Мне осталось совсем недолго... Врачи дают не больше недели. С каждым днём становится всё тяжелее ждать. Я уже почти не выхожу из дома, и мир кажется закрытой коробкой, с единственными отверстиями для воздуха информации - телевизором и Интернетом. Но воздух этот отнюдь не свеж. Я замечаю это не сразу. Постепенно моё настроение становилось всё хуже и хуже, я уже не понимаю, чего ради рождаться в этом ужасном мире, полном безысходности, безразличия и искусственности, где нет ничего настоящего, кроме чёрствости, тщеславия и ложного эго. Где одни люди делают вид, что правят, другие, что управляются... Где все едят мясо и также охотно ели бы человечину, скажи им вдруг, что это полезно. И вот, когда я уже почти совсем свыклась с мыслью, что зря приходила на этот свет, я вдруг вышла на улицу. Сине-голубое, прозрачное как алмаз небо... Да что значит алмаз по сравнению с этой глубиной! Впрочем, Хаксли правильно подметил, что драгоценные камни ценны не своим экономическим значением, а способностью, сияя и сверкая, переносить нас в мир антиподов ума. А внизу - искрящийся белый снег... И маленькие искорки того же снега в морозном воздухе... И что значит целое государство в сравнении с одной такой маленькой искоркой?! Воистину, этот мир совершенен... Всё, что здесь есть, то, что человек ещё не сумел испортить, испоганить, запятнать - всё это рай, всё это удивительная, бездонно-экзальтирующая жизнь. Воспринимать природную красоту этого мира - да, ради этого стоит рождаться и умирать. Мне больше не страшно. Если этот мир так прекрасен, в нём не может быть ничего страшного, даже смерти. Я успокоилась, и жду, ровно дыша...
Сегодня последний день. И самое яркое воспоминание дня после бессонной от боли ночи - яркие ути, греющиеся в сточной канаве в лучах полуденного зимнего солнца. До чего же удивительны эти птицы! Селезень и ута так не похожи друг на друга! Один в чёрном фраке, с галстуком-бабочкой, другая выглядит как пёстрая курочка... Они сидят, бедные, в маленькой незамерзающей канавке, мимо которой с грохотом и свистом проносятся огромные человеческие поезда, но они не боятся поездов: ловко подныривая под свисающие над водой заснеженные ветви полыни, подплывают и берут хлеб, размягчая его нервным движением нежных клювиков. В утях есть нечто божественное...
На самой вершине дерева на тоненьких веточках сидят пушистые вороны и заходящее солнце окрашивает их грудки в снегириный цвет. Иногда какая-то из птиц срывается и расправляет крылья: ветер подхватывает и несёт её мимо моего окна. Ни одного мановения крыла - чистое маневрирование на прозрачной пустоте... Этот мир совершенен. Глупы те, кто считает обратное. Всё плохое и злое, всё мелочное и продажное - всё с негативным знаком - всё только от людей. Без людей нет категорий добра и зла, хорошего и плохого. Без людей мир идеален.
Вы когда-нибудь наблюдали, как играют вороны? Их жизнь сложна и жестока, но игры легки и прозрачны как балетные партии... Или с вершины дерева, или с крыши и крестов церкви они попеременно скатываются, расправляя крылья в последний момент и планируют как дельтапланы, а ветер поднимает и возвращает их обратно. Причем одна ворона садится на место другой и очередь парашютисток не прекращает циклировать...
Солнце зашло. Темнота принесла с собой новые приступы боли...
Я стою в длинном, возможно бесконечном, белом коридоре. С правой стороны - ряд дверей, перспектива уходит в точку. Коридор наполнен криками боли и отчаяния. За каждой дверью - свой собственный ад, за каждой дверью один человек жарится на своей собственной сковородке. Крики пропитывают воздух, кажется, что эти звуки чувствуешь не ушами, а ноздрями и кожей... Они проникают вовнутрь тебя, заставляя сердце дрожать камертоном...
Мне открывают дверь - ну здравствуй, моя боль... Сначала боль кажется невыносимой и предельной, но проходит время - и становится ещё и ещё больнее, и уже с нежностью вспоминаешь предыдущую силу боли... Вокруг темнота...
Наконец, боль выходит на максимум... Настоящая, чистая боль, стопроцентный предел... Я раньше думала, что к боли как и всему другому, можно привыкнуть, и ад по своей природе невозможен, так как бесконечность его страданий нереальна - вскоре привыкнешь и страдать, и терпеть... Но, наверное, есть боль, к которой нельзя привыкнуть, и единственное, что отличает её от ада - её конечность. С другой стороны, в чистой боли, которую человек способен испытывать, будучи живым, есть что-то сродни алмазу - прозрачность и красота. Да, даже боль в этом мире красива, потому что она - настоящая, не придуманная испорченным воображением двуногих, а рождённая на свет вместе с тем живым существом, которому предназначена.
Боль предельна. Яркий-яркий, кажется, солнечный свет, прямо в лицо или что там у меня теперь... Конец. И вот, мои глаза смотрят в глаза вечности. Чёрная (но не страшная), бездонная глубина, Вечность как она есть... Это не я смотрю на неё, это Она впервые открыла глаза и видит меня. А я вижу время - время без начала и без конца - безвременье, пустоту и абсолютную наполненность одновременно, я вижу Вечность. Какими словами можно описать Вечность? В этой жизни её нет, и нет слов, способных описать Вечность, её лишь можно увидеть и только на самом пороге, на черте, разделяющей жизнь и смерть, когда ты пока ещё жив, но встречаешься глазами с тем, что было и будет всегда. Два глаза - маленькая щёлочка в ставнях между мирами. И из одного мира Свет (и он же Тьма) врывается в другой, а из другого свет (но свет банальный, электрический) проникает в тот, и своей липкой пошлостью постепенно залепляет щель. Двери Вечности закрываются для того, кто останется погостить в этом мире.
В тот день я умерла. Но не пугайтесь, умерла я прежняя, но новая я когда-нибудь ещё увидит Вечность уже не через щёлочку, а открытую дверь. Новая я жива, и помнит всё, что было прежде, и никогда не забудет ни то, как выглядит ад, ни то, как умеет смотреть вечность. И каждый раз, слыша детский крик, новая я вздрагивает, потому что есть в детском крике нотка безудержного отчаяния; детский плач всегда настоящий и алмазно-искренний; как боль тех, чьи крики из-за черты, потому детский плач похож на крики из белого ада дверей...
До чего же здорово вновь выйти на улицу и увидеть прозрачное зимнее небо! Стая ворон легко отрывается с дерева. До чего красив полёт этих птиц! Каждая - в душе чайка Джонатан. Маневрируют, скользят на листах ветра, ныряют друг под друга и возвышаются вновь, едва шевеля крыльями... Поистине, этот мир прекрасен! Надеюсь, дочь оценит мой подарок. Когда она поднимает своё личико к ясному небу, на её скривлённые до этого губы набегает тень улыбки, и вместо бездны безвременья я теперь вижу в её синих глазах восхитительную голубизну небес.