Солнце едва успело выглянуть из-за краешка стены, а караульные (но это секрет!) едва успели проснуться, когда к ним прицепился номер восемнадцать-пятьдесят, но без красной повязки на рукаве и вроде бы даже без колец (а ведь он, согласно охотничьему уставу, ни при каких обстоятельствах не имеет права снимать кольца!).
- Мне надо на пустошь, - заявил он, дождавшись, пока один из караульных наберется смелости и неспешно к нему подойдет. - Это срочно. Это в связи с... чрезвычайными обстоятельствами.
- Ну да, ну да, - согласился караульный, зевая. - Только нам об этих обстоятельствах почему-то не доложили. Потрудитесь объясниться, господин охотник, или, видит Пограничный Сумрак, я буду вынужден связаться с вашим руководством и сообщить, что вы превышаете отведенные вам полномочия.
Охотник усмехнулся:
- Конечно, связывайтесь. Мое руководство пару часов назад как раз должно было получить развернутый отчет о последних событиях, и оно вряд ли одобрит вашу нынешнюю... самодеятельность.
Глаза у него были хитрые-хитрые; он явно не сомневался в своей победе. Караульный помедлил, обернулся, обменялся выразительным взглядом со своим товарищем по эту сторону стены и попросил:
- Дайте мне минуту, я посоветуюсь.
Охотник промолчал, но выражение лица у него было такое, как будто он вот-вот рассмеется.
Товарищ, как, впрочем, и всегда, вставлять палки в колеса охотнику не рискнул и предложил выпустить его за пределы тихого сонного Сердца. Говоривший с номером восемнадцать-пятьдесят караульный заметно погрустнел, но спорить не стал.
...Оказавшись на пустоши, Мирта вежливо поздоровался с солдатами на внешнем посту - те не спали, а уныло таращились на бесконечную серую пустошь и на залитый зыбким розовым туманом рассветный горизонт. Охотнику они даже обрадовались и поинтересовались, как обстоят дела там, в городе, и не попадалась ли номеру восемнадцать-пятьдесят под ноги их проклятая смена. Мирта в общих чертах обрисовал им ситуацию и похвастался, что прямо сейчас идет раздобывать себе новые проблемы.
- А чего это вы, господин охотник, без оружия? - с недоумением спросил широкоплечий белоусый мужчина в тяжелом доспехе.
- А оно мне без надобности, - поделился Мирта. - Я сегодня в роли шпиона.
Признаться честно, с настроением у него была ну просто беда - отчаянно плохое и старательно маскируемое под счастливой улыбкой, оно то и дело жалило своего хозяина щупальцами опасений: а что, если у тебя ничего не выйдет? А что, если они тебя заподозрят? И, в конце концов - а что, если они тебя съедят?!
Огонь у Мирты под сердцем лишь опасливо тлел, как тлеют постепенно угасающие уголья. Мирта не снимал кольца давным-давно и чувствовал себя ужасно, но это была необходимая мера: если заключенную в самом человеке магию нельзя ощутить, то заключенную в кольцах - можно, и крысолаки в своих подземных логовах наверняка обратят на нее пристальное внимание.
Попрощавшись с несколько повеселевшими солдатами, Мирта - не без страха - вышел на пустошь. Земля странно поскрипывала у него под ногами, а восточный ветер нес на себе запах какой-то гнили, щекотавший охотнику нос.
Логова были и прямо под стеной, но в основном заброшенные: кто-то умер сам, от голода и жажды, а кому-то помогли местные солдаты, не испугавшиеся перспективы лезть под землю и искать чудовище в душной кромешной темноте. Такие логова Мирта обходил, ориентируясь на поведение своего огня и на отсутствие головной боли: если боли нет - значит, и крысолака нет тоже, а это плохо, ведь нужно, чтобы он непременно был.
Солнце поднималось и поднималось, то ныряя в редкие облака, то выныривая из них и роняя на пустошь ослепительные лезвия лучей. Каменная стена Сердца осталась далеко позади; оглянувшись, Мирта увидел, как на пустошь выходят девять фигурок в блестящих стальных панцирях, и как другие девять фигурок, наоборот, с пустоши уходят, наверняка напоследок обругав последними словами свою опоздавшую смену.
Потом он споткнулся и оглядываться перестал. Режущая боль впилась в кожу над правым ухом; Мирта вытряхнул из сумки плащ из крысиных шкурок и, содрогаясь, надел его - предусмотрительно накинув на голову капюшон.
...Проснувшись утром, охотник обнаружил, что у него на столе сидит упитанная бурая крыса. С нее с первой он шкурку и содрал - для начала свернув крысе шею, чтобы не визжала и своим визгом не беспокоила хозяйку дома.
Потом он позавтракал (для начала как следует вымыв руки), пожелал хозяйке доброго дня и удалился. В тесных темных переулках Сердца его конкурентами были голодающие бездомные и еще дети, которые считали убийство крыс чем-то типа игры; бездомные вяло ругались охотнику вслед и грозили ему Божьей карой, а дети попытались бросить в Мирту камень, но Мирта поймал его и мстительно запустил обратно.
Не попал, но впечатление произвел неизгладимое.
- Дяденька, - спустя какое-то время опасливо обратился к нему мальчик лет шести с корочкой запекшейся крови на разбитом носу, - а вы с нами, ну, случайно не поиграете?
- Нет, - величественно отказался Мирта. - Я здесь по важному и срочному делу.
Мальчик отстал, но спустя еще какое-то время до охотника дошло, что дети на цыпочках следуют за ним и со священным ужасом наблюдают, как совершенно здоровые, казалось бы, крысы безвольными трупиками валятся Мирте под ноги, хотя он и не предпринимает никаких видимых усилий. Это чтобы сжечь крысолака, надо как минимум поднять руку и расслабиться, а чтобы убить обычную крысу - всего лишь прислушаться и сориентироваться на ее сердцебиение.
Мирта подумал об этом и усмехнулся. Давным-давно... нет, пожалуй, не так уж и давно, всего-то пять лет назад - крыс он перебил очень много.
Быть охотником Мирта мечтал с детства. Быть охотником, как отец - об отце у него остались смутные, но светлые воспоминания; вроде бы этот человек таскал его на плечах по рынку, и Мирта был счастлив, а другие дети страшно завидовали. Вроде бы с этим человеком они вместе ходили на рыбалку, и пока поплавки болтались над зеленой морской водой, отец рассказывал о чудесных далеких землях, которые когда-нибудь непременно станут человеческими.
Госпожа Элуок, мать Мирты, всячески потакала мечте своего сына. Это, говорила она ему, достойная мечта. Будь твой отец жив, Мирта, и он бы тобой гордился.
Охотничья Крепость находилась на восточных окраинах Пирсов, как нарочно - вдали от людей, то ли чтобы не выдать свои тайны, то ли чтобы лишний раз никого не пугать. Мирта наведывался туда еще восьмилетним ребенком, и ему с иронией посоветовали: подрасти, мальчик, и мы подумаем о твоей кандидатуре. Загляни к нам годика через два - если за два годика у тебя, конечно, не появится какая-нибудь менее опасная и, хм, грязная цель.
Почему его цель опасная и грязная, Мирта не понял, но через два года действительно пришел. Он подрос и окреп, а еще обнаглел, и тот же высокий хмурый человек со шрамами на худом лице посмотрел на него оценивающе: подойдет. Хороший мальчик, сказал о Мирте он. Стоящий. Пускай оформляется - и потом, возможно, я возьму его под свою опеку.
Этого человека звали Шейл. Работа с детьми одновременно была ему в тягость и вдохновляла; бывало, что он завистливо бормотал: "эх, приятель, мне бы твои способности", или "эх, приятель, мне бы твой энтузиазм". Однажды Мирта спросил у него, а что такое энтузиазм, но Шейл лишь отвесил ему подзатыльник и велел побольше читать. Ну, Мирта и читал, правда, в основном поэмы, потому что какой-нибудь их фрагмент можно было выучить и потом цитировать на плацу себе же под нос, при этом усердно топча подошвами ботинок нагретую солнцем пыль.
Охотничья Крепость была построена на одной из немногочисленных скал, поддерживающих Пирсы. Официальным названием для ма-аленького острова власти с материка так и не разродились, на всех человеческих картах он был отмечен безликим четырехзначным номером, и местные жители прозвали его Пирсами для удобства - чтобы не говорить, мол, ну как вам у нас, на девять тысяч восемьсот девяносто третьем участке обитаемой земли?
Пирсы боязливо лепились к скалам и надсадно скрипели в ветреные дни. Штормы вообще были страшным сном для их обитателей, но сваи, невесть кем и невесть когда вбитые в ту часть острова, которая ушла под воду, неизменно выдерживали. Мирта и его мать жили в старом доме, а до них в этом доме жили родители его отца, а до них еще какие-то родственники; Мирта о них ничего не знал, но, если на Пирсах сменилось уже три, нет, четыре поколения, значит, Пирсы и не исчезнут, правда?
Мирта любил ходить к западным окраинам, потому что оттуда можно было смотреть на заходящее солнце. Огромный, раскаленный докрасна диск неспешно погружался в соленую морскую воду, и она приобретала почти такой же тревожный алый цвет.
В тот вечер, когда Мирту приняли в Охотничью Крепость, он застал свою мать плачущей. Та сидела в кухне за столом, утирая слезы рукавами отцовской рубашки; ей почему-то нравилось носить отцовские рубашки, хотя смотрелись они на ней совершенно иначе, чем на нем.
- Мам, - окликнул ее Мирта почти испуганно. - Мам, ты чего?..
Она взглянула на своего сына искоса - и тут же отвела взгляд.
- Мам? - Мирте стало окончательно не по себе. Он подошел ближе, а потом, чуть поразмыслив, сел напротив. - Мам, это из-за меня?
Она вымученно улыбнулась:
- Нет, милый, не из-за тебя. Мне просто немного... плохо. А ты сильный мальчик, и ты справишься, так? И будешь писать мне каждый день. Ну или хотя бы каждую неделю... после того, как уедешь на материк.
Он растерянно моргнул.
- Мам, так это же будет не скоро! Господин ... сказал, что охотники учатся три года, прежде чем отправиться на большую землю. Целых три года! А еще экзамены, что, если мне с ними не повезет?
- Всего-то три года, - возразила его мама. И, небрежно смахнув последнюю блестящую слезинку, строго осведомилась: - Ты голодный? Потому что если нет и ты опять где-то наелся какой-то дряни, я тебя выпорю.
- Не выпорешь, - уверенно отозвался Мирта.
- Это почему?
- Потому что ты постоянно грозишься это сделать, но не делаешь. Тебе меня жалко!
Она засмеялась, поправила волосы и непреклонно поставила перед ним тарелку. "Где-то какой-то дряни" Мирта наесться не успел, хозяин сада, где он с приятелями воровал сливы, все же заметил незваных гостей и клялся им хорошенько накостылять - все те пару минут, что гнал их по улице к южному берегу. Потом он устал, а дети нет, и их пути сами собой разошлись.
На ужин был картофель с белыми грибами в томатном соусе. Мирта охотно принялся за еду, а госпожа Элуок без особого возмущения ему попеняла:
- Мне тут пожаловались, что твою приметную рыжую макушку вчера видели у торговых складов. Чем ты там занимался, если не секрет?
- Мам, - Мирта посмотрел на нее укоризненно, - я же в городе не единственный рыжий. Что, если это был Шот, а мне от тебя влетает за его проступки?
- Шот на голову тебя выше, - отрезала госпожа Элуок. - И не такой резвый. К тому же он послушный ребенок, а ты сорвиголова, и если какого-то непоседливого ребенка вдруг занесло в торговый район и он по глупости своей не успел укрыться от посторонних глаз - я уверена, что это был ты.
Мирта посерьезнел, потому что мама задвинула шторы и принялась зажигать свечи. Мирта не любил свечи, не любил факелы и не любил сам по себе огонь; ему казалось, что в огне, танцующем над озером воска или над промасленной ветошью, есть нечто неправильное.
- Я собирал улиток, - сознался он.
- Что? - удивилась госпожа Элуок. - Зачем?
- Чтобы, - Мирта вздохнул, - сварить из них суп. Эйя сказала, что у них интересный вкус, вот я и хотел проверить, не заливает ли она, потому что она обожает заливать. Вейла дразнит ее врунишкой, но Эйя отнекивается: мы, мол, просто ни тьмы не понимаем, носы не доросли. Ну, мам, я пойду спать, - он отодвинул тарелку. - Спасибо, все было вкусно.
Он спрятался от свечей в спальне, накрылся одеялом и честно зажмурился, но сон почему-то не шел. Ну, шастал он в торговом районе, ну и что с того? Дети повсюду шастают, если это нормальные, разумеется, дети. А про Шота ерунда - он тоже заводила, но он круглый и любит поесть, поэтому с его подачи все в основном разыскивают, чем поживиться. Не диковинные же фрукты он, Мирта, для Шота воровал со складов! За диковинные фрукты воришки потом огребают будь здоров - топором по шее на плахе, по слухам, голова после этого удара отваливается. Он, Мирта, лично не видел, но не отказался бы как-нибудь посмотреть! Жаль, мама не пускает, говорит - не детское это зрелище... и сама не ходит, а если спросить, почему, только пожимает плечами.
Мирта лежал и думал - обо всем сразу и одновременно ни о чем. Об огне, который изначально - искорка, высеченная из кресала. Об Охотничьих Казармах, темных, мрачных и все равно - таких притягательных. О далеком материке, потому что отец называл его чудесной землей. О кораблях, изо дня в день пересекающих ... море - о кораблях, безо всяких опасений уходящих на запад...
- Мирта, - шепнула мама из полумрака, едва-едва потянув на себя дверь. - Ты спишь?
Он промолчал. Ему не спалось, но хотелось побыть в одиночестве - и не хотелось, чтобы мама опять воспользовалась огнивом и посадила крохотный оранжевый огонек на свечной фитиль.
- Добрых снов, милый, - сказала она, не дождавшись от сына ответа. И, перед тем, как осторожно закрыть за собой дверь, тихонько попросила: - Пожалуйста, береги себя.
...Утром она отвела его в Крепость, пожелала удачи - и ушла. Во дворе уже собрались будущие товарищи Мирты: две девочки, три мальчика, все настороженные и вместе с тем воодушевленные, кто-то - в дорогих одеждах, расшитых золотом, а кто-то - едва ли не в лохмотьях.
Двор был пуст, ни караульных, ни слуг. Над внешней стеной проплывали пушистые облака с боками, выкрашенными рассветом в розовый.
- Меня зовут Мирта, - представился мальчик, выбрав самого, по его мнению, перспективного собеседника из пяти. Это был приземистый темно-русый мальчик, и на Мирту он как-то недобро уставился исподлобья, но Мирта был уже почти совсем охотник и страха не испытал. - А тебя?
- Энк, - сообщил мальчик. - Но это не твое дело.
- Почему?
Мальчик сдвинул брови.
- Островное отребье, - обозвал Мирту он. - Я приехал издалека, и все, что мне нужно - это лекции в Крепости. А ты проваливай, я не намерен об тебя пачкаться. Проваливай, кому сказано!
Мирта сглотнул и отошел. Он бы с удовольствием вмазал этому Энку, ну нахал, да как он смеет называть меня, нет, нас всех отребьем! - но боялся, что учителям-охотникам вспыльчивые ученики без надобности, и что скандал в первый же день подорвет его, Мирты, репутацию. А терять возможность исполнить свою мечту из-за какой-то, тьфу, сволочи - несусветная глупость.
Тем не менее на приземистого темно-русого мальчика он теперь смотрел волком. Тот тоже на него поглядывал, но не как на противника, а как на мусор, и Мирту это жуть до чего бесило.
Обстановка накалялась, но, к счастью, вскоре из Охотничьей Крепости вышел бледный, болезненно-тощий человек в красной мантии и велел:
- Дети, постройтесь шеренгой. Преподаватели... - он закрылся ладонью и закашлялся, а затем, с явным трудом восстановив дыхание, туманно закончил: - будут выбирать.
Дети построились; Мирта оказался в шеренге шестым, последним, а рядом с ним стояла девочка в оборванном синем платье и нервно кусала губы. Энку, наоборот, выпала честь быть первым, но он не обрадовался а, наоборот, сник, и Мирта, покосившись на него, увидел, как у Энка с виска срывается капля пота и разбивается о нашивку на его левом плече.
Вслед за человеком в красной мантии вышли преподаватели - двое мужчин и стройная высокая женщина. Она остановилась чуть в стороне от кандидатов на обучение, а мужчины двинулись вдоль шеренги, без малейшего стеснения обсуждая вытянувшихся перед ними детей.
- Этот слабый, - припечатали они Энка, - но сойдет, как стабилизатор. Или как спуск. Я не возьму, ты бери - у тебя с такими получается лучше.
Одного из мужчин Мирта уже знал - это был господин Шейл. Второго Мирта видел впервые; этот носил черную мантию, а светло-русые волосы по-женски заплетал в косу, и взгляд у него был какой-то странный: он словно бы заранее жалел детей, с которыми впоследствии ему придется работать.
- Эта неплохая, - сказал он о девочке в одеждах, расшитых золотом. - Но взбалмошная. Гордая. У нее есть шансы, но при условии, Шейл, что всю эту дурь ты выбьешь.
- Займусь, - коротко согласился господин Шейл.
Второй мужчина остановился напротив Мирты - и неожиданно улыбнулся. Мирта подумал, что надо бы улыбнуться тоже, хотя бы так-сяк, но губы не слушались, а мгновение спустя коллега господина Шейла отвернулся.
- Этого обязательно бери, - посоветовал он. - Этот умница, и он в твоем вкусе. Чистая магия. Без примесей, без теней. Он чудесный, у него большое будущее. Шейл, пожалуйста, не отдавай этого мальчика мне.
Господин Шейл нахмурился и кивнул.
Так и повелось; четверо вместе с коллегой господина Шейла ушли в южное крыло Охотничьей Крепости, и Мирта больше никогда с ними не пересекался. Хотя, отучившись месяц и убедившись, что представляет для своего учителя ценность, он с удовольствием назначил бы встречу Энку и превратил бы его лицо в котлету - но Энк пропал, как если бы его из Крепости выгнали, и не появлялся ни в лекционных, ни в библиотеке, ни даже в столовой.
Господин Шейл был преподавателем требовательным и грубым. О магии и тем более об охоте на крысолаков речи пока не шло - господин Шейл учил своих подопечных концентрации, рассказывал, как важно уметь владеть своими чувствами и еще почему-то позволять своему телу расслабляться, полностью расслабляться, как оно это делает перед обмороком.
С концентрацией у Мирты не ладилось: его постоянно что-нибудь отвлекало. То муха, жужжа, бьется в окно, то назревает ливень, и в животах нависших над Крепостью туч в предвкушении потрескивают молнии. Господин Шейл повадился дергать мальчика за ухо, когда становилось ясно, что Мирта не наводит у себя в голове порядок, а устраивает еще больший хаос.
А потом преподаватель неожиданно сменил тактику.
- Ты хаос и есть, - заключил он, приготовившись было к расправе над ухом своего подопечного - и тут же отдернув руку. - Отлично, пускай так и будет. Отпусти себя. Отпусти свои мысли. Отпусти, чтобы они летели... и посмотрим, к чему это приведет.
Он отвел Мирту в темную аудиторию, без свечей и без факелов, и Мирта, присаживаясь прямо на чью-то пыльную парту, ощутил удовлетворение. Мэй, его соседка, боялась спать без огня и непременно тащила с собой в комнату глиняную плошку, и у ее кровати безостановочно тлел, пожирая фитиль, обреченный на медленную смерть огонек; Мирте было не по себе от его присутствия, и мальчик подолгу ворочался под одеялом, пытаясь выкинуть образ огонька из своей головы - но тот, как назло, с каждой секундой становился все четче.
В аудитории свечи были тоже, но господин Шейл в карман за огнивом не полез. Лишь оставил дверь слегка приоткрытой, чтобы у входа, протянутый от окна в коридоре, блекло серебрился одинокий солнечный луч.
- Отпусти себя, - напомнил преподаватель. - Думай о чем угодно. О своей маме, например, или о том, какая Мэй стерва. Или о поварах, потому что они у нас и правда не ахти, я бы их взашей выгнал, если бы Крепость находилась целиком под моим попечительством. Ну, давай, - он зевнул и занял кресло за кафедрой. - Не задерживай меня, покажи фокус. И закрой, что ли, глаза... с закрытыми глазами у всех у вас дело идет легче.
Мирта подчинился. Под веками у него сначала было красно, а потом ни с того ни с сего почернело; он рефлекторно шевельнул ресницами, потер нос, почесал висок, прикинул, а не чихнуть ли...
Потом он послушно задумался - о маме, как и подсказал господин Шейл, и о своей соседке Мэй, но с поправкой, ведь Мирта вовсе не считал ее стервой. Правда, Мирта с ней и не общался - Мэй была нелюдимая, и если вдруг она произносила хоть пару слов, это было грандиозное событие.
А еще он попытался представить, какой была бы Крепость, если бы всем в ней заправлял господин Шейл. Наверное, все бы вытягивались по струнке, едва завидев его, господина Шейла, силуэт в конце коридора - и уж точно перестали бы готовить всякую бурду из костей и картофельных очистков. Мэй не повезло, она, как и Энк - чтоб он провалился! - приехала в Крепость издалека, и некому было порадовать ее вкусной едой, и в столовой она покорно и печально грызла, что дают. А Мирта мог вечером, после занятий и отпросившись у своего учителя, сбежать к маме и там наесться разнообразных лакомств, заодно поделившись с мамой всем тем интересным, что рассказывали ему днем на лекциях.
А потом - почему-то - он задумался о бабочках. Он вообразил, как бабочки порхают над розовыми бутонами, как цепляются крохотными лапками за невесомые лепестки. Как их подхватывает ветер и уносит - куда-то, просто куда-то, и что будет с ними там, остается только догадываться...
И ему как будто иголку воткнули под ноготь указательного пальца - иголку, предварительно закаленную в огне. Он скрипнул зубами (потому что вскрикивать в подобных ситуациях мальчики права не имеют, мальчики не боятся боли!) и открыл глаза, и крупная голубая бабочка, сотканная из языков пламени, словно получив сигнал, который был ей для этого нужен, села Мирте на нос.
Он задержал дыхание. Бабочка пошевелила усиками - а что, предположил мальчик про себя, если так она со мной здоровается? - сложила крылышки... и растаяла, и вместо нее Мирте под ноги неспешно и грациозно опустилась хрупкая серая пластинка пепла.
- Так ты огненный, - с непонятным выражением, то ли восхищенным, то ли настороженным, сказал господин Шейл. И, поколебавшись, продолжил: - Прав был Михель. Магия в чистом виде, без примесей... Тебе повезло, приятель, что ты попал в Охотничью Крепость не на материке, а здесь, где высшие чины тебя не достанут. А когда им станет о тебе известно, - господин Шейл криво усмехнулся, - будет уже поздно.
- Ты вырастешь, - ответил господин Шейл. - А взрослого человека с его магией не разъединить. Вот что, иди-ка ужинать, потом хорошенько выспись... а завтра мы с тобой займемся настоящими тренировками.
- А сегодня ими заняться нельзя? - на всякий случай уточнил Мирта. Он вроде бы смотрел на господина Шейла - но видел по-прежнему огненную бабочку, которая совсем ему не навредила, и нос после соприкосновения с ней разве что немного чешется.
- Нельзя, - господин Шейл непреклонно покачал головой. - Иди, Мирта. И загляни по дороге в госпиталь, попроси у лекарей чистые повязки. Ночью они тебе понадобятся. И не трусь, такое со всеми происходит... со всеми, у кого магии не кот наплакал, а от кончиков пальцев на ногах и до кончиков волос. Давай.
Он развернулся и первым покинул аудиторию.
Вопреки всем надеждам мальчика, огненная бабочка ему не приснилась. Одинокая капелька пламени билась на фитиле в комнате Мэй - перед тем, как утонуть в горячей восковой луже. Время шло, Мирте не спалось, а ночь заканчивалась, и на смену погибшей за стеной капельке (как же больно она умерла, как же это было больно!) пришло нечто колоссальное огненное там, за подернутым туманом горизонтом.
Мирту затошнило. Он встал и прошелся по комнате - из угла в угол, мимо книжного шкафа без книг, мимо стола, застеленного синей кружевной скатертью. Пренебречь приказом господина Шейла Мирта не отважился и действительно заглянул в госпиталь, но какой прок от чистых повязок - при тошноте? В какой-то момент Мирта сложился пополам и был уверен, что сейчас его вывернет, но желудок наотрез отказался расставаться со съеденной на ужин гречневой кашей - а на пол, тем не менее, откуда-то внезапно брызнуло бурым.
Мирта с недоверием потрогал недавно чесавшийся нос. Кровь потекла по губам и подбородку, пролилась алым ручейком на воротник рубашки - Мирта подумал, что это ерунда, это глупости, а потом у него подкосились колени.
Он сидел на полу, зажимая нос ладонями, и ничего, абсолютно ничего не мог. Чистые повязки, сосватанные господином Шейлом, были недосягаемо далеки. Потолок раскачивался, стены тряслись, как будто в припадке; а потом у Мирты как-то странно сжалось сердце, и все прошло.
...А потом ему все-таки стало страшно до колик.
Что-то горячее и азартно-подвижное поселилось под его ребрами. Оно позволило Мирте вдохнуть и выдохнуть, позволило сердцу снова начать биться - даже отнеслось к этому с одобрением. Ну же, подсказывало оно мальчику, не бойся. Я неотъемлемая часть тебя. Если ты хочешь быть охотником - тебе придется смириться, что я у тебя есть и веду себя вот так нахально, потому что а каким, собственно, до сих пор, в мамином доме или тут, в Крепости, рисовался тебе огонь?..
Ты ведь разбудил меня, а за это надо платить. За все на свете надо платить - и если ты не готов, ты проиграл.
Нечто огромное и огненное ползло по небу над галереями и башнями Крепости, над пустыми пока что аудиториями, над кабинетами учителей и над Пирсами вообще. Мирта лег - прямо на пол, мимо ковра, чтобы его не запачкать, - и сказал себе: это солнце. Я создал бабочку и теперь чувствую солнце, потому что, хм... потому что моя бабочка была частью его пламени, как и пламя, хм... является частью меня.
Это было бы здорово, и Мирта вопил бы от восторга - если бы ему не было так скверно. Он вообразил себе злого разочарованного господина Шейла - ведь господин Шейл будет зол и разочарован, если Мирта не придет на лекции. А, нет, не на лекции - на настоящие тренировки, на плац, чтобы там учиться... управлять огнем?
Пока что огонь управлял Миртой, и это было отвратительно. Огонь жил среди облаков и на земле, в печах, его кормили углями или не кормили ничем, огонь танцевал на подачках или просто существовал, и искоренить его не хватило бы сил решительно ни у кого.
...А потом во дворе ударил колокол. И Мирта встал, потому что мальчики, забери их Пограничный Сумрак, не плачут и не жалуются, они по умолчанию сильные и смелые.
Сразу на плац он не пошел - предпочел сперва отмыть лицо и переодеться. Пускай лучше господин Шейл ругает меня за опоздание, чем за неопрятный внешний вид и за слабость, заключил Мирта, глядя на свое мутное отражение в мигом покрасневшей воде.
Вода его пламени не понравилась, пламя убеждало: да забудь ты о ней, не подходи к ней, она смертельно для тебя опасна. Но Мирта скорее спрыгнул бы со скалы в океан, чем перестал бы мыться, и пламя вынужденно примолкло - чтобы возобновить попытки попозже, когда его носитель будет податливее... или если будет.
Мирта поднялся по лестнице и вышел во двор, на плац - провожаемый удивленными взглядами караульных. Господина Шейла еще не было, зато были дурацкие соломенные чучела на длинных шестах - они, облаченные для достоверности в балахоны с глубокими капюшонами, насмешливо скалились на Мирту отовсюду, и Мирта вынужденно отступил в тень. Солнечный свет лежал у чучел на загривках; раскачивались на ветру забавные короткие ветки-руки, но Мирте почему-то казалось, что он окружен чудовищами, и что эти чудовища вот-вот атакуют.
Господина Шейла где-то носило минут пятнадцать, за которые его ученик успел дважды покрыться потом, вообразив, что у чучел двигаются не только руки, но и непропорционально большие головы. Он был чем-то обеспокоен, попросил у Мирты еще минутку и постоял в стороне, поглядывая то на солнце, то на облака, то на знамя над восточной башней Крепости; это каким-то образом помогло ему успокоиться, и "настоящая тренировка" началась.
- Смотри, приятель, я весь вечер ухлопал, чтобы установить здесь этих красавчиков, - похвастался (или пожаловался?) господин Шейл, указав на чучел. - Сразу мы их всех убивать не будем, растянем удовольствие. Ты ведь помнишь, что я говорил на лекциях - о концентрации и о том, как важно полностью расслабляться? Так вот - это нужно, чтобы твоя магия не навредила твоему телу. Чтобы ты ее выпустил, и она вышла - а не вырвалась, испепеляя твои кости, мышцы и органы. Вчера у тебя это получилось. Покажи мне то же самое сегодня. Кстати, как прошла ночь? Ты выглядишь поразительно, хм... бодрым.
- Нос болел, - почти честно признался мальчик. - А так все нормально.
Господин Шейл сощурился, но разоблачать его маленькую ложь не стал.
- В общем, - сказал он, - сожги вон то чучело, оно мне меньше всего нравится. Второе в пятом ряду. Любым образом, как тебе и твоему огню удобно. Потом, если понадобится, я буду вас корректировать. Это не больно, бояться нечего, максимум ляпну что-то излишне грубое, и ты обидишься и не будешь со мной разговаривать неделю.
- Я не обидчивый, - возразил мальчик.
- Отлично, - "обрадовался" господин Шейл. - Тогда полдня. А теперь займись, пожалуйста, делом, я перенес лекции Мэй на вечер, и с тобой мне до вечера надо закончить. Если, хм, чувствуешь себя плохо, рекомендую сесть, - добавил он, поразмыслив. - Твоей магии без разницы, будешь ты ей швыряться стоя или сидя.
Огонь у Мирты под сердцем затрепетал - с явным нетерпением и заодно подтверждая слова господина Шейла. С самочувствием у мальчика дела обстояли скверно, но садиться словно бы чучелам под ноги, и чтобы они смотрели на своего противника сверху-вниз, ему претило.
Он расслабился - покачнувшись при этом и не сразу вновь обретя равновесие, - и, как накануне, представил голубую огненную бабочку. Как она срывается с кончиков пальцев - и летит, огибая тех чучел, которых пока нельзя трогать, под ясным голубым небом с редкими барашками облаков, недосягаемо далеко от раскаленного добела солнца и так близко к холодным каменным стенам Крепости, что они в любой момент своим холодом могут ее погасить.
И как она поджигает - своими нежными крылышками, - капюшон балахона крысолака, нет, изображающего крысолака чучела. И как оно горит, неспешно - и все же неотвратимо, потому что этот крохотный клочок пламени голоден и так просто не упустит свою добычу.
...Когда он рискнул снова слегка напрячься, реальная голубая бабочка мазнула крыльями по ткани. Ткань покладисто загорелась, а за ней следом вспыхнула солома, а потом чучело рассыпалось не пеплом даже - серым блестящим порошком, и его немедленно подхватил ветер.
Господин Шейл хмыкнул. Подошел к месту "убийства", оставил рядом отпечатки своих подошв. Заправил за ухо прядь отросших светлых волос - давно пора бы состричь, но, должно быть, нет времени, столько работы, один бледный рыжий талантливый мальчик посреди плаца чего стоит.
- Мирта, - обратился господин Шейл к нему. - Это было неплохо, даже здорово - для новичка. Но, понимаешь, ненадежно... Пока передохни. Присядь - на парапет, там они сверху-вниз на тебя смотреть не будут. Да, да, у всех у вас очень похожие ассоциации. Мирта, скажи, почему ты пришел в эту Крепость? Два года назад, помнишь, я тоже там был - и еще там был один мой молодой коллега. Он, кстати, недавно умер... где-то на материке. Так почему, а?
Мирта сел. Господин Шейл был прав, и с парапета внешней галереи чучела смотрелись скорее жалко, чем пугающе.
- Потому, - ответил Мирта, подумав, - что мой отец был охотником. Но я не знаю, что с ним случилось, мама не рассказывала мне об этом. Я знаю только, что он тоже исчез на материке... и, наверное, тоже умер, потому что если бы нет, он бы вернулся. Я мало что о нем помню, но он очень любил и маму, и меня. Он бы нас не бросил.
- Поэтому, - протянул господин Шейл, - и все?
Мирта задумался. Глаза у господина Шейла были синие и подчеркнуто внимательные, мол, хоть какие ты глупости говори, а я догадаюсь, Мирта, что из них вымысел, а что нет.
- Я хотел, - мальчик слегка смутился, - быть таким человеком... который заслуживает, чтобы им гордились. А еще я хотел, ну... увидеть материк. И чтобы война закончилась, и люди могли плавать на кораблях, куда угодно. И чтобы корабли, - он улыбнулся, - привозили к нам, на Пирсы, всякие вкусности, сладости... всякие необычные штуки.
- Чтобы мы жили свободно, - подытожил господин Шейл. - И счастливо.
Мирта взглянул на него с недоумением. Господин Шейл улыбнулся ему в ответ, но улыбка была грустная:
- Об этом, приятель, мечтают все.
- И вы?
- И я, - согласился мужчина. - Закончу тут с вами и уплыву, в мире полно мест, где я нужен. Но пока что я в вашем распоряжении, - пообещал он. - В твоем и Мэй. Если я понадоблюсь тебе, приходи хоть глубокой ночью, и я сделаю все, чтобы помочь.
Мирта кивнул.
- А почему вы спросили?
- Ну, - господин Шейл помедлил, - есть такие, кто приходит в Охотничью Крепость ради статуса. Есть такие, кто приходит, потому что поспорил со своими друзьями. А есть такие, кто приходит, потому что устал быть слабым. Мне действительно было интересно, зачем пришел ты.
Мирта кивнул еще раз.
- А обучением Энка и остальных занимается господин Михель?
Господин Шейл на мгновение поджал губы, а потом спрыгнул с парапета.
- Да, приятель. Ну как, ты готов продолжить?
...Мирта отпустил - со своей ладони, - еще одну огненную бабочку, и еще, и еще. Господин Шейл следил за тем, как они летают - первая угодила чучелу под капюшон и сперва подожгла "шерсть" - встопорщенные соломинки на абы как вылепленной волчьей морде, - вторая была слабой и осела крысолаку на лапу, а третья едва-едва, вскользь, прикоснулась к левому рукаву - и рассыпалась блеклыми серебряными искорками.
- Никуда не годится, - постановил господин Шейл, положив руку на плечо своему подопечному. - Нет, это не твой метод. Не заключай свою магию в один конкретный образ, что это за мужчина, когда он бросается бабочками? - господин Шейл натянуто рассмеялся. - Представь, что твоя магия... хм... волна, и что она накрывает твоего противника с головой. Что он тонет в твоей магии, и что возможности выбраться у него нет.
- Ладно, - неуверенно отозвался Мирта. - Я понял.
Преподаватель покосился на него с недоверием, но - привычно, - в обмане не уличил. Забрался на парапет и там ждал от Мирты каких-то действий; а Мирта, убей, понятия не имел, каких, но жмурился и красочно воображал себе море. Как зеленые валы накатывают на скалы, а потом с них сползает желтая пена. Как эти же валы подхватывают корабли и несут - но не к материку, а навстречу гибели, если матросы окажутся недостаточно расторопными.
Зеленый вал. Накатывает. На скалы.
На мгновение, а потом осыпается обратно в бушующее море.
Куда уйдут излишки огня, всерьез озадачился Мирта. Для них море - это я? Они впитаются обратно в мои ладони, или я могу нечаянно уничтожить все, что меня окружает, в том числе и господина Шейла, и Мэй, и тех других, которые учатся в западном крыле?..
Мирту обжег такой ужас, что задрожали колени, но это уже не имело значения.
Рыжий огненный вихрь взметнулся над чучелами-крысолаками, над стенами Крепости, к башне, отожрав кусок полоскавшегося на ветру знамени. И рухнул на плац, и без боли, рискуя навсегда остаться слепым, смотреть на него было нельзя.
А потом господин Шейл присвистнул.
С неба, как снег, падали черные пепелинки, оседали на плац и на парапет внешней галереи, на макушку Мирты и на крыши Охотничьей Крепости. Чучел не было. Совсем не было. Ни единого.
- Это, м-м... немного чересчур, - поделился впечатлениями господин Шейл. - Но если бы мы были на поле боя, это, наверное, всех бы спасло. Полезный навык, запомни, как ты это провернул, но больше пока, пожалуйста, не проворачивай. А я пораскину мозгами и придумаю что-нибудь еще, да?..
Мирта стряхнул пепелинки с макушки и сказал:
- Да.
...Подземный коридор был весь оплетен мертвыми белыми корнями - дернешь за один такой корень, и с оглушительным шелестом на пол осыплются они все. Мирта шел, поворачивая там, где усиливалась головная боль; под ногами у него копошились какие-то насекомые, излучающие слабый зеленый свет. Они были похожи на тараканов и пауков одновременно, как их соседи-крысолаки были похожи одновременно на крыс и волков; еще одно последствие искажения, подумал Мирта, нечто, чего не было до войны и что теперь есть, уродливое, болезненное и слабое.
Впрочем, тут же иронично возразил он сам себе, искаженных людей слабыми не назовешь.
Очередная вспышка головной боли едва не отправила охотника в обморок; он опустился на корточки и обхватил голову руками, пережидая приступ. В ужасе затрепетало рыжее пламя у него под сердцем, потому что колец не было, и нечему было стабилизировать его силу, но Мирта, ощутив себя, наконец, более-менее сносно, поднялся и непреклонно шагнул вперед - в маленькую пещеру, где забился в угол крупный полуседой крысолак.
- Ты, - выдохнул он, даже не посмотрев на своего гостя. - Ты что-нибудь... что-нибудь... мне принес? Ты меня, меня, меня... покормишь?
Мирта сглотнул и снова полез в дорожную сумку.
- Неподалеку от нашей пустоши, - сказал он, - недавно было сражение. Я подобрал, что мог... подобрал, что съедобно. Пришел, чтобы с тобой поделиться, но рассчитываю на кое-какую услугу взамен.
Он бросил крысолаку уже синюю человеческую голову; накануне часа два убеждал городского палача уступить ее за разумную плату, а судье солгать, что похоронил вместе с телом. Голова была тяжелая и затрудняла продвижение охотника по подземному тоннелю, вдобавок ему не нравилось иметь при себе такой... предмет, и сейчас, избавившись от него, он испытал немалое облегчение.
Крысолак ел, жадно и безобразно, давясь и разбрызгивая по пещере липкую черную слизь. Мирта молча наблюдал за его трапезой; это было, как бросить подачку собаке - крысолак даже поймал ее, как собака, и сходства с собакой у него тоже было куда больше, чем с волком.
- Спасибо, да, спасибо, - поблагодарил он, закончив. - Ты мой, мой, мой... друг? Не помню, чтобы ты приходил ко мне раньше. От тебя, тебя, тебя... так хорошо пахнет. Почти как от человека. Ты был в городе... в городе, в городе... людей? В Сердце Тьмы? Ты видел их? Расскажи, расскажи мне, какие они, что ты о них узнал, они правда... правда красивые?
Мирта опешил. Крысолак смотрел на него, как смотрят на путешественника в таверне, ожидая, что он вот-вот поделится увлекательной историей о пройденном пути.
- Я думаю, - помедлив, отозвался охотник, - что это так, что я твой друг. Во всяком случае, я бы хотел им быть. Город людей, он... очень большой, там лето, всюду цветы, много детей.
- Много детей, - мечтательно повторил его собеседник.
- Да, - согласился Мирта. - Они балуются на улицах, их легче всего поймать, но и быстрее всего хватятся. Я боялся привлечь внимание охотников, поэтому никого не трогал. Решил - разведаю, что и как... но я был голоден и нуждался в пище, поэтому ушел, как только понял, где, не рискуя, можно ее раздобыть.
Крысолак ощерился:
- Да, да. Пища нам, к сожалению, необходима. Я никогда не пойму, зачем небеса наказали нас так жестоко. Никогда не пойму, зачем наказали, наказали, наказали всех, хотя вина лежала на единицах. Пускай бы они страдали, а мы бы жили, - крысолака передернуло, как если бы он сам же и испугался своих слов. - Да, пускай бы они страдали. В отличие, в отличие, в отличие от нас они заслужили... это страдание. Мне так надоело, так надоело быть пленником этой темноты, пленником этих подземелий. Взгляни на меня, друг. Взгляни, что со мной стало, что стало с моими глазами... я больше не могу видеть при свете дня.
Он подошел ближе. Огонь у Мирты под сердцем клокотал, рассыпая алые искры, обжигая легкие, и приходилось каждый раз делать над собой усилие, чтобы ровно, спокойно вдохнуть - а потом точно так же выдохнуть.
...Глаза у крысолака были черные и выпуклые - совсем как у обычной крысы. Они, кажется, слезились, а может, кровоточили, потому что шерсть под ними слиплась; Мирта смотрел, и ему это было отвратительно, а крысолак возвышался над ним - неприступная серая скала.
- Мне, - выдавил из себя охотник, - так жаль. Так жаль, друг, что это с тобой... и со всеми нами... произошло. Я рад, что повстречал тебя. Я действительно рад.
- Складно, - ответил крысолак вполголоса, - ты говоришь. Я тебе, тебе... тебе завидую. Кем ты был, был, был до армагеддона, и откуда в тебе эта смелость - наведываться в человеческие города, вынюхивать, как ты сказал... разведывать? Немногие, немногие, немногие отваживаются на такое. Разве что те, кто не отчаялся, - крысолак издал странный звук, как будто всхлипнул. - Те, кто не сдался. Они ищут ее, ищут, ищут... но, по-моему, они ее не найдут. Прошло столько лет, столько лет... что мне пальцев не хватит их сосчитать. А раньше-то, друг... раньше-то я такие расчеты делал, я видел звезды и видел спутники далеких планет, я видел, как небесные корабли своими серебряными носами вспарывают облака. Но теперь я, - он развел лапами, как человек разводит руками, - здесь. И я такой. И скоро, да, скоро... я умру, я очень стар, и что, если сегодняшняя трапеза была, была, была для меня последней? ...Спасибо, друг. Ты принес мне... то, что я потерял. Я чувствую, не только голод - боль и разочарование, и страх перед своим будущим, и счастье, что хотя бы напоследок, но кто-то нашел меня и говорил со мной не как с чудовищем, а как... с равным. Ты просил меня об услуге... что, что, что это за услуга? Я сделаю для тебя что угодно.
У охотника в горле стоял колючий ком. Огонь требовательно бился у него под сердцем, в груди ныло так, словно ребра уже обуглились, а легких не осталось вовсе. Но Мирта стоял, сжимая кулаки и кусая губы, и не собирался вступать с крысолаком в битву.
Лишь задать вопрос.
- Та, кого ищут наши братья, - пробормотал он. - Наши родственники. В своем безумии, скитаясь по миру, я... забыл, кто она. Помоги мне, брат, - охотник почувствовал, как крысолак напрягся, и продолжил фразу шепотом, притворяясь, что опечален своей забывчивостью, опечален тем, что из памяти исчезло нечто столь важное. - Пожалуйста, помоги мне вспомнить.
Крысолак привычно - как, получается, делают все искаженные, но этой приметы в учебниках почему-то нет, - поскреб когтем большого пальца мягкие подушечки указательного, среднего и безымянного. Попятился, потом странно зашипел, потом сел - на влажную, оплетенную все теми же корнями землю, - и произнес:
- Если она вернется, все закончится. Все, все... закончится, если она вернется домой. Может, я ошибаюсь, и кто-то это сумеет, - предположил он. - И кто-то непременно доставит ее в Эларалойн. Но будет, будет, будет... поздно. От нашего народа ничего не останется. Если она вернется, да, да, все же вернется... ей будет некого спасать.
Он говорил что-то еще, но Мирта его уже не слышал. Кровь стучала в ушах так, будто в следующее мгновение хлынет из них потоком; Мирта отступил назад - в тоннель, к выходу, но, как и по-прежнему непонятная, но так необходимая крысолакам "она", опоздал.
Хлынула не из ушей и не кровь. Хлынуло пламя, заставив кулаки разжаться, подсадив пока что блеклый дымок на полы плаща - а потом с явным наслаждением облизало стены, посыпался пепел от проглоченных им корней, а крысолак...
Крысолак даже удивиться не успел. Вот он был - черный силуэт на фоне тусклого зеленого сияния, а потом на фоне яркой алой вспышки, - и вот он исчез, разве что пепел взметнулся огромной волной, забивая рот и нос абсолютно невредимого человека.
Мирта пошатнулся и упал на колени, задев чудом уцелевшего таракана-паука. Тот задергался в конвульсиях, и огонь услужливо его проглотил - чтобы не мучить своего хозяина этим зрелищем.
Медленно, по чуть-чуть, ослабевала головная боль. Запаха паленой плоти не было, но Мирте чудилось, будто он есть, и будто он переполняет тоннель - от этой отдаленной пещеры и до обугленной дыры на пустоши. До которой надо как-то добраться, но ноги не держат, а огонь так и танцует на расслабленной ладони - жуть до чего довольный собой огонь.