черти, они слепо служат злу, запрограммированные зомби, обезличенные бесенята, начинающие хихикать и глумиться при виде всего, что не причастно к их сатанинскому закону.
   Нет, нужно ответить.
  
   Ум судорожно ищет какие-то подходящие слова, варианты поведения, но не находит их.
   Профессор от природы слишком робок с людьми, застенчив и не умеет дать в случае необходимости моральный отпор, еще меньше он годится для драки: от его тела веет стариковской немощью.
  
   - Слышь, сосед? - назойливо продолжает голос, и в его нотках звучит насмешка. - Язык проглотил?
   Но он по-прежнему молчит, чувствуя, как в пугливой душе вскипает буря.
   В уме - тарабарщина, броуновское движение.
   Так-так-так, что-то надо делать, главное - не быть тюфяком, надо быть твердым, самоуверенным, решительным, что бы ни случилось, - он чуть не произносит это вслух.
   Так и не придумав, что сказать, профессор поднимает лицо и прокашливается.
   Заплывшие глаза медленно двигаются в поисках обидчика.
  
   О, как омерзительно!.. Он отводит сконфуженный взгляд в сторону.
   Худощавый парень, которому принадлежит голос, сидит в эту минуту на том самом алюминиевом бидоне.
   Это юноша некрасивой наружности, с вытянутым лицом, покрытым кровянистыми прыщами, и с подбитым глазом. От напряжения на лбу выступают капельки пота. Брюки, смявшись в гармошку, обвиваются кольцом вокруг щиколоток.
   Матерый лежит на нарах, уткнувшись носом в стену, ни на кого не обращая внимания. Третий сокамерник, невысокий смуглый человек с выразительными бровями, приподнятыми над дужками очков, сидит напротив, буквально в метре от профессора и в упор его разглядывает.
   - Ну, как? Вам уже легче? - у смуглого южный акцент.
   Юрий Викторович издает тяжкий вздох, пожимая плечами. Пытается в ответ усмехнуться, но губы превращаются в камень. Легче пробить в толстой бетонной стене дыру, чем изобразить улыбку. Такое ощущение, словно в уголки рта впрыснули дозу сильного анестетика.
  
   - Да возьми себя в руки, папаша! - орет прыщавый.
   Ты - доктор биологии, - говорит внутренний голос, - и все физиологическое нормально, если его воспринимать с точки зрения науки. Здесь, в камере, отправление телесных функций каким-нибудь другим образом просто не представляется возможным...
  
   Но поведение парня крайне унижает, загоняет в тупик. Разве не нарочно хам привлекает к себе общее внимание, чтобы посильнее досадить несчастному старику? Своим бесцеремонным поведением он наносит по истерзанной, бессильно распластанной душе окончательный удар...
   Профессор чувствует в голове нарастающий гул. Это шумит ярость, смешанная с ужасом. Как оградить себя от всего этого? Хочется вскочить и ударить негодяя.
   Сердце колотится сильней. Переживая крайнее волнение, профессор прокручивает в голове план возможного инцидента, но не осмеливается его осуществить.
   - Что, компания не по душе? - догадывается прыщавый, вытираясь газетой.
   Профессор смотрит на него почти со слезами.
   Прыщавый оборачивается и осторожно заглядывает в бидон. На вытянутом безбровом лице появляется неудовлетворенное выражение.
   Выпрямившись, парень застегивает брюки, аккуратно накрывает бидон крышкой, проходится по камере, затем садится на свое место и, уставившись на Гридина парой маленьких розовых глаз, беззубо улыбается.
   Впрочем, смотрит он довольно миролюбиво.
   Смуглый, не поворачивая к нему лица, презрительно цедит:
   - Перестань трепаться, желторотый.
   - Че? - слегка сконфузившись, пожимает плечами прыщавый. - Спросить нельзя?
   - Через плечо, - грубо отрезает смуглый и, наклоняется к Гридину. - Его теперь наказать положено. Надо это сделать прямо сейчас! Мешать никто вам не станет, не переживайте... И не сомневайтесь, есть за что.
   Гридин согласен, но он заторможено молчит, не понимает, что именно должен сделать. Знает одно: теперь он втянут в страшную тюремную жизнь, является ее участником и составным элементом. Ярость, бушевавшая в нем минуту назад, сменяется стопором. Остывает выступивший на спине пот.
   - Разве можно обращаться к кому-либо с толчка? - удивляется южанин. - Нет, это недопустимо, это есть большое западло. Прощать такое ни в коем случае нельзя. Если вы себя считаете мужиком, батя, то должны ему ответить адекватно. Улавливаете логику?
   Прыщавый настораживается, вострит уши.
   Чувствуя себя киселеобразной массой, профессор подчеркнуто спокойно выдавливает:
   - Знаю, что вы мне хотите проверку устроить...
   Но последний слог он все же проглатывает.
   Южанин щурится и бросает снисходительно:
   - Какая там проверка, батя?! У вас на лбу все написано!.. Старый интеллигентный поц, - он хохочет, потом вдруг смягчается и добавляет. - Ладно уж, не обижайтесь. Всему свое время. Сами-то откудова?
   Гридин неуклюже расправляет плечи и старается придать голосу хоть какое-то мужество.
   - Поселок Скалистый. На южном берегу...
   Лицо южанина делается светлей.
   - Опа! А мне это место очень хорошо известно! Я и сам лично там бывал! - он поворачивается к матерому. - Михалыч, представляете? - это возле самого Черного моря!
   У Гридина немного отлегает.
   - Не горюйте, земляк!.. - на одутловатом лице южанина теперь нарисована сияющая детская улыбка. - Будете нам рассказывать истории про морячек, а мы вас станем чаем поить.
   Он закатывает глаза.
   - Была у меня цыпочка одна из вашего родного местечка. Сожительница. Благодаря ей я и попал в ваш поселок. Ах, какая рыбинка! Только не вышло с ней ни черта... Дрянью оказалась. Пришлось мне ее...
   Смуглый зевает и, видимо, передумав рассказывать, как он поступил с "цыпочкой-рыбинкой", сплевывает на пол. Он ухмыляется, резко встает и, сунув руки в карманы, прохаживается между нарами.
   - Вижу, вы попали в пожар, как говорится, слезу пролили. Взяли, то есть, вас на горячем... Так? Шмоток нет... Ни мыла, ни щетки, грязный... И в карантине, вижу, не были, сразу сюда запихнули. Нате вам, воспитывайте. Значится, отсюда вывод: это ваш первый день. Надо вам, батя, кой-чего объяснить. Вы должны усвоить свод камерных правил. Но для начала представлю себя и коллег, - он кивком указывает на пожилого. - Мы местные, городские, я и Михалыч.
   Матерый арестант, которого зовут Михалыч, даже не пошевелился.
   - А этот звереныш, что к вам цепляется, он - бывший лесной житель. Зовут его Снежным Человеком!
   - Я не лесной... Я тоже местный, - пытается возмущаться прыщавый.
   Смуглый зло хохочет и тут же как зыкнет:
   - Увянь! Будешь лишнее базарить, опять побью.
   - Да ладно тебе... Чего пристал?
   На лице Снежного Человека появляется оскорбленное выражение.
   - Думаешь, ты очень крутой, да?
   Назревает конфликт. Пытаясь унять нарастающую дрожь, профессор обхватывает локти кистями рук и болезненно сутулится.
   Перед глазами встает площадка среди скал. Под ней вздымающиеся волны. И кровь на камнях.
   До ушей доносится шум ветра и далекие крики чаек.
   - Гляди, как его лихорадит! - неизвестно кому говорит южанин, и даже перестает смеяться. - Эй, батя!.. Плохой вы совсем...
   Он несколько раз хлопает Гридина по плечу, пытаясь привести его в чувства, и, сев на свое место, объявляет бодрым тоном:
   - Берегите нервы, пригодятся...
   - Ага, - брызжа слюной, подхватывает прыщавый, который не может сдержать в себе обиду, нанесенную смуглым; его явно черт тянет за язык. - Папаша! А тебя вчера здорово колбасило... Ты за ночь пять раз в штаны напрудил. Хорошо, хоть Аркаша возле тебя суетился. Скажи ему спасибо, вовремя памперс менял...
   Глаза смуглого вспыхивают желтоватым огнем.
   - А не зарывайся! Я предупреждал тебя, Снежный Человек, будешь борзеть, физику разукрашу!
   - И не зарываюсь!
   - Цыц, я сказал!
   Нарастающий грохот.
   - Чего я такого?..
   Где-то рушатся скалы.
   - Слышь? А ты сам... не того... не ершил бы! Выдаешь себя за блатного!
   Снежный Человек становится маленьким-маленьким. Он усмехается как-то виновато и тут же хмурится. Видно, что он уже сильно жалеет о сказанном.
   Но механизм запущен. Что-то приключается с реальностью.
   - На что это ты намекаешь?! - Аркаша снимает и откладывает в сторону очки.
   Виски профессору сдавливает боль и, подержав немного, начинает отпускать. Вместе с этим пространство искривляется. Возникает ощущение, что однажды это с ним уже происходило.
   Как тогда, на рынке, вспоминает профессор.
   Слышатся крики.
   Тончайшие нервные волокна, переплетясь, соединяют его с внезапно обезумевшими сокамерниками.
   Убью!.. - раздается где-то внутри голос. Он принадлежит смуглому.
   Хищный зверь изготовился, мышцы напряжены, сейчас будет прыжок. С клыков каплет кровавая слюна.
   Юрий Викторович тяжко вздыхает, в груди у него что-то обрывается, и конец вздоха выходит, как всхлип...
   - Канай сюда! - рычит зверь, наступая на жертву.
   Гридин испуганно дергается, думая, что слова эти обращены к нему...
   Поднимает голову. Лица сокамерников сморщиваются, видоизменяются, начинают покрываться струпьями. Глаза вылезают из орбит, растягиваются рты, превращаясь в громадные пасти, скалящиеся в дьявольских улыбках.
   Аркаша посреди камеры, он с ног до головы покрыт рыжей шерстью. Кончики шерстинок пылают огнем. Три быстрых хлопка - в ладоши - правой по бедру - левой по пузу - и лихой выкрик:
   - Ша!..
   Затравленные глаза жертвы проваливаются, и на их месте остаются впадины.
   Профессор переводит взгляд на матерого. Тот по-прежнему неподвижно лежит на нарах, из-под пиджака у него вылез и извивается змеей узкий, серый, похожий на мышиный, хвост.
   - Это нематериальные объекты! - догадывается шепотом Юрий Викторович.
   И свет меркнет ...
  
   - Ты мне нос сломал!.. - стонет Снежный Человек где-то в полумраке.

* * *

  
  
   Профессор протер глаза.
   Атмосфера в камере изменилась, словно по грязному зеркалу пошли трещины.
   Снежный Человек лежал на полу. Из носа у него капала кровь, и он ее размазывал по щекам.
   - Заткнись, червь! - устало прицыкнул смуглый.
   Опять странное ощущение звериной злобы, преследовавшее профессора всю минувшую ночь. Оно было вчера - там, среди скал. Впервые это чувство возникло во время той серии экспериментов.
   Границы, отделяющие реальность от мира злых духов вновь нарушены.
   Все переживается как-то особенно остро, словно души обоих - ударившего и побитого - кричат ему наперебой о своих эмоциях: первая - о ненависти, вторая - об обиде.
   Это не голоса, а скорее, ужасающее вытье двух псов, от которого хочется спрятаться. Даже здесь, в тюремной камере, оно кажетсяь настолько жутким, что кровь в жилах останавливается.
   Схожу с ума, сказал себе профессор.
  
   - Угомонись, Аркадий, - не поднимая головы, проговорил матерый.
   Смуглый не желал угомониться. Он на всякий случай несколько раз саданул ботинком дрыгающееся тело Снежного Человека. Затем плюнул на него и только после этого вернулся на свое место.
   Гридин опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом со смуглым.
   Прыщавый полежал еще некоторое время на полу и затем, кряхтя, стал подниматься.
   - Что я тебе сделал плохого?.. - заныл он.
   На несколько минут в камере воцарилось молчание. Только Снежный Человек изредка пошмыгивал носом.
   Смуглый поманил профессора пальцем, приглашая к разговору.
   - Если есть лавэ, можем в карты сыграть, а?
   Он потер пальцами. Говорил он совершенно спокойным тоном, как будто ничего не произошло.
   - Что?.. - профессор не понимал. - Деньги, что ли?
   - Ну да, тики-мити!
   Откуда у арестанта могут быть деньги? Когда его обыскивали, то забрали даже шнурки от ботинок.
   Не дожидаясь ответа, смуглый обернулся к прыщавому и пригрозил ему пальцем. Гридин заметил, что у парня от удара деформирована переносица. Кровотечение не унималось, и Снежный Человек пытался остановить его с помощью какой-то грязной тряпки. При виде крови по телу профессора снова пробежала дрожь, к горлу подступила тошнота.
   - Ничего, - сказал смуглый, - втянешься. Главное - соблюдайте режим, это хорошо и полезно. Сейчас дубаческий зайдет, дневальный, то бишь. Сделает перекличку, пересчитает нас. После переклички приборка. А потом принесут пайку. Есть хотите?
   Юрий Викторович промолчал. Ему стало горестно, в груди шевелились спазмы. Он отвернулся.
   Смуглый переключился на прыщавого: он успевал всюду.
   - Чего бебики вылупил, скотина? - рявкнул он, присовокупляя к вопросу циничные ругательства.
   - Да не смотрю я на тебя... - пробормотал прыщавый.
   - Хохоталку прикрой, пока зубы целые.
   - Да чего ты на меня вызверился?! - прогнусавил прыщавый в тряпочку. Профессору показалось, что это был старый носок.
   - К бане готовься! - проникновенным тоном произнес смуглый и подмигнул профессору. - Скоро его переделают в дамочку. На днях он познакомится со своими будущими воспитателями.
   - Прямо в цвет!.. - проговорил, не поворачиваясь, матерый, у которого уже не было хвоста, и засмеялся в стену, но тут же захлебнулся в страшном кашле.
   - Оставьте меня в покое!.. - тихо простонал прыщавый.
   Но смуглый от него уже отвернулся. Протянув руку Гридину, он заговорил:
   - Теперь давайте ближе. Я - Аркаша Алиевич! Фамилия - Триандифилиди. Греческая фамилия. Вы слыхали когда-нибудь такое прозвище - Грек?
   Профессор пожал плечами.
   - Не слыхали? - Аркаша недоверчиво посверлил профессора глазами. - Плохо, что вы такой необразованный.
   Потерев кулак, стал объяснять:
   - Грек - это мой родственник. Нас с ним не надо путать. Понимаете, я не просто Грек, я Аркаша-Грек, а он просто Грек... Но, вообще-то, и он, скажу тебе честно, не просто Грек. Он человек, очень популярный в определенных кругах... Мировая знаменитость, криминальный авторитет... Да только он не здесь живет, а в другом городе.
   Он минуту помолчал, затем спросил:
   - Вы что, не верите мне?
   Гридин сгорбился.
   - Так оно и есть, - продолжал Аркаша. - Скоро родственник мой должен ко мне приехать. Помогать мне будет. Там, за колючкой, много у меня осталось корешей, понимаете?..
   Его лицо приняло выражение стреляного воробья.
   - Ну а вас как зовут, батя?
   Профессор прокашлялся.
   - Юрий Викторович...
   - А-а, стало быть, Викторыч, - небрежно бросил Аркаша. - Ну что, будем на "ты"? Кликуха есть?
   У профессора кликухи не было.
   В углу опять застонал Снежный Человек. Аркаша наклонился к профессору и шепнул:
   - Баклан чертов... На свободе очень плохую вещь сделал... И что же? Теперь вместо того, чтоб молиться и вину свою искупать, он вконец обнаглел, как сам видишь... Но скоро его за это покарают жестоко.
   Профессор не понимал.
   - Кстати... - у Аркаши сузились зрачки. - Я за тебя не заступался, понял? Тут каждый за себя - и никакого благородства. Это я тебе на будущее объясняю, чтоб наученным был...
   - А что сделал Снежный Человек? - безучастно спросил профессор.
   - Он-то?..
   Аркаша-Грек не успел договорить. В эту минуту загремел тяжелый засов, и дверь в камеру отворилась.
   Вошел тюремщик, молодой парень с круглым, как калач, лицом.
   Выражение глаз его было равнодушным.
   Он взглянул на висевшую на стене дощечку, куда был вставлен листок бумаги со списком фамилий подследственных, затем окинул взглядом камеру, на какое-то мгновение задержался на новеньком. После этого, не проронив ни слова, вышел.
  
  

РАЗГОВОР СО ЗМЕЯМИ

  
   Во имя Сатаны, повелителя земли, царя мира сего, я призываю силы тьмы поделиться своей адской мощью со мной!..
   Откройте шире врата ада и выйдите из пропасти, дабы приветствовать меня как вашего брата и друга!..
   Дайте мне милости, о которой прошу!..
   Шемхамфораш!.. Шемхамфораш!.. Шемхамфораш!..
   Предстань предо мной, о, великое отродье бездны и яви свое присутствие!..
   Все мысли устремляю я на раскаленный шпиль. Он светится вожделением, присущим мгновениям его увеличения, и страстно вырастает в своем набухании!..
   Шемхамфораш!.. Шемхамфораш!.. Шемхамфораш!..
  
   Как неотвязно и тяжело звучит в голове демонический голос. Он то бьет молотком, то обрушивается камнепадом, то изводит душу жуткими гортанными стонами. Голос животного, наделенного сознанием человека. Раболепная мольба в нем перекликается с отчаянным ревом.
   Голос взывает и заклинает, он вопит нескончаемую молитву, и вместе с ним наваливается страх - черный и вязкий.
  
   О, Шемхамфораш!..
   Имя твое я взял как часть себя!..
   Я живу подобно зверям в поле, радуясь плотской жизни!..
   Я благоволю справедливость и проклинаю гниль!..
   Всеми богами бездны я заклинаю все, о чем испрашиваю, произойти!..
   Выйдите же и отзовитесь на ваши имена, сделав явью мои желания!
  
   Вместе со страхом приходит темнота. Боль, разрывающая тело снизу, заполняет эту темноту, пульсируя в ней.
   Боль - это то, во что постепенно превращается ее душа.
   Боль нужна, чтоб питать пламя, которое горит повсюду и которое она теперь не видит, только чувствует все более истончающейся оболочкой своей души.
   Сама она, изливаясь в боль, слабеет, отдавая силы какому-то бездушному и властному существу, которого нет рядом; но все же она знает: скоро оно придет.
   И словно тяжелые приближающиеся шаги, звучат незнакомые и ужасные имена...
  
   Абаддон!..
   Ахриман!..
   Асмодей!..
   Валаам!..
   Вельзевул!..
   Бафомет!..
   Багерит!..
  
   ...А потом - целая вечность ожидания...
  
   Я - большая каменная гора.
  
   Придя в себя, Алина долго не могла понять, где она находится и сколько сейчас времени.
   Мимо все еще проносились обрывки пламени. Неясные пятна, полосы, мазки, в которых пространство странным образом преломлялось, мерцали, вспыхивали, сменяя друг друга во внезапно расширившемся поле ее зрения.
   Наконец, она узнала место. Это была площадка, примыкающая к заброшенной трансформаторной будке, со всех сторон обросшая кустарником.
   Алина сидела на корточках, облокотившись о кирпичную стену. Сумка валялась неподалеку. Было холодно, и по телу прокатывалась мелкая дрожь.
   Ее волокли от ивы до площадки, но она этого не помнит.
   Щеки горели от пощечин: ей с детства хорошо было знакомо их ощущение. Значит, ее били.
   Она провела рукой по лицу и посмотрела на ладонь. Крови не было. Девочка проверила языком зубы. Слава богу, они тоже целы.
   Алина обхватила руками колени, сжалась, пытаясь согреться.
   Большая каменная гора...
   Нет, не помогает.
   Она почувствовала приступ тошноты.
   В голову полезли расплывчатые образы.
   Только что с ней произошло нечто особенно нехорошее. Взорвав границы ее мира, в жизнь вторглась Тварь, которую она знала и боялась с детства. Она помнит ее почти с самого рождения.
   Тварь всегда приходила в ее детские кошмары во время болезни. Она хорошо чувствовала моменты, когда девочке становилось плохо.
   Она была совсем близко в те минуты, когда мать, страдая от тяжкого похмелья и горя не сложившейся жизни, в жестоком безумии сгоняла на девочке свое зло.
   Она, облачившись в Богиню Боли, приходила в этот мир, пригубить глоток свежей силы. Кажется, в тот последний раз впервые к страху примешалось какое-то новое чувство. В нем были смешаны воедино необходимость и безысходность.
   Странно, куда уходит время?.. Ведь оно существует на самом деле, а все, что существует, либо остается навечно, либо превращается во что-то другое.
   Алина не раз бывала в прошлом. И не находила там времени. А вот в будущее она заглядывать не умела.
   Алина закрыла глаза и увидела удивительных змей.
   Вдруг девочка заговорила с ними, не понимая, ее ли это голос и мысли или чьи-то чужие.
  
   - Эй вы, создания, - говорила Алина змеям, - знаете, кто вы такие?.. Я знаю. И потому не боюсь вас. Вы, как и я, тайные дети противоречий, порочные случайности, отражения абсурда, которых нет в свитке Жизни... Любая ошибка и любой обман становятся причинами вашего рождения...
   Алина сама удивилась сказанному, но продолжала говорить:
   - Скоро наступит новое время... И тогда одна лишь память станет вашим печальным убежищем. Долго будет суждено вам оставаться неподвижными, ослепшими и лишенными сознания.
  
   Хоть и не совсем произнесенные слова были понятны ей, Алина продолжала речь, без страха наступая на змей.
   Ей вдруг показалось, что сейчас она видит будущее. А может, времени совсем уже нет, и она смотрит в настоящее?
   Кто эти змеи? Почему они на нее уставились своими красными светящимися глазами? Кажется, все-таки, они не верят ни единому ее слову.
   Она знает наверняка: эти змеи всегда рядом. Их обязательно надо побороть. Ведь они ждут, когда ты ослабнешь, чтобы наброситься и жалить. Они словно подстерегают человеческие души, и люди - их пища.
   Неожиданно ей все стало ясно. Она видит будущее этих змей, которое заложено здесь, в настоящем. Значит, она должна произнести какое-то пророчество.
   А может быть, заклинание.
  
   - Вы уснете, несчастные недуги прошлого, и будете спать, ожидая минуты нового искушения!.. В сокровенной глубине своего сердца вас сохранит Мир-мама. Там вы будете до тех пор, пока не наступит час начала следующей эпохи, - ведь когда-нибудь разум Великого Народа состарится и не сможет больше соблюдать постоянство... Но даже и в Золотой Век, благодаря влиянию звезд, иногда вы сможете разделять человеческие сны. Но в эти минуты ваши смутные образы покажутся всего лишь мимолетными наваждениями, ведь вы будете надолго лишены своей силы. Вы опять вернетесь в зачаточное состояние, на самый низший уровень своего развития.
   Усните, темные герои прошлых эпох! Ваша ночь будет длинна. Усните, призрачные тени, хранящие зыбкий дух отрицания!
  
   Она по-разному объясняла себе, куда уходит время.
   Иногда ей казалось, что оно просто стоит на месте.
   Но чаще всего время представляло собой подвижную субстанцию.
   Время - как живая книга, в которой хранятся признаки вещей, все краски мира. Таким его чувствовала Алина. То, что происходит в поле ее зрения, может быть легко изменено. Временем можно думать, точно так же, как умом. А значит, думать можно и миром, который тебя окружает. И время, которое было книгой, уходило в наступающий миг, и поэтому там его всегда становилось больше, чем секунду назад.
   Выходит, время имеет способность накапливаться!..
   Порой время представлялось ей силой, питающей все существующее - людей, дома, небо, звезды. Эта сила была живой, мудрой и терпеливой. Она заботилась о мире и уходила в него, как вода уходит в корни деревьев.
  
   ...Алина стала осматриваться. Какое унылое место - эта площадка возле трансформаторной будки. А дальше, за кустами - еще хуже. Там начинается страшный, враждебный мир.
   Что только что с ней было? Наверняка, пригрезилось ей...
   Алина вцепилась пальцами себе в волосы и стала их тянуть. Сжав зубы, она издала тихий, сдержанный стон. И почти сразу затихла.
   Что делать дальше? Что делают в таких случаях люди?
   Почему сегодня ей так больно? Почему она не может почувствовать себя, как всегда, огромной, каменной, неподвижной?
   Алина встала, и тотчас вскрикнула, испытав боль. Согнувшись и держась руками за живот, она медленно обошла площадку по кругу, пытаясь укротить страдание.
   Есть ли на этой планете хоть один-единственный человек, который сможет ее любить и понимать?
   Алина вспомнила о Юрке, и ей стало нестерпимо горько и одиноко... Никакой он не странник! Если бы он был странником, разве он допустил бы, чтобы с ней все это произошло?.. Она не смогла измениться, стать такой, как все, и быть среди всех. Теперь она навсегда останется изгоем.
   Она с сожалением и отчаянием подумала о том, что только в последнее время, буквально в последние дни, все как-то стало налаживаться. Напрасно она радовалась...
  
   Ладно. Надо в школу.
   Она подобрала сумку и проверила ее содержимое. В ней было все, что она положила, кроме яблока.
   Алина заплакала.
   Вначале тихонько, потом сильнее. И, наконец, плач перешел в рыдания.
  

* * *

   Опять забытье.
   Сколько времени прошло на этот раз?
   Алина осмотрела себя. Коленки были вымазаны, и она принялась отряхивать их. При этом обнаружила на колготках огромную дыру...
   Ей захотелось к папе на дачу.
   Папа представлялся большим, как самая большая гора на свете. А на даче, должно быть, самое уютное на земле место.
   Как она вообще могла забыть о том, что в этом коварном мире есть такой уголок, где можно чувствовать себя в безопасности?
   Алина закрыла глаза и снова увидела удивительных змей.
   Она смотрела на них вначале сердито, а потом во взгляде ее появилась нежность.
   И как-то сама по себе она снова почувствовала себя сильной.
  
   - Не бойтесь, создания, - сказала девочка. - Пройдет и золотой век - время вашего сна. Наступит час, когда ваша сущность вызреет в плод, и Мир-мама не сможет больше вынашивать его, и тогда наступит минута возрождения, и вы взойдете новой зарей и станете ее любимым детенышем.
   И вам будет дана власть над человечеством после того, как оно сделает последний шаг в своей эпохе, и тогда настанет ваша эпоха.
   В эту минуту Мир-мама скроет свой лик, ведь он станет ослепляющим и смертоносным, и ничто не сможет вынести его вида. Тогда воцарятся сумерки для всего живого, и все живое причастится тьмы.
  
   То, что Алина говорила, понимали и она, и змеи. Змеям, судя по всему, было приятно это слушать. Они улыбались своими черными двузубыми пастями. Их глаза были затуманены и уже не светились таким жутким красным огнем.
   Змеи потеряли бдительность.
   И тогда Алина бросилась вперед, прямо сквозь шевелящуюся змеиную массу.
  
  

УЗНИК, ВОСПОМИНАНИЯ

  
   Аркаша-Грек по-прежнему сидел напротив Гридина, и рассматривал его, хитро прищурившись.
   Он и так, и сяк норовил выудить у профессора какие-то сведения, стараясь при этом не потерять статус авторитета. Юрий Викторович это почувствовал мимоходом по интонации, с какой южанин его допытывал. В голове промелькнуло смутное представление о камерных осведомителях...
   После того, как улеглись страсти вокруг инцидента между Аркашей и Снежным Человеком, профессору стало ясно, что его трогать пока не собираются. Действительность отодвинулась в сторону, и Гридин смотрел на нее словно через замаранное стекло.
   - Братишка, тебе лет уже немало...- говорил Аркаша-Грек. - Дома на пенсии не первый год. На хрена тебе все эти приключения сдались?
   Профессор отрешенно пожимал плечами. Ему была нестерпима мысль, что он занимает какую-то часть пространства в камере. Как отвязаться от этой закономерности? Он мог встать и идти, идти сквозь стены. Понимание было так просто, ясно и очевидно. Почему же он этого не делает?
   Аркаша протянул руку и панибратски, даже немного болезненно, хлопнул профессора по колену.
   - Здорово ты вляпался, Викторыч. Вот тебе совет: молчи, не болтай лишнего. Тебя спрашивают, а ты ни гугу. Требуй адвоката. Имей в виду, тебя будут на понт брать. Говори: не помню. Сам себя, главное, не вали. Понял? Надо вывертываться... Если ты нормальный фраер, я тебя научу, как вести себя со следаком.
   - Мне все равно, - Гридин с трудом поборол волну отчаяния.
   Аркаша ухмыльнулся, неудовлетворенно вздохнул. А затем посмотрел на профессора с деланным сочувствием.
   - Где же ты вчера так набрался? - как бы невзначай спросил Аркаша. - Когда тебя в камеру завели, то еле на ногах стоял. Грязный весь... Хорошо, видать, легавые тебя отделали...
   - Я почти ничего не помню, - сказал профессор и стал машинально счищать рукой с брюк засохшую грязь. Ему не хотелось отвечать на вопросоы Аркаши.
   - А почему кулаки разбиты? Сопротивлялся?
   Гридин опять пожал плечами.
   - Помнишь хоть, как обвинительный акт читали? - участливо спросил Аркаша.
   Профессор отрицательно покачал головой.
   Аркаша понизил голос:
   - Грохнул кого-то ты, вот что я тебе скажу. Иначе бы тебя в спецкамеру не кинули, - он перескочил на профессорские нары, сел на самый край и, наклонившись, приблизил к Гридину свое лицо.
   - Ну, давай, колись, - шепотом проговорил он. - Только чтоб соседи не слышали.
   Неожиданно профессор посмотрел на соседа с яростью.
   - Я убил троих людей... - сказал он.
  
  

* * *

   Аркаша объяснил Гридину свод основных камерных правил.
   В этих четырех стенах находятся исключительно первоходчики. Это не простая камера, а спецкамера. Все сидящие совершили тяжкие преступления, и поэтому их не переведут в общую камеру, а будут содержать тут, почти как криминальную элиту, и, возможно, в этом составе им придется "чалиться" довольно-таки неопределенное время. Смотря как у кого дело повернется. А расклад разный бывает: следак всегда может "поганку замутить".
   Самое незавидное положение у Снежного Человека. Он поймался на "вскрытии лохматого сейфа", другими словами, на изнасиловании, в результате которого наступила смерть жертвы. Правда, Снежный Человек свою вину отрицает. Жизнь покажет, говорил Аркаша. Он был уверен, что Снежный Человек сядет по статье, и сразу попадет под пресс к тем, кто будет всегда рядом. За содеянное он должен быть покаран тем же. А это хуже вышки.
   Аркаша торжествовал, его просто знобило от предвкушения расправы над Снежным Человеком. Он был убежден в справедливости и вопиющей надобности этого. Профессор с тоской смотрел на него и не мог понять его веселья.
   Грек стращал Снежного Человека баней - местом, где первоходчики неволей сталкиваются с уголовниками-рецидивистами.
   - Скоро опустят тебя, - смачно, таинственно говорил он. - Очень скоро! Тогда ты, поймешь, что есть жизнь.
   Про себя Аркаша деловито сказал, что история его слишком сложна и туманна, что здесь ему шьют совсем другое дело, чем то, за которое попался.
   - Ублюдки хотят сделать из меня бухгалтера, - говорил Аркаша. - Не могу взять в толк, зачем им это? Взяли манеру вешать все подряд. Ну, какой я бухгалтер? Посмотри-ка на меня? Разве похож?
   - Как могли перепутать? - спрашивал Гридин.
   - А вот так! Подставила одна мразь. Ты того, Викторыч... если кто скажет тебе, что я бухгалтер - не слушай, плюнь на него.
   О матером Аркаша знал немного. Было известно, что дело связано с дорожной аварией, и Михалыч был единственным, кто в ней уцелел. А может, все было совсем по-другому...
  
   Через полчаса принесли веник, кусок линолеума (вместо совка) и швабру с тряпкой.
   - Снежный Человек! Парашу вынесешь! - небрежно сказал Аркаша-Грек.
   - Я ж вчера выносил! - прогнусавил Снежный Человек. - Сегодня не моя очередь.
   - Я сказал: вынесешь. Всегда теперь твоя...
   Снежный человек, несмотря на имя, был физически намного слабее Аркаши. Он поморщился, но все же принялся за работу.
   Когда он наклонился, у него снова из носа хлынула кровь, но все же он закончил уборку, а затем в сопровождении охранника вынес мусор и парашу.
   Бедолага, подумал профессор.
   После уборки обстановка в камере немного разрядилась.
   Гридин встал и прошелся по узкому проходу между нарами. Наткнувшись на ведро с водой, он взял кружку и напился. Затем вылил остаток воды себе на ладонь и провел ею по лицу.
   Нет, подумал он, надо бороться. Глупо будет, если он сейчас расслабится и потеряет над собой контроль. Любой подлец, вроде Аркаши-Грека, у которого на лицо отмечаются некоторые признаки шизофрении, сможет тогда им манипулировать.
   Опьянение после выпитой вчера бутылки водки еще не прошло окончательно, и это было странное опьянение. Накануне он находился в бредовом состоянии и смутно представлял, что с ним происходит. То, как его арестовали, как посадили в районный изолятор временного содержания, как затем привезли сюда, - все произошло слишком быстро, и настоящее осознание случившегося пришло лишь сегодня ночью.
   Не исключено, что это состояние вызвано возвратным воздействием мескалина.
   Из трех вчерашних смертей профессор помнил только Данькину. Его предсмертная агония и то, как внезапно побледнело лицо умирающего, всплывали в памяти выцветшей фотографией.
   Юрий Викторович помнил, как куртка на груди Даньки пропиталась кровью, - вероятно, острый нож, вонзившись в грудь, разодрал межреберный промежуток и пробил аорту, - это было мгновенное, вырванное из тьмы забытья, воспоминание. Самого убийства Гридин в памяти восстановить не мог.
  
   Что же заставило его взять в руки нож и лишить жизни своего лучшего ученика и еще двоих ребят?..
   Словно две черные кляксы чернели два провала в его памяти - до и после... А между ними - только кровь и Данькин взгляд, полный изумления и ужаса. И что-то еще. Будто чья-то тень... Может быть, призрак смерти...
   Кто же он, этот невидимый убийца?
   Очнулся профессор там же, где компания остановилась на ночлег накануне вечером, - на маленькой площадке среди скал - на их старом месте, куда они часто приходили и прежде.
   Потухший костер, остывшие тела ребят и он, лежащий в своем спальном мешке. Как он в мешок после всего этого смог забраться, да еще и молнию застегнуть?..
   Рядом валялись свернутые спальные мешки ребят, сумки, полупустая бутылка.
   Странно, но тогда он даже не испугался. Ему захотелось снова пригубить и он, поглядев еще раз на своих мертвых учеников, отхлебнул из бутылки, закутался в мешок и снова уснул.
   Кто-то, наверно, набрел на это страшное место и сообщил в милицию. Скорее всего, анонимно, ведь когда его арестовывали, никого, кроме оперативников, рядом не было.
   А что было после?.. Удары по голове, наручники... До дороги от того места полчаса ходьбы, но трудно было идти - ноги подкашивались. Он падал. Его пинали и поднимали за волосы...
   Что еще он помнит? Маленькая камера изолятора временного содержания. Какой-то допрос, пощечины. Но тогда он совсем ничего не соображал и не мог ответить ни на один из вопросов.
   Потом снимали отпечатки пальцев. Или это было позже?.. Далее - машина с решеткой. Кто-то прочитал ему обвинительный акт.
   Затем коридор, бритье головы под машинку, душ. А потом резкий запах уборной и твердые нары...
  

* * *

  
   Профессор обратил внимание на то, что у других сокамерников были матрасы. Кроме того, под нарами валялись сумки. У него не было ни матраса, ни вещей.
   Вернувшись на свое место, он сел и принялся расправлять старую болоньевую куртку, служившую ему этой ночью подушкой.
   - Эй... Как тебя там? Викторыч... У тебя курево есть? - спросил Аркаша-Грек.
   - Не курю, - сухо ответил Гридин.
   - Я тоже раньше не курил ... - Аркаша похлопал ладонями по своим тощим коленям, затем выудил из кармана пожелтевший окурок, бережно его расправил и закурил.
   Профессор почувствовал, что постепенно привыкает к новой обстановке. Неужели так быстро?
   Вслед за этим пришла мысль, что скорей всего его казнят за убийство. Он подумал об этом в первый раз. И похолодел от этой невыносимо тяжелой мысли.
   Расстрел!..
   Господи!
   Как это может быть?!
   Жизнь, состоявшая из детства и сформировавшихся в нем ценностей, мало изменившихся за время постоянной долголетней работы, оборвется внезапно.
   Нет. Не верь! Это не правда! Мне только шестьдесят четыре года, и я очень хочу жить!..
   По всему существу разнесся безмолвный вопль.
  
   - Эй, Викторович, а что случилось с твоим корешком?
   Аркаша вновь сидел на его нарах, пуская облака густого, едкого дыма. Дым завивался спиралями и медленно возносился к потолку, где зависал почти неподвижной стратосферой.
   Какой он назойливый, этот Грек.
   - Вчера во сне ты все время базарил про какого-то друга. Как заладил: что с тобой?.. что с тобой?..
   Гридин минуту молчал, затем проговорил:
   - Кажется, я его заколол ножом.
   Он наморщил лоб, словно пытаясь пробудить воспоминания.
   - Лишнего накатил, что ли?.. - неожиданно равнодушным тоном спросил Аркаша.
   Он курил, закинув ногу на ногу, и мечтательно глядел в потолок - так, словно сидел где-нибудь в городском парке под открытым лазурным небом, а вовсе не на нарах.
   - Это был не я, - сказал профессор. - Там был кто-то еще.
  
  

* * *

  
   В больших глазах Даньки Фалеева всегда просвечивала грусть.
   Сам он был худым, лобастым и удивительно несчастным. Провалившись на вступительных экзаменах в университет, он устроился работать ночным сторожем в продуктовом магазине "Людмила" и ничем, кроме биологии, не интересовался.
   Даньку к профессору привели Максим с Леной, жившие по соседству. Когда юноша в первый раз вошел в кабинет Гридина, он ахнул.
   - Сколько книг!
   Профессор отметил на лице мальчика выражение подавленности, которое, видимо, было его постоянным выражением с детства и даже сказалось на формировании черт.
   - Хочешь стать сильным? - спросил Юрий Викторович.
   - Насколько сильным?
   - Зависит от тебя.
   С того времени все свои свободные минуты Данька проводил в лаборатории Гридина, которая находилась на территории его маленькой виллы под названием Трелина.
   Вернее и исполнительнее этого мальчика у профессора, с тех пор, как он покинул кафедру, никого не было.
   Словно неотступная тень, Даниил Фалеев бродил повсюду за Юрием Викторовичем и был его постоянным спутником, пока это спутничество не переросло в привязанность.
   Хотя Данька и имел родителей, да еще и двух старших сестер, с семьей его мало что связывало. Отец безбожно пил, бывало, даже допивался до белой горячки.
   Как-то раз, вернувшись домой после очередной попойки, отец застал мальчика в ванной за порочным занятием и жестоко его избил.
   Случилось это в восьмом классе.
   С тех пор у Даньки начался тик. Голова его периодически подрагивала, как у маленького старичка.
   Особенно заметно это было в минуты волнения...
   Данька был первым и единственным другом профессора. За шестьдесят четыре года у профессора кроме Даньки не было больше друга и не было человека, которого он так же сильно любил.
  
   Сколько времени они были рядом!
   Вместе до ночи засиживались в лаборатории, проводя бесконечные опыты и ремонтируя постоянно ломающееся оборудование, отдавая все силы делу, которое называли "нашим".
   Вместе ловили больших красных крабов и драли на камнях пузатых мидий, а потом, положив добычу на мятую жестянку, запекали ее над костром. И крохотные перламутровые жемчужинки, хранившиеся в мидиях, были предметом их соревнования - кто больше соберет их, не раскусив.
   Но вечно голодный Данька ел жадно, и жемчужинки щелкали на зубах, превращаясь в песок.
   Потом, насытившись, они взбирались на скалы и сидели там до заката, говоря о деле, которое называли "нашим", любуясь белыми барашками, ползущими по морю...
  
  

* * *

   Часов в восемь принесли пайку. Каждый получил полбуханки серого хлеба, разрезанного вдоль. Немного погодя подали завтрак.
   Только теперь Михалыч вылез из своей берлоги, и профессор смог рассмотреть его лицо, покрытое сетью мелких морщинок.
   У Михалыча был огромный, раздвоенный, как копыто, нос, бесцветные мешковатые глаза и редкие брови. Он встал и молча подошел к двери, возле которой стоял тюремный верзила с ведром.
   По пути он успел похлопать Снежного Человека по плечу и утешительно подмигнуть ему обоими глазами. Снежный Человек всхлипнул.
   Ведро с супом в руках верзилы походило на детское игрушечное ведерко. Суп по-местному назывался исинди.
   Взяв миски, арестанты расселись по своим нарам.
   - Как всегда! Ведро воды и ничего туды, - проворчал Аркаша-Грек.
   Гридин слыхал о тюремной баланде и раньше. Сейчас с трудом верилось, что с этого момента пища будет всегда такой.
   Густая слизистая жижа с серыми комками и кусочками чего-то твердого, похожего на сырой картофель, все с запахом помоев - таким было содержимое миски.
   Он не смог проглотить ни единой ложки и принялся жевать хлеб.
   - Да ты че! - презрительно бросил Михалыч. - Бери весло и шатай! Живо! Не будешь жрать, мышепцы похудеют, ходить не сможешь. Тут туберкулез на каждом шагу.
   К вечеру профессор узнал, что исинди, который приносили на завтрак и на обед, довольно сносен по сравнению с клейстером, подаваемым на ужин.
   Этот клейстер, в котором отсутствовала соль, если быстро не съесть горячим, остывая, превращался в настоящий несъедобный клей.
   Привыкну, сказал себе Гридин.
  
  

ГОЛОС

  
   ...Истерзанный страданиями минувшей ночи, профессор начал погружаться в какую-то топкую хлябь.
   Вокруг сновало великое множество мелких тварей, не имеющих названий.
   Откуда-то издалека прилетели слова: "Имя ему - легион".
   Кишащее пространство было до зуда суетливо. Казалось, все до единой твари, стараясь перекричать друг друга, с невероятной скоростью выговаривают одну и ту же невнятную фразу.
   Скорость этого исступленного суесловия постоянно увеличивалась, и вот уже невозможно было вынести нарастающий шум. Вот-вот раздастся взрыв - и голова разлетится на тысячи мелких осколков.
   Надо бежать, искать выход.
   Может быть, он сходил с ума, но все яснее чувствовалось, что где-то близко ждет его спасение.
   Позови меня, мой ангел?
  
   Он проваливается в забытье...
  
   ...Дороги бесконечны... Они тянутся, переплетаются, соединяются и вновь расходятся. Они пролегают через высочайшие вершины и сквозь самые глубокие ущелья.
   Пересекая пространства и времена, они бегут в будущее, к далеким горизонтам, туда, где зарождается свет.
   Но он знает, что вскоре они сольются в единый путь - такова воля звезд и веление новой эпохи, о которой он мечтал всю жизнь...
  
   Профессор открыл глаза.
   Какой странный сон. Какая предельная ясность.
   Минуту назад он был спокоен. Он просто был цельным и завершенным. Если ты цельный и завершенный, ты всегда знаешь, где начало и где конец.
   А теперь он разделен на фрагменты...
   И он опять не представляет, что делать.
  
   ...Профессор лежал, глядя в потолок, который был нижней поверхностью нар второго этажа.
   Вдруг раздался голос:
   - Юра!.. Где ты?!
   Голос был совсем еще детский.
   - Юра!
   Голос звал отчаянно. Он был до такой степени реальным, что профессор сел и начал осматриваться.
   Он заглянул под нары, встал, походил и, не найдя ничего, опять лег. И долго так лежал, с бьющимся сердцем, и не мог уснуть...
  

* * *

  
   На следующий день часов в одиннадцать Аркадия вызвали на допрос. Он положил свои вещи на середину матраса, свернул все в рулон, сказал "Аривидерчи!" и вышел.
   - Да пошел ты... - процедил Снежный Человек, когда шаги в коридоре затихли.
   Минут пятнадцать царило молчание.
   Наконец, Снежный Человек, кряхтя, выбрался из своего угла, подсел к Гридину и смущенно положил руку ему на плечо. И тут же убрал.
   - Это самое, папаша... Не обижайся, а!
   Профессор улыбнулся.
   - О чем ты?
   Снежный Человек еще больше смутился.
   - Честное слово, я не со зла... Глупо получилось. Это я... не специально.
   Он замолчал и принялся чесать затылок.
   - Да брось... - задумчиво сказал Гридин. - Я забыл уже.
   Снежный Человек оживился.
   - Ладно, папаша... Слушай тогда. Мне ведь выговориться надо. Чувствую, каюк скоро. Ты, Викторович, очень умный мужик, полагаю. Вроде как ученый и все такое. А я хотел тебя пожурить тебя за то, что так сильно раскис. Хотя и самого меня за это же костерить надо. Но я другое дело, у меня впереди... Ночь. Хоть и не верю в это. Просто, я затаился... Жду. Сам-то знаю, что прав. Что не виновен ни в чем. Он, козел этот чокнутый, чморить меня старается. Ничего, ничего, я пока потерплю. Мне хуже было. Меня на допросе однажды... Ладно, не стану говорить.
   Он тяжело и часто задышал и вдруг и вовсе захрипел, сжал изо всех сил кулаки. Лицо его стало красным и на миг исполнилось такого страдания, что профессор испугался.
   - Ты что это? - Гридин взял его за руку, но Снежный Человек ее сразу выдернул, стал растирать глаза.
   Вокруг глаз до сих пор виднелись фиолетовые круги, которые возникли на следующий день после того, как Аркаша сломал ему нос.
   Растерев глаза, Снежный Человек с шумом вдохнул воздух и сбивчиво продолжал.
   - Послушай. Я только один-единственный раз расскажу тебе и все. Мне легче станет. Она... девчонка, которую пришили... из-за которой я здесь... Надя... была моя... Да не была, верней, а я хотел, чтоб была. Нравилась мне сильно. Ну, по-настоящему. Жила по соседству с одним моим знакомым, давно приметил ее. Сам не знаю, как, но такое на меня нашло, что ни есть, ни спать не могу, всюду за ней стал следить, а подойти и признаться не могу. Когда где-нибудь встречал неожиданно, сразу точно язык проглатывал. Я и так не больно уж мастер слова говорить. Пять раз пытался приблизиться. Ну не могу заговорить - и все. Хоть убей!
   Снежный Человек настороженно пригляделся к профессору: слушает ли? Профессор внимательно слушал.
   - Тут он и свалился, как снег на голову, - быстро продолжал Снежный Человек. - Один мужик, другой мой знакомый, - его посадили, когда я еще в средних классах учился. Так вот. Он только месяц, как на свободу откинулся, вернулся к родителям... Предложил помочь. Не знаю, сам он, гад, догадался или может, кто-то сказал... Хоть, впрочем, на мне и так все написано было. Короче говоря, мужик пообещал все устроить. Ну, то есть, свести с нею, с девчонкой этой, с Надей... С тебя, говорит, ящик пива и две бутылки водки, причем водка вперед, а пиво после того, как все сделаем. А с ним еще два дружка, он их нарочно хотел взять с собой. Говорит, в шумной компании всегда веселее. Сам с ней, говорит, где попало познакомлюсь и набьюсь в гости под предлогом, что у тебя... у меня, то есть, - Снежный Человек ткнул пальцем себе в грудь, - день рождения. Как он с Надькой познакомился, не знаю, не успел узнать. Короче, мы с мужиком этим и с теми парнями пришли вечером, матери ее не было дома, она в ночную смену работает. Надя нас впустила. Еще, бедная, всего наготовила, и, знаешь, мне так понравилось, как она наготовила всего. У меня мамка так вкусно не готовит. И чем только этот выродок ее заинтересовал? Почему она нас к себе впустила?.. А как впустила, мы тут же сели и выпили. Я, только увидел ее, Надьку, сразу, дурак, на радости пить начал одну за другой. И быстро я как-то ушел. Не понимаю я сам ни хрена... В общем, дрыхнул я, пока эти гады... Они ее изнасиловали, да, когда насиловали, чтоб не кричала, лицо подушкой прикрывали. Ну и придушили насмерть. А я так и лежал в отключке... Пока мать ее с работы не вернулась. Там меня и замели, в той квартире. А парни те как сквозь землю провалились. Теперь я тут. Ну, анализы, ясно, что показали. Не мог я в этом участия принимать. А менты это знают, но только они мне вот что говорят: или выдавай тех пацанов, или подписывай признание. Но я ни то, ни другое... Что же я, дурак, против себя свидетельствовать, а других выгораживать? Тут на таких говорят: паровоз. Но и закладывать не могу я тех парней. Просто молчу.
   Он тяжело сопел, при этом его ноздри, в которых темнела запекшаяся кровь, широко раздувались.
   Его вытянутое лицо в присутствии бледного колера стены напомнило Гридину персонаж с картины Эль Греко. Все было серым и черно-белым. Присмотревшись, Гридин различил едва заметную телесность в лице парня.
   Юрий Викторович снова взял Снежного Человека за руку, встал и, чуть касаясь пола, повел парня к двери. Снежный Человек не сопротивлялся. Он шел рядом, низко опустив голову и, кажется, улыбался каким-то своим мыслям.
   Странно, но дверь была незапертой. Она поддалась легко, открылась без скрипа. За ней почему-то не оказалось коридора.
   А была там пустота.
   Профессор оттолкнулся и, увлекая с собой сообщника, и полетел...
  
   - И ты молчи... Если чего вспомнишь, смотри не болтай при этом... - голос Снежного Человека вернул профессора в камеру, парень указал на дверь, за которой пять минут назад скрылся Аркаша. - Он осведомитель.
   - Я и сам это вижу, - сказал профессор. - Туго нам с тобой придется.
   Он взглянул на Михалыча. Тот, как обычно, дремал.
  
   ...Аркаша-Грек вернулся через полчаса.
   - Шибко больно лупят!.. - с порога сказал он. - Налили, понимаешь, как богатому, по полной программе. Сволочи!
   Сев на нары, Аркаша замкнулся. Он ссутулился и старался ни на кого не смотреть своим осоловевшим взглядом.
   В камере стало тихо. Никто не разговаривал. Даже сопения Снежного Человека не было слышно.
   Когда наступали такие моменты тишины, между соседями-арестантами, которые, без сомнения, уже распределили все места в этой узкой иерархии, и каждый занял свое законное, неожиданно налаживался какой-то особый безмолвный контакт.
   Все на некоторое время становились равными перед провидением, перед совестью, перед своим горем и несвободой, и в эту минуту можно было просто взять и тяжко вздохнуть.
   А может, профессору только казалось это.
   Аркаша ссутулился, опустил голову и насупил брови. Он сидел неподвижно довольно долго.
   Неожиданно у него вырвалась отрыжка, и по всей камере разнесся острый запах чеснока и копченой колбасы...
  

* * *

  
   ...Профессор обнаружил две вещи, на которые можно поочередно переключаться - неопределенность, царящая внутри и съедающая ту часть жизненной энергии, которая высвобождалась вместе с приходившими на ум воспоминаниями, и время, висевшее неподвижно в стенах серой камеры.
   Ощущая периодически новые приливы отчаяния, он внезапно осознавал, что последние тридцать-сорок минут, предшествовавшие этому отчаянию, были чуть легче.
   Если тяжесть данного состояния воспринимается в течение времени неравномерно, думал он, значит, можно и нужно взять его под контроль. Хотя бы до определенной степени.
   Гридин опять сворачивал куртку в рулон и, подложив ее под голову, ложился на спину.
   Глядя на железную раму нар и на лампочку в потолке, он медленно и упорно тренировал волю.
   Днем он старался бодрствовать, ночью спать.
   Порою хотелось борьбы. Он желал, чтобы его поскорее вызвали на допрос.
   - Когда же допрос? - спрашивал он у соседей.
   - Да когда угодно, - отвечали ему. - Днем, ночью, утром... Тебе разве не все равно? Спи себе.
   - Бока болят уже. Нары очень твердые. Матрас не выдали.
   - Вот как попадешь на допрос, тогда и попросишь, - говорил Аркаша.
  
  

ДОПРОС

  
   - Гридин, на выход!
   На какой-то миг профессор оцепенел, но тут же почувствовав решительность, встал и, на ходу надевая куртку, быстрым шагом вышел из камеры.
   - Руки за спину, лицом к стене! - бесстрастным тоном скомандовал конвоир.
   Дверь тяжело бухнула о раму, заскрежетал ключ, и профессор ощутил толчок в спину.
   - Вперед!
   Большими спешными шагами он двинулся по коридору, такому же серому и унылому, как камера.
   Коридор имел множество переходов, все время петлял. Послушно выполняя команды идущего позади дубаческого, профессор поворачивал то вправо, то влево.
   Иногда мимо проходили угрюмые люди в форме, не обращая на них никакого внимания.
   В конце коридора в сопровождении конвоира мелькнул человек с матрасом в руках.
   Родственная душа...
   Свернули на лестницу, стали подниматься наверх. Проходя мимо окна, профессор краем глаза успел заметить кусочек тюремного двора, покрытого асфальтом.
   Поднялись этажом выше. Здесь коридор выглядел вполне цивилизованно. Стены были выкрашены зеленой краской, под ногами шуршал местами вздыбленный линолеум.
   - Стоять! - приказал конвоир. - Лицом к стене!
   Он открыл дверь и втолкнул Гридина в небольшое помещение. Войдя, профессор остановился.
   Посреди следственного кабинета стоял деревянный стол. Рядом - два стула, привинченных к полу. Оконных проемов в стенах не было.
   За столом сидел человек лет тридцати или тридцати пяти, полный, выбритый до синевы.
   Пухлое лицо обрамляла короткая стрижка. Одет он был в штатский костюм. На столе лежала раскрытая папка.
   - Подследственный Гридин, товарищ старший лейтенант!
   Лейтенант взглянул на вошедших и сказал:
   - Хорошо, Гузняков, свободен.
   Дубаческий вышел и прикрыл за собой дверь.
   Лейтенант внимательно посмотрел на профессора.
   - Садитесь, - сказал он.
   Гридин сел.
   Откинувшись на стуле, лейтенант некоторое время разглядывал подследственного, затем улыбнулся и заговорил:
   - Меня зовут Сергей Петрович. Фамилия моя Неховецкий. Я следователь прокуратуры. Веду ваше дело. Сразу замечу, дело достаточно ясное. Орудие убийства с отпечатками ваших пальцев, задержание на месте преступления, кровь на перчатках - все это есть в протоколе. Другие, кроме вас, подозреваемые у следствия отсутствуют. Выходит, все просто. Убийство совершили вы.
   Он на минуту задумался и вновь заговорил:
   - Осталось самое малое - выяснить мотив, причины, по которым вы совершили это ужасное преступление. Зная их, можно будет облегчить вашу участь. Возможно, причины таковы, что, изучив дело, суд придет к выводу как-то смягчить вам наказание. Каковы же они, эти причины?.. Разумеется, мы сами можем это выяснить. Для этого необходимо опросить всех ваших знакомых, а также знакомых убитых, провести следственный эксперимент, все проанализировать. На это уйдет, конечно же, много времени и средств, взятых из государственного бюджета.
   Он несколько приблизил лицо и продолжал:
   - Чем дольше будет тянуться расследование, тем более нервозной будет становиться следственная группа, и, соответственно, я во главе нее. Вам, Юрий Викторович, от этого, разумеется, будет только хуже. В первую очередь будете страдать именно вы. Слышите? Вы будете страдать гораздо сильнее, чем сейчас. Если следствие затянется. Но мы всегда можем договориться. Таким образом, если вы поможете нам, то мы, естественно, постараемся помочь вам. Итак. Зачем? Вы? Убили? Даниила Фалеева? Максима Грицаенко? Елену Петрову?!!
   Задав вопрос, следователь закинул ногу на ногу, и, соединив на колене руки в замке, слегка наклонил голову на бок.
   Гридин пожал плечами, опустил глаза и нахмурился.
   Сейчас следователь скажет: "Так-так! Значит, будем в молчанки играть?" Или: "Что ж! Не хотите по-хорошему, будет по-плохому".
   И позовет дубаческого.
   Начнется пытка - изнурительная, многочасовая. Его станут насиловать пистолетом, бить по голове тяжелыми книгами, душить полиэтиленовыми пакетами и так до тех пор, пока он не подпишет вымышленные показания.
   О существующих порядках он слыхал от тех, кто был знаком с родственниками очевидцев, читал в книгах или видел в кино.
   Как же ему изменить этот сценарий? Как сделать так, чтобы сухой пень со стеклянными глазами поверил ему?
   Профессору стало душно.
   В голову пришла нелепая мысль: попросить, чтобы к нему привели гипнотизера, который его усыпит и во сне попытаться восстановить забытый факт.
   Несусветная глупость! Вместо гипнотизера приведут дубаческого...
   Его начало лихорадить. Срочно надо что-то придумать!
  
   - Юра, ты?
   Голос прозвучал неожиданно. Откуда здесь ребенок?
   Профессор оглянулся. Дверь была открыта, и в ее проеме стояла худенькая белокурая девочка-подросток.
   Не это больше всего удивило профессора. Дверь и стена комнаты совершенно изменились. Дверной проем стал значительно шире, появились деревянные наличники, окрашенные белой краской. На стене были наклеены обои.
   Профессор резко повернулся к следователю, но ни следователя, сидевшего перед ним секунду назад на привинченном стуле, ни толстой папки, лежавшей на столе, нигде не было.
   Зато прямо над столом, в трех шагах от него, было расположено большое окно, а за ним разворачивался унылый равнинный пейзаж.
   Помещение, в котором находился профессор, напоминало школьную библиотеку. Слева от стола возвышались длинные стеллажи с книгами. На стенах висели горшки с цветами.
   - Юра! - вновь позвала девочка. - Выйди, пожалуйста, в коридор. Я очень тебя прошу. Мне срочно надо с тобой поговорить.
   Гридин неуверенно поднялся со стула и, поднимаясь, обнаружил, что изменилась не только окружающая обстановка. Поразительным образом изменился и он сам. Его рост стал меньше, а тело легче.
   Он взглянул на ладонь - штрихи от авторучки, заживающий порез; затем развернул руку и посмотрел на тыл кисти - заусеницы, изгрызенные ногти. Это была рука мальчика.
   Юра Гридин улыбнулся и шагнул к белокурой девочке.
  
  

Часть II

Странник

ШАМАН

   В маленькой заирской деревушке неподалеку от Яямы, на реке Чуапе, есть деревянный домик. Он стоит поодаль от других жилищ и отличается от них чуть большими размерами и необычной трапециевидной планировкой. Основание трапеции направлено на север, вход в домик обращен на юг, а окна, обрамленные пальмовыми листьями, смотрят на реку.
   Этот домик построили несколько месяцев назад люди, пришедшие с севера и называющие себя азанде, хотя внешне они совсем не похожи на представителей этого народа и язык у них совершенно другой.
   - Мы ушли от аборо мангу, - это все, что пояснили они, придя сюда.
   Миролюбивые местные жители, христиане, говорящие на смеси французского, луба и суахили и занимающиеся разведением гевея и заготовкой каучука, не стали препятствовать приходу новых людей, строительству странного домика и тому, что каждый вечер пришельцы собираются вместе и говорят на своем непонятном языке.
   Предводитель пришельцев, человек по имени Мбому, шаман, одевающий перед камланием яркий разноцветный наряд и бусы, на голову выше остальных. У него круглый, упругий живот, напоминающий большую черную маслину. Головной убор из перьев делает его еще выше.
   Вечерний церемониал состоит из пляски шамана, ударов в бубен и громких выкриков. Войдя в состояние экстаза, Мбому закрывает глаза и начинает вещать.
   Чернокожие луба, возвращаясь вечером с работы, останавливаются перед домиком пришельцев и, заслышав шум и тарабарщину, улыбаются жемчужными улыбками. Никто из них не знает и никогда не слышал необычный диалект древнего языка тви и только члены этой самой маленькой в мире секты, навсегда покинувшей родные саванны, понимают его...
  
   - Духи-аторо говорят! - исступленно надрывается шаман. - Духи-аторо говорят мне о нерожденных, о тех, кто еще спит и смеется в своих снах, - молитесь о них, как о братьях и сестрах своих, ибо скоро они станут первыми участниками Великого Праздника!
   - Великого Праздника! - вторят остальные.
   Мбому вскидывает бубен, ударяет по нему, оборачивается на пятках и снова взывает:
   - Ныне и только сейчас возлагается на нас священная миссия стать теми садовниками, которые обработают почву и взрастят большие утренние цветы, достойные чистейших стоп нового человека - большого Мбисимо!
   Мы оставили землю своих предков, и колдуны аборо мангу истоптали ее. Мы ушли из своих селений и взяли с собой только нашу правду и чистые души.
   Мы шли тайной дорогой, идущей под землей и под временем, и нас вел великий Ньяме. Мы запутали свои следы, и агиризу, злые духи, теперь нас не смогут найти.
   Добрые духи-аторо показали нам эту прекрасную землю, и вы должны выполнить свое предназначение.
   Вы чисты, среди вас нет колдунов!
   Трудитесь над собой без устали, проникайте в глубины собственной природы и очищайтесь, ведь сами мы будем этой почвой и этими цветами, и по нашим головам пройдут первые люди нового мира.
   И всякий обман, скрытый в нас, зажжется от их прикосновения.
   Любите своих детей и жен бескорыстной, свободной и открытой любовью, очищенной от всяких покушений и желаний.
   Пусть ваша любовь будет как аромат цветка, а сознание уподобится бесконечной и многоликой Вселенной.
   В ваших сумерках скрыты источники лжи, порождающие диких котов адандара. Это причины ваших несчастий...
   - Причины наших несчастий... - словно эхо, подхватывают его соплеменники и колотят себя в грудь.
   - Не бойтесь света и не оберегайте себя от разоблачений, ведь свет и разоблачения благотворны для вас - они очищают ваши души от демонов.
   Не бойтесь правды, она внесет в ваш разум ясное зрение свободы - несомненность - самое необходимое условие для утверждения порядка...
   - Порядка! Порядка! - вторят шаману члены секты.
   - Правда - в природе, которая вокруг. Найдите ее. И тогда всякая вещь сама собой займет свое истинное место, и во всем воцарится согласие.
   Молитесь же о спящих чадах, о душах нерожденных, о тех, кого духи на протяжении тысяч лет земной смуты удерживают в не проявленном состоянии, чтобы они могли воплотиться в сиянии нового века.
   Молитесь о чадах, полюбив их еще до их рождения, радуясь тому, что нам дано быть и садовником, и почвой, и цветами единовременно.
   И не льститесь в труде своем на завтрашний день, ведь труд ваш в настоящем, и избавление придет в настоящем, и всегда будет лишь настоящее...
  
   Такие речи каждый вечер на закате солнца произносит шаман по имени Мбому на странном диалекте древнего языка тви перед людьми, которые называют себя азанде...
  
  

МАМА

  
   - Наташка! Помой-ка в третьей палате! - кричит медсестра Зоя Семеновна из манипуляционного кабинета.
   Нахмуренная краснолицая женщина медленно поднимается с потертого дивана. Она расправляет на себе испачканный белый халат и собирается идти, но неожиданно тнряет равновесие и плюхается обратно, неуклюже растопырив ноги и обнажив колени. На ее лице появляется выражение испуга.
   - Где это тебя угораздило? - торжествующе спрашивает Зоя Семеновна и во всеуслышание добавляет: - Наташка наклюкалась!
   Медперсонал и пациенты терапевтического отделения, находящиеся в коридоре, посматривают на пьяную. Та машет рукой, поднимается со второй попытки и подходит к двери в туалет, рядом с которой стоит деревянная швабра.
   Взяв швабру, она направляется в сторону палаты номер три, но по пути роняет тряпку. Наклонившись за ней, Наташка вновь теряет равновесие и, стукнувшись коленками, падает на четвереньки.
   Некоторые начинают смеяться, улыбается даже полный мужчина, поступивший вчера с гипертоническим кризом и чувствующий себя очень слабым.
   Наташкино лицо становится пунцовым и еще более хмурым.
   Она с трудом поднимается и неровной походкой убирается прочь.
  
   Теперь ей все равно.
   Час назад, когда Наташка выходила в больничный парк, посидеть на скамейке со своей подругой Клавдией, инвалидкой, она еще сомневалась - уходить в запой или нет. Подруга уговаривала ее взять себя в руки, но, если уж не получится сдержаться, то первым делом идти, конечно, к ней, к Клавдии.
   После этого разговора Наташка поднялась на свой этаж, зашла в манипуляционную, слила из двух флаконов спирт в майонезную баночку и затем заперлась в своей каптерке. Там она разбавила спирт водой из крана, и у нее получилось около трехсот граммов сорокапроцентного алкоголя.
   В настоящий момент Наташке на все наплевать.
   Она хорошо знает: у нее не бывает одноразовых пьянок. Запой длится, как минимум, пять дней. И раз уж началось, то бороться с этим бесполезно. Сейчас она отправится домой, потом сходит в магазин, а оттуда бегом к Клавке.
   Завтра с утра Наташка пойдет к невропатологу Ивану Станиславовичу, возьмет больничный и - опять к подруге.
   Клавка не такая, как она, не запойная, но тоже не промах погулять, когда деньги есть. Она всегда к себе пускает Наташку и жалеет ее, и она ей верная подруга. Единственный человек, не считающий ее ничтожеством.
   В Клавкиной однокомнатной квартире уютно в любой день.
   От этих мыслей у Наташки поднялось настроение, а в теле появилась бодрость.
   Она сняла халат, переобулась, накинула куртку и, спотыкаясь на каблуках, выбежала на улицу.
   Приятный свежий воздух дунул ей в лицо...
  

* * *

   Алинки дома не оказалось. Где-то болтается.
   Наташка открыла холодильник.
   Так, помидоры в банке. Селедка, целая, от тех трех, что позавчера купила. Значит, хорошо, что раньше дочки пришла.
   Она достала помидоры и селедку, отложила два помидора на блюдце, отрезала у селедки голову и хвост, примостила их рядом с помидорами и поставила блюдце обратно в холодильник. Это ей.
   Где-то еще есть хлеб. Вот он, в шкафчике. Наташка хотела было отрезать кусочек Алинке, но передумала: а сколько там той Алинке еды нужно? Она же не корова какая-нибудь!
   Наташка стала на колени, сунула руку под стол и вытащила из дырки в линолеуме свернутую десятку.
   Теперь она чувствовала себя собранной, уверенной и спокойной. Можно было даже особенно не спешить. Клавка ведь никуда не денется.
   Наташка любила в себе это ощущение твердости и покоя, когда и время, и обстоятельства, и вся ее жизнь кажутся ей подвластными.
   Она вошла в спальню, села на кровать и закурила. Ей нравилось курить, сидя на дочкиной кровати.
   Хозяйским взглядом Наташка обвела комнату.
   Дома порядок, Алинка постаралась.
   Значит, все нормально. Можно расслабиться.
   Ночевать она сегодня уже не вернется. Почти целый месяц она была в завязке, ходила на работу и с работы, вкалывала, как могла, о дочке заботилась. Курточку вон ей купили на зиму - не хуже, чем у других.
   Теперь и ей, Наташке, хочется чего-то хорошего для себя. Отдых ей нужен. А какой у нее отдых? Да вон какой.
   Ну и что теперь? Что она, не заработала права о себе позаботиться? Кто же станет тогда о ней заботиться? Доченька, что ли? Как бы не так!
   Мысль о том, что о ней, кроме нее самой, некому позаботиться, неожиданно ее возмутила. Захотелось выпить, погоревать с подружкой.
   Надо было с кем-нибудь поделиться.
   Так. Теперь в магазин и к Клавке.
   Наташка встала. Взгляд ее упал на сложенный вчетверо листок бумаги на столе. Она взяла его и развернула.
   На листке было написано: "Что надо взять на дачу к папе". И дальше - цифра "1".
   Господи, это что же такое? - на Наташкиных глазах выступили слезы. - Совсем девка свихнулась! Куда же ее, такую дуру ненормальную?.. Хоть бы школа как-то подействовала.
   - Папа твой, дальнобойщик чертов, тю-тю... - вслух сказала она. - Укатил давным-давно. Еще до твоего рождения. Как только ожоги свои повылечивал. Он имени твоего даже не знает. И о существовании твоем не ведает. Да я и сама-то его в лицо не помню.
   Она напрягла память, пытаясь представить его лицо.
   Когда-то в юности Наташка работала в хирургии. Однажды ее совратил один обожженный водитель "КамАЗа" по фамилии Гурин. Он взял у нее взаймы денег и затем неожиданно исчез.
   Настроение начало портиться. Решив не дожидаться, пока оно испортится окончательно, Наташка схватила сверток с закуской, и пошла за бутылкой...
  
  

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

  
   ...Юра Гридин шагнул к белокурой девочке.
   Профессора не заботило то, как выглядит сейчас его физическое тело, и что оно, возможно, обвисло на стуле или свалилось на пол на глазах у изумленного следователя Неховецкого.
   Его не мучили сомнения и догадки по поводу всех этих невероятных метаморфозов. За последнее время он успел привыкнуть к подобным вещам.
   Как бы там ни было, а реальность изменилась; он шагнул сквозь пространство. Сон это или нет - неважно. И из всего, что с ним могло произойти в последнее время, это единственное действие, которое можно было теоретически назвать первым шагом к спасению.
   И еще можно заключить, что он вновь стал искателем-экспериментатором.
   Начатое им на свободе продолжается здесь, в заточении. Научный процесс движется. Теперь ему не нужны ни оборудование, ни сильнодействующие препараты.
   Глаза профессора ожили, забегали.
   Его интересовала информационная составляющая видения, посылаемого - кем-то или чем-то, исходящего - откуда-то.
   - Как тебя зовут? - улыбнувшись, спросил он и, услышав собственный голос, заключил: предположительно, мне лет тринадцать или четырнадцать, я нахожусь в теле мальчика.
   Объект "девочка" смотрел на него удивленно и немного растерянно.
   Нет сомнения в том, что каждая очередная галлюцинация, испытанная им, имеет глубокое смысловое значение и требует тщательного анализа. Надо запомнить как можно больше деталей.
   Он чувствовал: времени отпущено немного. Слабо ощущалось далекое присутствие его подлинного, тела, в которое он обязан вернуться.
   Так. Прежде всего, надо выяснить, кто эта девчушка.
   Чтобы определить ее значимость для него, он попробует воспринимать объект как настоящую, реальную девочку.
   Профессор взял ее за руку, вывел в коридор и на ходу повторил вопрос:
   - Так как тебя зовут?
   Она была худенькой, анемичной. Маленькое лицо имело неправильные черты, единственным его украшением служила трогательная беззащитность.
   Реакция девочки оказалась неожиданной.
   Она резко остановила его. Близко посаженные глаза ее расширились, в них изобразилось еще большее изумление, но в последний миг это выражение сменилось мимолетным выражением радости, которое тут же превратилось в слезы. Но она их сдержала.
   - И сам знаешь...
   Голос ее звучал так тихо, словно она провела длительное время в одиночестве.
   - Мы знакомы? - ему нравилось говорить высоким мальчишеским голосом, еще даже не начавшим ломаться.
   Белокурая девочка нахмурилась и ответила:
   - Ну, да...
   Значит, по сценарию, они, все-таки, знакомы.
   Она опустила ресницы и вновь их взметнула. Улыбнулась. Абсолютно реальная. Вот она смотрит на него с любопытством, не понимает его намерений, думает, что это какая-то игра.
   - Алина...
   Ну, наконец-то! Профессор внимательно и приветливо заглянул ей в глаза. Поймал себя на том, что смотрит с несколько преувеличенным умилением, с каким добренькие взрослые смотрят на детей - изучая, пытаясь понять, разглядеть со своей высоты и, главное, понравиться.
   Что ж, так и надо. Важно не испугать ее, ведь она может оказаться вполне разумной сущностью. Да-да, она может быть проекцией разума-матрицы на... данное поле зрения.
   Профессор начал увлекаться. Ему нисколько не мешало осознание того, что фактически он сейчас находится в кабинете следователя. Его эксперимент продолжается, и он намного важнее следствия.
   - Ты проекция, да? Красивое у тебя имя. А меня зовут Юрий Ви... Впрочем, лучше Юра.
   Ведь правда, так он будет вполне соответствовать той форме, которую приняла его душа... где? В астрале? На ментальном плане? Теперь весь этот эзотерический сленг для него не пустое звучание, но, наверное, ему придется поработать над собственной терминологией.
   Итак, страх вытолкнул его в безумие.
   Он засмеялся и быстро осмотрелся. А нет ли где-нибудь поблизости зеркала? Было бы очень кстати увидеть свое отражение. Вид собственного лица в снах, галлюцинациях, видениях является немаловажным знаком.
   - Нам надо идти! - решительно сказал он. - Как думаешь, девочка, э-э... Алина, где здесь может быть зеркало?
   Схватив ее за руку, Юра стремительным шагом двинулся по школьному коридору. Шел, на ходу вертя головой.
   Конечно, он не случайно оказался здесь. Кто-то или что-то возложило на него миссию, которую он должен выполнить. Этот кто-то есть разум определенного рода, да-да, именно высший разум, с которым ему прежде удалось наладить контакт. Теперь они с ним союзники и этот разум дает ему возможность следовать дальше. Поэтому нельзя терять ни минуты.
   - Юра! Что случилось?
   Галлюцинация была настолько живой, что профессор не удержался и стал на ходу ощупывать рукой стену.
   - Смотри, все как настоящее...
   Под пальцами зашелестела потрескавшаяся краска.
   Его пригласили в параллельный мир. В котором все выглядит так же правдоподобно, как в вещественном. Пожалуй, он не против остаться здесь навсегда.
   "Ты ведь не Юра?.."
   - Вопрос риторический... Сейчас вот посмотрю на себя и скажу прямо, кто я такой. Но если судить по животику и пухлым коленкам, то да... В детстве, помнится, был намного костлявее, - он осмотрел себя и тонко хихикнул.
   "Ты точно не Юра..."
   Было странное ощущение, что мысли приходят извне.
   Что это? Юра - не Юра... Может, Разум, призвавший его, запрашивает какой-то особый пароль? Что ответить?
   "Кто ты?.." На этот раз вопрос прозвучал строго и немного сердито.
   Так и есть. Разум хочет, чтобы он произнес кодовое слово. Необходимо дать ответ. Какой?
   Я - профессор Гридин, искатель. Вот первое, что приходит на ум...
   Ну, как, угадал?
  
   - Гузняков!.. Врача!.. - раздалось отдаленным громом где-то за пределами пространства.
   Профессор оглянулся, но никого поблизости не увидел.
   Там, в кабинете следователя, тюремщики хотят привести его в чувства...
   А что сделает врач? Откроет флакон с нашатырным спиртом и даст понюхать? Нашатырь вряд ли поможет. А вдруг у тюремного доктора под рукой окажется ампула аминазина?
  
   Скорей, скорей, скорей...
   Как не хочется, чтоб Разум выталкивал его обратно.
   - Кто ты такой?
   Только теперь он почувствовал, что сопровождающая его сущность, эта хрупкая глазастая девчушка, имеет для него какое-то особое значение. Она его гид!
   - Не отпускай меня, - попросил профессор.
   У объекта была маленькая, чуть влажная рука.
   - Чего ты от меня?.. - спросила Алина.
   - Мне нужно увидеть себя... в зеркале. А там покажет. Будь рядом. Я тебе все постараюсь объяснить...
   - Слушаюсь, товарищ лейтенант!.. - пророкотало вдалеке.
   Чтобы не отстать, Алина побежала за Юрой, стуча каблучками. Сумка мешала и колотила по ногам...
  
   Гридин попытался составить краткий план действий: впервые он так глубоко впал в измененное состояние сознания, не успев наметить предварительно цель и содержание работы. Ни разу еще это не происходило настолько неожиданно...
   Странное беспокойство не давало ему сосредоточиться.
   Он пытался наблюдать краем глаза за существом. Безусловно, Разум не случайно послал именно это создание. В нем может быть заложена подсказка...
  
   Коридор был длинным и объединял два смежных корпуса. Вдоль всего коридора тянулись крашенные фанерные панели. Над ними группами висели портреты писателей и ученых. На бегу Юра иногда встречался с ними глазами.
   За окнами серели поля...
   Это не сон... Просто другое измерение... Важно запомнить детали. Потом он во всем разберется, все для себя объяснит. А сейчас...
   Сейчас рядом с ним объект. Эта девочка... похоже, она тоже чья-то душа. Некто живой. Он снова покосился на нее в надежде обнаружить в ней хоть что-то... эфемерное.
   Девочка посмотрела на него. Ей было тяжело бежать, вид у нее был уставший, одежда испачкана.
   Гридин отвернулся. Беспокойство нарастало.
   - Подожди!.. - крикнула Алина, задыхаясь.
   Юра замедлил шаг, пристально глянул ей в глаза.
   Слишком настоящие...
   Профессор еще раз осмотрелся. Его захлестнули сомнения.
   Препараты не могут так долго действовать. В его практике, по крайней мере, подобного еще не случалось.
   Видение не корежилось и не меркло. Окружающее все еще оставалось в высшей степени объективным, материальным. Отдаленные звуки гасились голосами, раздающимися из открытых дверей.
   Где же зеркало?
   Он выхватил у девочки сумку и опять потянул ее за руку.
   - Ты уж прости ... времени мало.
   Объект начал сопротивляться. Честно говоря, он был и не "объект" вовсе, а обыкновенная девочка-подросток.
   А я профессор биологии, арестован за убийство, мне шестьдесят четыре года. И, что самое неприятное, я, наверное, окончательно сошел с ума.
   - Ты - странник...
   Они пробегали мимо открытых дверей, из которых звучало чье-то пение.
   - Странник! - твердо повторила она. - Только зачем ужасные вещи?
   - Доктор!.. Скажите, что с ним?.. Гузняков, помогай!.. - рокочущий голос звучал уже явственней.
   Кажется, вот-вот все исчезнет... Разум, подожди! Я должен успеть увидеть себя. Если это твое откровение, разум, то я его еще не постиг. Мне нужно больше информации!..
   Алина отчаянно прокричала:
   - Какая информация нужна?!. Там, куда мы бежим, нет зеркала!..
   Она читает мысли! Юра остановился, и, таща девочку за собой, побежал в обратную сторону. Затем свернул на лестницу, начал спускаться.
   - Послушай-ка...
   Она слушала.
   - Ты мне можешь объяснить, как я сюда попал?..
   Им не было приложено никаких усилий для того, чтоб провалиться сквозь пространство в это место. Кто-то другой сделал это за него. Высший разум. Или...
   - Кажется, виновата... Я знала, что ты.
   Юра засмеялся на бегу.
   - Знаешь, что? Просто какой-то бред!.. Это... Стоп!..
   Они остановились перед стеклянной дверью, заклеенной с обратной стороны темной бумагой. Стекло немного отражало, и Гридин увидел в нем себя.
   Мальчик как мальчик. Действительно, лет тринадцать. Абсолютно не похож на него в детстве. Вот и все. Что дальше?
   Гридин внезапно осознал, что в голове, кроме его собственных воспоминаний, есть другие, принадлежащие этому школьнику. Сам же мальчик, хозяин тела, сейчас спит, он уснул в библиотеке...
   - Звала... Другого Юру. А ты пришел.
   Внезапно он почувствовал: времени у него почти не осталось.
   - Только на самом деле тебя, - проговорила она, и глаза ее заблестели. - Теперь именно тебя...
   Он почувствовал, что ее очень обидели. Она нуждалась в помощи, защите. Видимо, разыскивала друга. И сейчас она - эта девочка, читающая мысли - принимает его за другого, за какого-то странника. Возможно, мальчика с такими же сверхъестественными способностями. То, что этот тип оказаться в чужом теле, для нее не было недопустимым.
   Куда он попал? Что это - школа для детей-индиго? Он запутался в догадках.
   Ему не хотелось разочаровывать девочку с голубыми глазами. Но обманывать ее тоже было нельзя.
   - Я... не тот, кого ты называешь странником... - виновато сказал он. - Я - другой человек... понимаешь? Я взрослый. И я должен уйти... прямо сейчас.
   Минуту она стояла молча, не решалась ничего сказать. Но Юра так внимательно смотрел на нее, что, наконец, она произнесла несколько слов чужим голосом. Он звучал откуда-то издалека, словно из-под земли, и трудно было разобрать, что она говорит.
   - Прости, но я тебя не расслышал...
   От волнения она задыхалась, и на ее глазах выступили слезы.
   - Забери меня...
   В ту же секунду перед его внутренним взором поплыли образы.
   На фоне бесконечной темной шевелящейся массы, состоящей из одних лишь тюремщиков и палачей, - две души.
   Потом окружение пропадает, и вокруг только сияющие звезды.
   Держись... странник... выживи... помоги мне... забери отсюда скорее... буду тебя ждать...
   Слова приходили и приходили, хоть губы оставались неподвижными.
   Он сжал ее маленькую руку.
   Он хотел сказать ей, что распознал ее. Что это, действительно, она.
   Ее редкие белокурые волосы слегка вились и чуть доходили до плеч. Стрижка была старомодной, как у девчонок во времена его юности. Все - и платье, и кофточка, и туфли - было поношенным и не соответствовало возрасту.
   Гридин смешался. В голове кружились обрывки мыслей.
   Нет ответа.
   Нет, кое-что припоминаю, - он зажмурился, сосредоточился. - Сейчас попробую сказать, что было здесь до моего появления. Ага... вот, как это делается.
   Так. Я сидел в библиотеке. Читал книгу "Подводный мир".
   Сегодня понедельник. Это странно, ведь там у меня - пятница. Дальше вот еще что: мы учимся с Алиной в одном классе. Меня, в самом деле, зовут Юра. Сейчас я сплю.
   Но Алина... она рядом, мы держимся за руку... мы с ней даже не приятели. Ведь она...
   Профессор спохватился. Это была не его жизнь, и дальнейшее не требовало обсуждения. Но ведь он и так ничего не говорил.
   И нельзя же просто так взять и отмахнуться от всего. Он открыл глаза. Хрупкая девчушка смотрела на него взглядом, полным слез и надежды.
   Что же здесь происходит? В нем столкнулось два сознания, две личности, два мира. Поток мыслей задвигался сам собой. Он пытался его остановить, но тщетно: сами собой вырвались еще несколько фраз.
   Она их услышала. Потому что она умела читать мысли.
   Ты тоже держись, - он блуждал в потемках, продираясь сквозь чужие воспоминания и представления, тут же осмысливая их и пытаясь переоценивать. Как же он сразу не понял: ведь она - родственная душа. Подобное притягивает подобное! - А Юра этот, посторонний он для нее! Просто она его сама себе придумала... Он ее и слышать, и знать не желает. Да и все они... А Сережка Волков рассказывал...
   Гридин поднял глаза, и от страшной догадки к горлу подступила тошнота.
   Сердце профессора кольнула острая боль. Реальность предательски всколыхнулась и потекла гуашью по стеклу.
   Я исчезаю... Ответь только... Ведь это твой голос я слышал в камере, когда ты меня звала?..
   Я тоже... тоже ждал этого зова... Там, где я живу, меня ничто не держит...
   Послышался легкий хлопок, его стало куда-то засасывать... Он должен успеть ей что-то сказать.
   Да! Да! Да! Я - странник! Я обязательно вернусь, обещаю!.. Ты...
   Его мысленный голос перестал звучать. Перед Алиной стоял прежний Юра, в его взгляде были испуг, недоумение.
   - Как... я сюда попал?! - вскрикнул он, озираясь. - Это ты?.. Что ты со мной сделала?..
   Внезапно он что-то вспомнил, и глаза его расширились.
   - Уйди от меня, колдунья!
  
  

ЭКСПЕРИМЕНТЫ

  
   Для осуществления проекта профессор Гридин продал почти все свое имущество. На вырученные деньги были закуплены материалы, предназначавшиеся для создания оборудования.
   Главным ассистентом Юрия Викторовича был Даниил. Он вел лабораторные журналы, находил всю необходимую литературу, участвовал в расчетах и изготовлении приборов.
   Во многом профессору оказывали помощь также Лена и Максим, жившие по соседству. Ребята были друзьями с детства. Помогали они в основном в черновой работе, были неплохими механиками, поскольку оба подрабатывали на станции техобслуживания автомобилей, а Лена к тому же немного разбиралась в электронике.
   Кроме того, к профессору иногда приходил один его знакомый программист и электронщик и выполнял подельные работы.
   То, чем занималась лаборатория Гридина, называлось эфирометрией. В числе прочих изобретений профессора был психометр - прибор, регистрирующий показатели основных физических свойств души: объем концентрируемой части, период существования, клиренс эфирной протоплазмы, эфирное давление и астральную проекцию.
   Профессор и его способный ученик, которому так и не суждено было поступить в университет, последние полгода трудились над решением сложнейшей задачи: созданием искусственных условий для конкретизации астроментального тела - ААМТ.
   Учитывая системность проводимых экспериментов, основанных на большом опыте немецких и южнокорейских коллег, с которыми ранее велась переписка, подход к проблеме можно было считать вполне научным, если бы не некоторые спонтанные и необъяснимые рывки.
   Результат приближался гораздо быстрее, чем это было запланировано. Одним словом, все шло, как по маслу.
   Стоило разработать и добавить к аппаратуре новое устройство, как оно производило такой эффект, который во много раз превосходил ожидаемый.
   - Профессор, боюсь, что мы скоро научимся манипулировать собственной душой, - говорил Даниил. - Что тогда нас ожидает?..
   Юрий Викторович был горд своими достижениями. Он знал: у его изобретения большое будущее. Злое оно или доброе? - это пусть решает история. А он - ученый. Его дело - эксперимент.
   Работа должна была проводиться в условиях строгой секретности. Истинную суть изучаемого предмета знали только двое - он и Даня.
   Профессор не посылал писем в периодические научные издания, не обращался за помощью в государственные институты. Он навсегда порвал с немецкими и корейскими коллегами и работал тайно.
   Весь ученый мир о нем уже давно позабыл. С тех пор, как он ушел с кафедры, вернее, как его попросили уйти, обвинив в некомпетентности, нигде - ни в мировой, ни тем более в отечественной научной литературе - он не нашел о себе ни единого упоминания...
   ...Первыми участвовать в экспериментах согласились Лена и Максим.
   - Мы будем духами, - пошутил Максим.
   - Нет. Крылатыми серафимами, - поправила его девушка. - И полетим на небеса!
   После тщательного анализа электроэнцефалограмм, профессор помещал юношу и девушку в закрытую систему, где подопытные ограждались от любых внешних раздражителей - источников света, звука, вибрации, запахов, перепадов температуры и движения воздуха. Затем проводился психотренинг, который впоследствии был совмещен с внутривенной психофармакотерапией, основой которой стал мескалин.
   Спустя тридцать минут Даня проводил эфирометрию и под контролем психометра начинался сеанс ААМТ, длившийся в среднем от трех до семи часов. В течение всего этого времени Даниил непрерывно следил за физиологическими и психическими показателями подопытных, а профессор работал с поступающей информацией, декодируя данные об астральном времени и ментальном пространстве и тут же проводя коррекцию.
   Главной его задачей было создание электронной системы координат, в которой эти свойства были бы совмещены в четкой математической зависимости. Это требовало проведения дополнительных расчетов, выведения сложных формул.
   К сожалению, для такой работы профессору не хватало математических знаний и времени, но созданное им оборудование значительно облегчало работу, превращая исследователя в простого оператора. Таким образом, окончательный поиск проводился вручную.
   Порой цель казалась совсем близкой...
   Затаив дыхание, профессор переходил на тонкую настройку. В таких случаях ничто не могло его заставить остановить эксперимент. Когда заканчивался лимит времени, он добавлял час, затем еще час и еще...
   Одновременно приходилось увеличивать дозу мескалина - сильного и опасного психодислептика.
   Профессор не был последователем Лири или сторонником психоделической философии. Но Гридин был убежден, что необходимым этапом опытного процесса было прохождение сознания через психоделический или подобный ему психоз.
   Однажды профессор увлекся, и эксперимент затянулся до двенадцати часов...
   Такие эксперименты, как правило, оканчивались выраженными психозами подопытных, которые затем приходилось купировать аминазином.
  
   После первых экспериментов между Леной и Максимом начало происходить неожиданное сближение. Дружеские отношения переросли в странную зависимость.
   Это были уже не прежние мальчик с девочкой, это были мужчина и женщина. Находясь в лаборатории, выполняя привычную работу, они не сводили друг с друга глаз.
   Когда же один из них вынужден был отлучиться, другой не находил себе места...
   Но вскоре между Максимом с Леной произошли неприятные столкновения. Порой доходило до того, что они внезапно начинали осыпать друг друга оскорблениями или вовсе переставали разговаривать. Однако спустя время приступы ненависти стихали, и они вновь ходили по разным сторонам залы и буравили друг друга взглядами.
   А иногда вдруг в глазах ребят вспыхивал пугливый огонек. И что-то еще, в чем они не могли никому признаться.
   Внимательный Даня заметил это.
   - Вот они, первые симптомы, - как-то сказал он Гридину.
   - Нет. Всего лишь побочные эффекты, - успокоил его профессор и добавил: - Временные.
  
   Неожиданно Лена и Максим заявили: они согласны работать дальше, но только не в качестве подопытных.
   С этого времени вся работа стала главным образом проводиться по ночам. В систему поочередно помещались то Даня - и тогда экспериментом руководил профессор, то профессор - и тогда за монитором сидел Даня.
   Лена с Максимом по-прежнему захаживали в лабораторию, но уже реже, больше по выходным - помочь наладить оборудование, навести порядок, просто посидеть...
  
  

* * *

   ...Месяца три-четыре назад профессор впервые ощутил на себе последствия проводимых экспериментов.
   Это произошло на рынке, когда Юрий Викторович покупал зеленый лук. Стоял жаркий августовский полдень.
   В Семидворье рынок небольшой, но было воскресенье, и возле прилавка толпился народ...
   - Почем лук?
   - Восемьдесят копеек.
   Гридин собирался расплатиться, но неожиданно заметил на руке торговки, протягивающей зеленый пучок, острые, загнутые когти. Он перевел взгляд на ее лицо. Женщина в косынке приятно улыбнулась.
   - Что это? - спросил профессор удивленно, и в этот миг необычным образом замедлилось течение времени...
   Рынок затих.
   Профессора окружила странная гиперреальность.
   Пространство искривилось.
   Возникло ощущение dИjЮ vu.
   Нет, невозможно, - спокойно подумал он. - Мескалина в крови нет уже больше недели.
   Очертания предметов стали неестественно четкими. Все - и рынок, и торговка, и он сам - находилось в замершей секунде.
   Профессор попытался проанализировать ситуацию. Никаких других психотических расстройств он не заметил. Мышление было ясным, настроение ровным.
   Он стоял и смотрел в глаза торговке, а время по-прежнему не двигалось. У женщины было круглое улыбчивое лицо и темно-карие глаза, и это были глаза демона - лукавые, страшные. Зияющей пустотой в них чернела бездна...
   Внезапно улыбка сошла с лица женщины и сменилась мрачной тенью.
   Лицо ее побагровело, начало трансформироваться. На лбу, скулах и подбородке обозначились острые углы. Надбровные дуги выпятились, как у гориллы, и нависли над потемневшими веками.
   - О, великое отродье червей земных! Кого адское пламя порождает в глубинах пасти моей! - низким зловещим рыком проговорил монстр. - Восстань!
   Профессор хотел отступить назад, но не почувствовал своих ног...
   Он попытался крикнуть. Но губы его словно срослись.
   И в тот миг, когда страх его начал достигать вершины, внезапно видение рассеялось.
   - Ага!.. Спасибочки вам!.. - неожиданно сказала женщина, заулыбавшись.
   Время побежало с нормальной скоростью.
   Гридин трясущимися руками никак не мог уложить связку лука в пакет.
   Спешно покидая рынок, он чувствовал, как страшный мир, только что открывшийся ему на мгновение через эту женщину, зовет его...
  
  

СВЕТ ВПЕРЕДИ

  
   Алина шла по змеиному коридору.
   Место, где она находилась, было похоже на длинную пещеру.
   Вокруг все шипело, извивалось сплошной ползучей массой.
   Змеи были разных размеров - от крошечных гадюк до настоящих гигантских удавов - и разного цвета - зеленые, черные, пестрые. Некоторые змеи были двухголовые, другие имели по три хвоста. Порой встречались даже рогатые змеи и змеи с маленькими перепончатыми крылышками на спине.
   Не обращая внимания на кишащих под ногами чудовищ, Алина шла дальше.
   Куда бы я ни пришла, в том месте не будет хуже, думала она.
   Коридор, по которому она продвигалась вперед, то становился шире, то суживался. В некоторых местах он был настолько узок, что приходилось низко наклоняться, чтобы не задеть головой свисающие со свода сталактиты.
   Алина заметила, что чем дальше она шла, тем больше изменялась структура материала, из которого были образованы стены коридора. Это был уже не плотный камень цвета угля, как вначале, а серый пористый известняк.
   В стенах зияло множество трещин и щелей, из которых сочился тусклый, рассеянный свет.
   Где я сейчас? - думала она. - Я точно знаю, что никогда здесь не была. Может быть, этот странный коридор ведет меня к моей смерти? Что там, впереди? Тьма, бесконечная ночь?.. Что же станет со мной, когда я до нее дойду? Наверное, я просто исчезну в этой темноте... И в таком случае я уже никогда не смогу вернуться ни в школу, ни домой, к маме... Может быть, так будет даже лучше... Эх, прощайте все...
   Алине стало грустно.
   Больше всего ей было жаль этих последних трех месяцев.
   Она потратила их на ожидание сегодняшнего дня. И что в итоге?
   Сколько раз ей выпадала возможность подойти к Юрке и просто взглянуть ему в глаза! Бывало, конечно, они встречались с ним глазами и в классе, и в коридоре, но так, мельком...
   - Юра! Где ты?!. - закричала она. - Юра! Юра!..
   Но не было ответа. Только эхо вторило ее отчаянным крикам...
  
   ...Коридор изменился. Алина сама не заметила, как змеи под ногами исчезли. То ли это произошло постепенно, то ли внезапно, но вокруг уже не было ни единой извивающейся твари.
   Теперь это был даже не коридор, а галерея, образованная из пещер, расположенных в ряд.
   Впереди света было больше, и Алина ускорила шаг.
   Чем уходила она дальше от той злополучной площадки, тем ей спокойнее становилось на сердце.
   Ей показалось, что даже тело ее стало немного легче и двигаться она начала быстрей, так, словно шла она в направлении, противоположном центру земли и на нее все меньше действовала сила притяжения.
   Галерея расширялась. Вокруг становилось все светлее и светлее.
   Стены пещер состояли из белого камня, вымощенного необычным образом. Щели между ними были слишком широки. Кое-где между отдельными камнями можно было свободно просунуть руку. Некоторые камни просто висели в воздухе, ни на что не опираясь, будто находились в невесомости.
   Как такое может быть? - подумала Алина.
   Промежутки между камнями постепенно увеличивались, стены становилась зыбкими и разряженными.
   Алина взглянула себе под ноги и улыбнулась. Белые булыжники просто плавали по воздуху, а далеко внизу сияло небо.
   Ей было совсем не страшно.
   - Как красиво, - сказала Алина и вдруг почувствовала, что тело ее тоже становится невесомым.
   Внезапно галерея закончилась. Ни сбоку, ни под ногами, ни над головой теперь не было ни единого камня. Только один белый Свет сиял вокруг - яркий, но слепящий.
   Девочка не стала мешкать. Она широко открыла глаза и шагнула вперед.
   И небо потоком хлынуло ей в сердце.
  
  

КРЫЛЬЯ

  
   - Что это с ним? - спросил следователь.
   - Коллапс, - ответил тюремный врач.
   Неховецкий почесал коротко стриженый затылок.
   - Причина?
   Врач пожал плечами.
   - Кажется, ничего особенного. Просто падение давления.
   - М-да... Хитер... - недовольно пробурчал Неховецкий. - Дополнительное обследование понадобится?
   - Думаю, нет.
   Следователь встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину.
   - Так-так... Так-так... - проговорил он. - Ладно... Гузняков!
   Вошел охранник.
   - Отведешь в камеру.
   Гридину помогли подняться. Голова его кружилась, колени подкашивались. Как досадно вновь возвращаться в тело старика...
   - Думайте, профессор, думайте, - сказал Неховецкий. - У вас время есть.
   Когда вышли в коридор, охранник скомандовал:
   - Руки за спину.
   Он ощутил уже знакомый толчок и побрел по коридору.
   Опять пузырящийся линолеум, крашенные панели, поворот на лестницу; опять окно, кусочек заасфальтированного двора внизу, ступеньки; снова унылый петляющий коридор нижнего этажа и ряд железных дверей, за которыми живут боль и страх.
   Но он знает теперь - где-то есть человек...
   - Руки за спину, лицом к стене!
   ...где-то есть живой, мыслящий, чувствующий человек...
   Лязг замка, скрип открывающейся двери.
   ...ради которого он готов победить этот страх и превозмочь эту боль.
  
   Добравшись до своих нар, он лег.
   - А чего ж матрас не попросил, папаша? - поднял голову Снежный Человек.
   Профессор не ответил.
   Он закрыл глаза и попытался представить себе девочку.
   Голубые глаза, на которых не так давно высохли слезы. Белые кудряшки.
   Только что он был в детстве. Это было абсолютно реально. Происшедшее событие - результат его безумных опытов. Значит, есть в них хоть какой-то смысл, по крайней мере, для него. А может, причина - не только в его опытах, но и в этой девочке.
   То, что произошло, не могло быть случайностью. Она его звала. Она звала кого-то, кто был бы подобен ей. Она его искала везде. И, наконец, нашла.
   А он начал перед ней разыгрывать комедию. Представил себя в роли экспериментатора. Хотел рассмотреть ее под микроскопом. Ах ты ж старый дурак!
   Что такое его прежняя жизнь? У него не было ни братьев, ни сестер. Его родители всегда жили в другой комнате, в другой квартире, в другом городе. Теперь его родители давно уже в ином мире.
   Он был малообщительным человеком - строгим, дисциплинированным, вежливым, официальным. Даже став профессором, вел уединенный образ жизни. Только в старости он смягчился. Даня Фалеев был первым и последним его другом. Которого он убил.
   Полчаса назад Гридину довелось гостить в чужом теле. Это было не его выбором, хоть и совпало с его желанием. Его позвала девочка, возможно, чем-то похожая на него. Такая же одинокая. И может быть, такая же ищущая.
   Сильнейшее впечатление от этой встречи его целиком захлестнуло. Как вновь вернуться назад? Понимать друг друга без слов. Их рандеву было как музыка. Одни и те же вибрации. И она сказала ему: ты мне нужен.
   ...Как можно переместиться в чужое тело? В мистике есть термин "одержимость". Речь идет о вселении в человека злых сил, демонов, бесов. Множество сущностей могут найти приют в одном теле. Почему же чья-нибудь душа не может вселиться в тело другого человека?.. Ведь она - такой же бесплотный и летучий дух, как и эти сущности. Разве те, кто занимаются спиритуализмом, не впускают в себя духов, некогда бывших людьми, но давно расставшихся со своей оболочкой? Теперь он вынужден в это поверить.
   Но что это значит? Как это случилось? Как повторить этот опыт? Ведь все то время, которое он находился в камере, он только и думал о том, как проникнуть в другую жизнь, как пройти сквозь каменные стены... Это было непрерывное упражнение по тренировке воли. Но не было даже намека на положительный результат...
   Но что это? Сейчас для него важнее другое! Белокурый ангелочек по имени Алина... Ее голубые глаза, такие глубокие, таили что-то недосказанное. Какую-то бесконечную загадку. Были в них близкая тоска и далекое счастье.
   Где он был? В каком времени?
   Откуда она пришла? Куда идет? Почему она позвала его? Кто ее обидел? Ведь он понял, что кто-то ее очень сильно обидел и даже хотел спросить об этом, но времени было слишком мало.
   Он теперь не сможет не думать о ней, это ему ясно. Где она живет, в каком городе? Он даже не спросил ее. Она где-то далеко-далеко, и она единственный человек, который ему нужен. Он и она очень схожи. Он обязан ей как-нибудь помочь. Он знает: Алине сейчас очень плохо. Он нужен ей, она сама это говорила.
   В сердце осталась сладкая грусть.
   Если бы рассказать обо всем Даньке... Но его нет.
  
   Профессор уснул. Ему снилось, что он сидит на вершине горы. Под ним расстилается вечнозеленый лес. Он отталкивается ногами и летит. Он - птица!
   Вот он пролетает над самыми верхушками деревьев, чьи кроны плотно сомкнуты и образуют зеленый холмистый ковер. Что там, под этими кронами?
   Душа его от стремительного полета приходит в восторг. Хочется петь и смеяться!..
   Скоро лес начинает редеть. Вдали блеснула река... Он делает несколько энергичных взмахов крыльями и вот уже пролетает над поймой, над топями, поросшими сочным тростником. Завидев небольшой домик, покрытый конусовидной крышей, он делает круг и начинает спускаться.
   Пролетая над серебристым зеркалом реки, он видит в нем свое отражение. Взмахнув крыльями, он садится на плетеный подоконник, с любопытством заглядывает внутрь: что там? Но там никого нет, домик пуст.
   Теперь он должен почистить свои крылышки. Ему приходилось видеть, как это делают птицы. Надо сунуть клюв в перья и головой делать так: быстро-быстро... Вот... кажется, выходит. Как щекотно, как весело!.. Как хорошо быть птицей! Как легко на сердце, оно вот-вот выскочит и запляшет, ведь он абсолютно свободен!
   Это радостное чувство вырывается из его души звонкой песней.
  
  

КРАСНЫЙ ТУМАН

  
   На следующий день была баня. Собирая банные принадлежности, Аркаша посмотрел на Снежного Человека и сочувственно проговорил:
   - Эхе-хе-хе-хе...
   Снежный Человек только тяжело вздохнул.
   У профессора не было ни мыла, ни полотенца. Утром он одолжил у Михалыча одноразовый бритвенный станок и кое-как им побрился. Вытирался все это время он рукавом или краем рубахи...
  
   В этот раз охранников было двое.
   Выстроив арестантов в колонну, их повели по серому коридору.
   Профессор шел большими шагами, глядя в затылок Михалычу. На этом покорном затылке уныло серебрились седоватые щетинки...
   Серый тюремный коридор в этот день казался особенно мрачным. Звук шагов арестантов гулким эхом разносился по его замкнутому пространству.
   Профессор не знал, что его ждет, и боялся неизвестности. На сердце было нехорошее предчувствие. Он двигался почти механически. Тело, ослабевшее от недоедания и нервного истощения, иногда казалось чужим.
   На поворотах и лестницах движение замедлялось, шедшие начинали толпиться. Порой почти возле самого уха Гридин слышал сопение Аркаши.
   Ведут на помывку преступников... Будь проклят этот день! - зачем-то про себя повторял профессор.
   От мыслей о групповом мытье он съеживался. Всю жизнь он не любил общественные бани и никогда их не посещал.
  
   Душа отчаянно рвалась из тела, из этих стен. Когда же с ним снова произойдет что-нибудь сверхъестественное?!
   Со вчерашнего дня он непрерывно совершал попытку вернуться туда, где его ждали.
   Он метался в поисках выхода, гонимый страхом, унижением, болью.
   Он делал все, что подсказывали ему интуиция, знания, опыт, полученный в последние месяцы.
   Все тщетно.
   - Что будет, то будет... - тихо прошептал профессор.
  
   Баня располагалась на первом этаже тюремного здания. Она состояла из двух помещений - тускло освещенного маленького холодного предбанника и просторной душевой, из которой валил густой пар. Охранники, впустив арестантов в предбанник, остались за дверью.
   Следуя примеру остальных, профессор стал поспешно раздеваться. Нащупав рукой на заплесневелой стене какую-то полку, он начал складывать на нее одежду.
   Руки его дрожали и никак не могли справиться с пуговицами на рубахе, и он начал раздраженно их дергать. Одна пуговица оторвалась и покатилась по полу.
   - Черт!.. - вырвалось у Гридина.
   Напряжение его было настолько велико, что в душе от отчаяния начали вспыхивать искры гнева...
  
   Первым в душевую вошел Михалыч.
   За ним, робко прикрывая руками наготу, неуверенно вошел Снежный Человек. Получив в дверном проеме от Аркаши звонкий шлепок по худосочной ягодице, он вскрикнул и отпрянул в сторону, уступая греку дорогу.
   Профессор вошел последним.
   Он сразу разглядел в клубах пара три татуированных торса.
   Вот они, подумал Гридин.
   Три пары глаз пиявками впились в фигуры вошедших.
   "Я же им не нужен, я слишком старый..." - почему-то подумал профессор.
   - Сюда иди, - прозвучало из горячего парового облака.
   Профессор видел, как от этих слов у Снежного Человека опустились плечи.
   - Я? - весь съежившись, спросил он.
   Татуированные засмеялись. Их смех подхватили и другие арестанты, находившиеся в душевой. Засмеялись и Аркаша с Михалычем.
   - И ты тоже, - сказал коренастый широколицый рецидивист и с злобной настойчивостью добавил. - Только сперва другой... Эй, девочка! Вообще-то, идти надо, когда зовут.
   Аркаша отступил на шаг назад.
   - Братцы... - сказал он и нервно хихикнул. - Что вы?..
   Двое мускулистых арестантов выступили вперед.
   Резко схватив Аркашу под локти, они ловко выкрутили ему руки. Греку пришлось согнуться так низко, как он только мог. Лицо его едва не доставало до пола.
   - Нравится работать на легавых?
   - Родненькие!.. Я же родственник Грека!..
   - Какого такого грека?
   Третий арестант мощной рукой схватил его за кожу в боковой части живота и сжал изо всей силы. Аркаша громко взвыл.
   - Да не стони ты, падаль черномазая! - гаркнул арестант и неожиданно подпрыгнув, ударил его кулаком наотмашь в область поясницы.
   Аркаша упал на колени. Его отпустили и принялись избивать ногами.
   Аркаша кричал и просил о пощаде. Затем, задыхаясь, стал хрипло звать на помощь. Через несколько минут его лицо уже превратилось в кровавое месиво. Даже ноги избивавших были выпачканы кровью.
   Когда Аркаша перестал кричать, его оставили.
   - Полежи покуда, - сказал широколицый и добавил, глядя на Снежного Человека. - Эй. Теперь ты.
   - За что?.. - каким-то дребезжащим голосом спросил Снежный Человек.
   - За то, стукач, - сказал широколицый.
   Подскочив к Снежному Человеку, он сбил его одним ударом с ног, затем поднял и еще раз изо всей силы ударил.
   Отлетев на несколько шагов, тот стукнулся всем своим костлявым телом о стену и плавно сполз вниз, рисуя затылком кровавый след.
   - Петро Михалыч! - неожиданно раздался радостный возглас.
   Из глубины душевой, расставив для объятий руки, вышел невысокий худощавый мужчина, тело которого было полностью покрыто синими татуировками.
   - Василий? Васька!.. - засмеялся Михалыч.
   Оба стали хлопать друг друга по плечам, затем обнялись, и как ни в чем не бывало, отошли в сторону и скрылись за паровой завесой.
   Гридин, стоявший на прежнем месте, остался один.
   Он хотел позвать Михалыча, попросить его, чтоб тот, пользуясь своим знакомством с бывалым арестантом, заступился за этих двоих несчастных.
   - Подождите!
   Он протянул руку в сторону уходящих.
   Но ему перегородили дорогу.
   Поскольку Аркаша по-прежнему лежал неподвижно, арестанты переключились на Снежного Человека.
   Взяв его за руки и за ноги, они с улюлюканьем начали его раскачивать, с каждым движением увеличивая амплитуду.
   Еще несколько таких движений, и они бросят несчастного парня головой об стену.
   - Стойте!!! - в бешенстве крикнул профессор.
   Но широколицый скомандовал: "Эх!" - и Снежного Человека отпустили. Пролетев метра два, он стукнулся о стену головой, не успев даже защитить ее руками.
   Профессор зажмурился в тот миг, когда прозвучал страшный удар...
  
   Когда Гридин открыл глаза, все в душевой стало другим.
   Первое, на что он обратил внимание, это Снежный Человек, лежавший на полу.
   Его голое тело приобрело странный сине-фиолетовый оттенок, на коже вздувались волдырями жуткие вены.
   Он лежал на животе, и лицо его было повернуто к профессору. Снежный Человек смотрел ему прямо в глаза мертвым взглядом и улыбался.
   Пар уже не клубился, вырываясь из жаркой душевой в холодный предбанник. Он висел неподвижным красноватым туманом, в котором смутно виднелись прозрачные покачивающиеся тени.
   Профессор почувствовал, как мороз пробежал от шеи до поясницы. Он находился в аду.
   Татуированные арестанты трансформировались прямо на глазах, превращаясь в монстров.
   Их лица покрывались уродливыми бороздами, в некоторых местах кожа морщинилась, в других стала рваться и отставать от черепов. Из трещин на коже начинала сочиться слизь. Шеи и конечности раздувались.
   Больше других изменениям подвергся широколицый.
   Верхняя половина его туловища была теперь кабаньей. На толстой шее сидела огромная клыкастая голова с безумными, налитыми злобой, красными глазами. Он тяжело дышал, и из пасти его вырывался дикий рык.
   Руки, ноги, нижняя часть туловища монстра состояли из колец-сегментов, как тело личинки майского жука.
   Через тонкую оболочку просвечивалась зеленоватая мутная жидкость, в которой происходило непрерывное движение.
   Один из его напарников зарычал и начал наступать на профессора.
   - Стой, исчадие! - закричал профессор, с радостью ощущая необъяснимый прилив сил.
   Первым бросившись навстречу чудовищу, он изо всех сил ударил его по горлу и почувствовал, как под костяшками кулака проламывается кадык.
   Раздалось страшное хрипение.
   Следующие два удара сбили чудовище с ног.
   Профессор, не переводя дух, ринулся на широколицего, обхватил его клыкастую голову многократно окрепшей рукой и, держа ее в захвате, стал большим пальцем другой руки по очереди выдавливать из орбит злобные красные глаза.
   Несмотря на дикий рев широколицего и град посыпавшихся на спину профессора ударов, он все-таки успел ослепить своего врага до того, как один тяжелый удар обрушился на его голову, и мир погрузился во тьму.
  
  
  

ПОСВЯЩЕНИЕ

  
   ... Мбому сидел на глиняном троне в деревянном домике, стоящем на берегу реки Чуапе.
   Над влажным субэкваториальным лесом парил полдень.
   Мбому смотрел сквозь дверной проем на бегущую воду.
   Он был один в домике.
   Шаман сидел неподвижно и ни о чем не думал.
   С самого рассвета, с момента своего пробуждения, и до заката, когда к нему приходили люди его племени, он все сидел на своем глиняном троне и молчал.
   Он никогда не готовился ни к обряду камлания, ни к проповеди. По вечерам, когда вокруг были люди, он пел, плясал, ударяя в бубен, а затем проповедовал, передавая пришедшим мудрость жизни, которую шептали ему земля и небо.
   А ночью он спал спокойным безмятежным сном без сновидений.
   Мбому был просветленным учителем...
  
   Пищи в дом приносилось достаточно много. Рыба и фрукты всегда лежали на столе в углу.
   Раз или два за день шаман вставал, чтобы поесть или попить.
   Иногда он выходил из дому.
   Бывало, Мбому останавливался на берегу реки, подолгу смотрел на серебрящуюся гладь. Затем неожиданно сбрасывал с себя свой наряд, обходил топкие места, спускался в бегущую воду и освежался.
  
   Сегодняшний день был нежарким.
   Мбому сидел и слушал, как растет трава.
   Ему не было скучно. Ни цветы, ни луна, ни солнце никогда не томятся от скуки. Так же и святые.
   Мбому просто пребывал в этом мире.
   Иногда он отгонял рукой назойливую муху.
   Временами до его внутреннего слуха долетали, принесенные ветром, отголоски далеких событий.
   Так он, сидя на своем троне, мог знать, что где-то далеко отсюда началась война, а где-то окончилась. В каком-то далеком краю в чьем-то сердце загорелась любовь, а где-то родился ребенок.
   Мбому слушал эти маленькие весточки. Он не осмысливал их, не пытался составить общую картину, просто слушал - и этого было достаточно...
   Мбому всегда был внутри вещей. Он не смешивался с внешним.
   Даже если над миром нависнет угроза, вечером он не скажет об этом никому. Он будет говорить на языке пришедших и скажет им лишь то, что принесет пользу их душам.
  
   ...В его крупном теле таилась невероятная сила.
   Шаман мог одним только взглядом остановить любого зверя - будь то крокодил, будь то лев или даже слон.
   Когда-то в молодости он бродил по безлюдным саваннам, испытывая и закаляя себя. Взывая к богине земли Асасе Йаа, просил у великой сил и мудрости.
   Теперь он этого не делает. С тех пор, как Мбому с небольшой частью племени переселился сюда, он никогда не отлучался от дома больше, чем на сотню шагов.
  
   У него появился ученик. Он ходит по пятам в часы, свободные от выполнения домашних обязанностей, когда отец дает это время.
   Бизанга молод, красив и умен.
   Каждый день он спрашивает:
   - Учитель Мбому, как победить колдуна?
   - А где ты видел колдуна? - спрашивает Мбому.
   Закон секты не разрешает объявлять кого-то колдуном прежде, чем он будет разоблачен официально на собрании старейшин, но подозревать в колдовстве дозволяет любого. Отличительными признаками аборо мангу, колдунов, являются красные глаза и плохой характер, а также аху мангу, материальные вещи колдовства. Все, что бывает в жизни плохого - болезнь, несчастный случай, утрата ценности, смерть - происходит по вине колдунов.
   Обращаясь к оракулу, спрашивают: не насылает ли в настоящий момент на меня такой-то человек колдовство? Если оракул скажет: да, он насылает на тебя колдовство, - тогда становится ясным - этот человек - действительно колдун. Но если оракул дает отрицательный ответ, из этого следует только то, что в настоящий момент колдовство не насылается; является ли подозреваемый колдуном или нет - об этом оракул не говорит.
   Бизанга хитер. Его вопрос обозначает: как мне научиться обнаруживать колдунов.
   - Среди нашего племени нет никаких колдунов, я тебе уже говорил, - напоминает Мбому.
   Шаман увел этот маленький народец среди ночи, освободив людей, пошедших за ним, из-под власти мертвого короля Базоногода. Король вернулся десять лет назад, сразу после того, как в государстве период военных действий сменился периодом относительного благополучия.
   Имя мертвого короля не упоминалось; люди, воскресившие дух короля, работали на некоторые политические силы и имели своей целью утверждение определенного морального кодекса в низших слоях населения; таким кодексом был свод законов Базоногода.
   - Но среди нас есть представители рода абакунде, учитель Мбому.
   Вот она, капля яда, попавшая на пятку уходящего в ночи Бизанга.
   Сказанное значило: вполне вероятно, что среди представителей племени есть такие, которые носят у себя в животе спящее колдовское вещество, передавшееся от родителя. Пусть даже никто из них еще себя не проявил, как колдун, потенциально это может произойти в любое время.
   В языке тви нет слова суеверие. Мбому был первым из говорящих на древнем языке, кто уразумел это понятие, не имеющее вербального эквивалента.
   Когда он, потомственный шаман, прошел мучительный этап переоценки ценностей, он дал себе слово вывести хоть небольшую группу избранных из-под ига многовековых заблуждений.
   - Я их всех очистил, Бизанга. Ты можешь быть спокоен.
   Бизанга смотрит с некоторым недоверием.
   - Но ты уже стар, учитель Мбому. Когда ты умрешь, кто будет очищать колдунов от колдовского вещества?
   - Откуда же оно возьмется, если его здесь ни у кого нет?
   - Люди, которые живут по соседству... Я видел среди них человека с красными глазами, учитель Мбому.
   Шаман рассмеялся.
   - Насчет этого тебе не надо волноваться, Бизанга. Те люди живут по другим законам. Они ничего не знают о колдунах. Среди них нет и не было аборо мангу.
   - Но другие законы неправильные, учитель.
   - У каждого они свои, тебе надо это понять.
   - Разве не должен весь мир жить по одним законам.
   - Законы создают духи и шаманы. У каждого народа они свои. Поэтому у всякого племени свое небо и своя земля. Как на этом свете, так и на том. Ты ходил в деревню к этим людям? Сейчас твои соседи живут в мире, который для них сотворили их духи и их шаманы, а когда они умрут, то перейдут в царство смерти, но и там они не встретятся с духами нашего мира.
   Мбому, постигший истину и живущий во всех мирах сразу и вне миров, не мог одним махом отнять у своего народа мораль, уходящую своими корнями в далекое прошлое.
  
   ...Шаман почувствовал, что сейчас что-то произойдет.
   Маленькая пестрая птичка села на край окна, вспорхнула, покружила и опять села, опасливо заглянула в дом.
   Шаман перевел взгляд на птичку. Встретив этот взгляд, ясный, как отражение луны, пташка успокоилась, распустила крылья и принялась чистить перышки...
  
   Вдруг Мбому почуял чье-то присутствие.
   Он внимательно посмотрел в пустоту.
   Перед ним, в другом измерении, стояло бесплотное существо, дух. Оно явилось его внутреннему взору в образе девочки. Ее белые, как молоко, волосы колыхал неосязаемый ветер. Существо было прекрасным и хрупким, как цветок...
   Шаман никогда не бывал в городах или крупных селеньях и в жизни ему нечасто доводилось видеть европейцев.
   Девочка, стоявшая перед ним, отличалось от всех своих соплеменников, которых ему случайно доводилось лицезреть.
   Белые люди, виденные им мельком, были полуслепы и имели слабый слух. Все они страдали от какой-то странной болезни, отчего в сердце у них гнездилась постоянная тоска, а в разуме царили сумерки.
   Эти люди, хоть и находились в мире, но были от него оторваны. Они увядали и сохли, как отломленные от дерева ветви...
   Существо, стоявшее перед Мбому, было непохожим на них.
   Это был странствующий дух, такой же, как и сам Мбому, только еще совсем юный и слабый.
   Дух был здесь. Он стоял перед шаманом, хоть тело, в котором он жил, находилось в далеком, неведомом краю. Никогда еще из таких далей не долетали до шамана видения духов. Но это существо было особенным. Оно имело ясное зрение и тонкий слух.
   Бесплотное существо разглядело Мбому, сидящего в глубине комнаты на глиняном троне, и, прося о помощи, протянуло в его сторону маленькую белую руку... Мбому широко улыбнулся.
   Это был он - большой Мбисиму, человек будущего.
   Старый шаман уже долгие годы ожидал этой минуты. Сейчас должно произойти таинство. Пора!..
   Неожиданно птичка, сидевшая на окне, запела. Шаман протянул черную руку и, не обращая внимания на поющую птичку, пожелал белому существу удачи, передавая ему бо?льшую часть своей силы...
  
  

ДОРОГА

  
   На следующее утро Наташка проснулась рано. Повернувшись на бок на скрипящей тахте, она посмотрела на стол. Стол был грязным, усыпанным крошками и окурками. На нем стояли две бутылки из-под водки. Так, эта бутылка пуста, та бутылка тоже пуста...
   Что делать? Она еще не встала, а ее уже всю трясет.
   Нет, Клавка-то хитрая... Она где-то всегда прячет на утро. У нее есть такая хорошая привычка - отлить вечером незаметно, чтоб на утро осталось. А где, кстати, сама Клавка?
   Наташка села, скрипя тахтой. Пошарила рукой по карманам куртки. Пусто. Она вытащила из блюдца окурок и закурила.
   Прошло пять минут.
   - Клава! - сипло позвала Наташка, но никто не отозвался.
   Женщина встала и поплелась на кухню. Никого.
   Обыскав все углы, ящички и полки, она ничего не нашла и злобно выругалась.
  
   Выйдя из дому, Наташка направилась, как и планировала вчера, в поликлинику за больничным.
   Ее тяготила неизвестность. Что там, в отделении? И куда пропала Клавка?.. Хотя о ком, о ком, а о Клавке переживать было уже излишним.
   Надо было срочно похмелиться. Это уж вопрос номер один. Если она сейчас же не похмелится, будет худо. И не только ей. Всем будет худо.
   Но куда идти в половину восьмого утра? Быстро сбегать в отделение, до прихода врачей и старшей медсестры?.. Но спирта ей там никто не даст, если она сама его не украдет. А сейчас она не сможет украсть, потому что уже поздно. Нет, в отделение идти нельзя...
   Клавка пропала, значит, остается бежать домой. Дома у нее имеется заначка. А к невропатологу она смотается позже... Наташка повернула в сторону дома...
  
   ...Покосившаяся калитка была приоткрыта.
   Ключ лежал на том же месте, где всегда. Наташка открыла дверь.
   Что в доме не так? - подумала она, когда вошла в прихожую. Пьяно прищурившись, она обвела взглядом обшарпанные стены. Ага, на вешалке нет новой Алинкиной куртки. Какого черта она ее одела?! На улице и так еще тепло. Наташку разозлило то, что Алинка взяла новую куртку, не спросив разрешения у матери.
   - Прибью... - вслух проворчала Наташка.
   Она пошла на кухню, встала на колени и заглянула под стол. Там лежала крошечная записка.
   Наташка развернула и прочитала:
   "Мама! Это место для меня невыносимо. Я не могу здесь больше жить. Я уезжаю. Извини, я взяла у тебя из тайника двадцатку. А."
   Наташка неожиданно для себя всхлипнула... Это были ее последние деньги.
   - Скот-тина, - прошипела она.
  

* * *

   В эту минуту Алина была уже далеко от дома. Она ехала в большом синем автобусе по гладкой, сиреневой от утреннего солнца трассе.
   Алина сидела возле окна, поставив себе на колени большую хозяйственную сумку с вещами. За окном проплывала поздняя осень. Холмы цвета хаки чередовались с серо-зелеными полями. Небо было безоблачным, лишь вдали, над вырастающим из горизонта городом тянулась белая дымка.
   Рядом сидела пожилая женщина с завитыми волосами. Она несколько раз заговаривала с Алиной, спрашивала, куда ей ехать, угостила пирожком, а потом еще дала два больших яблока. Яблоки были красивые, с оранжевыми боками. Алина вдохнула их аромат и спрятала в сумку.
  
   На душе теперь было легко. Вчерашний день пронесся смерчем по ее жизни, стерев в ней старую Алину и открыв новую. Глядя на меняющиеся за окном пейзажи, она осмысливала происшедшее...
  
   После того, как Алина очнулась на площадке возле трансформаторной будки, она долго не могла выйти из состояния ужаса и оцепенения, заполонившего все ее хрупкое существо.
   Страдания, ненависть и страх - эти человеческие чувства были воплощены в чудовищ. Она пыталась скрыться от них, отмахнуться от кошмарных видений, но они вновь представали перед ней, и ужас был повсюду. Куда бы она ни бросала взгляд - везде были мерзкие твари с умными пылающими глазами...
   Девочка смотрела то на них, то на свои порванные колготки и не знала, что ей делать. А твари подползали к ней, извиваясь, все ближе и ближе.
   И вдруг Алина поняла, что стоит перед выбором - стать пищей этих злобных тварей или победить. Привыкшая к борьбе за выживание, она решила не сдаваться. Алина первой бросила вызов и тотчас почувствовала: зло, которое ей причинили, сделало ее сильнее...
   В тот миг, когда оно грубо и беспощадно ворвалось в ее жизнь вместе с криком Романа Митько: "Допрыгалась!" - ей неожиданно открылось новое ви?дение. И тогда все вокруг изменилось... Она начала различать тонкие движения, происходящие внутри вещей - сперва понемногу, затем все явственней. И девочка поняла. Там, за внешним миром, было еще что-то.
   Униженная, избитая, но не побежденная, сидя на корточках и прижимая к груди сумку, Алина смотрела сквозь внешний мир. Эта кирпичная стена, эти кусты шиповника, посаженные людьми, и та труба вдали теперь были какими-то призрачными. Она ощутила их нереальность... Она словно отодвинула ширму, за которой люди скрывают своих чудовищ, своих змей, свое царство зла.
   Несколько минут назад на этой маленькой площадке пылал огонь, в котором горели души несчастных, и потому столько тварей собралось вокруг: они приползли на пир. Змеи тут для того, чтобы поглазеть, как живые, теряя остатки своей свободы, превращаются в мертвых. Сколько же здесь боли!..
   Монстры, вившиеся вокруг, были жителями темного мира. Своей кишащей массой они преграждали путь к Свету. И тогда сами собой где-то глубоко в сердце девочки родились заклинания. И она произнесла их. Тогда змеи замерли и стали медленно отступать...
  

* * *

   Теперь, сидя в автобусе, Алина задумалась. Она, тринадцатилетний подросток, далеко не самая успешная ученица средней школы, прошла по темному змеиному коридору... Еще вчера она мало что представляла себе о жизни. И совсем ничего не знала о том, другом, невидимом мире. Если бы что-то заставило ее порассуждать о том, как устроена жизнь, ей бы, наверное, ни слов, ни понятий не хватило для осмысления этого вопроса.
   Как она повзрослела! Как много вдруг стала понимать!
   За ширмой внешнего, вещественного мира находился мир бестелесных духов. И это был... но она даже мысленно не хотела называть это слово. Мрачные нависающие своды, серые стены. Как она попала туда? Неужели она и сама такая плохая? Почему этот тайный, скрытый от глаз, мир, открылся ей таким мрачным, непривлекательным местом? Вспомнились страшные сказки, вспомнились поучения и истории тети Клавы, которая была хоть и пьющей, но верующей. И Алина подумала, что даже детские обиды - это уже маленькие змейки... Даже печаль - зло...
   Но ведь она все-таки добралась до выхода, где не было больше ни боли, ни грусти. Как легко ей стало тогда! Как запело и заплясало ее многострадальное сердце! И только ее неопытность стала причиной того, что она вынуждена была вернуться обратно. А может, ее вытолкнула из Света какая-то сила? А может, кто-то мудрый решил, что время еще не пришло...
   ...А потом Алина обнаружила себя рядом со школой. Она вошла в нее и неожиданно встретила изменившегося Юру. Что за странные мысли вертелись в его голове?! Она никогда раньше не видела его таким. Но это был ее Юра. Она шла к нему целенаправленно, словно зная, где его искать. А когда встретила, то вдруг поняла, что слова им больше не нужны...
   Потом она брела домой. И не заметила, как опять произошло чудо. Был полет - легкий, свободный и стремительный. Ей встретился какой-то человек - высокий, в сказочном наряде. Может быть, это был ее папа? К сожалению, она не могла его как следует рассмотреть. Алина запомнила лишь его добрые глаза, ласковую улыбку да еще тепло его руки, которое она ощутила на расстоянии...
   ...Вечером Алина снова почувствовала себя обыкновенной девочкой. Придя домой, она поужинала оставленной селедкой с помидорами, переоделась и пошла к Оксане Шолохиной на собрание членов тайной организации свидетелей Богини Боли.
  
  

Часть III

Богиня Боли

ЛАЗАРЕТ

  
   Профессор с трудом открыл слипшиеся глаза. Его поразил цвет окружающей обстановки. Потолок, плафоны, стены, окна, решетки - все было удивительно белым.
   Гридин подумал, что ему снова удалось преодолеть пространство и переместиться в другое место.
   Неужели опять новое тело?!
   Но лишь только профессор пошевелился, как сразу понял, что ошибся: тело было старым и вдобавок избитым и покалеченным. При попытке изменить его положение Гридин почувствовал резкую боль в спине. Кроме того, ужасно болела голова. Левая рука была неподвижной и тяжелой - на нее наложили гипс.
   И к тому же он опять ничего не помнил. Последним воспоминанием, осевшим в памяти, был коридор, по которому шли арестанты в сопровождении двух конвоиров, да еще бритый затылок Михалыча.
   - Нам с тобой крышка, бляха-муха... - послышался знакомый голос откуда-то слева. - Амба! Слышишь, нет?
   В воображении вспышками замелькали недавние события.
   Профессор медленно повернул голову и увидел человека, в котором не сразу узнал Аркашу.
   Голова грека была забинтована, из просвета между бинтами выглядывало вспухшее багрово-фиолетовое лицо. Правый глаз был закрыт. Левый сверкал ненавистью и ужасом.
   - Если бы не дубаки, нас бы отправили вслед за Снежным Человеком, - полушепотом сказал Аркаша. - Ты, дед, отморозок. Теперь обоим крышка.
   Он нервно засмеялся.
   - Что произошло?.. - спросил профессор.
   - Что произошло? Ты не помнишь? Пошел ты, дед, да! - рявкнул грек. - Косить под дурачка теперь бесполезно - голый вассер! Понял?
   - Говори, что, в конце концов, там было, - твердо сказал Гридин.
   - Да было там всякое, братишка... - безнадежным тоном сказал Аркаша. - Память тебе отшибло? Ты ведь Чуо ослепил! Понимаешь, что это значит? Это значит, тебе каюк! И мне теперь вместе с тобой.
   В памяти профессора зашевелились смутные образы. Чьи-то тени, выкрики, кровь... Густой розовый туман...
   Вдруг отчетливо вспомнилось ощущение, как под нажимом пальца лопается глазное яблоко. Гридин похолодел и враз вспомнил все остальное.
   - Что с этим парнем, нашим сокамерником?.. Даже имени его настоящего не узнал... Ну, со Снежным Человеком? - взволнованно спросил он.
   - Сдох, - коротко ответил Аркаша и шепотом добавил: - И нас тоже грохнут скоро. Даже не заметишь, как.
   Вошел медбрат.
   - Эй, докторишка! Дай обезболивающее, - зло попросил Аркаша.
   - И мне! - раздалось справа. Только теперь профессор заметил, что в палате кроме них были еще люди.
   - Ну что, дедуля, очухался? - спросил медбрат, внимательно глядя на Гридина.
   Профессор не ответил. Его душевное состояние было похожим на то, в котором он находился в первые сутки после гибели Даниила и ребят. Правда, прибавилось к нему что-то новое. Душа и тело были истерзаны, но сквозь усталость ощущалось странное предчувствие свободы.
   Медбрат пожал плечами и вышел, не удовлетворив Аркашину просьбу.
  
   Травмы, полученные профессором в бане, оказались довольно серьезными. Кроме сотрясения мозга у него была компрессия поясничного позвонка и оскольчатый перелом предплечья. Ни стоять, ни сидеть Гридин не мог.
   Постепенно память к нему возвращалась. Он начал вспоминать, как его в полубессознательном состоянии возили в городскую больницу, делали рентгенографию, накладывали гипсовые повязки.
   На ближайшие два месяца ему приписан постельный режим. Значит, все это время не будет ни допросов, ни бань, подумал Гридин.
   Таким образом, предстоящий период лечения он может использовать исключительно для тренировок. Он станет упражнять волю и дух, будет и днем и ночью, не отвлекаясь ни на что, концентрироваться на внутреннем, пока не достигнет успеха.
   Для начала ему надо все осмыслить.
  
   В чем, все-таки, заключалась цель его лабораторных опытов?
   Человеческая душа...
   Прежде всего, он искал доказательства ее существования.
   Бездумны в равной мере и ученые, отрицающие ее, и священники, твердящие о ее спасении. Кто из них в состоянии распознать душу как феномен exsistentia? Кто измерит ее объем, состав, возраст и силу? Если только существуют эти качества, то можно определить и истинные потребности души! А еще - не путь ли это к бессмертию, к абсолютному знанию, к счастью?
   Но об этом говорить, разумеется, рано.
   В самом начале работы предметом исследований Гридина была тонкая грань между материей и энергией - эфирное тело человека. Мозг (материя) и душа (энергия) взаимосвязаны. Кора головного мозга - это то место, где, по мнению профессора, соприкасаются два различных измерения - физическое и духовное. И на границе этих измерений, по мнению профессора, стоял квант.
   Что это значит?
   Квазичастицы, элементарные частицы взаимодействия, послужили профессору зацепкой.
   Кванты одновременно обладают свойствами материи и энергии. Таким образом, квантовая электродинамика и представление о дискретности электромагнитного излучения стали основой экспериментов.
   Приобретя списанный электороэнцефалограф, профессор с помощью своих учеников занялся его ремонтом и усовершенствованием и вскоре уже мог проводить исследования. Труднее было раздобыть цезиевую атомно-лучевую трубку для создания эфирометра. Использовать квантовые стандарты частоты Гридин предлагал еще много лет назад, работая на кафедре. Теперь он применил эфирометрию как метод регистрации и определения парафизических свойств души.
   Профессор смело двигался к цели. Используя мескалин, расширяющий сознание, он приступил к опытам, изучая взаимодействие жизнедеятельности человеческой души с активностью коры головного мозга.
   Его метод стал окном из вещественного мира в мир духовный. Но произошла ужасная ошибка, приведшая к гибели его учеников. Опыты внезапно прекратились. Однако мозг профессора, уже включенный в некую действующую систему, продолжил эволюцию. Процесс стал неуправляемым.
   Профессор начал анализировать.
   Он вспоминал и случай в камере, когда во время избиения Снежного Человека произошло помрачение его сознания, и свое позавчерашнее путешествие, и сумеречные состояния, или трансы, сопутствующие обоим случаям проявления его чудовищной агрессии, - и не находил им объяснения.
   И все же он знал: это странное самодвижение его эксперимента не бессмысленно. Некие высшие силы природы руководят им...
   С чего начать?
   Самое первое - материальное обеспечение работы. Он располагает временем - это раз - и самим собой - это два.
   Второе - цель. Как и прежде, распознание природы души.
   Третье - его настоящая задача. Она заключается в том, чтобы в краткие сроки развить в себе контролируемую способность воспринимать на расстоянии душевную жизнь другого человека. Это даст ему возможность непосредственно перемещаться в любые человеческие тела.
   И тогда он сможет продолжить исследования...
  
   Через два часа принесли ужин, но Гридин есть не смог: после сотрясения мозга он испытывал головокружение и сильную тошноту.
   Он закрыл глаза и в ожидании вечера задремал.
  
  

УДАЧА

  
   В десять часов, когда выключили свет, профессор сконцентрировал свое сознание на дыхательных движениях.
   Никто не мог предположить, что все произойдет так быстро. Ожидания практически не было. Буквально в ту же минуту Юрий Викторович почувствовал, как без особых усилий, легко и свободно, он может манипулировать, словно частью своего тела, субстанцией собственной души.
   Каким образом он это понял? Весьма просто. Так же, как понимаются любые очевидные факты. Это было легко, словно ходьба или дыхание.
   Он вышел из своего тела и тот час вернулся обратно. Снова вышел и снова вернулся.
   Экзерсис удался. Это было невероятно! В один миг он испытал целую гамму абсолютно новых ощущений.
   Прежде, чем профессор мысленно констатировал факт случившегося, мелькнул вопрос: кто я - бог или демон?
   Долгожданная мечта сбылась.
   - Психотранс... - прошептал профессор.
   Как он не заметил этого раньше? Прошло несколько часов с тех пор, как он очнулся в лазарете. Значит, все это время он лежал неподвижно на койке, не осознавая своей сверхсилы. То, над чем он собрался долго и упорно работать, было достигнуто. Гридин стал абсолютным властелином своей души. Его собственная эфирная протоплазма теперь полностью подчинена воле. Удар по голове, погрузивший его в бессознательное состояние, одновременно оказался завершающим штрихом в формировании ученого-мистика.
   Что теперь?
   Ему хотелось немедленно приступить к экспериментам с тонкими телами. Профессор не понимал еще всего, но, упорно желая до конца оставаться научным и последовательным, решил действовать осмотрительно.
   Прежде всего, он мысленно повторил основные тезисы концепции. Вспомнил Шелера, Вестмарка, Лосского и других исследователей чувственной и интеллектуальной интуиции. Вспомнил Лири.
   - Все имманентно всему, - произнес шепотом излюбленную цитату.
   На миг замешкался, размышляя об этичности своего эксперимента, но научный интерес в этом споре одержал верх. И профессор, сосредоточив душу в единый луч, устремил его на лежавшего по соседству Аркашу.
   Профессор продолжал еще оставаться в собственном теле. Но он сейчас не врач-эндоскопист, разглядывающий чужие внутренности, он сумел оторваться от ложной установки.
   Вначале впечатления от исследования были похожи на глубокое сопереживание другому человеку.
   Было странным вдруг проникнуться к чужому, да к тому же малоприятному человеку братскими, интимными чувствами. В считанные секунды ценность Аркашиной личности бесконечно выросла для Гридина - так, словно тот стал его ближайшим родичем.
   Аркаша дремал. Ему было страшно, неуютно, и он пытался освободиться от этих чувств.
   Профессор с жадностью наблюдал за отрывочными мыслями соседа, погружаясь все глубже и глубже в его душу, и вдруг полностью провалился в нее.
   Хлоп!.. Он был уверен, что слышал этот звук, словно за ним захлопнулась крышка.
   Теперь Гридин находился в чужом спящем теле. Находясь там, он полностью осознавал свои возможности. При желании он мог бы подавить Аркашу, овладев центральной нервной системой его тела. В этом случае и сознание, и память, и чувства Грека, вытесненные с освещенного экрана, погрузились бы во тьму и пребывали бы там в состоянии глубокого сна.
   Профессор мог поступить иначе: оставив личность Аркаши бодрствующей, он мог бы незаметно паразитировать в ней, полновластно управляя нею. Но ни то, ни другое из соображений этики он делать не собирался. Находясь в теле спящего, он только внимательно наблюдал за его внутренними движениями. Это был всего лишь эксперимент.
   Теперь можно было рыться в Аркашиных воспоминаниях, как в своих собственных.
   Печальные события сегодняшнего утра. Они окрашены животным страхом. У Аркаши на удивление хорошая зрительная память.
   Баня, мокрый каменный пол, клубы пара... Голые татуированные тела арестантов... Жестокая бойня, боль... Теперь профессор наблюдает самого себя со стороны. Вот он принимает участие в драке. Да нет же, он сам бросается на своего противника, первым наносит удар. Этот фрагмент прокручивается несколько раз подряд. Вот он... о, Боже! Кровь течет по изуродованному лицу нагого арестанта, пустые глазницы зияют, как два открытых рта.
   Гридин снова и снова прокручивает воспоминание, пытаясь рассмотреть собственное лицо, но лица в воображении Аркаши стертые, нечеткие.
   Назад... Камера... Напротив сидит на нарах он сам, Юрий Викторович Гридин. Смотрит отрешенно.
   Снова назад. Теперь перед ним следователь Неховецкий. На столе продукты.
   - Гражданин начальник, - говорит Аркаша, желая перехитрить весь мир. - Это, конечно, получше баланды, но за хорошую информацию можно сверху и тики-мити накинуть.
   Вот еще воспоминание. Там же.
   - Слушай, начальничек. Дед грохнул своего дружка. По пьяни и из-за бабок. Ей-богу. За что купил, за то и продаю.
   - Так и сказал?
   - Ага. Ну как, помог я тебе?
   Мерзавец! Лицемер! - подумал профессор.
   Сон Аркаши прервался сам собой. Вернее, проснулся в теле Аркаши Гридин: теперь он был в нем хозяином.
   Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на Аркашиной койке. Повернув лицо вправо, в тусклом синеватом свете дежурной лампочки увидел себя.
  
   Жутко и странно было смотреть со стороны на свой стариковский заостренный профиль, мерно поднимающуюся грудь.
   Сердце бешено заколотилось. Как он похудел за время пребывания в тюрьме!.. Морщины на лице углубились. Седые слипшиеся волосы перепачканы кровью.
   Замирая от страха, он попытался подняться. Все завертелось перед глазами и опрокинулось... Душа оставила чужое тело, и профессора вновь зашвырнуло в собственную плоть.
   Он разомкнул веки и взглянул на Аркашу. Тот смотрел на него непонимающим, удивленным взглядом.
   Профессор отвернулся. Превозмогая боль в спине, лег на правый бок.
   Мозг напряженно работал. Внимание опять устремилось к Аркаше. На этот раз он принял решение проводить исследование, не покидая наблюдательного пункта - собственного тела.
   Как просто... Совершенная телепатия. Вот вертятся текущие образы мыслительного процесса. Мысли темные, неврастеничные. А если попытаться войти к нему в память на расстоянии, не воплощаясь в тело? Что ж, попробуем.
   Немного поколебавшись между искушением и вопросом этичности эксперимента, он полностью влился в Аркашину личность.
   Назад, в прошлое...
   Вот красивая смуглая женщина. У нее черные волнистые волосы. Это мама.
   Яркое воспоминание: детская рука открывает кошелек. Аркаша оглядывается. В его памяти осталось волнение, перемежающееся с радостью охотника. Первое воровство. Кажется, оно осталось незамеченным.
   А это школа. Учительница ходит между рядами. Но что она делает? Вытряхивает содержимое из портфелей. Аркаша вцепился в свой портфель, не отдает его. Плачет. Из портфеля вываливаются женские часики.
   Снова мама. Злая, ругает за что-то Аркашу, бьет. Потом жалеет...
   Детская комната милиции. Хмурое лицо женщины в форме. Другое лицо. Это человек в белом халате, психиатр. Странное слово, которое Аркаша понимает, как благородную, заслуживающую уважения и списывающую все недостатки болезнь: клептомания.
   Через несколько лет. Учеба, общежитие, юность. Он сам толком не может понять, какую специальность получает в этом училище.
   Много лет вперед... Аркаша за столом, в офисе. Белые гладкие стены, картина. Перед Аркашей монитор.
   Уже год как Грек вертится в этой фиктивной конторе по отмыванию денег. Заходит шеф. О чем-то справляется, дает задание. Уходит. Смуглой рукой Аркаша подписывает бумаги. Счета, накладные... В душе та же детская радость, то же волнение. И то же желание перехитрить всех.
   Аркаша - бухгалтер! Его окружают изворотливые, нечистоплотные люди, дельцы. Фирма контролируется криминальной группировкой. Да какая это фирма? Просто шарашкина контора.
   Грека любят за его веселость. Но он вор, прощелыга, аферист.
   В памяти - огромная гора хлама. Весь душевный мусор собран в кучу: надо как-то закрыть эту черную кляксу в памяти.
   Прокол. Шеф ловит его на горячем и жестоко наказывает. Передает хозяевам. Те - в руки правосудия. За жадность Аркаша расплачивается свободой.
   Вперед, к последним событиям.
   Вот перед Аркашей лицо Снежного Человека.
   "Старикан... а Аркаша ему поменял памперс... памперс поменял... Не ерши, Аркаша..."
   Вспышка гнева.
   "Убью!"
   Еще вспышка!
   В глазах Снежного Человека страх и мольба. Удар, словно в замедленной съемке, очень хорошо запечатлен в памяти. Хруст хряща. Желанное удовольствие.
   Все-таки, бить Снежного Человека приятно!..
   И бурей в душе Гридина взрывается ответное противоречие.
   За миг до этого профессор понимает, что ненароком прикарманил себе одно из гадких, омерзительных чувств, испытанных Аркашей.
  
   "Эй! Кто вы, братец-гастролер? Вы что, не из наших?"
   Вопрос, заданный неведомо кем, прозвучал резко и испуганно. Это было нечто автохтонное, постоянно живущее внутри Аркаши, им же и смердящее.
   Темной камбалой старый лукавый бес залегал на дне Аркашиной души и не верил, что кто-то еще может потревожить это принадлежащее ему безумное царство.
   Профессор не собирался отдавать инициативу нечистому. Эта встреча, как ни странно, не вызвала у него ни страха, ни опасения. Напротив, он вдруг почувствовал себя достаточно сильным, чтоб вступить в спор с демоном.
   "Я - великий маг и пришел сюда, чтобы изгнать тебя!"
   Ответ последовал не сразу: бес пытался разобраться, в чем дело.
   "Нет, ты великий лох! - фыркнул он, наконец. - И это тебе не место для подвигов и упражнений. Здесь для тебя ничего хорошего нет. Все лучшее тут давно уже сгнило. А то, что не сгнило, догнивает. Впрочем, ты все равно не разбираешься в таких вещах. Поэтому слушай меня внимательно, господин экстрасенс! Канай-ка ты туда, откуда пришел!"
   Бес говорил Аркашиным голосом. Если бы он вышел на свет, и у него оказалось Аркашино лицо, профессор этому нисколько не удивился бы.
   "Вижу, ты явно не из той породы демонов, которые диктуют музыкантам во сне свои сонаты. Грубо... И этот уголовный жаргон... Кто же из вас кого муштрует: ты Аркашу или он тебя?"
   "Прежде, чем лечить, врач, исцели себя сам... Аркаша - сугубо мой. Зачем ты суешься в чужие владения? Двоим таким, как ты и я, здесь не место".
   "Да Боже упаси, я и не претендую вовсе на такое грязное дело, каким ты занимаешься... Ты - бес, а я ученый. Перестань прятаться, покажи, как ты выглядишь".
   "Тебе это, профессор, наверное, для науки нужно?"
   "А если даже и так?"
   Бес снова фыркнул.
   "Наука, конечно, вещи сильная. Но закавычка есть одна, понимаешь ли... Если я покажу тебе свое настоящее личико, ты, братец-гастролер, слишком много шуму поднимешь. А можешь ненароком и коньки отбросить. Сердце, небось, не очень крепкое... А мне-то шум ни к чему".
   "Как хочешь... А что ты имел в виду, когда говорил о враче и исцелении?"
   "Неужели ты и сам не понял? Двойка тебе. А еще профессор!"
   "Ну что ж... В таком случае, не буду больше тебя беспокоить и отрывать от важного занятия. Желаю вам обоим благополучно догнить в этой больничке, а потом при первой же возможности отправится прямиком в огненную геенну и там уж гореть до скончания веков. Удачи!"
   И профессор, так и не увидав бесовского лика, отправился к Дане.
  
  

ПЕРСОНАЛЬНОЕ ЗЛО

  
   Наутро он знал все, что произошло среди скал в тот страшный день.
   Он все вспомнил сам. Этот факт никогда не исчезал из его памяти. Разоблачив самого себя, Гридин сделал очередное открытие: он просто запрещал себе заглядывать в тот глубокий колодец, который вырыл в своем подсознании.
   Прояснились сами причины происшедшего и многое другое. Суть случившегося предстала перед ним в мельчайших деталях.
   Профессор пожалел, что под рукой нет журнала для записи наблюдений.
   В это утро к нему полностью вернулось самообладание. Он снова почувствовал азарт ученого и безудержное стремление к истине. Его внимание сконцентрировалось, а многолетний опыт приблизился, систематизировался и распределился в удобном порядке, принял легкодоступную форму и был теперь весь под рукой, как инструменты на хирургическом столике.
  
   Душа человека имеет несколько слоев, покрывающих ее основное ядро, - рассуждал профессор. - Под эфирной оболочкой залегает мощный пласт астроментального тела. Это сфера обитания эмоций и мыслеформ, называемая "адом-раем". Именно так: в ней есть и ад, и рай. Она насыщена злыми стихиями, стаями, носящимися по ее просторам. Астроментальная сфера не имеет ни временных, ни пространственных ограничений. Она - бездна, и в ней живет сам дьявол. Лишь ребенок с ясным мышлением и чистой памятью, глядя в нее, видит ангелов.
   Все это поведали ему словоохотливые духи, попадавшиеся там на каждом шагу.
   Вот оно, объяснение святых писаний, продиктованных мистиками! Такими, как он... Нет, среди прочих мистиков он единственный является профессором биологии. Как же ему теперь доказать истинность этого всего?
   Все очевидно.
   Умирая, человеческое сознание погружается в пласт астроментального тела и... оказывается в аду. Не все - подавляющее большинство. Девяносто девять целых и девять десятых процента. Только самому невинному ребенку, быть может, суждено попасть в иное место.
   Вспомнились проповеди Христа, в смысл которых он по-настоящему не вникал. Теперь ему смешна была логика.
   Истинным методом познания был созерцательный метод.
   Вот что становится очевидным: рай и ад - это оболочки души, сфера человеческих эмоций и мыслей, астроментальное тело.
   Постигая человеческую душу, погружаешься в них. Прежде - в ад, а далее - в рай.
   Только и этим оболочкам суждено разрушиться.
   Для него вдруг стало очевидно: чувства живут после смерти еще несколько суток. Дней восемь-десять. В среднем девять. Несколько дней неожиданной свободы от тела. Этот период мучений или блаженства и есть вечность ада или рая.
   На девятый день наступает этап нового освобождения. А потом еще... около месяца бестелесного существования памяти. Итого, дней сорок!..
   Это оче-видно! Видимо, явственно и бесспорно!
   Как ему сейчас необходимы бумага и карандаш!
  

* * *

  
   ...Это был очередной эксперимент.
   Взяв с собой спальные мешки, Гридин с учениками отправились в поход. Место, куда приходили и раньше, находилось несколькими километрами восточнее поселка. Здесь залив, хорошая энергетика, в штиль очень тихо и уютно. Но в тот вечер начинало штормить. Сойдя с тропы, они опустились ниже, на площадку, за которой начиналась отвесная скала. Разожгли костер.
   Никаких технических средств. Профессор сел посредине. Трое помощников расположились вокруг; взялись за руки, образовав треугольник.
   Началась концентрация. Если поля всех троих замкнутся, вокруг него может образоваться сильный эгрегор, из которого он станет черпать силы.
   Он вспомнил все. Данька ему помог в этом.
   Войдя в поверхностный транс, профессор впервые полностью погрузился в астральную сферу.
   Повсюду была тьма.
   Лицо, покрытое мозаикой, выскочило из тьмы и предстало перед ним зловещей маской, отверзло черный рот и прорычало:
   - Теперь ты можешь делать все, что захочешь!
   Глаза Твари быстро вращались и, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
   Нарастал шум: миллионы торопливых голосков смешались в неразборчивый рокот.
   Ты свободен!
   Было похоже на то, как в самый жаркий день, не в силах больше сопротивляться палящему солнцу, с легким хлопком сама собой вспыхивает сосна.
   Одержимый яростью, профессор злобным демоном вырвался из тьмы и увидел вокруг себя жутких зверей, чьи хищные морды в упор смотрели на него.
   Все стало выглядеть просто.
   Они его враги.
   Которые хотят отнять у него нечто, принадлежащее ему.
   И стоят на его пути.
   Они слабы и не достойны стоять на пути и даже находиться рядом. Это препятствие надо убрать.
   Все когда-либо возникавшие недовольства и легкие раздражения, испытанные им по отношению к его юным коллегам, внезапно слились воедино и, не видя преград, ринулись мощным потоком.
   Убить!
   Ненависть сильнее страха. Зло кипело внутри и снаружи. Вступив одной ногой в ад, человек вынес из него огонь зла.
   Не было никаких нравственных запретов.
   Убить!!!
   Нож, случайно лежавший у его колена, в мгновение ока оказался в руке, в которой появилась неимоверная сила.
   Полоснув по горлу Максима, он засмеялся и рукояткой несколько раз ударил по голове Лену.
   Лена упала, а Максим, схватившись за горло, так и стоял на коленях перед ним, и кровь хлестала фонтаном из сонной артерии.
   Как сладко было смотреть на его страдания!
   - Профессор... Дядя Юра... - умоляюще простонал Данька.
   И в ту же секунду нож по рукоятку вонзился ему в грудь.
   - Прямо в сердце! - радостно воскликнул профессор.
   Добив живую еще Лену, он вытер лезвие ножа об ее джинсы, достал из сумки бутылку водки, припасенную для обогрева, откупорил ее и стал пить из горлышка.
   Выпив залпом полбутылки, он влез в спальный мешок и уснул...
  
  

* * *

   Гридин оставался верен научному подходу.
   Сорвав маску с врага, он продолжал анализировать.
   Чтобы понять, как это происходит, надо определить предметы взаимодействия. Их должно быть не меньше двух. Например, душа и пространство. Если допустить, что между душой и пространством (разумеется, другим пространством - нефизическим) существует качественная или количественная разница, то возможно и движение, пребывание, обособление души в этом пространстве. Таким образом, первое, что требуется выяснить - это качественные и количественные характеристики этого "другого пространства".
  
   - Профессор! - говорил этой ночью Данькин дух. - Я живу. Я еще помню земную жизнь, правда, не так, как раньше. Память, хоть и не совсем еще оставила меня, но дает очень размытые воспоминания. Зато я помню миг своего рождения и то, как вы меня убили. Но все это далеко-далеко. Первое время после смерти было и страшно, и стыдно, и горько. Я видел огонь и чудовищ. И еще каких-то существ. Одни меня пытались отбить у других, а потом ни тех, ни других не стало. Тогда я очень встревожился: что со мной будет дальше. А теперь я успокоился и мои мысли стали намного чище. Мне нравится то, что у меня нет тела, и так легко стало двигаться. Правда, как бы вам сказать, сам я теперь ничего не могу придумать. Я только отражаю то, что вижу - и все... Здесь встречаются люди, понимающие меня, но я даже не знаю, о чем с ними поговорить. Да и сами они молчат. Иногда мы посмотрим друг на дружку - и нам все становится понятно. С вами я говорю... только благодаря вашим душевным силам. Другими словами, я отвечаю на ваши вопросы, которые вы еще не задали. Недавно я был у своего отца. Наверное, приходил к нему во сне, я не знаю. Он плакал. Но мне теперь все равно.
  
   "Прости, прости меня, мой милый мальчик!.."
   Мой милый мальчик? Как фальшиво прозвучали эти слова.
   Они были чужой мыслью. Они не несли в себе настоящих чувств и шли вовсе не от сердца. Профессор поймал себя на этом. Он бы ни при каких обстоятельствах не произнес бы сейчас подобную фразу: разговаривая с мертвым Данькой, он почувствовал, что слова и тем более извинения не нужны.
   Так зачем же он сказал это "прости, мой мальчик"?
   Слова вырвались, словно их говорил за него кто-то другой, сидящий внутри.
   И как раз в эту минуту профессор обнаружил в себе своего собственного беса. Он сидел, поджав под себя ноги, прячась за каким-то диковинным цветочком. Не видя смысла больше таиться, бес раскрылся. Выйдя на свет, он проговорил:
   "Ладно. Вы меня увидели, профессор. Дальше что?"
   Это был он сам, Юрий Викторович Гридин, с бритой головой, совершенно голый.
   Профессор почувствовал отвращение.
   "Я тоже... одержим тобой?"
   "Видите ли, это не совсем корректное определение. Правильней сказать: я ваше персональное зло".
   "Что я должен сделать, чтобы ты ушел?"
   На лице беса мелькнула уставшая улыбка.
   "Все люди нами одержимы в той или иной степени. Каждому время от времени хочется от нас избавиться. Но мы не можем просто так взять и уйти. Человеческие тела - это наше обиталище".
   "Я с этим не согласен. Здесь мой дом. И больше ничей. Поэтому ты должен его немедленно покинуть".
   "Разумеется, право частной собственности. Но... Если бы это был только ваш дом, то как бы я в него тогда проник? Хороший хозяин всегда держит свой дом на замке и не впускает в него всякую нечисть вроде меня".
   "Знаю, я не был хорошим хозяином. Но пришло время навести в доме порядок. По крайней мере, теперь я вижу, что в нем лишнее".
   "Ах, mon amie! Разве вам не сообщили, что дом собираются снести? Ведь документы уже подписаны, профессор. Поздно наводить порядок. Так что мы с вами скоро расстанемся. Было интересно познакомиться. Да вы не переживайте. Никто не бывает достаточно хорошим хозяином в доме. Но все об этом, разумеется, жалеют. До конца жизни. До этого срока мне и таким, как я, ничего не грозит. Но приходит время, и хозяева исчезают вместе со своими домами. И тогда нам приходится искать новое жилище... Послушайте, профессор, а зачем вам все это надо? Будущее предрешено, от судьбы уйти не возможно".
   Интонацией голоса и манерами его бес был совершенно не похож на Аркашиного, что в некоторой степени даже льстило профессору. Это был интеллигентный, воспитанный мужчина, разве что... абсолютно голый.
   "Ты о чем говоришь?"
   "О человеческой душе, о ваших экспериментах, о психотрансе, как вы сами изволили назвать способ перемещения в тонких телах. Что вас натолкнуло на проведение исследования в этом направлении?"
   "Ты задал вопрос, на который заведомо не можешь получить ответ. Из нашего диалога можно сделать апорию. Получение ответа для тебя вообще не представляется возможным. Чтобы понять меня, ты должен перестать быть тем, кем ты есть. То, что ты в состоянии выяснить, ты и так давно уже знаешь. Ты ведь живешь во мне, словно солитер. Ты читаешь каждую мысль, ведаешь моими чувствами, приспосабливаясь ко мне, стараясь не выдать себя. Не так ли? Я не сомневаюсь, что у тебя есть своя концепция того, зачем такие как я ищут возможность перемещаться. Вот твой ответ: чтоб стать сильным, свободным и не страшиться смерти. Однако это объяснение тебя нисколько не удовлетворяет. И не даром. Ты страдаешь от мучительных подозрений. Ведь ты знаешь: есть такие волны, вибрации человеческой души, которые ты не в состоянии постичь. Ты постоянно пребываешь среди представлений и вещей, которым сам являешься заклятым врагом. А все потому, что тебе не дано их познать. Ты мог бы давно уже задать мне этот вопрос, но не в твоих правилах задавать вопросы прямо. Попытайся понять это сам, но знай: когда ты это поймешь, тебя не станет. Так же, как не стало меня, ведь я уже не теперь совсем человеческое существо".
   "Да, профессор, вы теперь почти как я?"
   "Ты теперь в прошлом. В моем будущем подобные тебе не предусмотрены".
   "Рано радуетесь. Я, конечно, не всемогущ и не всезнающ, но поверьте, вы глубоко заблуждаетесь. Искренне по этому поводу вам сочувствую. В последнее время я вас, знаете, зауважал. Да и многому я рядом с вами научился. Впрочем, расставаться мне не жалко. Устал, понимаете ли, говорить вполголоса, так давно уже хочется пошуметь, побесноваться. Вселюсь в следующий раз в кого-нибудь попроще".
   "Да ты совершенно невменяем".
   "Верно. Это нас с вами прежде и единило. В вас заложен большой потенциал греха. Если бы не ваша сдержанность и эта бесконечная правильность. Какого труда и терпения мне стоило подвести вас к той, последней черте. Но... тем слаще мне было наблюдать ваше падение. Ладно... Предлагаю обмен: я отвечаю на ваш вопрос, вы на мой. Что скажете, профессор?"
   "Согласен. Но ты отвечаешь первым".
   "Хорошо, идет. Задавайте свой вопрос".
   Профессор внимательно посмотрел в глаза интеллигентному бесу.
   "Мой страх, который меня так часто мучил всю мою жизнь, - это и есть ты?"
   "Страх - это свойство души. Я не свойство души, я ваше персональное зло. Теперь говорите, зачем вам делать то, что людям делать не свойственно?"
   Профессор помолчал немного и ответил мысленно:
   "Если ты хочешь понять, то впредь делай так: когда слышишь слова "Спаси и сохрани!" - помолись вместе с этой душой".
  
   Прошло два дня.
   Теперь каждую ночь Гридин с рвением совершенствовал себя в психотрансе.
   Во вторник утром, после долгого ночного путешествия, профессор задремал. Около полудня его разбудил Аркаша.
   - Старик, тебе дачку принесли, - сказал он. - Что ж ты, бляха-муха, трепался, что у тебя никого нет?
   Гридин взглянул на табуретку. На ней лежал бумажный сверток. От кого?! Профессор протянул руку за передачей.
   Он развернул сверток и достал из него два больших румяных яблока.
  
  

БОЛЬШОЙ ГОРОД, СТЕНА

  
   ...Алина не знала, к чему она стремится и чего ищет, не могла понять, что было предметом ее поисков - человек, вещь или событие... Неведомая тяга руководила сердцем девочки. Собственно она и привела ее в этот город...
   Доехав до автостанции и поняв, что автобус дальше не пойдет, Алина вышла.
   - Девочка, разве тебя не должны встречать твои родственники? - спросила женщина, ехавшая вместе с ней.
   На ее добром лице было участливое выражение.
   - Не надо... я найду, - ответила Алина.
   Чтобы не мешать выходящим, она отошла в сторону, под навес. Здесь, на деревянной скамейке, подложив руки под голову, спал старичок маленького роста с большой проволочной бородой.
   Автобус опустел, и Алина посмотрела внутрь его просторного салона. Некоторое время она не могла решить, куда ей теперь идти, и села на край скамейки, у ног старичка. Тот лежал на боку, лицом к проходящим. На его картофельном носу и розовых щеках весело играли солнечные зайчики, отражающиеся от лужи, по которой рябью пробегал ветерок. Неожиданно старичок открыл глаза, посмотрел на Алину и задорно ей подмигнул.
   - Здрасьте, - сказала Алина в ответ, но сосед только закряхтел, перевернулся на другой бок и снова задремал.
   В эту минуту дверь автобуса с шумом захлопнулась, окончательно оборвав связь с домом.
   Куда мне теперь идти? Подумала Алина, с любопытством осматриваясь по сторонам. Она находилась одна в чужом городе за много километров от дома...
  
   Здание автостанции располагалось прямо на привокзальной площади и примыкало к красочному "Мак-Дональдсу", от которого по всей площади разносились аппетитные запахи. Кругом стоял шум и гам. К бордюрам подъезжали маршрутные такси с серебристыми окнами. Таксисты зазывали народ, приглашая ехать в любом направлении. Всюду сновали люди, и среди них не было ни единой знакомой души.
   Неожиданно девочка услышала свое имя, сказанное очень тихо, почти шепотом. Алина посмотрела по сторонам, но никого, кроме спящего старичка, в эту минуту рядом не оказалось. Тем не менее, ей каким-то образом стало ясно: то, что она ищет, находится где-то рядом.
   Девочка встала, повесила сумку на плечо. Доверившись интуиции, она медленно побрела по вокзальной площади. День был ясный и не холодный. Стены белых зданий с красивой архитектурой сияли в свете осеннего солнца.
   - Алина... - опять тихо прозвучало из ниоткуда.
   Она перешла дорогу и попала в сквер, усыпанный опавшей листвой.
   Как хорошо, подумала она, разглядывая деревья, скамейки и фонари. Посреди сквера проходила широкая аллея, по бокам ее то там, то здесь располагались причудливые железобетонные скульптуры, покрытые разноцветной мозаикой.
   Огромные деревья роняли на аллею шероховатые зеленые плоды, - Алина не знала их названия.
   - Алина...
   Уже совсем близко... - подумала она.
   Сквер ограничивался чугунным заборчиком. За ним начиналась проезжая часть дороги, от которой перпендикуляром уходили вглубь города улицы и улочки.
   - Близко... Совсем близко - шепотом повторяла она, бредя по шуршащей листве и пытаясь представить существо, отправлявшее ей этот зов. Кто ты? Возможно, родная кровь звала ее? Или кто-то, кто был близок ей по духу, и кому она могла бы довериться. Как хочется склонить голову на чье-нибудь плечо.
   А вдруг это коварная Тварь зовет ее, пытаясь сбить с дороги?!.
   Но нет, голос был нечужим.
   Других родственников, кроме матери, Алина в своей жизни не знала. Дедушка и бабушка умерли от удушья угарным газом в тот день, когда родилась она, оставив несчастную дочь одну с новорожденным младенцем.
   Может быть, она искала своего отца?..
   Нет. Папа живет не здесь. Уж я точно знаю, подумала девочка.
  
   Это было в ее глубоком детстве... Однажды она сильно заболела гриппом. Болезнь протекала тяжело: болела голова и суставы, от интоксикации рвало.
   Мать-санитарка лечила дочку тем, что удавалось стащить из больницы. Но на третий день болезни температура перевалила за сорок. Алина в лихорадке стала закатывать глаза и впадать в обморок. Наташка испугалась и запаниковала. Ни растирки, ни аспирин больше не помогали. Пытаясь привести девочку в чувства и не давая ей отключиться, мать стала нести всевозможный вздор, выдумывая истории-небылицы.
   Когда она тревожно стрекотала дочке о том, как та вырастет, станет большой и красивой, выйдет замуж и будут у нее все, что она захочет, маленькая Алина слабым голоском спросила:
   - Мам... А где папа живет?..
   Неожиданно для самой себя Наташка придумала и рассказала дочке, что где-то далеко-далеко, в лесу, среди высоких сосен, стоит чудо-домик, деревянная дача. Вот в нем и живет Алинкин папка. В домике том тепло и уютно. И когда-то Алинка обязательно поедет к своему папке погостить на его даче. Вот и вся история.
   Девочка болела еще долго и, в конце концов, выздоровела. А рассказ о чудо-даче, как о маленьком уютном и светлом мирке, не выходил из ее головы.
   Но как с того времени ни мечтала она попасть на удивительную папкину дачу, ни разу мать ее туда не свозила...
   И все же детская мечта сильно ей помогала в жизни...
  
   ...Снова голос издалека... А может, это ее воспоминания?..
   Странный образ... Глаза, руки, сердце. Это зовет ее кто-то, кого она знает уже давно. Он очень близок ей. Она должна спешить к нему, ведь ему нужна ее помощь.
   "Я научусь тебя понимать, - говорил ей вчерашний Юра. - Мне надо узнать о тебе как можно больше..."
   Разве кто-нибудь когда-нибудь хотел о ней что-то узнать? Ей вспомнилась вчерашняя беготня по школьному коридору.
   "Я обязательно вернусь, обещаю..."
   Странник!..
   Алина свернула со сквера, перешла дорогу и остановилась перед высокой оштукатуренной стеной. Ни ворот, ни калитки, ни окошка. Но почему-то сердце стучит очень часто, вот-вот выпрыгнет из груди.
   Алина повернула направо и начала двигаться вдоль мрачной стены.
   Она знала: за этой стеной - царство Богини Боли.
  
  

ВОРОТА В СТРАШНОЕ МЕСТО

  
   ...Оксана Шолохина жила на пятом этаже.
   Поднимаясь по лестнице, Алина четыре раза встречалась с собственным отражением в темных окнах лестничных пролетов. И каждый раз она сама себе посылала ободряющую улыбку. В ответ из ночной черноты ей улыбалась хрупкая девочка с золотистыми волосами: зачем ты идешь туда, Алина?..
   Она двигалась медленно, спокойно и уверенно. По пути Алина не прислушивалась мысленно к происходящему там, куда шла (обычно она поступала так, когда ей предстояло встретиться с трудностями). Поднявшись на площадку, девочка остановилась перед дверью номер двадцать девять и тихо сказала:
   - Это мой долг. Не бойтесь, я вас освобожу.
   И только после этого мысленно проникла внутрь помещения.
   В ту же секунду на нее лавиной навалились эмоции и желания тех, кто ожидал ее в этой квартире. Перед ней ясно предстало ближайшее будущее. Скоро ее станут наказывать, унижать, приносить в жертву странным иллюзиям. Жестокие дети, причиняя боль, будут распалять свои спящие пороки, питая зло, уже глубоко пустившее корни в юные души.
   Она не отступит. Она все равно войдет в эту дверь, чтобы выйти обратно победительницей. Она не знает еще, что должна сделать. Но теперь ее ничто уже не испугает. Ее душа недосягаема ни для них, ни для Твари, которая все устроила.
  
   ...Откуда возникла тайная организация?
   Кажется, первым идею этих собраний предложил старший брат Марины Чистюхиной, Борис. Тот самый, который первым позвал ее утром, там, под ивой. Он был главарем.
   Об этом, правда, никто никому не говорил. Иногда, встречая страшного, бритоголового Бориса Чистюхина в коридоре школы, Алина в его беспорядочных мыслях находила обрывки фраз, сходных с теми, которые слышала на собрании. В основном говорилось о каком-то служении, о жертвах и о силе, которую можно получить взамен. И этим утром он думал о том же, а иногда переходил на какой-то совершенно неизвестном язык. Он смотрел на нее своими выпученными глазами, щерился и мысленно произносил длинные непонятные фразы. И еще как будто молился, и звал повелителя... Чьи-то имена произносил мысленно... Но она их не запомнила - слишком неприятные. Ей было страшно, и смысла слов она не понимала.
   Теперь она знает очень много, слишком много для тринадцатилетней девочки. Но все же при этом остается девочкой.
   Кто же этот повелитель, о котором думал Борис? Кто такая Богиня Боли?
   Зачем придуман жертвенный барашек? Все ли девочки, ставшие участницами мрачных обрядов и служившие ей, вначале тоже были барашками и приносили ей в жертву свою боль?
   Какая глупость! Еще сегодня утром она мечтала стать одним из членов организации - только ради того, чтобы быть среди всех. Неужели всё, что произошло с ней впоследствии - хорошо?!
   Она нажимает на звонок и ждет, не сводя внутреннего взгляда с мыслей присутствующих.
   Они слышат звонок, решают между собой, кому открывать.
   И вот кто-то поднимается с кресла и идет к двери...
   Через несколько секунд дверь открывается. На пороге стоит Роман Митько.
  
   Это был рослый, несколько долговязый парень с темными волнистыми волосами. Его лицо было бы симпатичным, если бы не характерная жутковатая улыбочка, которая свойственна ему с детства: вначале поднимаютсясь брови, затем вытягиваются губы, и, наконец, в глазах начинает мерцать сдержанный смех.
   Роман пронзил Алину бесстыдным, язвительным взглядом.
   - А... Пришла?! - злорадно сказал Митько.
   Увидев его перед собой, Алина вначале немного смутилась, но тут же взяла себя в руки и быстро шагнула в прихожую. Проходя мимо парня, она повернула к нему свое лицо и на миг задержала на нем взгляд.
   Если хочешь, увидишь то, что ищешь, сказала она мысленно.
   Роман, распираемый неудовлетворенной злостью, схватил ее за локоть и грубо втолкнул в комнату.
   В зале, где находилось несколько девочек и мальчиков, всего около пятнадцати человек, горел свет и приглушенно играла музыка.
   Алина огляделась. У девочек распущены волосы. Окна занавешены черной тканью. Посреди комнаты лежит картонный круг, выкрашенный красной гуашью, - алтарь. Вокруг него выставлено около трех десятков маленьких свечек.
   Мысли девочек и мальчиков бессвязны, их трудно понять. Души детей дрожат, сотрясаясь от злобы и ужаса.
   Ей смутно вспомнились отрывки из каких-то случайно прочитанных книг... Средневековье, остроги, пытки, казни, инквизиторы... Чувства, бушевавшие в детских сердцах, были похожи на те, которые, возможно, в давние времена объединяли толпу народа, собравшуюся полюбоваться расправой.
   Что здесь делают мальчики? Среди них Волков Сергей и даже Юрка. Зачем они сюда пришли? Ведь это тайное собрание, и на нем могут присутствовать только девочки. Что же изменилось?
   А вот и ответ. Он в памяти.
   Пять минут назад Алина она была предметом их разговора.
   В недавних воспоминаниях детей запечатлелась картина: Роман рассказывает подробности утреннего происшествия. Его слушают, улыбаясь...
   Она виновница торжества.
   - Наконец! - закричала Марина Чистюхина, главная жрица Богини Боли, увидев вошедшую. - Так! Всё! Живо встали! Кто пришел в первый раз - тот учится и не мешает другим. А ты, - она обратилась к Алине, - раздевайся до трусов!
   Тут же с нее начали грубо срывать одежду - второй раз за этот день. Вначале набросились девочки, затем к ним присоединились и мальчики. Она не сопротивлялась. А дети, видимо, желали именно этого сопротивления и потому, не ощутив борьбы, начали сами себя подзадоривать. Они рвали пуговицы, кармашки, просто трясли ее, схватив за плечи. Но девочка оставалась спокойной...
   Алина по росту была самой маленькой в классе, и, когда вокруг нее скучились одноклассники, исчезла в толпе. Через минуту. когда все расступились, Алина была уже раздета.
   Она стояла босая, в одних трусиках, прикрывая руками чуть наметившуюся грудь. На бледном худеньком теле виднелись следы старых и новых синяков и ссадин.
   - В середину круга! - скомандовала Марина, указывая на алтарь. - Богиня уже чувствует запах боли.
   - Но... Сказала, больше не буду жертвой... - проговорила Алина.
   На лице Марины нарисовалось скучающее выражение.
   - Барашек недоволен. Фурик! Быстро усмирить барашка.
   Митько, стоявший ближе всех, протянул руку и схватил Алину за волосы. Накрутив их на кисть, он начал плавно двигать рукой то вправо, то влево, заставляя девочку двигаться вслед руке. На лице появилась его особенная жуткая улыбка.
   - Девчонки! - проговорил он, ухмыляясь и продолжая движения. - Хорошо, что позвали. Где бы еще я так развлекся? Лично мне это шоу начинает нравиться.
   Было больно, Алина сжала зубы, чтобы не застонать.
   Через минуту Марина скомандовала:
   - Достаточно!
   И, обратившись к Алине, спросила:
   - Эй, барашек, ну как? Тебе все понятно? Если да, вставай в середину круга. Или хочешь еще? Предупреждаю, в следующий раз будет значительно больнее.
   Последние слова она произнесла негромко, внушительно.
   - Нет, не хочу... - сказала Алина. - Я встану в круг.
   На мгновение в глазах Чистюхиной мелькнула тень. Она смерила Алину ненавидящим, подозрительным взглядом, но не найдя в ней ничего опасного, снова скомандовала:
   - В середину круга! Быстро! Богиня уже близко...
   Когда Алина заняла место посреди картонного алтаря, младшие жрицы - хозяйка квартиры Оксана с толстой и рыжей Викой Сердюк - быстро присели на корточки и принялись по очереди зажигать свечки.
   В это же время Марина Чистюхина закрыла глаза и начала читать заклинания.
   - Приди, приди, Богиня... Прими эту боль... Приди к нам, приди...
   - Приди к нам, приди!.. - взволновано повторяли остальные.
   Алине никаких указаний не давали, но она тоже закрыла глаза. Теперь ей легче было разглядеть происходящее. Мальчики и девочки, державшиеся за руки, образовывали замкнутую цепь. Каждый из участников, затаив дыхание, ожидал с восторгом и ужасом чуда. Оно неизбежно должно было произойти в итоге творившегося обряда, но вначале будут боль и наслаждение. Будет много боли, и все они хотели это видеть.
   Марина около четверти часа читала заклинания, перелистывая страницы толстой книги. Затем жрица сделала шаг вперед и цепь за ее спиной опять сомкнулась. Алина стояла в той же позе, с закрытыми глазами.
  
   Она по-прежнему не знала что произойдет, не знала, как будет себя вести дальше. Но страха не испытывала.
   Немного, правда, участился пульс, только и всего: сила, которую она чувствовала в себе после встречи с человеком в сказочном наряде, придавала спокойствие и уверенность.
   Следующее было ясно: она не покинет это место до тех пор, пока не выполнит всех желаний собравшихся одноклассников. Ведь это ее долг перед ними. Долг за преподнесенные уроки, сделавшие ее сильной.
   И когда она сделает все, что следует сделать, тогда они ее поймут.
   Теперь она знала точно: происшедшее утром - не случайность. То, что мальчишки из их класса сегодня здесь - тоже не случайность. И сейчас все собравшиеся знают о совершенном утром злодеянии и готовят новое злодеяние. Все это кем-то подготовлено. И хотя присутствующих много, все они объединены общим желанием.
   У Алины не было определенного плана и не было никаких намерений в отношении присутствующих ребят. Они сами должны сделать выбор.
   - Подними левую ногу, - скомандовала Чистюхина.
   Алина повиновалась, и тотчас на ее плечо несильно, но жестоко лег первый удар плети. Она знала эту плеть. Ее Марина сделала сама. Она вырезала орудие наказания из старого кожаного пальто. На кончиках плети были вшиты маленькие проволочные треугольники, оставлявшие на теле четкие отпечатки.
   - Это тебе, Богиня... Выпей ее боль!
   Еще один удар, немного сильнее прежнего. И вдруг резкий свист, щелчок. Правую руку обожгла боль. Алина потеряла равновесие, опустила поджатую ногу, но вновь быстро подняла.
   - Она уже рядом, она среди нас!.. - прокричала Марина.
   Глаза ее засветились гневом.
   - Богиня Боли среди нас! Слышите?!
   Снова удар. Такой же сильный и болезненный.
   - Прими эту боль, Богиня!
   По цепочке участников прокатилось волнение. Дети стали переглядываться. Их руки сцепились крепче, по лицам начали блуждать дикие улыбки, взгляды стали радостно-бесноватыми.
   Марина ударила Алину по другому плечу.
   - Сильнее бей! - крикнул Митько. - Ну!
   - Сильнее! - закричали и мальчики, и девочки.
   Марина ударила вдвое сильнее, стала бить по бедрам, оставляя на них розовые полосы.
   - Богиня!.. Войди в нас! - стонала она и чуть уже не плакала от ярости и восторга. - Богиня!..
   Вдруг Марина истерически засмеялась.
   - Смотрите! Кто перед вами! - крикнула она.
   Казалось, она не решается произнести какие-то слова, и это еще больше ее злит.
   "Ну же, вы, остолопы! Ослепли, что ли? Это же я - Богиня", - услышала Алина сквозь боль мысли Чистюхиной.
   "Я! Это я! Я и есть Богиня! Смотрите!!!"
   - А ну расступись! - крикнула Марина. - Не мешайте мне.
   "Я - ваша богиня, - думала она, опьянев от азарта. - Я - богиня вашей боли!"
   - Хотите видеть боль?! - крикнула она, повернувшись к беснующимся одноклассникам.
   Теперь каждый из присутствующих с трудом уже сдерживался, чтобы не броситься на истязаемую жертву. Все хотели причаститься стихии зла, царящей в квартире. Но Марина никому не передавала право наказывать жертву.
   - Хотите увидеть настоящую боль?! - спросила она.
   - Да! Да! - закричали дети.
   - Дай же и я ее ударю! - крикнул Роман и попытался вырвать у Марины плеть.
   - Назад! Стой и смотри!
   Она взмахнула плетью и опять изо всей силы ударила Алину по исполосованному уже телу.
   "Ну же, плачь! Плачь! Когда же ты, наконец, заплачешь? Я хочу видеть настоящую боль!"
   У Алины потемнело в глазах.
   Когда чувства вернулись к ней, она поняла, что не упала, а по-прежнему стоит в кругу, но нечто ужасное заслоняет от нее детей.
   Перед ней прямо в воздухе висела огромная потрескавшаяся мозаичная маска. Горбатый нос, голые надбровные дуги, хитрые морщинки от краев презлющих глаз...
   Это была Тварь.
   "Плач!.." - потребовала Марина.
   "Плач!.." - зарычала мозаичная маска.
   "Я не смогу заплакать... - мысленно ответила она Марине. - Но, думаю, я все же смогу показать вам настоящую боль..."
   - Заткнись!!! - вдруг заорала жрица, и все удивленно посмотрели на нее.
   Маска ухмыльнулась и растаяла.
   - Дай мне, дай! Я ударю! - в исступлении кричал Роман, бегая вокруг Марины.
   Ему, наконец, удалось схватить плеть. Поскольку она была намотана на руку Чистюхиной, он никак не мог ее отобрать. Между ним и Мариной завязалась борьба.
   - Фурик! Отдай! Отдай, говорю!
   Романа больше всех заразила атмосфера страшного ритуала. Все его существо жаждало увидеть картину ужасной боли.
   И как раз в ту самую минуту, когда Роман боролся с Мариной за плеть, неожиданно обоим показалось, что свет померк. Стало сумрачно. Куда-то исчезли все остальные мальчики и девочки. Только они вдвоем и с ними еще Алина стояли в этом сумраке, окруженные пустотой. Точнее, не пустота была вокруг, а пелена, из-за которой доносился слабый, но готовый в любую минуту ворваться шум. Этот шум был едва различим; он состоял из бормотания, стонов, плача, безумного смеха.
   Мрачный, пугающий мир скрывался за пеленой.
   "Хорошо, покажу вам настоящую боль, - раздался в головах Романа и Марины голос. - Ведь вы хотите?!"
   Перед ними стояла Алина, и она уже не была раздета. На ее плечи был накинут белый просторный плащ, ниспадающий тяжелыми складками до самой земли.
   - Сюда! - сказала она и взмахнула рукой.
   В ту же минуту справа от нее задрожала и разверзлась пустота, словно разорвался купол из тонкой ткани. Пелена, ограждавшая ребят от жуткого мира, мягко, беззвучно разошлась, и семиклассники сквозь образовавшиеся ворота увидели... ад.
   Марина, задохнувшись, вскрикнула и выронила плеть. Медленно, как во сне, она подняла непослушные, дрожащие руки и закрыла ими лицо. Плечи ее затряслись. Из-под рук стали вырываться безумные рыдания.
   Это была реальность.
   Роман окаменел, и ужас отпечатался на его лице. Он не мог даже пошевелиться; мальчик стоял как вкопанный и глядел в черную дыру страшного места. Там, в пылающем пространстве топкой кровавой бездны кишели человеческие сознания. Зло перетирало их, крошило в громадной общей мясорубке, причиняя им невероятные муки. Охрипнув от стенаний, сознания несчастных надрывно ревели, и рев их сливался в единый многоголосый гул.
   - Много боли, - сказала Алина.
   Здесь были сознания не только умерших, но и живых. Не в силах оторвать взгляд, Роман смотрел туда и понимал: его душа тоже там; она всегда была там, в страшном месте.
   И в этот миг он увидел ее. У души было лицо, искаженное от боли. Встретившись с ним взглядом, она засмеялась страшным смехом и закричала: "А как тебе это представление, идиот?!"
   Не в силах больше терпеть страдание ребят, Алина быстрым движением руки закрыла ворота.
  
   За несколько минут до этого все замолчали, обратив внимание на странное поведение Марины. Схватившись обеими руками за голову, та неожиданно осела на пол, прижала колени к груди и стала всхлипывать, затем разрыдалась в полную силу. Слезы душили ее, и как ни пытались девочки ее успокоить или растрясти, все усилия были напрасны. В конце концов, Марина упала на колени и, прижав руки к груди, стала биться головой о пол до тех пор, пока не пошла кровь. Пришлось ее связать и уложить на диван.
   Все это время ребята были настолько заняты странным припадком Марины Чистюхиной, что совсем не обратили внимания на Романа, стоявшего неподвижно на одном месте и вперившего немигающий взгляд в книжный шкаф. И только когда приутих шум вокруг происшествия, внезапно тишину нарушила Вика.
   - Посмотрите на него!!! - в ужасе закричала она, показывая пальцем на Романа.
   Волосы мальчика, который по-прежнему оставался неподвижен, седели на глазах у присутствующих, меняя темно-каштановый цвет на серовато-белый. Невидимый огонь превращал их в пепел. Глаза блекли, выцветали, вокруг них мелкой сеточкой стали образовываться морщинки. Через минуту Роман из рослого мальчика превратился в хлипкого пожилого мужчину с опустошенным безжизненным взглядом.
   Увиденное заставило детей затрепетать. Девочки взвизгнули, и, размахивая в ужасе руками, стали выбегать из комнаты.
   Неожиданно Роман очнулся и, продолжая меняться на глазах, шагнул к детям, с мольбой протягивая к ним руки. Заикаясь, он пытался что-то сказать им, но не мог. В груди его заклокотал старческий кашель.
   В коридоре началась давка. Дети, хватая в панике верхнюю одежду и сбивая друг друга с ног, ринулись прочь из квартиры Оксаны Шолохиной...
   Через минуту квартира опустела. В ней остались четверо.
   Связанная Марина по-прежнему лежала на диване. Она уже не плакала, только вздрагивала иногда. На ее щеках и переносице поблескивали тоненькие струйки застывающей крови. Глаза были закрыты: она боялась их открывать.
   Роман Митько, увидевший себя в зеркале, так и стоял перед ним, отрешенно глядя на свое отражение.
   Оксана заперлась в ванной и сидела на полу, закрыв голову руками.
   Алина одевалась, осторожно натягивая одежду на саднящее тело.
   Она чувствовала себя, как выжатый лимон.
  
  

СТАРЫЙ ШАМАН

И ЮНЫЙ ЧЕРНОКНИЖНИК

  
   ...Мбому сидел неподвижно на своем глиняном троне. Он был утомлен, расслаблен и спокоен. Собравшиеся соплеменники расселись прямо на полу, поджав под себя ноги. Они никогда не торопили своего шамана. Они знали: всему свое время. Если им понадобится его помощь, он окажет ее сам. Если будет идти ливень, он его остановит, когда вода станет затапливать жилища. Если кто-нибудь заболеет, он вылечит. Если Земля или Небо захотят им что-нибудь сказать, а они не услышат, шаман с ними заговорит сам.
   И Мбому заговорил.
  
   Дети мои! Я слышу голоса духов-аторо! - громко сказал он на необычном диалекте древнего языка тви. - Путь к истинной свободе стирает людские черты. Он растворяет вкус тела и даже самого человека.
   Очищая творение от формы, он дарит полное освобождение; последний его шаг подобен легкому вздоху избавления, - за ним начинается Великое Озеро Покоя, наполненное сияющей сутью бытия.
   В том бесконечном пространстве света нет ни единого вопроса.
  
   Шаман говорил странные речи, но когда он говорил, кроме звучавших слов от него исходили какие-то внутренние вибрации - и все сказанное становилось понятным.
  
   Жизнь загадывает вам загадки. Там, в мире, где нет двух, а есть один - беспредельная откровенность и окончательная разгадка...
   Здесь - живая земная красота. Ваш выбор - это вселенная, в которой обитает воля. Эти звезды - ее надежные ориентиры. Они удерживают ее здесь. Без них у нее не было бы другого пути, чем путь к свободе, к Великому Озеру.
   Между тем воля свободна. В любое время она может отвести взгляд от этих звезд, и тогда ее подхватит мощный, стремительный поток возрождающей смерти, и скоро она найдет себя обновленной уже в новом мире.
   Счастливы возлюбившие смерть, ведь им принадлежат два великих царства.
   Они подобны прорастающему семени, возрождающемуся в утреннем цветке, и солнцу, заходящему и восходящему вновь.
   И вот, наконец, первый цветок раскрыл бутон. Он пророс далеко от нас с вами. Но за ним прорастут и расцветут другие. Рождайте их и растите! Это новые люди будущего века - большие Мбисимо!
   Наши глаза - солнце и звезды! - так говорят идущие навстречу рассвету, и солнце становится их зрением.
   Наше дыхание - ветер! - говорят они, и веселые, шумные стихии врываются к ним в грудь, поют им свои праздничные песни и нашептывают древние легенды.
   Наше тело - это земля! - смеясь, говорят они и становятся одним целым с простором....
   Наши души - это воздух! - возглашают они и побеждают страх.
  

* * *

   ...Борис Чистюхин, старший брат Марины, сидел дома за столом.
   Перед ним на деревянной подставке стояла голова Бафомета, сделанная им самим из папье-маше и выкрашенная оранжевой краской. Размеры головы были немногим меньше натуральных. Черты лица сделаны так искусно, что, казалось, Бафомет сейчас откроет свои кроваво-красные глаза, разомкнет мертвые картонные губы и станет вещать.
   Голова очень нравилась Борису. Порой ему хотелось ее просто расцеловать, но иногда, любуясь выражением зловещего спокойствия на этом лице, он испытывал благоговейный трепет.
   Внутри голова была заполнена парафином, и ее вес внушал уважение. Такие головы, только настоящие, использовали в своих ритуалах члены древней секты ссабиев.
   Вперив взгляд в мертвую голову, Боря страшно прошептал:
   - Во имя сатаны, правителя земли, царя этого мира, я призываю силы тьмы поделиться своей адской мощью со мной! Откройте шире ворота ада и выйдите из пропасти, чтобы приветствовать меня как вашего брата и друга! Дайте мне милостей, о которых прошу! Имя твое я взял как часть себя! Я живу как зверь в поле и радуюсь плотской жизни! Я почитаю справедливость и презираю гниль! Всеми богами бездны я заклинаю все, о чем я испрашиваю, произойти! Выйдите и отзовитесь на ваши имена, исполняя мои желания!
   Он одно за другим начал произносить странные имена - восточные, скандинавские, индейские, еврейские, греческие.
   - Азазель... Метцтли... Баальберит... Валаам... Вельзевул... Евронимус... Локки... Кали... Мардук... Пакка... Наама...
  
   В свои шестнадцать лет Борис успел прочесть горы эзотерической и религиозной литературы, начиная с древнеарийской Ригведы и заканчивая утилитарной каббалистикой. Всюду он искал ответ на один вопрос: как отомстить Ему.
   Все в этом мире было устроено назло Борису. И поэтому, как он считал, Устроитель заслуживал мести.
   В детстве у Бори был папаша-выпивоха, таскавший из дома вещи, которые можно было продать или обменять на выпивку.
   Мама, слабая, болезненная, бледная, с темными кругами возле глаз, работала учительницей младших классов. Она постоянно лечилась и месяцами лежала в больнице. Деньги, оставленные на продукты, отец быстро пропивал; о детях он заботился мало.
   Это не мешало Борьке быть веселым, беззаботным беспризорником. Живя на улице, он мог и себя накормить, и сестре чего-нибудь принести.
   Мать, когда выписывалась из больницы и возвращалась домой, пыталась вновь прибить сына к рукам, но тщетно.
   Отношения между родителями с каждым годом все больше обострялись и, наконец, мать подала на развод.
   Когда родители развелись, и мать с детьми переехала в однокомнатную квартиру, Боре было десять лет. Мать продолжала болеть, и на мальчика окончательно легла вся ответственность за младшую сестренку. В этом возрасте он впервые по-настоящему задумался о смысле жизни.
   Однажды он услышал Божье слово.
   Евангелие от Луки, изданное в виде маленькой брошюрки и сунутое ему в руки на улице пенсионеркой, стало его первой взрослой книгой. Он старательно изучал его, карандашом отмечая уже "проработанные" отрывки.
   По ночам мальчик молился; на какое-то время это вошло в обычай. Всякий раз, ложась спать, Боря прочитывал придуманную им самим молитву, а затем обращался к Нему, молясь о мамином здоровье, о сестренке Марине, о своем хорошем завтрашнем дне, и даже о мире во всем мире.
   Обращаясь к Нему, он вспоминал почему-то щетинистую щеку своего покойного дедушки, и в груди становилось тепло.
   Но внезапно все изменилось. В семью пришел отчим.
   Мать ввела его в дом в надежде, что привела кормильца, доброго хозяина и защитника детей.
   Отчим действительно оказался хозяйственным малым и врагом расточительности, но имел характер тирана.
   Невысокий, хрупкий, с тонкими усиками, отчим нравился себе и был требователен и невероятно жесток к детям.
   Каждый съеденный завтрак, обед или ужин Боря и Марина должны были отработать. В их обязанности входили, кроме хорошей учебы, разные домашние дела, такие, как уборка, чистка картошки, мытье посуды и даже стирка. За невыполненным заданием следовала кара.
   Отчим истязал детей прямо на глазах друг у друга. Самым суровым наказанием была пытка в ванной. Ей обычно подвергался Боря. Раздетый догола и связанный по рукам и ногам, он помещался в холодную воду.
   Отчим брал его за волосы и периодически на минуту-две погружал с головой в ванну.
   Пуская пузыри в гулкой подводной тишине и изнемогая от удушья, Боря пришел к выводу, что Всевышний никогда уже не встанет на его сторону. Ни Господь Бог, ни родная мать не собирались защищать его от тирана.
   Но страшнее всего было то, что он сам не в силах был помочь своей сестренке. А Марине тоже приходилось совсем не сладко: однажды ей в течение четырех часов пришлось стоять в углу на коленях поверх рассыпанного пшена...
   С каждым днем мальчика все сильнее охватывало отчаяние. К матери бесполезно было обращаться за помощью: она словно ослепла. Мать старела, слабела и закрывала глаза на "издержки воспитания", боясь потерять не столько мужа, сколько отца для детей, - считала, что он, в случае ее смерти, присмотрит за ними и в люди выведет. А истязания тем временем становились все изощреннее...
   Дома Боря ходил с низко опущенной головой, готов был прибегать на каждый зов отчима, но глубоко внутри хранил гордость и желание отомстить. Между тем он успешно учился, занимался спортом и быстро рос. Ежедневные унижения со стороны отчима не сломили его, а лишь на время подавили в нем протест. Три года он терпел и накапливал злобу, чтобы однажды взорваться неистовым бунтом. И как-то раз он услышал голос, говорящий с ним ласково и повелительно. Это был голос его нового бога: он повелевал отомстить.
   Борис почувствовал прилив сил.
   В тот же день, не ожидая повода, он на глазах у сестры избил отчима до потери сознания...
   Кулак Бориса на лету встречался с перекошенным от ужаса лицом отчима, отлетал в сторону и снова сталкивался. Диван, стены, потолок - все вокруг было в крови. Марина вначале просто смотрела на это, но когда отчим рухнул на колени, неожиданно схватила со стола тяжелый фарфоровый подсвечник и бросилась помогать брату...
   Отчим выжил. Он не заявил в милицию. Отлежавшись, он выехал из квартиры, забрав с собой большую часть домашнего барахла. А Борис с тех пор начал искать покровительство своего нового бога. Но лукавый и сам уже давно желал этого... И скоро в жизни Бориса появилось новое имя - Шемхамфораш.
  
   - О, вы, обитающие на Юге, светочи горя, застегните свои доспехи и посетите меня!.. Приведите легионы армии Ада, чтобы Бог Преисподней, имя которому среди вас - Гнев, был возвеличен! Посему, покажитесь же! Откройте тайны вашего творения! Будьте ко мне благосклонны... Я такой же, как вы, истинный почитатель высочайшего и несравненного Короля Ада! Шемхамфораш!
  
   Он зажмурился, до боли сжал кулаки и вдруг выплеснул невидимое нечто прямо в окно, выбросив вперед руки с растопыренными пальцами.
  
   - И ты, владыка первого пламени, под чьими крыльями прялки, оплетающие землю сухой паутиной! Ты, знающий великое слово "справедливость" и клеймо фальшивого почета. Появись! Открой тайны своего сотворения! Будь ко мне благосклонен, ибо я - такой же как ты - истинный почитатель высочайшего и несравненного Короля Ада! Шемхамфораш!
  
   Борис не знал, кого точно он должен увидеть, но настойчиво повторял заученные заклинания и был готов предстать перед кем угодно, будь то сам сатана собственной персоной. Еще несколько минут - и начнется экстаз - сладкий и жуткий одновременно; он в одинаковой мере мог достигать его как в присутствии других адептов, так и в одиночестве.
   Боря как бы проваливался в это состояние, в котором ему становилось тепло и весело. Находясь в нем, он лязгал зубами, высовывал язык и дико вращал глазами, а выйдя из него, помнил себя смутно. Каждый раз экстаз становился все сильнее и сильнее. Достичь цели еще ни разу не удавалось юному служителю культа, но он знал: уже скоро...
   Мрачным и черным пятном вдали виделась Борису его цель, и это мрачное и черное было не чуждым ему, в нем он видел свет, справедливость, спасение и обитель.
  
   Неожиданно прозвенел звонок в дверь. Тьфу ты!.. Приперлась, старая!.. - с досадой подумал Борис о матери, хоть и знал, что она должна с минуты на минуту прийти. Мать, прежде чем вставить ключ в замочную скважину, как правило звонила: не хотела оказаться случайным свидетелем очередной страсти. К Борису время от времени приходили "свои" - люди разного возраста, - приходили заниматься эзотерическими делами (в числе которых было сакральное разжигание огня, пускание крови, произнесение заклинаний на енохианском языке и прочее) или просто почитать книжки. Но сегодня он никого не ждал.
   "Почему она не открывает?" Борис встал со стула и пошел в коридор. Приближаясь к двери, он почувствовал, как по животу его разливается неприятный вибрирующий холодок.
   Борис повернул щеколду и открыл дверь.
   Перед ним стояла Марина, а рядом с ней какой-то старик. Лица девочки и пожилого мужчины выражали смертельный ужас и отстраненность.
   Марина была бледна, как мел, а вокруг ее глаз, словно нарисованные, очерчивались темные круги. Она плакала.
   Борис перевел взгляд на старика. Что-то было в нем знакомое. Чей-то дед? Неожиданно сердце у Бори куда-то провалилось. В пожилом мужчине, стоящем рядом с Мариной, он узнал одноклассника своей сестры Романа Митько.
   - Что это с тобой?.. - осипшим голосом спросил он.
  
  

* * *

   Алина шла вдоль серой стены.
   Высота этой стены достигала пяти метров, и вдоль ее вершины были натянуты ряды колючей проволоки. Они были намотаны на эти фарфоровые штуки, названия которых Алина не знала, но ей было понятно: по проволоке пущен электрический ток.
   Почему ей так сильно хотелось туда, за эту стену? Что там?
   Из-за стены доносились отголоски человеческого отчаяния. Она вновь ощутила присутствие змей. Теперь эти монстры всегда будут где-то рядом, всю жизнь. Но она и змеи - из разных миров, и она неуязвима для них, поэтому к змеям придется привыкнуть, так же как и им к ней. Они - привратники царства Богини Боли.
   Девочка остановилась перед железной дверью, из которой только что вышла женщина. На двери было написано:

Режим работы:

передача посылок с 8.00 до 14.00

  
   Алина толкнула дверь, прошла через крошечный бетонный дворик, поднялась по боковой лестнице и оказалась перед другой дверью, деревянной, с маленьким окошком. Из окошка выглянуло красное лицо человека в форме.
   - Ну? - угрюмо спросил краснолицый.
   Алина торопливо вынула из сумки два яблока, подаренные ей доброй попутчицей, газету, завернула в нее яблоки и протянула сверток в окошко.
   - Здравствуйте... Передайте это, пожалуйста... - имя прозвучало само собой, вспыхнув в сознании красными электронными буквами на черном табло: - Передайте, пожалуйста, Юре... то есть... Юрию Викторовичу Гридину, профессору.
  
  

СКВОЗЬ СТЕНУ

  
   Профессор, приподняв бритую голову, с изумлением смотрел на яблоки. Огромные, фигурные, с алыми боками, полупрозрачные, словно восковые.
   Но это невозможно!
   Единственным человеком, который мог это сделать, была девочка, которую он видел в своем сне-психотрансе.
   - Она пришла! - прошептал профессор.
   В нынешнее время дарить яблоки не принято, думал он. А в его детстве люди часто их дарили. Такие яблоки преподносились с любовью.
   Невидимые слезы брызнули из глаз и потекли в три ручья, сливаясь в теплую реку и согревая сердце.
   Им овладело светлое чувство. Хотелось вернуться в потерянную юность. Чувство было безграничным. Оно жило и в этой тюрьме, и в его сердце. И там, за толстыми стенами тоже было оно. Вся эта тюрьма с ее двором помещались у него на ладони.
   Она здесь! Она нашла его! Тринадцатилетняя школьница приехала ради него в другой город, - такая вот она разумная, светлая, заботливая, мудрая! Она приехала - а он этого не почувствовал.
   Профессор вытирал глаза здоровой правой рукой.
   Пока он был занят своими исследованиями и мыслями о спасении человечества, - где-то далеко, он не знает даже где, самое чистое на свете сердце устремилось к нему и забилось в унисон.
   Найти ее - было его обещанием. Он не успел его выполнить, девочка опередила, добралась первой.
   Кто она? Что она такое? Об этом удивительном существе ему почти ничего не известно. Почему она приехала? Как она его нашла? Кто путешествует с ней?
   Профессор вспомнил тот день, когда во время допроса провалился в пространстве и оказался в школьной библиотеке. Самое первое, о чем подумал Гридин, повернувшись на оклик девочки, - какая глубокая тайна скрыта в ее голубых глазах. Встреча была похожа на незабываемый сон, после которого просыпаешься влюбленным. И тогда он понял, что долгожданное начало новой жизни, наконец, наступит...
   Он захотел вскочить, закричать!
   Хоть практический опыт и твердил, что все это временно, случайно, маловероятно, тем не менее, произошедшее говорило о его собственной потенциальной силе, об особенном предназначении.
   Неожиданно для самого себя он стал могущественным медиумом - вот подходящее слово. И вряд ли, наверное, он мог сейчас оценить все свои возможности.
  
   Но, несмотря на это, все то время, что она его разыскивала, он лежал здесь, бездействуя. Значит она сильнее и разумнее его?
   Алина была тем, кем хотели стать Данька, Максим и Лена. Она - крылатый серафим. А может, она нечто большее, чем он может себе представить?
   Нет, она тоже еще несовершенна. Алина, конечно, не нарочно призвала его к себе? Она сперва сама была озадачена... Как в этом мире все неопределенно. Просто сблизились во времени и пространстве (не могли в этот миг не сблизиться!) две схожие души.
   Они - два семени, проросших одновременно. Первый шаг их духовного пути совпал во времени.
   Вот теперь она приехала к нему. Хочет с ним о чем-то поговорить. По-прежнему верит, что он - ее странник. Стало быть, ему срочно надо ее разыскать.
   Есть одна догадка.
   Если предпринять попытку искать Алину по тем признакам, которые остались в его памяти, то, даже не зная о месте ее пребывания, он может оказаться рядом с ней. А вдруг получится использовать тело ее возможного спутника?
   Возможно, он окажется прямо внутри нее... Кто знает? У него еще слишком мало опыта, чтобы ответить на эти вопросы.
   Все, довольно рассуждать! Пора действовать!
   До обеда остается меньше часа. Потом его разбудит санитарка.
   Кроме того, ему грозит постоянная опасность - месть Чуо.
   Профессор закрыл глаза, подумал об Алине и немедленно на темном фоне его внутреннего взора замигали блики, закружились звезды...
   В ту же секунду все вокруг переменилось. Перемещение произошло мгновенно. Он понял это с закрытыми глазами: другой запах, другое звучание пространства, другое положение тела.
   Открыв глаза, Гридин увидел потолок и стены жилого помещения. Это спальня. Здесь две кровати, стол, стулья и шкаф. Довольно холодно, отопление выключено. Всюду валяются окурки, пол грязный, по нему ходили, не переобуваясь.
   Профессор перевел взгляд на свои ноги, выглядывающие из-под розового фланелевого халата, и пошевелил пальцами. Из дырки в вязаном носке выглянул крашеный ноготь.
   Не сразу, а лишь спустя некоторое время он понял: он... женщина! Эта мысль вызвала в нем одновременно содрогание и любопытство. Он сел на кровати и осмотрел себя.
   Тело, в которое он только что вселился, принадлежало далеко не лучшей представительнице слабого пола. Маленькие, пухлые руки с грязными, выкрашенными тем же лаком ногтями, рваный халат, неприятный запах. Он встал и прошелся по комнате. Открыл шкаф и тут же в зеркале, прикрепленном к внутренней поверхности дверцы, увидел самого себя.
   Видимо, все-таки, произошла ошибка. Какое отношение к Алине может иметь это жуткое существо с лицом голубовато-мраморного цвета и щелками-глазами? Быть может, когда-то девочка была здесь случайно?
   Он заглянул внутрь - так глубоко, как только мог.
   Это было раннее детство. Память женщины многие годы не касалась этого места.
   Здесь, под многолетним слоем липкой грязи, хранились чистые формы воспитания. Он их с трудом мог разглядеть. Благородная мужественность, прекрасная женственность - идеалы...
   Прах, изверженный Везувием смешался с слезной жидкостью, образовав топкий отстойник.
   Гридин обернулся и стал внимательно осматривать помещение, пытаясь отыскать какие-либо приметы того, что тут когда-нибудь побывала Алина. Под кроватью стоят пустые бутылки, на столе пусто. Он посмотрел на полки шкафа. Там в беспорядке валялось тряпичное барахло, такое старое и безразмерное, что трудно было предположить возраст и рост его настоящих хозяев.
   Задумавшись, он машинально опустил руку в карман халата. Там, на дне, лежал свернутый обрывок бумаги. Достав его и развернув, профессор прочитал записку, написанную неровным детским почерком:
  

"Мама! Это место для меня невыносимо. Я не могу здесь больше жить.

Я уезжаю. Извини, я взяла у тебя из тайника денежку. А."

  
   Слезы текли по щекам. Посмотрев сквозь их пелену на свое отражение, профессор сильным напряжением воли разбудил Наташку, всколыхнув до самой глубины ее несчастливую душу. Пытаясь говорить как можно внушительней, чтоб проникло в самое санктум санкторум, профессор произнес:
   - Я не могу так жить дальше!.. Я должна остановиться... и... остаток своей жизни пожертвую дочери...
   И тут же покинул Наташкино тело.
  

* * *

   Возвратившись обратно и оказавшись в постели, профессор посмотрел на настенные часы. Прошло всего-навсего девять минут. Выходит, у него есть три четверти часа в запасе. Он еще может напасть на ее след.
   Ее зовут Алина!.. - Гридин закрыл глаза и представил себе лицо девочки - маленькое, бледное, с чертами-набросками. Пушистые ресницы бросают тень на глубокие глаза прозрачно-небесного цвета.
   Она здесь, рядом, еще не успела далеко уйти. Может, даже по-прежнему стоит у тюремных ворот. Ему надо только получше настроиться на нее. Можно, конечно, воспользоваться телом одного из служащих и, выйдя за пределы тюрьмы, попытаться ее разыскать. Но это займет немало времени, а интуиция ему подсказывает, что сейчас еще нельзя оставлять собственное тело надолго, ведь оно служит ему якорем в материальном мире. Кроме того, он знает: использовать чужую плоть, как одежду, - неправильно. С той минуты, как профессор начал практиковать психотранс, он стал размышлять о нравственной стороне этих опытов, стараясь найти им оправдание... Но нельзя терять время. Вспомнились слова беса: дом собираются снести, документы уже подписаны.
  
   Надо учесть все, что он о ней помнит.
   Он попытался как можно отчетливее представить себе ее лицо, вспомнить выражение глаз, жесты. Все было важно. Минуту назад он держал в руках записку, набросанную ее рукой. Профессор мысленно повторил текст. "Мама... Это место для меня невыносимо... Я не могу здесь больше жить..." Текст был нацарапан на тетрадном листе. Окончания слов подпрыгивали вверх. Казалось, Алина была в нетерпении от мысли о предстоящем побеге.
   Что сделало твою жизнь такой, что ты вынуждена была бежать? Одиночество?.. Вероятно, ты открыла окружающим свои способности, и они стали сторониться тебя. Кто ты для них? Аномалия... маленькая ведьма...
   Что ж... Наши пути схожи. На твоем пути также стоял дух сомнения. Это он не давал тебе покоя... А ты понемногу стала проникать внутрь, где тебя уже ожидали злые силы... Но как же ты обманулся, дьявол! Ведь она отличает темное от светлого!..
   ...Ангел! Моя девочка! Ты сумела добраться до большого города и отыскать в нем того, о ком сама ничего не ведала, и тебе неизвестно, за какие грехи он попал в темницу... Ты мне помогла, дала силы и прибавила веры в себя. Я стал моложе, сильнее, я преодолел страх. Мои первые робкие шаги в бестелесном мире сделаны только благодаря тебе. А сейчас тебе самой нужна помощь...
   ...И все же, - о, эти проклятые сомнения! - как мы могли понимать друг друга без слов?.. И что такое мы, в конце концов? Девочка и старик... Школьница и сумасшедший ученый...
   Нет же! Сердце горит странным огнем. Оно знает что-то, чего не понять уму... Нет никакой девочки и нет старика! Это не тела наши перекликаются в событиях, а вечные души.
   И профессор слетающим со скалы демоном ринулся в открывшиеся перед ним астральные просторы, наполненные ее светлыми образами.
   - Я лечу к тебе!.. - крикнул он в это пространство, пронесся над звездами и в тот же миг оказался в незнакомом месте посреди сквера.
   Из-за внезапной перемены положения тела все перед глазами профессора поплыло, ноги стали подкашиваться в коленях, а инерция увлекла туловище вперед. Он едва успел ухватиться руками за ствол дерева, растущего рядом с аллеей.
  
   ...Мужчина в шляпе, спешивший куда-то, неожиданно наклонился вперед и стал падать, но, пробежав несколько шагов, вытянул перед собой руки и толчком уперся в ствол акации.
   Не успев ничего сообразить, мужчина погрузился в забытье, и профессор завладел его телом.
  

* * *

   Алина поблагодарила человека в форме, развернулась и пошла обратно. Она шла вприпрыжку. Солнце поднялось над городом еще выше и светило ярко, как летом.
   - Гридин... Юрий Викторович... профессор... Юрий Викторович Гридин... Юра... - повторяла она имя арестанта, которому только что передала яблоки. Казалось, кто-то продиктовал ей это имя, мелькнувшее в ее разуме пылающей надписью. Девочка еще несколько раз произнесла вслух сочетание имени, отчества и фамилии, пытаясь выудить из этих слов еще какую-нибудь информацию. Теперь ей, по крайней мере, понятно, что она ищет человека. Известны даже его местонахождение, фамилия и то, что он профессор, какой-то ученый. Кроме того, она точно знает: человек, которого она искала, - тот самый мальчик, с которым она вчера, держась за руки, носилась по коридору школы. Смешно: мальчик - и профессор!
   Подумав об этом, Алина бросила недоверчивый взгляд на стену городской тюрьмы. Это что же такое? Выходит, они мальчика поймали и упрятали его сюда? Так, что ли, получается? Но разве мальчиков сажают в тюрьму? Сердце ее вспыхнуло негодованием...
   Алина обогнула угол стены и увидела сквер. Ей захотелось посидеть на скамейке и перекусить.
   В сумке у нее были припасены пирожки с капустой, которые она купила утром, перед отправкой автобуса. Девочка достала один из них и с аппетитом стала есть.
   В эту минуту в ее голове промелькнула мысль, что она ведь уже взрослая. Сюда она приехала к своему страннику, герою, несправедливо заключенному в эти мрачные стены. Он хороший человек, и хотелось о нем думать.
  
   Алина сидела на скамейке, уютно закутавшись в куртку, втянув шею в дутый воротник. Ее острые коленки в серых шерстяных колготках вибрировали в такт музыке, звучавшей в ее ушах.
   Грезы и размышления плыли перед глазами.
   ...Вчерашний день - последний понедельник осени. Почему она ждала этого дня целых три месяца кряду? Наверное, что-то предчувствовала. Сколько всего ужасного произошло с ней в один день, но вместе с тем - сколько чудесного!
   В тот миг, когда она окликнула Юру в библиотеке, и он стал поворачивать голову на звук ее голоса, уже тогда она кое-что поняла.
   Увидеть настоящую реальность не так-то просто. Иногда это ей удавалось. За библиотечным столом был не тот Юрка, к которому она в течение трех месяцев боялась подойти. Перед ней сидел незнакомец, она видела впервые, это и есть ее странник. Как она притянула его из другого мира?
   Вот он, здесь, за этой стеной...
   Как удивленно он тогда на нее взглянул! Понял, что она давно его ждет...
   Он так забавно стал рассматривать собственные руки. Но кто он на самом деле, этот необыкновенный мальчишка-профессор? Взгляд серьезный, не как у ее сверстников, не такой как у Юрки.
   В его глазах мудрость, любовь, внимание. Никто прежде не смотрел на нее таким взглядом.
   Он спросил ее: "Как тебя зовут?" И она, краснея, назвала ему свое имя. А он был взволнован не меньше.
   Она знает: этот незнакомец, который тоже был Юрой, здесь из-за нее. Зачем? Неужели не понятно? - забрать с собой. У них столько общего - чувства, мысли, непохожесть на других.
   В жизни есть смысл! Взявшись в коридоре за руки и глядя друг другу в глаза, оба ощущали это.
   - Мир-мама, Мир-папа, прошу вас, помогите ему пройти через эту стену. Нам обязательно-обязательно надо увидеться!..
  
   - Алина?!
   Полный невысокий человечек в шляпе тревожно посматривал то на нее, то на оштукатуренную стену, серевшую в просвете между деревьями, за которую она четверть часа назад передала сверток с яблоками.
   - Не представляю даже, как сейчас выгляжу, - сказал Юра. - Прошу тебя, только не пугайся.
   Он подошел ближе, но Алина вскочила и отпрянула назад, недоверчиво глядя на человека в шляпе.
   - Я долго не мог тебя найти... - умоляюще заговорил мужчина. - Но теперь стану навещать чаще. Кажется, я нашел способ. Главное, чтобы рядом с тобой всегда кто-нибудь присутствовал. Помни, это - как мобильный телефон. Я буду являться тебе в телах твоих спутников. Если ты не возражаешь...
   Он замолчал и стоял некоторое время без слов, не сводя с нее серых немигающих глаз.
   И вдруг заговорил мысленно:
   "Ты еще можешь читать мысли? Я должен рассказать тебе правду. Я ученый. Мне шестьдесят четыре года. Сейчас я лежу в тюремном лазарете с переломанным позвоночником. До ареста я занимался исследованиями, научной работой. Изучал человеческую душу. Хотел показать всем, что она существует..."
   Юра снял шляпу, неуклюже присел на край скамейки. Он понял: она его слышит.
   "На днях я вляпался в неприятность, - продолжал он. - Мне не очень хочется об этом говорить, но кажется, моя участь предрешена. У меня есть враг. В любую минуту ко мне может подойти один из его посланников... В общем, сама понимаешь... Я, конечно, стараюсь сохранять бдительность. Прислушиваюсь к мыслям окружающих. Но какой в этом прок, если тело мое ослабло. Я стар. И еще..."
   Он понуро опустил голову.
   Это была мысль, которую он прятал где-то глубоко. Требовалось усилие, чтобы ее извлечь.
   "Я преступник. Убил людей... троих... не нарочно".
   Следом за этой мыслью она прочитала предчувствие. Он ждал, что она, узнав эту страшную правду, немедленно убежит.
   Но Алина увидела гораздо больше, чем было сказано.
   За две минуты, в течение которых девочка стояла без движения, прижимая к груди сумку, перед ней пронеслась его необычная жизнь.
   Одиночество и мечты.
   Она подошла к Юре, села рядом. Погладив его пухлую небритую щеку, Алина сказала:
   - Не убегу...
  
  

Часть IV

Пляшущее сердце

Милый, родной, помнишь?

Я была звездой, а ты был первым ящером, поднявшим голову.

Я мерцала на бархате небосвода, а ты смотрел...

глаза твои стали камнем.

Потом я умерла и горячей жемчужиной упала вдали, в отражении звезд.

Там, где я упала, родился родник. И этот родник был ты...

Я стала чудесной яркой птицей, что пила из родника прозрачный хрусталь.

Воля Господня убила родник, и две последние капли его легли на землю.

Одна - я - расцвела алым цветком, а ты стал большой легкой бабочкой, пьющей мой нектар.

Когда цветок растоптала нога, ты стал оленем,

я открыла янтарно-желтые глаза и была волком.

Твоя кровь стучала в моих венах...

Ты мчался, безумный, но мои острые клыки сомкнулись на твоей шее,

вгрызаясь в податливую живую плоть,

и белый туман укрыл твою смерть...

Волк скоро погиб, и стрелой в его груди был ты, а поющая тетива лука - я.

Я искала тебя тысячу лет, пересыпая в ладонях обреченное время потерь.

Ты искал меня тысячу лет, в твоих глазах дымился пепел.

Мы умирали, жили, творили в мире изломанных судеб

и продолжали - каждый в своем одиночестве - путь по алой кромке заката,

а наша любовь пела торжествующим аккордом через все миры.

Я стала музой, а ты поэтом, и твои стихи - это я.

Ты был жизнью, а я родилась смертью,

и вечная тьма скрывала наши причины и следствия...

Когда-нибудь мы станем друг другом, и ничто не разлучит нас:

ни люди, ни время, ни вселенная.

  

"Сон" RAINWITCH

ПРОБУЖДЕНИЕ

  
   Наташка была сама не своя.
   Косясь с омерзением по сторонам, она нервно двигалась по дому. Холодное и неприятное чувство распирало ее грудь изнутри.
   Она выходила в коридор, затем возвращалась в спальню, опять шла в коридор, сворачивала на кухню.
   За время отсутствия Алины в доме образовался полный беспорядок. Грузное Наташкино тело упрямо прокладывало себе путь между стульев, пустых ящиков и домашнего хлама. Заходя на кухню, она открывала шкафчик и принималась там рыскать в поисках выпивки, но все бутылки, которые она находила, оказывались пустыми. Наташка возвращалась в спальню, ложилась животом на пол и заглядывала под кровать, - нет ли там заначки? Ничего не найдя, она вставала, бранилась, сплевывала и брела дальше по тому же маршруту.
   Вдруг она останавливалась, как вкопанная. Ее лицо перекашивалось. Она жмурилась, словно от сильной головной боли. Руки судорожно сгибались в локтях, пальцы сжимались в кулаки. К ней снова возвращалось то мучительное чувство, с которым она проснулась сегодня утром. Она закрывала лицо руками, и, пытаясь отогнать навязчивые мысли, издавала какой-то странный звук - не то стон, не то кряхтение.
   Ее терзала совесть.
   Мне на все плевать! - говорила себе она. А в ответ сами собой в сердце рождались слова: "Я должна остановиться!"
  
   Алина пропала два дня назад, а с ней и остаток денег - последняя двадцатка.
   Найдя записку дочери, Наташка полчаса просидела за кухонным столом, затем сходила к соседке, одолжила денег, купила две бутылки водки, соевых сосисок, макарон, немного масла, а на оставшиеся - пива.
   После этого она заперлась в доме.
   Выпив первый стакан, Наташка попыталась забыться. Но уйти от реальности не получалось.
   Погружаясь в алкогольный бред, она никак не могла расстаться с мыслями об ушедшей из дому дочери. Что она должна делать? Ведь это ее дочь...
   С усилением степени опьянения мысли становились все более настойчивыми и мучительными, сопровождались видениями.
   Только на второй день все исчезло. Наступило состояние тупого безразличия.
   Наташка похмелялась, курила, засыпала, а, очнувшись от болезненной дремы, снова похмелялась.
   А сегодня, внезапно пробудившись, женщина почувствовала ужас и непонятное рвение, смешанные с угрызениями совести. Она не помнила, как поднялась с кровати, и обнаружила себя уже стоящей возле зеркала...
  
   Зайдя в очередной раз в спальню, Наташка остановилась. Посмотрев на кровать и увидев на прожженной подушке смятый окурок, она горько подумала: "Лучше бы я дом подожгла и сама сдохла".
   Хотелось принести себя в жертву.
   Неожиданно Наташка всхлиплула и присела на стул, уперев лицо в кулаки...
   Через минуту она встала, утерла нос и заходилась собираться.
   "Куда же ты пойдешь? В милицию, что ли?.."
   Кто-то постучал.
   Наташка вытерла заплаканное лицо рукавом и открыла дверь.
   На пороге стоял Сережка Волков, Алинкин одноклассник. Может, он знает, куда она пропала?
   - Тебе чего надо?
   - Теть Наташ...
   Женщина прищурилась, наводя резкость. Лицо мальчика было бледным и взволнованным.
   Он смотрел широко открытыми глазами. Мальчик не спал две ночи, готовясь произнести фразу, состоящую всего из нескольких слов.
   - Теть Наташ... - с тоской сказал он. - Я не виноват... Я был там случайно... Меня... другой пацан привел. Я только смотрел. Не отправляйте меня, пожалуйста, в тюрьму!..
   - А?! - закричала Наташка. - Что?!
   Серые глаза мальчика еще больше округлились.
   - Теть Наташ... Вам Алина ничего не говорила, да?.. - Сережа осекся. Он судорожно сглотнул и стал оглядываться, вероятно, готовя себе путь к отступлению. Он сильно сожалел о том, что притащился сюда и так глупо поторопил события.
   Мальчик начал пятиться, собираясь дать деру, но неожиданно у него вырвалось само собой:
   - Вашу Алину... пацаны... изнасиловали.
   У Наташки к горлу подступила тошнота.
   - Ай!.. - задохнулась она, чувствуя, как обмякают колени.
   Но мальчик затрясся и, больше не говоря ни слова, убежал.
  

* * *

   ...Когда-то она хотела быть актрисой, как ее мама...
  
   ...Какое-то странное полузабытье. Легкость, пустота... И чьи-то голоса все время звучат в ушах. Как сладко!.. как сладко!.. как хорошо!..
  
   Взгляни на свои руки, человеческое существо! Какая из них - мужское начало, а какая - женское? Это необходимо понять самой. Останови свое дыхание, будь внимательной... Почувствуй это!
   Слышишь, как журчит река? Это твое тело наполняется движением жизни.
   Проснись же, не спи! Сколько жизни вокруг!
   Но ты можешь не осознавать этого, удерживая закрытыми свои внутренние ощущения, блуждая где-нибудь рядом в поисках чуда, пренебрегая собственной сутью... Проникнись знанием!
  
   Как хорошо становится ее горемычному сердцу! Как будто не кровь, а теплые воды его омывает. Так хорошо в материнской утробе. Как же она там опять оказалась, такая большая?.. Теперь она совсем не хочет заново появляться на свет!
  
   Будь внимательной!.. Тобой овладела суета? Прими себя такой, какая ты есть в эту минуту, и ты испытаешь неописуемую радость. Ведь все в тебе - совершенство.
   Ты - целый мир. Взгляни на себя и внутрь себя. Где рождаются твои чувства и мысли? Что исходит из тебя, и что приходит извне?
   Слышишь ли, как пробуждается в тебе новая жизнь? Это зреет плод. Прими же его всей душой, благословляя его и радуясь ему, ведь он - существует. Ощути, как происходит в тебе рождение - отыщи в себе женщину.
   Вот она - новая жизнь! Взгляни на нее. Это твое дитя. Дай ему свободу!..
   Мы знаем: ты чувствуешь, как что-то в тебе постоянно умирает. Словно было нечто, принадлежавшее тебе, и исчезло бесследно. Не тревожься об этом и дай ему умереть. Не страшись прикосновения смерти, ведь в ней окончание круга и новый переход...
  
   ...Резкий стук в дверь остановил Наташку. Кто ей мог помешать?! Кто смел прервать слова ангелов, говоривших с ней? Ей не хотелось расставаться со сладостным ощущением близящейся свободы. Как уютно ей только что было!
   Она сняла с шеи петлю и, держась за веревку, кряхтя, слезла со стула. Расправив на себе халат, Наташка открыла дверь.
   Это был Борька, сын Чистюхиной, той бледной женщины, которая по нескольку раз в год лежала у них в терапии.
   - Какого хрена тебя принесло?
   Первое, что пришло ей в голову - это то, что пацана послали из отделения за санитаркой.
   Борис нахмурился и через Наташкино плечо с наглым видом заглянул в дом.
   - Какого хрена ты туда заглядываешь, собака? - вновь спросила Наташка.
   - Заткнись! - яростно крикнул ей в лицо Борис. - Давай мне ее сюда! Быстро! Я что, выслеживать ее должен?
   - Кого выслеживать? - Внезапно в ее сердце вспыхнула ненависть к этому .
   - Твою! Ненормальную! Дуру! - Борис постарался придать голосу подчеркнуто неприятную интонацию. - Нафиг ты ее прячешь?! Я вижу, тебе, старуха, еще не дошло, у кого она стала на пути?
   Встревожившееся было лицо Наташки расплылось в воинственном спокойствии.
   - Зачем тебе Алина? - холодно спросила она. - Это ты ее?.. Ты!
   Борис истерически хмыкнул, задергался как марионетка. Вывалив длинный язык, он стал корчить немыслимые рожи. Наклонившись к ее уху, он заорал:
   - Не твое собачье дело!
   Неожиданно он охнул и затих.
   За миг до этого Наташкин плотный, распухший кулак, ломая собственные пальцы, ввернул Борису в носоглотку его по-мальчишески конопатую переносицу.
   Брызнув кровью, парень оступился и сел в куст можжевельника, посаженного много лет назад Наташкиным отцом.
   Глядя бессмысленно перед собой, Борис попытался подняться, но провалился еще глубже. Из сочной зелени можжевельника выглядывали только его колени и лицо с расквашенным носом. Нагнувшись над Борисом и отведя ушибленную руку за спину, Наташка взяла его за волосы здоровой рукой и сипло сказала:
   - Падаль, вот ты кто...
   Борис посмотрел на нее мутным взглядом, попытался освободиться, но она крепче сжала руку.
   - Зачем ославил дурочку?.. Она и так несчастная была, - Наташка равнодушно рассматривала, как кровь, пульсируя, бежит из его почерневших ноздрей.
   - Брось!.. - он замахал руками и совсем провалился в куст, потянув за собой Наташкину руку.
   - Нет... Не пущу теперь. Так и буду держать, пока кровью не истечешь, - Наташка почувствовала боль в поврежденной кисти и, зло оскалившись, пропустила воздух сквозь зубы.
   Вытащив из зеленой хвои окровавленную голову Бориса, она наотмашь ударила по ней травмированной рукой.
   - Это тебе за мою дочку, гадость ты такая...
   - Пусти!.. Я все равно ее найду... Найду и убью... - он захлебывался кровью и вместе с ней проглатывал окончания слов. - Дура!.. Не понимаешь... Ее надо остановить...
   - Дура? Ну и что? Можно и дурой жить. А ты покойником станешь. Закопаю тебя тут, в саду. А сама буду жить.
   - Не понимаешь!.. - захлебываясь, простонал Борис.
   - Нет, не понимаю и не хочу я ничего понимать... И не тебе меня учить, чучело ты уродливое...
   - Она была избрана... Она должна была стать его настоящей жрицей. Он наделил ее даром!
   - Кто?
   Борис не сразу ответил. Глотая кровь, он стал шептать непонятные слова, периодически издавая страшные хрипы.
   - Чего там мелешь? - спросила Наташка.
   - О, великое братство ночи... - неожиданно сказал Борис. - Несущее мое успокоение... Выезжающее на жарких ветрах Ада... Живущее в храме Дьявола... Появись же! Предстань пред той... пред той, чей низкий разум движет устами, невнятно насмехающимися над справедливыми и сильными!.. Вырви этот... гогочущий язык... и запихни его ей обратно в глотку, о, Кали! Пронзи ее легкие жалами скорпионов, о, Сехмет!.. Ввергни суть его в пустоту гнетущую, о, могучий Дагон!
   - Владыка!.. Великий князь, хозяин... Высшее существо. Ты его увидишь, женщина. Он приказал мне следить за твоей дочерью! Я должен был ее подготовить, - Борис повернул голову и сплюнул кровью. - Сперва я сестру готовил на эту роль... Она слабая была... У дочки твоей сила есть... Я тайно начал ее вести... Но она дура, как и ты... Она не захотела его слушать... И за это он мне велел ее наказать... убить...
   - Ты псих!
   Получив новую пощечину, Борис на минуту затих. И вдруг заговорил совершенно спокойным тоном:
   - Он ее наделил силой... А она, неблагодарная, стала с ним бороться.
   Наконец Борис вырвался из Наташкиной хватки и попятился назад, подминая под себя мохнатые пахучие ветви.
   - С кем бороться?! - крикнула Наташка.
   - А разве ты не видишь, идиотка, кто надвигается?.. - он испуганно оглянулся и негромко произнес: - Царь мира грядет... Шемхамфораш! Шемхамфораш! Да здравствует Шемхамфораш!
   Наташка машинально посмотрела куда-то в сторону калитки.
   Ей показалось только на какой-то миг, может, привиделось всего лишь, но в воображении остался неясный призрак: над открытой калиткой, заполняя весь проем в заборе, нависала тень - мрачная, зловещая и плавно развевающаяся, словно черный стяг. Холодно стало на душе.
   - Фу ты! - сказала Наташка, встряхнув лохматой, нечесаной головой.
  
  

ВОИН ШЕМХАМФОРАША

  
   Видя, что Борис может удрать, Наташка бросилась к калитке, намереваясь преградить ему дорогу.
   Но Борис оказался проворнее. Держась обеими руками за перебитый нос, он в два прыжка перескочил через колючий кустарник, выбежал на дорожку и собирался уже проскользнуть в калитку. Только в самый последний момент, падая в прыжке, Наташка успела вцепиться здоровой рукой ему в куртку, и оба повалились в грязь.
   - Пусти, сволочь! - прогнусавил Борис, пытаясь лягнуть женщину ногой.
   - Как бы не так! Не уйдешь, гадина... Сектант чертов!..
   Подтягиваясь на руках, она попыталась заползти ему на спину, но в эту минуту Борису удалось резким движением локтя заехать Наташке в скулу. Ее хватка несколько ослабла и, воспользовавшись этим, парень перевернулся на бок. Стараясь сбросить с себя грузную женщину, Борис несколько раз изо всех сил стукнул ее кулаком по темени, затем вцепился в лицо и стал его отпихивать.
   - Отстань от меня, алкашка, скотина! Все равно ты мне ничего не сделаешь! Я вечный!.. - гундосил Борис, и вместо "все равно" у него получалось "все равдо".
   - Посмотрю, тварь, какой ты вечный!.. - хрипела, задыхаясь, Наташка. Неожиданно под руку ей попался камень. Схватив его, она начала с силой наносить Борису удары по грудной клетке - до головы она дотянуться не могла. В ходе борьбы на груди у парня порвалась рубашка, и женщина била его прямо по обтянутым тонкой юношеской кожей ключицам. Слышен был хруст костей, и видно было, как на месте ударов тотчас вздуваются розовые гематомы.
   - Ну как?! Вечный?! - вне себя от ярости кричала Наташка.
   Она била его несмотря на жалобную мольбу о пощаде. Рука ее скоро утомилась и поднималась все медленнее и медленнее, но все же не останавливалась.
   - Умираю... - простонал Борис через несколько минут, но и после этого женщина не остановилась.
   Лишь после того, когда парень опустил руки и совсем перестал ей сопротивляться, она отбросила камень в сторону и, упершись рукой ему в грудь, встала на колени.
   - Вечный, да? - дико ухмыляясь, выкрикнула она.
   Парень смотрел на нее отрешенным взглядом, лицо было залито кровью. Губы вздрагивали и шептали что-то невнятное.
   - Чего ты там бормочешь?..
   Борис молился. Он шептал малопонятные слова на странном языке. Внезапно его короткая жизнь приблизилась к концу. Он понимал это. Но его укрепляла вера, и ему не было страшно. Было просто... неожиданно.
   - Женщина... - тихо простонал Борис. - Твоя дочь... Я следил за ней давно...
   Что-то происходило с его дыханием. Его шейные вены набухли. Грудная клетка прямо на глазах начала вздуваться, словно резиновый мяч. Сломанные ребра повредили ему правое легкое, отчего воздух стал заполнять плевральную полость.
   - Я следил за ней... Он мне... повелел... - Борис задыхался, произносить слова стоило ему невероятного труда. - Она вышла... из-под его... власти... Шемхамфораш...
   Лицо умирающего распухло и посинело. Собравшийся в плевральной полости воздух сдавливал легкие, не давая им расправиться. Борис тщетно хватал губами воздух - вдох у него не получался. Умирающий юноша смотрел женщине в глаза и хотел ей еще что-то сказать, но никак не мог.
   - Жарко... - наконец прошептал Борис и умер.
   Наташка увидела в его руке окровавленный нож. Переведя взгляд, она обнаружила, что весь ее старый махровый халат на животе пропитан кровью. И лишь теперь она осознала пронизывающую боль чуть левей пупка, которую не почувствовала в смертельной схватке с воином сатаны, слугой царя мира и властителя преисподней, от новой встречи с которым теперь ее отделяли всего несколько мгновений...
   Наташке удалось собрать силы и, держась за забор, подняться. Ноги подкашивались, но она успела сделать несколько шагов по направлению к дому. Затем мир перед ее глазами потемнел, всколыхнулся и исчез.
  
  

ВЕРЕВКИН

  
   В городе смеркалось.
   Алина брела вдоль извилистой речушки, русло которой было выложено бетонными плитами и обнесено литым чугунным заборчиком - точно таким же, какой она видела в сквере. Порой она останавливалась, подходила к заборчику и, положив на него руки, заглядывала в воду. Чистая вода быстрым потоком весело гнала вниз по течению пустые пластиковые бутылки и бумажные пакеты.
   Местность представляла собой пологий склон, и плиты положены были каскадом, отчего вода на некоторых участках образовывала миниатюрные водопады. Тихое, спокойное журчание навевало мысли об отдыхе.
   Хотелось присесть, еще лучше было бы прилечь. И, может даже, подремать. Только вот где?.. Куда ей теперь податься?
   В парке, по которому она блуждала около часа, не нашлось уголка, где можно было бы переночевать. Старые, разбитые скамейки под елями и платанами были неподходящим местом для отдыха. Все-таки уже довольно прохладно - через два дня начнется зима. Да и опасно ночью в парке. Мало ли, кто по ночам там шатается. Хотя теперь она не знает, что для нее опасно.
   Может, все-таки, на вокзал вернуться? Там, должно быть, всю ночь двери открытые. И скамейки удобные бывают в зале ожидания, она как-то по телевизору видела...
   Ей бы только до утра где-нибудь пересидеть. В сумке у нее есть еще два пирожка с капустой. В кармане лежит пятерка. Завтра утром она купит себе хлеба. И станет планировать будущее.
   А сегодняшний день и так уже переполнен событиями. Ей хочется просто отдохнуть и ни о чем не думать. Где-нибудь удобно усесться, вытянув усталые ноги, и подремать. Пусть рядом суетятся уезжающие пассажиры, собирая багаж, а те, кому ехать еще не скоро, будут читать газеты и посматривать на часы.
   Ей не страшно одной в чужом городе. Теперь, когда она обнаружила в себе удивительные способности, когда она почувствовала свои скрытые силы, разве может она струсить, отчаяться в такой ситуации? Вчера она побывала в темном мире, видела белый Свет и вернулась обратно целой и невредимой. И это не все. Она знает: это только начало.
  
   Алина прошла по арочному мостику, еще раз бросила взгляд на речку и направилась в сторону автостанции, за которой возвышалось здание железнодорожного вокзала.
   Ремень сумки, в которой кроме теплого свитера и нескольких книжек лежала увесистая фарфоровая статуэтка девушки-фигуристки, завернутая в полотенце (подарок тети Клавы на день рождения), изрядно натер Алине плечо, и без того саднившее от вчерашних побоев. Устав менять по очереди плечи, девочка, в конце концов, опустила сумку на землю и стала ее волочить за собой. Так она и вошла в высокие двери здания ЖД-вокзала.
   Отполированный до зеркального блеска мраморный пол центрального вестибюля отражал надписи, написанные большими буквами: "Выход на перрон/Exit to platform", "Кассы/Ticket office", "Туалет/WC".
   Обойдя все залы здания, полюбовавшись чудным рельефом потолка и поглазев через витрину киоска на красочные журналы, Алина нашла себе место на длинной скамье между двумя дремлющими старушками. Поставив сумку на колени, она обняла ее, как дети обнимают плюшевого медвежонка, и тотчас уснула.
   ...Когда она открыла глаза, часы на стене показывали половину двенадцатого. Старушек рядом уже не было. Зато на скамейке напротив сидел, хитро прищурившись, тот самый дедушка с проволочной бородой, которого она видела утром на автостанции. Он сидел, закинув ногу на ногу, кутаясь в серый плащ. Плащ был ему слишком велик, и он в нем просто утопал. На его лохматой голове красовалась рваная широкополая шляпа.
   "Ага... проснулась... - подумал дедушка, улыбнувшись. - Пора, значит... а то уйдет".
   Не понимая, чего от нее хочет этот забавный, похожий на сказочного гномика, старичок, Алина внимательно прислушалась к его мыслям.
   "Маловата, но хорошая... хорошая... - думал дедушка. - Качественная... И вроде не больная".
   Старичок подмигнул, и его мохнатые усы раздвинулись в ласковой улыбке.
   Что это значит: качественная? - удивилась Алина. - Так говорят о вещи. А как может человек быть качественным?
   Дедушка прокашлялся в кулак и, кряхтя, поднялся. Ростом он был лишь на каких-то пару сантиметров выше Алины.
   Он подошел ближе и снял шляпу, блеснув широкой круглой лысиной.
   - Позвольте представиться, - вежливо сказал старичок. - Иван Дорофеевич Веревкин. - А вас как зовут?
   - Алина, - ответила девочка. Гномик-старичок не внушал ей опасения, хотя его мысли показались ей немного странными.
   "Ишь ты, какое имя..." - подумал дедушка Веревкин и спросил:
   - Можно присесть-то?
   Алина улыбнулась и повернула соединенные колени в сторону, противоположную той, с которой умащивался старичок.
   - Путешествуем, что ли? - спросил дедушка Веревкин, выдержав некоторую паузу.
   Алина кивнула.
   - Откуда и куда?
   В дедушкиных глазах блеснул и погас странный огонек, но Алина не заметила этого. Она украдкой взглянула на старичка и тут же опустила глаза. Не дождавшись ответа, он развел руками.
   - Эт дело хорошее... хорошее...
   Помолчав немного, он спросил:
   - Сама путешествуешь? Ночевать-то есть где?
   Алина неуверенно пожала плечами.
   - Тут уютно... на этом вокзале... - в ее голосе звучала попытка самооправдания.
   Мохнатые усы Ивана Дорофеевича вновь раздвинулись, обнажив беззубый рот. Розовые щечки и нос картошкой, округлившись, заблестели, как у Деда Мороза.
   - Голодная, небось? - он порылся в кармане и достал оттуда "сникерс". - На вот!
   Алина замотала головой.
   - Что вы, что вы! Не надо!..
   Дедушка Веревкин нахмурился.
   - Когда дают, брать надо, - назидательным тоном сказал он. - И к тому же мне это все равно не угрызть. Мне только мягкую пищу кушать можно. И он, растопырив губы, еще раз продемонстрировал девочке беззубые десны.
   Алина, смущаясь, взяла шоколадный батончик и убрала его в сумку.
   - Спасибо...
   Веревкин весело засмеялся и ласково похлопал девочку по плечу.
   - Не робей, дочка!
   "Ну давай же, голубушка, давай..." - подумал он, и Алина ощутила в его мыслях какое-то непонятное напряжение. Она удивленно посмотрела на дедушку Веревкина, но у того на лице было такое добродушное выражение, что все ее сомнения тут же рассеялись. Кажется, сегодня ей везет на добрых людей.
   Вдруг старичок перестал смеяться. Он посмотрел на настенные часы, прищурился и озабоченно заговорил:
   - Что ж энто я засиделся так?.. Вот дурная голова-то, совсем контроль потерял!.. Вона уже, скоро двенадцать...
   - А что... случилось? - спросила Алина.
   - Да пока-то ничего не случилось... - он осмотрелся, затем быстро наклонился к Алине и шепотом проговорил: - Милиция тут ночью шастает. Ищут бездомных. Ровно в двенадцать часов целый наряд сюда загоняют. Рыскают они повсюду, проверяют документы, а потом, если кто без паспорта, то тому руки выкручивают и увозют.
   - Куда? - насторожилась девочка.
   - В тюрьму, куда ж еще? Так что пошел я в свою берлогу... Прощевай, - он встал и собирался было уйти, но вдруг, как бы спохватившись, обернулся к девочке. - Эхе-хе-хе-хе! А как же ты, дочка?.. Заметут тебя...
   Он помешкал, разглядывая Алину, которая встревожено смотрела по сторонам, а затем махнул рукой и решительно сказал:
   - А-а... Пошли уж! Как говорится, в тесноте, да не в обиде... До утра как-нибудь у меня перекантуешься, а там видно будет. Ну же!..
   Алина с готовностью подскочила. Ей было уже все равно, где спать.
   - А далеко идти? - зевая, спросила она.
   - Да нет, тут рукой подать.
  
   Место, где обитал дедушка Веревкин, находилось действительно недалеко от вокзала.
   Девочка и ее новый знакомый пересекли дорогу, свернули за угол дома, прошли под деревьями и оказались возле какого-то заброшенного (то ли недостроенного, то ли полуразрушенного) дома.
   - Ну, давай, дочка, смелей! - подзадорил Веревкин. Он протянул ей маленькую жилистую руку, и Алина за нее доверчиво ухватилась.
   - Ступай за мной, только аккуратно, след в след, - сказал дедушка. - Тут каменья, железяки острые... Я этим летом ногу себе поранил, целый месяц потом лечил...
   Бедный старичок, подумала Алина, представляя, как ему, должно быть, одиноко живется в его "берлоге".
   Они вошли в черный дверной проем. В темноте виднелась лестница, ведущая на второй этаж.
   Но Веревкин перед ступеньками свернул в сторону и повел Алину к самому дальнему углу лестничной площадки.
   Высвободив руку, дедушка нагнулся и с кряхтением приподнял что-то тяжелое, облокотил о стену.
   - Теперь осторожно, - сказал он. - Дальше по стремянке.
   Веревкин начал спускаться первым. Алина надела сумку себе на шею, чтобы та не свалилась, и последовала за ним.
   В подвальном помещении, где обитал Иван Дорофеевич, было гулко и сыро, пахло чем-то горелым, и к тому же было совершенно темно.
   - Сейчас-сейчас, - сказал дедушка.
   Он прошелся по своему жилищу, перевернул что-то металлическое, ойкнул; заскрипела старая пружинная кровать, зашелестела бумага, и, наконец, старичок чиркнул спичкой.
   В маленькой печурке затлел огонек - щепки для растопки были заготовлены заранее. Веревкин достал свечку, поставил ее на некоторое подобие стола, и зажег. Теперь у Алины появилась возможность рассмотреть помещение.
   Это был небольшой закоулок подвального коридора. Мрачные серые стены с застывшими потеками известки, холодный бетонный пол - все было неуютным, пугающим.
   Обстановка в помещении была скудная. Кроме железной кровати и стола, сооруженного из деревянного щита и двух ящиков, в комнате имелся старый шкаф без дверок, из которого выглядывали какие-то тряпки.
   - Туточки мы и живем, - сказал дедушка Веревкин, раздувая огонь в печурке. - Располагайся, где тебе удобнее.
   Алина еще раз огляделась по сторонам, присела на край кровати, зевнула. Огонь затрещал веселей. "Скоро станет тепло", - подумала Алина. Положив сумку на колени, она обняла ее и, прислонившись к ней щекой, закрыла глаза.
   Что-то медленно закружилось над ее головой, куда-то потянуло. В последнее время (может быть, от недоедания?) такое у нее случалось нередко. К тому же вчерашние травмы, утомление от долгой ходьбы отняли у нее все силы.
   Девочка не заметила, как ее стала одолевать дремота, и она начала клониться на бок. Старичок, неожиданно оказавшийся рядом, засуетился.
   - Умаялась, бедняжка? А ты ложись, ложись, дочка... - Веревкин стал подкладывать Алине под голову свернутую валиком фуфайку. - Поспи, родная...
   Он укрыл девочку старым тюфяком.
   - Вот так... вот так, чтоб не замерзла, - ласково сказал он.
   В голосе Ивана Дорофеевича было столько тепла, что даже сквозь набегающий сон Алина почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы благодарности.
   И все же вместе с тем где-то глубоко в мыслях сидело странное ощущение, что все это как-то подстроено... Разве в жизни бывает так гладко, так удачно?
   Добрая женщина в автобусе, затем то обстоятельство, что она так быстро нашла Юру, теперь этот старичок, приютивший ее.
   А почему бы и нет? Неужели только одни неприятности и беды должны преследовать ее постоянно?
   Вероятно, она просто слишком устала и переволновалась.
   События последних дней и постоянное напряжение могли навеять на нее подозрительность.
   Засыпая, Алина попыталась отогнать эти нелепые сомнения и мысленно переключилась на Юру...
  
  

ПУТАЯСЬ В БЕСКОНЕЧНЫХ ДОГАДКАХ...

  
   ...Алина держала Юру за руку.
   Ладонь была теплая, а кожа на ней мягкая, негрубая.
   Она знала: рука эта позаимствованная на время. Но все равно, рука была не чужая.
   Второй рукой Юра сжимал, комкая, старую фетровую шляпу, каких сейчас уже никто не носит.
   Он улыбнулся, посмотрел на носки своих туфель и стал слегка раскачиваться.
   - Вот так, - сказал он.
   Продолжая раскачиваться, он поглядывал на нее - то смущенно, то, как будто намереваясь что-то сказать. Она хорошо знала, что именно он хотел ей сказать. Она также знала, что он мог бы ей сказать, если бы заговорил вслух.
   Даже если ты очень-очень искренен, трудно говорить, особенно в минуты волнения, то, о чем думаешь. И Юра ничего не говорил. Мысли в его голове превратились в кашу, ошалелая радость смешивались с сомнениями и тревогой.
  
   Алина прислушивалась к собственным ощущениям: сердце громко билось в груди, чуть не выскакивало. Она впервые понимала, как здорово уметь видеть мысли.
   Прежде она прочитывала мысли случайно, как читаются вывески магазинов и уличные рекламы, когда едешь по городу.
   Даже если какой-либо человек ее интересовал, Алина считала бесстыдным копаться в душе другого без его ведома.
   В самом начале, лишь только в ней проявилась эта способность, и она еще совсем не понимала ее значения, она нередко себя выдавала своим сочувствием к окружающим детям и позже на этом сильно обожглась.
   Впоследствии Алина часто корила себя за свою ненормальность, стараясь скрыть умение видеть мысли даже от самой себя.
   Но это умение стало ее естественным шестым чувством, и избавиться от него было невозможно.
   Сколько за последние два года посторонних мыслей побывало в ее голове! Мыслей, от которых нельзя отмахнуться. Как схожи между собой были все эти "ненавижу", "не хочу", "не люблю"! Ей казалось, что все они, исходящие от различных людей, на самом деле принадлежат одному и тому же созданию - чьему-то более сильному, бесконечно злобному разуму.
   Той злющей твари, которая ее преследует.
   Эти недобрые посторонние мысли, которые, словно радар, улавливал ее внутренний слух, сделали ее еще более замкнутой и тихой. Они наполнили ее жизнь отчуждением и такими страданиями, вынести которые не под силу даже самому стойкому и морально закаленному взрослому человеку.
   Но она выстояла.
   Она подросла и немножко окрепла. Прощая детям их жестокость, прощая природе свою необъяснимую странность, прощая жизни свое одиночество, она повзрослела и сумела полюбить. Эта потребность исходила из самой ее сути.
   Первоначально в воображении возник образ существа мужского пола.
   Он соткался из различных составляющих - из Времени, из Мир-папы и из ее призрачного, никогда не существовавшего отца.
   В сердце ее появилось неясное волнение.
   Случайные обстоятельства - чьи-то взгляды, улыбки, смех - стали толчком к тому, что любовь из непроявленного состояния перешла в проявленное.
   Любовь, как прожектор, высветила круг в темном поле ее жизни.
   И каким-то случайным образом в этом кругу оказался Юра, ее одноклассник, сосед по парте.
   Спасибо и ему, за то, что стал проводником и позволил посетить свое тело другому живому существу.
   Судьба, подчиненная закону причинно-следственных отношений, вчера подарила ей другого Юру - ее странника.
   Спасибо и этому случайному прохожему!
  
   Теперь она впервые понимала, как здорово уметь видеть мысли. Она сидела рядом с лысоватым человеком и держала его за руку. Они не разговаривали, но слышали друг друга.
   Он раскрылся ей сам, без предупреждения.
   Юра дал ей прочесть всю свою память, всю информацию, хранившуюся в его уме. Он передал ей не фотографию внутреннего мира, а подлинную душу. Весь его опыт, знания, ценности, ошибки и даже страхи теперь принадлежали ей.
   Как только он явился и стал рассказывать о себе, перед ней одна за другой начали вставать картины его детства, такого же одинокого, как ее, и этапы его взросления, и несчастья, выпадавшие на его голову в течение всей жизни, и творческие победы, и горе, постигшее его теперь, и безумная радость от этой встречи.
   Он весь был перед ней, такой большой, умный. Но главное, они были чем-то похожи. И только маленькое темное пятнышко в самой глубине его сердца скрывало от нее что-то недоступное, но оно было такое крохотное, что она не придала значения.
   - Как хорошо, - прошептал он, и нежно погладил ее запястье, но тут же осторожно убрал руку, сочтя жест слишком откровенным.
   И тогда она ему открылась. Он благоговейно стал читать ее, - она чувствовала это и стало тепло!
   Он увидел то, что никогда не возможно высказать словами, - мир души в бесконечном числе отражений.
   И оба они сидели и молчали...
  
   Профессор опомнился, когда все вокруг поплыло. Он хотел дать Алине напутствия по поводу ее предстоящего ночлега, но не успел. Неожиданно его встряхнуло. В глазах стало темно. Раскрывшаяся воронка втянула его душу в знакомое уже ему пространство и тотчас вернуло в физический мир - в его собственное тело.
   Поняв, что Юры уже здесь нет, Алина быстро отвернулась от лысоватого мужчины. Тот что-то испуганно пробормотал.
   Поблагодарив его мысленно, Алина перебросила через плечо ремень своей сумки, встала и быстрым шагом пошла прочь.
   Она не могла сдерживать радостных слез и улыбки и шла, открыв миру пылающее сердце.
  

* * *

   Старичок затушил папиросу и, подкравшись на четвереньках к девочке, прислушался к ее дыханию.
   "Спит..." - подумал Веревкин. Он заботливо поправил тюфяк, которым была укрыта Алина, и также, на четвереньках, быстро перебежал в самый дальний угол помещения. Усевшись на маленькой квадратной фанерке, служившей ему стулом, вытянув худую шею и замерев, он опять прислушался к дыханию спящей. В своем сером плаще старичок сливался со стеной, и только в тусклом свете догорающей свечи поблескивали его глаза-пуговки.
   Минут через пять Веревкин пошевелился, достал из кармана плаща маленький серебристый телефон и, набрав номер, приставил его к уху.
   - Это я, - сказал он. - Клиент подготовлен. Можете приезжать.
  
  

БУМАЖНАЯ ДВЕРЬ

  
   Профессор Гридин глядел в потолок и улыбался, любя и раскаиваясь. Он думал о ней, о своем любимом существе.
   Благословляю твои черты... - говорил он мысленно. - Они нежны, неприкосновенно нежны... сотканы из невинности... Почему мне так трудно и так легко быть рядом с тобой?.. Скажи, дитя?!
   Ты - Ангел, посланница небес, капля благодатного дождя... Да-да, первая капля дождя, возродившая мою душу... Этот дождь скоро пойдет и воскресит убогую землю, и будет другая жизнь...
   Профессор повел взглядом по палате, посмотрел на темное зарешеченное окно.
   Я уже полон сил и готов отправиться вместе с тобой в путь. Я не старик. Я - воин, твой защитник. Я пойду за тобой, и мы будем всегда рядом... Теперь нам обоим будет принадлежать целая вечность!
   Гридин вздохнул - легко, полной грудью. Сердце его плясало.
   - Ангел!.. - шептал он вслух. - Ты ангел... Неземное существо... Ты вдохнула в меня совершенно новые чувства. Новые знания...
   Профессор стал размышлять над своей жизнью.
   Было очевидно, что на его глазах происходило какое-то грандиозное чудо, давно вышедшее за рамки его научного изобретения. Мир окружающий менялся, очищался. Его темное и сокровенное становилось явным. Демоны восставали из ада, и серафимы слетали с небес. Добро сражалось со злом. И он был свидетелем всего этого!
   За много лет с профессором Гридиным ничего не случалось, а тут в течение нескольких дней он побывал участником таких удивительных событий, что рассудок отказывался давать всему объяснения.
   Ум его становился другим. За последние дни этот пытливый ум искателя стал гораздо более бдительным и интуитивным. Ведь не видел же он больше ни чертей, ни демонов, ни всевозможных чудовищ в лицах окружающих. Значит, стал другим, очистился...
   Она помогла ему стать лучше.
  
   Профессор не заметил, как его научный поиск сменился духовным.
   Гридин уже не жаждал, чтобы ему принесли карандаш и бумагу. Опыт полученных им переживаний теперь и так навсегда принадлежит ему. Он был счастлив, и, казалось, только тонкая пелена отделяла его от окончательного - истинной свободы. Что-то хрупкое, как бумажная дверь. Уже слышалось (точнее, воображалось), как хорошо будет там, за этой дверью, но еще у него не было сил пробить эту преграду.
   Профессор закрыл глаза и стал рассматривать ее черты.
   Она прекрасна, подумал он.
   Он все еще чувствовал прикосновение ее души и вспоминал теплое ощущение, которое испытывал, когда свет ее сознания озарял его память. Он открыл ей себя, как книгу.
   Ангел вел его дорогой любви. Ангелу можно было всецело доверить свое сердце, как Ангел доверил ему свое.
   Это было подлинно живое соитие одной жизни с другой.
   - Вне всякого возраста, за пределами всякого времени, - опять прошептал он.
   - Чего тебе?.. - спросил Аркаша.
   Сегодня днем, после обеда, ему вскрыли гематому на бедре, из-за которой он всю предыдущую ночь простонал, и теперь ему хотелось уснуть.
   "Отдыхайте", - улыбнувшись, повелительно сказал профессор. Он проговорил это мысленно, ведь в сумраке дежурного освещения Аркадий вряд ли мог понять, что слова произносятся без участия губ. Но даже если бы он и смекнул что-то, профессор без труда внушил бы ему, что все это не более, чем грезы, сон...
   "Все это сон", - на всякий случай добавил мысленно Гридин.
   Он неожиданно сообразил, что владеет силой внушения. Как? - удивился он, но что-то внутри подсказало ему, что это хорошо.
   После обмена памятью с Алиной, его знания невероятно обогатились.
   Каким-то образом, даже не проверяя на опыте, Гридин стал понимать, что может сделать и то, и другое, и третье. Так, теперь он четко себе представлял путь к освобождению из тюремных стен. Он мог бы освободиться даже прямо сейчас, если бы не был прикован к постели.
   Мог он, конечно, выбраться отсюда и в теле - в чужом теле. И, если бы захотел, мог бы поселиться в нем навсегда. Жить вечно, меняя человеческие тела, как одежду, вытесняя, подавляя людские души. Вселяться в тела богачей, артистов, политиков, самых влиятельных людей планеты.
   Но...
   Сегодня профессор уже дважды беспрепятственно проходил сквозь эти стены. Он понял одну вещь: свобода - это не пространство за пределами тюрьмы, это нечто иное.
  
   Сегодня он был в теле ее матери...
   Теперь он понимал, что допустил ошибку, дав ей установку отыскать Алину. Ведь он не имел права делать ей такое внушение, - этим он нарушил ее личную свободу. (После обеда профессор пытался вернуться, исправить ошибку. Но уже не мог, что-то ему мешало. Тело матери по каким-то причинам было недоступным.)
   Далее. Тело мужчины, случайно проходившего мимо...
   Оно послужило окошком в камере для свиданий. И судьба отводила ограниченное время для этой встречи. Нельзя нарушать законы. Законы есть, он знает! Хоть никто не требовал от него подчинения этим законам, их нельзя нарушить. Ведь именно благодаря действию высших вселенских законов произошла их встреча.
   Невозможно обрести свободу за счет чьей-то несвободы. Теперь это будет его незыблемым правилом. Лишь только Гридин почувствовал слабый холодок, который был страхом другого человека, страхом души, оказавшейся у подножия высочайшей вершины, он покинул случайный приют.
   Он понял: чем больше появится свободы и сил, тем больше будет и правил, которые он будет соблюдать неукоснительно.
   Вот так. Теперь новые качества его сущности - интуиция, ясновидение, яснослышание, психотранс и все-все, о чем он еще не знает, - делают его другим человеком. Чистым, светлым, сострадающим всему живому.
   Профессор подумал о Даньке, о Максиме, о Леночке.
   Его друзья, спутники, его дети. Он сам отдал их Злу, принес в жертву, обменял на опыт. Они были расплатой за его слишком стремительную эволюцию...
   Как теперь вырвать их обратно из объятий зла?
   Он не представлял, как ему самому жить дальше - обновленному, сострадательному, согрешившему, кающемуся?
   Он размышлял, молился, глядя в своем воображении на ее образ, и задавал себе этот вопрос вновь и вновь десятки раз.
   И всякий раз ответ был один и тот же: любовь.
   Но надо было сделать еще один шаг.
  

* * *

   "Господи! Господи! Господи! Я просто хочу спокойно домотать срок... Следак не врет: пять лет... Последняя ходка... Пять лет. Это не так много. Через пять лет я откинусь. Пять лет - и я на воле... Пять лет, но не больше... Господи!.." - чье-то мысленное бормотание, на которое профессор поначалу не обращал внимания, стало до него доноситься более явственно.
   То были мучительные размышления мужчины лет пятидесяти, соседа по палате, лежавшего уже седьмые сутки после операции по поводу аппендицита.
   "Только они меня грохнут, как пить дать, если я этого не сделаю..."
   Профессор, не открывая глаз, настороженно прислушался к мыслям арестанта.
   "Господи! Господи! Отведи беду... Господи... Пять лет... Последняя ходка!"
   Мужчина беспокойно ворочался в своей постели. Время от времени он совал руку под подушку, нащупывая приготовленную там металлическую спицу.
   "Да кинь через карталыгу, и все!.. Как же... Попробуй... На зоне меня за это под пресс пустят... станут трюмить до тех пор, пока кровью не захлебнусь..."
   Профессор услышал, как заскрипела кровать, и мужчина сел. Гридин сосредоточился, посмотрел глазами на арестанта и понял: арестант смотрит на него.
   "Нет, фраер... Не друг ты мне ... - думал мужчина. - Своя-то шкура дороже... Мне сказали, ты всех уже достал. Пора с тобой поквитаться. Мне-то что? Раз - и все..."
   Сердце профессора взволнованно забилось. Сомнений нет. На него готовится покушение.
   Профессор неотрывно следил за намерениями соседа. План урки был прост. Сейчас он поднимется с кровати, медленно подкрадется к нему, прицелится и воткнет острую спицу прямо в сердце. Аккуратно, до самого основания. Смерть, возможно, наступит не тотчас. Поэтому придется некоторое время прикрывать рот рукой. Зато наутро, когда в палату войдет медперсонал и профессора найдут мертвым, причину смерти обнаружат не сразу. Главное - сделать все чисто, без крови. Не надо волноваться, у него все получится. Ведь он бывалый, настоящий ера, хоть раньше и не шел по крови. Но такова его дорожка, - была в жизни ошибка, теперь надо платить...
   Арестант спрятал спицу в рукав и сидел, одной рукой держась за больной бок. Он смотрел на жертву, настраиваясь, становясь все хладнокровнее, и прокручивал раз за разом сценарий убийства.
   Пытаясь дышать спокойно и ритмично, как спящий, профессор вдруг почувствовал злобную радость.
   Малодушный! Я могу заставить тебя вонзать свое жалкое оружие самому себе в живот до тех пор...
   Но тут же Гридин осекся.
   Зло, какое ты коварное! У тебя тысяча масок!
   Стараясь не спугнуть своего убийцу, продолжая изображать спящего, он подумал о том, как быстро сошла с его сердца "святость", как незаметно покинула его сострадательность.
   Новая волна раскаяния нахлынула на профессора, и он опять принялся молиться.
   Но что же ему делать дальше? То, чему он так радовался несколько минут назад, может быть разрушено им вмиг. Вдруг оцепенение, ужас от невозможности принять решение нашли на него.
   Тем временем арестант готовил себя к убийству. Он окончательно успокоился. Сконцентрировав волю, он сделал глубокий вдох и, выдыхая, произнес мысленно: "Пора!"
   Эта фраза протрезвила колеблющегося профессора.
   Останови его! Самосохранение - главный инстинкт всего живого.
   Защищаться придется голыми руками. Он не может применять данную ему силу.
   Но почему? Ведь это его сила! Разве охотник, на которого нападает лев, не применяет для своего спасения оружие?
   Глупец, чего же ты ждешь? Ты погряз в сомнениях! Ты, как и прежде, марионетка в руках дьявола!.. Очищаясь и просветляясь тысячу раз, ты снова обманываешься: на самом деле ты становишься все темнее и невежественнее...
  
   Вдруг острое ощущение ответственности перебило его порыв.
  
   Мой ангел...
  
   Алина...
  
   Опасность...
  
   Смутное чувство тревоги за судьбу самого близкого человека, неясное предвидение чего-то более ужасающего, чем готовящееся на него покушение, испытал он в тот самый миг, когда арестант, упершись рукой в кровать, начал уже медленно подниматься.
   Но что такое его жизнь? Что она будет значить без Нее?
   И душа профессора ринулась вон из собственного тела в астральное пространство в поисках своего Ангела.
  
  

ОПЯТЬ ПЛОХИЕ ЛЮДИ

  
   Раздался грохот, и кто-то сердито чертыхнулся.
   То упал деревянный люк, прикрывающий вход в подвал, и придавил собой неожиданного ночного гостя.
   - Дед, ты где? - голос был жесткий, сухой.
   - Тута я, - громким шепотом ответил Веревкин.
   В коридоре вспыхнул свет фонарика...
   - Где твоя нора, дед? Тут ни черта не видно.
   Голос непристойно выбранился.
   Наконец в дверном проеме появилась высокая сутулая фигура с фонариком в руках.
   Круг света двинулся по бетонному полу, пробежался по стене и остановился на старике, по-прежнему сидевшем на своей фанерке.
   - Пацан? Девка? - спросил пришелец.
   - Тс-с, - Веревкин приставил палец к губам. - Сперва давайте рассчитаемся.
   - Расчет будет после того, как товар проверю. Где товар?
   Светящийся круг опять двинулся по стене, полу и на этот раз остановился на спокойном лице девочки.
   Сутулый подошел ближе, наклонился. На его прямоугольном лице горизонтальным пятном выделялись очки в толстой черной оправе устаревшего фасона.
   - Девка... - сказал он себе под нос. - Сколько лет?
   - А кто его знает... - послышалось из темноты.
   Сутулый положил фонарик на стол, распрямился и носком ботинка слегка толкнул Алину в плечо. Девочка продолжала спать, и сутулый повторил движение.
   - Напоил чем-то, что ли? - угрюмо спросил он.
   - Да нет, истомилась она. Видно, с дороги только. А вообще девочка хорошая, здоровенькая... - ответил Веревкин и заискивающе спросил: - Так как насчет денежек-то?
   - Бизнес есть бизнес, - сказал сутулый и полез в карман за бумажником.
   В эту минуту Алина открыла глаза.
   - Дедушка!.. - позвала она, видя, что над ней нависает силуэт незнакомого мужчины.
   - А... Проснулась? Вставай, вставай родная... Пришли за тобой. Переводят тебя в другое место, - быстро заговорил Веревкин. - Кормить будут тебя там, поить. В общем, считай, устроили тебя...
   - Заткнись, - тихо сказал сутулый. Он отсчитал деньги, положил их на стол, взял фонарик и, кивнув Алине головой, проговорил:
   - Собирайся.
   Алина послушно села на кровати, застегнула на куртке молнию и начала шарить рукой рядом с собой в поисках сумки.
   На какой-то миг она замерла и внимательно посмотрела на нависающего над ней жуткого незнакомца, затем на Веревкина и, наконец, направила взгляд в сторону выхода.
   - Дедушка, я не хочу с ними... - в голосе ее слышалось удивление.
   Веревкин развел руками.
   - Надо, деточка.
   Она замерла, что-то обдумывая, и вдруг решительно сказала:
   - Но... эти люди... собираются увезти меня из города. Я не могу!.. Я должна остаться здесь!
   - Цыц! - грубо оборвал ее сутулый и, обернувшись к Веревкину, гаркнул: - Какого черта ты ей это выболтал?!
   Бомж, подкравшись, схватив со стола купюры, вновь испугано ретировался в дальний угол помещения, оправдываясь на ходу:
   - Ей-богу, ничего не говорил, Богом клянусь, не говорил.
   Он спрятал деньги в карман и начал старательно креститься.
   В это время в помещение вошел еще один незнакомец, помоложе. Держа в руках зажигалку и пытаясь осветить себе дорогу, он негромко бранился.
   - Старый, когда ты себе, наконец, свет проведешь. Мы че тебе, мало башляем?
   Он огляделся и, увидев Алину, хмыкнул.
   - О-о! Подходящий формат! Я таких люблю.
   Алина опустила ноги на пол, поставила сумку себе на колени и, сложив на нее сверху руки, стала снизу вверх рассматривать ночных пришельцев.
   - Ты, детка, ступай, - сказал Веревкин. - А то проблемы будут.
   - Уже есть, - ухмыльнулся второй гость, расстегивая куртку. - Что? Дядьки тебе не нравятся? Староваты для тебя? Ничего. Сейчас я тебя с младшим братом своим познакомлю.
   Сутулый остановил его рукой и мрачно повторил:
   - Девчонка, собирай свои вещи и иди за нами.
   Алина сверкнула глазами и, делая ударение на каждом слове, решительно ответила:
   - Я никуда!
   Сутулый медленно снял очки, и, посмотрев перед собой какими-то другими, изменившимися глазами, медленно протер их платком. Надев их опять, он тихо произнес:
   - Как тебя зовут?
   - Алина, - ответила она.
   - Так вот, Алина. С этой минуты ты - моя вещь. Я тебя купил. Если будешь вести себя плохо, я тебя убью.
   Он улыбнулся.
   - Ты станешь на меня работать. Будешь у меня жить, за твою работу я буду тебя кормить. Тебе у меня будет неплохо. Я тебя сделаю киноартисткой. Снималась когда-нибудь на видео?
   Алина отвернулась. Ей не хотелось видеть отвратительные картины, записанные в памяти жуткого человека.
   - А че с ней цацкаться? - спросил его напарник, который весь дрожал от возбуждения. - Эй, ты! А ну-ка, поди сюда!
   - Подожди, - сутулый поднял палец. - Успеешь. Вначале помоги загрузить товар в машину.
   Он достал из кармана узкую бечевку.
   - Эй, молодые люди! - послышался в эту секунду спокойный голос старика. - Повернитесь ко мне.
   Сутулый и его напарник удивленно обернулись.
   Веревкин стоял посреди помещения, засунув руки в карманы своего плаща и широко расставив ноги. Его лицо скрывалось в тени.
   - Чего тебе, дед?
   Казалось, подельники сейчас же бросятся на бомжа и жестоко изобьют его за дерзость. Но лишь только он снова стал говорить, гости замерли.
   - Внимательно следите за моим голосом, - строго и с расстановкой сказал Веревкин. - Вы забыли сделать кое-что очень-очень для вас важное и должны понять: пока вы не исполните то, что я вам велю, вам нельзя будет сделать ни шагу в сторону.
   Интонация его голоса и речь совершенно изменились. В них теперь не было ни услужливого раболепия, ни прежней деревенской простоты... Голос был твердый, властный, дикция правильной и четкой.
   Алине казалось странным, но с каждым новым словом старика поведение мужчин также изменялось. Из агрессивных, злобных хищников они на глазах превращались в тихих и покорных ягнят.
   После многозначительной паузы старик медленно, повелительно произнес:
   - Вы забыли сделать комплекс гимнастических упражнений!
   Мужчины переглянулись и... с пониманием дела закивали.
   Сутулый отшвырнул в сторону бечевку, начал усердно разминать плечи, вращать головой. Молодой последовал его примеру.
   - Итак, делайте то, что я вам скажу, - громко сказал Веревкин. - Руки... вверх!
   В тот же миг две пары рук с готовностью поднялись к потолку.
   - Руки в стороны! Руки вниз! - как учитель физкультуры командовал старик. - Раз! Два! Три! Четыре!
   Алина смотрела на все это широко открытыми глазами.
   Зрелище было веселым и ужасающим одновременно. После первого упражнения приступили к наклонам туловищем, затем к махам ногами и так далее.
   У сутулого началась одышка, но он старался изо всех сил.
   - А теперь начать приседания, - скомандовал Иван Дорофеевич, и загипнотизированные мужчины принялись рьяно выполнять команду.
   - Энергичней!.. Молодцы... Ты, - он указал на сутулого, - считаешь вслух.
   - Раз... два... три... - сутулый стал чеканно отсчитывать приседания, строго поглядывая, не отстает ли от него напарник. Но тот, держа руки на поясе, прилежно выполнял упражнение.
   - Присесть по тысяче раз, - требовательно приказал старик. Мужчины закивали и продолжили дальше.
   Иван Дорофеевич сделал шаг вперед, и Алина увидела его глаза. Они совсем изменились, стали непохожи на глаза-пуговки прежнего дедушки Веревкина. Мудрый, внимательный, полный любви взгляд был эликсиром для ее души. Он согревал, в нем она нашла свое отражение. Алина не могла его не узнать, это был взгляд ее странника.
   - Юра... - прошептала она.
   Профессор засмеялся.
   - Бежим!
   Он протянул ей руку, и она крепко за нее ухватилась.
   Перекинув сумку через плечо и захватив с собой фонарик, Алина поспешила за ним, оставляя этих жутких людей позади.
   "Не бойся, Ангел! Теперь все будет хорошо..." - сказал мысленно профессор.
   "Как ты вовремя, Юра!" - мысленно воскликнула она.
   "Чтобы быть с тобой рядом, - подумал в ответ профессор. - Ангел мой, ты даже не понимаешь, кто ты такая!"
   "Теперь уже точно понимаю. Ты мне подсказал, я только что прочитала в твоих мыслях, - она радостно улыбнулась. - Ты ведь сам меня так назвал: первая капля дождя... И, может быть, это правильно... Я хочу, чтобы были и другие капли - такие, как мы с тобой. И так будет, ведь правда же? И теперь я уже не стыжусь себя!.."
   "Я люблю тебя!"
   "И я тебя, мой миленький!"
  
  

КОНВЕНЦИЯ

  
   Поднявшись по лестнице, профессор и Алина снова взялись за руки. Пока они пробирались к дверному проему, до их слуха из подземелья доносился затихающий голос сутулого:
   - Сорок четыре... Сорок пять... Сорок шесть... Сорок семь...
   Алина обернулась и спросила:
   - А как же? С ними случится?
   "Не бойся..." - и Гридин крепче сжал ее руку.
   Но Алина почувствовала, как от странника повеяло тревогой.
   - Мой Ангел, я должен сказать тебе кое-что очень важное и срочное, - проговорил профессор, когда они подошли к выходу. Он шагнул наружу и посмотрел по сторонам. - Но прежде давай отойдем подальше от этого места. Здесь мы не в безопасности.
   Сказав это, профессор ускорил шаг и принялся на ходу себя рассматривать. В свете луны его серый плащ казался белым; из закатанных рукавов выглядывали костлявые чумазые руки.
   - Как же от меня разит, - принюхиваясь к себе и ощупывая бороду, сказал Гридин. Когда отошли от заброшенного дома метров на сто, он спросил: - Где ты с ним познакомилась, с этим... жалким несчастным стариканом?..
   Она ощутила их - флюиды ревности, исходившие от него в эту минуту. Ни разу в жизни ей не приходилось сталкиваться с подобным чувством, но то, что в этом чувстве хорошего мало, она поняла сразу. Глаза профессора сверкнули в темноте.
   - Не надо так, - сказала Алина, улыбнувшись. - Все видишь.
   - Мой Ангел, ты попала в очень опасное место... К злым людям... - сказал профессор. - Как же ты могла допустить такую неосторожность?
   В голосе его зазвучала и обида, и нежность одновременно.
   - Спать, сильно устала... А они сами.
   Гридин заскрипел зубами.
   - Мало я их наказал...
   И тут же вспомнил, как несколько минут назад, ожидая своего убийцу, он вел в своем сердце сильнейшую борьбу и пришел, наконец, в тупик, и, терзаемый глубокими сомнениями, так и не смог решить, как ему поступать дальше.
   Убийца замышлял коварный план, а он, Гридин, не захотел его прерывать, внушая себе, что безнравственно мешать чьему-либо волеизъявлению, и, тут же, понимая абсурдность этой идеи, он опять же внушал себе обратные доводы. И ведь он так ничего и не предпринял!
   Какая-то странная слепота, непонимание нашли на него сейчас, на самом взлете!..
   Он не знал, что правильно.
   Незнание и сомнение, гораздо более глубокие, чем когда бы то ни было, неожиданно сделали его растерянным, смятенным. И демон профессора - самый утонченный на свете психолог - вдруг закричал: пора! - и стал изо всех сил дергать его за нитки.
   Внезапно и отчаяние, и истекающая из него ярость, и тщеславное удовольствие от своей власти над этими двумя злодеями, и страстная любовь к Алине, и ужас перед неведомым охватили профессора, приведя его чувства в полнейшую панику.
   Не желая показывать Алине свое истинное состояние, и, пытаясь объединить эти противоречивые чувства в единое целое, он рассмеялся. Хохот вышел страшным, безумным.
   - Что с тобой? - Алина услышала шипение.
   Маленькие змейки, извиваясь, поползли из рукавов и карманов его плаща.
   Сейчас должно произойти что-то страшное.
   Ее лицо неожиданно перекосил ужас. Его глаза также неестественно округлились.
   - Юра! - пронзительно крикнула Алина.
   Она резко бросилась к нему и, нырнув лицом в плащ, крепко обхватила руками. Но было уже поздно. Над профессором нависла черная, пульсирующая тень.
   - Останься!.. - слезы сами собой брызнули из глаз. - Будь дедушкой! Кем угодно! Прошу! Только со мной!..
   Спица вошла прямо в сердце. Профессор стал терять связь с физическим миром.
   В его взгляде были одновременно тревога, изумление, разочарование, растерянность, тоска, любовь.
   Теперь Алина видела все. В беспросветном отчаянии она бранила себя за эту трагическую небрежность.
   Зачем он прилетел?
   Юра!
   Зло, скрывавшееся в нем, и сильная, до самозабвения, любовь к ней, и бесстрашное самопожертвование собственным телом и душой - все, из чего он состоял, теперь предстало перед ней.
   - Юра! - крикнула Алина в последний раз, теряя своего странника.
   Уже в самое последнее мгновение он толчком своей воли бросил себя вперед, к ней, но пробил лишь бумажную дверь, отделявшую настоящее (ставшее внезапно прошлым) от того светлого, свободного мира, который до этого момента был его фантазией и предчувствием.
   Но, падая, он увидел всего лишь такой же бумажный мир. Беспрепятственно, не замедляя движения, он прорвал его инерцией всех своих тел.
   Прежде чем провалиться в темноту, распахнувшую свои объятия, в его уме мелькнуло вспышкой яркое воспоминание, бывшее ранее для него скрытым его хитрым и лукавым демоном, летевшим теперь рядом.
   - Ну! Говори! - демон смотрел жадным взглядом.
   - Что? - прошептал профессор.
   - Ты обещал мне ответить, зачем тебе это знание.
   - Спаси и сохрани! - крикнул ему профессор.
   Мимо начали проноситься звезды. Вначале одинокие, ослепительно-яркие. Затем они поблекли, отдаляясь, стали собираться в созвездия. Созвездия постепенно сливались в галактику, которая была закручена в спираль и медленно вращалась.
   - Конвенция! - кричал демон.
   Это было правдой - он вспомнил. Он действительно заключил нечто вроде контракта. Там, среди скал. За миг до того, как лицо, покрытое мозаикой, представшее тогда перед ним зловещей маской, отверзло черный рот и прорычало: "Ты можешь делать все, что захочешь!.." - он, стоя на коленях в окружении своих ассистентов, совершил сделку со злом, обменяв жизни своих учеников на данную ему силу.
  
  

БЕССОННИЦА

  
   Придя в себя, Веревкин хищно зарычал и, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, шатающимся шагом пошел на Алину.
   "Не трогайте меня!" - отступая назад, мысленно попросила Алина.
   Но старик не замедлил ход.
   - Поймаю и продам! - злобно крикнул он.
   "Прошу вас! Не трогайте меня! Я не хочу вам причинить зло..." - Алина продолжала отступать.
   - Не-ет! Не проведешь...
   Он приготовился к прыжку, но в эту секунду Алина взмахнула своей сумкой, в которой лежала тяжелая статуэтка, подаренная тетей Клавой, и с силой ударила старика по голове.
   Веревкин упал. Тут же он вскочил и, неистово крича, крестясь на ходу и, путаясь в своем длинном плаще, бросился прочь.
   Алина всхлипнула и выпустила из рук фонарик. Тот полетел на бетонную дорожку и разбился.
  
   Высоко взошедшая луна роняла таинственную синеву на ночной мир.
   Сутулый со своим напарником продолжали приседания, несмотря на то, что на их бедренных мышцах начинали уже рваться отдельные волокна...
   Женщина, подарившая Алине два больших яблока, сидела в своем кресле перед телевизором и смотрела популярное телешоу. Ей было немножко грустно.
   Мама Алины лежала на кровати своей дочери, курила и напевала себе под нос какую-то песенку. Она умрет послезавтра утром.
   Боря Чистюхин стоял на коленях в своей комнате. Он молился Шемхамфорашу, свирепому богу каббалистов. Его судьба была уже предрешена, но он не знал этого и шептал: "Владыка Шемхамфораш... Да настанет твое царство, ведь ты есть и свет, и жизнь, и любовь, и истина... Обрати на меня скорее свой взгляд и наполни мое тело силой... Я - твой воин, твой слуга... Ар-эх-ис-ос-ур! Ар-эх-ис-ос-ур!.."
   В другой комнате, также на коленях, склонив голову до самого пола, стояла его сестра Марина. Она каялась перед маленькой иконкой, повторяя про себя прочитанную сегодня в Евангелии молитву. Ей уже стало немного легче: она едва начала нащупывать спасительную дорожку.
   Девочка знала: ей уже никогда-никогда-никогда не избавиться от страха, вошедшего в ее сердце. Но этот страх был крайне важен для нее, он был самым главным ее знанием, и Марина не променяла бы его теперь ни на какие богатства.
   Ее одноклассник Рома Митько был тяжело болен. Мать его узнала в седом старце своего единственного сына и в тот же день отвела к священнику. Священник был молод и не поверил ни единому слову пожилой женщины. Он не знал как поступить, велел каяться и причащаться. В церкви старику стало хуже, и "скорая" отвезла его беснующимся, с кровавой пеной на губах, в больницу...
   Было около часа ночи. В эту минуту Рома лежал в своей палате неподвижный, с остановившимся взглядом. Он не мог пошевелиться, даже если бы и захотел. Санитары забыли снять с него смирительную рубаху.
   Аркаша, разбуженный предсмертным хрипом своего странного соседа, плакал, повернув лицо к стене. Он думал о безысходности и не искал выхода, не имея ни капли веры в своей душе.
   Плакал и убийца, вонзивший спицу в сердце профессора. Человек малодушный и глубоко несчастный, в отличие от Аркаши, он был верующим человеком. Осознавая чудовищную глубину своего грехопадения, он плакал от животного страха, уже не пытаясь себя оправдать. Лишь слабый отблеск тлеющей надежды, словно призрак, маячил в окружившей его адской пустоте. Каясь, он жаждал облегчения или забытья. Но напрасно: не было ни того, ни другого...
   Никто не спал.
   Всех казнила бессонница.
   Только профессор Гридин лежал в своей кровати с закрытыми глазами, с острой стальной спицей в остановившемся сердце. Крови на его груди не было: видавший виды "ера" сработал чисто. Даже если бы в эту минуту в палату заглянул санитар, он вряд ли что-нибудь заподозрил. Профессор выглядел так, словно он крепко спал.
   А в эту минуту душа его, сопровождаемая неведомыми ему сущностями, неслась по бесконечным просторам вселенной...
  
   Алина осталась одна.
   Слез не было. Только дыхание изменилось. Вдох входил в грудь затрудненно, словно ему что-то мешало. На конце его, в самом сердце, вспыхивал огонь. Жар от этого огня вместе с выдохом поднимался вверх, по пути охладевая и застывая в горле комком, стающим на пути следующего вдоха.
   - Странник...
   Она сиротливо стояла на бетонной аллее посреди старой, заброшенной части городского парка, прилегающей к каким-то заборам.
   Сырая опавшая листва вокруг серебрилась сказочным ковром. Черными столбами вырастали из нее деревья-исполины, унося в звездную вышину свои голые кроны...
   ...и откуда-то с небес долетела фраза:

буду я сразу же всеми

никто меня видеть не сможет

* * *

   Душа профессора не знала, что ее ждет.
   Она не ведала ничего о тех силах, которые крепко держали ее под руки.
   Не подозревала, что, научив двигаться в этом незнакомом пространстве, силы отпустят ее на какое-то время на свободу, чтобы затем вновь изловить и подвергнуть бесчисленным мытарствам.
  
  

ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

  
   Полгода прошло.
   Отцвели сады, и весь поселок прятался теперь в сочной зелени плодовых деревьев. Дождей не было уже около месяца. Небывалая для мая жара стояла на улице. Но влага еще не вся успела выпариться из земли - очень много ее накопилось за долгую, слишком снежную для этих мест зиму и дождливый март.
   В огородах поспевала земляника, которую частники продавали не только на рынке, но и повсюду, где только можно было пристроиться с лукошком или ведерком. Сочная, крупная, темно-алая - она манила к себе взгляды прохожих.
   Алина, как и прежде, ходила в школу. Теперь, когда она шагала по тропинке вдоль насыпи железной дороги, над ее головой шелестели, благоухая, белые акации.
   Вся Аптечная улица цвела флоксами, ирисами и маргаритками. Большая плакучая ива, стоящая перед поворотом на пустырь, наклонила свои тонкие гибкие ветви до самой земли, создавая прохладную полутень.
   Алина проходила этой дорогой спокойно, никогда не вспоминая эпизода, произошедшего с ней здесь двадцать восьмого ноября прошлого года.
  
   Школьные ворота в середине весны перекрасили в праздничный бежевый цвет, и уже только из-за этого солнечного цвета каждый раз, когда Алина входила в них, у нее в душе рождалось особое радостное чувство.
   В средних классах наступила пора экзаменов. Алина, неожиданно для всех в третьей четверти вырвавшаяся вперед, математику и языки сдала на "отлично". Страсть, проявившаяся у нее к учебе, полностью изменила режим ее дня. Все полугодие с утра и до вечера Алина прилежно изучала школьные предметы. Кроме всего прочего, она посещала дополнительные занятия по истории и литературе. Учителя были поражены неожиданными переменами, происшедшими с ней. Даже сама для себя Алина отметила, что ее память стала во много раз лучше: любой текст, правило или стихотворение она теперь могла свободно запомнить с первого прочтения.
   Отношение к девочке одноклассников стало другим. После возвращения на нее некоторое время смотрели с каким-то особенным чувством, почтительно сторонились. Это был стыд, смешанный с уважением. Алину пропускали вперед. Мальчики услужливо спешили понести ее портфель. Ее угощали сладостями, но она смеялась и делилась с другими. Постепенно дети стали привыкать к девочке-чуду и, в конце концов, Алина стала одной из них.
   Что произошло? Дети не могли этого объяснить словами. Но ответ пришел сам собой: такое бывает.
   Где-то глубоко на подсознательном уровне все, кто присутствовал в тот день в квартире Оксаны Шолохиной, понимали, что однажды безрассудно стали на скользкий путь, что нельзя так делать, что у Алины есть что-то - какая-то сила, и что она простила им содеянное, уберегла от окончательной потери (а потеряли бы они самих себя) и осталась с ними, чтобы помочь в будущем.
   Дети, которые почти ничего необычного (за исключением страшного преображения Романа и истерики Марины) и не увидели глазами в тот день, стали совершенно другими. Никто из них ни разу за это время не проронил ни слова о происшедшем, однако все они свято хранили в памяти тот страшный эпизод своей жизни и были убеждены, что в грядущем их ожидают чудеса.
   Одна лишь Марина Чистюхина не смогла посмотреть в глаза Алине и вынуждена была перейти в другую школу.
   Рому Митько так и не выписали. Пролежав три месяца в районной больнице, он был переведен в областной диспансер. Преждевременно и внезапно постаревший, с сопровождающимися судорожными пароксизмами, он представлял немалый интерес для сотрудников кафедры психиатрических болезней, и случай его заболевания стал уже предметом написания ни одной докторской диссертации.
  
   Алина жила спокойно и размеренно. После уроков она заходила ненадолго в библиотеку - ту самую, где она впервые встретилась со странником. Алина прохаживалась вдоль книжных полок и брала наугад одну-две книжки, которые в тот же день, обыкновенно, и прочитывала.
   За все это время девочка прочла немало книг, среди них несколько довольно серьезных.
   Больше всего ее тронула пьеса "Ромео и Джульетта". Читая, Алина не могла удержать слез. Она плакала не по-детски возвышенно, соединяя плач с красотой человеческого горя, переданной Шекспиром.
   Девочка в своем сердце сопоставляла себя с Джульеттой, своей трагической сверстницей, пытаясь уловить между ней и собой общие черты.
   При этом она вдруг начинала ясно осознавать, что она, Алина, другая, и странник ее тоже совершенно иной, чем Ромео... И чувственное состояние, в котором она находилась после смерти своего любимого, и будущее ей тоже виделись совершенно другими. Читая Шекспира, девочка беззвучно плакала о страннике, думала о нем, просила небеса о том, чтобы ему было хорошо, где бы он сейчас ни находился...
  

Мы в книге бедствий на одной строке.

Ты ляжешь в величавую могилу,

  
   - произносила она мысленно строки пьесы, а своей душой в этот миг ощущала живую, но далекую и безмолвную душу странника.
   Я тебя всегда буду ждать! - взывала она и не слышала ответа...
  
   Другая душа...
  
   Она все время ее искала, другую душу, - понимающую, мудрую, любящую. Она искала ее и раньше, с самого рождения, словно хотела, чтобы та ее распознала и засвидетельствовала, что она - это действительно она...
   Так и случилось.
   Да, это ты! - сказал ей странник при первой встрече.
   Это обозначало: он ее любит.
  
   Осиротевшую девочку приютила, оформив над ней опекунство, тетя Клава, мамина подруга, бывшая бездетной. Именно она первой нашла бездыханную Наташку, а рядом с ней окровавленного и холодного Борю Чистюхина и вызвала милицию.
   Вернувшаяся через неделю Алина уже не застала маму в живых. Подходя к дому, она почувствовала: случилось непоправимое. Дом был пуст. Прождав двое суток и, не зная, куда податься, девочка пришла к тете Клаве.
   - Несчастье-то какое!.. - срывающимся голосом сказала тетя Клава.
   Она обняла девочку и отвела ее на мамину могилу.
  
   И Алина замолчала.
   Она почти перестала есть и спать, проводила время, сидя на кровати или за столом, а глубоко за полночь тетя Клава обнаруживала ее не кухне у окна.
   - Чего ты ждешь? Иди, поспи, милая. Тебе надо выспаться. Тебе жить надо! Горе мне с тобой.
   Районный психоневролог развел руками и предложил обследование в области.
  
   Неужели девочка никогда больше уже не проронит ни слова? Господи, помоги ей!
   Не было у Клавки денег возить ее по дорогим врачам и экстрасенсам.
   Дважды опекунша ходила в школу за советом, и там стали поднимать вопрос о переводе девочки во вспомогательную школу-интернат.
   Проходило время.
   Начались каникулы. Отметили Новый год, затем Рождество. За окном, на радость детворе, выпал снег, правда ненадолго и, полежав три дня, растаял.
   Алина по-прежнему хранила молчание.
   Но однажды вечером, стоя перед черным окном и глядя в свое отражение, она услышала свое имя, долетевшее до нее издалека.
   Сердце взметнулось. Расклеились в улыбке слипшиеся губы.
   - Странник? - шепотом позвала она; это было ее первое слово за последние шесть недель.
   Млечный Путь, виток громадной спирали, искрился так отчетливо, что казалось, он начинается прямо за тополями.
   Странник не исчез, не растаял в космической пустоте. Он помнит о ней.
   Сейчас он путешествует среди звезд, пространства и времени.
   Алина стояла до утра, опершись на подоконник и прислушиваясь; голос больше не повторился.
   Но с той поры она стала молиться, благодарить небеса, Мир-маму и Мир-папу за посланный ей знак и наводить порядок в своем сердце, очищая его от груза злых воспоминаний и следов жалости к себе...
  

* * *

   ...Двадцать восьмого мая день выдался не такой жаркий, как вся предыдущая неделя.
   Небо обволокла легкая дымка. Солнце смягчилось, и дышать стало легче.
   Алина пришла в библиотеку с сумкой, набитой учебниками за седьмой класс.
   Заходя в помещение, она привычно бросила взгляд на стол, за которым сидел Юра в день их знакомства. За столом никого не было, и она перевела взгляд на окно. Даль зеленела и звала.
   Библиотекарь - молодой, но уже лысеющий парень в очках - бережно принял книги. Вчера вечером Алине пришлось над ними покорпеть с клеем и скотчем. Теперь им предстоит отдых и ожидание встречи с будущими семиклассниками.
   - Можно, я посмотрю себе что-нибудь на лето? - спросила Алина и, дождавшись положительного кивка, свернула к стеллажам с книгами.
   Спиной она ощутила взгляд библиотекаря.
   Идя вдоль стеллажей и постепенно замедляя шаг, она провела пальцем по истрепанным книжным корешкам. Остановилась возле потертых журналов, сложенных стопками. Взяла в руки самый верхний. Затем следующий и потом еще один...
   С глянцевой обложки ей немного смущенно улыбнулся светловолосый симпатичный юноша, студент, в задорно одетой задом наперед кепке. Алина улыбнулась в ответ, приблизила журнал к глазам, рассмотрела веснушки на носу паренька.
   Девочка пролистнула страницы журнала, взяла еще несколько экземпляров из стопки, пересчитала. Оказалось девять штук...
   "Студенческий меридиан". Ее любимое издание. Здесь много интересных, поучительных историй, коротких рассказов, научно-популярных статей, стихов.
   Она положила журналы на стол, достала из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и ручку, села и задумалась.
   Сам собой, слово за словом, строка за строкой рождался чуть прихрамывающий гекзаметр.
   Ни вторая, ни третья, ни четвертая строчки не захотели рифмоваться.
   Хорошо, пусть будет так, пусть белый стих.
   Рука писала то, что диктовало сердце.
   Долго почему-то не выходило окончание. В мире муз и поэтического вдохновения что-то, видимо, было не так.
   Наконец, вспомнилось забытое, когда-то мелькнувшее ощущение. Алина тут же начеркала несколько слов и отложила ручку в сторону.
   Пора идти. Она встала, начала перекладывать журналы в сумку.
   За спиной раздался незнакомый голос:
   - Алина! Ты?
   Она медленно обернулась.
  
  

ДЕВОЧКА И ПРИЗРАК

   Молодому человеку, стоящему между двух стеллажей, было лет семнадцать-восемнадцать на вид. Обыкновенный парнишка невысокого роста с ясными глазами цвета неба.
   Алине его внешность сразу показалась поразительно знакомой. Особенно улыбка, которую она видела мельком, - где, когда, при каких обстоятельствах? - похоже, совсем недавно, в буквальном смысле несколько минут назад; она напрягла память - и поняла: те же золотистые волосы, кепка задом наперед. Да это же тот самый парень с обложки журнала!
   Сердце забилось. Алина ахнула, отступила назад и, роняя журналы, опустилась на стул. Судорожно схватила исписанный листик, сунула его в карман, но промахнулась, и листик улетел под стул.
   Юноша неловко переминался с ноги на ногу, выражение лица было ироничным и чуть-чуть виноватым.
   Алина машинально взяла журнал, на котором было фото юноши, он один остался лежать на самом краю стола, остальные ссыпались на пол. Подала растеряно, как будто говоря: взгляни, вот же оно, твое лицо.
   Парень посмотрел заинтересовано, удивленно.
   - Это я?! - он повертел журнал в руках. - Оказывается, взять немного глины и создать себе новое тело - сущий пустяк. Кстати, посмотри на меня: это не моя, а твоя работа!
   Она ни на секунду не усомнилась в отношении того, кто стоял перед ней, но все же не решалась спросить: в самом ли деле это ты?
   Положив журнал на стол, юноша принялся сам себя разглядывать.
   Особенно внимание его привлекла кепка, которую он снял; молодой человек долго ею любовался, прежде чем снова водрузить на голову. В его движениях наблюдались неспешность и явное удовольствие.
   - Я так отвык от тела... Жаль только, что оно временное и не может существовать длительно, - он посерьезнел. - К сожалению, нет способа сохранить его надолго. Вот и сейчас я чувствую уже начавшийся его распад.
   Она смотрела на него снизу вверх, ухватившись за сиденье стула обеими руками.
   Первым побуждением было броситься ему на шею, но неожиданно в ней возникло замешательство.
   - Ты немножко изменилась, - сказал он. - Повзрослела. Как школа?
   - Каникулы.
   - О да! Поздравляю!
   Как узнать, он это или нет? А вдруг он ненастоящий? Надо к нему прикоснуться.
   От одной этой мысли она невероятно смутилась и покраснела до кончиков ушей.
   Юноша тоже замер в нерешительности.
   После некоторой паузы он заговорил:
   - Сейчас я настоящий. Просто в физическом мире временный. В общем, я квантовый, нематериальный.
   Он закатил рукав до локтя, демонстрируя предплечье. Кожа побледнела, стала прозрачной, под ней проявились кровеносные сосуды, мышцы.
   Юноша опустил руку, и она приобрела нормальную окраску.
   - Это моя третья попытка тебя отыскать, два предыдущих раза я допускал ошибку. По крайней мере, сегодня я застал тебя в том же возрасте, а мог бы опять сильно промахнуться.
   Она не выдержала, быстро поднялась, подошла к нему и протянула руку, намереваясь дотронуться до его лица.
   Перед самым прикосновением Алина замедлила движение, опасаясь, что пальцы пройдут сквозь призрак, не испытав сопротивления.
   Еще не коснувшись лица странника, она ощутила совершенно необычное тепло - совсем другое, чем то, которым обладают физические тела. Это была удивительная вибрация, проникающая через подушечки фаланг и растекающаяся по ладоням мягкими приятными волнами.
   Она не прикоснулась. На расстоянии почувствовала: это была живая плоть, но другая, чем человеческая.
   Мир-мама с Мир-папой соткали ее, и она получилась более тонкой, чем то вещество, из которого состоит плоть обычных людей.
   И временной, как снежинка.
   - Там страшно? - спросила она.
   На лице странника расцвела человеческая улыбка.
   Страшно! - ответил он. - Там я постоянно ожидал какой-то фатальности, неминуемости, и сам не знаю, как вырвался. Это простое везение.
   Его глаза искрились. Какой-то теплый ветерок ласкал ей шею, плечи и лился прямо в сердце.
   Нет. Это не простое везение. Ты теперь очень сильный. Ты - самая большая гора в мире.
   Да-да, я летающий Эверест, который со скоростью света путешествовал по всей вселенной в поисках маленькой Алины, и вот нашел ее в библиотеке среди книг.
   Она засмеялась.
   Ты был ученым и, мне кажется, остался им. Ты по-прежнему говоришь непонятные, слишком умные вещи. Знаешь, сколько мы не виделись?.. Ровно сто восемьдесят дней... Скажи, пожалуйста, а Бог есть?
   Алина приблизилась к юноше, почувствовала, как каждая клеточка ее тела горит, наполняется чем-то новым.
   Мысленно сомкнув руки за его спиной, Алина устремилась к страннику, заглянула внутрь. Но он сразу закрылся.
   В действительности я отсутствовал много лет. Достаточно много, чтоб измениться. Я бывал в разных местах. Даже на небе. Но повидать того, кто там правит, мне так и не довелось. И - да, я действительно остался ученым.
   Миленький! Я знала, что ты вернешься. Я слышала, как ты меня звал.
   У тебя слезы! - в его глазах появилось восхищение. - Я их так давно не видел. Когда я умер, то поначалу все время пытался заплакать, но у меня ничего не вышло. Если бы ты знала, как я соскучился по плачу! А еще больше по чашке горячего кофе.
   Она улыбнулась и представила, как прикасается к его щеке, шее.
   Они постояли некоторое время молча, мысленно обнявшись, ласкаясь не словами и даже не чувствами, а какими-то внутренними потоками.
   Внезапно она вскинула лицо и решительно спросила:
   - Что ты там видел?
   - Ну уж нет, не так быстро. Для тебя это может быть шоком, а я не хочу, чтоб ты испугалась... Знаешь, тебе и так многое пришлось пережить. Ты не представляешь, как я корю себя за то, что не мог быть рядом с тобой в трудную минуту. Я ведь знаю обо всем, что с тобой произошло. Ты осталась такой же чистой, как была. А я не был чист. Я был само зло. И еще не до конца очистился. Я видел и белое, и черное. Бывал там, куда твоя нога еще не ступала.
   Она поняла, как важно в эту минуту разделить его судьбу.
   - Я не хрупкая.
   Он медлил, но она нежно привлекла его к себе и заставила открыть память...
  
   Вырвавшись из тела, сознание странника носилось по вселенной до тех пор, пока не была схвачено темными существами... Но не успели существа накинуть на него свои путы и утащить в мрачную бездну, из которой явились, как тут же рядом возникли другие - светлые, сияющие.
   Это ангелы прилетели, чтобы быть свидетелями и судьями коварного допроса, учиненного демонами.
   Задавая замысловатые вопросы, осыпая обвинениями, порой даже ложными, находя в прошлом самые ничтожные события из тех, которые могли очернить странника, демоны, как могли, старались овладеть его душой.
   И те, и другие, как выяснилось позже, были вроде как клерками аппарата управления человеческого мира.
   Гораздо позже странник узнал о существовании других миров, бесконечного числа их разнообразных вариантов.
   Сколько ни пытались демоны запугать его и вырвать из рук светлых, все их старания, в конце концов, оказались тщетными.
   И тогда один ангел с огненными глазами и лицом цвета переливающейся ртути выступил вперед и заставил темных умолкнуть.
   "Этот человек не наш и не ваш, - заключил ангел. - Вы сами все видели его возможности. Поздно его выкупать. Не спрашивайте его больше ни о чем и не искушайте. Безусловно, он великий грешник, поскольку совершил много зла и самовольно вознесся над своими собратьями. Но он не ответит ни на один из ваших вопросов и не признает ни единого из своих грехов на вашем суде, и, если решит остаться среди вас, поднимется и над вами также, став вашим властелином и укротителем. Пока он темен, не ступит его нога на твердь сияющих небес нашего мира. Но и ваша тьма его не сможет поглотить. Сердце, преисполненное любовью, это светоч, от которого тьма бежит прочь, и нет большего проявления земной любви, чем отдать жизнь за другую душу. Он - странник, нет ему ограничения ни в пространстве, ни во времени, и нельзя его приковать к тем местам, где обитают тихие человеческие души, молясь и ожидая справедливого суда. А посему да будет он выдворен с небесных сфер нашего мира до того времени, пока сам не очистится от темных воспоминаний прошлого и не сбросит с себя бремя кары, которую сам на себя возложил..."
   После этого были годы странствий во множестве миров и провалы в безвременье, неудачные поиски, первые успешные видоизменения - и вот он здесь.
   Только кто он теперь: человек или призрак?
  
   Странник и девочка около четверти часа стояли, сомкнувшись головами.
   Наконец, Алина подняла лицо. В ее больших глазах за эти полгода появились выразительность и строгость. Она стала совсем взрослой.
   - Ты за мной? - спросила она.
   Юноша отозвался беззвучно: я рассказал тебе все.
   Он сжал ей руку.
   - Ты за мной, - повторила она.
   - Я пришел посмотреть на тебя. Во вселенной множество миров. И много различных адов, раев, ангелов, богов, законов. Теперь я могу путешествовать бесконечно долго. Они разворачиваются передо мной, как калейдоскоп. У меня нет ни компаса, ни системы навигации - только карта собственной памяти, ею я пользуюсь. Иногда на пути встречаются препятствия, ловушки... Но все можно преодолеть, из любой опасности можно вырваться, перескакивая из одного измерения в другое. И каждый раз попадать в чужие места. Единственный мир, который мне по-настоящему близок, дорог и ценен - это ты... и это единственный мир, в котором я не могу жить. Я могу создать себе новое тело, это не трудно. Но для этого надо собрать достаточно сил. Я бывал во многих местах, но до сих пор не знаю миров, где можно брать что-либо в таком количестве, как здесь, на планете людей. За минуту пребывания в этом месте я должен заплатить годом накопления энергии там. Соединение нестойкое. Скоро я разлечусь, как песчаная фигура на ветру. Ты останешься, а я исчезну...
   - Нет! Прошу! Забери! Я хочу туда! Я ждала!
   - Ты должна жить в мире, что дал тебе Закон. Я не имею права менять твою судьбу. А самое главное... - он опустил глаза и спросил шепотом. - Неужели не видишь? Я ведь призрак... У которого за плечами путь длиной в человеческую жизнь... В сердце тоска и боль... А на руках - кровь невинных жертв.
   Душа ее выскочила куда-то и побежала босиком по зеленым росяным травам, по невесомым облакам.
   - Я тебя очень! - заливаясь слезами, закричала она. - Нет никаких! Я все знаю! Им хорошо! Они спаслись и нашли! Как и хотели!
   Но этого было недостаточно.
   - Смотри...
   Алина протянула ладонь.
   У нее получится. Если нет - он исчезнет. Тело - это время, и им можно думать... Она обязана... Это единственное, что заставит странника усомниться в выборе, который он сделал заранее. Тело не имеет значения, и его можно изменить.
   Пальцы внезапно побледнели, ногти стали стеклянными, обнажив тонкие розовые капилляры.
   Ногти растаяли, вместе с ними и кожа кисти. Пульсирующие сосуды висели в воздухе.
   У странника на глазах показалась прозрачная влага, очень похожая на слезы. Он потрогал глаза, при этом с трудом удержался, чтоб не улыбнуться до ушей.
   Его волосы начали парить, как поле в теплый мартовский день.
   - Это верно, они спаслись, - сказал он и тихо добавил: - Хоть могли бы выбрать другой путь...
   Странник опять протянул к ней руку. Сотни тысяч искристых молекул вспорхнули и разлетелись при этом движении.
   - Знаешь, я тут кое-чему научился, - сказал он. - Приобрел новый опыт. Модификация пространства. Между прочим, это ты мне подсказала. Сам я вряд ли смог бы до этого додуматься. Помнишь, тогда, в сквере, когда мы обменивались памятью? Я почерпнул у тебя очень интересные мысли... Совсем другое видение физики! Посмотри сама: мое новое тело и есть этот опыт. Кстати, по-моему, я его начинаю терять... Ого! Я просто распадаюсь на части! Боже, сколько же раз можно умирать?!. Ты не боишься призраков? Дай-ка руку, нам надо спешить.
   - Куда?
   - В завтра! Если ты куда-то проникаешь, то это, как правило, будущее. В прошлое попасть значительно трудней, хотя, казалось бы, оно более известно... И предупреждаю, ты должна знать. Мы сущности, которым суждено стать первыми людьми нового мира. Первыми, потому что там еще никого нет. Нам с тобой многому предстоит научиться. Мы должны полностью понять свойства нематериального, освоить способ другой жизни. Как младенцы, которые учатся ходить. Будет много неожиданностей, иногда будет сложно. Но то, что нас ждет масса интересного, это я тебе обещаю! Каждый новый день принесет нам новые открытия...
   Он отступил назад, протягивая ей руку.
   - Все! Давай! Смелее!
   Стеллаж у него за спиной изогнулся, книги заплясали, потекли так, словно были пластичными, и кто-то резко провел по ним стальным шпателем, - и стали, плавно набирая скорость, сворачиваться в спираль, образуя воронку.
   Пальцы Алины коснулись руки странника. Она почувствовала, как от запястья к плечу пробежала теплая волна.
   Она шагнула в раскрывшееся пространство вслед за распадающимся на глазах юношей, раздался хлопок, и оба исчезли.
  
   Библиотекарь, потрясенно наблюдавший с самого начала за этой сценой, некоторое время топтался возле своего места, а потом вдруг выскочил из-за стола и подбежал к стеллажам. Он судорожно потрогал руками полки и стоящие на них книги, заглянул за стеллажи и пару раз обошел их.
   Вдруг его взгляд упал на листок бумаги, лежащий на полу рядом с оброненными журналами. Библиотекарь поднял листок и прочитал:
  
   Завтра я стану как время
   если не думать о прошлом
   буду я сразу же всеми
   никто меня видеть не сможет
   глаза прикрывая рукою
   в хрупкой спирали созвездий
   хочу тебя разглядеть
   мой странник.
  
   А ты опять исчезаешь.
   словно тебя нет и вовсе
   где же ты милый
   приди
   я готова в дорогу милый
   приезжай по звездному небу
   на коне белогривом
   забери меня в светлые дали
   туда где вчера
   время становится нами
   в завтрашнем дне...
  
  
  
  
  
  
  
  

Александр СОЛОВЬЕВ "БОГИНЯ БОЛИ"

  
  
  
  
   1
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"