Соловьев Станислав Владимирович. Александрийские сонеты

Соловьев Станислав Владимирович : другие произведения.

Александрийские сонеты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Соловьев Станислав Владимирович (arian@netex.com.ua) Размещен: 15/03/2001, изменен: 15/03/2001. 39k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

С.В. Соловьев

AЛЕКСАНДРИЙСКИЕ СОНЕТЫ

Избранные стихотворения из сборника

* * *

Когда сталь проникает тебе в спину,

когда твой кашель раздирает тебе горло,

когда путь предстоит тяжелый, длинный;

когда в мозгах цветет сиренью миражи;

когда тебя кусает пес за ногу,

ты наберись терпенья у камней,

у гор, у мутной лужи, у пустыни,

еще живущий.

февраль 1998 г.

Ночь после субботы

Смех, рожденный в легких.

Сперма, сладкая только для дамочек, коим за сорок.

Лезвие бритвы, что для мужчины

все равно как напоминание о язве желудка.

Слезы, оставленные на портрете

сухощавого типа с бледно-синей щекою.

Я шепчу тихо в пространство: "не будь такою,

Ночь, что после субботы..."

февраль 1998 г.

* * *

Там, за окном, что в лесу

густеющих стрижек по новой моде,

и вроде ветер нам не принес

новостей запашок

горелых покрышек...

Во временной излишек

я смотрю в точку красного цвета -

там она, за окном, что в лесу

густеющих стрижек по новой моде.

февраль 1998 г.

Лаконичный

Он - за краткую форму:

он - дегенерат-гений,

соткавший руками счастье

для низкочастотных

целей.

Он - за краткую форму:

мужчина, одетый со вкусом,

со вкусом поевший утром

и выкуривший сигарету

из новенькой пачки, -

со вкусом.

Он - за краткую форму:

он, прочитавший газету,

испражнившийся сжатым словом, -

за столом квадратным

сидящий;

он может быть кратным,

возлюбивший

краткую форму,

предпочитающий брать

только мелкой

монетой от скаредной жизни...

Вы будете после?

Следите за стрелкой.

февраль 1998 г.

Прочитавший Ницше

На крыше тепло и сухо

лишь для бездомных котов и кошек.

На крыше сыро и влажно

только для уличной пыли.

Толстяк, прочитавший Ницше,

в подлинном взрыке льва полдня

поймет ли, утонувший в жире

комфортной и сытой жизни,

что-то о кошках бездомных и пыли?..

Он важно молчит, надув губы -

толстяк, прочитавший Ницше.

февраль 1998 г.

Аромат

Возьму себя в руки, сниму всю кожу,

и шершавость ее перестанет мешать дыханью,

мое мясо расцветет подобно розе,

все собаки осознают прелесть Баха

рецепторностью бездомья.

Мои чувства - в белой коме:

снег ложится рядом с розой.

Сняв ее, не снявши кожи,

я остыну на ветру. Подобно спирту

влезу в разум независимых прохожих,

влезу в мысли и останусь там

как запах.

февраль 1998 г.

Меж 17 00 и 17 30

Сквозь прозрачную кость

грязно-стылой крыши,

испещренной следом звука шины

растворившейся машины

меж пятью и полшестого,

глаз не ищет тени,

глаз устал от света.

Он один как перст

в пустоте квартиры

меж пятью и полшестого...

февраль 1998 г.

Канцеляриум

Даже если им пробьют запястья,

если вырвут нервы мокрой нитью,

скажут: "вы забыли подпись",

и покажут место для голгофы

новой струйной ручкой из пластмассы,

склеят губы в двухсотдолларовом кейсе

и кивая головами Каучука и Металла,

они спросят: "Разве?"

февраль 1998 г.

Муха из Секъюрити Сервис

Муха из Секъюрити Сервис,

ты прилетела в область улиток:

слуховых улиток ты убила током.

Муха из Секъюрити Сервис,

я забылся в эскалаторности суток,

отключившись от измятых

истин мусорной корзины,

размотавший паутину,

обнаружил: путь свободен.

Муха из Секъюрити Сервис,

жизнь для нас - одно жужжанье

мухи из Секъюрити Сервис.

Я живу в муравейном царстве,

я сную в толпе безликих насекомых.

Мне знакомы

только писки

мухи из Секъюрити Сервис.

февраль 1998 г.

VII

Семь цветов и палых листьев

на твоей могиле.

Семь пустых посуд из драгметалла

на твоей могиле.

Семь решений в жизни,

той, что в прошлом,

на твоей могиле.

Семь раскатов грома в зимний вечер

на твоей могиле.

Семь пусканий крови докторами

на твоей могиле.

Семь любовных сказок

дядюшки Эрота

на твоей могиле.

Я останусь жить

бездомной псиной

на твоей могиле...

Слышишь, ценность жизни?

13.02.1998

Послеобеденная мистерия

Сидя за столом,

когда завтра пора собирать портки,

вымыть руки от налипшей грязи,

лишних мыслей и немилых баб,

чувствую усталость, и мои мозги

словно пьяный англичанин,

заглянувший в паб

и нашедший там упившихся соседей.

Рядом

тихо жрут часы тихие остатки охов-вздохов.

Мне приснился сад. И красоты сада

дали мне снотворную капель.

Средь листвы и мхов

голый как селедка в развороте "Правды"

между молотилкой и Угандой...

Заходил в дома для "бонжур-мсье".

Пыльно. Закись щек и

заплывших глаз сухая радость

их, кто встретил и одел пенсне

отвращения к жизни,

что от жира на посуде

и прогорклой жижи чая.

Закрывая двери тыльный зад рукой,

устыдился наготы ступенек. Их ногой

превратил в монгола, в мона-кая...

Я стоял на пристани бесед,

ждал ветров

в тщетном ожидании пожаров...

март 1998 г.

На расстоянье

Находясь на расстоянье,

видишь косогор и клочья белых тряпок

облаков. Там кости зданий

распирают грудь земли для вздохов -

псину, что желает укусить пах неба,

не боясь поранить ненароком лапок

рыжих о трамвайность городов,

о троллейбуссность прохожих,

что бредут в бреду,

вытянув отростки рук

в мареве отрыжек

автошоу на колесах.

Нищий бросил костлявый посох,

обалдев от вида старых кочерыжек,

обсуждающих красоты члена...

Двое, лапая друг друга

кротким взглядом,

всасывают с адреналином

пресыщение обманом

их телесных цен,

не смотря, что рядом

тускло катит девальвация рублей

в рассрочку.

Пятна мельтешат в глазах.

Много их.

Слепились в строчку

из похабных песен о свободе.

апрель 1998 г.

Натюрморт

Коликов тугую боль,

мочеиспусканий счастья

не опишет неврастеник

с тщетным самолюбием в кармане.

Вот мужик обойму

вставил в магазин "ствола"

и ответил: "нате-здрасьте!"

Шум в котельной. Крыс рабфак

порешил покончить с "...измом"

пенсионного маразма.

Хиросимность пара. Красный флаг

неожиданных ущербов

освещает путь пожарным.

Поливают вспученный бетон

ржавою водой -

гераклы без конюшен.

В темном небе

закопченный месяц как Атон:

"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" -

к фонарям, к окну, к овальной меди,

что подол случайной дамочки содержит

в симметричной строгости холста

для натюрморта.

апрель 1998 г.

Краб

Слышал ли ты завывание ветра,

что так выгрыз глазом

грезную правду о солнце?

Слышал ли ты истыканных весен

лень на златом закате?

Нам было за сорок.

Дети и вдовы - когда живы супруги, -

труд о защите плоти,

что заплыла суточным жиром...

Слышал ли ты вяканье соек,

коек поскрипыванье,

когда уток постельных тухлость

извещала меня

о бессмысленной смерти

в полудень...

Мир возвращается в ракурс -

краб, заползающий в студень

мягких лиловых линий.

май 1998 г.

* * *

Я признаюсь тебе в любви,

истекая сукровицей чувств,

перепевая сонеты

перемежающихся ощущений.

Завтра, в час лунных затмений

мастер грубо изрытых искусств

мягко снимет нагар

с ведренных завываний

о тополином пухе мечтаний,

о междометиях месячной боли.

Я, продравшись сквозь лед изысканий,

я, утративший вкус

жизненной доли,

понял тщету беспросветно

тесных исканий

на дне заката,

на шерстяном болоте

старой божественной моли.

май 1998 г.

* * *

Руки царапали двери,

ногти срывали

и кровь мучными червями

лезла и пела нам

о предвзятости к смыслу смерти.

Дщери любви, -

смерть и отчаяние перед болью, -

нынче взрастили нас и напитали нас

спермой и потом, ложью и смехом,

нас, возлюбленных трупов,

обескровленных и покрытых мехом

повседневного равнодушья.

Балует солнце потугой -

сочной жадностью

лестных удуший

в поцелуе бездевственной жизни,

в жарких объятиях жизни,

не знавшей стерильности

гигиены.

май 1998 г.

Путешественник

Я изранил руки,

я изранил нервы,

я изранил души

тех, кто в воображенье

мне казался очень близким...

Я изранил руки,

был таким высоким

в крае карликов и полугномов.

И, испивши соки,

можно рассуждать о лете,

можно постигать глазами,

поделиться снами,

поделиться детством

средь взрослеющих кретинов

на вокзале одиночества и фальши...

Пели песни. Пели марши.

Я хотел уйти, но мой

дух изменчив был в пути

к алкогольно-никотиновой нирване...

июнь 1998 г.

* * *

Шар стеклянный, круг искристый,

мятый, дутый, неказистый,

скользкий, пошлый, полный фальши,

полный денег, суток, давок,

полный песен преходящих,

полный смога, тесных свалок

толп прохожих, что за фальшью

мрут в очередях, не зная:

есть на блекло-желтом свете

шар, облекший их стеною,

в нем - отсутствуют просветы.

июнь 1998 г.

Отправляющимся к Гадесу

Ты не выбила чашу с цикутой

из моих рук,

не сказала мне ласковых слов.

Тихо ползут часы и минуты,

я приближаюсь неумолимо

к царствию вечных снов.

Милая, все не так просто,

глупость имеет размер,

что слишком мал и ничтожен

для высоты необозримой

солнечно-ярких сфер.

Каждый имеет право полета,

будь он дурак или нет.

Каждый проходит через ворота

в край, где не существует

горечи прожитых лет.

Я уплачу оболы Харону,

ждет асфоделиев луг.

Там меня встретят песней вороны,

тени, с которыми я завершаю

жизни конечный круг.

Буду скитаться в мире унылой

серой и пыльной тьмы,

буду стенать об утрате милой

и через долгую стылую вечность

встретимся тихо мы.

июнь 1998 г.

Плач маски

Если умру - кто меня вспомнит?

Только враги пожмут плечами.

Тихо, тоскливо собаки взвоют,

чувствуя: смерть - не за горами.

Если умру, - чем я стану?

Кучей гниющих костей и мяса.

Ими я лягу в колбе из стали,

горсткой вонючего серого пепла.

Если умру, - что-то будет?

Кто-то мерзкое слово скажет.

Кто-то сожмет усталые губы,

правую кисть отмывая от сажи.

Если умру - состряпают сказку,

все перекрутят и приукрасят.

Если умру - потеряю маску

и обнажу лицо безобразья

слизких, унылых, пустых одиночеств...

июнь 1998 г.

Пена дней

"Самое важное в жизни - судить обо всем предвзято..."

Борис Виан, "Пена дней"

Пена дней:

ты, наверное, улеглась,

успокоилась

вместе с безумным солнцем,

испарилась,

оставив следы на моих руках.

В беспробудно тяжелых снах

я взбиваю опять пену дней...

Пена дней:

поднимаешься вместе с зарей,

все растешь на дрожжах

суетливых машин,

эротической лжи,

поэтической дряни дорог...

Пена дней, путь мой слишком длин.

Я бы стал и остался в краю

безнадежной любви

если б мог...

июль 1998 г.

* * *

Я смеялся:

показывал зубы себе и другим.

В отражении зеркала видел неправду.

Реверансы в троллейбусе на полчаса

сотрясали живые монады...

Выходил из себя,

у подъездов стоя,

заходил вглубь квартир

как безмолвная рыба.

Там я жил пауком

и в сетях, что я сплел,

умирала надежда моя...

Я смеялся:

показывал зубы себе и другим.

Зеркала все разбил волевым отрицаньем,

их осколками резал немые глаза,

и тогда стал привычно слепым.

Я смеялся:

показывал зубы себе и другим.

июль 1998 г.

* * *

Если не нравится - тогда не слушай:

слова, что тебе сейчас неприятны;

мысли - в неподходящее время, -

бремя,

что не дает свободно шагать

по жизни...

Если не нравится - тогда не слушай.

Выжми из кожи улыбок маску,

или расскажи,

наивным и глупым,

очередную сказку...

Если не нравится - тогда не слушай.

Слушать глухих - незавидное дело.

Между столом,

кроватью,

клозетом

сам, - если в силах, заполни пробелы,

сам, - если можешь,

меж черным и белым

выбери то, что нужно.

июль 1998 г.

* * *

В ночь с четверга на пятницу

время идет чрезмерно долго.

Кажется, длительность времени

мне говорит о долге,

цифры которого

с дня на день

скачут по всей арифметике.

Я ощущаю оконным стеклом

всю проблематику этики.

Полночь. С неба луна

тихо, насмешливо пялится.

После утрат

я настолько богат,

что забываю все цены дня

в ночь с четверга на пятницу.

июль 1998 г.

Афродите

Я наберу в горсть сухую немного пыли.

Пройду мимо досок,

подпирающих храм солнца-бога,

на дорогу,

что между двух валунов петляет,

наматываясь словно змея

на солончак местной почвы.

Почки

давно раскрылись, а что выросло - давно опало

жухлым газетным листом,

вырванным так небрежно

чьей-то рукой из альманаха.

Мне не пристало

читать словесную паутину,

разбирать ровный ряд

бессмысленных птичьих лапок,

чей ритуал

был выправлен годом-цензурой.

Он - монах. И его тонзура

держит поток

унизительной правды

словно плотина,

возведенная из ивовых палок.

Когда я устану отмерять

жизнь неудачными пытками суицида,

погружусь на дно бутылки

вчерашних игрищ,

поищу пьяным глазом Афродиту-

невесту,

наготу, что грела меня семь весен

среди прелых простынь,

потным боком выдавливая сок любовный...

Простыни обсохли,

и пена, что Ее породила

как пыль осыпалась. В честь богини Весты

для меня теперь танцуют весталки

дешевого секса.

Каждый миг, проведенный мной на дороге,

что ведет из Рима без Колизеев,

переполнит солью меня - я в мутном потоке.

Я барахтаться буду как мера Водолея,

коего кто-то сдуру занес в перечень зодиака

и там оставил...

Та дорога -

из крови венозной, из пота,

блевотной жижи,

вытянулась, мне напоминая

о сновидческом счастье

когда я был в плену

у лирических бедер

моей злокозненной Афродиты...

Я смогу свернуть на луг,

где колышется асфоделий,

протоптать тропу,

ободрав колени о репей и крапиву

боли, после которой мягкость успокоенья

обесценивает любую муку,

будь она самой тяжелой...

Я могу свернуть, а значит, сойти с дороги,

чью неровную ткань я годами строил

из ошибок, невинного смеха,

слез о глупом,

из червей самомнения черного трупа -

того, что звали когда-то "любовью"

все незнающие Афродиты.

25.07.1998

VIII

Ровно восемь.

Далеко от игр столичного хлева.

Провинциальность тихо заливает

мозги переслащенным чаем.

У коробки дымящегося бетона,

когда тридцать три на солнце,

жду невесть чего, ковыряя

сандалией землю цвета горчицы.

Птицы - не поют. Так жарко.

Вместо них трещат радиолы,

обезумившие машины,

каблуки, выдавливающие

масло пота

из асфальта.

Ровные блики света на выцветших стенах.

В венах часы отмеряют минуты до спасения,

мне все равно от какой, напасти.

Но только спасение

ночью - в душной жаркой постели

приму купель я

вод от распаренной плоти.

Числа, месяцы, дни недели,

перемежаясь с прогнозом погоды,

что пророчат мне телеавгуры,

здесь ничего не значат.

25.07.1998

Дюны-I

Для моей пустыни

мало мирового потопа,

селитряных дождей, везувиев и ниагар рыданий.

Всякая влага, упавшая на железный лист

этой безыскусной тверди,

выхолащивает свое содержание,

теряя форму.

Пусть даже небольшую.

Для моей пустыни

не пригодны кактусы и верблюжья колючка,

что дырявит губы по дороге к пищеводу.

Ведь они, - содержащие ту же воду, -

не сопоставимы с ее отрицанием.

Для моей пустыни

человек-мираж, рожденный не солнцем,

а ночной темнотой накануне рассвета,

когда нечто, в поисках личного рая,

находит утрату своей надежды

и, скинув вещественности одежды,

становится остывающей пылью.

Для моей пустыни

нет пунктирной сетки на старых картах.

Караваны ходят в других пустынях,

И полководческий дар позабытых стратегов

не запачкал дюны кровью и конским навозом,

чтоб уложить среди сих удобрений

своих зелотов.

Для моей пустыни

время как бы не существует.

Нечему здесь умирать, так как ничто не родилось.

Солнце гнева выжгло плазменною горелкой

даже камень.

Из чего мне сложить курганы?

Чем заткнуть зев повторяющихся сновидений,

если нет ничего под рукою

в моей пустыне?

25.07.1998

Бесеркеры

Мы, неудавшиеся бесеркеры,

избивали младенцев контрацептивным страхом

более иродов и фараонов

почти мертвых перед лицом не родившейся жизни.

Наши мечи ступлены ветром,

тяжелы, ржавы и ни на что не годны.

И это в канун дионисийских празднеств:

когда кровь вина бурлит и просит,

чтобы нашелся ей помощник и раскрыл ворота

навстречу мраморному полу.

Мы выгрызали вены как псы из Вавилона.

Мы рвали плоть блевотною тоскою,

когда ее забыли в сером доме

одну у окон.

Мы смахивали локон

с чела своей истории, ища

знакомую морщину правды,

и находили ложь угрей и гнойники предательств.

Уставшие от обстоятельств,

мы обнаружили, что мы свободны -

на льду, среди снегов в морозном крае.

В объятьях стужи мы катали языками

меж губ, раскрошенных как камень,

студеное слово "свобода".

25.07.1998

* * *

Позвал ее из небытия.

Позвал, медленно двигая губами,

припоминая то то, то это,

мучаясь изжогой от проглоченного куска жизни.

Позвал ее - мой зов походил

на скулящую просьбу собаки,

которая знает, что тяжелая палка,

вот-вот сомнет ребра и близлежащие кости

под веселый посвист прохожих.

Позвал ее из небытия.

Позвал, прикрывая разбитой ладонью

губы, раздавленные зубами,

хотел сказать: "я болен вами",

но эта болезнь у меня слишком долго,

чтоб помнить правила чистой речи.

Позвал ее из небытия,

находясь между

железной каталкой и сырым черноземом.

Меня слушали пожилые медсестры

и давали мне морфий больничной ласки,

когда вычеркнули из списка

уже безнадежных.

Позвал ее из небытия.

Позвал, сжимая руками гноящуюся гордость,

ощупывая то, что недавно было ногами

моего существованья в бегах за смехом.

Позвал ее из небытия.

Затем прислушивался,

приложив ухо к железу.

Но морфий тоски заложил мне уши

кирпичной кладкой беспросветного завтра

и я ничего не слышал.

25.07.1998

Глядя на портрет Чеслава Милоша

Я смотрю на тебя.

На лице твоем годы прорыли каналы

наподобие марсианских. Не знали они воды,

что журчит и несет пока есть теченье,

и беременные небеса

пляшут танец болезненных родов,

и свищет ветер...

Я смотрю на тебя.

Вижу лицо из древесной коры,

и изжога прожитых дней

расщепила ее письменами мест и людей,

что мелькали ночным насекомым,

стремящимся к свету,

но нашедшим темень и пепел,

остывающий тихо в ночи...

Я смотрю на тебя.

Твои руки что корни сплелись под землею,

все искали глубин, литосферную правду ядра,

но проникнув в названия улиц,

в страницы туманных писаний,

в имя женщины, хлопнувшей дверью когда-то,

утеряли зрелости сок и засохли в печали,

что дает одиночество, - злая сестра,

в незатейливой цинковой кружке

любому...

Я смотрю на тебя.

Мне неважно: как звать,

кем ты был и откуда пришел,

по ошибке надеясь, что новое место

лучше старых и знавших тебя. На лице

я читаю все то, что искусно скрывал,

закрываясь улыбкой, женой, суетливой работой,

равнодушьем, разъездами, мелкой заботой

от другого лица, что увидишь

в колодце последнего часа

в непрерывном паденье

на дно.

25.07.1998

Александрийские сонеты

У нас, в провинции,

небо - цвета крыши,

а крыши так низко, что застят небо.

У нас, в провинции,

беспамятство - вид национальных игр.

Тир не работает, стрелки ушли за пивом

и роль оружья исполняют

пропыленные прорези зрачков

невнятно-тучных женщин.

У нас, в провинции,

спирт - цвета чая, а чай похож на водку,

что нужно заедать его вареньем

из дохлых суток.

У нас, в провинции,

прохожие играют в прятки с солнцем,

а ночью хлопают в ладоши комарам

за ораторию зудящего сверла,

однако стоматологов не любят,

после которых зуб держать

на вечного врага - соседа

искусство, что сродни театру.

У нас, в провинции,

все новости стареют на глазах,

а моды - прошлого десятилетья,

и надевая платья душным утром,

находят девственность настолько тонкой,

что трудно щупать.

У нас, в провинции,

не любят одиноких:

хватают их собаки за штанины,

и каменные истуканы бабок

им служат каждый день надгробными камнями,

на лавочки забравшись в жаркий полдень

когда за тридцать.

У нас, в провинции,

никто не верит в чудо.

Но верят в бога, стоящего на пыльной тумбе,

дырявящего спертый воздух

стальной антенной,

и, видя оживленность сцены,

тихонько плачут потом.

У нас, в провинции,

все дружат с тенью,

что ласково ложится на обои

и производит повторений кашу,

прогорклую и жирную на вкус

капризного ребенка.

У нас, в провинции,

так далеко от Рима,

что африканская жара и пыльность тучи

колониальность нашей жизни продлевают

по устаревшим идам и календам

чрез врата митраистских празднеств,

и мы поем, жуя свинину,

и сплевываем на пол душу,

задумчиво икая позывные...

У нас, в провинции,

неотличима жизнь от смерти,

когда ложимся на постель, уже не знаем,

что: забытье,

сознания потеря, летаргия, кома,

а может, марево Эфира нас окунает в чашу,

в купель застиранных простынь и пух подушек,

измятых изголовьями кроватей.

В ночи мы каменеем: нам снится старость.

Изредка мы плачем.

У нас, в провинции,

приходит старость рано,

но ухитряется опаздывать. Еще с рожденья

мы ждем ее усталую походку

на облупившейся спине дороги,

что лижет двери магазина и ступень "общаги"

в обратной стороне от солнца...

У нас, в провинции,

бессмысленность письма и связной речи

видна на расстоянье. Алфавиты

нам заменяют жесты жестких мимик...

У нас, в провинции,

дрожание стекла еще не изверженье

гипотетических вулканов. Просто трактор

зачем-то перенесся из царства сена и навоза:

колесами тревожит город

подрагиванием мелким почвы.

Мы вздрагиваем сонно, на ощупь жмем на кнопку

и слушаем мечты магнитофона.

26.07.1998

Итака

Между домом и тенью его на песке цвета моря

томно тычутся носом бродячие псины.

То не поиск костей полувымерших ...завров,

не поэтика пограничных обходов, не леность.

Ритуал, иссохший и мазанный мелом,

просто красит носы им, заносит немые заметки

в книгу уличных салок со светом.

Между домом и тенью его на песке цвета моря

жду прохлады когда вероятность провала в сознанье

обеспечит мне отдых от женского имени. Где-то

пролетают сирены разлуки, зовут одиссеев

покидать каждодневность Итаки.

26.07.1998

Дюны-II

Заносили в пески

имена, строения тел,

мертвенность кожи архивных томов. И женские платья

словно бабочки моли летали по ветру,

чтобы выесть меха

мужских одичавших тщеславий...

Заносили в пески

мелочь, скарб, гребешки из дешевой пластмассы,

запах денег, смешавшийся с запахом пота,

лязг кастрюль на плите, грязь помойного бака, -

заносили в пески суетливых Сахар,

египтяне прожженного лета,

заносили в пески...

Заносили в пески...

26.07.1998

Оставить комментарий
Размещен: 15/03/2001, изменен: 15/03/2001. 39k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"