Дети Солнца

Вадим Солуянов

Часть 1. Последний сбор

1.1. Ален Паркер

Ален был уверен, Роза не приедет, а потому ждал звонка. Слишком далеко и накладно. Хотя могла бы и потратиться. Увидеться последний раз. Ну, да ладно . Он начал было гадать, когда... Прямо с утра не станет, встаёт поздно, не в пример ему. Может, в обед? Хотя нет, днём у неё лекции, день-то обычный, не выходной. Скорее всего, вечером. Ждать было утомительно: он уже сотый раз продумал слова, что скажет, прощальные напутствия. Потом вдруг обозлился на себя и решил, что все слова – полная чушь, ничего он говорить специально не станет. Пусть будет, как сложится.

Ален ходил по комнатам, решая, с чего бы начать. А начинать следовало. Собрать необходимые вещи в дорогу, как минимум. Он стоял у раскрытого платяного шкафа, когда раздался звонок. Не взглянув на имя абонента, он “поднял трубку” и удивился, услышав незнакомый голос.

— Ален Паркер? Добрый день.
— Да, кто это? — Ален всё-таки проверил номер звонившего, точнее звонившей, голос был женский. На экране высветилось: Элеонора Линн, заштат. кор. Дейли Ньюс. Голос зазвучал немного удивлённо:
— Элеонора Линн, корреспондент Дейли Ньюс. Вам удобно говорить?
— Чем обязан? — ждал звонка дочери, а тут вот тебе пожалуйте.
— Вы не могли бы уделить мне полчасика? Я готовлю репортаж о вашем поколении и хотела бы встретиться с вами. Если вы не против.
Ален неожиданно обрадовался. Сборы пока отклыдвались. Взглянул на так и не тронутые костюмы в шкафу, отдал команду. Дверцы плавно съехались с лёгким, едва различимым щелчком в конце.
— Без проблем. Приезжайте. Адрес, надеюсь, знаете?
— Да, конечно. Я здесь недалеко, буду минут через пятнадцать.
— Жду, — Ален “повесил трубку”.

Элеонора оказалась молодой, бойкой девушкой, на которую приятно смотреть и слушать её слегка звенящий голосок. Ален разулыбался при виде пухленькой блондинки в широченных хлопчатобумажных брюках и просторном льняном балахоне сверху. Росточком она не доходила ему и до плеча. Врочем, рост у него был почти баскетбольный. Коротко стриженые волосы под мальчишку, слегка курносый заостренный носик и сияющий взор больших серо-голубых глаз. Было видно, как она рада получившейся встрече. В руке её обнаружился старомодный девайс, каким пользовались те немногие, что никак не могли привыкнуть к прямому взаимодействию с браслетом. Это, вероятно, говорило о многом. Будь здесь Элли, наверное уже по одному этому составила бы психологический портрет гостьи.
— Прошу вас, — он жестом указал на беседку в саду. - Думаю, здесь будет удобнее. Сегодня не слишком жарко, но и не холодно пока.
В ответ она сходу защебетала что-то быстро-быстро и не вполне внятно. Он не слушал, любуясь, как она немного вразвалочку идёт к нему по дорожке, а затем в беседку, чуть спереди. За низеньким заборчиком на лужайке алел её персональный, как он понял, флаер. Не новый, но чистенький.
— Так, чем обязан? — повторил он вопрос, когда они, наконец, уселись в плетёные кресла за круглым столом беседки. - Пардон. Чай, кофе? Совсем забываю о манерах. Живу один, посетители случаются, дай бог, раз в столетие. Сами понимаете...
— Да, спасибо, — выпалила она, и Ален непроизвольно улыбнулся.
— Так чай или кофе? — пришлось повторить.
— Чай, пожалуйста. Зелёный, а лучше травяной.
— Как прикажете. — Ален мысленно передал команду Фреду.

Они помолчали в ожидании чая. Девушка с любопытством оглядывала сад. Решётка беседки вполне позволяла, как и хмель, не так давно прореженный Аленом. “Интересно, заметит или нет?” — подумал Паркер. Среди декоративных, не приносящих плодов яблонь рос противозаконный, самый настоящий куст войлочной вишни. Уже без ягод в связи с надвигающейся осенью. “Впрочем, — мелькнула мысль, — птицы склевали все ягоды ещё раньше, даже почти не попробовал”. Настоящая растительность всё же отличалась от своих генетически кастрированных собратьев. Более хаотичное ветвление, быть может. Не столь ядовито-зелёный цвет листьев, а ещё птицы. Вот и сейчас на вишне разместилась стайка воробьёв, хоть и клевать-то уже нечего. Словно чувствуют - это настоящее, родное.

— Хорошо тут у вас, — промолвила Элеонора, не отрывая взора от окружающих беседку насаждений. — Больно, наверное, покидать такую красоту?
— Все относительно. Я прожил здесь уже лет семьдесят, наверное. Привык уже. А потом, что-то уходит, что-то приходит.
Она повернула к нему лицо. Пристальный, недоверчивый взгляд. Ах, какой взгляд! Появился А-9 с подносом.
— Спасибо, Фред, — произнес вслух Ален, забрал поднос и самолично опустил его на середину стола. — Можешь идти.
— Фред? Вы назвали его Фредом?
— Да. Не называть же его А-9? Фредом, кстати, звали нашего учителя музыки в интернате. Он обладал просто невероятным талантом вызывать отвращение к своему предмету. Чего нельзя сказать об учителе информатики. Оттого я, вероятно, и выбрал поначалу вовсе не то, к чему в действительности стремилась душа.
— Как же вам позволили переквалификацию?
— Ну, ещё будучи студентом, я брал уроки фортепиано и пытался что-то сочинять сам. Да и что значит позволили? Они не рабов призывают с того света, в конце концов. На мой взгляд, ветхозаветных пасут куда пристальнее. С одной стороны. С другой, мы же тут все уникумы, считай гении, нельзя разбазаривать такое ценное добро и позволять творить всё, что вздумается. В этом плане к ветхозаветным претензий нет, делай, что хочешь. Кажется, что Министерство Труда ими совсем не занимается. Да, кому-то там это не понравилось, ну так что? Но вопрос не в том, как позволили, вопрос, как я решился.
— И как же?
— Элли. Супруга. Она разглядела во мне то, чего я сам боялся или стеснялся увидеть. Творчество, оно всегда сомнительно, знаете ли, как отцовство. — Ален смущённо улыбнулся. — Есть талант, а вдруг нет? Сплошные переживания, короче.
— Понятно. У журналистов, думаю, всё то же самое. — её улыбка была куда веселее. — Но после смены деятельности, думаю, жизнь у вас стала по-настоящему увлекательной? Концерты, гастроли.
— Если вы знакомились с моей биографией перед интервью, то знаете, что нет. Увлекательнее? Да, словно крылья выросли за спиной. Ну, по крайней мере, я знал, что занимаюсь теперь именно своим делом, не просиживаю штаны в лаборатории. А вот поездки, концерты… Нет. Мне все говорили, что я неправильно исполняю свои сочинения. Да и вообще, это, наверное, болезнь всех композиторов. Просто сплошь и рядом. Так что по гастролям разъезжали профессиональные исполнители, музыканты. Я же сидел дома да сочинял. Было несколько выступлений, но теперь не скажу, что удачных.
— А как вы относитесь к призывам? Я знаю, что вы отказались участвовать в проекте. Ваша дочь обычная девушка. Ветхозаветная, как теперь говорят.
— Женщина. Уже взрослая женщина. Да, не стали. На мой скромный взгляд, человечество занесло куда-то не туда, в не свою вотчину.
— То есть, вы против.
— Я не против, но и не за. Я отношусь к этому, как к эпидемии или урагану. Ничего хорошего нет, но оно есть, и с этим мне уже ничего не сделать. Можно лишь сочувствовать, помогать, чем можешь, разгребать завалы после бури. Только вот она бушует до сих пор. В конце концов, на всё воля Божья. Мне ли смертному судить о путях его?
— Вы религиозный человек?
— А кто сейчас нет? Когда даже скептики признают наличие иного мира. Другое дело, что есть атеисты, но и они те же верующие, только верят, что Бога нет. Кстати, у одного автора, которого, вроде как, посещали откровения свыше, сейчас не вспомню имени, встречал высказывание, что всё материально за исключением Бога. Может, оно и так, тогда материалисты тоже правы по своему. Но да. Я верю, что есть что-то, кто-то, кто вмещает в себя буквально всё, и он непостижим для нас. Можно лишь бесконечно стремиться к нему, словно определяя точное значение числа Пи. Процесс заведомо бесконечный и несбыточный.

После прощания с журналисткой Паркер вернулся в беседку. Осматривал по-новой свой сад, словно глядя на него глазами Элеоноры, повторял про себя её вопросы и собственные ответы. Особенно один её нескромный вопрос.

Он её вполне понимал. Ведь она такой же поколенец, как и он, и её поджидает, где-то пока ещё в неопределенном будущем, Последний сбор. Не страшно ли ему, спросила она напрямую после долгих колебаний. Страшно? Нет, ничуть. И он не обманывал ни себя, ни её.

Страх смерти живет в нас ровно до тех пор, пока есть возможность альтернативы, возможность убежать, скрыться от безжалостного взмаха её острой, как бритва, косы. Когда ещё есть такая возможность. Пока всё неясно и туманно, пока жива в сердце надежда. А вот когда всё определенно точно, когда знаешь наверное, что иного не дано, не убежать и не скрыться, тогда страх меркнет перед лицом неизбежности. Тогда мысль обращается к тому, что успел сделать, и к тому, что ещё нужно не забыть сделать. Дела простые, но необходимые: позвонить дочери, разобрать вещи и документы, выкинуть, удалить всё, к чему не хотелось бы, чтобы прикасались чужие руки и взоры. Да, и собрать одежду в дорогу.

Обычно надежда присутствует, даже когда врачи объявили о неизлечимой болезни. А вдруг? Сколько случаев, когда совсем безнадёжные пациенты успешно выздоравливали и проживали ещё, бог знает, сколько счастливых лет. Да. Но всё не так с поколенцами и Последним сбором. Всё-равно, как оказался свидетелем ужасного преступления, и преступники уже за твоей дверью, пришли, чтобы замолчал навсегда. Последний этаж высотного здания, никаких запасных выходов, никаких соседей, что готовы прийти на помощь. Вот уже вскрывают дверь, и ты знаешь, чем это кончится. Никакого страха уже нет, лишь одна мысль, чтобы всё совершилось быстро и безболезненно.

Вокруг зеленел сад, лишь отдельные "ранние" яблони слегка пожелтели. Осень давала о себе знать, оставались считанные дни до сентября месяца. Скоро и остальные оденутся в золото и багрянец, а потом полетят их листики, засыпая собой серые гравийные дорожки и чёрную, как смоль, землю. Голые ветви протянут руки к холодному синему небу, которое вскоре затянется осенними тучами, и польют дожди. Воздух наполнится ароматами сырости и гнили. А там не за горами и холода с ветрами и снегом. Ещё одна осень, ещё одна зима. Зима, которую ему не суждено пережить. Что ж, Бог даст, ещё дотянем до Рождества. Кто знает?

Вспоминая свою жизнь, Ален ни о чём не жалел. Даже те постыдные моменты, когда можно было сдержаться, вести себя более прилично, представлялись сейчас обычной глупостью, не стоящей внимания и сожалений. В конце концов, он всего лишь человек. Ум не долог, краток век, как сказал поэт. Обстоятельства. Мы всегда ссылаемся на них. Может, оно так и есть. Сами их порождаем, сами их и расхлёбываем. Но кабы знать, где упасть... Одному Богу всё ведомо.

Грела лишь одна мысль. Мысль, что спустя каких-то два-три месяца он увидется, наконец, со своей Элли. Как она там? Впрочем, что гадать. Придёт момент, и он всё узнает. А пока нужно делать то, что нужно делать. Ален поднялся с кресла, оглядел рассеянным взором беседку и отправился в дом. На середине пути раздался тихий звонок. Браслет известил о новом входящем. Паркер “поднял трубку”, проверил только на этот раз имя абонента. То была Роза, дочь. День перевалил за середину, и Солнце направило свой неустанный бег к горизонту.

1.2. Роза

— Папа, включи экран, я хоть посмотрю на тебя, — возмутилась Роза.
— Да, да, извини, как-то не подумал. Подожди, я не в доме, сейчас включу.

Ален обратился к экрану, по началу перепутав команды, так что Фред явился в дверях, но Ален нетерпеливо махнул ему рукой и быстро исправился. Тот скрылся, а на экране появилось изображение дочери в темно-сером брючном костюме, видимо, только что из универа. Зажглись огоньки камер, извещая, что началась трансляция. Ален подошёл поближе и чуть увеличил изображение.

— Ты чего это весь при параде? — удивилась Роза.
— А, да тут меня журналист навещал из Дейли Ньюс. Не в халате же мне её принимать? — объяснил Ален, слегка смутившись.
— Её?
— Ну да. Молоденькая, пухленькая девушка. Мне показалось, что это чуть ли не первое интервью у неё. Хотя, не знаю. Таки и спросила под конец, не страшно ли мне. — Ален улыбнулся.
— И что ты ответил?
— Сказал, что нет.
— И все-таки это жутко, папа. Не могу себе представить. Спасибо вам с мамой, что не заделали меня поколенцем. Я лучше уж буду жить, не зная когда.
— Так и мы не знаем. Даже сейчас, когда уже объявлен Последний сбор, день и час всё-равно неизвестены.
— Жуть какая-то, — повторила Роза. — Уже собрался?
— Нет ещё. Журналистка попросилась на полчасика, а просидели в итоге часа два, если не больше. Да и собирать-то особо нечего.
— Ты не отправишь мне ваш с мамой архив?
— Я же уже отправлял, вроде?
— Я имею в виду весь архив.
— Нет необходимости. Тебе итак передадут все наши личные вещи после сбора.
— Я боюсь, что они перед этим почистят все неугодные им записи.
— Да что в них может быть неугодного? И кому охото возиться с кучей видео и фото?
— Не знаю.
— Ладно, сегодня пришлю.

После этого они надолго замолчали, глядя друг на друга. По окончании интерната Роза отправилась в Штаты, в университет, известный своим факультетом палеонтологии. Ален так и не понял этот её интерес к давно вымершим творениям божьим. Он хотел, чтобы она пошла по его стопам, у неё всегда были только отличные оценки по музыке, и с учителем повезло. Ален никогда не вмешивался в обучение, только спрашивал каждый раз, навещая в интернате или на каникулах, как там её фортепиано.

После универа она не вернулась, закончила аспирантуру и осталась преподавать на своём факультете. Они почти не виделись, если не считать её редкие наезды в Европу по работе. Пошла по стопам матери, стала преподавателем. Только Элли вела психологию, а Роза – палеонтологию. Единственный, пожалуй, раз, когда она прилетела в отпуск на целую неделю, случился незадолго до Последнего сбора Элли. Они тогда с мамой подолгу просиживали вечерами на веранде. Ален лишь изредка заходил к ним, но, замечая нависшее молчание, удалялся к себе. Пусть поговорят. Через месяц Элли предстояло отправиться на сбор. Уже прислали приглашение.

Умом он понимал, что рано или поздно с этим сталкивается любой человек. Уходят родные, близкие люди, И человек потихоньку привыкает жить без них. Их всё реже вспоминают, повседневные заботы отвлекают, притупляют чувства. В какой-то момент возникает ощущение, словно и не было никого, словно жил себе и жил так вот всегда. Но что значат все эти мысли перед лицом неизбежности, которая вот-вот случится? Умозрительные конструкции меркнут перед безумной реальностью происходящего. Лишь желание вырваться из её плена, вырваться из этого тела и улететь в мир, где всё иначе, где всё по-другому, где ни с кем не нужно расставаться навсегда.

Теперь, когда он сам дожил до собственного Последнего сбора, стало очевидным, что тяжело лишь окружающим, но не самому. Странно, ведь и ему предстоит расставание. Пусть у него никогда и не было особо близких друзей, пусть прожил жизнь затворника в горах. Только Элли да Роза. И всё же, всё же. Наверное, просто привык здесь.., не более. Вспомнилась древняя притча о девушке, которую забирали из родного дома в императорский дворец. Как она плакала и горевала, и как потом окунулась в новую жизнь. Вдоволь еды, никаких забот по хозяйству. Притча была о переходе из этого мира в иной. Неизвестность рисует самые страшные картины в воображении, но это всего лишь воображение.

— Ты знаешь, — нарушила молчание Роза, — когда не стало мамы, у меня словно вырвали кусок изнутри. Словно была за спиной надёжная, крепкая стена, а потом осталась от неё лишь дымка. Извини. А теперь и дымка рассеивается на глазах. Теперь сама становлюсь стеной. Правда, пока ещё ни для кого. Может, и не стоит никого рожать, чтобы стена эта однажды не исчезла и за их спинами?

Ален заметил, как заблестели глаза дочери. Она сперва потупила взор, а потом и вовсе отвернулась.

— Роз, мир непрерывно меняется, ничто не стоит на месте. "Ухожу, ибо в этой обители бед, ничего постоянного, вечного нет". — процитировал он поэта.
— Это ты так утешить меня хотел? — Роза взглянула с нервной ухмылкой.
— Извини. Ассоциации. Вот и вырвалось. Роз, мы непрерывно что-то теряем, что-то находим. Таков мир. Пора бы тебе к этому привыкнуть и не отворачиваться от перемен, а приветствовать их. В конце концов, на всё воля Божья.
— Приветствовать что?! — глаза её округлились.
— Ты хоть нашла себе молодого человека? — спросил он, не удосужившись ответить и меняя тему.
— Нет, что-то пока не находится.
— Ну, ещё встретишь. Ты главное не затягивай с этим. Палеонтология – это всё хорошо, но на ней свет клином не сошёлся, в конце концов. Надо думать о будущем.
— Я думаю, папа. К тебе нельзя будет приехать?
— Ты же знаешь, что нет. Да и ни к чему это. Говорят перед уходом старость начинает проявляться у поколенцев сильнее и сильнее буквально с каждым днём. Не хочу, чтобы ты запомнила меня согбенным, дряхлым стариком, беззубым, облысевшим. Как там ещё это проявляется?

Они снова замолчали.

Вспоминая вечером их разговор, Ален с горечью отметил, что и на этот раз им удалось таки поругаться. “Это всё нервы, — уговаривал он себя. — Не ругаются только с людьми чужими, до которых нет дела. Тогда и вежливость, и сдержанность. Она просто перенервничала, не знала, что говорить. Вся эта идиотская действительность вызвала боль и отчаянье, а держать их внутри невыносимо. Последний сбор действительно последний. Теперь и тот призрак стены за её спиной развеется, как дым. Надо бы ей поскорее замуж. Глядишь, быстрее забудет.”

А он всего-то начал рассказывать ей притчу о девушке в имераторском дворце.

— Так, стоп. Не хочу слышать. Вечно ты кормишь всех своими буддийскими притчами.
— Да ты дослушай… И она вовсе не буддийская. Индусская, скорее всего.
— Без разницы. Мы, вообще-то, христиане. Предки наши, по крайней мере, были христианами.
— Ну, сейчас разные конфессии, вроде как, помирились и признали правомочность существования разных взглядов на Бога, — Ален улыбнулся снисходительно.
— Папа, конфессии это разные взгляды в рамках одной религии.
— Ну вот, ты всё лучше меня знаешь, а обвиняешь в проповедях.
— Да, потому что ты ими уже достал всех.
— Кого всех? У меня кроме тебя и не осталось никого, — на этот раз от камер отвернулся Ален.
— Прости.

Ален молчал.

— Па-ап? Ты когда улетаешь?
— Завтра.
— Будешь писать? Пиши, пожалуйста. А лучше звони. Только вечером.
— Я напишу. Звонить не знаю, получится ли. Я даже без понятия, куда отвезут. Если сюда в Европу, то разница с вами часов десять.
— Так это хорошо. Ты ранняя пташка, с утра и звони, а у меня как раз вечер.
— Я с утра, обычно, не в том состоянии.., — обычно, после чашки чая или кофе Ален усаживался за фортепиано и до обеда ни с кем не общался, даже браслет переводил в режим DND.
— Я в курсе. Но там у тебя пианино не будет.., наверное. Так что звони, пожалуйста. Ну, пиши хотя бы…
— Хорошо, буду писать. Как перестану, значит всё.
— Па-а-па-а-а! — тут она разревелась уже в открытую и “повесила трубку”.

1.3. Вечер

Он сидел на веранде в плетёном кресле и следил за красками на едва шевелящейся поверхности озера. Почти чёрной. Высокая стена сосен на противоположном северо-западном берегу не пропускала ни лучика, но, тем не менее, редкие, куцые облачка, окрашенные багровым закатом, отражались там и тут на водной глади. Над соснами кружил ястреб, широко расставив неподвижные крылья, высматривал добычу. У дальнего берега изредка всплёскивал карп. Ален то задерживался на птице, то пробегал глазами с юга на север по верхушкам сосен, потом с севера на юг, но основную часть времени глядел задумчиво куда-то в середину.

Элеонора. Вот уж кто действительно был вежлив и сдержан. Такой же поколенец, и Последний сбор случится однажды и для неё, потому и вопросы такие. Сам бы хотел знать, каким он будет, куда отвезут. С предыдущего прошло всего два года. График нарушался, сборы назначали каждые пять лет, а тут вон оно как, всего два.

Сколько же их было? Ему шёл сто шестьдесят второй год, сборы проводились раз в пять лет, а первый случился в двадцать. Итого тридцать два? И никто не ожидал, что новый назначат так скоро. “Ну.., увижусь со всеми последний раз”, — подумал вслух Ален и смолк. Через некоторую паузу воспоминания поплыли перед ним одно за другим. Предыдущий сбор он помнил очень хорошо.

Ален совершенно неожиданно опоздал на свой рейс из-за нелепой случайности. Сборы всегда проходили весьма организованно, извещение вместе с билетами, бейджами, формой в новеньком типовом чемоданчике на колесиках прибывали за месяц, а затем каждую неделю приходили уведомления: сколько дней осталось, какие задуманы мероприятия; шёл опрос о предпочтениях в кухнях, развлечениях, играх, фильмах, музыке; краткие анонсы приглашённых гостей, фотографии с мест проведения: пейзажи, домики, интерьеры, места общественного питания и развлечений. Рассказывалось совсем немного, но так, чтобы заинтересовать, о спикерах и темах факультативных мероприятий.

Сборы проводились регионально. Обычно в курортных местах, уже приспособленных для принятия большого числа посетителей, местах с помещениями как для общих собраний, так и для отдельных тематических групп, а также со всевозможными видами развлечений: парки, аттракционы, спортивные комплексы, салоны, бары, бани, бассейны, природные ландшафты и водоёмы. Во всём мероприятии различалась обязательная программа, факультативные встречи по интересам, а также достаточно много свободного времени, которое устроители, опять же, стремились занять заранее приготовленными активностями.

Некоторые, очень кстати сказать немногие, приезжали с детьми и жёнами, но за них приходилось раскошеливаться лично, да и самими устроителями это не особо приветствовалось. “Впрочем, — подумал Ален, — жёны и дети появились лишь где-то на второй-третий сбор, а затем испарились и более не показывались”. Он, помнится, как положено, присутствовал на обязательной программе, среди которой были и физические соревнования, коих он с детства терпеть не мог, поскольку никогда не отличался особой выносливостью и силой, а после обязательных Ален обычно выбирал двух-трёх лекторов, слушал их в полуха, ведя тем временем личные записи в планшете, но большую часть времени проводил на публике: в барах, парках, бассейнах и на природе вместе с собравшимися по ходу дела группами любителей приключений.

В тот раз, однако, приключения его начались ещё до вылета. Транспортный оператор коротких сообщений известил, что его флаер совершил вынужденную посадку в связи с неисправностью, и вместо него будет выслан другой в ближайшее время. Ближайшее время шло, а от оператора приходили лишь очередные обещания. В конце концов он прождал столько, что не успел бы и на такси. Алену вспомнилось, что какие-то сто пятьдесят лет назад в этот поселок, которого тогда и в помине не было, добраться можно было лишь на лошадях по горным тропам да на вертолёте. Потом появился горнолыжный курорт, многоместный флаер начал летать по расписанию, соединяя его с ближайшим городом. Но с развитием сети транспортных операторов и с появлением личных флаеров его отменили. На взлётной площадке курорта ещё стояло несколько дежурных, на всякий пожарный случай. Но Ален там никого не знал, жил особняком на отшибе. Да и кто одолжит дорогущую машину какому-то мужику из посёлка?

Был флаер и у соседа, который также, как и они с Элли, разместился от всех подальше, но по своим соображениям. Однако, просить его подбросить до аэропорта было совсем неловко, хоть за годы отношения у них сложились вполне дружеские. Флаер его не имел автопилота, то есть автопилот был, но не в смысле пилота-робота. Пришлось бы соседу лететь вместе в ним. В итоге, предвидев худший вариант, Ален заранее известил авиакомпанию, и там пообещали забронировать место на следующий рейс. Не думаю, что они были бы столь покладисты, если бы речь не шла о сборе.

Солнце почти село, лишь небольшое светлое зарево над верхушками сосен обнаруживало место, где оно собирается уйти за горизонт. Впрочем, здесь, на озере, уже царствовала ночь, погода стояла безветренная, чем не преминули воспользоваться полчища комаров. Ален недовольно поморщился, когда первый зазвенел где-то над ухом. Дал мысленную команду включить защиту, а потом Фреду – принести ещё чаю.

Самый первый сбор он помнил столь же хорошо. Ещё бы, ведь тогда он познакомился с Элли. Она, выпускница Согамской академии, проводила у них курс лекций по психологии поколений. Уж не известно, каким чудом он записался именно на её лекции, но в последствии не раз возвращался в Храм, чтобы воздать хвалу всем богам за эту встречу. Да, они встретились. Уже после лекций столкнулись носом к носу в коридоре между мужской и женской раздевалками, выходящим крытым навесом к самому чёрному из всех морей морю.

— Ой, извините Христа ради, — воскликнул Ален, а затем распахнув очи до невероятной округлости, почти шёпотом спросил, — вы ведь Элли Митчел? Вы читали нам лекции по психологии.
— Так вы слушали? Было интересно? Как вам? — звонко откликнулась она.
— Вы знаете, я ещё не знаком с обычной программой сборов, поэтому, скажу честно, выбрал совершенно случайно. Но... Но это было здорово! Я очень рад, что не ошибся.
— Вот как. Что ж, приятно слышать. А вы сами чем занимаетесь? Это же ваш первый сбор, как я понимаю? Уже определились?
— Ну.., не совсем ещё. С одной стороны, тесты говорят о моей склонности к точным наукам, но мне всегда больше нравилась литература и музыка.
— А-а, бывает. Хотя и редко. Я думаю...
— А вы уже уходите или решили отдохнуть от солнца?
— Я... решила отдохнуть.
— Тогда, может, встретимся на пляже? У вас какое место?
— Место? А! Вы идите, а я вас найду.

Тут она подняла указательный палец кверху, что означало входящий вызов. Взгляд её устремился куда-то к потолку и чуть в сторону. Она кивнула Алену, поднесла браслет к лицу, а сама отошла к стене, чтобы не мешать снующим туда-сюда поколенцам. На пляже она так и не появилась.

1.4. Элли Митчел

Отправляясь на Первый сбор, Ален ощутил странное чувство радостного возбуждения, словно кто-то шепнул ему на ухо: случится что-то невероятное. Он только пожал плечами, но глуповатая улыбка на лице однозначно указывала, что послание долетело до его сердца.

Ещё сидя на лекции Элли, посвящённой психологии поколенцев, он обратил на неё внимание. Чёрные, как смоль, волосы и столь же чёрные глаза, слегка раскосые, как у жителей Востока. Смуглое лицо. Во время лекции она держала себя как-то нескладно. Движения, а она непрерывно двигалась по подиуму перед огромным экраном, стремительные с неожиданным замиранием посреди шага. При этом, похоже, она совсем не знала, куда девать руки. Они то потирали друг друга, то обжимали локти, то безвольно повисали по бокам, но тут же взлетали, чтобы столь же внезапно зависнуть возле груди, затем рука с указкой выстреливала в сторону, как бы призывая демонстрацию на помощь сказанному, хотя одно не вязалось с другим: на экране уже сиял следующий слайд совсем про другое.

Он тогда ещё подумал: "какая странная". Но встретив её в коридоре между раздевалками и пляжем, замер, словно обухом по голове... Краски, люди вокруг, ворсистое покрытие под ногами – всё растворилось, как в тумане, остался лишь он и она. И словно так оно и было всегда, изначально, с самой первой секунды сотворения мира. Вся её фигура источала сладость, нежность, мягкость.., он не смог бы сформулировать, даже если бы и был в состоянии формулировать хоть что-нибудь в тот момент.

— Вы ведь Элли Митчел? — только и вымолвил. Что-то внутри требовало от него действий.

Она взглянула с любопытством. Какой взгляд! Но пойти вместе на пляж не получилось. Впрочем, для него это не имело никакого значения. Он уже знал, что всё хорошее, что должно было случиться, уже случилось, уже происходит прямо сейчас, и его уже не остановить. Как в подтверждение, каждый последующий день непременно сталкивал их друг с другом. Пойдёт ли он на увеселительную прогулку в горы, зависнет ли в баре со своим приятелем Хопкинсом, отправится ли в бассейн, Элли непременно оказывалась там же и, было видно, что это её начинает беспокоить. Создавалось впечатление, будто Паркер ходит за ней хвостиком, или она за ним.

Обнаружив Элли поблизости, Ален тут же повышал голос и переводил тему на что-нибудь заумное, не столько глядя на собеседника, сколько чуть в сторону, так, чтобы Элли оказывалась в зоне видимости периферийного зрения. В интернате он увлекался восточными единоборствами, хотя больше листал книги, чем реально тренировался, но "взгляд далёкой горы" освоить успел. Так что периферийное зрение не подводило.

Однако, в последние два дня Элли вдруг исчезла. Он метался по всему санаторию, уже намеренно желая вновь с ней столнуться, и всё напрасно. Возвращаясь в номер, валился на диван и, глядя в потолок, терзался, неужели то была всего лишь краткая вспышка посреди серых будней, неужели они больше никогда не увидятся? Не видеть ему эти волнистые чёрные кудри, глаза полные лукавства и озорства, сладкие очи, тонкие нежные губы, пухлые смуглые щёчки. Не видеть эти руки, что непременно чертят замысловатые фигуры в воздухе, пока звучит в ушах её чуть хрипловатый грудной голос. Такой непостижимо очаровательный голос.

Всё оказалось куда проще. Элли подхватила простуду после очередной вылазки на природу и провалялась все два дня в постели. Как гора свалилась с плеч, когда на обратном пути в самолете они оказались в соседних креслах. Ну.., почти. Хопкинс занимал место посередине, и Алену приходилось ёрзать на своем, наклоняться к креслу спереди, чтобы взглянуть на неё, чтобы спросить, как себя чувствует, и правда ли, что живёт в одном с ним городе. Элли тогда, сославшись на усталось и всё ещё неважное самочувствие, опустила кресло и прикинулась спящей.

Ален уставился в окно. За бортом расстилалась белоснежная равнина холмистых, причудливых облаков, а мысли его кружились вокруг одной единственной: какие-то полтора часа и они расстанутся у выхода из аэропорта, чтобы уже никогда-никогда не встретиться вновь. Он зайдёт в свои аппартаменты, выделенные Министерством труда неподалёку от академии, включит бойлер, распакует чемодан, привычно переоденется в домашнее, выпьет чаю. И всё? Чтобы день за днём осознавать рядом пустоту, её отсутствие-рядом, её неизвестно-где. Быть может, на соседней улице, быть может, даже в соседнем доме, или на противоположном конце города.

Она полулежала совсем рядом, за коренастой и узловатой фигурой Хопкинса, протянуть руку. Дышала одним с ним воздухом, источала аромат французских духов. Ален видел её тонкие руки, что расслаблено покоились на укрывавшем её пледе. Чёртов Хопкинс! Если бы не он, они бы сидели в соседних креслах. Хотя, что бы это изменило?

Всё-таки чудеса случаются. И начавшись, уж точно доводят дело до конца. Но кому доподлинно известно, в чём заключалось чудо? Мы желаем одного, а события складываются совсем иначе. Стало быть, мы, поглощённые самими собой, не смогли увидеть, распознать, в чём же чудо состояло. Быть может, эта яркая вспышка посреди серых будней всего-то и должна была разбудить в нас что-то, сподвигнуть, как говорится. И только.

Когда прощались в аэропорту, Алену до конца не верилось, что это конец. Пожалуй, даже верить или не верить в тот момент он был не в стостоянии. Какая-то ледяная заторможенность овладела им в те минуты. Прощался с Хопкинсом и Элли так, словно на следующий день, или через неделю, они безусловно встретятся. И сидя в вызванном флаере-такси, тупо глядел на пролетающие внизу фермы, поля и сооружения без единой мысли в голове. Лишь закрыв за собой дверь квартиры, опустился на пол, прислонясь к двери спиной, и так просидел с четверть часа, пока не пропикал в браслете сигнал, оповещающий о времени ужина. Со дня выпуска из интерната так и не удосужился отредактировать своё расписание.

До начала занятий оставались почти две недели, и всё это время Ален не знал, куда девать себя. Он то бродил по окресностям, то просиживаал весь день в четырех стенах. Его аппартаменты размещались невдалеке от учебных корпусов академии. Рядом располагался большой парк с высоченными дубами, белками, снующими по ветвям, многочисленными лавочками вдоль дорожек и парой небольших, слегка воняющих тиной прудов. Стайка уток и несколько белых лебедей бороздили водную гладь.

Среди встречных гуляющих и сидящих на лавочках парочек он порой натыкался на Элли, как ему казалось издалека. Но подходя ближе, Ален с горечью осознавал, что обознался. Как много, однако, похожих людей. Вроде даже и походка, как у неё. Та же фигура, цвет волос, руки, то взлетающие, то замирающие в пространстве. Иногда ему чудился её голос. Он оборачивался, но сзади никого, кроме какого-нибудь старичка с роботом-дворником. Или зеленоголового селезня, усевшегося на забор, как на насест.

В сети уже появилось расписание на первый семестр. У всех лабораторных и практикумов стояла пометка "offline". Ален был бы не против, чтобы она стояла в каждой строчке. Он даже не представлял себе, будет ли в состоянии воспринимать хоть что-то, сидя в виртуальной аудитории, т.е., в квартире перед экраном.

Пролистывая сообщение, Ален наткнулся на список факультативных курсов и клубов по интересам. Среди них был и курс игры на фортепиано. Не раздумывая ни секунды, Ален подал заявку. Поскольку брали всех желающих, а их, честно говоря, пока набралось с гулькин нос, заявка была тут же принята, и прилетел график занятий. Три раза в неделю по два часа в пятом корпусе. Уроки проходили индивидуально, и ему назначили педагога-мужчину, чему Ален в душе порадовался. Сейчас для него существовала лишь одна женщина, с которой он хотел бы встречаться.

1.5. Академия

Начались занятия. Ожидания Алена не оправдались. Всё пошло совсем не так, как он предполагал. Теперь он желал, чтобы лекции длились подольше, и было их побольше, поскольку пока он слушал, сидя в тех самых виртуальных аудиториях, т.е., у себя дома перед экраном, он почти не вспоминал об Элли, не кидался от стены на стену в поисках выхода, голова погружалась в изучаемые предметы, и для Элли в ней почти не оставалось места. Но вот вечера, когда занятия заканчивались...

Сейчас, спустя столько лет, они практически полностью стёрлись из памяти. Остался один скелет, а всё мясо поглотило время. Остались воспоминания о том, что делал, как лез на стену, плакал, как молился всем богам, а потом посылал их всех к дьяволу. Вот только последнему не молился никогда. Ещё, помнится, начал медитировать. В группе оказался парень, чьи родители приехали из Индии. С детства развлекался текстами разных там Упанишад, Вед, Бхагават-Гиты и прочего индусского окультизма. Он и объяснил при случае, как и что. Только вот дело это оказалось совсем не простым. Мысли лезли в голову одна за другой, совсем не давая сосредоточиться на дыхании. И если бы не его безысходная тоска, бросил бы, едва начав. Но всё же тренировки эти помогали. Во-первых, занимали какое-то время. Во-вторых, немного успокаивали и очищали мозги от того ада, в котором он обычно пребывал.

Порою казалось, что он чувствует Элли. Сидя в позе лотоса и, как обычно, срываясь на мысли о ней, он иногда вдруг ощущал прилив тепла где-то в области сердца, словно она отзывалась в ответ, словно в этот миг внимание её обращалось к тем кратким минутам их встречи в коридоре между раздевалками. Хоть он и знал реальные примеры такого взаимодействия на расстоянии, но в своём случае считал всё это чушью. А верить так хотелось. И он сосредотачивал внимание уже не на дыхании, а на этом тепле и ласкал его, и гладил в попытке как-то усилить, в попытке насладиться сполна минутами мистической связи, минутами безумного самообмана.

Где-то у Ошо, или иначе Бхагаван Шри Раджниша (тоже с подачи того парня индуса), он прочёл, что влюбленным медитация не нужна. Да уж, подумал, какая тут медитация, она просто бесполезна, если мысли о любимых с упрямым упорством и силой заполняют всё существо. И их не одолеть. Влюблённым нет смысла медитировать. Всё одно ничего не выйдет. Но он продолжал, тем не менее. Каждый вечер. Полчаса, час, полтора. Порой казалось прошла целая вечность, а на поверку не сидел и пяти минут.

Три раза в неделю он отправлялся в пятый корпус на курс фортепиано. К смеху сказать, но преподаватель оказался Фредом, тёской того самого из интерната, что имел талант вызывать отвращение к своему предмету. Однако, в отличие от последнего Фред свой предмет любил, обожал музыку и руководил джазовым оркестром академии. Узнав, что Ален играет на гитаре, стал зазывать к себе, им как раз не хватало ритм-гитариста. Ален даже побывал на одной из репетиций, но в итоге отказался. Вечера стали невыносимы, но, словно истинный мазохист, он не мог совсем от них отказаться, заполнив все свободное время музыкой.

Оно и так оказалось переполненным. Требовали прочтения книги по предметам, задачи по программированию ожидали решений, а через неделю от начала занятий ему доставили пианино из академии. Цифровое, не занимающее много места. Полтора метра полноактавной клавиатуры, подставка в виде двух соединненных между собой Х, мониторные наушники, чтобы не беспокоить соседей, таких же, как он, студентов академии. Курс фортепиано требовал домашних упражнений, но проигрывание гамм и пьес не занимало голову, и под ритм бегущих по дисплею нот, Ален не переставал думать об Элли. Так в один из вечеров его, тугодума, осенило, в конце концов.

Фред давал задания через свой аккаунт в сети, тогда Алену и пришло в голову, что у Элли наверное есть свой собственный, где она публикует что-нибудь о своих лекциях, например. Запустив поиск, он обнаружил не одну Элли Митчел, но психолог среди них, слава богу, оказался только один. Фото на аватаре оставляло желать лучшего. Как ни старался умный экран экстраполировать недостающие пиксели из числа существующих, увеличенное изображение искажало черты лица, и Элли становилась не Элли. Так что оставалось только вернуться к масштабу в сто процентов этой любительской фотографии. Наверное, времен её учёбы в интернате. На заднем плане угадывались типовые учебные корпуса, и ветка пожелтевших листьев слегка втрогалась в кадр сверху справа.

Тут он узнал, что Элли принадлежит предыдущему поколению и старше Алена на целых пять лет. Это сейчас они являются на свет чуть ли ни каждый год. На заре призыва поколений дело обстояло совсем иначе. Хоть год рождения и отсутствовал в её профайле, он нашёл одногодок-парней по взаимным упоминаниям и репостам, а у них в профилях год и поколение указывалось.

Как он воспринял это? Немного удивился и только. По Элли невозможно было определить, что она старше. Даже наоборот, эта манера двигаться и размахивать руками, относительно крупное лицо, непосредственность, постоянный, слегка изумлённый взгляд делали её похожей на девушку-подростка, ученицу какого-нибудь интерната, никак не выпускницу и аспиранта академии. Ален даже обрадовался. Ей не придется потом остаться одной, когда для него наступит Последний сбор. Правда, это предстанет перед ним. Но он мужчина, в конце-концов.

Ален возобновил поиски с новой силой. Ходил на все городские ивенты. День города; лекции по музыке, искусству, истории; кинопремьеры и театральные постановки, выставки. Посещал даже устраиваемые по осени ярмарки. Всё без толку. Элли не было нигде. Создавалось впечатление, что та сила, что сталкивала их друг с другом на Первом сборе буквально каждый день, теперь не покладала рук в своем усердии не допустить новой встречи.

По профилю в сети Ален знал абсолютно точно, что Элли по-прежнему живет в этом городе, ходит где-то по его улицам и проспектам, видимо, работая в своей академии удалённо. Быть может, вернулась к родителям и живёт у них. Ему не хотелось думать, что возможно она приехала сюда к своему парню и теперь они обитают в одной квартире, ходят вместе в кино и рестораны. Сама мысль об этом вспарывала его изнутри и обливала ребра ледяной кровью. А судя по некоторым постам и фото в её профиле, парень, скорее всего, всё-таки был.

Да и как это возможно, чтобы у такой девушки его не было? Ален не знал куда деваться. Хотел написать ей, но что? Здрасьте, мы с вами встречались на моем Первом сборе? Вы нам ещё читали лекцию о психологии поколенцев... Она его уже и не помнит, наверное. Вот ведь. Просто убиться, просто полететь с балкона двадцатого этажа и остановить навсегда эти невыносимые дни и вечера. Ален подумал, что если для так называемых ветхозаветных, людей, родившихся по случаю, а не по плану, суицид считался грехом, то для поколенцев греховность его была втройне непростительной. И всё-таки самоубийства в поколениях случались. Может быть, даже чаще, чем среди ветхозаветных.

1.6. Лекции

Теперь её страница не сходила с его экрана. Просыпаясь, он желал Элли доброго утра, укладываясь в постель – доброй ночи. Раздражался, когда экран гас из-за долгого отсутствия действий, посылал ему команду включиться. Глядел на строчку возле аватара "заходила два дня назад" или зелененькое "онлайн". Прямо сейчас она сидит где-то перед экраном, правит очередной свой пост или читает новости. Быть может, обсуждает их со своим парнем. Ален пытался выяснить, кто он. Пролистывал список друзей, разглядывая фотографии, следил за лайками: этот парень, наверняка, лайкает у неё всё подряд. Он бы лайкал... Ничего определенного. Похоже, он не очень-то следит за её постами. Или она его попросила не светиться.

Перед очередной лекцией по психологии на экране зажглась надпись, и прочлась голосом декана: "К сожалению, Людмила Вячеславовна Лесская не сможет какое-то время вести занятия из-за плохого самочувствия. Ничего страшного, просто нездоровится. Ваш новый преподаватель – Элли Митчел, аспирант Согамской академии, автор более двадцати неординарных статей в "Ё сайенс", член Международного Союза Психологов, лауреат премии Шробека прошлого года по психологии. Прошу любить и жаловать."

Любить и жаловать. Ален застыл с отвисшей челюстью, боясь верить услышанному. Звякнул бойлер на кухне, оповещая, что вскипел. По пластиковому отливу за окном процокал коготками серый голубь. Стилус сорвался из ослабевших пальцев и грохнулся на пол. Ален проводил невидящим взором весь путь, укативший стилус под соседнее кресло. Элли Митчел их новый преподаватель. Элли Митчел, затерявшаяся в этом городе среди его многоэтажек, кафе, ресторанов, театров, выставок, преподает им психологию. И вот уже показалась на экране со словами приветствия. Среди всей аудитории на её экране где-то сейчас маячит и его физиономия.

Все практические занятия по психологии проходили онлайн. Это убивало. Почему? Разве живое общение в настоящей аудитории не самый лучший вариант? Разве психолог не должен смотреть в глаза собеседника, чувствовать его не на расстоянии, а в непосредственной близости? В двух шагах, быть может... протянутой руки? Алену вспомнился аромат её духов. Ненавязчивый, нежный. Он не знал, что за цветок составлял его букет, но он напоминал что-то хорошее из детства. Быть может, мама пользовалась такими же? Или кто-то из её подруг? Теперь уже не вспомнить.

На первом семинаре она задавала вопросы. Подошла и его очередь отвечать. Теперь его изображение, он знал это, заняло всё центральное пространство на её экране.

— Ален, если не путаю? Кажется, мы с вами встречались на Первом сборе?
— Да. — так сдержанно, кратко. Потому что слишком много накопилось слов, желающих сорваться с языка. Они запрудили мозг, тесня и отпихивая друг друга локтями, закупорили собой все двери-окна наружу. Она его помнила.

Они столнулись оффлайн в здании библиотеки. Некоторые материалы по кибербезопасности можно было получить только лично, подтвердив допуск через вшитый в браслет персональный код. Они не имели выхода в сеть. Ален как раз "сдавал" свою куртку в гардероб, набирая код на обратной стороне древней, прошлого века, металлической дверки, когда она подошла сзади. Он невольно поёжился: какого чёрта кто-то подсматривает? Обернувшись, застыл при виде Элли в её бежевом, тёплом пальто до колен, светлых телесного цвета колготках и ботиках цвета охры. Лёгкие следы косметики на лице, веки в светло-светло голубых тенях, лёгкий румянец на щёчках. Розовая помада почти не коснулась губ. Лицо её ещё дышало морозной свежестью, за окнами стоял ноябрь-месяц, и первые снежинки уже не однажды касались тротуара. А сегодня с ночи снег так просто клубил мелкой колючей пудрой, окутывая, как туманом, окружающие дома, хрустел под подошвами без намерения таять.

— Привет, — так вот запросто и непринуждённо. — Доброе утро.
— Привет, — Ален почувствовал, как полыхнули щёки. Быть может, случившееся с ним чудо не только вспышка? Может чего-то, того пианино в его аппартаментах, например, его ежедневного музицирования или ещё чего оказалось достаточным итогом для судьбы, и теперь чудо готово гореть дальше, но уже ровным, нежным пламенем? Ален вспомнил о вероятном парне, и вспыхнувший было огонь угас с колючим треском и едким чадом, словно факел окунули в кадку с ледяной водой.

— С утра в библиотеке? — спросила Элли, светясь своими, как всегда, чуть изумленными очами.
— Да. Тут материалы. Не достать через сеть. В понедельник семинар по кибербезопасности. — Ален засунул руки в карманы брюк, не зная, куда их ещё деть.
— А-а. У меня тоже. Готовлю статью. Среди недели совсем не остается времени.
— Из-за нас?
— Ну, не только из-за вас. Хотя.., да. Преподавать – не столько занятия вести, сколько ещё целая куча "бумажек". Разнарядки министерства. Сплошная бюрократия, короче.
— Ясно. — и надо бы как-то продолжить, вот только Ален не знал как.
— Да. И извини, что тогда не вернулась на пляж. Прилетела срочная работенка. — она пожала плечиками и чуть скривила в неловкой улыбке губы. — Ждал, наверное?
— Ждал. — сказал и испугался, что физиономия его при этом приняла неприлично угрюмое выражение.
— Извини. Мне действительно жаль. Я ведь была на работе.
— Да, ничего. Всё нормально. Я даже удивился, что вы меня помните.
— Можно на ты. Гляжу, это у вас не принято, но я так привыкла и не собираюсь ничего менять. — взляд её вызывающе напрягся, словно сейчас она делала над собой несгибаемое усилие.
— Хорошо. Но действительно немного неловко. Вы, пожалуй, единственный преподаватель таких либеральных взглядов.
— Ты.
— Да. Ты.
— Либеральных? Или панибратски развязных?
— Ну, я бы так не сказал. Вы.., ты, наверное, англичанка? Там у вас, что ты, что вы, без разницы. Но во французском...
— Из Австралии.
— Тоже английский. Мне кажется, "ты" есть во всех языках. В русском ещё, например. А у вас только устаревшее 'thou', более не использующееся, кроме разве что обращений к Богу. Почему, интересно?
— Хороший вопрос! Надо бы покопать психологию предков.

Они вместе рассмеялись, и на душе Алена снова зажгли свечу. Большущую, толстую свечу, что озарила всё вокруг и согрела теплом.

Элли тем временем повесила пальто в соседний шкафчик, возмущаясь по ходу дела, почему администрация не удосужилась до сих пор соорудить в здании библиотеки обычный, человеческий гардероб.

— А что вы делаете после? — Ален отважился спросить.
— Ты, просто ты. — она принужденно улыбнулась, чуть склонив голову набок.
— Может, посидим после в кафе?
— Приглашаешь препода на свидание?
— Ну, нет, конечно. Хотя, да, приглашаю. — начало было положено, и теперь Ален останавливаться не собирался.
— Не знаю, не уверена. Но подумаю.
— Так я подожду в фойе?
— Я не обещаю, совсем не обещаю. И я не знаю, сколько у меня займет времени эта статистика.
— У меня – часа на два. Я подожду.
— У меня не меньше, но говорю, ничего не обещаю.
— Хорошо.

Ален прождал тогда три часа. Торопился поскорее записать вручную основные положения и примеры. Копировать такие материалы не дозволялось правилами доступа. В итоге работа заняла не больше часа. Ну.., чуть больше. В фойе на экране демострировали ролики с новостями академии, но Ален, вышагивая из угла в угол, почти не обращал на них внимания. Мысли прокручивали взад-вперед разговор с Элли. Вспоминал её фразы и свои, поглядывал на аналоговые часы, висевшие над входом. Мраморный тёмно-серый пол с орнаментом, повторяющимся в шахматном порядке. Какие-то колючие розы, увитые плющём, мраморные светлые колонны с камерами наблюдения на белых пластиковых кронштейнах под потолком. Лепнина вокруг высоких хрустальных люстр с висюльками. Метров десять над головой, не меньше.

— Ждёте кого-то? — поинтересовался проходивший мимо сотрудник библиотеки в форменной рубашке с эмблемой на рукаве: раскрытая бумажная книга и гусиное перо.
— Да. Элли Митчел. — имя можно было и не называть, но Ален воспользовался случаем ощутить, как оно приятно вибрирует на губах.
— Напрасно ждёте. Она уже ушла. И давно.
— Как ушла? — не верилось, что худший из вариантов всё-таки случился.
— Как? Как все люди ходят. На своих двоих. Самолично оформлял ей заявку на допсы.

Допсами здесь называли дополнительные материалы, которые кому-то вдруг понадобились, и их следовало запросить из Центрального репозитория. Ален бросился в гардеробную за курткой, а затем выскочил на улицу, запахиваясь и застегиваясь на ходу. Хотя торопиться, собственно, уже было некуда. Постояв немного на заснеженных ступенях библиотеки – среди немногих отпечатков ног где-то оставались и следы от её охристых ботиков – он направился неторопливо к парку, возвращаться домой не имелось никакого желания. Всё-таки, не смотря ни на что, они встретились вновь и даже говорили друг с другом. Наверное, целых десять или даже пятнадцать минут. Он услышал её голос, увидел её удивительные глаза. Это уже было что-то. Нет, не что-то. Это был фонтан изумрудных брызг, взлетающих под самые небеса, фейерверк разноцветно пылающих искр, иллюминация посреди непроглядной ночи всех его невыносимых и невыносимо долгих вечеров.

Кафе не случилось, чего нельзя было сказать о библиотеке. С того первого дня они почти каждую субботу, а то и воскресенье, сталкивались друг с другом то в фойе, то в гардеробной, а однажды и на выходе возле самых дверей. Вот тогда случилось и кафе.

Сидя у себя на веранде и вспоминая дальнейшие события, Ален словно возвращался в тот бесконечный и бесконечно невероятный сон. День за днем сон этот становился всё глубже. Засасывал, как глубокий омут, но омут невероятно светлый и безгранично радужный. Укрывал его тёплым, нежным туманом неведения. Что там происходит сейчас в мире (и существует ли он ещё, этот мир)? Заставлял забывать о занятиях, о пианино, о самой академии. Сон, в который они медленно, но верно, погружались вместе, вдвоём, чтобы однажды проснуться у неё в комнате ранним утром, чтобы уже не расставаться никогда.

1.7. Сосед

Её родили осенью 90-го года вместе с тысячами других поколенцев. Они все, конечно же, были талантливыми людьми. Достаточно вспомнить хотя бы Ингрена Фаулера, великого математика, открывшего сплетение цифровых рядов в бесконечное отражение. Ален плохо понимал, что это такое, но каждый день лицезрел другое чудо – Элли. “Может быть, — думал он, — это и вправду замечательно, что люди доросли до таких вершин, что могут планировать рождение целых поколений”. Вот только все сопутствующие этому вещи им плохо воспринимались.

Прежде всего открытое пренебрежение ветхозаветными, как называли неофициально людей, родившихся по старинке, случайным образом. Даже представлялось с трудом, что где-то под боком влюбленные пары или сблизившиеся по каким-то иным соображениям сами решают (или не решают), когда у них должны появиться дети. И дети появляются на свет непредсказуемо в любой день недели, месяца, в любой год. В классах ветхозаветных, как правило, невозможно найти двух, родившихся в один и тот же день. Это естественно, по природе, по воле случая. И вмешательство науки в этот процесс Ален считал чем-то неподобающим. Словно человек взял и вторгся в пределы, ему не предназначенные.

Только благодаря Элли ему хватило мужества заявить, что меняет специализацию, когда прошёл уже одиннадцатый сбор в его жизни. Не сказать, что восприняли это с лёгкостью. Как инженер он показывал неплохие результаты, а шаткое положение в новой области пока не сулило ничего выдающегося. Тем не менее, это не противоречило закону, и ему дали время переквалифицироваться. Заняло это десять лет. Так что всех его одногодок на одном из последовавших сборов ожидал небольшой сюрприз. Привычный им Ален, прожжённый технарь до корней волос, сел за фортепиано в баре и сбацал нечто, чего не смог распознать даже Хопкинс, специализировавшийся на классической музыке. И не удивительно, поскольку сбацанное являлось собственным сочинением Алена.

Он допил остатки чая и ушёл за чем-нибудь покрепче.

Наступало время ложиться спать, но спать не хотелось. Он подумал, что немного крепкого ликёра или бренди доконает его, опустошит и позволит отправиться на боковую. Открыв бар, он уткнулся взглядом в бутылку с манговым ликёром, который обожала Элли. Бутылка стояла со времени её Последнего сбора. Ален купил этот ликер сразу после того, как стало известно, что поколение её успешно отправилось в мир иной. Купил как контрапункт, как вызов, брошенный в лицо самой реальности, как доказательство, что ничего не изменилось, не закончилось. Он вытянул пузатый конус из стойки, повертел в руке и вернул на место. Уже без прежнего энтузиазма вынул соседнюю бутылку с русской водкой и закрыл бар. В комнате стало совсем темно, он включил верхний точечный свет. Белые огоньки засверкали звёздочками под потолком.

По привычке зажёг экран евровидения, но, чертыхнувшись, тут же погасил. Выпил прямо из бутылки два полных глотка, не почувствовав сперва вкуса, а затем хрипло закашлявшись. Всё-таки этот напиток был не совсем для него. Водку он покупал исключительно для соседа перед великими празниками, когда тот имел обыкновение заглядывать к ним в гости.

Сосед его, Иван Булыгин, обосновался рядом где-то назад лет сорок, сорок пять и сразу вызвал нездоровый интерес, поскольку первое, что сделал, это обнёс участок высоченным, метра три забором. Глухим, без единой щёлки. Участок его располагался ещё дальше от поселка и от Паркеров отстоял метров на сто к югу вдоль озера. Ален был уверен, а затем и узнал точно, что сосед не имел никакой фермерской лицензии. Тем не менее, верхушки насаждений, торчащие над забором, румянились к концу лета спелыми плодами всех сортов, а посреди сада стояло два десятка ульев, и вся округа да и персонал горнолыжного покупал у него втихаря мёд.

Когда Элли спросила Ивана однажды, почему он не оформит лицензию, тот ответил – А с какой стати? Он на своей земле и волен делать на ней всё, что считает нужным. И что плевать он хотел на их идиотские законы. И что пусть только сунуться. Ален не удивился бы, узнав, что в подполе сосед держит станковый пулемет, или что старенький его флаер оснащен ракетным комплексом.

Когда Иван обосновался в долине, лет ему было не больше тридцати, молодой и крепкий. Ален помнил, как однажды Иван утихомирил одного курортного вояку, что взялся приставать к местной гадалке в посёлке. Да, была здесь такая. Молодая цыганка. Муж её, чернокудрый крепкий цыган, выхватил тогда финку, но вояка с лёгкостью выбил её и схватил сам. Тут и подоспел сосед с бадейкой мёда для цыганского семейства, перехватил стремительно летящий прямо в шею клинок, вывернул кисть нападавшего вояки и задрал кверху, так что тот только отплясывал перед ним плясовую, согнувшись в три погибели. Захрипел, чертыхаясь, но уже через секунду взмолился, чтоб отпустил, что Иван и сделал. Поднял финку, отдал цыгану, а вояке посоветовал в посёлке больше не появляться, иначе покалечит. И тот не появлялся.

Стычка эта произошла перед окнами пункта доставки, где дежурил в тот день Жозеф Корчински. Он-то и рассказал всю историю Паркерам, когда те пришли в следующий раз забрать покупки. Жозеф не только в красках расписал всю потасовку, но и поведал историю о самом Булыгине, неизвестно откуда выкопанную. Дескать, на всякого вояку найдется другой вояка, и что прошлое Булыгина покрыто мраком, но известно точно, что служил он в каком-то секретном подразделении при Мировом правительстве, имел высокий чин и кучу наград, и что был с грохотом выперт оттуда после драки со старшим офицером на глазах всего личного состава. Едва избежал трибунала. Говорил, что родственники его занимают не самые последние должности в правительстве, потому и отпустили на все четыре стороны.

Ален с Элли весьма удивились такой осведомленности. Но Жозеф сам был тёмной лошадкой, и поговаривали, что в долине оказался после крупной растраты в ведомстве, где служил старшим бухгалтером. Так что рыбак рыбака... Однако, как они могли поверить, что их милый, добродушный сосед держал когда-то в руках оружие и, возможно, даже убивал? Да, жил жизнью отшельника-холостяка, ни с кем не общался, огородился ото всех высоченным забором, ну и что? Сами Паркеры не раз бывали у него в гостях. Хотя первый случился только лет через десять от начала их соседства.

За забором скрывался небольшой садик и немаленький огород, вкруг дома сосед разбил цветник самых причудливых трав, много лечебных. Посреди сада с десяток ульев, и всё-всё у него было настоящим, плодоносящим и запрещённым к выращиванию без фермерской лицензии. На площадке перед широкой во весь фасад верандой стоял старой модели флаер, на котором сосед периодически улетал куда-то. Сам дом не выделялся ничем примечательным, если не считать, что построен был из настоящих брёвен, где только достал. Прихожая, кухонька, гостиная чуть попросторнее кухни, спаленка да чулан – вот и все аппартаменты.

Но рядом с домом стояла ещё постройка. Иначе как ангаром Ален её бы не назвал. Размером больше дома, она имела множество секций, в одной из которых размещалась садовая техника: многофункциональный мини-трактор, снегоуборочная машина, которой сосед расчищал проезд к своему дому и по дружбе к дому Паркеров, куча самых разнообразных инструментов. Руки у соседа росли из нужного места, и он неоднократно помогал Алену в его потугах починить или соорудить что-то самостоятельно. Если не личным участием, то советом и инструментом. Его собственный день заполнялся с утра до ночи заботами по хозяйству. А ещё тренировками, как предполагали Паркеры. В том же "ангаре" имелся зал тренажёров: от беговой дорожки до боксёрского мешка, и вид у них был совсем не запылённый.

Когда соседи, наконец-то, подружились, Иван повадился навещать Паркеров по великим праздникам. На Новый год, на Пасху, на Троицу, на дни рождения Элли и Алена, а затем и Розы. Подарком всегда оказывалось что-нибудь из его сада-огорода. Пил он исключительно русскую водку, виски называл самогоном, шампанское – лимонадом, а пива не выносил, говорил, что оно его в сон вгоняет. И под конец всегда просил Алена сыграть что-нибудь. Музыка, похоже, действовала на него магнетически. Весёлый и раскрасневшийся от водки, он вдруг затихал, уходил куда-то в себя, смотрел в пол затуманенным взором. Порою Паркеры замечали, как рука смахивает с лица набежавшую влагу. А порою Булыгин вставал, говорил хриплым голосом спасибо и уходил на середине произведения. Особенно таким образом действовала на него композиция под названием "Беззаботные деньки". Что уж он в ней слышал, и какие струны души задевали её ноты, оставалось неизвестно.

Элли как-то спросила у него о супруге, была ли. “И да, и нет”, — ответил он и откровенно перевёл разговор на другую тему. Больше они его об этом не спрашивали.

— Ну вот, Элли, — произнёс Ален, глядя на покрывшуюся испариной бутылку, — вот и мой Последний сбор настал. Ещё месяц, два или три, и мы с тобой встретимся. Не знаю даже, стоит ли верить тому, что говорят? Пока был программистом, мне Господь представлялся великим математиком, просчитавшим до мелочей весь механизм нашего существования. Мне даже виделись в объектой модели аналогии нашему с ним взаимодействию. Великий Программист, как сказал кто-то. Но теперь, после стольких лет в качестве музыканта я вижу, что ничто не предрешено. Однако, верю, что с тобою мы уж точно встретимся. Не зря же я столько сочинил для тебя?

1.8. Утро

Ален Паркер проснулся рано. Солнышко ещё только-только окрасило снежную вершину Гирдана в розовые цвета. Сварив кофе, выпил его, не торопясь, на веранде, ушёл умываться, Затем, переодевшись в спортивный костюм, отправился на пробежку. Как и во все предыдущие дни. С одной стороны, это помогало поддерживать форму, с другой, приносило истинное удовольствие и ощущение бодрости. Как говорится, на весь день.

Дом его стоял особняком, метров триста отделяло его от посёлка и горнолыжного курорта за ним. Хотя с каждым годом расстояние это неуклонно сокращалось. Если так пойдёт и дальше, в том же темпе, через какие-нибудь пять-шесть лет дом окажется окружённым новостройками.

Он и сам приложил, видимо, к этому руку, рассказывая с удовольствием на каждом интервью, какая здесь удивительно красивая природа, как чист воздух, как сверкают снежными шапками окружившие долину горы, об этом смолистом аромате вековых сосен, который, проникая в лёгкие, слегка пьянит и заставляет дышать полной грудью. Надо было рассказывать, что лето здесь короткое, что снег может выпасть в самом начале осени, стаять, превращая землю в грязную жижу, а затем снова завалить всё сугробами, чтобы уже не покидать посёлок почти до конца весны. Что в окресных лесах водятся хищные звери, и без оружия одному туда лучше не соваться. Что в разгар курортного сезона посёлок заполоняют многочисленные туристы, по ночам не затихают музыка и вопли, флаеры снуют туда-сюда. Однако, это уже не имело ни малейшего значения.

Дом его был средних размеров. Не сказать, что большой, но и не маленький. Они построили его вместе с Элли после собственного посещения этого самого курорта. Заказали проект, наняли строительную бригаду. Часть расходов оплатило Министерство труда. Вода поступала через систему очистки из озера, электричество протянули из посёлка, хотя большую его часть давали размещённые на крыше солнечные баттареи. С годами разросся сад, в котором Ален, нарушая трудовое законодательство, собственноручно соорудил беседку, разрезая и сваривая терморезаком пластиковые конструкции. Под неглубоким слоем почвы здесь пролегала гранитная плита, так что о фундаменте можно было не беспокоиться. Такие же пластиковые профили укладывал прямо на неё, вырыв траншею по периметру.

Возвращаясь с пробежки, Ален Паркер остановился у калитки и обозрел былые владения. Вид хоть и отзывался теплом с примесью горечи в его сердце, но уже подёрнулся чем-то чужим, словно потихоньку отворачивался от него, всё меньше признавая за хозяина.

Крыша холодно посверкивала пластинами солнечных батарей, окна глядели мертвенно-чёрными прогалами в пластиковом сайдинге стен цвета слоновой кости. Гравийная дорожка уже не зазывала, как прежде, пройти внутрь, а словно холодно предупреждала – только попробуй!

Ален грустно вздохнул и, отворив калитку, попробовал. Ничего экстраординарного не случилось. Утоптанный за годы гравий в поросли мелкой порыжевшей травки послушно стелился под ногами, обутыми в мягкие кроссовки. Дом встретил тишиной, лишь с кухни доносился негромкий гул бойлера – Фред готовил кипяток для утреннего чаепития. "Что там с ним будет? — подумал Ален. — Дом этот Розе был ни к чему, она не станет из-за него покидать Штаты. Стало быть, перейдёт во владение Министерству труда. Не зря же оно вложило часть средств."

Перед тем как усесться на веранде за чашкой чая он ещё раз проверил содержимое чемодана и наплечной сумки. Вернуться возможности уже не будет. Доставал и укладывал обратно одежду, туалетные принадлежности, датабанки с записями их с Элли фото и видео, личными документами. Фотографию в тёмно-серой рамке, на которой он, Элли и Роза, тогда ещё совсем малышка, стоят в саду, окружённые декоративными яблонями, а за их спинами спряталась незаконная войлочная вишня, тогда только-только впервые опушившаяся белоснежными лепестками.

После обеда за ним прилетит флаер. Времени оставалось уйма, и он поднялся в мансарду, вышел на балкон, что одновременно служил крышей западной веранды. Солнце уже поднялось над горами, утренний туман развеяло, стена сосен на том берегу пылала зеленью хвои и киноварью коры стволов. На едва шевелящейся под ветерком поверхности озера лежала длинная тень от его с Элли жилища. Из воды вдалеке выбрался сосед Иван, схватил полотенце и принялся энергично растираться. Утренние водные процедуры продолжались у него круглый год. Зимой, когда озеро покрывалось коркой льда, он прорубал в нём оконце, потом чистил его каждый день и плескался, как морж.

Паркеры отваживались на такое лишь к середине лета, когда вода прогревалась до более-менее приемлемой температуры. Элли вообще была мерзлявой, куталась зимою в пуховик, толстенные варешки и заматывалась шарфом по самый нос. Так что больше стояла на солнышке у кромки и смотрела, как Ален рассекает воды широкими взмахами рук. Непременно обижалась и даже злилась, вздумай он обрызгать её в попытке таким образом затащить в воду.

— Ну же! Вода, как парное молоко. Ты только окунись раз, и станет тепло.
— Ага, тепло, под носом потекло, — отвечала она, поёживаясь от одной только мысли окунуться.

Сосед, заметив его на балконе, помахал рукой и, дождавшись ответного жеста, отправился домой. Он и не догадывался, что видит Алена последний раз. Он не хотел никаких прощаний и скорбных охов и ахов, — довольно неизбежного разговора с Розой. Ален вернулся в мансарду и вышел на второй, маленький балкончик, что смотрел в сад, на восток. Солнце ослепило. Какое-то время он разглядывал их с Элли участок, беседку, потом, понемногу привыкая, поднял взгляд выше. Невдалеке лежал посёлок – полсотни коттеджей с голубыми, как на подбор, крышами в солнечных баттареях. Чуть подальше и выше в гору размещались корпуса и домики горнолыжного курорта. От них вдоль склона тянулись вверх нити подвесной канатной дороги с её оранжевыми вагончиками, заканчиваясь широкой площадкой где-то на полпути к вершине.

Ален подумал, почему бы им не провести Последний сбор здесь? Ушёл бы среди родных гор, в привычном месте рядом с домом. Но, может, оно и к лучшему. Чем чужее мир за окнами, тем легче уходить. Он усмехнулся про себя. "Чужее", слово звучало неправильно. “Непривычнее, отчуждённее, враждебнее, — начал перебирать он, потом одёрнул себя, — что за ерундой я занялся?” Потом повторил несколько раз, — “Что за ерундой, что за ерундой…”

Нет, уходить нужно в месте незнакомом. У них с Элли никогда не было домашних животных. Точнее, был однажды кот, но после того, как он в муках умер от почечной недостаточности, они решили больше никого не заводить. Однако, Ален слышал, что кошки перед смертью, почуяв её приближение, стараются уйти подальше, как в древнем Китае, старики и старухи уходили помирать в леса, в горы. Что-то в этом, определённо, есть.

Мир вокруг предстает чужим, ничто не напоминает о событиях пролетевшей жизни. Холодно и неуютно вокруг, так что старуха с косой уже не так страшна, и даже желанна. Говорят же "отмучился"? Потому что мир по ту сторону мира окрашен надеждами на избавление от всех страданий земного бытия. Хоть мы ничего о нем не знаем, но теперь есть полная определённость в том, что он есть... Да и как можно вообразить вселенную, что бездумно являет в мир разумные существа, чтобы столь же хладнокровно их уничтожить? И как можно представить себе, что все те люди, великие композиторы, поэты, художники, мама с папой, ушли навсегда и более нигде не существуют? Если мир таков, то и чёрт бы с ним! Но нет, такого не может быть, потому что не может быть.

Помнится, один русский философ писал о космосе, что он не какая-то ледяная пустота, вакуум, что и он наполнен жизнью, радостью существования. "Ну, про радость это я уже от себя приплёл", — подумал Ален. Посёлок и курорт потихоньку просыпались, вагончики на канатной дороге поползли туда и обратно, в них сидели люди с лыжами, сноубордами наперевес, хоть отсюда их было не разглядеть. Где-то заурчал автомобиль или трактор, тихо на самой границе восприятия. Слух Алена не подводил никогда. Кто знает, как там будет дальше?

Поколенцы отличались завидным здоровьем в течение всей жизни. Вот сосед, которому на днях исполнилось девяносто, уже весь седой и в морщинах. Алену и сейчас в его сто шестьдесят два никто не дал бы больше сорока. Отец, обычный ветхозаветный, умер в сто девять. Мама прожила ещё пятнадцать лет и ушла в том же возрасте, была младше папы. Их не коснулись самые страшные старческие заболевания, но немощи и всех внешних проявлений избежать не получилось. Поколенцы же познают это всё в последние дни. Усыхают и гаснут прямо на глазах. Такие слухи. Их увозят на Последний сбор, и больше никто их не видит. Так что с уверенностью сказать нельзя, так это или не так. Но, по всей видимости, так.

Ален только не понимал, зачем нужно собирать их на этот самый сбор? Почему бы не дать уйти у родных пенатов, среди родных и близких людей, в кругу семьи? Пусть для него это и не имело значения, кроме Розы никого не осталось в этом мире, кого он мог бы причислить к родным, но другие? Не все же такие отщепенцы, как он?

А "Вестник поколения" разъяснял доходчиво. Призванные в один день поколенцы должны так же и покинуть его, одним днём. Сбор в единой точке сотни или двух сотен имело кумулятивный эффект, эффект резонанса. И нужно это было для того, чтобы стало потом возможным призвать их по новой. Одним прекрасным или нет днём. Ален был в курсе, и завидовал в этом вопросе ветхозаветным, которые, как и в былые времена, и жизнью жили обычной, и умирали по старинке, среди своих, в родных ли постелях или на больничных койках.

Ален не рассматривал вариант уйти, свалившись с обрыва или словив пулю в стычке. Это, правда, имело отношение лишь к террористам. Последняя война, слава Богу, пронеслась по миру лет двести назад, чтобы уже никогда не возвратиться. Но такое возможно и для поколенцев, они не бессмертные и так же могут погибнуть. От случайной смерти никто не застрахован. Случайна она или на самом деле закономерна, без разницы.

1.9. Хопкинс.

На этот раз флаер не опоздал, поскольку был его персональным, выделенным Министерством Труда, и в нём прибыл сопровождающий – высокий, мускулистый мужчина в белоснежной рубашке с галстуком и в чёрных отутюженных брюках. "Таким бы мешки таскать или вышибалой в баре..." — подумал Паркер. Гравийная дорожка тяжко захрустела под до блеска начищенными, чёрными, остроносыми ботинками. Он помахал от самой калитки, осклабясь квадратной челюстью, а, подойдя, протянул свою широченную ладонь:

— Ален Паркер, не так ли? Рад встрече.
— Да, проходите. — Ален протянул для пожатия руку с некоторой опаской: пальцы бы не сломал. Сухая, теплая ладонь нежно обволокла его собственную, и от этой неожиданной нежности стало только неприятнее, тревожный холодок пробежал по спине.
— Симон Штайн, — представился гость и проследовал в дом, продолжая на ходу. — Уже собрались? Готовы к вылету?
— Да, — Ален поплёлся следом. Под ногой вдруг пронзительно свистнул пластиковый коврик при входе, чего не случалось ещё никогда. Почему-то от этого звука ему стало ужасно неловко, Паркер даже покраснел слегка. Словно не сотрудник Министерства вышагивал впереди, а риэлтор, оценивающий недвижимость, или сыщик, готовый вот-вот радостно воскликнуть "Ага!" и выпихнуть носком ботинка скомканные женские трусики из-под кресла. Не хватало только понятых для усиления эффекта. Паркер впервые почувствовал, насколько интимным оказалось всё убранство дома: комнаты, стены, кресло, в котором Элли любила читать, стопка нотных листов на фортепиано (Ален предпочитал бумажные копии), чашка недопитого чая на журнальном столике и початая бутылка водки, – забыл убрать вчера. Непрошенный свидетель вторгался в святую святых его с Элли жизни, пачкал своим наглым взглядом предметы, точно дёгтем. Паркер уловил в воздухе взявшийся откуда-то сладковатый запах тлена и гнилых фруктов.

— Что ж, раз вы готовы, осталось исполнить формальности. Передаёте дом дочери?
— Нет, не нужен.
— Хорошо. В любом случае, опись имущества будет ей предоставлена. — Других родственников нет, насколько мне известно?
— Нет, — Ален отвечал, как на допросе, желая чтобы поскорее все формальности закончились, и они, наконец-то, покинули дом.

Он подписал "бумаги", поспешно накинул на плечо сумку и взялся было за ручку чемодана, но Симон Штайн его опередил:

— Я помогу, пойдёмте. Ничего не забыли, кстати? Возвращаться было бы нежелательно.

Паркер оглядел комнату. Из кухни появился Фред, и Ален, как завершающий аккорд в композиции, отдал ему мысленную команду стереть всю историю команд и действий.

— А, у вас робот. Как раз хотел спросить о нём. Дайте команду смены владельца на меня. Это, конечно, не критично, есть инженерные коды, но так будет правильнее.

Ален ещё раз взглянул на Фреда, тот в ответ моргнул огоньками и отошёл к стене. Возле дверного косяка застыл, как часовой.

— Ну вот и славно. Можем отправляться?
— Да. — Паркер вышел первым, вдыхая напоследок запахи их с Элли земного прибежища. Полной грудью, чтобы запомнить, чтобы не забыть.

— Располагайтесь, — пригласил Симон, когда дверца отъехала в сторону. Это был небольшой пятиместный флаер: два кресла у лицевого приборного щитка, затем ещё три, плюс отсек для багажа. Симон с лёгкостью водрузил чемодан Алена за кресла и закрепил его широкой лентой у кормовой переборки. Хотел отправить туда и сумку, но Паркер не дал, оставив лежать на сиденье рядом. Он занял одно из кресел второго ряда, Симон – место пилота. Флаер имел расширенную систему ручного управления, позволяющую контролировать буквально всё, так что передние кресла и впрямь могли без сомнений именоваться пилотскими. Их подлокотники снабжались джойстиком и и комплектом сенсоров, а по бокам снизу имелись педали, готовые по команде выдвинуться вперед под ноги, дабы дать возможность управлять тягой двигателей и геометрией крыла, как на гоночных аппаратах.

Флаер завис на высоте ста метров, Симон Штайн отдавал мысленные команды пилоту. Ален тем временем пересел с центрального на боковое кресло и сквозь широкое окно разглядывал, как на живой геодезической карте, уже не его участок, сад и постройки за высоким, глухим забором соседа и самого Ивана Булыгина, что стоял посреди двора, задрав голову в небеса в их направлении. Они плавно развернулись, ложась на курс. За окном мелькнуло озеро в холодной свинцовой ряби, вековые корабельные сосны. Посёлок остался где-то под ними недосягаемый взору, лишь в противоположном окне слева виднелась канатка и ползущие по ней оранжевые вагончики. Флаер отправился на юг мимо западного склона Гирдана, набрал высоту, войдя в коридор для маломерных судов, затем преодолел коридор транспортников, продолжая забираться всё выше и выше. Теперь они летели на высотах, отведенных под маршруты дальнего следования.

В голове звякнуло. Как все звуковые сигналы браслета в начале прошелестело тихое предупреждение, потом "звяк-звяк" – уже громче. Пришло сообщение от Хопкинса. Ален в таких случаях предпочитал пользоваться экраном, поскольку чтение на крошечном дисплее браслета или в голове его всегда раздражало. Он переместил сумку с соседнего кресла на колени и достал планшет. Тот загорелся, подключясь на ходу. Симон с любопытством глянул через плечо, но тут же отвернулся.

"Я никуда не лечу", — возникло сообщение. — "Куда не летишь?" — набрал Ален в ответ. — "Никуда. На хренов сбор этот." — "Ничего не понял..." — "Мы с тобой говорили об этом. Не хочу, чтобы меня усыпили, как кролика!" — "Ну ты даешь! Да это же всё слухи, что распускают ветхозаветные! Никто никого усыплять не станет. Мы же не звери какие-нибудь, и они не звери." — "Им плевать, лишь бы получать новых поколенцев для всеобщего процветания и прогресса!" — "Ты же знаешь, что поколенец так или иначе всё-равно уйдёт вместе с поколением, даже укройся он в глубокой пещере." — "Знаю. Я лишь хочу хоть что-то сделать по своему в этой грёбаной жизни", — это была последняя строчка, больше он не отвечал. Ален попытался позвонить, но браслет ответил, что абонент недоступен.

— Какие-то проблемы? — поинтересовался Симон, не оборачиваясь.
— Нет, никаких. Просто сообщение от знакомого.
— Напутственные речи?
— Вроде того.

С Хопкинсом он познакомился ещё в детстве. До двенадцати лет, как все, обучался дома, затем пошёл в интернат. Там и познакомились. Он всегда был интровертом, как и Хопкинс. Возможно, именно поэтому их и притянуло друг к другу. И в чём-то они друг друга дополняли. Хопкинса, гуманитария до кончиков бровей, в жизни интересовала лишь музыка да литература, особенно прошлых веков. Паркер же склонялся больше к точным наукам, хотя и духовной сферы не чурался. Вероятно, благодаря родителям – преподавателям средней школы для ветхозаветных. Мама вела биологию, а папа историю. Тот иногда поигрывал на банджо, что по большей части оставалось висеть на стене, а порою сочинял стихи, на всякие школьные праздники. Пел весёлые, разбитные древние то ли шотландские, то ли кельтские песенки, что, может быть, одно и то же. И дома постоянно велись разговоры, как правило о методике преподавания, учениках и о том, как добиваться от них внимательности и усердия. Иногда они обсуждали между собой книги, фильмы, реже – музыку.

Хопкинса, звали его Гарри, Гарри Хопкинс, очень заинтересовал тогда вопрос сочинения музыки искусственным интеллектом, о котором ему поведал Ален. Он кинулся изучать все доступные в сети статьи на эту тему и композиции, сотворённые не человеком. Наверное, уже через месяц или два Гарри выдал свой вердикт:

— Они способны сочинять лишь академическую музыку. — сказал он Паркеру вечером, когда они сидели в беседке парка и подкреплялись купленными в ближайшем фаст-фуде бургерами.
— Кто? — переспросил Ален.
— Да эти твои AI. Академическая классика и ничего более. Ну, пардон, всякие эстрадные умца-умца тоже, конечно. Без проблем. Но вот что на счёт фольклора? Ничего. Полная тишина. Абсолютный ноль. И вообще. Пока дело касается законов музыкальной композиции, даже экспрессии, импровизации, тут они на высоте, но всё связанное с интуицией, вдохновением свыше, гениальной одержимостью – полный ноль и бессилие.
— Ну, они же типа роботы, какая у них может быть интуиция? Хотя, если развитие пойдет так и дальше, с той же скоростью... Кто знает, может и интуиция появится?
— Никогда. Для этого нужно обладать душой, а они лишь скопище железок, кристаллов или что там ещё у них есть? Железок, обученных людьми следовать законам. Причем лишь известным человечеству на данный момент.
— Ну, тут ты неправ, — возразил Ален. — Им никто не зашивает в голову готовые алгоритмы, их обучают, и результаты обучения могут быть совершенно непредсказуемы. Им скармливают кучу данных, развивают ассоциативные связи. Словом, это всё не такое простое дело, как тебе кажется.
— Не важно. Всё-равно они бездушные железки. А вдохнуть душу способен лишь Творец и никто другой. И человечеству это не под силу, хоть, как говорят, человек и создан по образу и подобию.
— Кто знает? Человечество уже вторгается и в Его пределы. И мы с тобой тому прямое доказательство. Призыв поколений.
— Помяни мое слово, они ещё не раз пожалеют об этом.
— Может быть. На всё, как сказано, воля Божья. А если додумались до такого, то и в этом воля Его. А пути Господни, как ты слышал, неисповедимы.
— Ну, я слышал ещё, что пока человек на Земле, ему дана свобода воли. Делай, что хочешь, но потом буть бобр за всё отвечать.
— Опять же. Неизвестно, что хорошо, а что плохо. Вон восточные религии утверждают, что не существует ни добра, ни зла.
— Вот поэтому мне христианство как-то ближе. И хрен с ними, что они там между собой договорились и типа объединились. На самом деле нифига подобного. В Храмах по-прежнему одни носят одежды, что всегда были присущи нашим священникам, а другие оранжевые буддийские балахоны. Да, ещё эти мусульмане. Подумать только, в Храмах Христос – символ христианства, Будда – буддизма, Шива, или кто там у них, – индуизма, Заратустра даже есть, а у этих – пустая ниша в иконостасе. Им, видите ли, запрещено изображать человеков. Короче, одна видимость. Ничего они не объединились, и никогда не объединятся.
— Ну, я так глубоко не погружался во все эти теологические сферы. — Ален поднялся со скамейки, и Гарри вслед за ним, тоже, похоже, уставший от бессмысленного спора. Они направились к жилому корпусу, чтобы заняться подготовкой к завтрашним урокам.

Ален потом не раз вспоминал тот разговор. Быть может, именно из-за неспособности AI к интуитивному творчеству (да и можно ли здесь говорить о творчестве?) он и увлёкся впоследствии фольклором и примитивизмом, находя удовольствие в незамысловатых музыкальных линиях, простых человеческих чувствах, настроениях и вдохновении откуда-то свыше, наверное.

Коснулось это тогда и Хопкинса. Он собрал гигантскую коллекцию фольклорной музыки и очень гордился ею. Ален иной раз пользовался Гарри, как ходячим справочником, сам будучи погружён в ту же тему. Хотя первые годы его больше занимало программирование и обучение тех самых искусственных интеллектов. Можно сказать, он пошёл по стопам родителей. Вот только учениками его были железки, как выражался Гарри.

Часть 2. Пансионат

2.1. Последний приют

Под утро Алену приснился сон. Осень, и они с Элли идут то ли по аллее набережной, то ли по парку. Наверное, по парку. Чем-то он напомнил Вилли-гарден Сета, городка, где прошло его детство. Чёрные сырые тротуары, чёрные под чугун кольца низеньких заборчиков по сторонам, за ними порыжевшие газоны и клёны, воздевшие свои ветвистые руки в пятипалых ладошках к небесам. Ладошек уже больше наблюдалось лежащих на земле поверх низкорослой, жухлой травы. Тут налетает ветер, срывает оставшиеся жилистые ладошки, и швыряет им под ноги. Листья летят над асфальтом подобно конфетти на празднике, осеннем празднике увядания, кружат в бесчисленных микро-торнадо возле самых ног. Элли отпускает руку Алена и начинает упоённо кружить с ними за компанию. Ладошки тянутся к её коленкам, отрываясь на мгновения, чтобы в недальнем полете по кругу вновь пасть обессиленными на дорожку. На Элли тёмное, почти чёрное осеннее пальто в мелкую крапинку светло-серой морошки. Оно плотно облегает фигуру, и фуэте эффекта не даёт, полы по-прежнему жмутся к коленкам в тёмно-серых теплых колготках, а охристые ботики выписывают тем временем по асфальту круги в ритме вальса, танца весёлого и жизнеутверждающего: прольются слёзки осени, завалят всю округу глубокие снега зимы, но после, после грянет ручьями и капелью весна. Непременно грянет.

Сон прервался истошным кашлем соседа за стеной. Ален приоткрыл глаза: белая палата, за окном всё ещё темнее ночь, пять часов утра, если верить браслету. Паркер смеживает веки, стараясь погрузиться обратно в сон, но тот и не думает возвращаться. Какое-то время Ален вспоминает Элли, дорожки в кленовых листьях, низко нависшие свинцовые тучи. Самое начало сентября, а вокруг пансионата уже лежат сугробы. Они встретили его тут ещё в день прилёта, и потом снег маячил за окнами не один раз, укутывая всё вокруг толстым слоем. Ложился на отливы окон, забивался в щели, укрывал наружние террасы, звукоизолируя и без того гробовую тишину внутри.

Этот сбор отличался от всех предыдущих кардинально. Лёжа на своей больничной койке, иначе не скажешь, Ален вспоминал. Просторные многокомнатные номера отелей, врывающееся в окна свежее, солёное дыхание моря или океана, полосы яркого, жаркого солнца на бархатной поверхности ковров, звонкие, возбужденные крики снизу, из открытых бассейнов и теннисных кортов обширной территории курортов и санаториев. Вежливая обслуга, молодые, хорошенькие девушки в униформе, напоминающие школьниц на последнем звонке, не хватает лишь букетов в руках. Тихие, сонные корридоры в ковровых дорожках – поколенцы разбежались по экскурсиям, лекциям, увеселительным прогулкам, по лесам по горам, на пылающие пляжи к морю-океану, в тихие тенистые беседки парка, если хочется посидеть одному, или есть с кем поговорить по душам.

Дверь отворилась, и в "номер" вошла медсестра в своём белоснежном одеянии. Помнится, в первые дни они ещё стучали. В руке матовый пластиковый стаканчик с водой, в другой, как обычно, капсулы витаминов, по их уверению. Ален неохотно свесил ноги с постели, сунул в ледяные тапочки, поёжился.

Их свезли в высокогорный пансионат. Сотню, может две, поколенцев. На Последний сбор. Последний в их жизни. Вокруг белели снега, и серый бетонный купол неба зависал над самой крышей, горы вдалеке пронзали его насквозь своими грозными, заострёнными пиками, одетыми также в белое. Белые стены, белые потолки. Эта вездесущая белизна резала глаз, врывалась в мозг, разъедая его жгучей, колющей изморосью, воспаляя волокна, синапсы, сжимая, как удавкой, извилины в набухших, взбудораженных венах под звенящими черепными коробками.

Флаер опустился во внутренний двор. Открытый с запада, он ограничивался П-образной стеной в пять этажей. Сотни окон холодно взирали свысока своими чёрными глазищами на Алена, выбравшегося наружу вслед за сопровождающим. После обзора с высоты птичьего полета на увеселительные прогулки можно было не рассчитывать. Видневшаяся с западной стороны группа голых стволов и запорошенных снегом беседок подавала слабые признаки наличия парка, но ни тропинок, ни следов не наблюдалось. Лишь узкая полоска вокруг да посадочная площадка во дворе оголяли кое-как бетонированную поверхность в росчерках гусениц робота-дворника, старого престарого, как и все живые дворники былых веков.

Его буквально передали с рук на руки сотруднику пансионата. Тот повёл лестницами и коридорами к последнему приюту, т.н., номеру. Лифт не работал, с чемоданом и дорожной сумкой сотрудник помочь не удосужился. Ален волок их за собой до самых дверей его новых аппартаментов. Верхнюю одежду и ботинки пришлось оставить в гардеробе внизу, переобувшись в домашние тапочки, выданные весьма объёмистой тётушкой-гардеробщицей. Та, в широченном белом халате, восседала на высоком кресле за стойкой, как за кафедрой. Пристальный, оценивающий взгляд, за спиною не ряды вешалок, – штабеля пластиковых контейнеров с номерами. Номерка ему, правда, не выдали. Вероятно номер на дверях его аппартаментов и был тем самым "номерком".

А аппартаменты представляли собой большую, однако, единственную комнату. При входе обнаружилось что-то вроде тамбура, но уже без второй двери, пустой проём открывал вид на односпальную койку у окна, прикроватную тумбочку. Квадратный пластиковый стол в окружении пары таких же пластиковых кресел и небольшой, скромный экран на противоположной стене. В стене напротив, где стояла кровать, – три дверцы широкого встроенного шкафа-купе. Жалюзи на огромном, под потолок окне, за ним наружняя терраса с высоким бардюром, за которым горы, горы, горы. Горы и бесконечные, вечные снега. Комната сверкала белизной на всех, за исключением темно-серого экрана, поверхностях. Ни ванной комнаты, ни туалета, в воздухе – запах хлорки и чего-то пережжёного, как после облучения ультрафиолетовой лампой.

"Добро пожаловать в больничные хоромы", — кисло усмехнулся Ален, оставшись наедине.

Буквально через минуту в дверь громко постучали, и явилась медсестра с планшетом в руках и медицинским анализатором на шее. Пульс, давление, содержание кислорода и сахара в крови и прочие физиологические показатели его тела были тщательно занесены в личную карточку... "больного", – хотелось добавить. Уходя, медсестра, до этого не признесшая ни слова, бросила у самого выхода:

— Гигиеническая по коридору справа, распорядок дня на экране (тут он загорелся, засверкав белыми буквами на чёрном фоне), столовая на первом этаже, вам покажут. Если вдруг какие-то проблемы, звоните, — и она махнула планшетом в сторону розовой кнопки в изголовье кровати.

"По коридору справа", — повторил про себя Ален. — "Уточнила бы ещё в каком направлении, или справа от двери?.. тогда с какой стороны?" Он присел на кровать, глядя в окно, потом поднялся и принялся машинально распаковывать вещи.

Кнопочка в изголовье. Не хватало только капельницы по соседству и монитора с бегущей линией пульса до завершения картины. Ален вздохнул, пробежался по строчкам на экране. (Стало быть, экран здесь может включить любой?) Завтрак в восемь, в час – обед, в четыре – полдник, в семь – ужин. Между завтраком и обедом – лекции, свободное время после обеда, после ужина – общий сбор на полтора часа, затем вновь свободное время. Что за лекции, что за общий сбор не уточнялось. Ален услышал громкое шарканье за стеной и поднял глаза, следуя источнику звука. Стена, отделяющая его от соседнего помещения, не переходила в потолок, заканчивалась до, образуя широкую щель. В дальнейшем он узнал, что таковой особенностью обладал каждый "номер".

Похоже, что весь этаж представлял собой огромный зал, перегороженный вдоль и поперёк высокими пластиковыми переборками, которые в зависимости от обстоятельств позволяли смонтировать любую планировку. Звукоизоляция в палатах не просто оставляла желать лучшего, её вообще не наблюдалось никакой. Каждый чих "пациентов" стремительно и легко разносился под потолком до ушей даже самого дальнего из обитателей.

А вот гигиеническая не вызывала ни малейших нареканий. Просторное помещение огораживалось стенами реальными, такими же белоснежными, но крепкими и оклеенными керамической плиткой под самый потолок. Два десятка кабинок в два ряда с унитазом, зеркалом, умывальником, угловым душем и сушилкой в каждой. Кабинки, врочем, до потолка тоже не доставали. В воздухе витал дух ванильного ароматизатора, очень бодрил, – окна стояли в режиме вентилляции, и сквозь приоткрытые фрамуги задувал холодный горный ветер с мелкими искорками снежинок.

"Хорошо хоть не стеклянные боксы", — подумал Ален при первом посещении.

Создавалось полное впечатление, что устроители сбора решили превратить их последние дни в непрерывный кошмар, быть может, тем самым желая облегчить им час ухода, час осовобождения от невыносимого бремени земного существования.

По расписанию Паркера ожидал ужин и первый вечерний общий сбор. “На ужин, господа! Выходим на ужин!” — по коридору прошёл дежурный по этажу, созывая всех в поход до первого этажа, где, как и сказала медсестра, размещалась пансионатская столовая. Стены столовой представляли собой сплошной экран, разделённый лишь кадрированием роликов. Роликов о великом и славном прошлом их поколения, о гениальных открытиях и невероятных достижениях. От отсветов кадров в глазах рябило даже от столовых приборов и пищи.

Продолжилась новая жизнь Паркера на общем сборе. Хорошо, что экран на этот раз был лишь один, в конце длинного актового зала. Ряды пластиковых жёстких кресел и широкий центральный проход, по которому взад-вперёд расхаживал мужчина в белоснежной рубашке и отутюженных широких брюках цвета спёкшейся магмы. Где-то он уже видел такие.

Разговор мужчина вёл неторопливо и торжественно, припечатывал каждым шагом неукоснительную верность и значимость каждого слова. Освежил в их памяти заслуги поколения, не называя конкретных фамилий. Врочем, оно и не требовалось. Всех вундеркиндов, ломовых лошадок в упряжке всеобщего человеческого прогресса и процветания хорошо знали в лицо. Правда, оглядывая аудитория, Ален никого из них не наблюдал. Лишь знакомые по предыдущим сборам лица. Рядом плечом к плечу восседал в кресле Паралокс, дитя солнечной Греции, инженер какой-то термоядерной станции, кажется. В ряду перед ним сидели неразлучные друзья: Питер, Георг и Джекки, завсегдатаи любых ночных посиделок в барах и ресторанах всех курортов и санаториев, где им пришлось побывать за годы. Чуть подальше – Николай Березняк, сосед и источник истошного кашля по утрам.

И только в тот момент Ален осознал, что вся собравшаяся в пансионате аудитория исключительно мужская, чего не бывало ещё ни на одном предыдущем сборе.

2.2. Эдуард Мейсон

Под ними на первом этаже пансионата располагалась не только столовая но и сауна: душевые, парилки и бассейн. Раз в неделю им устраивали банный день. Делили на группы по десять-пятнадцать человек и запускали по очереди. Расписание появлялось на экране. Каждой группе на всё про всё отводилось два часа. Алену это напомнило сборы по Гражданской обороне. На них отправляли перед последним курсом интерната, обучали, что делать в случае столкновения с террористами, в случае, если оказались в их заложниках. В основном, правила рекомендовали не делать ничего. Вести себя тихо, не смотреть в глаза, говорить вежливо, не пытаться ни в коем случае шутить. Словом, не провоцировать.

Были на сборах и другие занятия. В первую очередь физподготовка. Паркер потом не раз с ужасом вспоминал, как он умирал на маршбросках, прибегал последним с опалёнными до самой глотки лёгкими и бешенно колотящимся сердцем. После одного из таких бросков он схватил воспаление лёгких и был отправлен домой на лечение. На этих сборах, длившихся почти месяц, их точно также "по ротно" водили в баню раз в неделю. По четвергам. Здесь для этого отводилась суббота.

Бассейн в сауне оказался в нерабочем состоянии. Сказали, что чинят насос. Ален не верил. Как-то подозрительно одномоментно, как раз к прибытию их поколения, у них вдруг всё поломалось. Лифт не работает, бассейн не функционирует, в столовой выдают пластиковую одноразовую посуду, бельё меняют раз в две недели, – в прачечной, дескать, вышел из строя один из агрегатов, и она не справляется с объёмом.

Широкая жёлтая лента с надписью "Keep out" соединяла металлические стойки по периметру и поручни лестниц, свисающие почти до самого дна. Дно местами белело пятнами недавно высохших луж. Ален, осторожно, чтобы не порвать ограждение, подался вперёд и заглянул вниз. Прямо под ним в метре от кафельной стенки стоял некто. Увидев Алена, хитро улыбнулся:

— Ну что? Поплескаемся?

И, оттолкнувшись от стенки, "поплыл" кролем по дну: ногами шагал, а руками загребал несуществующую поверхность, обернулся на середине, подскочил, будто выныривая, фыркнул, отплёвываясь от якобы угодившей в рот воды:

— Э-эх, хороша водичка!

Ален было повернулся, чтобы отправиться в душевую, мало ли чудаков на свете.., но незнакомец тут представился:

— Эдуард Мейсон к вашим услугам.
— Ален. Ален Паркер, — ответил он.
— Что ж, рад знакомству. Что-то я вас раньше не встречал.
— Могу лишь сказать то же самое.
— Ну, вероятно, попадали на разные сборы. Вы откуда родом? То есть, где проживали?
— Проживал? Долина Куши, посёлок Куши.
— Ого! Знаменитый Кушанский горнолыжный курорт! Всю жизнь мечтал побывать там. Это же Альпы!
— Да, Альпы.
— Может, потому и не встречались. Я из Ванкувера. Британская Колумбия.
— Да, я знаю. Бывал как-то в ваших краях.
— На гастролях?
— Гастролях?
— Вы же Ален Паркер! Великий примитивист, гордость поколения! — он хитро улыбнулся.
— Вы преувеличиваете. Вовсе никакая не гордость. — Ален сконфузился от столь неожиданного комплимента.
— Да, бросьте! — незнакомец полез по хромированной лестнице наверх. Его жутко волосатые ноги почти до колен прикрывали темно-синие плавки-боксеры. Собственно, это уже не боксеры, вероятно, — подумал Ален. Эдуард Мейсон выбрался на бортик и протянул руку. Паркер, под впечатлением от предыдущего “купания”, ожидал пожать мокрую ладонь и удивился её исключительной сухости. Незнакомец имел по настоящему голубые глаза, всё лицо да и тело в веснушках и, соответственно, огненно рыжие, коротко подстриженные волосы, ёжиком. Ростом Мейсон едва доходил Паркеру до плеча, но Паркер обладал ростом почти баскетбольным, метр девяносто шесть.

— Кажется, мы с вами соседи. Мои аппартаменты напротив, — глядя снизу вверх, продолжил Мейсон.
— Скажете тоже. Аппартаменты.
— Согласен. Скорее, палаты. А всё здешнее заведение – больничка для смертельно больных стариков.
— Тяжело признавать это, но вынужден с вами согласиться. — Алена не покидала мысль поскорее отвязаться от незнакомца.

Тут в купальню ввалились Питер, Георг и Джекки, неразлучная троица.

— Так, посмотрим, что тут у нас.
— Какого хрена?! А где водичка?
— Паркер, признавайся, вы тут всю воду выпили?

Ален лишь неприязненно пожал плечами. Ответил Мейсон:

— Тут, мужики, всё просто, как в анекдоте про дурдом. Научитесь сперва нырять. А вот как научитесь, обещают и воду налить.

Джекки с Питером дружно заржали в ответ, а Георг огрызнулся:

— Ты, я вижу, уже научился. Ну-ка, покажи нам мастер-класс!
— Нет, я пока лишь на вторых ролях. Помогаю другим входить под нужным углом. — и Мейсон с шагнул навстречу.

Хоть он и доходил Алену лишь до плеча, но по сравнению с Георгом оказался вполне высок и к тому же весьма крепкого телосложения. Его волосатая, мускулистая фигура представляла собой нечто среднее между человеком и орангутангом, и не известно, чего в ней было больше, человека или обезьяны. Георг отступил:

— Ну что ж, не будем мешать. Пошли, мужики. Пусть поныряют как следует, глядишь и нам воду нальют.

На лице Питера застыла улыбка в то время, как кулаки сжались до белых пятен на костяшках. Из всей троицы он выделялся наиболее взрывным характером, и к тому же фигурой атлета. Но Джекки снова заржал и заторопил:

— Да, да, идёмте. Пошли, Питер, пошли. Не будем мешать, пусть потренируются.

Питер неохотно последовал за остальными, а Мейсон продолжил, как только троица скрылась за дверью:

— Старые знакомые?
— Да. Они, вообще-то, неплохие парни, но Георга порой заносит, а улаживать потом приходится Питеру, иногда кулаками.
— Ясно. Что ж, может, и мы двинемся? Посмотрим, что тут у них за сауна с парилкой.

И они отправились следом, хоть сейчас Ален меньше всего хотел пересечься с этой троицей вновь. Однако, в единственной душевой, одной сауне да одном хамаме затеряться оказалось сложно. В парилке Мейсон сразу забрался на самую верхотуру и уселся там по-турецки рядом с Джорджем Копером и Пьером Жореном. Паркер предпочел место внизу, хотя при его росте разница в итоге не казалась сильно заметной.

— А куда подевался Хопкинс? Ален, ты не в курсе? — спросил Джордж из-под потолка, пот с него так и лил ручьями.
— Откуда мне знать? — Паркеру вспомнилась их последняя переписка, но говорить о ней не хотелось.
— Ну, вы же с ним, вроде как, приятели..?
— Виделись в прошлом месяце, был жив и здоров.
— Неужели на другом сборе? Странно, всегда попадали на один и тот же...
— Выходит, что на другом, — соврал Ален. — Не дома же остался.

Джордж с Пьером хором рассмеялись, оценив шутку.

— А что? — подхватил Пьер. — Он всегда был домоседом, насколько я знаю. Запросто мог решить: да ну их всех, помру-ка я дома.
— Ерунда. — подал голос Мейсон. — Кто ему позволит?
— А что? За уши потащат?
— Потащат. За химок. Можно пропустить все сборы, только не Последний. — Мейсон отвечал медленно с закрытыми глазами, весь в поту и наслаждении.

Зависла тишина, но через минуту в парилку явилась злополучная троица. Впереди, как обычно, Георг, за ним Питер и Джекки. Георга понесло с ходу:

— Паркер, а где Хопкинс?
— Вот только что говорили о нём, — ответил за Алена Джордж, и Георг недовольно зыркнул.
— Наверное, попал на какой-то другой сбор. — продолжил за Джорджем Пьер.

Георг полез наверх "а ну-ка, подвиньтесь". Места – хоть отбавляй, никакой нужды двигаться, Мейсон даже не открыл глаз.

— Так что же Хопкинс, Паркер? — продолжил, усевшись, Георг.
— Без понятия, — ответил Ален, подумывая "а не пойти ли в душевую?"
— Ты сюда болтать или париться пришёл? — по-прежнему не открывая глаз, спросил Мейсон.

Джекки уселся чуть повыше Паркера, но Питер остался стоять, где стоял.

— А ты кто такой? — ответил на вопрос вопросом Георг. — Что-то я тебя раньше не видел.
— Не важно. Дай людям посидеть в тишине.
— Если что-то не нравится, так никто не держит.

Мейсон приоткрыл глаза и взглянул на разместившегося рядом доставалу. Пьер, сидевший между ними, привстал и полез спускаться. Вслед за ним поспешил и Джордж. Георг заёрзал.

— Если мне что-то не нравится, я обычно от этого что-то избавляюсь, — Мейсон опустил ноги на лавку ниже.
— Эй, ты, попридержи язык, — Питер смотрел на них снизу, словно из-под потолка. Жёсткий взгляд, в теле боевая готовность.
— Пора с этим разобраться, тебе не кажется? — Эдуард Мейсон принялся спускаться, не отрывая взгляда от Питера. — Выйдем-ка, приятель.

Что там было у них за дверью парилки, Ален мог лишь догадываться, но когда он и Джекки выскочили следом, буквально через пару секунд, Питер уже полулежал на скамейке, что стояла у стены, без признаков жизни. Мейсон сидел рядом, участливо глядя на соседа и придерживая за плечо, чтобы не упал.

— Что случилось? — вопросил Джекки, присаживаясь сбоку и озирая стоявших неподалеку полуголых поколенцев. Те лишь пожали плечами, давая понять, что сами хотели бы знать, хоть всё и произошло прямо у них на глазах. Джекки затряс Питера за второе плечо, и тот слабо приоткрыл веки.

— Ну, думаю, моя помощь больше не требуется, — Мейсон поднялся, и Джекки вынужден был схватиться за Питера обеими руками, поскольку безвольное тело тут же решило соскользнуть со скамьи. Паркер взглянул Мейсону в глаза, тот в ответ лишь пожал плечами и, поджав кверху губы, покачал головой: дескать, на что парень надеялся? непонятно. Свидетели происшествия потом утверждали, что Мейсон лишь тронул Питера за плечо возле шеи, и тот осел. Если бы не помог со скамейкой, вероятно, бухнулся бы на кафель прямо перед парилкой.

После инцидента в сауне они с Мейсоном сошлись, чем-то он походил на соседа, Ивана Булыгина. Садились за один стол в столовой, в соседние кресла на лекциях и вечерних сборищах. Неразлучная троица больше к ним не лезла, старалась держаться подальше.

2.3. Старость

Ален поднялся, с неудовольствием отмечая, что колени сегодня ведут себя куда безобразнее, чем вчера. Сидя на краю постели, попробовал их хорошенько растереть, но никакого облегчения это не принесло. Так, кряхтя, и отправился в гигиеническую, которая, слава богу, не была очередной кабинкой в этом пластиковом лабиринте. Полное игнорирование личного пространства раздражало больше прочего в этом новом мире. Доставая из кармана зубную щетку и пасту, Ален опять вспомнил свой дом, вспомнил и номера времен былых сборов. Великолепные квартиры с гостиной, спальней, кабинетом, с собственной лоджией, туалетом, ванной. Чтобы посетитель попал внутрь, требовалось вначале помаячить физиономией перед видеофоном. Здесь же сёстры, в первые дни вполне адекватные, теперь могли войти даже без стука.

Ален поёжился, вздохнул и опустил мокрую зубную щетку в карман халата, а следом отправил туда же и зубную пасту. Возвращаясь коридором, он услышал, как кто-то призывно воскликнул: "Что, грешники?! Оторвёмся, пока есть возможность?!" Уже месяц их готовили к крещению. Это ялялось одним из "мероприятий", подобных тому, как в прежние времена они в обязательном порядке бегали стометровку.

Надо сказать, что наука за последнее время продвинулась достаточно далеко в изучении процесса жизни, и вовсе не той прямой, что соединяет день рождения с днём смерти, нет. Впрочем, именовать это жизнью было бы неправильно, поскольку предмет включал в себя и ближайший период послесмертия, перерождение в иных мирах, возвращение в Энроф: начальную фазу и зачатие плода. Эти исследования, конечно же, всегда волновали и Алена в связи с далеким, но неотвратимым приближением Последнего сбора. С самого начала он знал, что поколение, искусственно призванное к жизни в один день, уходит из неё также единомоментно. Что именно является тому причиной, ещё до конца оставалось неясным. Однако "Судьба поколения" публиковала очень оптимистичные отчеты о том, что ещё вот-вот и откроют способ сохранения воспоминаний между инкарнациями. Это радовало.

Ален читал об этом буквально полгода назад, а вот, когда их собрали всех вместе в конференц зале, сам Ингмар Нильсон, один из ведущих исследователей жизни в её широком аспекте, объявил, что решение наконец-то найдено, и они станут первыми, кто не утратит память об этой жизни при перерождении. И давно уже было выяснено, что принятие христианства, т.е. крещение, непосредственно перед датой ухода гарантирует переход в Олирну – мир благодатный, где по прошествии времени человека вновь тянет в Энроф, и таким образом он возрождается с полным багажом духовного опыта, что накопил в жизни прошлой. Альтернатива описывалась в "Судьбе поколения" очень неприглядно и жёстко. Существовала вероятность перерождения в низших мирах, т.н., мирах возмездия, где человек терял накопленный опыт, да и пребывание там не обещало ничего хорошего от слова совсем.

Повесив полотенце на вешалку, Ален, переодевшись отправился, как обычно, на общую террасу делать утреннюю зарядку. Было не просто прохладно, а холодно, и он поскорее приступил к упражнениям. Мимо изредка проходили люди из персонала и с любопытством бросали на него косые взгляды. Он не обращал на них никакого внимания. Сердце билось равномерно, в мышцах ощущался прилив тепла, которое накапливалось и в груди. Вот только колени побаливали и не давали свободно приседать, даже подниматься после отжиманий было тягостно. Разогревшись, Ален засмотрелся на вид за парапетом, что отделял террасу от отвесного склона прямо за ним.

Пансионат размещался в небольшой долине среди гор. И на соседних во всём великолепии блистали снежные шапки, небо сегодня звенело кристалльной бирюзой, воздух, врывающийся с шумом в ноздри, воспринимался мёдом – столь желанный и столь насыщенный живительной праной. Ален удовлетворенно помахал руками во все стороны, совершая круговые и крестообразные движения, и с лёгкой неприязнью повернул к дверям, ведущим в палаты. До завтрака оставалось ещё около часа. Зашла сестра и принесла успокоительное, которое ему вовсе не требовалось. Тем не менее, она продолжала стоять, пока он послушно не положил пилюлю в рот и не запил стаканчиком воды. Ещё в студенческие годы Ален увлекся медитацией, вот и сейчас, как только закрылась дверь, он выдвинул на середину прикроватный коврик и уселся на него в позу лотоса. Ну.., настоящая падмасана у него не получалась, скорее позу следовало назвать "по-турецки". С его нынешними коленками даже она давалась с трудом.

Сосед за стеной включил утренние новости. Как уже сказано, пренебрежение личным пространством являлось самым раздражающим фактором в пансионате. Помнится, всеобщим единением дышали все сборы. Один за другим выходили на сцену люди, рассказывали о своих изумительных достижениях, и общая атмосфера призывала к гордости за своё поколение. Ораторы, ролики, что им демонстрировали, даже реклама на стенах отелей – всё на разные голоса восхваляло их, призывало к новым высотам, самоотдаче, к победе. Над кем? Вероятно, над ветхозаветными. Ален, и в самом деле, ощущал некоторую близость людей именно своего поколения. Ну.., пока не попал в пансионат. И было ясно, что все они предельно не молоды, что у каждого за жизнь сложились собственные привычки, взгляды. И здесь, словно нарочно, их пытались всем этим столнуть носом к носу. Зачем?

После коротких новостей из области международных отношений, где последнее время наблюдался относительный покой, диктор перешёл к теме сохранения памяти при перерождении. Ален подумал – ну вот, уже объявили всем, значит и правда нашли способ. Медитация в такой обстановке стала невозможной, но и время подошло к завтраку. Он переоделся, повесил халат на плечики и убрал в шкаф. Пока переодевался проглядывал программу на сегодня. На чёрном экране белые буквы казались белоснежными и рябили в глазах. До обеда предстояла лекция по правилам поведения в церкви при прохождении службы, затем лекция Ингмара о жизни после жизни, после чего, перед самым обедом, планировался документальный фильм о достижениях поколения. Потом обед. Что ждало после обеда, он читать не стал. Чем дальше, тем больше жизнь его становилась сиюмоментной. В том плане, что он не заглядывал дальше, чем на пару часов вперёд.

На завтрак оказалась рисовая каша с курагой, а также апельсиновый сок или кофе со сливками – по желанию. Он обычно брал кофе, хоть здешний и мало напоминал тот, что готовил дома Фред. Сегодня ему в первые ни в какую не захотелось отправляться на лекции. Подойдя к дежурному из обслуги, он сослался на плохое самочувствие и ушёл к себе. Через какое-то время в номер заглянул Эдуард. Он жил напротив, по другую сторону коридора, всегда тише воды и ниже травы, но Ален-то прекрасно знал, что скрывается в тихом омуте, как и та неразлучная троица из сауны.

— Ты чего захандрил? — спросил Мейсон.
— Да... Если честно, – не хочу сегодня никаких втираний в мозг.
— Тогда, может, хочешь перекусить по-человечески, а? — после заинтересованного взгляда Алена Эдуард повернул к двери. — Я сейчас.

Через минуту он вернулся с подносом, на котором в пластиковых тарелках дымилась жареная картошка с явными признаками то ли мелко нарезанных охотничьих колбасок, то ли гуляша. Доставая вторую руку из-за спины, Мейсок вынес на свет божий стеклянный кофейник полный чёрного варева.

— Эд, где ты это всё берёшь, я не понимаю? — произнес Ален, поднявшись и расторопно освобождая место на столе. Бросил на кровать планшет и датабанки, отодвинул к стене фотографию семейства: он, Элли и Роза в саду. Расправил ладонями одноразовую скатерть.
— Секрет, — улыбнулся Эд, а потом достал ещё из кармана халата, в котором Ален наблюдал его и на завтраке, золотистый и ароматный лимон. — Как на счёт кофе с лимоном?
— О, нет. Вынужден отказать, — Алена всё это очень развеселило, — предпочитаю не мешать кофе с лимоном. Вот чай – другое дело.
— Ну.., как хочешь. Нож есть?
— Откуда? Ты шутишь?
— Ну и ладно. — Эд вновь скрылся за дверью и вернулся, держа в руках один из тех ножей, что, раскрывшись от нажатия на кнопку, уже не складываются просто так. Ален не стал ничему удивляться, а просто пододвинул поближе к себе тарелку. Тут же на подносе лежала одноразовая вилка и одноразовый нож, которым, врочем, лимон разрезать невозможно, как и, скажем, вены на руках.

2.4. Детектив

После ухода Эда и столь неожиданного дополнения к завтраку Ален, развалясь на кровати, достал планшет и подключил к нему один из датабанков. "Надо бы их уже потереть", — думал он, но безвозвратная процедура всё откладывалась и откладывалась. Ещё не известна точная дата, как сказал при последней встрече Йорген, один из ученых, отправляющих их в мир иной. Вот, казалось бы, в один прекрасный (или нет) момент Йорген скажет противоположное, но почему его это совсем не трогало. Ален вспомнил Хопкинса. Как он там? Неужели ему позволили не ехать? Что толку! “Хотя, — подумал он, — было бы, вероятно, неплохо уйти в родных стенах, сидя на веранде, любуясь озером, попивая что-нибудь эдакое, что слегка кружит голову и не дает ощутить в полной мере всю нелепость происходящего”.

Перед утренними мероприятиями Ален обыкновенно отправлял сообщение Розе. Как условный сигнал, что он всё ещё жив. В списке избранных контактов она теперь значилась на первом месте. На втором Элли, он упорно не желал убирать её, хоть рядом с ней уже седьмой год краснела иконка, означающая, что абонент более недоступен.

Обычно Ален набирал сообщение, диктуя текст браслету напрямую, но сейчас он собирался устроить ревизию их с Элли записям, и на его коленях лежал планшет. Потому он подумал, что давно уже ничего не писал вручную. Вероятно, уже и писать-то разучился. Открыл окно для сообщений, появилось новое для абонента Роза, отстегнул от планшета стилус и замер. Пальцы неуверенно сжимали тонкую пластиковую палочку над поверхностью дисплея. Заостренный кончик её завис в сантиметре, и экран под ним высветил светлую точку, обозначая место предстоящего касания. Паркер ради тренировки быстро начертал свой автограф, затем ещё один и ещё. Получалось так себе. Адаптер расценил начертанное как графику и сменил режим документа на мультимедийный, затем обратно на текстовый, когда Ален отменил свои действия, наблюдая, как автографы исчезают один за другим.

Его сообщения Розе писались, словно под копирку. Привет, у меня всё хорошо, делаю по утрам зарядку, хожу на лекции, на обед сегодня был плов, как у тебя дела?.. Ответы следовали наподобие: у меня всё хорошо, читаю лекции, по вечерам пишу отчеты, планы, взялась за новую статью для "Ё Сайенс". Ален отправил сообщение и минуты через три получил ответ. В этот раз Роза писала, что уезжает на конференцию в Марсель. "Вот ведь, — подумал он, — будь я дома, могла бы заскочить на денёк".

Алену вспомнилась её хрупкая, тонкая фигурка, исхудалое лицо, прямо кожа да кости. Ей бы кушать получше да гулять хотя бы иногда, а не торчать целыми днями в универе, не сидеть по ночам за очередной статьёй, парня бы найти, наконец. Ходили бы вместе по паркам, по кафешкам. Плохо, когда человек всегда один, варится в своей каше, не видя ни света, ни продыха. Она всегда держалась ближе к маме. Он даже немного ревновал, полагая, что это глубокие познания в психологии дают Элли неоспоримое преимущество перед ним. Пытался найти общий язык, всячески поддерживая её интерес к музыке. Она неплохо играла на фортепиано. Но дальше любительского уровня дело не зашло. И они довольно часто ссорились. Из-за ерунды, из-за его попыток сделать отношения ближе, какие сложились у неё с Элли.

В комнату заглянула сестра. Увидев "пациента" в постели, удовлетворенно кивнула и скрылась. Ален смотрел кадры с последней вылазки в горы. Элли катится на сноуборде. Элли на лыжах скользит впереди по накатанному следу. Элли кидается снежками и попадает в объектив. Элли разводит огонь в камине. Элли пьет свой любимый ликёр, смакуя каждый глоток. Кажется, что он снимал всё это, уже понимая, что скоро с ним останутся одни лишь кадры. А потому снимал, снимал, снимал. Даже когда Элли кричала, смеясь: "Да хорош уже, не надоело? Пошли кататься! Давай, толкай меня и садись!” Они летели с горы на санках, как дети. А потом перевернулись в сугроб и долго хохотали, хлопая друг друга по плечам, по бокам, оттряхая снег, что облепил их с ног до головы.

Раздался стук в дверь, что сразу насторожило. Ален отключил планшет и недовольно спросил: “Да?” В проёме возник незнакомец. Высокий, крепкого телосложения брюнет, белоснежная рубашка, чересчур широкий темно-коричневый галстук, широкие чёрные брюки с лиловым отливом, коричневые с заостронными носами ботинки. Поверх рубашки тесная жилетка под цвет брюк, застегнутая на все пуговицы. Не будь её и этого нелепого галстука, Ален принял бы его за стюарда.

— Простите, что помешал.
— Да ничего. Входите. — Ален вспомнил, как точно так же говорил горничной, что меняла бельё в его номере в те ещё сборы.
— Детектив Ковальски. Я уполномочен Министерством труда, вот мои документы, — он протянул пластиковую карточку, в которой браслет тут же распознал представителя закона.
— Чем обязан?
— Вы получали сообщения, насколько мне известно, от господина Хопкинса?
— Мы с ним часто общались, он мой друг. Что именно вас интересует?
— Нас интересует прежде всего его последнее послание, — он, видимо, специально произнес "нас", чтобы повысить свой статус.
— А. Думаю, вам оно известно.
— Да, конечно. Но хотелось бы знать, что вы думаете по этому поводу?
— Я? Ничего не думаю. Ну, думаю, как он там. Неужели ему позволили остаться дома? Думаю, что сам был бы тоже не против. Хотя...
— Что "хотя"?
— Не знаю. Наверное, все-таки правильнее было приехать. Не такая это простая задача отправиться на тот свет. Всё-таки лучше, когда за этим будут присматривать специалисты. А все эти слухи…
— Какие слухи?
— Вы же читали его сообщение.
— Читал, но хочу услышать от вас.
— Слухи, что здесь нас усыпят, как лабораторных крыс.
— Это Хопкинс рассказал вам такое?
— Хопкинс? Я уже не помню. Да это можно услышать от кого угодно. Все об этом говорят.
— Все? Может вспомните кого-то конкретно?
— Нет.
— Жаль. Очень жаль. А что вы думаете об этом?
— Думаю, что всё это чушь полнейшая. Слава богу, мы живём не во времена инквизиции или так называемого социализма, чтобы к людям относились, как к расходному материалу.
— То есть, слухам вы не доверяете?
— Не то что не доверяю. Говорю вам, это полный бред.
— А что Хопкинс? Похоже, он-то не сомневался в их достоверности?
— Не знаю, что на него нашло, но они для него всегда служили лишь поводом для шуток.
— Каких шуток?
— Ну, вы уж слишком многого от меня хотите. Разве я помню? Да и какая разница, главное, что и он в них не верил.
— Как же тогда понимать его слова? — и детектив процитировал: “Мы с тобой об этом говорили”.
— Да, на последнем сборе, но он тогда был в стельку пьян, его просто понесло. Знаете, как это бывает.
— Не знаю. Как же пьян и всё отлично помнит?
— Ну.., Хопкинс, знаете ли, не тот человек, что напивается до беспамятства.
— Да. Должен вас предупредить, что наш с вами разговор записывается.
— Вот как? Поздновато вы, однако, предупреждаете, — Ален одарил детектива весёлой улыбкой. Тот проигнорировал замечание.
— Говорили об этом здесь с кем-нибудь?
— Я не настолько общительный человек, детектив. Потом как-то уж так сложилось, что все мои знакомые по сборам – технари, каким и я был когда-то, впрочем. А после того, как переметнулся к гуманитариям, им со мной и говорить-то не о чем. Хопкинс среди них единственный собеседник.
— А Эдуард Мейсон? Он что говорит об этих слухах?
— Без понятия. Мы не говорили на эту тему.
— Совсем не обсуждали Последний сбор?
— Нет. А в чём, собственно, причина вашего визита? И к чему весь этот разговор?
— А вы как думаете?
— Ума не приложу.
— Я здесь, чтобы следить за порядком. В соответствии с законом. Моя обязанность в том, чтобы сбор прошёл без каких-либо приключений. И присекать подобные слухи – одна из моих задач. Вот вам причина. Не каждый день поколенец отказывается явиться на Последний сбор. Как вы понимаете, это ЧП. Или вы так не считаете?
— Ничего я не считаю. Не хочет человек учавствовать в сборе, его дело, в конце концов. Не вижу здесь никакого ЧП. Мы свободные люди, в конце концов.
— Вот как? Вы, вероятно, забыли о договоре, который подписывали ваши родители, а затем и вы лично. А в нём есть пункт и о Последнем сборе. Гарри Хопкинс своим поступком нарушает пункт договора. Министерство выполнило перед ним свои обязательства, он же от своих отказался.
— Ну, вероятно, это так. Я не силен в юриспунденции.
— А я силен, как вы догадываетесь. Это моя работа. Вы рассказывали кому-нибудь здесь о вашем приятеле и его поступке?
— Нет. Совершенно нет никакого желания обсуждать это с кем-либо. Вопросы да, были. Но лишь сказал, что понятия не имею, где он пропадает. Чтобы на том и закончить разговор.

Детектив поглядел пристально, похоже, профессионально не доверяя подопечному, но ответом удовлетворился.

— Хорошо. У нас к вам в таком случае лишь одна просьба. Не стоит рассказывать об этом кому бы то ни было. Вы правильно говорите, что переход очень сложен во многих планах, особенно в психологическом. Поэтому не хотелось бы, чтобы кто-нибудь тут перенервничал. Вы понимаете?
— Да, конечно, понимаю. Не беспокойтесь.

После чего детектив откланялся, а Ален занервничал.

2.5. Стейнвей

Бежали дни, Ален всё реже возмущался условиями пребывания в пансионате. На фоне ломоты в мышцах и суставах, они уже не казались чем-то достойным внимания. Можно сказать, он потихоньку вжился в здешний распорядок дня и ночи.

До обеда им читали лекции, на которых можно было и подремать, после ужина собирали в конференц-зале для промывки мозгов перед сном, как выразился однажды Эд. Раз в неделю устраивали банный день в сауне на первом этаже. Там же, на первом, размещалась и столовая, куда их водил дежурный по этажу четыре раза в день. Однажды Ален засиделся там дольше обычного, и все ушли без него. Поднимаясь потом один на свой этаж, он вдруг столкнулся с толпой поколенцев, вываливших на лестничную площадку из дверей второго. Так он узнал, что три этажа пансионата отведены под них, участников Последнего сбора, первый этаж – хозяйственный, а последний занимают аппартаменты сотрудников. И ещё, что на площадке между четвертым и пятым этажами есть мини-бар, и что только он, ни разу там не бывавший, не знает о существовании поколенцев на втором и четвёртом.

Буквально в первый день их знакомства и инцидента в сауне Эд сделал ему такой подарок, который осветил ярким светом всё его здешнее унылое существование. По возвращении на этаж после помывки, Эд ухватил Паркера за рукав халата и прошептал:

— Пойдём, что покажу.

Ален, ещё не доверяя новому знакомому, поплёлся за ним без особой охоты. Они прошли в конец коридора, и Мейсон, распахнув соседнюю с конференц-залом дверь, пригласил жестом проследовать внутрь. Внутри оказался ещё один зал, только совсем маленький. Неплотно задернутые шторы роняли на ряды кресел тонкие лучики солнца. В изголовье возвышался еле угадываемый во мраке подиум и что-то большое чернело на нём. Мейсон включил освещение.

Перед взором Алена возникло то, о чём он здесь не мог и мечтать. Посреди сцены горделиво возвышался самый настоящий рояль.

— А можно? — не веря своему счастью, спросил Паркер. А ноги его уже несли вперед.
— А почему бы нет? — ответил вопросом на вопрос довольный произведенным эффектом Мейсон.

С того дня жизнь вновь наполнилась смыслом. В малом конференц-зале оказался настоящий Стейнвей, видавший виды, но не потерявший звучания. Из всех клавиш западала всего лишь одна в четветой октаве, которой Ален практически никогда не пользовался. Сотрудники пансионата даже уверяли, что периодически к ним приезжает настоящий настройщик. Строй, и правда, нареканий не вызывал. Теперь все свободное время Паркер просиживал в малом зале. Играл свои старые вещи и задумывался о новой, пока ещё очень смутно маячившей где-то на горизонте.

Поначалу ему никто не мешал. Заглядывала иногда обслуга в поисках источника неизвестно откуда льющейся музыки, и, увидев за роялем Паркера, удовлетворенная исчезала. Однако, ежедневное одно-и-то-же не преминуло воспользоваться подвернувшемся нежданным разнообразием. В зале стал собираться народ. Из обслуги и из числа согнанных на Последний сбор поколенцев. Ален пытался игнорировать их присутствие и заниматься как обычно, то играя готовое, то пробираясь на ощупь среди призраков новой темы.

Получалось это не всегда. Порою, сам того не замечая, он принимался исполнять одну вещь за другой, точно на концерте, совсем позабыв о своих поисках чего-то нового. Словно затылком чувствовал ожидания зала и подсознательно отвечал им. Конечно, никому не хотелось слушать бесконечные повторы одной и той же музыкальной фразы, чтобы в конце концов дождаться её удачного завершения и плавного перехода в другую.

Паркера эти зрительские ожидания начинали раздражать, и он нарочно несколько дней не появлялся в зале. Расхаживал туда сюда по палате, а иногда и по коридору, и мурлыкал что-то себе под нос, стуча пальцами по невидимым клавишам.
Периодически бросался к планшету, чтобы стремительно запачкать кляксами и штилями аккуратные полосы нотоносцев на экране. Так вот однажды, выскочив в коридор в порыве и в поиске большего пространства, Ален чуть не сшиб с ног соседа. Тот возвращался, видимо, из туалета, в руках мокрый целофановый пакет мытых апельсинов.

— А, Ален, — воскликнул от неожиданности Николай. — Что-то ты совсем не музицируешь, надоело?

И не дожидаясь ответа, продолжил:

— Мне тут жена апельсинов прислала, не зайдёшь в гости?

Ален не предполагал, что сюда можно что-нибудь присылать. Отказываться стало неудобно, и он согласился.

Николай Березняк когда-то являлся его коллегой по лаборатории, в которой они вместе проводили разработку и обучение AI. Даже вели эксперименты по созданию разума, способного самостоятельно обучать умы поменьше, ограниченные рамками узкой специализации. И, помнится, Николай всегда восхищался идеями Алена, не пропускал ни одного их дня рождения, чтобы не позвонить, не поздравить. А однажды, во время их случайной встречи в парке (было воскресенье, и Паркеры пошли немного прогуляться) представил Алена своей супруге и детям так, словно тот был нынешним президентом.

Ну, и надо сказать, как Николай воспринял его переквалификацию. Ходил чернее тучи, на вопросы отвечал невпопад, а на последующих сборах тут же покидал всякое место, как только там появлялся Паркер. Не стал исключением и Последний сбор. За те два месяца, что так незаметно пролетели, он не обмолвился с ним и словом: привет, доброе утро – на том и заканчивались их встречи.

Номер Березняка ничем не отличался от его собственного. Разве что бросающимся в глаза беспорядком. Халат на диване, шкаф-купе нараспашку, на столе зубная паста, щётка, скомканное полотенце и распакованная коробка в разодранной пластиковой плёнке, отдельные куски которой валялись тут же на полу под столом.

— Вот. Не забывает меня, — похвастался Николай, убирая со стола коробку и помещая на её место пакет с апельсинами.
— Не думал, что сюда можно что-то присылать, — постарался как-то поддержать разговор Ален, который уже чувствовал себя не в своей тарелке.
— Мо-ожно, — протянул медленно бывший сослуживец, не поднимая на Алена глаз и заворачивая края пакета так, чтобы фрукты можно было легко достать. Капельки влаги сверкали на целофане и на оранжевых боках апельсинов.
— Нож бы, — уже себе под нос пробормотал он.
— Могу попросить у соседа, — обрадовался Ален.
— Разве есть?
— Да. Сейчас принесу, если Эдуард у себя.

Березняк сипло закашлял, едва Паркер вышел за дверь. Вернувшись через пару минут, застал соседа сидящим за столом и суетливо очищающим уже второй апельсин.

— Ну вот. Ты что, подождать не мог?
— Да, чего ждать? Можно и так.

Нервно вздрогнул, когда Паркер, нажав кнопку, выщелкнул стальное лезвие. Перестал сдирать кожуру, глядел на сползающую с апельсина стружку. Руки Алена двигались быстро, через какие-то секунды апельсин был очищен. Кое-где он подрезал дольки, и сок немного закапал пол.

— Ой, извини. Есть чем вытереть? — смущённо спросил.
— Да ничего. Я потом уберу. Ты ешь. Апельсины вкусные. Жена прислала.
— Кашель у тебя нехороший, — попытался завязать разговор Ален. Хозяин палаты оживился:
— Кашель? Кашель – ерунда. Вот сердце.
— Сердце?
— Болит, зараза, силы нет.
— Думаешь не иначе как всякое, вот и болит.
— Думаю. Как не думать? Дома Ирина и дети. Ире лет через пять на свой Последний, а дети ветхозаветные, кому они нужны?
— Дети-то уже, наверное, взрослые совсем, — возразил Ален.
— Да, какие они взрослые?! — Николай впервые глянул бывшему коллеге в глаза. — Дети они всегда дети.
— Министерство поможет, если что.
— Как же, разбежалось… Говорю, ветхозаветные они.
— Ну и что?
— Постой, у тебя же тоже…
— Ну, да. И они оплачивали Розе, дочке моей, обучение, когда у нас совсем не было ни гроша.
— Это у тебя-то ни гроша?
— Представь себе. Ты что же, думаешь, раз композитор, то в золоте купаюсь? Нет. Был период в самом начале, когда меня только начали печатать и исполнять. Министерство тогда позаботилось, чтобы попадал в первую десятку чартов. Но Эвтерпа – взбалмошная вертихвостка. Сегодня она перебирает пальчиками твои занятные радужные бусины, а завтра кинет их в шкатулку и уже играется новыми. Хорошо, что хоть дом успели достроить. Но и здесь не обошлось без помощи Министерства.
— Надо же. А я и не думал…
— Вот и не думай. Все твои сердечные проблемы от того, что думаешь слишком много. — Паркера немного занесло, но остановливаться уже не хотелось. — Слушай, хочешь научу тебя одной буддийской практике? Вапасана называется.

Тут он остановился, поскольку глаза Березняка мгновенно погасли. И случилось это в жизни Паркера не в первый раз. Знал, что говорить дальше не имеет никакого смысла. Всё-равно, как стенке рассказывать. Мозг бывшего коллеги принудительно включил спящий режим, уходя в глухую оборону. “Ну, значит, не судьба ему услышать это”, — подумал Ален и тут же продолжил уже вслух: “А что там у нас сегодня на ужин, не смотрел ещё?” Николай дёрнулся и отозвался: “Чего ты говоришь? Ужин?”

Всё то же самое случалось каждый раз, когда Паркер, тогда ещё работник лаборатории, пытался заговорить о медитации с коллегами-технарями. Такой же невидящий взор. Включающийся в человеке мгновенно, будто щёлкнули тумблером. Ален потом уже ради эксперимента, решил сознательно повторить ситуацию. Завёл как бы случайный разговор с Максом Купером, другим своим бывшим коллегой. Свернул незаметно по ходу дела на медитацию и получил неожиданный результат.

— Чего?! Не думать ни о чем? Да что я, табуретка, чтобы ни о чём не думать?! Человек тем и отличается от табуретки, что способен мыслить! — и так далее, и тому подобное.

Ален после этого решил не продолжать эксперименты и пришёл к выводу, что всё зависит от силы мозга, от его самоуверенности. Когда он силен, то плевать хотел на любую подозрительную информацию, реакция последует незамедлительно в виде гнева, раздражения, возмущенных слов, грящих глаз. А вот когда разум слаб и боится любых посягательств на свое Я, тогда – мутный взор и незамедлительный спящий режим.

2.6. Поход

После обеда Паркер обыкновенно уходил играть. Как уже говорилось, в малом зале на сцене стоял настоящий Стейнвей, на котором за исключением Алена абсолютно некому было музицировать. Когда-то по звукам мелодии, а потом уже и по привычке, в зал слетались, как мотыльки, старички одногодки-однодневки и обслуга, свободная от смены. Порою он собирал почти половину зала. Зал, правда, был небольшой, человек на пятьдесят-шестьдесят, не больше. Мейсон был завсегдатаем. Он уже чувствовал себя не совсем посторонним, а потому иногда садился прямо на краешек сцены и наблюдал за Аленом, за его физиономией, как она меняется вслед за изменениями в темпе и накале страстей музыкальной темы. Ален поначалу бросал на него косые взгляды, но по мере игры отрешался и забывал не только о существовании Эдуарда, но, вероятно, и о мире в целом.

Сегодня сосед слушал стоя, прислонясь к подоконнику. За окнами в этой части здания не было наружней террасы, и ничто не мешало любоваться видом на горы. Посередине "концерта", когда музыкант заиграл свою "Снежную вьюгу", Эдуард повернулся ко всем спиной и уставился в окно. Так и стоял не шелохнувшись, пока маэстро не подошёл и не встал рядом, массируя уставшие суставы пальцев.

— О чём задумался?
— Да вот. Думаю, не пойти ли прогуляться? Поваляться в снегу, протоптать какую-нибудь надпись на склоне... Видишь вон тот? — он показал жестом на пологое подножие скалы, что возвышалась прямо перед ними.
— Боюсь, это нам уже не по силам, — ответил Ален, продолжая разминать суставы.
— Да ладно! Тут и идти-то всего ничего. Составишь мне компанию? — Эдуард озорно сверкнул глазами.

Алену не каждый день удавалось видеть соседа в таком расположении духа и ради того, чтобы продлить собственное удовольствие, он согласился. Они двое, как один, как два солдатика на плацу, развернулись и прислонились попами к подоконнику, дабы совместно обсудить дальнейший план действий. Зал уже опустел, лишь одна заторможенная девица всё ещё сидела в кресле, уставившись в планшет.

— Девушка, — весело обратился к ней Эд. — Мы тут планируем вылазку в горы. Не хотите составить компанию?

Девушка, словно очнувшись ото сна, встала, не глядя мотнула головой и поспешно вышла.

— Тебе не кажется, что мы уже превратились в призраков? — Эдуард с ухмылкой взглянул Алену в глаза.
— Кажется. Только не в призраков, а в ходячих мертвецов. Нас не просто не замечают, от нас шарахаются. Одни служебные обязанности заставляют "вступать в контакт".
— Нда. Ну и хрен с ними! Но мы собрались на прогулку, не так ли? Идём?
— Идём.

Верхняя одежда и ботинки хранились в гардеробе на первом этаже и к выдаче требовали разрешения дежурного, о чём Ален не догадывался, но Эдуард был в курсе, а потому решительно подошёл к Стефану, схватил его за грудки и что-то быстро зашептал на ухо. Стефан в тот день дежурил по этажу. По крайней мере до восьми часов следующего утра. Он нехотя отправился к лестницам, а старички, семеня, вслед за ним. В результате одежду им выдали без вопросов. На улице, а врочем, их тут не наблюдалось, стоял мороз, и снег хрустел под ботинком, слегка пружиня. Ален первый раз без суеты осмотрел их хоромы.

Здание являлось пятиэтажным и чем-то напоминало слоистый камень, у которого каждый пласт со временем чуть сдвинулся относительно другого. Всё потому, что все этажи по периметру имели террасы, которые и придавали общему виду эдакую слоистость. Архитектору, однако, хотелось, видимо, чего-то более живенького, чем монотонное повторение, и террасы оказались чуть свёрнуты от начально запланированного положения, одна по часовой стрелке, другая – против, а третья оставалась на своём месте, не совпадая таким образом ни с одной другой. Идти им предстояло к той стороне, где террасы заканчивались, чуть завернув за угол, и дальнейшая, восточная стена здания, уже не разрываемая никакими карнизами, смотрела сверкающими окнами на нужное им подножие.

Пока шли вдоль стены, утоптанная дорожка весело стелилась под ногами. Ален, занимаясь физзарядкой по утрам, самолично наблюдал, как шеф-повар, да и тот же Стефан усердно нарезают круги, сгоняя жирок с боков. Но как только они завернули за угол и шагнули по направлению к цели, ноги погрузились в снег по середину голени. Это было ожидаемо, но скорость передвижения замедлилась раз в десять.

— Когда дойдём, что бы нам такое вытоптать там? — спросил Эдуард, утопая в снегу. Ален, по началу взяв разгон, теперь перетыкал ноги всё медленнее.
— Вот когда дойдём, тогда и подумаем, — дыхание его уже было нестабильным.
— Может, устроить привал? — спросил на всякий случай Эд.
— Нет. Тогда точно не дойдём, — Ален вдруг решил дойти, чего бы это ни стоило.
— Ну, хорошо. А что за мужик к тебе заглядывал сегодня?
— Мужик? А. Да так, по делу. — Ален чувствовал, что говорить ему не хочется вовсе не оттого, что детектив не советовал, а потому что нет сил.
— Извини, вечно лезу не в своё дело.

Ален остановился и, обернувшись, пристально посмотрел на Эдуарда. Тот тоже застыл. Что ни говори, но и его дыхание желало лучшего ритма. В очках выражения лица было не разобрать, а губы улыбались, вероятно, как и у него самого. От нестерпимого блеска в глазах, от сверкающего повсюду снега, и от нехватки кислорода.

— Заходил детектив. Спрашивал о моём давнем приятеле, который отказался ехать.
— Ехать на сбор? — даже за очками Алекс увидел, как глаза Эда полезли на лоб.
— Да. Перед вылетом, точнее, когда мы уже летели, прислал сообщение.
— Силён парень. Но это же бессмысленно!
— Что значит "бессмысленно"? Ты думаешь, они приволокут его силой?
— Да это не важно. Но если он был крутым пацаном в этой жизни, то приволокут. Только не сюда. Здесь отправляются на тот свет посредственности, вроде нас. Пардон. Не хотел тебя обидеть. Я и сам не понимаю, как ты здесь очутился, с твоими-то талантами.

Они по-прежнему топтались на месте, пройдя от силы четверть пути. Из всего разговора Ален понял лишь одно – Эдуарду известно куда больше об этом пансионате, чем ему самому. И не только. Вероятно, куда больше и о том мире, в котором, вроде как, жил и Ален, но получалось, что пребывал где-то в другом месте. Вероятно, в том, где обитала музыка, нотные партитуры, а когда-то давным давно – строки кода, сервера, дата-центры, AI.

— Эд, — Ален повернулся и попытался продолжить путь, не переставая говорить и внимательно глядя себе под ноги. — сделай милость, объясни мне дураку. Я правильно понимаю, что ты об этом что-то знаешь? Откуда?
— Было дело. Не вздумай только придумывать себе невесть что. Всё просто. Я сам когда-то работал в подобном пансионате в обслуге и знаю всю подноготную.

Ален вновь остановился.

— И что же здесь происходит? Хопкинс, это мой приятель, он говорил, что нас собираются усыпить, как подопытных кроликов. Это правда?
— И да, и нет. Слушай, похоже, что мы сегодня до нашей цели не доберёмся. Давай-ка поворачивать назад. Если ты хочешь знать, то разговоры разговаривать лучше стоя в теньке, а не посреди этого моря разливанного. Глаза режет, силы нет.

Ален с грустью посмотрел на подножие горы, до которого оставалось ещё три раза по столько, сколько они прошагали, и, обернувшись, ответил: “Давай”.

2.7. Ковальски

Из окна малого конференц-зала детектив Ковальски наблюдал за двумя фигурками на снегу. Они, словно застыли. Ни взмахов руками, ни движения вперёд или назад. А через довольно продолжительное время разом повернулись и направились в сторону пансионата. “Вот паршивец, — подумал он. — Проболтался таки. Хорошо ещё, что Эдуарду Мейсону, а не соседу невропату, вот была бы иллюминация с а капеллой”.

В зал торопливо вошёл дежурный и, остановившись позади детектива, нетерпеливо кашлянул. Ковальски резко обернулся. В руках Стефан держал трубку радиофона.

— Полиция округа. Вас, сэр, — произнес он и протянул девайс с торчащей впереди антенной.

Детектив брать не торопился, пристально разглядывал дежурного. Тот заметно занервничал.

— Кто спрашивает?
— Не знаю, сэр. Он не представился, но в списке контактов номер числится за окружной полицией.
— Хорошо, ступай. — Ковальски забрал трубку, но поднёс к уху, лишь когда Стефан убрался из зала, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мельком глянул на браслет, тот показывал полный разряд баттареи. Вот, чёрт! Проверил тогда имплант, к которому до сих пор никак не мог привыкнуть. Его вживили ему ещё полгода назад, надрез затянулся за неделю, не осталось даже шрама, потом месяц визитов к имплантологу в попытке освоить этот чёртов девайс. Имплант контактировал напрямую с мозгами, вызывая зрительные и слуховые галлюцинации, от которых детектива прямо-таки мутило и подташнивало. Потому самой востребованной командой, которой детектив овладел очень хорошо, стал перевод импланта в спящий режим, в нём он и пребывал в текущий момент. Всё-таки старенький служебный браслет был куда роднее и куда привычнее.

— Детектив Ковальски, слушаю, — он вновь повернулся к окну. Двое путешественников уже скрылись из поля зрения.
— Ты там долго ещё намерен прохлаждаться? — воскликнула трубка голосом шефа.
— Шеф, так ещё.., — он не успел договорить.
— У нас тут ЧП, а он прохлаждается, — шеф заливисто загоготал, и детектив расплылся в подобострастной улыбке. Жаль, шеф её не видел.
— Так и у меня ЧП!
— Что там у тебя? Один старичок напал на другого и заколол пластиковой вилкой?
— Так если бы! Пианист Ален проболтался про Хопкинса.
— И кому?
— Не поверите, но Эдуарду Мейсону.
— Ну и фиг с ним, забей.
— Да, но и Мейсон мог ему много чего порассказать в ответ.
— Например?
— Например, как тут протекают последние минуты жизни уходящего поколения...
— Надеюсь, у этих двоих они протекут без эксцессов.
— Если только пианист не начнет делиться добытыми знаниями с соседями.
— Да ладно тебе! Ален был человеком замкнутым, ни с кем не дружил, Хопкинс, Элли да дочка были единственными его... близкими, короче. Да он даже с родителями встречался редкий случай. Никому он ничего не скажет.
— Надеюсь, что вы правы. Так а у вас-то что за ЧП?
— А-а. У твоей старой подопечной кто-то выкрал кота. Эксклюзивного и дорогущего, что мой флаер.
— У мисс Селики? Опять?
— Ну.., согласно её заявлению.
— Но, шеф, вы же сами понимаете, что по закону я обязан до последнего дня присутсвовать...
— Да знаю. Долго они ещё там собираются костылями махать?
— Ингмар говорит, что они уже совсем выбились из графика.
— И?
— И принимает меры.
— Хорошо. Скажу ей, что ты вот-вот приедешь и займёшься её делом лично.
— Передавайте привет!
— Обязательно. Давай, пока.
— Пока, - ответил детектив в уже затихшую трубку.

В зал в поисках Стефана заглянула Лола, его помощница. “Я занят”, — рявкнул Ковальски, воткнув в неё испепеляющий взгляд. Та пожала плечиками и упорхнула. Чёртов пансионат, чёртовы старики! Детектив повернулся к окну, чтобы не видеть этой осточертевшей больнички. Включил-таки имплант и обнаружил семь пропущенных вызовов. Два от шефа и пять от Селики. Вот чёрт! Отдал мысленную команду спать, снял с запястья браслет и понёс его на зарядку. Лучше бы выдали браслет поновее, чем этот чертов галлюциноген! Новые не требовали никакой зарядки, пользовались энергией самого организма, хотя, при полном неведении детектива, являлись такими же точно “галлюциногенами”.

Прошла неделя, а, может больше, с того дня, когда Ален и Эд разговаривали, стоя под восточной стеной пансионата. Он здесь совсем потерял счёт времени, но последние дни чувствовал себя все хуже и хуже, о чем захотелось рассказать Эду. Тот подымался гораздо раньше. Когда Ален встречал его в коридоре, направляясь умыться, а тот попадался навстречу, это означало, что Эд проспал. Повалявшись ещё немного в постели, подыматься желания было мало, он свесил, наконец, ноги и нашарил тапочки. Колени практически не болели на фоне давящего нытья, что он ощутил в пояснице да и во всём позвоночнике. При одной мысли о физзарядке ему тут же захотелось бухнуться обратно в постель и зарыться под одеяло, но навестить туалет всё же требовалось.

Возвращаясь обратно коридором Ален тихонько подошёл к двери Эда и прислушался. Внутри стояла гробовая тишина. “Наверняка читает”, — подумал он и направился к себе. В комнате выдвинул коврик и сел, скрестив по-турецки ноги. “Если уж игнорировать зарядку, то хотя бы помедитировать”, — подумал он. Мысли, однако, всё кружили и кружили в голове, не желая уступать место абсолюту. Позвоночник по-прежнему ныл, и это раздражало. Скорее бы уже, а то ещё и зубы начнут выпадать.

— И да и нет, — ответил Эдуард, когда Ален спросил его о подопытных кроликах, а потом, уже прислонясь спиной к оштукатуреной под гранит стене, продолжил. — Не знаю уж по каким причинам, я не ученый, но поколение, явившееся на свет в один день, с разницей, быть может, в считанные часы, уходит точно также. Это подобно цепной реакции: уход одного тут же провоцирует уход другого и третьего, а там, как нарастающий ком. В итоге разница составляет даже не часы, а считанные секунды. Но. Иногда что-то идет не так. — "И тогда прибегают к дополнительным мерам?" — спросил он. — “Ну.., да. Как я понял, очень важно, чтобы все ушли одновременно. Это... как бы сказать... повышает вероятность того, что в следующий раз они будут готовы, созреют там, в иных мирах, к тому, чтобы в один прекрасный день в том же составе опять явиться на свет”.

— Жутко, — отвечал Ален, — жутко для тех, кто вынужден выполнять это. Но нам-то какая разница, всё одно дни сочтены. Сам же говоришь, что поколение словно представляет собой нечто целое. Так на день раньше, на день позже – не вижу смысла дёргаться и возмущаться, хотя это и возмутительно.

Эдуард тогда ответил, что думает где-то так же. А потом предложил возвращаться домой в палаты, поскольку они уже совсем замёрзли. Ален шёл тогда с ним бок о бок и думал о том, какая невероятная всё-таки эта штука жизнь. Словно могучая река, летящая с гор, разлетающаяся среди камней и преград на многочисленные струйки, а вот сплетающаяся в единый поток так, что все струйки в нём уже, как одно целое, летят вместе, обретают единую судьбу и единый финал.

Ему грезилась симфония: зарождение жизни, рост, многоголосие, переплетения и повторы на все лады. Всё начинается лёгкой дрожью барабанов, затем вступает тонкий голос флейты, ведёт начальный мотив. Его подхватывают духовые, затем струнные. Незаметно мелодии расходятся, где-то повторяя друг друга, где-то вступая в конфликт, рождается полифония. Уже тяжело разобраться в общем швале эмоций, накале страстей, лишь время от времени одинокий голос всплывает из пучины, звучит то тише, то громче, ему кто-то пытается вторить, но в итоге оркестровые группы сплетаются в единый, неподвластный никому поток, сливаются в одном усилии, мощном и страшном, повторяя в целом начальную партию флейты. За всю жизнь он так и не удосужился написать ничего действительно симфонического.

2.8. Дознание

Сосед вновь зарядил свои утренние новости, и Ален, скрипя коленями, морщась от болей в позвонках, поднялся. Теперь Ален обостряющиеся с каждым днём симптомы катастрофического старения начал замечать и у других. Так у Николая кашель по утрам из сухого превратился в какие-то изрыгаемые хриплые спазмы, грозящие вот-вот закончиться рвотой. Неладное творилось и у любителя новостей. Проявлялось это прежде всего в том, что теперь эти новости слышал не только Ален и ближайшие соседи, но, очевидно, все сопоколенники, чьи "номера" относились к их этажу. “Похоже, слабеет слух”, — догадался он.

Что же они такое делают? Чем-нибудь облучают? Но тогда бы это повлияло и на обслугу. Она часто здесь рыскает то сменить белье, то дать лекарство, да и путь к лестницам на другие этажи и лифту лежит через их коридор, и ещё один точно такой же по второму крылу здания. И детектив ошивается здесь целыми днями, а уж кто, как не он, знает, наверняка, всё здешнее закулисье. Хотя, возможно, достаточно облучать в течение ночи, когда кроме нас тут никого нет. А может, успокоительные и витамины, которыми нас пичкают три раза в день, вовсе не витамины..?

Что бы то ни было, но по всем признакам выходило, что их подвергают воздействию, ускоряющему процессы старения. Оставалось только догадываться, для чего им это. Ален ещё мог понять, что единомоментная смерть необходима для повторного возрождения поколения, тогда можно воспользоваться каким-нибудь газом, да много есть способов безболезненно отправить человека на тот свет. Но для чего им понадобилось превращать их в согбенных стариков прежде времени? “Вероятно, всё не так просто. — думал он. — Существуют же в природе разные ритмы, биоритмы, фазы луны, планет и прочие астрологические суеверия. Может, они уже не суеверия? И всё, что когда-то выдавалось за правду всякого рода чернокнижниками, хиромантами, астрологами, алхимиками, уже и есть правда? И, пользуясь знаниями всех этих шарлатанов, теперь Министерство труда плодит поколение за поколением добросовестных, покладистых да к тому же невероятно способных работяг?”

Но даже узнай он способ, даже точную химическую формулу, чем их тут травят, что бы от этого изменилось? Следовало навестить Эда и всё ему рассказать. Убрав коврик, осмотрев придирчивым взором комнату: постель убрана, полотенце повесил, зубную пасту и щётку положил в ящик, халат... да не на прием же! и пошёл в халате. За дверью Эда стояла по-прежнему тишина. Он постучал и, не дождавшись ответа, осторожно приоткрыл дверь. Эда в комнате не было. Детектив Ковальски восседал на трехногом табурете и с любопытством глядел прямо в глаза.

— Проходите, Ален, не стесняйтесь, — проговорил он, приглашающе махнув рукой. — Да входите уже!

Ален послушно вошёл и прикрыл за собой дверь. В комнате сильно пахло ароматическими сигаретами. Сам Эд не курил. Бросив взгляд на тумбочку, он заметил пластиковый стаканчик, из которого торчал к верху оранжевый в крапинку фильтр. Стало быть, детектив сидит здесь достаточно давно.

— Присаживайтесь.

Детектив сунул руку в карман, извлёк оттуда мятую пачку и, не спрашивая позволения, закурил, пуская дым в потолок. Взгляд его тем временем ни на секунду не отрывался от Алена. Тот заподозрил неладное.

— Извините, но Эдуард вышел надолго? Я хотел спросить его кое о чём.
— Боюсь, что надолго, — ответил Ковальски и пустил очередную струйку дыма. На этот раз чуть мимо лица Алена.
— Простите, не могли бы вы не курить, пока я тут?

Детектив учтиво кивнул головой, сделал последнюю затяжку и отправил сигарету в стаканчик к своим собратьям.

— Так что вы хотели спросить у господина Мейсона?
— Простите, но мне кажется, что это вас никак не касается.
— Не согласен. Я вас просил никому не рассказывать про Хопкинса, а вы?
— Что я?
— Не надо строить невинные глазки. Вы всё разболтали Мейсону, а он? Что он вам наговорил?
— Ничего.
— Ну вот так и ничего?
— Послушайте...
— Очень, очень внимательно вас слушаю, но вы не хотите понять, что сейчас, когда господин Эдуард испарился в неизвестном направлении, ваши слова очень и очень важны для следствия. И для вашего дальнейшего благополучия.

Ален ошалело уставился на детектива, исходя из чего тот понял, что пианист был не в курсе. Или хорошо играл.

— То есть, как это "испарился"?

“Эдуард, ты же сам мне говорил про Хопкинса, что бесполезно? Почему же ты ушёл? И куда? И почему не забрал меня с собой? Мы же, вроде как, стали друзьями за последнее время..? Я, по крайней мере, воспринимал это так”. Тут Ален почувствовал, как по щекам бегут слёзы. “Надо же, — с грустью хмыкнул он, утираясь. — Вероятно ещё один симптом навалившейся старости”.

Когда детектив, не вдаваясь в подробности, рассказал в двух словах, как обнаружили пропажу Мейсона, Ален не мог поверить своим ушам, и этот его уход он воспринял не иначе как предательство по отношению к себе. Но.., с другой стороны, в праве ли он был считать его другом? Шапошное знакомство. Всего какие-то два месяца, пара душевных разговоров, пара нелегального поглощения не известно откуда и каким образом добытых деликатесов. И он работал сам когда-то в обслуге, он сам был одним из тех, кто превращает розовощеких мужиков в согбенных, шаркающих, беззубых уродцев. Поэтому, когда детектив попросил повторить их разговор у восточной стены, он колебался не долго.

— И кому ещё вы об этом рассказывали? — поинтересовался детектив.
— Не вижу никакого смысла отравлять кому-то последние дни жизни. А потому – никому.
— Ой ли?
— Послушайте. Хватит разговаривать со мной, как с провинившимся мальчишкой! Да и ваши угрозы на счёт моей безопасности... Вы и правда считаете, что они могут волновать человека, старика, который уже одной ногой в могиле? Даже уже двумя ногами.
— А вы плохо слушаете лекции. И, видимо, так и не удосужились прочесть евангелия.
— Я их прочел, когда мне было четырнадцать, не вижу смысла перечитывать, воспоминания мои вполне свежи.
— А как же "кесарю кесарево"? Противодействуя властям, вы впадаете во грех, а стало быть ваше будущее может оказаться не столь розовым, как вы можете его представлять.
— Нас ещё не крестили, так что у меня есть время предаваться греху.
— Ладно, хватит этих поповских славословий. Хорошо, что вы никому не рассказали. Но не стоит ли мне прямо сейчас надеть на вас наручники и держать как потенциального беглеца? Не собираетесь ли и вы повторить фортель Мейсона? Может быть, у вас с ним сговор? А?
— Я ничего не знал о побеге, вот вам крест!
— Ну какой крест? Вы же сами сказали, что ещё не крещены.
— Это выражение такое, фигуральное. Оборот речи.
— Ладно. Опять мы с вами свернули не туда. Хорошо, я вам верю. Но не знаю, что вы об этом думаете.
— Я думаю то же, что сказал Эдуард. Нет смысла бежать, когда дни так и так сочтены. И я не понимаю вовсе, для чего ему этот побег. Может, просто чтобы насолить вам? Или, как Хопкинс, сделать что-то по своему?
— Может быть, может быть. Сказал так и убежал...
— А вот вы мне скажите, что вы думаете обо всём этом? Только честно. Я с вами был честен.
— Но вы же понимете, что я лицо официальное, у меня есть регламенты, статьи закона, устав, в конце концов, — детектив тут вновь потянулся за пачкой, но на этот раз Ален не стал ничего говорить.
— Понимаю.
— Что я об этом думаю..? — он зажёг сигарету и с нетерпением, хорошо так затянулся. — Такова селяви, как говорят французы. Что поделаешь. С одной стороны, мне всё это, конечно, не нравится, а с другой... Вы же понимаете, что иной мир отныне не призрачная выдумка богословов, а научно доказанная реальность. Столько всего произошло, столько встало с головы на ноги, ну... или с ног на голову, это уж как посмотреть. Я думаю, что ваши трактовки происходящего с позиции "ай-ай, мы все умрём" несколько устарели.
— Что бы там ни менялось, но лишать людей жизни это омерзительно.
— Да не нужно относиться к этому так, словно вас отправляют в никуда, и больше вас никогда не будет! Вас лишь подталкивают к двери, чтобы вы чуть быстрее шевилили ластами, но за дверью такой же мир, ну... чуть-чуть иной, но вы и в нем продолжите идти дальше. Что тут омерзительного, скажите мне?
— Не знаю. Наука когда-то говорила, что земля плоская.
— Экий вы, батенька, засранец. Вы ещё припомните, что шаманы вещали у костра, когда человеческое стадо махало каменным топором.
— Не так уж и давно это было. Я про плоскую землю.
— Да давно! Это уже как Ноев потоп на заре человечества! Очнитесь, наконец! Скоро вас ждет волнующее путешествие в мир иной, встреча с ушедшими родственниками, свет, счастье! А вы мне про землю плоскую, фу ты!
— Хорошо. Все ваши слова звучат правильно, логично. Но я музыкант, и мне ближе то, что словами не высказать. И вот это чувство, которое мне помогает слышать музыку, сочинять эту музыку, отличать музыку от музыки, оно говорит мне сейчас, что все ваши слова – враньё, как и все эти шоу на сборах, все эти рекламы, все эти фильмы о чудо-поколении. Вся ваша апологетика отправки людей на тот свет всего лишь ширма, за которой вы прячете собственные интересы!

Детектив Ковальски разинул рот. Ему ещё не доводилось сталкиваться с ситуацией, когда подозреваемый, влекомый неведомой силой, так доходчиво и проникновенно выражает мысль, что хочется встать и пожать ему руку.

— Знаете, какие у меня сейчас интересы? — устало проговорил он. — У одной моей очень хорошей знакомой, у одной моей очень хорошенькой знакомой, сейчас пропал кот. И все мои желания – это отправиться прямо сейчас к ней и, если не найти этого прожорливого котяру, то, по крайней мере, её утешить, потому что я знаю, как она глупо, но от всего сердца об этом переживает. Прямо сейчас.
— Простите. Идите искать вашего котяру, а я отправлюсь искать свою смерть.
— Очень хорошо. Удачи вам с поиском!
— Не переживайте за меня. Куда она денется.

2.9. Финал

Когда начались тренировки ухода, Алену вспомнилась книга, название её он уже не помнил, но посвещалась она временам, когда сам Иисус ходил по земным дорожкам. "Возляжем же и мы во гробы и умрём вместе с тобою" – как-то так в ней звучали слова о том, как иудеи готовили себя к грядущей смерти. В огромном зале стояли кресла, подобие которых он видел лишь в стоматологических клиниках.

Когда на лекциях собирался полный зал, а Алену доставалось место где-то в последних рядах, то зрелище перед ним возникало фантастическое. Приходила мысль, что сейчас, когда они все прилегли на изголовья, некий стоматолог-виртуоз проскочит по залу и в мгновение ока вылечит всем зубки, двигаясь со скростью японского нинзя, а затем – овации и низкий поклон.

"Виртуоз", однако, а именно Ингмар Нильсон, и не думал двигаться с места. Он стоял высоко на подиуме так, чтобы каждый мог его видеть, и подробно рассказывал о том, что ожидает человека в первые минуты смерти. Если учесть, что те же речи он произносил на лекциях, то в общей сложности они слушали сей монолог уже раз сотый. Но Ален почувствовал, что этот человек, по-видимому, и впрямь желает, как может, облегчить им переход в мир иной. Хоть не было сомнений и в том, что он же, если придётся, нажмёт ту зловещую кнопку, или повернёт вентиль.., кто знает, что у них там. И всё-таки то, что он сейчас рассказывал им с таким усилием достучаться, вдолбить, оно, похоже, и вправду являлось чем-то важным, и Ален впервые прислушался к словам.

В первые минуты и дни послесмертия сознание находится в местах, где прошли последние годы жизни, среди своих близких, знакомых. И тут важно не реагировать отрицательно на их плач и скорбь. Для живых вполне нормально испытывать боль и горечь от утраты родного человека. Но одного понимания здесь не достаточно, это нужно принять сердцем, поскольку сознание здесь и сознание там – это разные сознания. При жизни оно подвергается многочисленным раздражителям извне, включая тело человека, пребывает в размазанном, полусонном состоянии, что позволяет ему обдумывать свои реакции. В послесмертии никаких буферов между вами и окружением нет, как нет и тела. Любое внешнее событие способно мгновенно вызвать бурю эмоций. В какой-то мере вы защищены от подобного, поскольку официально информация о вашем уходе сообщается лишь спустя трое суток. “Однако, как мне известно, — произнес с грустью в голосе Ингмар, — некоторые из вас продолжают ежедневную переписку с близкими”.

Ален решил, что так будет правильнее, последовать совету и сообщить Розе, что какое-то время писать не сможет. Необходимо, чтобы в те три дня, что сознание его будет блуждать по Земле, она не скорбела, а с ней и он оставался в спокойном состоянии духа. Он вспомнил, что об этом говорилось в Тибетской книге мёртвых, которой посвещалась далеко не одна лекция. Душа усопшего очень бурно реагирует на стоны и плачи родни, раздражаясь и озлабляясь.

Наконец-то их окрестили, и уже ни для кого не оставалось секретом, что счёт пошёл на часы. Возвращаясь с мероприятия, кто-то из стариков шутил, шепелявя беззубым ртом: “эх, прощайте, девушки, таперь”. А второй подыгрывал: “что, даже в бар сегодня не пойдём?” — “Ну, нет, — отвечал первый, — бар это швятое место, пойдём обяжательно”. Ален, слушая их весёлую ворконтню, подозревал, что бар, который размещался между четвертым и пятым этажами, теперь для них заказан. Однако, когда вечером шумная ватага, распевая песни, прошаркала мимо двери, мнение пришлось изменить. Ален лежал в постели, рядом на одеяле покоился планшет с открытой страницей "История Соединенных Штатов Америки", но читать не хотелось. Не было желания ни для чего. Единственное, что жило сейчас в нем – это желание, чтобы всё случилось как можно скорее, чтобы прямо сейчас. Ждать больше не было сил.

Детектив Ковальски наблюдал за процедурой из-за стекла операторской. Под ним в откинутых креслах размещалась сотня старичков в белоснежных пижамах. Прямо перед ними на широком экране плыли картинки, подтверждающие истинное величие и значимость их поколения, старички, как один, не отрывали от экрана глаз. Ковальски скосил взгляд на Ингмара, тот в ответ отрицительно качнул головой. Полуторачасовой ролик должен был вот-вот подойти к концу, и тогда Ковальски на вопросительный взгляд уже Ингмара опустил голову, что означало "да". Тот перекрестился и нажал кнопку, изначально прикрытую пластиковым колпаком, а теперь опускающуюся всё глубже под давлением побелевшего указательного пальца.

Никаких внешних признаков, но всё закончилось в несколько секунд. На экранах операторов побежала сплошная линия, не прерываемая более никакими пикообразными изломами. Ковальски бросил последний раз взгляд в середину зала, где в кресле покоилось тело бывшего пианиста, примитивиста, обозначившего, быть может, начало новой эпохи в музыке, Алена Паркера из восьмого поколения.

Тела клали на каталки и долго свозили во внутренний двор пансионата. Затем ещё одна разгрузка-погрузка. И вот разом загудели турбины, и стая грузовых флаеров поднялась в воздух. Курс их лежал на восток за горный хребет к ближайшему крематорию. Ковальски провожал кавалькаду, стоя у окна малого конференц-зала. Они двигались медленно, похожие на стайку черных майских жуков. “Вот и всё, Ален”, — сказал детектив и глаза его обежали в растерянности всё вокруг: окно, подконник, верхушки гор, таявшие среди них точки флаеров и... подножие. На подножии ближайшей горы детектив, опешив, прочёл вытоптанную аккуратно надпись: “8 +”. От плюса вилась дорожка одиноких следов куда-то на юг, в сторону Кучуевского ущелья.

***

Ну вот и всё. Привезли первую партию, стало быть, дело сделано. В дверях появился Ингмар и прошёл в комнату дежурного. Сегодня им был Сергей. Следом распахнулись ворота приёмника и пошла работа. Их вносили люди из пансионата, держа за широкие пластиковые ручки в головах и в ногах, в крематории не было для этого рабочих, только смена у печей и дежурный. Тела находились в прозрачных пластиковых мешках, а потому, отправляя очередное тело в печь, он смог опознать его. Прощай, Ален, и прости, но у меня были причины поступить так. Если бы ты только знал. Седой, морщинистый старичок с длинными, худыми, скрюченными пальцами уплыл в печь. Заслонка опустилась быстро, но плавно. В тот же миг в небольшое термостойкое стекло ударила струя бешенного пламени. Две секунды и за ним – лишь розовая дымка да пепел, оседающий на раскрасневшиеся ролики подающего механизма.

К печам подошел Ингмар, наблюдая за ходом работ. При всём желании он не смог бы узнать в этом человеке своего бывшего подопечного. Смена трудилась в светло-серых термозащитных комбинезонах, перчатках и масках, лишь узкая щёлка оставалась для обзора под щитком защитного стекла. Глаза человека внимательно следили за мешками, поступающими на роликовую дорожу. Их клали рядышком по двое, чтобы ускорить процесс. Дорожка к этому не была предназначена, слишком узкая, а потому приходилось контролировать, чтобы ни один не застрял на входе в печь. Заслонка уехала вверх и из-за неё пахнуло таким жаром, что Ингмар моментально ретировался.

Вслед за первой партией пришла вторая, а затем третья. “Понимаешь, — Эдуард словно продолжил старый разговор с тем, чьё тело уже превратилось в пепел, да и пепел улетел в трубу под давлением воздушных струй. — Понимаешь, я ведь соврал тебе тогда. Совсем чуть-чуть. Даже не соврал, а не сказал. Когда-то я был в обслуге именно этого пансионата, и пансионат всегда принимал никому не интересных стариков, отбросы поколения, можно сказать. Потому я и не понял сразу, как за последние сто лет в нём всё переменилось. Может, виной этот детектив, ленивый и посредственный коп, самодовольный и тщеславный, которому можно поручить лишь мелочовку. Я ничего не слышал об Ингмаре, а он оказался одним из членов научного совета при Министерстве”.

Поколенцы гениальны далеко не все. Зачем же призывают столько бесполезного добра вместе с одним уникумом? Быть может, это добро, как мякина вокруг хрупкого сосуда, не даёт расколоться под ударами судьбы, в момент перехода в мир живых и в мир мёртвых? Кто знает? А связь между людьми существует. Невидимой нитью опутана Земля, простираясь от человека к человеку. Нитью ли, облаком ли, туманом всеобщего единства, почувствовать который не способен почти никто, поскольку окружающий мир куда более явственен. Когда в глаза светит Солнце, всё вокруг растворятеся в белёсой дымке, и не разглядишь. Но бывает. Эдак когда-то давным-давно на заре двадцатого столетия отец Силуана Афонского чувствовал сердцем своим, что с сыном происходит что-то неладное. А тот в это время развлекался с местной сельской девушкой. И писал поэт: “Там, где посреди груди трепещет пламя тонкое, миры соединив,..”. И Алену Паркеру причудилось ли то тепло в груди, отклик затерявшейся Элли Митчел во время его вечерних отсидок перед экраном, на котором светилась её страничка в сети с маркером “online”?

“Кто бы знал? Не хотел уйти вот так, а с тобою вместе, получалось, шансов у нас не было никаких. И чтобы ты знал, никогда прежде здесь не было никакого Стейнвея в Малом конференц-зале”. Эдуард Мейсон почувствовал навалившуюся вдруг усталость, но уже пошла последняя партия.

Часть 3. Русский посёлок

3.1. Беглец

— Отец, смотри, там кто-то есть! Похоже, человек! Ползёт в сторону посёлка.
— Да, похоже на то. Но похоже, уже никуда не ползёт. И в этом направлении ему не пройти. Давай через левый спуск, а там посмотрим.

Снежный вихрь взвился позади треков и снегоходы понеслись в гору. Справа остались Клыки Вепря, два каменных острия, торчащих в небо посреди горного склона. Спуск справа резко менял уклон, завершаясь почти вертикальным обрывом. Может, человек надеялся уцелеть, скатившись с него кубарем, но после землетрясения двулетней давности в конце его ожидала не ровная заснеженная долина, а гряда оголившихся острых камней. Снегоходы шли ровно, в десяти метрах друг от друга, они уже вышли на один уровень с человеком, когда тот пошевелился, перевалился на бок и попробовал катиться. Спасло его лишь то, что после снегопада снег был рыхлым и сминался под ним.

Снегоходы, втопившие поначалу по полной, вернулись к прежней, менее опасной скорости. Обогнув скалы, они настигли на спуске незнакомца и, описав дугу, замерли прямо у того перед носом. Александр подбежал первым и перевернул незнакомца на спину. Тот счастливо улыбался, но глядел мимо, куда-то в голубую даль неба. Неба, что ещё не совсем растеряло ночную бездонную глубину, на которой так ярко блещут звёзды в горах.

— Кто ты? — спросил, подойдя, Сергей, — поколенец? Сбежал из пансионата?

Человек в ответ только улыбался и протягивал им руки, силясь оторвать их от снежного покрова. “Похоже, он слегка промахнулся”, — сказал отец показывая Александру, откуда вьётся след по склону. Хотел добраться до поселка Асхата, Сергулу. Оно и к лучшему, что промахнулся. Асхат был старейшиной мусульманской общины, и, хотя вера их требовала почитать гостей, как посланников Аллаха, не было случая, чтобы они не возвращали беглецов Рахиму, владельцу ближайших трёх пансионатов, горнолыжной базы и крематория, в котором Сергей значился начальником смены. “Давай его ко мне”, — отец взял незнакомца за обе руки, а сын подхватил за ноги. Вдвоём они взгромоздили тело на снегоход и привязали ремнями так, чтобы тот не улетел на повороте.

Когда Эдуард открыл глаза, вокруг никого не было, и не было ни неба, ни снега. Он обнаружил себя внутри небольшой комнатушки на топчане, устланном белоснежной простыней в светло-сиреневых цветочках, поверху его укрывало одеяло в точно таком же белоснежном пододеяльнике, тяжёлое. “Тепло. Как тепло”, — подумал он и вновь провалился в сон.

Окончательно очнулся он лишь на следующее утро. В окно светило солнце, в комнате по-прежнему никого не было, но по дому что-то шаркало, звякало и чьи-то голоса звучали в отдалении. Оглядев комнату, он признал в ней типовой щитовой домик, какие устанавливают в местах геологических разведок. Домик легко собирался бригадой из пяти человек, и так же легко разбирался. Имел отопление, душевую, кухню и санузел. Работа в обслуге для поколенца имела ограничение по возрасту, так что после всех сборов судьба занесла Эдуарда, собственно, куда она только не заносила, но первый раз – в геологоразведочную экспедицию. Комната, однако, вместо двери закрывалась темно-синей занавеской. Когда Эдуард остановил на ней взгляд, разглядывая чудной узор – звёзды, полумесяц, рыбы какие-то – занавеска отодвинулась, и на пороге возник парень.

— Проснулись уже? — то ли спросил, то ли воскликнул он. — Отец, он проснулся!

В комнату вошёл среднего роста человек, и Эдуард приготовился к расспросам. Самым главным было ни за что не признаваться, что поколенец, а то вернут назад и глазом не моргнут. Чем-то лицо человека показалось знакомым. Да, он очень походил на того пацанёнка, что вместе со своим отцом возил продукты в пансионат. Как же его звали?

— Проснулся? — спросил мужчина по-английски.
— Где я? — спросил в ответ Эдуард.
— В Русском посёлке.
— Вот как. Это же.., а я был уверен, что иду...
— Ну, когда мы тебя подобрали, ты уже никуда не шёл. Пытался ползти и даже катиться. Хорошо, что не получилось, а то лежать бы тебе на нашем кладбище.
— Почему это?
— Не знаю, чего ты ждал внизу, но там с позапрошлой весны сплошные камни. Землятресение. Разбился бы насмерть.
— Нет. Не помню. Не помню, чтобы я катился. Вряд ли я чего-то ожидал. До посёлка Асхата дорога ровная.
— Поколенец? — резко спросил мужчина, но в глазах его искрилась улыбка, так что Эдуард сам не понял, как произнес "да".
— Считай, тебе повезло. Попадись ты Асхату, был бы уже там, откуда пришёл. Как зовут? Есть хочешь?
— Эдуард. Пить, — ответил он.
— Есть, пить... Вставай, Эдуард, сюда тебе никто ничего не принесёт. Давай, пошли. Меня Сержем звать, а это сын мой, Александр. Алекс по вашему.

Так он оказался в Русском посёлке. Когда планировал побег в пансионате, то тщательно восстановил в памяти расположение местных селений. Идти в ближайшее смысла не было. Если начнут искать, то с него и начнут. Но в стороне, на отшибе, был поселок Асхата, который часто наведывался в пансионат, да и с отцом его Эдуард был когда-то довольно дружен. Вспомнилось, как тот зазывал его в гости. Барана заколю, шашлык нажарим, баню натопим, приезжай. Вот и выбрал он Сергулу. Идти до неё было непросто, но так и искать в ней сразу не кинутся, а ему лишь бы дойти. Там уже укроют так, что и с собакой не найти.

Общая комната, как её звали в геологоразведке, была заметно больше. Не было стены, что отделяла её от кухни. Серж хозяйничал сам. Достал хлеб, налил в пластиковую бадью какого-то варева и поставил в печь, по ходу дела включил чайник, который уже был горячим, а потому тут же загудел и через минуту выключился. Алекс достал тарелку, ложку и кружку в ярких подсолнухах. Всё это поставил перед Эдуардом на стол. Из глубины дома донёсся зычный женский голос: "Сергей, помоги мне!" Вероятно, жена, догадался Эд и с какой-то отрешённостью смотрел, как Серж поспешно убегает, бросив на ходу: "Саша, покорми гостя".

Подкрепиться было необходимо, Эд ел торопливо, непрерывно думая о том, что прошло слишком много времени, пока он был в отключке. Если его кинулись искать, то уже давно ищут. Нужно бежать дальше. Вернулся Серж.

— Да ты не торопись, никто не отнимет, — улыбнулся он, увидев, как Эд мельтешит ложкой. — Ты проспал сутки, перед этим шёл часов шесть. Если за это время над посёлком не появилось ни одного флаера, стало быть не ищут тебя.
— Видать, совсем некудышный ты человек, — добавил он ещё и безобидно рассмеялся.
— Если честно, — ответил Эд, остановив на полпути ко рту ложку, — я очень на это надеялся.
— И какие теперь планы? Бежать дальше?
— Теперь даже не знаю. Но думал да.
— Дальше селения далеко, тебе не дойти. Агулик за перевалом, Юала вниз по ущелью, но это сорок с лишним километров. Думай. Можешь остаться здесь. То, что тебя никто не ищет, ежу понятно. Ты кто по специальности, кстати?
— Кем только не был. Вот в таком домике жил, когда ходил в геологоразведочные экспедиции.
— И что делал там?
— Всё по маленьку. Разнорабочим, поваром, взрывником был.
— Ну, стало быть, калач тёртый. Если что, работу тебе найдем. Или ты уже помирать надумал?

Эдуард, как-то уже позабывший о существовании восьмого поколения, моментально сник.

— Серж, я ведь и правда из тех, что сейчас в пансионате ожидает своего ухода в мир иной.

Сергей перестал улыбаться. Оно ему с самого начала было ясно. Наверное, он перегнул палку со своими шутками. “Грустно всё это, — только и сказал, — живи дед, а там жизнь покажет, не помер же ещё”. Эд согласно кивнул головой.

3.2. Ленка

Он вообще был мужик тише воды ниже травы и головой вот так же, как тогда за столом, кивал частенько. Сергей всякий раз, когда приходил навестить родителей на кладбище, вначале останавливался возле крайней могилки, где на камне значилась лишь дата смерти да инициалы Э.М. Было даже удивительно, как такой человек отважился на побег. Таились, видимо, в нём такие стороны, которые чужим он не открывал, а может, и своим тоже. Да и были ли они у него, свои? Хотя за то недолгое время, что Эдуард пробыл у них, он успел сдружиться с дочкой, да и с сыном у них были не сказать, чтобы плохие отношения. Но с Ленкой он, конечно, больше всех проводил времени вместе. Она зубрила английский, хотела потом устроиться в пансионат или на горнолыжный курорт даже, а тут под рукой оказался живой носитель. Носитель и живой.

— Деда Эд, а у тебя жена была?
— Нет, не было.
— Ну а девушка-то была?
— Нет, не было.
— Но ты же симпатичный! Неужели никто не любил?
— Ну, почему же. Было, любили.
— А ты?
— А я? Нет, наверное. Понимаешь Хелен (он звал её на свой лад), это ведь не такое дело, что ты мне, а я тебе. Так и с чужими-то людьми поступать некрасиво, а когда речь о близком человеке, то уж должен он быть действительно дорог. Так, чтобы пошёл в Храм и свечку поставил, и помолился: Господи, спасибо! А потом ещё сходил и ещё помолился. Не было у меня такого.
— Ну вот. — Лене хотелось бы продолжить эту тему, а продолжение не состоялось. Но Эдуард сам то почувствовал и продолжил.
— Но был у меня в пансионате приятель. Вот у него такое случилось. Он мне не особо рассказывал, и знакомы мы были без года неделю, и стеснялся говорить об этом, наверное.
— Деда Эд, расскажи.

И деда Эд пересказывал Лене историю, что когда-то в порыве откровения поведал ему Ален, сосед из палаты напротив. О себе и его Элли, которую встретил он во время своего Первого сбора. Встретил и уже потом не расставался до самого её Последнего. Лена часто перебивала и требовала подробностей, которых он не знал, что её заметно огорчало.

— Что же? Ты сам, получается, так никого и не полюбил? — она вдруг вернулась к нему.
— Были у меня симпатии, которые, возможно, могли и перерасти во что-то большее, но не случилось. Одному не сладко, конечно. С другой стороны, когда стал задумываться, а не плюнуть ли на все эти свечи... Ну, ты поняла. Не найти ли просто хорошую девчонку, а ведь были, то вдруг осознал, что за все эти годы уже привык к одиночеству. Я и кружку ставил там, где хотелось, и на диване валялся, когда хотел. А ведь связать свою жизнь с человеком – это не котёнка завести. И котёнок-то ждёт ласки и внимания, а что говорить о человеке? Это лишь с одной стороны радость, а с другой – какая ответственность!
— Значит испугался, деда Эд? — она сказала это вызывающе, готовая пуститься в бой и устроить ему полный разнос с конфискацией имущества.
— Да, — Эдуард согласно кивнул. В бой пускаться расхотелось.

Эдуард оказался в хозяйстве совсем не бесполезной обузой. Он разбирался и в паровом отоплении, и в электронике, и в починке различных ползающих и летающих аппаратов. Одно было плохо – глаза видели далеко не так хорошо, как в молодости, даже не так, как месяцем раньше. Глазами его стал Александр. Ну а поскольку руки без глаз, как ружьё без прицела, то и руками. Эд лишь показывал где что открутить-прикрутить, откуда вынуть, куда засунуть, в чём прополоскать, что к чему припаять, а глаза с руками в лице Александра уже прикручивали, откручивали, полоскали, припаивали, а заодно и учились делать это самостоятельно в будущем.

Однажды в комнату зашёл Сергей и застал их с сыном за починкой старого робота-уборщика. Долго смотрел молча, стоя за их склонившимися над столом спинами, слушал голос Эда и смотрел, как Саша пытается делать то, что требуется. Прерывать не хотелось, так бы и стоял, но кашлянул, и мастеровые разом повернули к нему головы: молодую в кудряшках по бокам и веснушках на носу и старую с седою бородой и мешками возле глаз.

— Рахим звонил. Сказал, что завтра привезут первые партии на кремацию. Из второго пансионата, — тут он сделал паузу. — Моя смена будет.

Эд опустился на стул, взглянул на Сергея сперва глазами пустыми, серыми, но затем промелькнула в них зелёная искорка.

— Возьмешь в бригаду? — он почти улыбнулся.
— Ну почему же не взять? Возьму. Но тогда собирайся, летим в крематорий. Завтра у меня времени учить тебя не будет.
— Если кто будет из пансионата.., узнает. — Эд отвел взгляд.
— Обязательно будет. И людей полно, и Ингмар будет лично. Но бояться нечего. Смена работает в комбезах и шлемах, чтобы печью усы не подпалило или ещё чего, не приведи Господь. Не то что чужого, друг друга не узнать. Ну что? Летим?
— Да, — кивнул Эд.

После крематория он совсем ото всех изолировался. Всё ждал смерти, а она не приходила. В доме об этом догадывались и не беспокоили. Только Ленка ходила всё кругами вокруг да около, когда он, обняв жердину забора, стоял и смотрел куда-то в горы. Заговорить боялась, отец строго-настрого запретил. День на четвертый он сам не выдержал. Они с матерью только что подоили корову, и Ленка несла полведра молока до кухни, когда он окликнул её и, забрав ведро, пошёл рядом.

— Полведра всего, — сказал. — Мало, наверное. Зимою коровы плохо доятся, да?
— Не, нормально, — Ленка была рада-радёшенька, что отцовский запрет уже, вроде как, перестал действовать. — Позанимаемся сегодня английским?
— Если желание есть, обязательно позанимаемся. Извини, что совсем обо всех забыл.
— Мне отец тоже с тобой говорить запретил. И не за что извиняться!
— Ну извини.
— Вот опять ты! Хватит уже. Давай, я сама понесу! — она попыталась выхватить у него ведро.
— Эй, ты чего творишь?! А если бы я не удержал? — молоко едва не расплескалось посреди прихожей. Ленка мгновенно спрятала руки.
— Тебе тяжело, наверное? Давай я? — уже примирительно, чтоб загладить неловкость, спросила Ленка.
— Не, нормально, — совсем в точности повторил Эд.
— А ты корову доил когда-нибудь? — вдруг спросила она.
— Ну, нет. Вот чего не доводилось, того не доводилось. Даже не видел ни разу, как это делается.
— А я доила! Мама учит.
— И как тебе?
— Бр-р-р.

Деда Эд рассмеялся. В этот самый момент их нагнала Наташа, жена Сергея и мать Елены.

— Чего ты там быркаешь, а? Я думала, вы уже английским занимаетесь, а вы тут с ведром гуляете! Так, отдавайте, дальше я уж сама как-нибудь.

Но тут из кухни (или из общей комнаты, как назвать) появился Сергей и забрал ведро у Натальи, строго зыркнув на дочь.

— Чего ты на меня смотришь?! — Ленка, чувствуя свою полную невиновность, поспешила обидеться. — Деда Эд сам предложил позаниматься английским!
— Это правда. Я сам.
— Да я разве что говорю? — Сергей уже отвернулся и понёс ведро на кухню. С ним ушла и Наталья.
— Ну что? Идём? — спросила уже неуверенно Ленка.
— Да. Дай мне только куртку снять и переобуться, я сейчас.

3.3. Атеисты

В последние дни, когда за столом присутствовал Эдуард, ели молча. Но он всё больше отсиживался в комнате и на приглашения отвечал, что не голоден. “Конечно, — шепталась за столом Ленка, — накусотничается за день, вот и не хочет”. Впрочем, за все дни она лишь однажды видела, как деда Эд открыл хлебницу, извлек оттуда батон белого хлеба, отрезал себе небольшой ломоть да и ушёл в комнату, даже не убрав всё на место. Пришлось Ленке самой убирать. Но к сегдняшнему вечернему столу они пришли вдвоём, оживлённо о чем-то перешёптываясь. Шептались, видимо, чтобы не впутывать в разговор остальных. Александр уже сидел за столом, а Сергей с Натальей что-то ещё кулинарили за плитой.

— О чём шепчетесь? — Наталья, выглянув из-за Сергея, бросила оценивающий взгляд на положение дел: Эдуард прямо отживел, и Елена повеселела, а то всё ходила, повесив нос.
— Так. Это готово. Выключаю? — Сергей вопросительно глянул на спутницу жизни.
— Готово? Ну, тогда неси на стол. Так о чём спорите?
— Да не спорим мы! — Ленка, как обычно, тут же заняла круговую оборону.
— Ну, не спорите, так не спорите. — мать сняла с плиты кастрюльку и пошла к раковине слить воду.
— Деда Эд говорит, что мы живём, как атеисты.
— Нет, Хелен. Когда это я такое говорил?
— Да только что!
— Нет, я сказал, что не заметил у вас ни икон, ни распятий, ни алтарей каких-то с фигурками Будды или ещё кого. Больше ничего не говорил.
— Ну так это то же самое, — возмутилась она.
— Это вы к Александру в комнату не заходили, — засмеялся Сергей, а Сашка залился краской, прямо как рак, брошенный в кипяток.
— А, точно! У Сашки есть фигурка Будды, — Ленка победоносно вскинула голову.
— Ну и что? - теперь настал черёд Александра залечь в оборону. — Я же не буддист. Стоит себе и стоит, хлеба не просит.
— Александр у нас медитациями увлекается, — Сергей говорил без тени улыбки, а Сашка весь напрягся, ожидая, видимо, что сейчас про него отец ещё чего понарассказывает. Но тот и не собирался.
— Вот как? — заинтересовался Эд. — У меня сосед из палаты напротив этим увлекался. Хороший был человек, Царство ему небесное.
— Это который Ален? — как бы догадалась Елена, хотя, кроме него, никого из прошлой жизни старика и не знала.
— Угу, — кивнул головой Эдуард. — Вот ведь. Я так рано сбежал, что даже не покрестился.
— Ну-у, это можно устроить, — усаживаясь, наконец, за стол произнес Сергей. — В Юале есть Храм и Священник. Я туда полечу на неделе, могу тебя прихватить. Договориться надо только предварительно. А то, кто его знает, может, на охоту ушёл.
— Зверя бьет? — удивленно спросил Эд.
— Ну нет, что ты! За козами дикими охотится. Большой любитель козьего молока. — чётко разделяя слова, выговорил Сергей и весело рассмеялся. — Вот только не приживаются они что-то у него. Дохнут, как мухи.
— Может, кормит не тем? — предположил Эдуард.
— Кто его знает. Может, святым духом питает, а они не едят. — Сергей вновь звонко хихикнул.
— Хватит тебе уже, — упрекнула Наталья, — ешь вон давай!
— Нет.., — произнёс задумчиво старик. — Если уж Бог есть, то не может он одних привечать, а других отталкивать. Ведь, если он весь мир создал, всю матушку вселенную, то всё в ней – его рук дело. Вот я когда-то давно табуреты столярил под старину из дерева. Хобби у меня такое случилось. Делал и знакомым раздавал. Так, каким бы табурет ни получился, а всё-равно мой. Даже если было стыдно дарить кому, не выбрасывал я, у себя оставлял. Так что, если сотворил он человека по образу и подобию своему, то не отвернется от старика.
— Ну, а если нет.., — продолжил он после паузы, — то и нахрен он мне такой не нужен. Тогда гори оно всё... Что здесь всю жизнь маялся, что там буду, не привыкать.

После таких слов за столом воцарилась тишина. Только вилки звякали о тарелки, да слышалось сопение Эдуарда, который последнее время дышал тяжело и часто, словно ему кислорода в воздухе не хватало. Молчание прервал Александр.

— А ваш сосед, он буддистом был?
— Нет. Не думаю.
— А как медитировал?
— Да дай ты поесть человеку! — Наталья недовольно глянула на сына. Тот в ответ молча кивнул.
— Мне тоже интересно было, — дед даже засветился будто. Видимо, разговор об Алене доставлял ему удовольствие. — Говорит, что пытается ни о чём не думать, концентрируясь на дыхании... Нда, говорил...
— Вапасана, — определил Александр. — Основа всего, как утверждал Будда.
— Ага, Будда! — оживилась Ленка.
— Ну и что? — отпарировал он.
— Ничего. Совсем ничего, — но выражение лица её при этом стало триумфальным.
— Ну и молчи тогда, если ничего. — Александр уткнулся носом в тарелку.
— Саша! — укоризненно произнёс Сергей. — А во что ты веришь, Эд?
— В природу, наверное, — ответил после короткого замешательства старик. — Вот дерево. Растет оно себе и растет. Весна наступает – листья выпускает, осень – сбрасывает. Не морочит себе голову ничем. Я люблю деревья. Я и себя порой ощущаю таким деревом. Плохо мне – плачу, хорошо – смеюсь, и не забиваю голову тем, чего мне знать не дано.
— Интересная позиция. Так посудить, может, и я такой же. — и Сергей, как Александр, уткнулся в тарелку.
— А скоро Новый год, — Наталья решила поменять тему. — Как будем праздновать?
— По британски! Сделаем веночки, камин и носочки повесим для подарков. — Тут же отозвалась Ленка.
— Где же ты камин найдешь? — остудил её отец.
— Легко! — просияла она. — У Сашки есть ролик с пламенем. Пустим на большой экран, вот и камин!
— Не так. Надо будет мой маленький поставить на пол и обрамление какое-то сделать. — Александр уже подходил конкретно к решению задачи.
— Ну, да. Давай так. — у Ленки засветились глаза от предвкушения приближающегося праздника. Самого любимого в году. Может быть, даже более любимого чем день рождения.

В итоге, когда еда в тарелках закончилась, и взрослые отправились по своим делам, Александр с Еленой всё ещё сидели за столом и бурно обсуждали планы на Новый год.

— Ну что? Точно не хочешь лететь? — спросил в коридоре Сергей у деда.
— Полечу с удовольствием, если возьмёшь. Интересно посмотреть, как там люди живут. Но Священнику не надо звонить. Не хочу я креститься.
— Ну.., хозяин – барин. Тогда в среду где-то. Я скажу.
— Ага, — кивнул Эд и, откинув занавеску, шагнул в свою комнату.

“Вот как интересно, — рассуждал он, лёжа на топчане и глядя в потолок, — шёл к одним людям, а попал к другим. Где надеялся укрыться, мог бы сгинуть, а где и не думал оказаться, теперь живу и горя не знаю. Все-таки много на свете хороших людей. И здорово, что судьба пока ещё заносит меня к ним, к хорошим. Значит, не такой уж я плохой и сам. Ведь говорят: подобное притягивает подобное. Хотя... Почему так говорят? У магнита притягиваются как раз полюса противоположные. Нда, кто поймёт эту вселенную, тот станет богом. Но бог только один, а потому никто её никогда не поймёт”.

3.4. Юала

Флаер вертикально поднялся над посёлком и завис на высоте около ста метров в ожидании дальнейших команд. Браслет на руке Сергея был совсем старенький и весь в царапинах, такой ещё не умел “разговаривать” с флаерами. Сергей нашёл в избранном маршрут на Юалу и подтвердил начало полёта, ткнув пальцем в зеленую кнопку на дисплее. Эд тем временем разглядывал посёлок. Два горных хребта сбегали склонами навстречу друг другу, но упирались в небольшое взгорье, на котором в тесноте да не в обиде разместилось три десятка щитовых домиков, а ещё насосная станция и энергоустановка, снабжавшие посёлок водой и электричеством. Прямо под флаером по двору шла малюсенькая Наталья и, задрав голову, помахала рукой. Эд помахал в ответ, лишь после сообразив, что снизу его не увидеть. Продолжая висеть, флаер развернулся, взяв курс на Юалу, и плавно набрал горизонтальную скорость.

— Новый год на носу, подарки надо забрать, — Сергей, наконец, объяснил причину полёта. — Залетим в службу доставки, а потом заглянем к Константину, приятелю моему. Попьём чайку, поболтаем и домой.
— А в пансионат не ближе ли было? — спросил Эдуард.
— Можно и в пансионат, но там сейчас одни сторожа да бригада строителей. Мелким ремонтом занимаются, готовят к следующему заезду. Да и не очень-то они любят, когда на них доставку оформляешь. Вроде как закрытая территория и всё такое.
— И когда следующий заезд? — Эд хотел сказать "следующий сбор", но язык не повернулся.
— Теперь в феврале только. Январь у нас обычно пустой месяц. Безработный. Да и февраль наполовину, скорее всего, тоже. К тому времени клетушки ваши разберут, понастроят аппартаментов, медицинские кабинеты вернут взад, ты свой пансионат и не узнаешь.
— Кабинеты? — удивился Эд.
— Кабинеты. Когда нет сборов, пансионат населяют лёгочники-тубуркулезники. Дышат целебным горным воздухом.
— Туберкулез же давно победили? — усомнился Эдуард.
— Ну, я не в курсе, чего они там лечат. А перед вашим заездом всех больных перевели в первый. Его как раз только восстановили после позапрошлогоднего землятрясения. Там и разрушений-то с гулькин нос, но у Рашида денег не было. А тут подфартило с госзаказом на Последний сбор.

— А я ведь когда-то сам здесь работал. Во втором. Но и понятия не имел, чем тут вообще заняты. Как-то не интересовался. Я здесь только во время сборов работал.
— Так ты, значит, в курсе всех дел? Поэтому сбежал?
— Да нет. Не знаю даже. Может, как тот приятель Алена, решил, что моя жизнь это только моя, и нечего кому-то ей распоряжаться, как каким-то инструментом. Есть ли там жизнь после смерти, нет ли… Сейчас она есть, вот она, здесь и сейчас. И лишь я сам определяю, какой ей следует быть. А что за подарки? — спросил он для смены темы.
— Секрет, — улыбнулся Сергей, — нельзя говорить.
— Ну, хорошо, не говори.

Вскоре появились очертания Юалы. Этот посёлок больше походил на небольшой город. Уже издалека угадывались купола Храма, метеорологическая вышка и водонапорная башня. А когда подлетели ближе, из общего массива стали вырисовываться и дома. В основном в два этажа, но попадались и трёх, и пятиэтажные. В посёлке располагалось районное руководство, а вокруг – несколько турбаз и посёлков поменьше.

— Ого, — удивился Эдуард, глядя на жилые дома внизу, — а вот этого я не помню. Тут же, вроде, фермы какие-то были?
— Так ты был здесь! — Сергей удивленно глянул на Эда. — А говорил "посмотрю, как там люди живут"...
— Ну, так я и смотрю, — улыбнулся старик. — Я здесь последний раз больше ста лет назад был.
— Ну ка, ну ка? И что ты здесь делал сто лет назад?
— Что что. Когда работал в обслуге во втором, мы сюда летали отдыхать в свободные от дежурства дни.
— Вот так да! — хохотнул Сергей. — Стало быть, ты здесь, выходит, всю округу знаешь. А я-то думал, откуда такая уверенность ползти неизвестно куда. Ещё про Юалу тебе рассказывал, про Асхата…
— Конечно знаю. Что же я дурак совсем бежать наобум? Дождался, когда прогноз выдал снегопад, а они тут частые, ну а одежда и обувь у меня уже давно были заготовлены.
— Но без помощи обслуги выйти бы тебе не удалось. Кто же помог?
— Секрет, — улыбнулся Эдуард, — Нельзя говорить.

Сергей, вспомнив свой недавний ответ про подарки, удовлетворённо кивнул. Флаер начал снижать скорость, и он, увеличив карту поселка, ткнул в стоянку возле здания администрации, заменив обычный пункт назначения – станцию техобслуживания. Флаер пошёл на снижение.

— Так ты и к Асхату шёл не спроста. Уверен был, что укроет.
— Конечно. Мы с отцом его были близки. Звал меня не раз в гости: в баню, на шашлыки.
— Что ж, ну раз так, то уж наверное укрыл бы. — Сергей, пожав плечами, наблюдал, как флаер "общается" с диспетчерской и следует на указанную ему площадку.
— Шашлыки, — продолжил он, не отрывая глаз от экрана. — Небось на настоящие звал, из баранины?
— Да. Тогда были ещё настоящие.
— Бедные барашки, — сказал Сергей и нажал кнопку разгерметизации. — Вылезай, приехали!
— Так я и твоего отца помню, и тебя, — произнес Эд, выбираясь по трапу из кабины.
— А ну постой.., — Сергей развернул старика за плечо, будто бы в первый раз увидел. — Ты был приёмщиком, как мы привозили продукты! Неужели ты?
— Ага, — улыбнулся он. — И приёмщиком, и поваром в то время. Потом закончился один сбор, и на следующий я ушёл в дежурные, хотя на кухне ещё помогал новичкам.
— Вот так новость! — воскликнул Сергей. — Отца помнишь?
— Конечно, помню! Он всегда был такой... взмыленный, торопливый. Всё покрикивал "скорее, скорей" и сам начинал бадейки с молоком и сыром носить.
— Ещё бы не взмыленный! Знаешь сколько нас в семье было? Четверо. Четверо! И сплошь девки, кроме меня.
— И где же они теперь? Сёстры?
— Кто где. Одной нет уже. — Сергей помрачнел, и Эд расспросы прекратил.

Возле здания администрации располагался пункт экспресс-доставки. Эд заходить не стал, остался на улице, подышать свежим воздухом. После флаера голова слегка кружилась и было как-то нехорошо, словно вот-вот должно что-то случиться, и оттого сердце скачет и бьётся, как ненормальное.

— Извините, вы не подскажете, где тут почтовое отделение? — прозвучал вопрос на чисто лондонском наречии.

К нему подошёл какой-то парень в шапке-ушанке, обвешанной разноцветными значками. “Не иначе как с турбазы”. — подумал Эд и, не задумываясь, ткнул пальцем в одно из зданий на противоположной стороне улицы. Даже за сто лет почта не могла сгинуть с прежнего места.

Так вот, рушатся храмы, ломают старый фонд, администрация переезжает с места на место, люди перестают пользоваться почтой, а почтовые отделения остаются на своих местах, неубиваемые, как Агасфер.

3.5. Константин

— Заждался? — спросил Сергей, выходя из офиса и еле удерживая в руках четыре коробки.
— Смотри, — Эдуард продолжил свои мысли вслух. — Почта там же, где и сто лет назад.
— Ну и что?
— Не знаю. Так всё поменялось за это время, а она – там же.
— Пошли. Бросим коробки в флаер и заглянем к Константину. Можем, кстати, и в Храм заглянуть? Он тут рядом.
— Это зачем ещё? — Эд подозрительно глянул на Сергея. — Давай мне одну, а то уронишь сейчас.
— Держи, — тот передал ему коробку поменьше. — Да так просто, в качестве культурной программы.
— Был я в этом Храме. Вряд ли в нём что-то сильно изменилось. Это как почта.
— Ну, не хочешь, тогда пошли.

Забросив коробки в кабину флаера, они в десять минут пересекли весь посёлок поперёк и вышли к частным домам на окраине. Дом, в который направлялся Сергей, выделялся архитектурой и роскошеством забора. Чугунное литье, столбы из облицовочного красного кирпича, причудливые навершия. Люди, судя по всему, жили здесь не бедные. У ворот залаяла собака Баскервилей, здоровенная чёрная псина с огромными клыками, ненормально торчащими из пасти.

— Не бойся, — успокоил Сергей и распахнул перед Эдом калитку. — Он только на вид такой страшный.
— Что-то плохо верится, — произнёс, входя, Эд. Но пёс уже лез лизаться, чуть не свалил с ног.
— Дэв, сидеть, — воскликнул, появившийся на дорожке, хозяин.
— Дэв, это полностью Дэвил? — спросил, оттряхивая снег, Эдуард.
— Нет. Дэв это Дэвид, — ответил Константин. — Скажете, что неудачное имя для собаки?
— Нет, не скажу. — старик иногда отвечал столь окончательно, что продолжать вопросы или беседу уже не хотелось.
— Привет, — Сергей пожал хозяину руку. — Это мой гость. Вот, изъявил желание познакомиться с твоим городом.
— Пока ещё моим. — ответил Константин, подразумевая, видимо, какие-то только им двоим известные обстоятельства.
— Что, Рахим не сдаётся?
— Не только не сдаётся, он всех своих псов на меня натравил. — хозяин сделал приглашающий жест в сторону дома, а Эд беспокойно оглянулся на пса. Тот сидел, как положено, повинуясь команде хозяина.

Константин убежал чуть вперёд, и Сергей шепнул Эду на ухо: мой приятель, он мэр этого городка, а временно и губернатор района. Старик пожал плечами, дескать, губернатор так губернатор, ему-то что.

Пока старые приятели наслаждались встречей за непонятным для Эда разговором, он ушёл бродить по дому. Тот был выстроен в три этажа, и просторные коридоры украшала живопись и скульптура. Эдуард редко останавливался, больше морщился, но одна картина привлекла его внимание. Не было никакого сомнения в том, что это Мане. Подлинник, вероятно. Старик застыл, зачарованный. В этот момент подошли давние приятели, и Константин, указав на картину, пояснил, что этот этюд подарил ему сам Ренье Савон, когда отдыхал с семейством на базе Сноу-Сноу в позапрошлом году.

— Они бывают здесь каждый год. Наши горы – отличное место и для отдыха, и для больных лёгких. Столько великолепных турбаз, Эдуард, вы не найдёте нигде в мире. А какой здесь снег? А погода?
— Это Мане, — ответил старик.
— Да. Я знаю. — Константин взглянул на Сергея и продолжил. — Ну что? Пройдёмте, как говорится, в закрома?

Закрома размещались на крыше особняка под стеклянным куполом. Если учесть, что пятиэтажных домов вокруг было раз два и обчёлся, да ещё то, что дом стоял чуть повыше прочих, то глазам открывался отменный вид на весь посёлок и на великолепие гор сразу за ним. Эдуард, забыв о Мане, залюбовался открывшимся перед ним простором. Горы поблёскивали в лучах солнца, что уже клонилось к западу, на востоке чуть светился диск Луны, прямо посередке к небу вздыбились пики Храма, и вся картина попахивала какой-то мистической аллегорией. Вот-вот появятся из снегов длинноногие слоны Сальвадора Дали и пройдут неторопливо мимо, аккуратно перешагивая дома и этот рукотворный купол.

— Хватит хандрить. Пойдём, чаю выпьем, — оборвал его фантазии Сергей. Эд кивнул головой и послушно отправился следом. Молоденькая девица в наряде горничной уже разливала чай по чашкам. Китайский фарфор слегка просвечивал. Из-под нанесённых на тонкие стенки кистью мастера листьев и лепестков проглядывала ползущая вверх кромка жидкости. Под куполом моментально разнёсся умопомрачительный аромат. Эд сел в кресло и вздохнул.

— Чего ты всё вздыхаешь? — спросил Сергей, взяв со стола чашку.
— Чай хороший. — ответил Эд. — Вот и вздыхаю.

На лестнице появился Константин, неся в руках две вазочки, вероятно, из одного чайного сервиза. Когда подошёл, Эд разглядел тот же рисунок, что и на чашках.

— Спасибо, Мари, — хозяин бросил на горничную быстрый взгляд, — можешь идти, дальше мы уже сами справимся.
— Приятного чаепития, — ответила она и, слегка покачивая бёдрами, скрылась на лестнице.
— Я включу новости. Никто не против? — экран уже загорелся, так что отвечать смысла не было.
— Сегодня десять лет трагедии в Кучуевском ущелье.
— Под лавиной погибло больше сорока человек, — пояснил Сергей, взглянув на Эдуарда.
— Тёска твой должен выступить, — Константин улыбнулся старику, и тот удивлённо повернулся к экрану. Тёска был ещё одним кандидатом на пост нового губернатора. — Эдуард Хаммер. Двадцать шестое поколение.
— Поколенец? — то ли спросил, то ли констатировал Эд.
— Да, как и я, впрочем. А вы? — он обращался к старику, неожиданно забыв, что они, вроде как, были на "ты" до сего момента.
— Эдуард Мейсон. Десятое. — соврал Эд. Иначе бы раскрылся факт побега из пансионата. Поколение его в разных концах планеты уже вылетело в трубы крематориев. Сергей еле заметно кивнул головой. Раскрытие истины, видимо, и ему не сулило ничего хорошего.
— Стало быть, один Сергей у нас стопроцентно ветхозаветный? — Сергей развёл руками, дескать уж извините, какой есть.

Новости начались с международных событий. Стартовал завершающий круг переговоров, и Россия, наконец-то, присоединялась ко всем остальным. Последний оплот независимой государственности. По окончании Земля действительно сможет считаться единой державой.

— Ну, после вступления в Единство Китая, она бы долго не продержалась в любом случае, — прокомментировал Константин.

Словно услышав его, новости переключились на страны бывшего СССР. Там реальным объединением и не пахло. Видимо, осадок от прежних национальных конфликтов в империи так и не растворился в течение столетий. Затем шли новости с фронтов науки, религии, образования и спорта. Это было не столь интересным, и Константин приглушил звук.

— Как вам чай? — он явно напрашивался на похвалу.
— Чай отменный, — подтвердил Эд.
— Здесь несколько сортов. Мари – большая мастерица в чайном искусстве.
— В доме только прислуга, я заметил. Вы холост?
— Нет, конечно. Кто же выберет в мэры холостяка? Храм уж точно не утвердит такую кандидатуру. Зимой в горах не особо приятно, так что супруга с детьми обычно зимует где-нибудь на Средиземноморье. Сейчас они на Мальте, наверное. А перед тем наслаждались Венецией.

Картинка на экране сменилась заставкой региональных новостей, и Константин прибавил звук. Доиграли последние ноты музыкального вступления и появился диктор местного вещания. После череды светских новостей: кто из знаменитостей прибыл на неделе в здешние дома отдыха и горнолыжные базы, диктор напомнил зрителям о давней трагедии, рана от которой до сих пор разрывает наши сердца. Далее началась речь Эдуарда Хаммера.

— У него там кто-то погиб? — спросил Эд. У человека на экране дрожал голос и слёзы наворачивались на глазах.
— Нет, — ответил мэр. — Просто выборы скоро. В политике важна каждая деталь, любое публичное выступление. Впрочем, как и в бизнесе. Никогда не воспринимайте серьёзно политиков и бизнесменов. Они плачут и восхищаются дабы завоевать лояльность. Одни – избирателей, другие – клиентов и партнёров.
— Несчастные люди, — задумчиво произнес старик. — Я понимаю ещё, когда человек не выказывает своё мнение, чтоб оно ненароком не навредило делу. Но когда вот так бесстыже лгут, это печально.
— Не думаю, что они считают себя несчастными, — рассмеялся мэр. — Напротив, несчастьем для них была бы упущенная возможность выдавить слезу и вызвать пожар одобрения у аудитории. И я – политик, а не человек, винтик в тонко закрученном механизме государства. Я не могу себе позволить человеческие слабости.
— Слабости в виде совести и чести? — спросил Эд, и Сергей напряжённо кашлянул в кулак.
— Нет, — ответил Константин, продолжая улыбаться. — Легкомыслия и безответственности.
— Да, — старик улыбнулся тоже, но как-то печально. — Язык у вас хорошо подвешен. Политика переговорить.., что Священника.
— Язык – оружие политика, как и вся его жизнь, каждый шаг. Когда-то он сам о себе заботился, но информационные потоки настолько возросли, что теперь только со штатом имидж-мейкеров есть шансы оставаться на плаву.
— Надеюсь, Священника вам так не одурачить.
— Я тоже на это надеюсь, — Константин перестал улыбаться. — Я из тех, кто, как вы сказали, предпочитает промолчать, когда говорить невыгодно. Я стараюсь говорить делами. За годы моего мэрства посёлок преобразился в лучшую сторону, и Священнику это хорошо известно. Вот Сергей не даст соврать.

Сергей согласно кивнул головой. На лестнице возникла Мари. Хозяин вопросительно вскинул голову. Та многозначительно указала рукой на запястье и Константин тут же взглянул на браслет.

3.6. Аккумулятор

— Извините, но вынужден откланяться, — произнёс торопливо мэр Юалы. — Прости, Сергей, Эдуард, что так внезапно. Мари вас проводит.

Когда возвращались к флаеру, молчали. Только лишь забравшись в кабину, Сергей спросил:

— Как он тебе?
— Константин? Да никак. Политик он и есть политик, и как политика я оценивать его не хочу. А как человека... оценить может супруга разве что, дети, ну или Мари.
— Если ты подозреваешь их в связи, то напрасно. Она только горничная и секретарь иногда. Сейчас столько средств слежения, а за ним следят, уж поверь мне, что позволить себе человеческие слабости он никак не может.
— А о каких псах Рахима он говорил?
— Журналисты, активисты, которым он как бы помогает. Финансово и не только.
— Ходит по грани закона?
— Иногда по грани, иногда за гранью. Пока он заходит не слишком далеко и пока обеспечивает людей работой, в нашем поселке в том числе, на это закрывают глаза.
— Годы летят, а ничего не меняется, — вздохнул Эд.
— Неправда, с появлением Священников и Храмов политики и чиновники изменились кардинально.
— Снаружи, а внутри?
— Ну, ты многого сразу хочешь. Подожди, придут новые поколения, и всё поменяется. Уверен, что Александр с Еленой будут жить совсем в другом мире.
— Так говорили и сто поколений назад, Сергей.

Флаер завис над родными крышами и пошёл на снижение. Во дворе Ленка стояла рядом с матерью и махала рукой. Старик замахал в ответ, но, спохватившись, тут же опустил руку, вспоминая, что снаружи фонарь флаера выглядит сплошным непроницаемым чёрным колпаком. Даже не определить, где он переходит в поверхность металлического корпуса.

— Хм, — усмехнулся Сергей. — Если бы тебя услышал человек из прошлого, не знакомый с нынешней системой поколений, он бы подумал, что ты говоришь о тысячелетиях.
— Не понял, как это? — Эдуард удивлённо вскинул брови.
— Ну, поколением же называли людей, принадлежащих к одному историческому периоду, а вовсе не родившихся в один год, в один день. Так что твои сто поколений – это, если, к примеру, предположить, что к одному относятся люди, родившиеся в период, скажем, в двадцать годков, то в сумме уже две тысячи.
— Допустим. И что?
— Да ничего, забудь. Просто подумалось. — Сергей разгерметизировал кабину, стенка флаера образовала щель по периметру и плавно опустилась на землю, превратившись в трап.

Судя по тому, как радостно к ним подскочила Елена, и с каким любопытсвом пыталась заглянуть в кабину, цель их поездки представляла из себя не такой уж большой секрет. Вот только все коробки Сергей убрал в кормовой трюм и дверь запер, так что попытка разглядеть среди кресел и рюкзака, в котором отец возил форму да всё необходимое, отправляясь на работу, провалилась. На пульте зажглась красная надпись, предупреждавшая, что произошло автоматическое переключение на резервную батарею.

— Вот ты чёрт, — ругнулся Сергей, — всё-таки сдохли.
— Аккумуляторы? — спросил Эд.
— Ну да. Что-то у этой колымаги не то в энергоснабжении. Уже вторые за год. Ты в этом не разбираешься случайно?
— Плохо дело. Если у тебя модель с блоком самодиагностики, то можно запустить и посмотреть, что скажет, — предложил Эд
— Да я фиг его знает! Какой был, такой и взял. Посмотри сам. В конце-концов, у меня есть резервные. Прошлый раз, наученный горьким опытом, заказал сразу два комплекта.

Ленка пооколачивалась ещё какое-то время возле летательного апарата, но деда Эд выходить не думал, на вопросы её отвечал невпопад, и она ушла в дом.

Проверка флаера была лишь одной из причин его задержки в кабине. Эд снова почувствовал себя неважно, голова кружилась, и такая навалилась слабость, что подыматься из кресла не хотелось совсем. Чтобы не сидеть сиднем просто так, он неторопясь полазил по меню, посмотрел характиристики и список модулей, нашёл самодиагностику и запустил. Пока на экране мельтешили строки сообщений о проверенных блоках, цепочках, подмодулях, он, отвернувшись, глядел невидящим взором на внутреннюю обшивку. Это мельтешение, даже лишь едва замечаемое периферийным зрением, вызывало тошноту. В конце-концов, он вылез из кресла и перебрался на трап. Здесь его хотя бы обдувал ветерок, и не мутил запах, исходящий от искусственной кожи кресел.

Вечером за столом на вопрос Сергея "ну что там?" сообщил, что неисправен блок, отвечающий за подзарядку, и, если есть, то заменить – дело пяти минут. Но запасного такого не было, так что решили пока поставить новый комплект аккумуляторов и уже на нём лететь опять в Юалу. Ленка, дождавшись, наконец, завершения серьёзного разговора врослых, тут же "забронировала" деда на следующий день. Он был не против, а Сергей сообщил, что полетит завтра с Натальей, которая забыла что-то заказать в магазинах по случаю Нового года, нужно забрать.

За те две недели, что Мейсон провел здесь, он успел познакомиться со всем хозяйством Маныкиных, да и с Русским посёлком в целом. Большинство жителей хлеб свой наживали случайными заработками, сильно зависящими от сезона. Потому в каждой усадьбе присутствовал коровник, курятник и огромный огород с садом. У всех имелась фермерская лицензия, которую выдавали, не глядя, без проверок, поскольку понимали, что давай не давай, люди всё одно будут растить скот, засаживать огороды, чтобы не помереть с голодухи. Её имели даже те, кто ничего не выращивал, кроме грядки огурцов да пары рядов помидоров. Эти работали в Юале и летали туда, кто каждый день, а кто на посменную вахту уже не каждый.

В округе объектов для заработка располагалось не сказать чтобы много. Прежде всего три пансионата, затем горнолыжный курорт - все принадлежали Рахиму. Ещё неподалеку возвышался на склоне горы монастырь, но рабочих мест там практически не было, братия управлялась своими силами. Пансионаты и курорт имели собственный постоянный штат, в основном из жителей Сергулы и Арлака, мусульманских общин. В Юале работы было хоть отбавляй, но требовались люди образованные, с дипломами, а посёлок становился все больше стариковским.

Поколенцев здесь отродясь не водилось, а молодые ветхозаветные, отучившись заочно в школах, поступали в колледжи, институты. Кто в Юалу, а кто и подальше, в большой мир, как здесь говорили. А отучившись, назад уже не возвращались.

В этом плане Елена с Александром были завидным исключением. Ленка училась на отлично и планировала затем поступить на заочное в институт, а если не получится, устроиться в один из пансионатов, может быть, даже на горнолыжный курорт. Александр же, уже закончивший школьное обучение, сумел поступить на заочное в институт электроники и информационных технологий, и уезжать тоже никуда не собирался.

Так уж устроило Министерство, что в очных интернатах и высших учебных заведениях обучались в основном поколенцы. Школы ветхозаветных все до одной являлись заочными, поэтому живи ты хоть у черта на куличках, школу окончишь без проблем, если не совсем дурак. Вот дальше уже тяжелее. Но заочные отделения во многих институтах всё же имелись. В большинстве случаев в тех, что готовили на специальности, где оффлайн-занятия занимали малую часть программы. Пройдя теоретическую часть, студенты съезжались два раза в год, чтобы выполнить практическую и сдать очные экзамены за семестр.

Александр учился уже на втором курсе и по окончании института планировал устроиться либо в Юалу, либо в монастырь, что было бы ещё лучше. До монастыря пешком не более километра, а то, что им требовался специалист-электронщик, он знал из первых уст, как говорится. Мать работала там в трапезной на постоянной основе и слышала разговоры монахов и самого настоятеля. Зачем им понадобился электронщик уже другой разговор, но место такое имелось, и в настоящий момент занимал его житель Юалы, летал каждый день, оставлял флаер в посёлке и дальше шёл пешком. Александр как-то с ним столкнулся и узнал, что того все эти ежедневные путешествия достали до печонок, и что, как только освободится место в Юале, ноги его здесь больше не будет. Электронщики у них менялись чуть ли не каждый год, а иногда место и вовсе пустовало, так что надежды выглядели вполне себе реальными.

Ленка же, не особо расчитывающая на поступление в институт, штудировала теперь английский, готовилась заранее к худшему варианту. А может, и не к худшему, так ей иногда думалось. Уезжать от родителей ей совсем не хотелось. Большой мир пугал её, а здесь всё выглядело родным и знакомым. И жил ещё один парень по соседству, но это уже другая история. Если же получится поступить, всегда можно устроиться преподавателем в обычную школу. Там учителя тоже могут жить где угодно, лишь оборудование нужно для дистанционного обучения, но это не её забота, а Министерства.

3.7. Английский

Темой их следующего занятия английским стали поколенцы, Храмы и Священники. Ленка с лёта ошарашила впросом:

— А правда, что Священники мысли читают?
— Кто это тебе такое сказал? — изумился дед.
— В книжке читала. "Багровое зарево на Востоке".
— Фу ты, — фыркнул Эд. — Это же художественная книга. Да ещё и фантастика к тому же.
— Ну и что? — на Ленку аргументация не подействовала.
— Так в ней же вымысел.
— А как же "сказка – ложь, да в ней намёк"? Или ты, деда, думаешь, что писателю просто так всякие идеи в голову приходят?
— Да не думаю я так. Но этот, Эрнест.., как его там? — он вопросительно уставился на "ученицу", продолжая и сам припоминать, но она лишь пожала плечиками. — Ну, да бог с ним. У него же там сплошь всякие несуразности. Так что о силе его интуиции говорить вряд ли возможно.
— Это какие же несуразности? — воскликнула Ленка, готовая принять бой в защиту писателя, чье имя, однако, успешно вылетело из её головы.
— Да такие. Даты, например. Герой вспоминает, что он делал в далёком прошлом, но, если не полениться да посчитать, сколько ему в то время было, то можно и отрицательное число получить или возраст, в котором ни один ребёнок на подобные действия ещё не способен.
— Ерунда. Кто на это вообще внимание обращает?! Это в книге не главное.
— Ну.., кто-то не обращает, а кто-то и обращает. Это уж от склада ума зависит. Одного сюжет увлекает, другой ещё какую-то подоплёку видит за строчками, сам чего нафантазирует, ну а кто-то и то, и другое, и третье, и с математикой у него всё хорошо. А когда такие нелепости встречаешь, то всё удовольствие от книги – коту под хвост.
— А у тебя, деда, какой склад ума? Ты же поколенец, какая у тебя специализация?
— Врать тебе не хочу. А сказать не могу, — Эд виновато улыбнулся. — Слово дал.
— А? — Ленка слегка опешила. Долго ворочила мыслями в голове и выдала, наконец, — Так тебя уже и в списках живущих нет. Почему бы и не сказать..?
— Вот как, — дед рассмеялся. — Понимаешь? Я не из-за страха, что узнают, и даже не от того, что слово дал. Не нужно этого никому знать, вот почему. Так что жив я или мёртв для всех, – нету разницы.

Ленка какое-то время сидела молча. Дед так заинтриговал её, что она уже не могла ни о чём другом думать, как только о сокрытой от неё тайне его специализации. А вид Эда говорил о безнадёжности любой попытки правдой или хитростью добиться откровения. Наконец, она сдалась и решила зайти издалека, попытаться самой понять, выведав биографию деда.

— Расскажи тогда хотя бы, каково это быть поколенцем? Как родился, где учился..? Работал?
— Да неужели интересно тебе? Я ведь человек обычный, ничего выдающегося в жизни не сделал, никаких высот не достиг. Какой ко мне интерес?
— Ты сбежал из пансионата!
— Это да. — дед с удовольствием хмыкнул. — А ещё, когда летал с отцом твоим обучаться ремеслу крематорщика, или как их там, протоптал надпись на подножии горы, что хорошо так видать из окон пансионата.
— И что вытоптал?
— Ничего особенного. Номер поколения. Только плюсик справа добавил.
— А ведь так оно и есть! Поколения твоего нет уже, а “плюсик” живёт и здравствует. — Ленка обрадовалась собственной догадке.
— Ну, уже не особо здравствую. Всё-таки пора и мне вслед за моими одногодками отправляться.
— Хватит ерунду-то говорить! Расскажи лучше, о себе. А?
— Хорошо. Слушай, если так интересно.

И дед рассказал, как родителям его сообщили, что у них может появиться поколенец, человек, наделенный талантами от рождения. А каким родителям этого не хочется? Потому они и согласились участвовать в программе. В то время Священники вместе с учёными, финансируемые Министерством труда уже выработали чёткий план действий, нацеленный на то, чтобы дети рождались в один день. На первых порах дело обстояло совсем иначе, разброс составлял несколько недель, а потому какие-то там энергетические потоки размазывались и не давали должного эффекта. Он родился семнадцатого апреля вместе с несколькими сотнями тысяч сопоколенцев. И было оно уже восьмым, начиная отсчёт от самых первых пробных.

Двенадцать лет он прожил с родителями, обучаясь, как Хелен и другие её сверстники, дистанционно на дому. Воспоминания об этом времени у деда остались самыми светлыми. А затем поступил в интернат, где все дети жили вместе и без родителей. Домой их отпускали только на каникулы. В интернате он учился жить в коллективе, и обучение это давалось ему с трудом. Обучали вначале всему помаленьку, много было гуманитарных дисциплин, потом постепенно у детей проявлялась тяга к чему-то специальному, и их переводили на самостоятельную программу обучения. К двадцати годам, т.е. ко времени окончания интерната и времени Первого сбора, поколенец, как правило, уже знал, где будет работать.

— И какую же ты, деда, программу выбрал? — спросила Ленка, как бы между прочим.
— Никакую, — улыбнулся он. — Я так до конца и шёл по общей программе. Хотя много посещал факультативов по кулинарии и поварскому делу. Дисциплин таких не было. Как-то принадлежность к поколению не предполагала подобные специальности, но как факультативы преподавались и они.
— И в итоге ты попал на работу в пансионат? — спросила Ленка разочарованно, поскольку ничего ей так и не открылось.
— Да. Потом пансионат. А после пансионата устроился к геологам и ушёл в экспедицию на разведку месторождения алмазов. Потом в другую, наподобие. Потом какое-то время работал в полиции, потом даже в Министерство труда угодил.
— Ого, а там ты чем занимался? — воодушевилась Елена в надежде здесь отыскать нити к разгадке.
— Организовывал сборы, с документами всякими возился, с документами да отчётами даже в большей степени. Ничего интересного, сплошная рутина.
— А Ален был талантливым? — вдруг спросила она.
— Да! Ален да. Поначалу он программированием занимался. Где-то лет до шестидесяти, а потом заявил, что меняет специализацию, и переквалифицировался. Пошёл в музыканты и композиторы.
— А разве так можно?
— Ну.., об этом открыто не говорят, но подобная смена да в таком возрасте – явный признак, что поколенец родился поколенцем не зря. Так что они поморщили носами для вида, но заявление тут же утвердили.
— Хочу тоже в такой программе участвовать и родить поколенца. — заявила Ленка.
— Нет, Хелен. Умоляю тебя Христа ради, не нужно этого делать! — Эдуард даже сморщился так, словно у него закололо сразу в обоих боках.
— Это ещё почему? — удивилась она.
— Потому что нехорошо. Есть в этом неправильность какая-то, какое-то нарушение баланса энергий вселенских или ещё там чего. Это... это какое-то насильничание над ними. И я бы не хотел, чтобы ты в этом насилии участие принимала.
— Вот уж не ожидала такое услышать от тебя, деда! — Ленка поёрзала на стуле. — Но можно же просто так рожать, без всякой программы?
— Конечно. Только так и надо. Ну их к бесам, всех этих учёных с храмами вместе! Они всё переиначили, все подоткнули под себя. А ведь изначальные идеи, которыми они воспользовались, и неплохие вовсе. Но никто до них никогда не говорил о массовости. То есть об эдаком коллективном нахрапе. Министерству это нужно. Как же, посмотри сколько всего наизобретали за последние года! Флаеры, портативные реакторы, что и у вас в посёлке стоит, новые способы аккумулирования энергии опять же, а синтез продуктов, да что там продуктов, синтез веществ в условиях истощения мировых ресурсов, а средства связи, а электроника, твой браслет мощнее в сотни раз, чем когда-то самые навороченные компьютеры были! Я уже не говорю о тех исследованиях, что ещё не принесли прикладной пользы, но ещё вот-вот и изменят всё вокруг. Здорово, что скажешь! Только плата за это мне не нравится совсем.
— А какие идеи в начале были? — Ленка захотела про что-нибудь другое заговорить, потому что деда уж слишком начал волноваться, но вырвалось само.
— Идеи? Ну зачинать ребёнка всем в один день уж точно не было такого! И весь этот коллективизм напыщенный. Знаешь, зачем они его раздувают? Гордость за поколение и прочее? Потому что при таком человеческом единении энергии те вселенские насилуются легче. Вот почему. И священство предполагалось совсем не таким, что нынешнее. Оно похожее, но цели у них разные. И зверей убивать запретили, и домашнюю скотину, птицу. Рыба осталась на очереди. Но всё это не из сострадания природе, а потому опять же, что...

Тут дед схватился за сердце. Ленка вскрикнула и напугала его. Он отчаянно замахал рукой, дескать всё нормально, а потом шёпотом попросил довести до постели. Уже лёжа сказал: “Всё в порядке, Хелен. Просто что-то я перенервничал. Принесёшь мне водички?” Когда она вернулась, он уже спал. Дышал ровно, лицо спокойное, и, показалось Ленке, улыбка светилась на его губах.

3.8. Новый год

Весь Новый год Эдуард провалялся в кровати. Скакало давление, раскалывалась голова, знобило. Его укрыли ещё одеялами, а он всё жаловался, что мёрзнет. Первого января, однако, хворь его начала потихоньку сходить на нет. Все пришли к нему в комнату поздравлять с праздником.

— Деда Эд, — воскликнула Ленка, — а тебе Дед Мороз тоже подарок принес!

И она вынула из-за спины небольшую коробку. Эдуард поднялся с постели, взял в руки, спросил, что там. “Это электронный аппарат, лечит болезни суставов.” — ответил Сергей. Дед открыл, достал и вытащил из пластиковой упаковки тяжёлую штукенцию в форме гриба на очень толстой ножке. На дне коробки лежала инструкция, которую тут же выхватила Елена и начала читать вслух.

— Вот спасибо, так спасибо! — обрадовался дед. — Коленки мои последнее время и правда болят, мочи нет. Теперь займусь их лечением.
— Как ты? — спросил Сергей.
— Ты знаешь, — Эд подвигал руками, ногами поболтал, — да ничего как-будто. Похоже, на поправку иду. Ты там, кстати, блок зарядки-то не менял еще?
— Нет. Даже не смотрел, с какого бока к нему подступить.
— Ну и не смотри. Я сам заменю.
— Может, полежишь ещё? Дело не горит, всё-равно в ближайшую неделю лететь никуда не понадобится.
— Да нет, я уже в норме.

Он поднялся и проделал перед ними несколько уже вполне уверенных шагов туда-обратно.

— Ну, значит, завтракать сегодня будем всей честной компанией. — заключила Наталья. — Ты же идешь, деда Эд?
— Аппетита нет пока, но за компанию я с вами посижу с удовольствием. Так валяться в постели надоело!

Все рассмеялись, даже Сашка, обычно старающийся выглядеть серьёзным. После завтрака Ленка осталась мыть посуду, Наталья с Сергеем пошли к соседям поздравляться, Александр ушёл к себе, а Эд взял с подзеркальника в прихожей новый блок зарядки и отправился чинить флаер.

Через час вернулись напозравлявшиеся. Сергей обратил внимание, что дверка флаера не закрыта, и сказал Наталье, что сейчас, – глянет только, как там дела у старика. Наталья остановилась у калитки, а он, подойдя к флаеру, потянул чуть на себя приоткрытую дверку. Та плавно опустилась, предоставляя взору кабину. Из-за изголовья пилота торчал знакомый капюшон.

— Ну что там, Эд? — спросил Сергей и в то же мгновение интуитивно понял, что всё.

Под давлением его руки, кресло нехотя повернулось, проволакивая безжизненные ноги в ботинках по резиновому покрытию. Сергей убрал руку, двинулся назад и, неуклюже развернувшись, сел на супени трапа. Поднял взор на Наташу, та дёрнула головой – что там? Он поднял обе руки и молча сложил предплечья крестом. Наталья вскрикнула и уткнулась лицом в ладони.

Люди в экстренных, непредвиденных случаях часто начинают метаться из стороны в сторону, путаться в мыслях, предпринимать совершенно нелепые действия. Сергей всегда сам удивлялся тому, как подобные события обращают его в робота, спокойного, рассудительного, никуда не спешащего. Вот и сейчас он мысленно обозрел всё то, что предстояло сделать. Подошла Наталья, он поднял на неё глаза и сказал, чтобы подготовила как-нибудь Ленку и Александра. Та кивнула головой и пошла в дом.

Сами собой в голове всплыли слова Эдуарда в один из первых дней, как только он попал к ним: “Вы за меня не переживайте, хоронить меня не придётся”.

— Вот это правильный настрой! — согласился тогда он.
— Слушай, Сергей. То, что я скажу сейчас. Пусть оно останется между нами. Хорошо?
— Хорошо, слушаю тебя.
— Когда я умру...
— Да не умирай ты прежде времени!
— Нет. Не собираюсь. Но, когда я умру, прилетит человек, и ты меня ему отдашь, если он того захочет. Я лишь прошу содействовать ему, о чём бы он тебя не попросил. Он, может скорее всего, ни о чем просить и не станет, но, на всякий случай, прошу.

Сергей тогда долго смотрел Эдуарду в глаза, но те оставались холодны и серьезны. — “Хорошо, — пообещал он. Так оно и будет”. — “Хорошо”, — Эд удовлетворенно кивнул головой, и больше они об этом не говорили. Сергей поднялся со ступеней трапа, зашёл внутрь и, подхватив старика под руки и под коленки, вытащил из кресла. Тело было лёгким, как пушинка. Не составило никакого труда донести его до крыльца, на котором уже стояли Наташа, Лена и Александр. Ленка с одного взгляда охнула, закрыла лицо руками и убежала в свою комнату, ревя на ходу. Александр не шелохнулся, но глаза его были красные и по щекам бежали слёзы, которых он, верно, сам не осознавал. Наталья звонко всхлипывая, крикнула: “Ну чего стоишь, помоги отцу-то!” — “Не надо, он легкий”, — остановил Сашку отец: “Пройти дайте”.

— Может известить кого? — спросила жена.
— Кого надо известили уже. Месяц назад.

Вечером над домом закружил незнакомый флаер и опустился на пустыре за огородом. Проваливаясь по колена в снег, к дому пришёл человек, обогнул забор и отворил калитку. Во дворе его уже ждал Сергей.

— Добрый вечер, — вежливо проговорил незнакомец.
— Не очень он добрый. — поправил хозяин.
— Согласен. Эдуард гворил вам?
— Да. Говорил, что должен прийти человек.
— Он пришёл. Это я. Вынужден просить вас показать его и оставить нас вдвоём.
— Вы не станете забирать его? — удивился Сергей.
— Если вы хотите, то заберу.
— Нет, нет. Я спросил вовсе не для этого!
— Хорошо. Тогда мне нужно побыть с ним, и чтобы никто не мешал.
— Пойдемте, — Сергей жестом указал на порог дома.

Прошло всего минут десять, не больше, как незнакомец появился из-за синей занавески в звёздах, лунах и рыбах. Сергей с Натальей ждали в коридоре.

— Вы мне не расскажите, как прошли его последние часы жизни? — спросил мужчина.
— Весь последний день с ним была Елена, — ответил Сергей, — можете спросить у нее. Только, ради Бога, постарайтесь поаккуратнее. Она с ним была очень близка, сдружилась и сильно переживает, что его больше нет.
— Об этом не беспокойтесь. Я долгое время работал воспитателем в детском приюте и с детьми умею разговаривать, не задевая их чувств.
— Её комната в конце коридора, — Наталья указала рукой.

После разговора с Еленой незнакомец откланялся и ушёл. Прогудел в небе его флаер. Все обязательства Сергея на этом закончились. Он вошёл в комнату покойного, тот лежал, как он его и оставил, только голова чуть повернута к стене, а возле самого уха небольшая ранка, поверх неё следы аэропластыря, так что лишь бледная розовая полоска на коже говорит о том, что здесь недавно сделали надрез.

Эдуарда похоронили на кладбище на краю посёлка, всех провожавших набралось шесть человек: из их семьи четверо да ещё сосед с супругой, который помогал за день до того рыть могилу. Елена странным образом уже не плакала, была спокойна. Вероятно, не осталось уже ни сил, ни слёз. Закидали землёю, а поверх мерзлыми комьями. Придёт весна, тогда разровняем могилку, цветы посадим и камень положим сверху с датой и надписью. Постояли. Сосед достал стаканы и бутыль самогона из запазухи, налили, выпили, занюхивая отворотом курток.

— Пойдёмте в дом, — позвала всех Наташа. И они потянулись нестройной вереницею к посёлку.
— Я поступаю в интернат, — объявила Елена, как только все уселись за поминальный стол.
— Какой интернат, дочь? — спросил отец. — У нас и денег на него нет.
— Деньги есть, — ответила серьезно она. — Михаил, что прилетал, сказал, что деда Эд оставил на меня завещание. На меня и на Сашку. И он ещё сказал, что Сашке уже поздно, но мне нужно пойти в интернат. Мне как раз на следующий год двенадцать будет.

Мать с отцом молча переглянулись. Сосед вновь наполнил стаканы, супруга его, помогая Наталье, поставила на стол кастрюльку с ухой рядом с кутьей и тарелками с пирогами, что хозяйка этой ночью пекла вместе с дочерью.

— Да будет ему земля пухом!
— Аминь.

Часть 4. Елена Сергеевна

4.1. Новые историки

Лена собирала со стола свои архаичные блокноты и тетрадки, запихивая их в толстый учительский портфель. В классе уже никого не было, за исключением Ингрит. Та сидела за последней партой и смотрела куда-то себе под ноги. Тут в класс залетел Игорёк и крикнул:

— Ингрит! Ты идёшь?

Та испуганно подскочила, и что-то при этом брякнулось на пол. Лена, вглядевшись, опознала на полу планшет. “Вот чертовка, — хмыкнула она не вслух, — читает на моих уроках! А я-то думала, чего это она такая заторможенная”.

— Да! Я сейчас! — Ингрит сняла рюкзачок со спинки стула, растегнула передний клапан и, покосившись на училку, быстро подняла и сунула в карман тонкий пластиковый прямоугольник.
— А вы, Елена Сергеевна, не хотите пойти? — Игорёк вызывающе разулыбался.
— Куда прикажешь?
— На заседание нашего клуба, — сохраняя интригу, продолжил он.
— Ну и что же это за клуб? — Лена уже убрала в портфель всё, что лежало на столе, включая планшет преподавателя, и двинулась к выходу. Т.е., навстречу Игорьку.
— Клуб Новых историков, — провозгласил он.
— Звучит неплохо. Клуб ваш находится в клубе, я полагаю? — она уже поравнялась с ним у дверей, и он сделал шаг назад и в сторону, пропуская её в коридор учебного корпуса. Ингрит топталась у неё за спиной.
— Именно, — Игорёк не смог утерпеть и раскрыл все карты. — Сегодня Александр Ильич официально вручил нам ключи от нашей комнаты на втором этаже.
— Ну, что ж, поздравляю, "новые историки"! Ну, если в клубе, то у нас будет минут пять, чтобы ты по дорогое объяснил мне, в чём же заключается ваша новизна. Идёт? — уже шагая по коридору, спросила Лена.
— Идёт, — он чуть не ляпнул в пылу от предстоящего монолога "по рукам", но аппонент попался не тот.
— Ну, так что же в вас такого нового?
— Так, всё новое, Елена Сергеевна... — начал Игорёк.
— Хорошо забытое старое, — рассмеялась Лена.
— Да. И ничего смешного я в этом не вижу!
— Извини. Я подумала о своём, вот и рассмеялась. Так что же такое забытое вы, как бы это сказать.., подняли из забытья?
— Вы изучали когда-нибудь Фоменко с Носовским, русских историков?
— Очень давно и очень поверхностно, — призналась Лена, — но они, кажется, математики. Или я не права?
— Начинали они и правда, как математики, но главные открытия совершили в переосмыслении истории. И да, доказывали свои открытия математически. В том числе.
— Игорь, извини, но ты не прав.
— В чём? — он остановился посреди дорожки, преграждая ей путь. Ей и Ингрит, что шла все это время за спиной Елены Сергеевны.
— В том, что даёшь этому такое определение, как "начинали". Фоменко к тому времени был уже академиком. А с учётом средней продолжительности жизни того времени, он уже был далеко не молод. Стало быть, ни о каком начале речи и быть не может.
— Вы очень мало о нём читали. Он всю жизнь занимался помимо математики историей.
— Я достаточно хорошо знакома с его биографией.
— Нет. Выходит, что не достаточно. — за Еленой Сергеевной стояла Ингрит, а потому проиграть он не имел права.
— Ну, хорошо, — сдалась Лена, — ты меня убедил. Вероятно, я и правда чего-то не знаю. Всё знать просто невозможно. Увы.

Игорёк бросил победный взгляд на одноклубницу, но по виду Ингрит можно было смело утверждать, что она не слышала ни единого слова, поскольку витала в данный момент где-то совсем-совсем далеко. И от одноклубника, и от училки по истории, и от самого интерната как такового.

— Если возникнет желание, приходите как-нибудь. Узнаете больше об этих учёных. — попрощался Игорь, схватив Ингрит за руку.
— Если. — ответила по-спартански Елена Сергеевна и направилась к воротам.

Прямо за ними у края тротуара её поджидал ретро-мобиль века так двадцатого и при её появлении загудел клаксоном. Стекло отъехало вниз, и в окошке нарисовался блондинистый красавчик. Красавчик помахал приветственно ручкой и крикнул:

— Елена Сергеевна, давайте я вас подвезу!

Лена помахала ручкой в ответ, но совсем не так, как он. Стекло огорчённо уехало вверх, скрывая красавчика от взоров проходящих мимо пышногрудых девиц. Лена дошла до края забора, повернула за угол и вскоре вышла на парковку флаеров. Её-то красавчик стоял третьим в первом ряду, ослепительно... зелёный. Может быть, кому-то нравится чёрный или сногсшибающе алый, но и народная мудрость о них очень даже наслышана. Лена приложила руку с браслетом к корпусу, и тот отозвался. Неглубокий шовчик обозначился на поверхности, а затем превратился в дверцу, которая, опустившись до земли, вывернула на девяносто градусов горизонтально ступени и обратилась трапом. Внутри было немного пустовато, и Лена с улыбкой подумала о красавце в кадиллаке. Подумала и скомандовала "Взлет", вытянув руку и коснувшись воображаемой кнопки на панели управления.

Натренированный браслет анализировал обстановку, движения хозяйки и преобразовывал жесты в команды. Впрочем, то была исключительная блажь Елены Сергеевны. Её забавляло придумывать новые способы использования возможностей браслета. В данном случае у флаера имелась обычная система управления через нажатия пальчиком пунктов меню на сенсорном экране. Ну и мысленные команды, передаваемые посредством девайса на запястье, тоже никто не отменял.

Флаер заревел титановыми лопостями турбин, обменялся прощальными "репликами" с диспетчерской и взмыл в небо. Около ста метров над парковкой завис, ожидая дальнейших распоряжений. Лена махнула раскрытой ладонью свеху вниз, и перед её взором открылось меню избранного, слегка затуманив всё вокруг. С этого момента реальному положению руки снаружи соответствовал курсор в виде ладошки внутри её видения, зрительной галлюцинации, сгенерированной девайсом. Ладошка зависла над пунктом "Домой", рука снаружи дёрнулась, нажимая несуществующий в реале прямоугольничек. Флаер лёг на курс, получив всю необходимую информацию от браслета и загрузив её в краткосрочную память.

Можно было подумать, что Ленка какой-то секретный агент или шпион, скрывающий ото всех маршруты своих поездок. Электронные мозги её летательного аппарата и в самом деле оставались девственно чисты. Но и это представляло лишь очередную блажь хозяйки. Все данные, связанные с полётами на флаере, хранились исключительно внутри браслета. Подумать можно было. Только браслет постоянно синхронизировался с сетью, где хранилась резервная копия: маршруты, контакты, история вызовов и сообщений, физиологические показатели организма, личные заметки и напоминалки, настройки будильника и много чего ещё. Всё это на случай невероятный, но всё-таки возможный – потери браслета. При желании данные эти могли стать достоянием настоящих секретных служб, заподозри они учителя истории в связях с террористами, например, или по каким-то другим своим соображениям.

Где-то через полчаса Ленка оказалась в своих хоромах. За окном в саду жужжали шмели, где-то пикала канарейка, а совсем вдалеке гремел приглушённо водопад. Выйдя из душа, она отключила бутафорию круговым взмахом руки, сжавшейся в конце жеста в кулачок, и в комнатах воцарилась тишина. “Ах, — вздохнула она, — до чего дома хорошо!” Глянув на часы, открыла план на день и пометила галочкой четыре пунктика. В списке после этого осталось неотмеченными еще пять. К последнему действу браслет уже не имел никакого отношения.

Загрузив всем, что полагалось, кофеварку и “нажав” кнопку "старт", она включила новостной канал и быстро пролистала сохранённые репортажи. На сегодня ничего интересного не попалось. Лена отметила в списке галочкой ещё один пунктик. Кофеварка распространила по комнатам ожидаемый запах, забулькала, выпуская в подставленную чашку чёрную донельзя жидкость. Кофе по-бразильски, – констатировала хозяйка, когда попробовала его на вкус. Новые инградиенты оказались через чур смелыми, но не выливать же.

За последующие два часа она быстренько набросала план-конспект следующего занятия, проверила присланные работы учеников, проставила оценки, а потом... Потом она, наконец-то, погасила верхний свет, достала из портфеля планшет и, отыскав в избранных книгах "Единство и борьба единорогов", с двухсот пятидесятой страницы ушла в иной мир. Так ушла, что только когда “часы пробили” половину третьего, крайнюю точку, до которой она позволяла себе засиживаться, Лена очнулась и заторопилась в постель. Но уже укрывшись одеялом, как обычно, потянулась за "книгой", переключила изображение на себя, закрыла глаза и прочитала до половины пятого, когда внутренний взор её потух сам собою, и браслет, зафиксировав состояние сна, отключил галлюцинацию. Все пять пунктиков были выполнены.

4.2. Пунктики

Ставить пунктики её научил когда-то Симон Бергер. Ничего необычного, это входило в учебный план. Но когда новое задание прозвучало, Ленка тут же ответила, что ничего не получится. Тот уверил её, что получится, без вариантов. Она попробовала. Первым делом требовалось визуализировать какую-нибудь поверхность, лучше чем-нибудь примечательную, представить её до мельчайших деталей. Лена представила тетрадный лист в синюю клеточку, один краешек листа был чуть загнут, а прямо посерёдке желтело пятнышко от капнувшего чая. Следующим шагом следовало наметить на листе квадратики, ровно столько, сколько пунктиков она собиралась запомнить. Для начала довольно и одного. Лена попыталась увидеть в верхнем левом углу с небольшим отступом от края маленький чекбоксик – чёрную квадратную рамочку. Рамочка появилась. И весь день, и на следующий день Лена периодически извлекала "листочек" из памяти и разглядывала. Уголок был по-прежнему загнут, чайная клякса сохраняла свою форму и цвет, и чекбоксик оставался на своём месте.

Через пару дней количество квадратиков увеличилось до трех, это уже вообще было проще пареной репы. До семи штук визуализация проходила с лёгкостью. На этой цифре Ленка решила пока остановиться и перейти к подписям. Вариантов было несколько, в зависимости от того, что легче. Можно было картинки представлять, Симон заявил, что вся визуализация может быть даже музыкальной. Один, мало кому известный, дирижёр таким образом хранит в голове список произведений, которые предстоит исполнить на следующем концерте. Услышав это, Ленка музыку тут же вычеркнула из списка. Попробовала с тем, что первым пришло ей в голову – подписать квадратики словами. Вначале один. Вышло не особо, а именно – никак. Несколько подписей она ещё могла просто запомнить, а вот визуализировать – нет.

Тогда она решила помочь воображению. Взяла похожий листочек, нарисовала на нем чекбоксики и принялась подписывать. Тут её и застукал Симон Бергер. Отобрал листок и сказал, чтобы больше так никогда не делала.

— Ты без костылей никак не можешь? Ты же сейчас чуть не угробила всё, чего такими трудами добилась! — больше слов у него не нашлось, только руками развёл.
— Я думала, что так быстрее научусь. — попыталась оправдаться Ленка.
— Думала она. Индюк тоже думал, да в суп угодил. Ты сейчас тренируешь визуализацию. К чёрту! Ты сейчас учишься жить внутри себя! И пользоваться всем тем, что тебе Бог дал, поняла?
— Поняла, — кивнула головой Ленка.
— Внутри тебя, тебе самой дал. Понятно?
— Да.
— Тогда не путай кислое с пресным. В волейбол играешь на спортплощадке, будь снаружи. Учишься визуализировать, живи внутри. Не мешай одно с другим. — он внимательно посмотрел на неё и, уже уходя, добавил, — рано ещё. Вспоминай, как ты училась листок свой клетчатый запоминать.

“Как я его училась запоминать”, — повторила Ленка. — “Как говорил, так и училась. Представить во всех подробностях. Но откуда на воображаемом листке подробности? Хорошо, я их придумала. Уголок, пятно от чая, клеточки синие”. Тут её озарила идея. Ленка вновь представила листок, пятно, уголок, чекбоксики и подписала их. Но в каждой подписи одну из буковок сделала необычной. И буквы эти по порядку поставила в подписях в разные места. Так дело пошло. Ставить и запоминать галочки научилась за один день. Под конец, чтобы выработалась привычка моментально вызывать в голове образ, она добавила "заставку": представляла себе закрытый блокнот, потом мысленно его открывала и внутри обнаруживала свою страничку. С пятнами чая, чекбоксиками и подписями, в которых отдельные буквы вылезали из строк.

На следующий день учитель Симон Бергер, ни слова не говоря, дал ей следующее задание. Она неслабо так обиделась и возмутилась:

— Даже не спросили, справилась ли я с прошлым заданием. Решили уже, что без толку? Так я справилась!
— А я тебе что говорил? — он не обратил ни малейшего внимания на её обиду. — Без вариантов! Теперь пора шагать дальше.

Вот жлоб, даже не похвалил! И тут ей вдруг сильно-сильно захотелось его похвалы. Отчего стало вдвойне обиднее. И после этого Симона Бергера перевели в другой интернат. Ленка в ответ на новость только и сказала, что "отлично, пусть теперь другим нервы треплет". И ещё какое-то время повторяла эту фразу по нескольку раз на дню.

Елена Сергеевна проснулась поздно, часы показывали половину десятого. Взяла с тумбочки планшет, включила, чтобы посмотреть, на какой странице она вчера, т.е. сегодня утром, остановилась. Пробежала глазами последние строчки, вернулась на страницу раньше, потом ещё на страницу, наконец на следующей ей попались события, о которых воспоминания, хотя и смутные, но имелись. Выходило, что три страницы она "читала" на автомате, а сама уже спала в это время. Представив всю картину, свое читающее тело с отключившимся сознанием, Елена Сергеевна брезгливо передёрнула печиками, вернула планшет на тумбочку и отправилась на кухню за кофе. Она делала так всегда. Сначала кофе, потом всё остальное.

Уроков у неё в этот день не было, но следовало подготовиться к следующим. Это только ученики считают, что в голове учителя целая Британская энциклопедия. А на самом деле, Лена хитро улыбнулась, – только четверть от неё. Тут проснулась совесть и приступила к своей бобровой работе, угрызению. Хорошо, четверть от четверти. Совесть слегка опешила. Ладно, четверть четверти от четверти, так тебя устроит? Та промолчала. Значит, устроило. Не утруждая себя подсчётами, что же в итоге получилось, – всё одно, наверняка, не хило, Елена Сергеевна вышла из дома.

На веранде в её любимом кресле нагло храпел соседский кот, но при одном намёке на то, что его сейчас вот-вот погладят, фыркнул, перемахнул через перила и скрылся в саду. “Ну и сам балбес”, — подумала она. Солнце золотило плетёное креслице так ласково, что Лена решила присесть на дорожку, но через пару минут поняла, что встать становится всё тяжелее и тяжелее. Она закрыла глаза, открыла блокнот и квадратик за квадратиком обозначила задачи на сегодня. Первым пунктом в списке значилась библиотека. Ей бы чертыхнуться и спросить, какого лешего она должна в свой свободный от занятий день переться в эту чёртову библиотеку, когда в каждом доме есть экран, но вместо этого поднялась, поправила юбку на заднице и пошагала, щурясь от солнца, к парковке. С превеликим удовольствием – мог бы подумать каждый, кто увидел бы её сейчас.

“Всюду тайны, всюду тайны, — сокрушалась она, подходя к флаеру. — Так трясутся над бесценными знаниями, прячут от случайного взгляда непосвящённого. Врачи клянутся никому не выдавать своих секретов, а прочие не клянутся, просто не выдают. Кстати, в каком это веке те строки исчезли из клятвы Гиппократа? Посмотрю сегодня, такие вещи нужно помнить”. “Кто бы они были без своих тайн?” — продолжила она. “Пшык”, — сдунула половинку одуванчика, прилипшего к стенке флаера.

Величие библиотеки, тем временем, не вызывало сомнений. Огромный холл открывал вид на ряды балюстрад до самого купола. Стены повсюду прятались за книжные стеллажи, пестреющие разномастными переплётами. В редких прогалах между ними в приземистых круглых кадках жили разлапистые библиотечные пальмы в окружении маленьких горшочков со всевозможными суккулентами. Последние обжили также и подоконники. Сплошная бутафория. Ежу понятно, что настоящие книги упрятаны глубоко в хранилища и простой смертный никогда не вдохнёт запаха их страниц. На этажах, за фальшивым покер-фейсом, разбегались веером коридоры, по обе стороны которых располагались двери, ведущие в персональные кабинеты-читальни. Кресло, небольшой столик для вида и экран. Достопримечательностью библиотечного являлось то, что посетителям, владеющим особым абонементом, он мог показать многое, чего в своих домах или квартирах жаждущая знаний душа найти не смогла бы при всём своём желании и долготерпении.

Лена отметила нужную литературу по каталогу и начала просматривать, сверяясь со своим план-конспектом. Темой его был Македонский, который Александр. Она бегала взглядом по строкам, освежая в памяти, что нынче принято считать историей. Отметила для себя несколько важных моментов, чтобы не ляпнуть на уроке, чего не стоило. Фигура Александра была выписана у классиков монументально и величественно. “Прямо как библиотека”, — подумала она. Царь Азии, наперсник Артемиды, великий полководец. Мерзкий, напыщенный мужлан, мечтающий о мировом господстве, отцеубийца и позёр, – так бы она хотела описать героя на страницах. Но те уже были написаны, и написаны давно. Тяжело взохнув, она захлопнула последний том – погасила экран.

“Самое невероятное издевательство для преподавателя, — думала она, — знать истину, и не имея права её доказать, вешать детям общепризнанную лапшу на уши. И не только, но потом ещё и спрашивать, и поправлять, если ошибутся – нет, дети, научным миром признана верной иная точка зрения, признана, доказана со ссылками на многочисленные труды выдающихся деятелей современности, а, главное, прошлого. Так что заткни свой поганый ротик, и слушай, что говорят умные люди, мальчик”.

Ленка плюнула, идя коридором к выходу, на неё неодобрительно покосился служка, который протирал в этот час рамы портретов, что висели вдоль по стенам. На улице, вдохнув полной грудью свежего, майского воздуха, Елена Сергеевна (чего там, гулять так гулять) отправилась в кофейню "У Антипы". Очень странно складывался сегодня день, и один баловень Артемиды приводил к другому, связанному с её именем уже кровавой жертвой. Наверняка, хозяева подразумевали в имени кого-то другого, но у Лены сегодня всё сплелось вокруг древнегреческой богини охоты и... женского целомудрия.

Кафейня, как всегда, её не разочаровала, разочаровывая своих владельцев: за столиками не было ни души. Впрочем, одна душа всё-таки имелась, и Елена Сергеевна признала в ней свою ученицу.

— Так, так, так, — сказала, с укором глядя прямо в глаза. — А как же занятия?
— Какие занятия, Елена Сергеевна? — кажется, что та и сама засомневалась на секунду. — Половина второго уже.
— Ох, — молвила Лена, взглянув на браслет. — Вот это я посидела в библиотеке!
— А вы туда часто ходите, — в поддержание разговора произнесла Ингрит.
— Приходится, — пожаловалась Елена Сергеевна. — Готовлюсь к занятиям.
— А почему дома нельзя?
— Я и сама хотела бы знать, почему. — лицо её стало грустным, но она тут вспомнила об упавшем планшете. — А что ты читаешь, если не секрет?
— Читаю? — удивилась Ингрит.
— Не прикидывайся, я же всё видела. Я сейчас, например, читаю "Единство и борьбу единорогов" Тома Уильмара. А ты?
— Это которая про демонов ада? — изумилась ученица.
— Ну.., кому про демонов, кому про отчаянных, что с ними сражаются.
— Я читаю.., — она подумала немного говорить или нет, но в конце концов призналась. — Алена Грумера, "Чёртова преисподня".
— Не слышала, но звучит заманчиво. И как она тебе?
— Глупо немножко в некоторых местах, но сюжет захватывает, и персонажи... А вам кто больше нравится в единорогах?
— В единорогах..? — Елена Сергеевна, подумала чуть-чуть, потом ещё немного, но в итоге призналась, — не знаю даже. Ты же спрашиваешь о Дженни и Хати?
— Ага.
— Нет, не могу сказать. Они же обе одинаково сумасшедшие, — она улыбнулась.
— Я тоже не поняла. Мне они обе нравятся одинаково. Они классные.

Вот ведь, подумала Ленка, почему же я так не сказала? Похоже, что ведусь на посыл вопроса. Это плохо, стареть что ли начала?

— А как обстоят дела у "новых историков", — она решила пока сменить тему.
— Не знаю. Меня туда затащил Игорь. Но, если честно, то скушно, и я ничего не понимаю в их истории.
— Если бы только ты, Ингрит. В истории вообще мало кто понимает. Особенно те, что думают, что понимают.
— ? — девочка вопросительно задрала бровки.
— Да я так, о своём. Не обращай внимания.

4.3. Интернат

Когда в министерстве обнаружили завещание за личной подписью покойного, шумиха поднялась страшная. Ингмар, посоветовавшись тогда с детективом Ковальски, решил скрыть факт побега, поскольку старик так или иначе на днях покинет мир живых и без посторонней помощи, если уже не покинул. Однако, надпись на склоне восточного хребта, обнаруженная утром в день кремации, говорила об обратном. Но Ингмар знал, что то лишь небольшая отсрочка. Единство поколения, которое умножало силы его членов при жизни, теперь тянуло за собой на тот свет даже тех, кто волею судьбы на время ускользул из лап костлявой. И вот теперь участники тех событий пожинали плоды трудов своих по полной программе. Добрались и до Стефана, что в ночь побега открыл Эдуарду Мейсону дверь на свободу. Этой троице, Стефану, Ингмару и детективу, досталось больше всех, хотя, за исключением Стефана, никто со своих мест не полетел.

Наследство покойного заключалось в банковском счёте. Недвижимости он не имел, так как последние годы проживал на казённой квартире, предоставленной Министерством. Средства на счёте, согласно завещанию, поделили поровну, вычли налоги и перевели на личные счета Александра Маныкина и Елены Маныкиной, проживавших в посёлке Русский, где, как выяснилось, провел последние дни жизни Эдуард Мейсон, находившийся до того на Последнем сборе, а ещё ранее являвшимся сотрудником отдела информации Министерства труда. Александр счётом не воспользовался, оставил на чёрный день. Елена же подала заявление в интернат. Теперь для обучения в нём средства имелись, и возраст подошёл вступительный, двенадцать годков.

Обучение в интернате являлось бесплатным лишь для поколенцев, простые же смертные, пройдя на дому начальную общеобразовательную программу, шли затем в колледжи и после четырёх или пяти лет обучения профессии отправлялись на работу. В интернатах обучение длилось восемь лет, и в двадцать у поколенцев проходил Первый сбор, мероприятие, призванное объединить поколение, настроить на долгую и плодотворную жизнь в обществе. Простых выпускников интерната туда не приглашали, поскольку такая помесь повредила бы созданию на сборе атмосферы единства, призванности, элитности поколения. Сборы повторялись каждые пять лет, а между ними были слёты почти каждый год, мероприятия не столь пышно обставленные, но служащие тем же целям.

Общество расслоилось ещё по одному признаку. Однако, если поколение, восхваляемое всеми способами и средствами, действительно в конце концов уверовало в собственную избранность и элитность, то среди простых смертных ходило другое мнение и отношении к этим вундеркиндам. Простые ветхозаветные считали, что живут жизнью как раз достойной, продолжая линию своих отцов и дедов, в то время как поколенцев жалели, они были для них вроде машин, наштампованных в один день, дабы прогресс продолжал и дальше двигаться семимильными шагами. Бывали, конечно, и отклонения от генеральной линии как у первых, так и у вторых.

Елена попала в интернат, что размещался относительно недалеко от её посёлка. По крайней мере, отец с матерью и Сашка могли прилетать к ней время от времени. Частое появление родителей интернатом не приветствовалось. Здесь расклад поколенцев и простонародья, как некоторые из первых выражались, шёл в пропорции три к двум. Несмотря на то, что в районе горнолыжных курортов и турбаз людей с достатком было предостаточно, а желающих участвовать в программах по призыву вундеркиндов на Землю не очень, невеликое число местных уникумов легко восполнялось соседними районами, так что в итоге поколенцы преобладали.

До начала вступительной церемонии оставалось ещё минут сорок, и Сергей, Наталья, Александр и сама виновница торжества тусовались на посадочном поле возле флаера. Вокруг шла непрерывная движуха, флаеры прилетали, улетали, за ними прилетали новые. Поколенцев легко было отличить по опознавательным знакам транспортных компаний на бортах и по отсутствию родственников, в то время как местные, и богатенькие, пользовались транспортом личным, и, когда тот, заглушив двигатели, опускал трап, по нему пробегала далеко не одна пара ботинок и туфелек. И ещё поколенцы на поле не задерживались, а сразу направлялись к главным воротам интерната. Местные же, как и ленкины родители с Сашкой, предпочитали пока оставаться возле своих летательных аппаратов.

— А тут много наших, — констатировал отец, наблюдая, как поле вокруг всё больше заполняется флаерами с местными номерами. — Так что ты не переживай. И держись своих.
— Это ты, папа, не переживай. А я – нисколечко.
— Ленка, слушай, что отец говорит! — Наталья ткнула её в бок, но тут же достала платочек и зашмыгала носом.
— Я слушаю, мама. Да чего ты? Какой-нибудь месяц, полтора и я приеду на каникулы.
— Да какой месяц? — подхватил отец. — Мы и так как-нибудь нагрянем на выходные.
— Что-то пустовато там как-то, не видно никого, — Сашка решил отвлечь родителей от печальной темы. За забором интерната, и правда, не наблюдалось ни души.
— А там и нет никого, — объяснила Ленка. — В интернате живёт одно поколение.
— Как это? — удивилась мать. — Все одного возраста?
— Поколенцы – даже одного дня.
— Ну и хорошо, — обрадовался отец. — Значит никто из взрослых парней не будет тебя доставать.
— Никто тут никого доставать не будет, успокойся, папа. Там воспитателей и преподавателей вагон и маленькая тележка. — Ленка ввернула в разговор фразу, что недавно вычитала у Леонида Коршенюка в книжке "Уютный домик для дракона" и с любопытством взглянула, каким будет эффект. Никто не обратил внимания.
— Кажется, ворота открывают, — заметил Александр, и с поля на нарастающие звуки гимна потянулись местные нестройными группами. За ними отправилось и ленкино семейство. У ворот уже колыхалась огромная толпа поколенцев.

— Елена Сергеевна, а вы поколенец? — спросила Ингрит.
— Нет, я настоящая, ветхозаветная, — улыбнулась та, а Ингрит слегка поджала губки. Ленка поспешила добавить. — А ты из самого настоящего поколения. Какое оно там по счету?
— Не важно, — на неё эта учительская уловка не подействовала. — Спрашивать у женщины номер поколения неприлично!
— Да ладно тебе! Ну, извини. Номер я и так знаю, а про поколения... Ну какая разница, откуда ты? Солнышко всем светит. И поколенцам, и мне, стало быть все мы нужны, каждый на своём месте. Или я не права?
— Так вы и на сборах не были? — Ингрит вела разговор по какой-то видимой только ей линии.
— Ну, почему не была, была. Как лектор. Читала интересные истории из истории.
— Вот вы всё смеётесь, а страшно же, — Ингрит взглянула на неё испуганными глазами.
— Что страшно, Ингрит?
— Всё это. И Последний сбор. Про него такое рассказывают.
— Слушай ты всех больше! — дальше Ленка не нашлась, что сказать.

Вспомнился деда Эд и его побег из пансионата, вспомнились их занятия английским, на которых она пыталась побольше разузнать о мире от взрослого. От взрослого, который был рад радёшенький с кем-нибудь поговорить, а потому рассказывал охотно, много, подробно, забывая порою, что перед ним девочка одиннадцати лет.

Елена Сергеевна заказала ещё кофе и пирожных, Ингрит возражать не стала. Посмотрела на ученицу серьёзно и заговорила:

— Ты же уже большая девочка, да? Ты же понимаешь, что я сейчас начну говорить? Но ты всё же послушай. По большому счёту, между нами нет никакой разницы. Я покину этот мир точно также, как и ты. Да, это будет не Последний сбор, но разве это что-то меняет? — про себя она подумала, что лучше уж уйти одной среди людей близких, чем в кресле и толпой.
— А представляешь? — добавила она. — Я знала одного человека, который удрал с Последнего сбора.
— Как это? — изумилась Ингрит. — Разве такое возможно?
— Я тоже думала, что нет, а он взял и сбежал. А потом ещё вытоптал номер своего поколения на снегу под окнами пансионата, где его одногодки ожидали.., сама знаешь чего.
— Елена Сергеевна, расскажите! — ученица умоляюще прижала руки к груди.

И Ленка рассказала. Не так уж и много чего случилось за тот короткий месяц, что Эд пробыл у них, но она всё рассказывала и рассказывала. Вспоминала, как его нашли в горах, как он отправился туда, где сжигали безжизненные тела его одногодок, каким вернулся из крематория, как долго бродил в одиночестве, не находя себе места. Как он, сидя за столом, подолгу жевал. Как таскал куски хлеба с кухни. Как рассказывал о жизни: своей, Алена и его любимой Элли. Как чинил их паровое отопление и робота-уборщика, а потом полез чинить флаер.

Одного лишь не сказала она ей. Как девочка Ленка тщетно пыталась выведать у старика его специальность, и как тот ответил, что не нужно об этом никому знать. И правда, не нужно. После этого разговора, они с Ингрит подружились. Как две женщины, познавшие однажды откровение наедине друг с другом.

— А потом он умер? — спросила Ингрит.
— Потом он умер.

4.4. Симон Бергер

Взглянув на часы, Елена Сергеевна поняла, что если беседу продолжить, то ей, скорее всего, придётся идти скорым шагом, чего она жутко не любила. Но как-то так взять и неожиданно уйти тоже не хотелось. Однако, от Ингрит не ускользнул её быстрый взгляд, и стало понятно, что зря она прямо не заявила, что ей уже пора.

— Я пойду, пожалуй, — сказала Ингрит, поднимаясь из-за столика. — Игорь назначил заседание клуба на три часа, а надо ещё к себе заскочить.
— Тогда пока, — Лена тихонько взохнула. — Передавай привет своим "новым историкам"!
— Хорошо, передам, — та махнула рукой и упорхнула за дверь.
— Что-то у вас пустовато сегодня, — посочувствовала Лена, расплачиваясь с хозяином.
— Конец месяца, — ответил тот спокойно. — Вот завтра выдадут стипендию интернатовским, и будет полный аншлаг, уж поверьте.
— Ну, тогда всего хорошего.
— До встречи, мадам, — ответил тот. — Спасибо, что не забываете нас.

Выйдя на воздух, Елена подождала пару минут, чтобы в случае, если Ингрит замечтается по дороге, не наскочить на неё. Иначе обмен новыми любезностями может задержать уже надолго. Она неторопливо дошла до ворот интерната, предъявила удостверение по привычке, хотя охранник прекрасно знал её в лицо.

— Вы сегодня поздно, — сообщил он.
— Нет уроков, — ответила она, — да вот, захотелось зайти в Храм по дороге.
— Это дело нужное, — уважительно отозвался старичок в форменной синей фуражке и того же цвета кителе.

Возле Храма парочка учеников увлечённо пинала по дорожке зелёный каштан и обратила на неё ноль внимания. Она немного задержалась на ступенях, наблюдая за ними. До назначенного времени оставалось ещё семь минут. “Где они его раздобыли?” — удивилась Ленка, вряд ли каштан мог так сохраниться с прошлого лета, а новые ещё не появились. Мальчишки тем временем меняли правила прямо по ходу игры. Заметив пару кустов позади второго, мальчишка закричал – ворота! защищайся! и послал "мяч". Второй, быстро оглянувшись и оценив местоположение "ворот", выставил в бок ногу, и каштан, ударившись о его коленку, пал на дорожку.

В Храме, как всегда, было тихо и безлюдно. Учителя сюда заглядывали не часто, а об учащихся и говорить не стоило. Изнутри Храм представлял собою помещение в помещении. Всё внутреннее пространство отгораживалось высокой коллонадой по периметру. В части проёмов между колоннами прохода не было, и то были уже не колонны, а пилястры. Стену меж ними украшал какой-нибудь барельеф с Христом или Буддой, Лао Цзы или Заратуштрой. Коридор между внешней стеной и внутренней колоннадой образовывал русскую букву П, упираясь концами в алтарную часть. В торцевых стенах имелись дверки, как правило, запертые изнутри. Вот к такой дверке и направилась Елена, свернув в правое крыло коридора. Сквозь прогалы между колонн ей виделся ярко освещённый иконостас, где рядом с иконами золотились фигурки Будды, отдельные пустые "глазницы" символизировали запрет на изображение человека ли, зверя ли или иного идола, присущий мусульманам, прямо же посередине, над царскими вратами, полыхало яркое декоративное Солнце, символизирующее единобожие и взаимотерпимость всех религий. Верхний луч его обрывался на середине, переходя в золотое распятие.

Она ещё не дошла до двери, как та тихо отворилась, и навстречу ей вышел Священник. Открытых имен им иметь не полагалось, но Елена знала, что этого зовут Николаем.

— Добрый день, Елена Сергеевна, — промолвил он слегка певучим голосом. — Идёмте, прошу вас.
— Добрый день, святой отец, — ответила она и последовала за ним.

Алтарная часть Храма внутри была столь замысловатой, что не будь с ней провожатого, вряд ли бы Елена смогла потом выбраться наружу самостоятельно. Они поднялись по ступеням лестницы, свернули, ещё свернули, спустились, кажется, ниже начального уровня, затем прошли пустой залой и, преодолев новый подъём в несколько ступеней, оказались у небольших врат. Николай приоткрыл одну из дверей и отступил, пропуская даму вперёд. Она вошла, и подождала, когда дверь закроется.

Перед ней раскинулся целый ботанический сад под куполом. Чего в нём только не было. Орхидеи, камелии, магнолии, растения из самых разных концов света каким-то образом уживались под одной крышей. В конце одной из дорожек, расходящихся веером от ворот, стоял человек, задрав голову; прямо перед ним возвышался огромный кактус в колючках. Создавалось впечатление, что какой-то безумный генетик взял обычный комнатный экземпляр пузатенького суккулента и вывел из него этого мастодонта. По мере того, как Лена подходила ближе, и словно в подтверждение её мыслей, возле гиганта стали заметны подпирающие его со всех сторон костыли – воткнутые в землю палки с широкими дощечками на концах, дабы не пронзить остриями упитанное тельце.

— Привет, Лена, — обернувшись произнес человек.
— Привет, привет. Как дела на Большой земле?
— Дела идут, контора...
— Пишет, — закончили они фразу в один голос.
— Ты что-то говорила про девочку Ингрит?
— Я говорила? — удивилась Ленка.— Ещё не говорила.
— Говорила, говорила, — улыбнулся он, настаивая.
— Ну, может быть. Но это мимолетное впечатление, не более. Я ещё пригляжусь к ней. Она неплохая девочка, много читает.
— Навроде тебя? — рассмеялся Симон.
— Не понимаю, чему ты так обрадовался? — с нарочитым негодованием воскликнула Лена.
— Вашему обмороку перед всякой оккультной ахинеей, — ответил он, продолжая улыбаться.
— А? Так вот что тебе не нравится?
— Да я бы не сказал, что не нравится, но, согласись, девушке в твоём зрелом возрасте...
— Ну, ну? — Лена поджала напряжённо губки. — Знаешь, одна героиня в "Окрыленные пламенем" Жана Дюре, между прочим, в таких случах тут же – ёку-цуки и кирдык.
— Сдаюсь! Сдаюсь и каюсь, — Симон демонстративно поднял обе руки.
— То-то же! Не хами мне, парниша! — после они хлопнули друг друга по плечам, как какие-нибудь пираты после доброй пинты рома. Одна – со всей дури, другой – послабже.

Под куполом ботанического сада воздух теребил ноздри мириадами всевозможных запахов, голова от них шла кругом. Прогуливаясь по дорожкам, сворачивая то на одну, то на другую, доходя до края, упирающегося в металлические конструкции, обрамляющие кристалльно прозрачную ясность стекла, возвращаясь по дорожке назад к воротам, они то разговаривали, то шли, словно погружённые в собственные мысли, или в мысли друг друга. Казалось, что весь мир сейчас, затаив дыхание, наблюдает за ними и тихо-тихо перешёптывается сам с собою, предполагая разные концовки сюжета, отметая только что угаданные, и предчувствуя новые. Половинка ворот раскрылась, и за ней, в тени внутреннего сумрака, проявилось лицо Николая.

— Ну вот. — огорчился Симон Бергер. — Мне уже пора.
— Да и мне тоже, — Ленка взглянула на браслет.
— Увидимся, — он зашагал вперед и скрылся за дверью, махнув на прощание рукой из полумрака.
— Увидимся, — ответила она.

— Я вас провожу, Елена Сергеевна, — успокоил Священник.
— Ещё бы! - откликнулась Лена. — Иначе мне суждено тут блуждать вечно, как Агасферу!
— Агасфер был осуждён за то, что не дал Христу прислонить свой крест и отдохнуть у его дома. "Иди, чего медлишь" воскликнул он, на что Христос, отправляемый на Голгофу, ответил "Я могу медлить. Но труднее будет медлить тебе, ожидая Моего прихода".
— Отец Николай, вы просто ходячая энциклопедия! — Елена в данный момент пыталась предположить, куда на этот раз они свернут, но без толку, прогноз не оправдывался, и это слегка дёргало за нервы.

Наконец-то она узнала ту алтарную часть, с которой они начали "погружение" в церковные покои. Распрощавшись с отцом Николаем у двери, она пошла, как обычно не торопясь, правым крылом коридора, потом свернула направо, затем налево, и вышла, наконец-то, на свежий воздух. На улице по-прежнему сиял день, в мае темнеет куда позже. Никаких мальчишек возле крыльца не наблюдалось, но зелёный каштан, избитый и замызганный ещё валялся на дорожке. При ближайшем рассмотрении он оказался изрядно настрадавшимся шипастым пластиковым мячиком, какие покупают собакам в качестве игрушки. Елене Сергеевне захотелось, чтобы уже наступили сумерки, чтобы придя домой, завалиться в постель, а потом долго-долго ворочиться, то укрываясь одеялом с головой, а то отбрасывая его вовсе и снова укрываясь. Пунктик дочитать единорогов ещё был неотмеченным на её клетчатой страничке, но сейчас она готова была закрыть на него глаза. Чёрт с ними, с единорогами!

4.5. Михаил

В первый же день их поделили на группы и расселили по домикам. Поколенцам достались двуместные, в то время как ленкин, да и у прочих смертных, все были сплошь на четырёх учеников. Её это нисколько не огорчало. Могло огорчить наличие соседа в принципе, а один он или трое – уже без разницы. В домиках у каждого имелась своя комната с душевой и туалетом, плюс общие: гостиная, кухня, прихожая. Когда очередь дошла до последнего домика, то на него нашлась одна единственная девочка. “Вот повезло”, — позавидовала Ленка. Но старший воспитатель тут же распорядился перевести двух из соседних, так что в каждом оказалось по трое. “Эх, — вздохнула она, — нет в жизни счастья”. В Русском посёлке у Ленки подруг не было, все девчонки или намного старше, или совсем карапузы, в друзья не годились, вот и в интернате она совсем не выполнила напутствие отца – держаться своих. Ни в ком она своего не чувствовала и жила, как обычно, особнячком. Соседки втихаря прозвали её дикаркой, а она всё вспоминала старика Эда и Михаила.

— Лена, значит? — Михаил внимательно, задумчиво поглядел на неё. — Эдуард говорил, что ты сильно интересовалась его специальностью?
— Ну, вообще-то, он не хотел рассказывать, и я не стала донимать. — А какая у него была специальность?
— Не могу сказать, - печально улыбнулся незнакомец. — Но если сделаешь всё, как я скажу, узнаешь.
— И что нужно сделать? — недоверчиво спросила она.
— Пержде всего, — ответил Михаил, — поступить в интернат.
— Не получится, я узнавала, — сразу констатировала Ленка. — У нас таких денег нет.
— Об этом не беспокойся. Вы с Александром так возились со стариком в его последние дни, что он в благодарность перевёл на вас всё, что имел.
— Он разве мог? — не поверила Ленка. — Он же для всех уже умер!
— Почему же не мог? Мертвым его никто не видел, да если бы и видел, завещание подписанное личным ключом, который за один день не подделать, да и за десять лет не подделать, со счетов не спишешь.
— Неужели в последние дни написал? — задумалась она.

На это Михаил ничего не ответил. Только попросил:

— Александру это не нужно уже, а ты, милая, поступай. Подай заявление, деньги теперь есть. Тебя направят, скорее всего, в ваш ближайший интернат. Побудешь в нём какое-то время, а там я тебя заберу.
— Куда заберёте? — Ленка ещё больше насторожилась.
— Заберу в другой интернат, где всё по-другому, и учиться ты будешь тому, чему когда-то давным-давно учился и старичок Эд.
— У меня будет его специальность? — спросила Ленка. — Но я же не поколенец.
— Поколенцем тут быть не обязательно, даже нежелательно, — ответил тот. — Ну что? Договорились?
— Договорились. — ответила она, решив, что оставаться в Русском посёлке до конца дней своих в конце концов тоже не вариант.
— Вот и хорошо. Увидимся. — сказал он и ушёл.

И Ленка всё ждала его появления, как Ассоль своего принца на бригантине с алыми парусами, а он всё не появлялся.

Прошла осень, потом зима, март отзвенел капелью, прожурчал ручьями, начался апрель. В этом году он прямо с порога заявился с жаром и солнцем в обеих руках. Снег на интернатовских дорожках, как плазмой смыло, лишь кое-где в затенённых дворах ещё серели его островки, да и те все осевшие, в чёрных прожилках земли. Ленка обрадовалась апрелю, как долгожданному гостю. Не было ей покоя в домике, где соседки громко включали экран, шумно спорили, приводили парней и ржали вместе с ними на два этажа, в то время, как она читала или готовилась к занятиям. Но в интернатовском парке находилось множество беседок со скамейкой внутри. Парк оказался столь велик, как и расстояния между ними, что Ленка, ещё катаясь зимой на лыжах со своей группой, положила на них глаз.

Она читала Оуэна Маршалла "Дикобраз Харли", когда в беседку заглянул Чарлз, сын владельца местного горно-оздоровительного комплекса.

— Привет.
— Привет, — ответила она, не отрывая взгляда от планшета.
— Что делаешь?
— Читаю, не видишь?
— Интересно?
— Очень.
— И о чём пишут?
— Пишут о том, как невежливо прерывать чье-либо чтение.
— Правда что ли? Врёшь!
— Молодой человек, вам же только что намекнули, что не желают вашей компании.
— Чего?! — Чарлз резко развернулся, принимая боксёрскую стойку, но перед ним стоял мужчина лет семидесяти, высокий и плечистый.
— Ну? Чего застыл?
— Дядя Михаил! — воскликнула Ленка и, вскочив со скамейки, бросилась к нему.
— Дядя? — переспросил Чарли.
— Дядя, дядя, — уверил его незнакомец. — Иди уже. Дай поговорить с племянницей.

Чарлз хоть и отличался среди сверстников своим необузданным характером, но семейные узы привык уважать, а потому без лишних вопросов оставил их наедине.

— Вы меня заберёте отсюда? — первым делом спросила Ленка, как только Чарли скрылся из вида.
— За тем и приехал.
— А чего так долго? — не выдержала она.
— Извини. Что, неуютно тебе тут жилось? Вижу, что неуютно. Пойдём. Соберёшь вещи, и отправимся.
— Дядя Михаил, — повторила она.
— Чего? — но та в ответ лишь помотала головой – ничего.

Сборы не заняли много времени. “Нищему собраться – только подпоясаться” – всплыла в ленкиной голове фраза из “Дикобраза Харли”, когда она поспешно запихивала в чемодан одежду и личные вещи. Михаил тем временем отправился в административный корпус оформлять ленкин перевод. Встретиться договорились у ворот интерната.

— Ты куда это? — удивленно вопросила Софи, соседка, отрываясь от экрана внизу.
— Переводят в другой интернат, — не без тени напускной таинственности ответила Ленка.
— О! Я тогда займу твою комнату. Это солнце лупит в окна каждое утро! Достало уже!
— Как хочешь. Мне всё-равно. Пока.
— Пока-пока, — Софи уже летела вверх по лестнице поскорее застолбить новые аппартаменты.

Михаил ждал у ворот. Забрал тут же у Ленки чемодан, и они двинулись к взлётному полю, на котором сейчас находились лишь служебные машины администрации. Флаер Михаила Ленка определила с первого взгляда. Здоровенный темно-синий Фалькон. У них здесь она таких ещё не видела. Шли не торопять, Михаил катил впереди ленкин чемодан, та шагала следом в каком-то забытии. Подумать только, ещё каких-то полчаса назад она сидела в беседке раздосадованная появлением Чарлза, а вот идёт прочь от этого интерната навстречу новой жизни. Вместе с дядей Михаилом. Он, наконец-то, приехал за ней, как и обещал.

“Дядя” шагал впереди. Высокий, широкоплечий, ну, вылитый медведь или тигр. Надёжный, как гранитная скала. А с другой стороны, такой добрый и внимательный. Отдавая ему чемодан, Ленка чуть коснулась его ладони, та оказалась сухой и очень тёплой. Широкие хлопчатобумажные брюки, такая же жилетка нараспашку, бежевые. Белоснежная футболка, белые спортивные ботинки. Каждый его шаг, уверенный, весомый, уводил её все дальше и дальше от недавнего прошлого, всё ближе и ближе к новому, пока ещё неизведанному будущему. Будущему замечательному, она была уверена в этом, такому же тёплому, как его ладони.

4.6. Соседка

Елена чувствовала, как преподавание истории всё больше и больше напрягает её, а вот музыка влечёт всё сильнее и сильней. Уроки музыки в интернатах занимали одно из почётных мест и пожирали учебных часов не мало, но Ленку чрезвычайно удручала необходимость высчитывать все эти интервалы, сильные доли, смиряться с дурацкой системой записи, а то, что одна и та же клавиша в одном случае называлась фа-диезом, а в другом соль-бемолем, просто убивало. И вот теперь она подумывала, а не приобрести ли ей пианино? Она сидела на веранде и поджидала соседку, новенькую преподавательницу литературы, которая сама едва вылупилась из интерната и побывала на своем Первом сборе.

Возвращаясь вчера с работы, Ленка заметила, что соседний домик обзавёлся хозяевами. Она на минутку остановилась возле дорожки, бегущей к ступеням на веранду, в ожидании, не появится ли кто из дома. Дверь, и правда, раскрылась и в проёме возникла худенькая девчушка лет двадцати четырех, двадцати пяти. Так совершилось их первое знакомство, и, как добропорядочная соседка, Елена пригласила Ксению Лазареву в гости на чашку чая. Чай был заварен, кипяток удерживал нужную температуру в бойлере и горячие плюшки к чаю только что доставились курьером. В посёлке где-то далеко играла музыка, звуки рояля, скрипка. "Вот и Ксения собственной персоной", — подумала она, завидев спешащую к домику соседку. Та что-то несла в руках. Выяснилось, что те же самые плюшки, из той же пекарни, и курьер у плюшек, скорее всего, был один и тот же.

— Какое совпадение! — Ксения искренне рассмеялась.
— Да уж! Присаживайтесь.., — Ленка сделала паузу и уточнила, — магистр?
— Ещё нет, — ответила соседка, устраиваясь в кресле. — Всё так неожиданно. Я ещё не защитилась, а тут сообщили, что срочно требуется преподаватель, и мне теперь придётся разрываться на два фронта.
— Один из литераторов отправился на свой Последний сбор, — объяснила Лена.
— Печально, — лицо её нахмурилось.
— Да. — хозяйка, однако, не захотела омрачать атмосферу и продолжила весело, — и теперь вам придётся постоянно торчать в интернате.
— Почему?
— Потому что тяжко уже давалось преподавание Илье Викторовичу, и он просил понаделать ему "окон", чтобы хоть чуточку в себя приходить после урока.
— Вот оно как. Ну и ничего страшного, значит буду сидеть в интернате. Мне всё-равно где к защите готовиться. — легкомысленно заявила Ксения, ещё не представляя, как это досаждает и выматывает – терять в пустую личное время. За один час не успеешь сосредоточиться, как уже идти на следующий урок.
— В любом случае, это не надолго, правда же? — утешила её Елена Сергеевна. — Скоро конец учебного года, а в следующем составят новое расписание, и вы уже защититесь.
— Да, скорее бы уже. А вы давно здесь преподаёте?
— Второе поколение, но первое я вела не с самого начала, так что можно сказать, нынешнее и есть первое.
— И как вам? Первый же год повторяют домашнюю программу? Детям скушно, наверное?
— Ну, я бы не сказала! Совсем другая форма обучения, сплошные публичные выступления, — Ленка разулыбалась, взглянув хитро на соседку, — кривляние всякое и выпендривание друг перед другом.
— Послушайте, — добавила вдруг она. — Мы же обе русские! Может, не будем придерживаться правил? И почему бы не перейти на ты?
— Согласна, — ответила Ксения по-русски. — Но на ты я, наверное, не смогу пока.
— Ну как хочешь, а я смогу. — Ленка по-хозяйски поднялась и отправилась за кипятком. — Я сейчас. Чай принесу.
— Я помогу? — соседка живо привстала.
— Сиди, сиди, я сама.

В новом интернате всё у Ленки складывалось иначе, и люди были другими. Не наблюдалось прежней суеты и толчеи, сам интернат занимал не столь обширную территорию, как прежний, и не было Храма. Ученики жили в двухэтажных корпусах, поделённых на персональные аппартаменты с выходом на общую для этажа терассу. По двум торцам здания на верхнюю вели лесенки, а нижняя, уровнем чуть выше земли, помимо боковых имела ещё и центральный вход. Преподавание, как и в старом, велось на английском языке, и предметы по началу не сильно отличались, но всё на уроках звучало непривычно. Даже на математике учитель, разбирая какую-нибудь теорему, непременно и подробно рассказывал о человеке, впервые её доказавшем. Создавалось впечатление, что они тут изучают больше жизнь учёных, чем сами науки, которыми те занимались.

Со второго года программа поменялась. Добавилась йога, медитация, появились походы, не как вид отдыха и развлечения, а как обязательные учебные мероприятия. В тёплое время года все здесь ходили босиком, по территории гуляли косули, и белки скакали по деревьям, которых произратало столько, что казалось интернат построен посреди нетронутого леса. Попадались ёжики, а иной раз и заяц проскакивал под ногами. За всеми зверушками, конечно, и какашки приходилось убирать, но никто на это не жаловался. Почесать зверьку за ушком и покормить вкусняшкой стало одним из любимых ленкиных развлечений. Со второго года обучения Симон Бергер занялся её ментальной подготовкой, которая из дыхательных медитаций постепенно перешла к визуализациям.

Бергер вёл у них и командные игры: волейбол, баскетбол, бейсбол. Когда Ленка успела втянуться в них, сама не заметила. И удивлялась после, вспоминая, как первые занятия сильно всех стеснялась и виновато прятала глаза, пропустив пас товарища. Игра в команде выбила, наконец, все остатки её прежней дикости, и появились у неё друзья, но, тем не менее, она всё ещё предпочитала больше проводить время наедине. Читала, медитировала. Отношение у неё к новым предметам сложилось не как к учебным дисциплинам, но увлекательным и неведомым ей до этого граням бытия. И если прежде на приглашения отправиться куда-нибудь повеселиться, она отвечала отказом по одной известной причине, то теперь чаще из-за того, что было жалко тратить время на пустые развлечения.

Давно ожидаемый разговор с Михаилом у ней состоялся, когда тот прилетел навестить Бергера. Тот был когда-то его учеником, как Ленка теперь у Симона, и отношения у них с тех пор сохранились буквально родственные. Разговор, однако, закончился не тем, что она ожидала.

— Дядя Михаил, — обратилась она, улыбаясь, — вы мне обещали, что я узнаю здесь, какова была специализация Эда. Так, может, скажете уже?
— Хватит звать меня дядей! — несерьёзно возмутился он. — Обещал. Но не обещал же, что расскажу! Говорил, что ты узнаешь, так и узнавай.
— Хитро.., — опешила она от неожиданности, но продолжила, — так вот я и пытаюсь узнать.
— Нет, ты пытаешься разузнать, а надо узнать.
— Но как же я сама узнаю? Я могу узнать только от людей.
— От людей, — кивнул Михаил.
— А вы не людь разве? — засмеялась она.
— Людь, — покорно согласился он.
— Спрашивать если нельзя, что же мне подслушивать или ждать, когда сами скажут?
— Нет. Во-первых, подслушивать нехорошо, а ждать можно очень долго...
— Тогда как?
— Думай, — ответил Михаил и отправился на стоянку флаеров. — Увидимся!
— Увидимся, — повторила автоматом Ленка, насупившись и направляя свои стопы к интернату.

Нет, и после этого разговора специальность деда не прояснилась, но закрались подозрения, что Симон Бергер, как, без сомнений, и Михаил, читает её мысли. Окончательным подтверждением тому стал случай с визуализацией листочка с чекбоксиками, очередного задания Бергера. Никак оно Ленке не хотело даваться, а как только получилось, учитель ничего не спросив, дал ей следующее. Как так? Странно, но открытие не вызвало в ней ни смущения, ни возмущения. Ну читают? Жалко что ли? Ничего в её голове такого нет, чего она могла бы застыдиться или желать скрыть ото всех. Нет, ото всех – всё-таки, вероятно, было, но на Симона с Михаилом это не распространялось почему-то. Какие-то они были... Словом, Ленка теперь поглядывала на учителя с затаённой улыбкой и иногда думала нарочно всякую абракадабру. А потом, разыгравшись, начала смущать мыслями романтическими и победно наблюдать, как тот то краснеет, как рак, то говорит сбивчиво, теряя нить разговора. Она так увлеклась этой игрой, что сама не заметила, как по окончании занятия, когда Симон отправлялся домой или к другим ученикам, мысли её все ещё продолжают витать в романтических грёзах. Закончилось тем, что Бергера перевели в другой интернат.

Соседка давно уже ушла, а Елена Сергеевна всё сидела в кресле да подливала в чашку чай, предаваясь воспоминаниям о годах своего ученичества у Симона. Однако, наступало время отправляться в интернат, где на час было назначено общее собрание преподавателей. “Сам-то, небось, и не прилетит”, — подумала о директоре Ленка. Последние месяцы он предпочитал появляться исключительно в виде изображения на экране. “Хотя, — добавила она, — на этот раз, возможно, и явится. Наверняка, скажет пару слов по поводу Последнего сбора Ильи Викторовича и представит новую литераторшу”. “Эх, Михаил, Михаил, — добавила она, возвращаясь к прежней теме. — видишь меня, наверное, с небес. Так и не удалось мне узнать, как ты хотел. Чему я только не научилась, а вот мысли читать, как вы, нет”. И она мысленно послала поцелуй Бергеру, а следом ощутила, как в груди её разлилось тепло, и ласково защипало сердце.

4.7. Македонский

Мирослав Ковач, директор, на этот раз присутствовал на собрании лично и, как и предполагала Елена Сергеевна, начал с печальной вести о том, что Илья Викторович навсегда оставил их, отправившись на Последний сбор. Неожиданно для всех Ковач пустился в пространные воспоминания. Пересказал фактически весь педагогический путь ушедшего. По крайней мере, начиная с тех времён, когда сам пришёл в интернат, а случилось это довольно давно. Никто сроду не замечал за ними ни дружбы, ни симпатий, и вот вам здасьте, такая запоздалая дань уважения. Елена поглядывала на молодую литераторшу и наблюдала, как по мере развития воспоминаний шефа взгляд её да и вся фигура, уже слегка подавшаяся вперёд, наполняются в полной мере осознанием ответственной роли педагога в наши непростые дни.

Мирослав Ковач, в бытность свою преподаватель физической культуры, красноречием не блистал. Елена Сергеевна уже его не слушала, а от нечего делать наблюдала за собравшимися. Учитель рисования и живописи, как всегда, что-то малевал в своем планшете, нынешний учитель физкультуры сидел, напряженно слушая, и кивал головой в ключевых точках речи, а иногда и притопывал ногой. Лингвисты и литераторы, среди которых сидела и её новая соседка Ксения, открыто не зевали, но и не слушали. Елена заметила на коленях открытые планшеты и лёгкие движения время от времени – перелистывание страниц. Остальная часть педагогического коллектива размещалась у Лены за спиной, и их она видеть не могла. Чтобы занять себя, она перебирала в уме всех, кто оказался сзади.

Три молодых воспитателя и три воспитательницы сидели прямо у неё за спиной, непрерывно шушукаясь. Левее размещался преподаватель химии и биологии, мужчина весьма впечатляющих округлостей в области груди, живота и задницы. Впрочем, ноги с руками, также шея, а в особенности трехступенчатый, как космическая ракета, подбородок ничуть не отставали в стремлении занять как можно больший объём в пространстве. Звали его Лев Николаевич Большаков. Фамилия соответсвовала виду. Лена прислушалась. Дышал Лев Николаевич тяжело и часто. Она припомнила, как в первый её день в интернате он предложил выпить, достав из запазухи склянку с прозрачной жидкостью. “Водка?” — поморщилась Елена. “Кто же предлагает дамам водку? Чистый спирт!” — процитировал он тогда Булгакова, чем навсегда покорил её сердце. Впрочем, пить она отказалась, а он не настаивал.

Лена слегка повернула голову, но толстячок в поле зрения не попадал, не оборачиваться же? И тут она услышала его тихий шопот: “Нет, я этого не вынесу. Это какое-то издевательство, честное слово. Господи, помоги мне, заткни уже наконец рот этому говоруну”. Ленка обернулась. Лев Николаевич в кресле уже почти лежал, так сползли на самый краешек сиденья его объемистые формы, а по лицу катились крупные капельки пота. “Господи, Господи, помоги мне!” – услышала она снова, но губы его не шевелились. Тут Ленка почувствовала, как защемило сердце, и догадалась, что оно не её. Она встала, подошла и наклонилась: “Лев Николаевич, вам плохо? Может, вам на свежий воздух?” Тот не ответил, лишь директор недовольно кашлянул за спиной. “Льву Николаевичу плохо”, — объявила она громко, распрямляясь в полный рост.

Вызвали скорую, физрук вместе с её коллегой, преподавателем философии и социологии, подхватили толстячка под руки и повели на улицу. Вслед за ними потянулся и весь педагогический состав, беспокоясь за коллегу и радуясь уважительной причине прервать нескончаемый поток славословия директора. Под конец в зале осталась только Елена Сергеевна. Ковач, как пастух, преданный своим овцам, отправился вслед за всеми.

— “Бергер? Бергер?! Симон, чёрт бы тебя побрал!” — звала она в мыслях, прислонясь к спинке кресла и еще слабо веря в своё счастье. Внутри неё что-то зашевелилось.
— “Лена..? Это что ещё за хрень..? Приснилось что ли?”
— “Бергер, ты спятил!” — радостно воскликнула она.
— “Лена?!”
— “Бергер, я тебя слышу!”
— “Вот это новость! Ленка, поздравляю! У нас тут три часа ночи, так что извини, не сразу сообразил, что происходит”.
— “Эх, ты. Несмышлёныш”, — вымолвила она и заревела, совсем как девчонка.
— “Ленка! Ленка?!” — стучался к ней Симон Бергер, хватаясь за сердце, но в ответ лишь получал новые толчки боли и радости одновременно.
— “Ты слышишь меня?” — она утёрлась кулаками, понемногу приходя в себя.
— “Да! Слышу! Ты в порядке?!”
— “Да, всё хорошо. Я слышу тебя, Бергер...”
— “Наконец-то”, — ответил он. — “Как это произошло?”
— “Потом расскажу. Давай. Спи”. — Лена уже наблюдала в окно, как подъезжает машина и толстячка загружают в неё на каталке, а тот пытается всё встать, а его всё укладывают обратно.
— “Да я не хочу. Рассказывай!”
— “Нет, сейчас не буду. Потом. Давай, иди спать. Увидимся.”
— “Увидимся”, — пронеслось в голове.

Подошла к концу любимая тема про возвышение Афин и расцвет демократии. Города, сожжённые Ксерксом, вновь отстроились, в порты заходили торговые суда, педагоги провожали в школы своих маленьких хозяев, Аристотель рассуждал в учебнике о мудром устройстве мироздания, разделившего людей на хозяев и рабов, по-прежнему ими торговали на невольничьих рынках Эллады. Искусство процветало, в театрах давали новые трагедии и комедии, Перикл представал перед народом, и вновь делил узы дружбы с Софоклом, Фидием, Геродотом. Как ни тяни, наступала эра Македонского. В 1974 году, в день святого Александра 30 августа в Салониках ему соорудили четырехтонный монумент – Александр верхом на любимом коне Буцефале. Он вошёл в историю как ученик Аристотеля. “Нда, те три года пошли коту под хвост”, — подумала Лена. Весь период завоеваний Александра она разбила на темы и распределила между учениками для написания эссе, а вот закончить решила докладом, предложив Игорьку повысить свой внутриинтернатовский рейтинг. Совсем он ушёл с головой в свой клуб "новых историков" и скатился на двадцать первое место, а ведь всегда входил в десятку лучших.

— Что, новый историк, возьмёшь на себя финальный доклад об империи Македонского?
— Конечно, Елена Сергеевна. — ни капли не сомневаясь, ответил тот.
— Вот и хорошо.

На следующем уроке Елена сообщила оценки за присланные эссе, которые персонально каждому уже были известны, но требовалось огласить список победителей, что она и сделала. В классе зашушукались, кто-то спросил, а почему не отлично? Лена ничего не скрывала. Взяла его работу и начала раскладывать по полочкам. “Ясно, понятно”, — ответил он, усаживаясь за парту.

— Ну а теперь, — объявила она, — доклад Игоря. “Итоги и значение завоеваний Александра Македонского”. Прошу.

Игорь вышел неспеша, прокашлялся и приступил к докладу. Построение его было безупречным. В начале он напомнил самые ключевые моменты: освобождение греческих городов-колоний, сражение при Иссе, осада Тира, захват Египта, бой у Гавгамел, взятие Вавилона, сближение с местной знатью, поход в Индию. Затем описал последние годы жизни и смерть. В целом картина уже складывалась таким образом, что слушатели и сами могли сделать соответствующие выводы, но Игорь потрудился озвучить их самостоятельно: освобождение городов, распространение греческой культуры на Восток, появление единой валюты. И всюду-то у него Македонский выступал эдаким мудрым правителем, храбрым полководцем, учеником великого философа.

Елена Сергеевна слушала весь этот бред, и перед глазами её ярко вставали картины. Тир, семь месяцев осады, шесть тысяч погибших, тысячи жителей распяты на крестах, вороны выклевывают глаза ещё живым, крики женщин и детей, угоняемых в рабство, всюду кровь, гарь и кромешный ужас. Египет, в храме Амона жрецы именуют Александра Зевсом, и тот верит, и ему нравится. Вавилон захвачен, месяц пьянства и насилия. Столица Персии Персеполис, бандитская орда Македонского врывается в город, грабит, убивает, насилует. Женщин, детей, а перепившийся атаман Александр в итоге сжигает город до тла, целый живой город. Массага, он обещает его защитникам, что пощадит, если примкнут к нему – убиты все, с жёнами и детьми. С головой плоководца творятся странные вещи, он мнит себя богом, убивает собственных соратников, а когда друг его Гефестион умирает от болезни, царь ли, бог ли казнит... лекаря. Не дожив до 33 лет, наконец, умирает после десяти дней непрерывного пьянства.

В классе стояла гробовая тишина. Елена, слушая доклад Игоря, не заметила, как начала говорить вслух. Игорь замолчал, и весь класс притих. Она, ещё только осознавая призошедшее, глядит на всех, пробегает по лицам, по щекам её льются слёзы, в глазах ещё сверкают вспышки пожаров, клинки мечей, в ушах ещё звучат вопли женщин и младенцев. “Простите”, — произносит она и стремглав выбегает из класса.

На следующем уроке Елена Сергеевна заходит в класс решительно, не видно ни слез, ни сомнений на её красивом, взрослом лице. Она обращается к Игорю, но вместе с ним и ко всему классу.

— Игорь. Скажи мне, когда ты читаешь историю, о чём ты думаешь? Не надо отвечать, — она поднимает перед ним раскрытую ладонь. — Вот что ты думаешь, когда читаешь, что город был отдан на разграбление? Или когда говорится, что всех женщин и детей отдали в рабство? А?

В классе тишина. Детские глаза смотрят с непониманием. Игорь, в начале поднявшийся из-за парты, медленно опускается на место. Елена Сергеевна внимательно вглядывается в лица, с которыми провела вместе уже почти год. И теперь, когда она, наконец-то, способна слышать их внутренний диалог с самими собой, она ничего не слышит. Сплошная тишина.

— Дети, - произносит она. — во всяком вопросе, во всяком утверждении есть посыл, скрытое ожидание автором определённого ответа, определённого восприятия. Научитесь его чувствовать и следовать не ему, как деревянные куклы Карабаса, которых он дёргает за ниточки, а своему сердцу. А чтобы услышать сердце, надо его заиметь для начала.

На этом урок заканчивается. Елена Сергеевна собирает портфель и уходит, а класс ещё сидит на своих местах. “Быть может, — думает Лена, — это самый лучший урок в моей жизни. Самый лучший для всех урок истории”.

4.8. Ингрит

— Елена Сергеевна! Елена Сергеевна! — за Леной по дорожке бежала Ингрит.
— Чего тебе?
— Елена Сергеевна! Я всё видела. — Ингрит остановилась, тяжело дыша.
— Что ты видела?
— Всё видела, когда вы рассказывали. Как распинают, воронов, как горят города. Всё.
— Значит я говорила, а ты услышала...
— Ну да, говорили.
— Да нет, я не о том. Ну-ка, давай проверим. Какого цвета была туника на распятом, которому ворон клевал глаза?
— Синяя, — ответила Ингрит и поёжилась, передёрнула плечами.
— Верно. — Ленка с какой-то задумчиво-нежной улыбкой посмотрела на ученицу. — Давай-ка сядем куда-нибудь и поговорим.
— В кафешке? — предложила Ингрит.
— Нет, кафешка для такого разговора, боюсь, не подойдёт. Лучше прогуляться до беседки в парке. Идём?
— Да, — та кивнула головой.

До парка они шли рядышком молча. Елена по дороге соображала, о чём говорить, что можно сказать, а чего не стоит. Открыться ей она не могла, и это означало, что разговор придётся строить на одних намёках, на "вокруг да около". Так, чтобы у ней возникли смутные догадки, но чтобы ничего конкретного. Первую беседку, расположенную возле дорожки, они пропустили, свернули и пошли по траве к следующей, что стояла на отшибе прямо посреди зелёной лужайки.

— То, что ты видела, — начала Елена Сергеевна, — это ведь так похоже на то, как будто ты сместилась в то время и увидела всё своими глазами, правда?
— Да, — кивнула головой Ингрит, — страшно до ужаса, и всё такое четкое, что хотелось зажмуриться и отвернуться, но я не могла.
— В тебе есть дар, девочка, но дар этот нужно развивать. Он пока ещё слабенький, он пробился на свет, вероятно, оттого, что я через чур переволновалась и ты в ответ заволновалась, мы каким-то чудом волновались в унисон.
— Как в музыке?
— Да, как в музыке. Не помню уже кто, но кто-то сказал, что вся вселенная – эта одна бескрайняя, бесконечная симфония. Всё в ней колеблется. Электромагнитные волны, фотоны, малюсенькие частички, электроны, эфир. Всё кружится и следует своему ритму. И то, что однажды произошло, меняет навсегда окружающее, никогда не исчезая до конца.
— И поэтому вы можете видеть прошлое, — Ингрит вытаращила глаза в своей невероятной догадке.
— Нет, Ингрит, не могу. Но кое что всё-таки, я уверена, увидеть возможно. Хотелось бы тебе увидеть, например.., Тайную вечерю? Или разговор Понтия Пилата с Христом? Или, ну не знаю.., как Нинья, Пинта и Санта-Мария подходят к берегам Америки?
— Я бы хотела увидеть Пушкина, — неожиданно призналась Ингрит, — в лицее или на балу. Или Лермонтова на Кавказе.
— У тебя какие-то литературные пристрастия, я погляжу, — промолвила с ревностью в голосе Елена Сергеевна. — Хорошо, хотела бы увидеть?
— Ещё бы! — глаза её загорелись. — И что для этого нужно делать?
— Вот-вот, — подтвердила Лена, — именно делать, и много, долго и упорно. Готова?
— Да нет, у меня не получится, — грустно проговорила Ингрит, опуская голову.
— У тебя-то? Получится, без вариантов!
— Тогда что же мне делать?
— Для начала тебе нужно перевестись в другой интернат, там всё и узнаешь.
— В другой интернат? В какой?
— Так ты готова?
— Да, — кивнула она головой.
— Хорошо, тогда дальнейшее уже моя забота. Подожди немного, и придёт распоряжение о твоем переводе. Вот. А мне пора. Вернёшься одна? Я пойду через западную проходную, мне так ближе до парковки.
— Да, конечно. Елена Сергеевна?
— Что?
— Мне об этом никому нельзя рассказывать?
— А о чём рассказывать?
— Что меня переведут, например.
— Как хочешь. Не вижу ничего плохого, если и расскажешь.
— Хорошо, я не скажу никому.
— Вот и славно. Увидимся, — и Елена пошагала, как обычно, неторопливой походкой к западной проходной.

Мишель Бонье, сменивший на посту Симона Бергера, заявил ей прямо о способности многих читать мысли, и что для него сейчас ленкины, как открытая книга. Ленка пожала плечиками – ну и что? Мишель ответил:

— Ты удивительная девушка, Елена. Но таких, как ты, здесь девяносто девять процентов. А те, что угодили в один оставшийся.., они уходят со специальностью обычной. Учителя, в основном. Но из-за этого процента вам ни о чём и не говорят. Те, что должны узнать, должны узнать всё сами.
— Это я уже поняла, — ответила Ленка.
— Это и хорошо, и плохо. Пока ты в этих стенах, ничего страшного, но в мире существуем не только мы, есть и другие, кому доступно чтение мыслей. А потому тебе необходимо научиться их скрывать. Чем мы с тобой сейчас и займёмся.
— Что же для этого требуется?
— Всё, что требуется, у тебя уже есть, но потрудиться всё же придётся. Нужно, чтобы действие единичное стало постоянным, на уровне инстинкта, на уровне повседневного состояния ума.
— Вот как. Опять визуализации какие-нибудь?
— Ничего подобного. Вспомни, как ты начинала медитировать на дыхании, и как было тяжело избавиться от мыслей. Что тогда с тобой происходило?
— Ну.., в начале я непрерывно разговаривала сама с собой, потом всё меньше, потом совсем перестала говорить.
— Так, а что же случилось потом?
— После я опять начала думать, но только уже без слов. Сидишь и, вроде, сосредоточена на дыхании, а потом понимаешь, что всё это время думала... образами что ли, но всё можно пересказать и словами.
— Вот это то, что нужно. То есть для медитации это абсолютно не нужно, но это мышление без слов и есть тот способ, каким ты должна научиться мыслить постоянно, а не говорить. Давай-ка попробуем прямо сейчас. Постарайся подумать о чём-нибудь, но без слов, прямо так, как это происходило при медитации.

Ленка без труда опустошила сознание, по привычке тут же концентрируясь на прохождении воздуха через ноздри. Попробовала подумать о чём-нибудь и "заговорила".

— Вот блин! — удивлённо воскликнула она. — Когда не надо, оно само лезет, а когда надо...
— Ну, суть ты уловила, теперь тренируйся, а я буду присматривать за тобой. И не только на занятиях.
— Поняла, — обречённо вздохнула Ленка. — Буду пытаться.

Вечером Елена Сергеевна вернулась в интернат. На проходной по привычке показала удостоверение.

— Забыли что-то, Елена Сергеевна? — поинтересовался старичок в форменной синей фуражке. — Вы сегодня уже второй раз.
— Да, - соврала она. — Что-то я сегодня рассеянная какая-то.
— Бывает, — посочувствовал он.

Войдя в Храм и проследовав в правый проход, она увидела ожидавшего её отца Николая. Они поприветсвовали друг друга и отправились путешествовать по замысловатым лабиринтам алтарной части, сворачивали, спускались по лесенкам, снова сворачивали. У ворот в ботанический сад отец Николай откланялся, сообщив, что передаёт её с рук на руки, можно сказать, господину Бергеру. Когда Ленка вошла в сад, Бергер стоял возле крайней левой дорожки и любовался кустом с розами того насыщенного, тёплого жёлтого цвета, что можно увидеть ещё разве что в ванночке с акварельной краской.

— Привет, — сказал он издалека и пошёл навстречу.
— Привет, — вздохнула Елена, ожидая, что сейчас получит маленький разнос.
— Как же ты так, а? — улыбнулся Бергер.
— Не знаю даже, — она развела смущённо руками.
— Накричала на класс, упрекнула всех в бессердечности.., — он выдержал паузу, добравшись до самого прискорбного. — Заговорила на весь интернат, да как заговорила-то! Не думаю, что одна лишь Ингрит лицезрела твою проекцию.
— Ты понимаешь, — быстро пролепетала Ленка, — я словно в транс впала, сама не осознавала, что делаю.
— Не можешь себя контролировать, — вынес вердикт Бергер.
— Выходит, так.
— Не настала ли пора завершить преподавательскую карьеру? У меня есть для тебя одно местечко, — он хитро прищурился, бросив на неё короткий взгляд. — Теперь, когда ты начала слышать...
— Бергер, забери меня отсюда, — Ленка вцепилась двумя руками в его локоть. — Я устала слушать и рассказывать враньё.
— Хочу купить пианино, — неожиданно добавила она.
— Пианино? — оторопел Бергер.
— Да, пианино. Меня что-то потянуло, знаешь ли.
— Ты меняешься, и аура другая... Ещё в прошлый раз обратил внимание.
— Аура? И какая она у меня?
— Наверное, прибавилась в яркости.
— Угу.., — Ленка обдумала, хорошо ли это. — Так, что за место?
— Ну, сама понимаешь, писать историю тебе никто не даст, даже, если я очень сильно попрошу. Так что пока – коллектором.
— Вот как. Собирать информацию для учёных мужей, вроде тебя...
— Пока да, во всяком случае интереснее, чем прозябать сенсором. Да, плюс придётся выполнять наши обязательства по отношению к Храмам.
— Отыскивать счастливые парочки для нового поколения?
— Что поделать. Их содействие для нас неоценимо. Пока, во всяком случае.
— Ладно, буду коллектором.
— Но, если тебе не понравится, всегда можно вернуться в преподаватели. В твой интернат, например.
— Мишель Бонье ещё преподает? — спросила Ленка, подумав, что преподавать здесь и преподавать там, это как небо и земля, точнее земля и небо. — Кстати, я забыла. Ингрит...
— Запрос уже отправил. А Бонье.., ещё преподает, но в другом интернате.
— Ладно, пусть будет коллектор. Тогда мы сможем видеться каждый день. — она хитро взглянула на него.
— Конечно.
— Ты бы хотел этого?
— Что за вопрос такой? Или в тебя закрались сомнения?
— Скажи да или нет.
— Да.
— Да, — повторила Ленка, как эхо, смакуя слово на губах.
— Ты помнишь, у твоего отца сегодня день рождения.
— Да, вечером позвоню ему.
— Я сегодня на Фальконе, можем слетать, утром будешь уже здесь.
— Не хочу я быть уже здесь, хочу уже в твою коллекторскую!
— Потерпи, до конца учебного года остался один месяц. И я тебя заберу.
— Потерплю, куда я денусь.
— Ну так что, полетели, историк? — Бергер взял Ленку за руку.
— Полетели.., историк, — Ленка ткнула его кулачком в бок, и они отправились на площадку флаеров, ту, что располагалась на заднем дворе Храма.

Часть 5. Рождение мира

5.1. Внук Михаила

— А откуда они вообще взялись? — спросил оболтус двадцати семи лет, разгильдяй и внук покойного Михаила. Лена приподняла соломенную шляпку с лица и посмотрела. Вальдемар обращался к ней.
— Вы что, по истории не проходили? — ответила она сразу вместо того, чтобы спросить вначале "кто?", и вернула шляпку на место.
— Проходили, наверное, но мне-то она на что? Историей флаер не починишь.
— Хотя бы для того, чтобы не задавать глупых вопросов.
— Почему же глупых? Вот спросите в следующий раз, почему у вас флаер не взлетает, отвечу тем же. — обиделся он.
— Пардон, но это же очень специальные знания! — она даже приподнялась с шезлонга и шляпка улетела в песок. — Ты-то спрашиваешь про элементарщину!
— А для меня флаер – элементарщина, — отпарировал Вальдемар.
— О чём сыр-бор? — подошёл Симон, держа в одной руке за донышко два стакана с коктейлями, а в другой, за горлышко, бутылку минералки.
— “Бергер, он идиот! Он даже не заметил, как я прочитала его мысли.”
— “Зачем же ты так сделала, Лена? А если бы заметил?”
— Вальдемар интересуется, откуда взялись Священники. — она подобрала шляпку и вернулась в прежнее лежачее положение, демонстративно укрыв лицо – дескать, вот тебе, сам теперь с ним няньчись, коли пригласил.
— “Бросаешь меня одного?” — мысленно укорил Бергер, но Ленка только подвигала плечиками, словно удобнее устраиваясь в шезлонге. — “Я же не знал, что он согласится”.
— Вы что, по истории не проходили? — начал Бергер, и Ленка захихикала.
— Проходили, наверное, но мне-то она на что? Историей флаер не починишь, — повторил Вальдемар слово в слово. Ленка даже вытаращилась на него из-под шляпки и перестала хихикать.
— Так, держи свою минералку. Лена, твой имбирный коктейль. — он присел на краешек шезлонга, что размещался между ленкиным и вальдемаровым.
— А у тебя с чем? — спросила она, уже сидя и дегустируя бурую жидкость сквозь соломинку.
— Водка с лимонным соком, — ответил Симон.
— Ты обалдел? Да тебе сейчас плохо не станет?
— Лена! Ну когда, скажи мне, я пил водку?
— Шуточки у тебя, однако.
— Всего лишь лимонный сок с вином. — покосился на неё Бергер.
— С вином - это у меня, а у тебя с обычным соком. Дай попробую. — она поставила свой стакан на пластиковые дощечки за спиной Бергера и протянула руку.
— Вот вам делать нечего! — возмутился Вальдемар, оставшийся без ответа.
— Подожди, — успокоила Ленка, — вот сейчас попробую, что за лимонный сок у него в стакане, и всё объясню на пальцах.
— А по нормальному нельзя что ли? Я вообще-то язык глухонемых плохо понимаю, — пожаловался он.
— Да не переживай ты, — обнадёжил Бергер, — нормально она расскажет. Эй! Хватит уже пробовать-то!
— “Бергер, он полный идиот”.
— “Ну ладно тебе! Он всё-таки внук Михаила. И не он ли тебе флаер починил, на который даже Уилсон махнул рукой?”
— Ну так вот, — Ленка вернула, наконец, лимонный коктейль Бергеру и вернулась к своему. — Священники ни откуда не взялись, они были всегда. Нет, ну.., то есть, они не всегда были, когда-то до них были шаманы, а когда-то и шаманов не было.
— Вот я и спрашиваю, откуда, — напомнил Вальдемар.
— Ну, это давняя история.., — начала Ленка.
— Лена, он же про нынешних Священников спрашивает! Ты же про нынешних?
— Конечно. А что, ещё и другие были?
— Ох, за всю историю каких только не было, — кивнул Бергер.
— Хорошее начало, — Ленка, высосав до донышка свой коктейль, вновь повалилась в шезлонг. — Продолжай. Я тоже послушаю.
— “Опять всё на меня свалила?” — он бросил на неё укоризненный взгляд, но прекрасная головушка под шляпкой на этот раз даже не шевельнулась.
— Да ни откуда они не взялись, — начал Бергер, а Ленка вновь захихикала. Но он продолжил дальше. — Все они были и раньше священниками, только каждый в своём храме, а храмы относились к разным религиям.
— Знаю. Мусульмане, христиане, индусы, — проявил свою осведомлённость Вальдемар.
— Точно! И ещё хренова туча других индейцев. Так вот, когда-то давно они все собачились друг с другом, чья религия истиннее. А потом появился человек, который предсказал, что все они, в конце концов, помирятся и объединятся. Так оно и вышло.
— Объединились? — спросил Вальдемар.
— Ну, не то чтобы совсем, но терпимее друг к другу стали. Тогда и появились Храмы Солнца. Солнца как олицетворение их единства. Оно ведь всем светит, и правым, и неправым.
— И чем они занимаются там, в своих Храмах?
— Да фиг их знает, — ответил Бергер, глянув на соломенную шляпку Ленки. — Наверное, молятся, как и раньше молились, оказывают населению всякого рода услуги.
— И ещё, — добавила Ленка из-под шляпки, — определяют, каким парам настала пора рожать поколенца.
— Да ладно! — возмутился Вальдемар. Он хоть и был идиот, но не до такой же степени, чтобы забыть услышанное от деда. — Этим же коллекторы занимаются.
— Так. Я сготовилась, — оповестила всех Ленка. — Не пора ли нам где-нибудь охладиться?
— Здесь есть отличный аквапарк! — воодушевлённо воскликнул Вальдемар. — Никакого солнца, бассейны, каскадный душ, горки, джакузи, сауны, хамамы...
— Ну какие сауны и хамамы?! Я же говорю – о-хла-диться. — Лена устало бросила взгляд на Симона.
— Вальдемар, — пояснил Бергер, — Лена хочет сказать, что устала и хочет отдохнуть в номере.
— Так бы и сказала, — он пожал плечами. — Тогда я в аквапарк.
— Давай, — в один голос произнесли Бергер с Ленкой, переглянулись и, подхватив свои пожитки, направились к раздевалкам.

Поднявшись на тридцатый этаж, они, наконец-то, ввалились в номер. Ленка тут же отправилась в душ, а Бергер тем временем развешивал их купальные принадлежности на сушилке. Та, широко расставив скрещенные ножки, стояла на отгороженной от соседей лоджии. В этот момент тревожно “зазвонил телефон”, и Бергер “снял трубку”.

— Кто там? — крикнула из душа Ленка, услыхав невнятное бормотание Симона. — Если это Вальдемар, то шли его ко всем чертям!
— Это Бонье, — Симон отворил дверь и вошёл. Ленка только-только начала смывать пену. — ЧП. Приступ у Ингрит.
— Опять? — она отступила на шаг от летящих под напором струй, что мешали слышать ответ.
— Опять, и нехороший, — ответил Бергер, отводя взгляд в сторону. — Придётся возвращаться.
— Что на этот раз? — спросила она, садясь на дно ванны и отбрасывая назад липнувшие ко лбу волосы.
— Во-первых, теперь однозначно ясно, что она медиум. — проговорил он. — Во-вторых, последнее её видение, как говорит Бонье, означает появление нового мира в Шаданакаре.
— А? — Ленка замерла на секунду, а потом полезла из ванны. — Ты серьёзно?
— Так считает Нгаи Ким, а причин сомневаться в его выводах нет.
— Вот, чёрт! — Ленка потянулась к полотенцу, что висело у Бергера за спиной, но тот опередив её, снял его с крючка и принялся вытирать пузатые капельки, что сверкали на её бархатистой коже.
— Бергер, перестань! — взмолилась она. — Иди уже, собирай пожитки и Вальдемара предупреди. Я сейчас выйду и помогу.

Фалькон домчал до интерната за два с половиной часа. Повсюду лежали сугробы, и разгулявшийся ледяной ветер забирался под куртки, влетал в рукава и норовил сорвать капюшоны с головы. Снежные вихри кололи щёки, не давая возможности разглядеть дорогу. Впереди загудел двигатель, и показались огни несущегося сквозь пургу вездехода. Бонье прислал подмогу.

— Забирайтесь скорей! — крикнул через верхний люк паренёк в шапке-ушанке. Вальдемар распахнул боковую дверку и отступил, пропуская вперед Бергера с Еленой, затем влез сам.
— У вас тут что, весна совсем не предвидится? — прокричала Ленка.
— Нет. В июне где-то. Вот вы выбрали времечко заглянуть в гости! — весело воскликнул водитель вездехода, на мгновение обернувшись и оценив пассажиров. — Но мы здесь последний год. Потом на юга перебираемся.
— Да, не завидую я тем, кто сюда переедет.
— Нет. На ремонт закрывают.
— Вот как. — продолжил уже Бергер. — Как зовут, говоришь?
— Голлагер, — тот вдавил педаль в пол и больше не отводил взгляд от дороги, или как её там можно было назвать. — Ирландец и мать моя ирландка.
— Хорошо, Голлагер, незачем так гнать. Не горит.
— Бонье велел доставить вас мухой. Всё нормал, не волнуйтесь, я по этой трассе уже второй месяц гоняю, всего три раза в овраг улетал.
— Шутишь, ирландец. — крикнул Бергер, поскольку двигатели взревели, вездеход вылетел на горку, за которой, на сколько всем помнилось, располагались ворота интерната.
— Точно! Угадал! — он сбавил газ, так что вездеход въехал на территорию чинно, не подымая клубы снега. Хотя в разыгравшейся белой кутерьме заметить этого никто не смог бы при всём своём желании.

5.2. Приступ

Бонье ждал их в административном корпусе. Выглядел уставшим и безразличным. Едва гости вошли в фойе, он перестал опираться о перила, распрямился в полный рост, стоя на втором этаже, но спускаться навстречу не стал, только приветственно махнул рукой. В кабинете тут же уселся в своё кресло и подпёр подбородок кулаком, глядя на гостей равнодушным взглядом.

— Где она? — первой нарушила молчание Ленка.
— В медпункте, — отвечал Бонье, убирая кулак от лица. — Матильда приглядывает за ней. Впрыснула снотворного, чтобы поспала хоть немного.
— Совсем не спит?
— Мучают кошмары после приступа. Я отдал запись случившегося и моей беседы с ней нашим ребятам, сегодня они прислали результат, и я сразу позвонил. — он взял со стола флэш-карту и протянул Бергеру. — Здесь ключ доступа к данным. Карта активирована на тебя и Елену.
— Что-нибудь скажешь? — спросил Бергер, вертя карту в руках.
— Всё указывает на то, что между Энрофом и Олирной возникает промежуточный мир. И возникает очень активно, можно сказать, уже возник. — Бонье остановил на Симоне взгляд, ожидая реакции.
— Мишель, ты же знаешь, я ничего не смыслю в вашей метафизике. Объясни популярно олухам, вроде меня, чем это может грозить.
— Может, и ничем, а, может, и тем, что Энроф отойдет к нижним мирам. И, если мы всё надеялись на то, что граница между нами и Олирной станет прозрачнее, то теперь на это уже можно не рассчитывать, а лишь уповать на то, чтобы граница с нижним миром не стала тоньше.
— Появятся демоны?
— Ну, надеюсь, что до этого не дойдет, но всё возможно. Одно совершенно ясно – проход в Олирну закрыт.
— И какого качества этот мир? Вроде того, что Олирна представляла собой до появления Христа на Земле?
— Чистилище? Нет. Совсем не похоже. Скорее, это один из адских миров.
— В этом случае, — подала голос Елена, — Энроф теперь тоже.
— В том-то и дело. — Бонье устало потёр глаза. — Извините, друзья мои. Я долго ждал вас, чтобы посвятить в курс дела и передать карту, но теперь прошу меня извинить, мне надо немножко поспать. Хотя бы часок. Да. Идти в медпункт не стоит, она заснула совсем недавно. Прощу прощенья, а я в постель.
— Давай, — хором ответили вослед Бергер с Еленой и отправились в медпункт.

В новом интернате всё было иначе. Ингрит взяли сразу на второй курс, не смотря на то, что до этого она училась по обычной программе. Тут же начались неожиданные предметы: медитация, визуализация, йога. Бонье с первых дней обратил внимание, как ей всё легко даётся. Словно она уже всё знала, да забыла, а теперь, оказавшись в нужной обстановке, знания бурным потоком рвутся наружу, восстанавливая утраченные способности. Когда она медитировала, он совсем переставал её слышать, словно она полностью уходила в абсолют. Визуализация: тысячелистный лотос она увидела с пятой недели, как узнала суть задания. Йога: Бонье подумал, что она могла бы стать инструктором и для него, если бы он не чувствовал потоки праны столь же хорошо, как она. Через полгода он уже не знал чему её учить. И тогда она сказала ему:

— Я вас слышу, Мишель. Вы не переживайте за меня. Я здесь словно в чудесном сне, в волшебной сказке. Как дома. Так хорошо и спокойно.

Сказала это и упала на пол в первом приступе. Глаза её закатились, из горла прорвались наружу нечленораздельные восклицания, всё тело при этом конвульсивно извивалось и дёргалось, словно противостоя и уступая столкновению невидимых волн, пальцы то резко сжимались в кулачки, то распрямлялись растопырившейся пятернёй, суставы белели от напряжения. Буквально через минуту всё прекратилось, тело замерло, пальцы приняли обычное полусогнутое положение, сомкнулись веки и разомкнулись вновь, на Бонье глядели глаза Ингрит, совсем незнакомые глаза.

— Не стоит её беспокоить, — заворчала Матильда, — она только-только уснула. И двух часов не прошло. Не успела одного отшить, как вы пожаловали.
— Мы только краем глаза, — шёпотом возразили Бергер с Еленой и уставились на Вальдемара, что обнаружился сидящим на стуле в конце коридора. Широкий бюст медсестры до этого перекрывал весь обзор.
— А ты чего здесь забыл? — спросила, подходя, Ленка.
— Я ничего здесь не забыл. Хотел Ингрит увидеть, а она, — он огорчённо мотнул головой в сторону Матильды, — не пустила, даже дверь заблокировала.
— Ну и ладно. Посидим немного и пойдем, — обратилась она уже к Симону. Присела на стульчик и закрыла глаза.
— “Собираешь сенсоров?” — догадался он.
— “Нет, хочу попробовать без них”. — она на секунду открыла глаза и взглянула, Симон кивнул в ответ.

Вновь сомкнув веки, Ленка сосредоточилась на точке своего осознавания. Вначале та находилась возле глаз, прямо за ними, потом помаленьку начала смещаться назад и выше, поднялась до самой макушки, а затем, пройдя сквозь, зависла над головой. Ленка постаралась увидеть, как её тело сидит на стуле, ощутить, каким далёким оно стало. Повисшие плечи, безвольные тяжёлые руки вдоль тела покоятся предпречьями на бёдрах, спина упёрлась в спинку стула, голова откинулась, прислонясь затылком к окрашенной светло-зелёной краской стене. Она осмотрелась. Бергер стоял рядом и глядел на неё, не на тело, она мысленно улыбнулась ему и он прикрыл глаза, словно кот, которому почесали за ушком. Взгляд её обратился к дверям, ведущим в палату Ингрит, и, следуя взгляду, Ленка отправилась к ним, прошла сквозь.

В комнате царил полумрак, слабый, рассеянный свет долетал сквозь приспущенные шторы, подсвечивая лёгким мерцанием всё вокруг. Ингрит лежала на спине, чуть повернув голову на бок, из приоткрытых губ, из самого уголка, по щеке текла слюнка. “Дрыхнет без задних ног”, — подумала Ленка. Тут что-то с силой потянуло обратно, и в мгновение ока она оказалась в себе, Бергер придерживал её за плечи.

— “Что случилось?”
— “Ничего сверхестественного, — ответил он. — Ты чуть не свалилась со стула”.
— “И всё?”
— “И всё”.
— “У меня получилось, Бергер”.
— “Я видел”, — он легонько кивнул головой.
— “Как это тебе удается стоять и выходить из тела?” — подивилась она.
— “А я не выходил. Собрал сенсоров и наблюдал через сеть”, — улыбнулся он.
— Ах, ты! — Ленка пыталась ткнуть его кулачком в бок, но промахнулась. Ещё не пришла в себя.
— Чего? — Вальдемар словно очнулся ото сна.
— Ничего, пойдём мы, и тебе тоже не мешало бы отдохнуть с дороги. — Ленка поднялась со стула.
— Я не хочу, — ответил тот, не собираясь покидать пост у дверей палаты.

— Он что, влюбился что ли? — удивлённо предположила Ленка, когда они, укутавшись в куртки, собрались покинуть медпункт.
— Он сюда частенько наведывался последнее время, — подлил Бергер масла в лампадку.
— Бедная девочка, — вздохнула она. — Мало того, что мучают видения, так ещё и этот свалился на её шею.
— Может, оно и правильно, — подумал вслух Бергер. — Теперь вряд ли кто назовёт нормальными их обоих.
— Ингрит – совершенно нормальная, а вот он – абсолютный идиот.
— Да брось ты. Он, конечно, дурачок, но дурачок добрый и совсем не идиот, к тому же руки у него растут из правильного места. — Бергер вопросительно вздёрнул брови, но Ленка только пожала плечами. И они шагнули в бушующую за дверью метель.

— Слушай, что тебе для этого нужно. — Бергер объяснял молодой коллекторше её новые обязанности, Ленка полулежала в кресле. — Во-первых, нужно знать лично одного из сенсоров. Это для того, чтобы точно оказаться в нужном месте.
— А если я не знаю? — поинтересовалась она на всякий случай.
— Тогда надо знать того, кто его знает. — Бергер внимательно так взглянул на неё, что Ленка тут же кивнула головой. — Затем через него ты подключаешь других.
— Как это?
— Любой сенсор подсознательно чувствует присутствие других сенсоров вокруг. Тебе нужно по этим ощущениям понять, кто они, "познакомиться", слиться с ними, ты и они теперь единое целое.
— И это проделывали со мной, извини, что перебиваю, а я ничего не чувствовала?
— И не один раз. Было что-то важное в твоём интернате для Нгаи Кима.
— Кстати, давно хотела спросить. Он историк? — вновь перебила Ленка, — Имя помню, а кто-что забыла.
— Нет... — Бергер на секунду задумался, словно решая говорить или нет. — Метафизик. Иные миры там.., медиумы и прочий спиритуализм.
— А ты не говорил, что здесь есть и такие?
— Не было повода, вот и не говорил. — тема ему явно не нравилась. — Так вот, ты объединяешь всех сенсоров, сливаешься с ними.
— Да погоди ты! — Ленка нетерпеливо замахала рукой. — И что они, прямо проникают в иные миры?
— Слушай, вот начитаются всякой ахинеи, а потом сами несут чушь несусветную. Куда проникают? Как ты это себе представляешь, интересно мне знать?
— Чего ты так раскипятился?! Как представляю.., берёт магический кристалл, проводит пассы над ним и бах.
— Угу, ба-бах. Нет Лена, никто никуда проникнуть не может, если только во сне или в бреду сомнамбулическом забредёт. Пока, по крайней мере. Не знаю я, чем они там занимаются. Может, планшетку по столу гоняют, может духов призывают, обложившись свечами, камнями, крысиными хвостами и прочей ведьмовской аттрибутикой.
— Хорошо. Сливаюсь я в единое целое и..?
— Да. Таким образом ты создаешь сеть. А дальше, как с радиомаяками, по которым можно триангулировать пространство и всё, что в нём находится.
— Триангу что?
— Не слышала, как простраивают пространство по нескольким точкам? Триангуляция пространства?
— Триангуляция, — повторила, как попугай, Ленка. — Нет. Не слышала.
— Хорошо, забей тогда. Ты и без триангуляции всё прекрасно почувствуешь и поймёшь. А ещё тебе понадобиться вот это. — Бергер вложил в её руку тяжёлый кристалл размером с куриное яйцо. Кристалл переливался всеми цветами радуги, но преобладал цвет голубой. Грани были столь мелкие, что почти сливались в сплошную округлую поверхность.
— Ух ты! — воскликнула Ленка. — Вот это прелесть! Я и забыла, какие они шикарные!
— Вообще-то, собирать информацию можно в любой однородный объект. Т.е. состоящий из одного вещества. Чем меньше примесей, тем лучше. Хоть в банку с дистиллированной водой.
— Вот ещё! Скажешь тоже! — возмутилась Ленка. — Это только шарлатаны всякие банки с водой заряжают.
— Ну да, с кристаллом работать куда приятнее, согласен. К тому же у этого великолепная ёмкость. Куда больше, чем у воды. Так вот. Ты собираешь всю информацию в кристалл, мысленно представляя, как направляешь в него, как по оптоволокну, струящийся от тебя свет. Представлять можешь, что угодно, хоть верёвку, которой ты с одной стороны обвязала камень, а с другой соединила с собой. Можешь поместить кристалл прямо в себя, поставить рядом и наблюдать события вместе с ним. Главное, чтобы образовалась ваша связь друг с другом. Поняла?
— Не очень.
— Надо пробовать, тут словами всего не объяснишь. Давай. Я буду рядом и, если что, помогу. Итак, Константин Рафл, знакомое имя?
— Он был мэром в Юале, когда я была ещё маленькой. Ну и кто же будет тогда первым сенсором?
— Чарлз.
— Этот? Сын того курортовладельца? Как он умудрился стать сенсором?
— Сейчас не важно. Ты сможешь его вспомнить?
— Ещё бы! Да он мне прохода в интернате не давал!
— Вот как? Это плохо. Постарайся избавиться от негативных воспоминаний, было же и что-то хорошее?
— Не было!
— Вот, блин! Ну как с тобой работать?! — возмутился Бергер.
— Давай другого кого-нибудь! Я что виновата, что он мудак?
— Лена, столько лет прошло...

На следующее утро Бергер с Еленой вернулись в кабинет Бонье. Все материалы были просмотрены вчерашним вечером, и вызванные ими размышления породили кучу вопросов. Прежде всего один – Что делать?

5.3. Мишель Бонье

— Что делать? — переспросил Бонье. — А что вы собрались делать? Как вы это вообще представляете? Только задумайтесь, какие силы пришли в движение, какие основы основ тронулись с места. Пространства, времени, и кто мы с вами по сравнению с ними? Пылинки, которые за свой краткий миг существования в Энрофе не в силах даже ощутить, осознать происходящее. Мы с ним несоизмеримы. Капли дождя упавшие на океанскую волну. Они не в состоянии уловить её движение. За то мгновение, пока не слились с океаном, мир для них недвижим, вечен, незыблем, как догмы Священника. И что вы, капельки-пылинки, собрались делать с этой волной?

Бонье замолчал, и в кабинете воцарилась гробовая тишина. Бергер задумчиво глядел в окно, за ним сверкали под солнцем растопыренные ветви сосны в белоснежном одеянии, Ленка порывалась что-то сказать, повинуясь внутреннему давлению, но слова не приходили, и она лишь раскрывала и вновь смыкала губы, как выброшенная на берег рыба.

— Пылинки пылинками, — нарушил молчание Бергер, — но не очевидно ли, что именно легкомысленная игра пылинок с этими неведомыми силами нажала на спусковой крючок? И пылинки, когда их много, могут войти в резонанс и раскачать вселенную так, что та разродится новым миром. Все эти эксперименты с поколениями, рождение в один день в момент, когда волна достигает пика, смерть в один день многих сотен тысяч, когда она ушла в минимум... И жалкая команда людишек способна раскачать корабль так, что тот переворачивается. Мы не знаем, появился ли мир, или это только первый звоночек о его появлении, но причина, мне кажется, очевидна.
— Ой ли? — скептически возразил Бонье. — А откуда, скажи мне, пришла сама идея резонанса? Кто нашептал Льюису Кэмпбелу эту идею поколений?
— Об этом знали и до него, — возразил Бергер. — Он лишь наложил одну идею на другую. Применил понятие резонанса к теории появления гениев.
— Что ж, мы уходим в рассуждение, откуда берутся идеи, но это вопрос из той же оперы. Насколько человек самостоятельно принимает решения, управляет ли он в действительности собственной жизнью? Я в этом очень сильно сомневаюсь, и на это есть причина, и не одна. Тебе, как историку, должно быть известно, как протекают исторические события.
— Ты фаталист, Бонье.
— Я фаталист?! — изумленно задрал брови он. — Сколько миров в Шаданакаре? И в каком из них совершенно не переживают за завтрашний день? Если взять всю совокупность людей и чем они заняты, то ответ очевиден – это Энроф, срединный мир. А какие светлые создания, наполненные мудростью, внутренней силой обитают в мирах просветления над нами? Какие страстные молитвы шлют небесам? А сколько тёмных миров под нами? Какие там кипят страсти каждое мгновение? Кто в большей мере способен влиять на происходящее?
— Мне никогда не нравилась эта теория. Почему-то, где бы ты ни появился, всегда оказываешься в срединном мире? Вечно он срединный, вечно над ним просветленные, а под ним зачумленные. Энроф, на мой взгляд, столь же срединный, сколь и Олирна. Всё относительно, и наш мир ничем в этом плане не лучше и не хуже любого другого.
— Число уровней известно. Нетрудно определить, какой из них срединный.
— Ой ли? — ответил Бергер восклицанием Бонье. — Атом тоже когда-то считался неделимым, а потом вдруг нарисовались протоны всякие, электроны. Почему бы не экстраполировать процесс изучения микромира на макромиры?
— Где тут микро и где тут макро ещё посмотреть.
— Ребята, — Ленку, наконец, прорвало, — вы уже спорите ради того, чтобы поспорить! Что делать с Ингрит?
— Нгаи Ким заберет её к себе, он знает, как обращаться с медиумами. — ответил Бонье.
— Да? — воскликнула Ленка. — А у Ингрит спросили?
— Когда бы мы успели, скажи? В любом случае в интернате ей делать нечего, и я не думаю, что она будет возражать. — Бонье встал и прошёлся по кабинету. — Думаю, девочка должна понимать, насколько для нас важны её видения.
— Девочка, вот именно! — Ленка хотела продолжить, но все слова вновь куда-то исчезли.
— Бонье, — продолжил за неё Бергер, — ты сам себе противоречишь. Говоришь в начале, что мы пылинки, а затем, что видения Ингрит для пылинок важны. Если мы всё-равно ничего не можем сделать, то не разумнее ли не беспокоиться о том, что нам так и так неподвластно?
— И пылинкам нужны знания! — возразил тот.
— Да знайте на здровье, — нашлась, наконец, Ленка, — но не впутывайте в это девочку.
— Да никого я ещё не впутывал! Чего вы так завелись?! — Бонье всплеснул руками. — Сегодня собираюсь поговорить с ней об этом. Вот тогда и поглядим.
— Поглядим, — ответили Ленка с Бергером.

Вальдемар был какой-то придурковатый. Ингрит всё пыталась вспомнить, как же называется та болезнь, когда человек всё принимает за чистую монету и на вопросы всегда отвечает так, словно слышит одни слова и не замечает скрытого за ними смысла. Первый раз он залетел к ним в интернат случайно. Готовился к гонкам на флаерах, осваивал новую трассу, когда что-то поломалось в его серебристой торпеде, и он совершил экстренную посадку прямо перед её носом. Ингрит возвращалась тогда с прогулки по лесу, вышла на взгорок с залысинами среди невысокой травки. За взгорком начинался спуск. По пологому длинному склону тропка неслась до самого интерната.

Вид открывался красивый, хоть немного однообразный: сплошные сосны, лишь справа, где текла речка, слегка отступающие друг от друга. За ними не видно было ни ограды интерната, ни домиков. В голубом небе плыли куцые, одинокие облачка, словно кто-то вытягивал из клубка ваты растрепанные клочки и бросал в воду. Тут позади Ингрит что-то взревело, и над головой пронеслась серебристая птица. Совершив резкий разворот перед стеной сосен, в которые упирался склон, она зависла на минутку, словно решаясь, и неуклюже бухнулась на землю. Ноги Ингрит сами понесли её вниз. Тропинка оказалась местами скользкой от заползшей на неё травы, и под самый конец спуска Ингрит грохнулась на задницу, больно хрястнувшись копчиком о твёрдую рыжеватую землю. Из флаера выскочил парень и поспешил ей на помощь.

— Ты не ушиблась? — воскликнул он.
— Немного, — пытаясь подняться, она рассмеялась от собственной беспомощности. Ноги её не слушались.
— Давай помогу, — он протянул руку, и Ингрит, ухватившись за неё, смогла, наконец, встать. Парень оказался выше на две головы, но худенький, как она, и от того какой-то длинноногий и длиннорукий. Лёгкий спортивный костюм облегал тело, обувь на ногах – лёгкие спортивные тапочки, на руках перчатки с кругляшками дырок и вырезами под тонкие, костлявые пальцы, густая тёмно-рыжая шевелюра уходила за плечи. Какой смешной, подумала Ингрит.
— Меня зовут Вальдемар, — представился парень. — А тебя как зовут?
— Ингрит, — ответила Ингрит.
— Очень приятно, — через чур жеманно для их ситуации воскликнул Вальдемар.
— Мне тоже, спасибо за помощь, — ответила она. — А у тебя флаер?
— Да, я тут.., — он замялся. — Вынужденная посадка, блок синхронизации полетел, а дублирующий у меня неисправный. Блок синхронизации турбин.
— А-а, — будто понимая, протянула Ингрит, взглянув по-новому на крутой вираж и неуклюжее приземление серебристой птицы.
— А ты из интерната? Тут рядом должен быть интернат.
— Ага.
— Отведёшь меня к механнику? У вас же должен быть механник?
— Конечно есть, — Ингрит обрадовалась, что может чем-то тоже помочь парню. — Дядя Уилсон. Он очень хорошо разбирается во флаерах. Он и твой мигом починит.
— Нет. Чинить я буду сам. Мне лишь нужнен блок БСТ-98А. Может быть, у него есть?
— Наверняка, есть. Пойдем. — и Ингрит повела Вальдемара к интернату.

— Дяда Уилсон! — закричала она, когда они подошли к стоящему в стороне от всех построек домику. — Дядя Уилсон!
— Чего тебе? — высунулся тот из окна мансарды.
— У нас авария, флаер поломался! — Ингрит торжествующе взглянула на Вальдемара, дескать, не волнуйся, сейчас всё будет тип-топ.
— Сейчас! — донеслось из окна, а через пару минут Уилсон показался на пороге. — Флаер на парковке? Надо электрокар взять, мне уже далековато туда на своих двоих шагать.
— Нет! — воскликнула радостно Ингрит. — Он прямо на склоне сел! Вынужденная посадка!
— Ещё хлеще. — пробурчал Уилсон. — Чему обрадовалась-то?
— Меня зовут Вальдемар, — парень протянул руку.
— Уилсон. — ответил Уилсон и нервно взглянул на руку, что замерла в воздухе перед ним. Пожал нехотя, словно сказал: ох уж эти ваши манеры...
— Уилсон, — продолжил Вальдемар, — я всё сделаю сам, мне лишь нужен... Нет ли у тебя БСТ-98А запасного?
— Чего? — Уилсон остановился, удивлённо взглянув на парня. — Да откуда бы ему здесь взяться? Тут тебе не гоночный полигон, у нас флаеры простые, на них двенадцатые стоят, да двадцать шестые. А девяносто восьмой, он же на "иглах" каких-нибудь да на "фальконах" ещё.
— У меня "игла". — пояснил Вальдемар.
— Гонщик, что ли? — спросил Уилсон. — Ну, ничем помочь не могу. Извини уж. Звони своим, пусть привозят. Тогда и поменяю.
— Нет, — ответил гонщик.
— Что нет?
— Я сам поменяю.
— Ну, сам меняй. Пошёл я. Если нужно, администрация вон там. — он ткнул рукой в сторону двухэтажного здания, что едва проглядывало среди стволов сосен. — Ингрит, проводи человека.
— Конечно. Извините, что оторвали вас.
— Да ерунда. — Уилсон махнул рукой и зашагал обратно к домику.
— Пойдём? — спросила она.
— Да. Пойдём. Мне придётся здесь заночевать. Раньше чем завтра блок не привезут.

И они зашагали по дорожке, ведущей к зданию администрации интерната.

5.4. Нгаи Ким

В тот день Ингрит в себя, можно сказать, так и не приходила. Просыпалась минуты на две и вновь проваливалась в сон. Матильда, видя, что молодой человек ведёт себя смирно, разрешила, наконец-то, Вальдемару отстаться в палате. Когда заглянула во время обеда проведать спящую красавицу, тот сам дрых на краю постели, уронив голову на руки. Ингрит, чуть повернув голову, задумчиво смотрела на него. Ни слова не говоря, Матильда решила воспользоваться минутой пробуждения и побежала к себе за тарелкой супа, которую только что разогрела для себя. Времени греть ещё порцию могло и не оказаться.

— Давай ка, милая, поешь, — сказала она, поставив тарелку на тумбочку. Ингрит слегка качнула головой. — Нечего мне тут головой качать! Давай, открывай рот.

Пока медсестра носила ложку туда и обратно, подставив под неё полотенце, чтобы не накапать на постель, Вальдемар так и не проснулся. Ингрит несмотря на свой отказ выхлебала всё до донышка и опять отключилась. Матильда, уходя, ткнула парня в плечо, и тот чуть не свалился со стула, вытаращился на неё и захлопал глазами, прогоняя остатки дремоты.

— Иди домой спать. Чего тут развалился? — заворчала Матильда, но потом сжалилась. — Хочешь, постелю тебе в соседней палате?
— Нет. — ответил, поднимаясь, Вальдемар. — Я к себе пойду.
— А она просыпалась, пока ты тут дрых, — укорила она нерадивую сиделку. — Успела даже покормить её.

Вальдемар расстроенный обернулся на сопящую в две дырочки Ингрит, потом глянул хмуро на медсестру, дескать, могла бы и разбудить, но та уже с тарелкой в руках скрылась за дверью. Пошёл и он следом, бросив с порога прощальный взгляд и тихонько прикрыв за собой дверь.

Вечером Нгаи Ким пожаловал в гости, и все вновь собрались в кабинете у Бонье. С любезного приглашения хозяина Нгаи уселся в его кресло, а сам Бонье встал у окна, прислонясь задницей к подоконнику. Ленка с Бергером расположились на диванчике, что размещался у противоположной от окна стены прямо впритык к высокому книжному шкафу по правую руку от стола, если смотреть от порога. По другую сторону от угла и почти до самого окошка висел широченный экран, модели старой, но ещё не совсем древней.

Нгаи Ким английским владел великолепно, однако, его корейский акцент поганил всё дело. Все эти лэ и рэ, точнее жалкие на них намёки, и гласные, взявшиеся неизвестно откуда в конце слов, сводили на нет всё богатство словарного запаса и кладезя речевых оборотов. Дринк у него превращался в дыньку, и в Ленкиной голове естественным образом путался с русским словом.

— Значит, она так и не просыпалась. Это плохо, — говорил метафизик. — Выходит, что я зря потратил время.
— Не то, чтобы совсем не просыпалась. Медсестре удалось даже покормить её в обед, но после она снова отключилась, — Бонье уточнил ситуацию.
— Это уже мелочи. Я планировал лететь обратно вместе с ней, — Ким оглядел всех и не заметил ответной радости в лицах.
— Можете остаться на ночь. Уж утром она, наверняка, придёт в себя, — подсказал Бонье и предложил, — не хотите выпить чего-нибудь? (Would you like something to drink?)
— Дынька? — переспросил Нгаи Ким, и Ленка тут же прикрыла кулачком рот, а плечи её лихорадочно затряслись. — Нет, спасибо. (No, thanks.)

Когда выяснилось, что Ким остаётся, и разговор переносится на завтра, Ленка с Бергером откланялись и по дороге к себе решили заглянуть в медпункт за новостями. Матильду после обеда сменила младшая медсестра Катрин, худенькая в противовес старшей девушка лет двадцати пяти. В конце коридора по-прежнему наблюдалась фигура Вальдемара, но на этот раз он прохаживался туда сюда, точно маятник. Четырёх часов хватило, чтобы выспаться, и он вернулся тотчас на покинутый пост. Увидев вошедших, Вальдемар подошёл.

— Как она? — спросила Ленка.
— С обеда ещё не просыпалась, — ответила Катрин, и Вальдемар кивнул в подтверждение унылой головой.
— Ты тут со вчерашнего дня торчишь что ли? — обратился Бергер к отчаянному постовому.
— Нет. - ответил тот. — Спать уходил, вот только что вернулся.
— Ага, — медсестра глянула на него с улыбкой, — в обед только ушёл и снова на посту.
— Почему на посту? Я жду, когда Ингрит проснётся. — простосердечно объяснил Вальдемар. Медсестра покивала головой, дескать, ну-ну, всё с вами ясно, молодой человек.

Тут на пороге палаты появилась Ингрит в длинной ночной рубахе, держась двумя руками за косяк двери. В мгновение ока Вальдемар оказался рядом и зашептал ей что-то на ухо. Та, улыбаясь, вглянула на него и также тихо ответила. Он взял её за локоть и вновь зашептал. Медсестра, Ленка и Бергер тем временем шли к ним по коридору.

— Ну, ты что, в туалет меня провожать собрался? — произнесла уже громко Ингрит, и Вальдемар залился краской.
— Да. Если тебе в туалет надо, то в туалет. — он взглянул ей в глаза, а она, оторвав одну руку от косяка, попыталась, видимо, схватить его за нос да покачнулась, и Вальдемар подхватил её хрупкое тело на руки.
— Вальдемар, прекрати! — забилась она в его руках, на сколько хватало её силы, — смотрят же.
— Пусть смотрят.
— Нет, не пусть. Опусти меня. — он осторожно вернул её на ноги, не переставая придерживать под руку. Ингрит недовольно глянула на него и обратилась к Ленке, — Елена Сергеевна, можно вас на минутку?

Но Катрин уже подскочила к ней и кивнула квалеру с другой стороны: поможешь довести до туалета? дальше я уж сама как-нибудь. Вальдемар молча двинулся с места, и троица прошевствовала в самый конец коридора, после чего один из провожатых остался стражем у порога, а женщины скрылись за дверью. Минут через пять она распахнулась, и появилась Катрин, волокущая за собой Ингрит, как бойца с поля боя, перебросив её руку через плечо и еле-еле удерживая другой за талию.

— Донесёшь до палаты? — выдохнула она, кинув короткий вгляд на постового. Вальдемар без слов подхватил Ингрит на руки и зашагал своими длиннющими ногами по кафелю.

Когда отдышавшаяся Катрин попыталась проследовать в палату за парочкой, Ленка взяла её за руку.

— Давайте подождём немного. Им, наверняка, есть о чем поговорить наедине.
— Вот ведь, — ответила худенькая медсестричка, вовсе не против постоять на месте. — Такая худышка, а не приподнять!
— Так бывает. — заметил Бергер. — Когда тело полностью расслаблено, то кажется во много раз тяжелее.
— Да я в курсе, в колледже проходили, — Катрин посмотрела на него, все ещё тяжело дыша.

Скоро на пороге палаты возник Вальдемар.

— Опять хочет спать. Просила меня идти домой. Я пошёл. — и он отправился по коридору к раздевалке, потом остановился на полпути и обернулся. — А чего это Нгаи Ким прилетал?
— Почему прилетал? он ещё здесь. Остался на ночь. — Бергер переглянулся с Ленкой и продолжил. — Хочет забрать Ингрит к себе.
— Забрать Ингрит к себе, — повторил Вальдемар. — Нет, я, пожалуй, останусь. Катрин, можно мне лечь в соседней палате?
— Вообще-то не положено, — ответила медсестра, — но, если очень нужно, то не вопрос. Сейчас только бельё принесу.
— Да я и так могу, без белья, — он решил упростить ей задачу.
— А вот без белья точно не положено, — сказала она, скрываясь в комнате с надписью "Кладовая".
— Ну, мы тогда пошли. — Бергер положил парню руку на плечо. — Смотри, не наделай глупостей.
— Каких ещё глупостей? — не понял он.
— Да никаких, шучу я. — ответил Бергер, и они с Ленкой отправились домой, не став дожидаться возвращения медсестры.

Дома, точнее в гостевом домике для приезжих, Ленка, забравшись под одеяло и притиснувшись вплотную к крупному и тёплому телу Симона, зашептала ему на ухо: — “А они, похоже, очень даже неплохо спелись”. — “Чего это?” — удивился он. — “То это. Ты видел, как они шептались? А как она потом – "смотрят же"”. — “Ну и что”, — Бергер повернулся к ней и прижал к себе большой волосатой ручищей. — “Да погоди ты”, — попыталась высвободиться она. — “Уку”, — промычал он в ответ.

5.5. Большая Земля

Они отправились в путь на двух фальконах. Нгаи Ким собрался усадить Ингрит к себе, но та заартачилась: "полечу только с Вальдемаром". В итоге Бергер с Ленкой забрались во флаер Кима, а парочке предоставили возможность насладиться полётом вдвоём. Вальдемар по привычке перешёл на ручное управление, но Ингрит постоянно о чем-нибудь спрашивала, о местах, что проносились под ними, о том, какая она, Большая земля, и он вскоре вернул флаер в режим автопилотирования, а сам, придвинув кресло пилота поближе к пассажирскому, стал всё ей показывать и объяснять. Только про Большую землю ответил: "сама увидишь. Там земля обыкновенная, это просто название такое. Кто-то сказал, а все теперь за ним повторяют".

— Большой землей называют место, где расположен центр цивилизации, — поделилась своими знаниями Ингрит. — Например, на какой-нибудь удалённой станции или острове так называют основную часть материка.
— Нет, — Вальдемар отрицательно покачал головой, — Большая земля сама, как удалённая станция.
— Да я не про вашу, я вообще о самом понятии "Большая земля". — пояснила она. Ингрит уже привыкла, что в разговоре нужно договаривать мысль до конца, полностью, иначе Вальдемар может и не понять.
— Тогда название не правильное. Я не знаю, почему все им пользуются. Глупо.
— Я думаю, — ответила Ингрит, — что для сенсоров, наших интернатов, что разбросаны по всему миру, как одинокие станции, место, в котором собрались учёные, коллекторы, где их разрозненный труд собирают в одно целое, можно назвать Большой землей. Нет, не глупо.
— А. Ну, если так посмотреть на это, то получается не глупо. Тебе там понравится. — добавил он в конце.
— Не знаю, — задумчиво ответила Ингрит.

Нгаи Ким пообещал ей, что она в любой момент сможет вернуться в интернат, если не выдержит, а Бергер с Еленой предупреждали, что работа может оказаться не из приятных. Нгаи Ким отвечал на это, что никто её насиловать не собирается, сама решит, когда остановиться, когда продолжить. И никто так и не сказал, в чём же именно заключается теперь её работа. Ещё она видела, что Вальдемар, с одной стороны, радуется её переезду, поскольку они смогут видеться часто, каждый день, наверное, но с другой стороны, переживает за неё, словно чего-то опасаясь, и тоже ничего прямо не говорит. Скорее всего, сам не понимает, что его беспокоит.

— Извини, — Вальдемар отодвинулся к пульту управления. — Подлетаем уже. Сейчас я тебе всё покажу.

Он включил ручное управление и сделал резкий маневр, проверяя отзывчивость железной посудины. Флаер завалился на бок, плавно ушёл в сторону от фалькона Кима, что летел чуть впереди, затем выровнился, набрал высоту и резко пошёл на снижение. У Ингрит перехватило дыхание, и она отчаянно впилась руками в подлокотники, думая, что сейчас они разобьются. — “Эй, вы чего там творите?”, — раздался в кабине голос Бергера. — “Ничего мы не творим. Я покажу Ингрит горы, а потом мы сядем вслед за вами”, — ответил в пространство гонщик. — “Смотри, довези её целой и невредимой! Не то я сам из тебя медиума сделаю!” — пригрозил Ким. — “Нет. Из меня медиум не получится”, — огорчил метафизика Вальдемар и повёл флаер возле самой земли, следуя изгибам поверхности и держась на равном расстоянии между двух горных хребтов. Флаер Кима остался где-то в вышине среди облаков. Пролетая над вершинами гор, он шёл к цели напрямик.

Неровные, бугристые склоны зеленели островками сосен, краснели обнажёнными скалами, круто обрывающимися до подножия, на каменных террасах скакали козы, а прямо под флаером неслась по камням бурная река, неслась в том же направлении, куда и они, а потому вода казалась замершей, как на стоп-кадре. Они то ныряли, опускаясь до метра, и вода вскипала за ними под натиском рвущихся из турбин воздушных струй, то взмывали вверх, когда впереди возникал острозубый скалистый островок, разделяя реку на два потока. Вальдемар посмотрел на Ингрит, той было и страшно, и весело. Она глядела на него и улыбалась. Когда устала от мельтешения деревьев и скал за бортом, переключила внимание на своего пилота. Прислушилась к нему и ощутила, как сливается сама с этой железной птицей, как та мгновенно реагирует на лёгкие наклоны джойстика в правой руке и как послушно меняет скорость от смещения вперёд или на себя рычага управления турбинами в левой. После этого Ингрит успокоилась. Вальдемар контролировал полёт, как птица в небе. Сам обратился в птицу. Таким она его ещё не знала.

Склоны становились всё круче и начали сходиться, камни на реке скрылись глубоко под водой, лишь редкий раз поверхность её бугрилась над ними. Многочисленные потоки слились в один единый и мощный. Ущелье сузилось ещё, и они вынуждены были подняться повыше, отвесные каменные стены пролетали на расстоянии пары метров от турбин фалера. Вдруг Вальдемар спикировал вниз, и Ингрит испугалась, что они разобьются о скалы, но те столь же внезапно раздвинулись, флаер выровнился над самой водой и неожиданно вылетел из ущелья вместе с рекой, превратившейся в водопад. Перед ними открылась широченная долина. “А-а”, — закричала от восторга Ингрит. Вальдемар, довольный эффектом, улыбаясь глядел вперёд, а впереди зеленели холмы, река внизу продолжала свой путь уже спокойная и широкая. Среди холмов показались домики. После снежного интерната, заледенелых склонов гор долина раскинулась настоящим оазисом перед ними. Сюда-то весна пришла вовремя.

— Вот это Большая земля, — кивнул он в сторону посёлка справа. Ингрит проводила глазами стройные ряды крыш, еле заметные среди деревьев, а потом вопросительно обернулась. Вальдемар успокоил, — “Я сейчас покажу озеро, и полетим домой”.

Под ними заканчивалась роща, и за остроконечными верхушками показалось идеально круглое водное зеркало. Всё та же река превращалась в озеро, заполнив какой-то природный котлован. Они долетели до его дальнего восточного края, где воды упирались в скалы, вздымающиеся кверху метров на сто. Увенчанные острыми вершинами, словно зубастая челюсть отвалилась от гигантского монстра да так и осталась лежать, перекрыв воде путь. Вальдемар, сделав вираж, повёл флаер вдоль отвесной стены, а после кивнул на узкую расщелину, где река проложила себе путь дальше, вновь узкая и стремительная, как перед водопадом: “Отсюда дальше течёт. Там ещё один водопад есть. Потом покажу”.

Они повернули назад. С высоты птичьего полёта посёлок напоминал символ номера (решётки): две длинные улицы с севера на юг и две короткие поперечные с запада на восток. По обе стороны улиц блестели солнечными батареями крыши коттеджей в густом обрамлении зелени. К северу от посёлка на небольшой возвышенности располагалась парковочная площадка с десятком флаеров, среди которых Ингрит узнала Фалькон Нгаи Кима. От неё по дороге, расходящейся на две основные улицы, шагали Елена Сергеевна, Симон Бергер и сам хозяин Фалькона, маленькие и едва узнаваемые с высоты. К востоку от парковки посреди широкой ровной площадки виднелись длинные крыши ангаров. Они как раз пролетали над ними, когда небольшой тягач вытащил за собой флаер из ангара с воротами нараспашку. Вокруг суетилось четверо фигурок в чёрных комбинезонах.

Это Большая земля, сказал Вальдемар, но кроме коттеджей, шикарных, конечно, Ингрит никаких признаков Большой земли не обнаружила, хотя не была уверена, какие именно признаки она ожидала увидеть. Однако, с той самой минуты, как она закричала "а-а" от восторга, когда они с запада влетели в долину вместе с водопадом, всё здесь приводило её в восхищение. И чудесные домики, и обилие тенистых деревьев, река, озеро, люди, сам воздух лёгкий, чистый, напитанный ароматами трав и многочисленных цветников за оградами. По посёлку бегали, виляя хвостами, собаки, и коты восседали на заборах, дети носились наперегонки, гоняли на велосипедах и скутерах, горы сверкали снежными вершинами под кристалльно голубыми небесами. Если когда-то интернат ей показался чудесной сказкой, то здесь она ощутила себя в раю.

5.6. Хранилище

Первые дни Ингрит предоставили самой себе и Вальдемару. Тот сопровождал её повсюду, а первым делом потащил к ангарам, флаерам и мастерским. “Кто куда девушек заманивает, а Вальдемар к своим птичкам”, — ржали механики, высунув головы сверху, сбоку и из-под полуразобранных железных птах. Он не обращал внимания, только приветственно махал рукой в ответ и вёл Ингрит дальше. Когда же они обошли все его "владения", Вальдемар в растерянности замер, не зная, чего бы ещё показать, но Ингрит напомнила ему о речке и озере, и они отправились в маленькое путешествие, заскочив перед тем домой за купальными принадлежностями.

Поселили Ингрит с Еленой и Бергером. Комнаты её располагались на втором этаже. Совмещённая с туалетом ванная напоминала размерами спальную в интернате, ещё три комнаты – огромный зал, спальная и кабинет – выходили дверьми в общий коридор, от которого шла лестница на первый этаж в фойе. Комнаты имели и внутреннее сообщение между собой. Но самым замечательным, однако, было то, что на террасу второго этажа, куда выходили её окна и дверь из кабинета, вела отдельная лестница по наружной стене, так что Ингрит, никого не беспокоя, могла запросто в любое время уходить и возвращаться. В фойе первого этажа, помимо лестницы, слева и справа находилась пара дверей. По левую руку, если спускаться от Ингрит, дверь вела в половину Бергера и Елены, а по правую – в общую столовую и кухню. Ими, правда, пользовались редко, предпочитая завтракать, обедать и ужинать в "Трактире у Зураба", что располагался через четыре дома на той же улице.

Быстро пролетела первая неделя, неделя безделья и веселья. Ингрит с Вальдемаром облазила всё в округе, наплавалась в озере, назагоралась на его берегах, совершила поход до водопада, перезнакомилась со всеми соседями, обзавелась велосипедом и посетила соседний посёлок. Начинались выходные. Вальдемар сообщил, что его срочно отзывают из мини-отпуска из-за поломки какого-то очень важного флаера. Кажется, тот был трансконтинентальным и имел реактивные двигатели на борту. Проснувшись в субботу утром, Ингрит почувствовала себя совершенно потеряной и никому не нужной. Спустилась в столовую и на кухне, обнаружив в шкафчике кофе и кофемолку, а также хлеб, сыр и зелёный салат, принялась готовить завтрак. Через некоторое время на запах забрела сонная Елена Сергеевна.

— Ого! - удивилась она. — Не знала, что в доме появился ещё один любитель кофе по утрам.
— Я? — переспросила Ингрит. — Я – нет. Просто захотелось поделать что-нибудь, завтрак, например, приготовить.
— Надоело тебе лоботрясничать, я погляжу. — Ленка села за кухонный столик, достав предварительно чашку из сушилки. — Наливай уже, чего стоишь?
— А вы любите кофе? — Ингрит поднесла кофеварку и аккуратно наполнила чашку до краёв.
— Жить без него не могу! — ответила Ленка. — Особенно по утрам.
— А я не очень. Мне больше чай нравится. Особенно цейлонский.
— А как же китайский? — заинтересовалась Елена Сергеевна, отпивая из кружки маленькими глоточками чёрное наслаждение.
— Чай хоть и пришёл исторически из Китая, но на юге, а особенно на Цейлоне, для него куда лучшие условия, и получается он более насыщенным и вкусным. — объяснила Ингрит и вдруг добавила, — а вы, Елена Сергеевна, не покажете мне Большую землю?
— Ну.., - Ленка рассмеялась. — Если так рассудить, то ты уже на ней, точнее над ней. Подожди минутку.

Она упорхнула на свою половину, а потом вернулась под руку с Бергером. Тот, учуяв запах, тут же потребовал себе чашку, а Елена Сергеевна – добавочную. Пока оба пили кофе и отходили ото сна, Ингрит дожевала свой бутерброд с сыром и салатом, запивая чёрной жижей, обжигающей губы.

— Ну что? - спросил, поднимаясь из-за стола, Симон, — готова к походу на Большую землю?
— Как пионер! - воскликнула Ингрит, и Ленка с Бергером переглянулись: откуда такие глубокие познания?

Она ожидала, что сейчас они выйдут на улицу и будут долго долго шагать в неизвестном ей направлении, потом войдут в малоприметный закоулок и постучат в ничем не примечательную, обшарпанную дверь, та откроется, и за ней вдруг засверкают стальные коридоры, подсвеченные многочисленными лампами, лестница поведёт их всё глубже и глубже под землю. Так оно всё и случилось с оговоркой, что они, выйдя из столовой в фойе, свернули под лестницу, что вела к Ингрит на второй этаж, нажали на неприметную кнопку и стена уехала в сторону. За стеной располагалась шахта обычного лифта. Бергер поднёс браслет к сенсору и двери разъехались, приглашая своих пассажиров проследовать внутрь.

Первые метров пятьдесят, насколько можно было судить по скорости лифта, за окошками дверей мелькала лишь гранитная порода, потом её сменила бетонная стена, перешедшая под конец в стальную, и затем лифт остановился. Разъехалась внутренняя пара дверей, а за ней пара дверей, отгораживающих шахту от этажа.

— Добро пожаловать на Большую землю! — торжественно произнёс Бергер и первым шагнул из лифта.

В оба конца тянулся коридор, ярко освещённый длинными потолочными светильниками. В ближайшем окружении не наблюдалось ни одной двери, за исключением дверей лифта. Бергер пошёл налево, приглашая всех следовать за ним. Елена Сергеевна, впрочем, могла обойтись и без провожатого, поскольку, не глядя на Симона, отправилась в ту же сторону, взяв Ингрит за руку. Они прошли несколько лифтовых дверей, прежде чем оказались перед иной, полностью застекленной и ведущей в поперечный проход.

— Помнишь, как ты хотела увидеть Пушкина на балу? — спросила Ленка. — Сейчас увидишь.
— Правда? — не поверила своим ушам Ингрит.
— Ага. — они вошли в дверь, открытую Бергером, как двери лифта, браслетом. — Вот здесь работают "новые историки".
— Новые историки? — переспросила Ингрит.
— Да. Когда Игорёк, помнишь, назвал имя своего клуба, я очень удивилась. Для меня новые историки это... Это Бергер, а теперь и я тоже.
— Если хотите, можем пройтись по кабинетам, — подал голос Симон, шагающий впереди них.
— Нет-нет, давай сразу в хранилище, — ответила Елена Сергеевна.
— Хранилище? — вновь удивилась Ингрит, которую всё здесь так ошеломило, что она не знала, верить ли своим глазам, или она сейчас проснётся, и всё окажется обыкновенным сном.
— Ага, — Елена Сергеевна по-заговорщически подмигнула, отчего всё ещё больше показалось нереальным.

Наконец, они вошли в огромный зал, заполненный штабелями ящиков, а между ними располагались столбики терминалов. Елена Сергеевна подошла к одному из них, а Бергер к другому, Ингрит тем временем разглядывала штабеля. При внимательном рассмотрении они оказались невысокими стойками с выдвижными ящиками, сквозь щели натурально торчала солома.

— Нашёл! — воскликнул Бергер, а Елена Сергеевна огорчённо развела руками.
— Иди-ка сюда, — позвал Симон. Он подошёл к одной из стоек, из которой только что выдвинулся ящик промаркированный длинным номером с буквами и цифрами. Ящик изнутри оказался устлан чем-то вроде соломы, а посередине переливался всеми цветами радуги кристалл размером чуть больше куриного яйца. Грани его были столь малы, что почти сливались в единую округлую поверхность. — Держи.

Ингрит взяла кристалл в руку. Тот был тяжёлый и холодный. Бергер провёл их в одну из соседних комнат, в которой размещалось одинокое кресло. Перед ним во всю стену висел экран, а в одном из подлокотников зияло углубление, как раз под яйцо в руках Ингрит. Он усадил её, велел вложить кристалл в углубление, а затем положил руку Ингрит поверх кристалла.

— Когда-нибудь, — сказал он, ты научишься им управлять, ну а пока смотри, что он сам тебе покажет.

Экран засветился, и на нём появился Александр Сергеевич Пушкин, Пушкин, танцующий на балу в паре с Натальей Николаевной Гончаровой, будущей супругой.

5.7. Годовщина

Когда они вернулись в коридор, куда открывались двери лифтов, то столкнулись носом к носу с Нгаи Кимом. Тот изумлённо вздёрнул свои густые бровищи и воскликнул:

— Эй, эй! Вы чего это моего медиума сюда затащили? Ингрит, они что, сманивают тебя к себе?
— Нет… — она растерялась.
— Ингрит просила показать ей Большую землю, не могли же мы повести её к вам? Кроме того, она давно мечтала увидеть Пушкина с Лермонтовым, у вас такого днём с огнем не сыскать.
— Оправдания, все оправдания. Значит, виновны. — заключил метафизик глубокомысленно.
— Ни в чем они не виновны! — Ингрит встала на защиту своих провожатых. — Я сама попросила.
— Что же ты ко мне не зашла? — Ким взглянул на неё с укоризной и ревностью.
— Так вас дома не было, — нашлась она.
— А ты заходила?
— Нет, конечно. Итак ясно было, что в посёлке вас нет.
— Ну ладно, — метафизик удовлетворенно вздохнул. — Может, хочешь посмотреть своё место работы?
— Извините, можно в другой раз? — она умоляюще взглянула на старика.
— Столько новых впечатлений. Дайте ей в себя прийти! — поддержала девочку Ленка.
— Да нет, нет, — Ким замахал руками. — Я не настаиваю. Но как будет желание, то милости прошу ко мне.
— Может, в понедельник..? — предложила Ингрит.
— Отлично! Договорились. Значит, жду тебя в понедельник. — Нгаи Ким откланялся и зашагал дальше по коридору, вполне довольный финалом разговора.
— Вот же угораздило его шляться тут в выходные дни! — подумал вслух Бергер.
— И не говори, — поддакнула Ленка, а потом добавила, — это всё возраст, подгоняет...
— Ингрит, — повернулся Бергер, — кто тебя так врать научил? Уж не Бонье ли?
— Да. — чистосердечно призналась она. — В начале учил думать без слов, а потом думать словами то, что нужно человеку слышать.
— Ясно, — рассмеялся Бергер с Еленой вместе, — шпионский курс пройден на ура!

Та взглянула на обоих самыми невинными глазками. Они вернулись домой, и Ингрит до обеда провалялась на диване в гостиной, с сожалением вспоминая, как она легкомысленно предложила явиться в понедельник. Чёрт её дернул за язык. С другой стороны, сколько ни тяни, а идти придётся, сама же согласилась лететь сюда. Вальдемар всё ещё пропадал в ангаре, не смотря на выходной, заняться ей было нечем. Она уже открыла "Багровое зарево на Востоке", книгу из детства Елены Сергеевны, давно хотелось её прочитать, как заскрипела лестница, и сама бывшая "училка истории" постучала в дверь: — “Ингрит, ты дома?” — “Да”, — ответила она, подымаясь с дивана: “заходите”. Наряд недавней спутницы по Большой земле разительно переменился. Серенькое платье в горошек, на ногах сиреневые туфельки, в ушах маленькие серебряные серёжки, волосы убраны кверху, оголяя плечи и тонкую шею, она вошла, а вместе с ней в комнату проник тонкий аромат фиалки. Ингрит слегка обалдела. Такую Елену Сергеевну ей доводилось видеть впервые.

— Сегодня праздник какой-то. — предположила она.
— Да, — кивнула, улыбаясь, нарядная красотка. — У нас с Бергером. И мы приглашаем тебя на праздничный обед.
— У Зураба?
— У Зураба? Ну, нет. У нас, в гостиной. Всё уже готово и с нетерпением ждёт гостей.
— Ой, я только переоденусь. — она упорхнула в спальную, и крикнула оттуда, — А кто придёт?
— Придёт одна молодая и красивая девушка по имени Ингрит. — крикнула в ответ Ленка, та звонко рассмеялась.
— А ещё?
— А всё, больше никого. Будем праздновать в семейном кругу. Ой? — сказала она, взирая на девушку в джинсовом комбинезоне и клетчатой рубахе под ним.
— Что? — переспросила Ингрит и покружилась для усиления эффекта.
— Нет, нет, ничего, — покачала головой Ленка, а потом добавила. — Идём-ка ко мне, у меня ещё осталось кое-что с тех времен, когда я была такой же красивой и молодой.
— Вы и сейчас молодая и красивая, — Ингрит даже не посмела обидеться после её слов и послушно отправилась следом.

Казалось, что Елена Сергеевна хранила в своём гардеробе всё, что когда-либо одевала в жизни. Ингрит не удивилась бы, попадись ей на вешалке подгузники или ещё что-то типа того. Уже возмущённо кричал Бергер из-за дверей – ушла на минуту за соседкой, и обе пропали – как, наконец-то, Ленка всплеснула руками и подвела девушку к зеркалу. На Ингрит смотрела незнакомка в пышном бальном платье до пят, из-под оборок торчали заострённые носики серебристых туфелек, волосы прижимал обод, усыпанный маленькими розовыми каменьями, руки, открытые до плеч, до середины предплечий обтягивали тонкие белоснежные перчатки.

— Елена Сергеевна, — воскликнула она. — Это уж слишком!
— Ничего не слишком. Ты видела Наташу Гончарову на балу?
— Ну, ладно, — согласилась Ингрит. — Но перчатки я сниму, мне в них жарко.
— А ты как думала? Красота требует жертв. Вот когда научишься пользоваться кристаллом без экрана, тогда поймёшь, какого ей было в таком наряде.
— Я снимаю, — она стянула одну перчатку за другой, и Ленка уставилась на её голые запястья.
— Сейчас! — крикнула она Бергеру, доставая из ящичка тонкие серебристые браслетики. — Мы уже идём!

Когда Ингрит предстала перед Симоном, тот не нашёл слов. Опустился на одно колено, взял её за руку и демонстративно припал губами. “Эй, эй! — воскликнула Ленка, — хватит тут бал-маскарад устраивать, давайте за стол уже!” На столе их поджидало жареное мясо (не животного происхождения, конечно), картофель, запечёный крупно с луком и сыром и посыпанный свежей зеленью, салаты с дольками помидоров, грибами, морковкой, редькой, сыром опять же, и ещё бог знает какими инградиентами, а ещё заварные пирожные, приготовленные хозяйкой самолично. За исключением пирожных, во всём угадывалась кухня Зураба, точнее Ашота, поскольку последние пять лет её хозаин именовался именно так, но трактир переименовывать не стал, не видя в том смысла.

Бергер откупорил бутылку шампанского, целя в потолок, но угодив в итоге в стоящего на книжном шкафу русского ваньку-встаньку, тот забренчал, натянутыми внутри струнами, и отчаянно закачался туда-сюда, чем всех несказанно развеселил. В высоких фужерах шампанское золотилось и шипело, пуская пузырьки, липнущие к стенкам. Ингрит сделала вид, что дело это для неё привычное, и отпила разом половину.

— Эй, а чокнуться? — возмутилась Ленка и поднесла свой фужер. Дзиньк, и Ингрит допила до трети.
— Может, тебе лимонада? — запоздало спохватился Бергер.
— Да мне без разницы, можно и лимонада, — ответила Ингрит, чувствуя, как внутри потеплело, а голову слегка кружит.
— Ну, дорогие дамы, — продолжил Симон, — с праздником!
— С праздником! — хором откликнулись дамы, чокнулись ещё раз, все вместе, и Ингрит опустошила фужер до дна.
— А что за праздник? — спросила она. Щеки её зарозовели, она улыбалась и не знала куда деть руки, которые перестали её слушаться. — Наверное, годовщина вашей встречи?
— Ой, — захохотала Ленка, а Бергер улыбнулся. — Ты не поверишь, но вот прямо наоборот.
— Как это? — изумилась Ингрит.
— Ну, не то чтобы наоборот, но после этой даты Симона перевели в другой интернат.

И она, поглядывая с улыбкой на Бергера, рассказала, как однажды узнала, что он в состоянии читать её мысли, и что делает это постоянно. Вот тогда она и устроила ему "теплый приёмчик", думала о всяких романтических сценках, в которых участвовали он и она, а Бергер краснел, как рак, сбивался с мысли, а то и вовсе убегал.

— Ну, хватит придумывать-то, — остановил он Ленку. — Когда это я убегал?
— Но краснел же, признайся?
— Ещё бы! Ты там такое воображала, что сам Маркиз де Сад краской бы залился!
— Тише, здесь дети. Извини, Ингрит, это я про себя. — Ленка улыбнулась, загадочно глядя на Бергера.
— Короче, в тот день я пропал как свободный человек, — пояснил Бергер барышне в бальном наряде.
— А как же.., — Ингрит пыталась понять непослушной головой, что же тут не так, и, наконец, сообразила, — как же вы потом встретились?
— Потом? — переспросила Елена Сергеевна. — Потом Симона назначили ко мне связным.
— Скажешь тоже, связным! Я её курировал как сенсора.
— Мы встерчались с ним по вечерам в Храме, — не обращая внимания, продолжала Ленка. — В условленном месте у потаённой двери меня поджидал отец Николай и вёл потом тёмными цековными лабиринтами в самую святую святых.
— Ага, — улыбнулся Бергер, — в ботанический сад.
— Да. — подтвердила она. — Каждый раз я в волнении входила в него и думала: кто же, кто же окажется связным на этот раз?
— И? — замерла Ингрит.
— И им всегда оказывался Симон, — расхохоталась Ленка.
— Шутите всё, Елена Сергеевна. — Ингрит оглядела стол и попросила, — Симон, налейте мне лимонада, пожалуйста.

5.8. Пьер

С понедельника она приступила к своим обязанностям. Бергер с Еленой Сергеевной предупреждали не зря, теперь она поняла это. Стало очевидно, что Нгаи Ким стремится спровоцировать новый приступ. Первый день он всё ей показывал, знакомил с метафизиками и ассистентами, с другими медиумами, которых на поверку оказалось раз два и обчёлся. В отличие от историков, что работали с живым материалом, поставляемым сенсорами, здесь учёные по большей части копались в древних текстах, записях на кристаллах из хранилища, теоретизировали, выдвигали гипотезы, а потом искали им подтверждение или опровержение. Медиумов было четверо, включая Ингрит, но старые, похоже, совсем выдохлись, а потому на неё здесь бросали жадные взоры и возлагали скрытые надежды.

Нгаи Ким заимел эксклюзивные права на новенькую, и никто из других метафизиков не отваживался даже приближаться. Он ещё и ещё раз расспрашивал Ингрит о последнем видении, помечая у себя что-то, что упустил в предыдущий раз. Затем от расспросов перешёл к делу. Указывал на один из эпизодов её кошмара и просил медитировать на нём, чётко восстанавливая всю картину. Она садилась, скрестив ноги, посередине комнаты, устланной мягким ковром, а вокруг точно так же усаживались ассистенты Кима. В руках каждый держал яйцеобразный кристалл. Погружаясь всё глубже и глубже в видение, она возвращалась к прежде испытанному ужасу, но, доходя до крайней точки, вздрагивала и открывала глаза. С ней вместе вздрагивали и ассистенты. Камни переходили в руки Киму, и он, запершись у себя, тщательно их исследовал. После этого Ингрит могла подняться наверх и до конца дня заниматься своими делами.

— Как ты? — спрашивал Вальдемар.
— Я боюсь их. — отвечала она. — Они, как пауки, воткнувшие в меня жала и сосущие соки. И я боюсь нового приступа. Чувствую, ещё вот-вот он подкатит, и...
— Скажи Киму, что не будешь больше работать с ним! — настаивал Вальдемар.
— Нет. Для него это очень важно. Наверное, это для всех важно. Я ещё потерплю.
— Я сам ему скажу.
— Нет! Вальдемар, прошу тебя, не надо меня спасать. Всё хорошо, я в любой момент сама могу всё прекратить.
— Так почему же не прекращаешь?!
— Я уже сказала.
— Я так не могу.

И он уходил. Уходил и не появлялся пару дней. Потом возвращался. Так повторялось дважды, пока в очередной раз на его вопрос "как дела", она не ответила: "похоже, что я привыкла, теперь совсем не страшно, интересно даже". Он сразу повеселел. Через какое-то время спросил даже: "а что ты тогда видела? Может, всё-таки расскажешь?" Ингрит мгновенно сжалась, но ответила: "Если в двух словах, то большую долину, много Храмов, а потом полетели чёрные птицы, целая стая, ворвались в долину, и та раскололась пополам. Потому что они падали на неё, и там, где упали, возникала расщелина. Повалил дым, а потом одна половина начала меркнуть. Может быть, дым летел в её сторону. Можно разглядеть, но всё очень тускло, правда, как в дыму. И тут все мелкие расщелины слились и долина разъехалась в разные стороны. А птицы всё летали, кружили над ними. А потом сверкнуло Солнце, и я увидела, как тусклая половинка начинает опускаться в расщелину так, словно та её засасывает в себя. Вот такое видение." Ингрит незаметно перевела дух и сразу заговорила о его флаере.

Через месяц вернулся отец Вальдемара Пьер, которого Ингрит ещё ни разу не видела, даже имени не знала, поскольку Вальдемар никогда о нём не рассказывал, а на её вопросы о семье всегда отмахивался – а, все они в разъездах, я их не вижу. Её позвали в гости, и на этот раз уж она напялила на себя свою любимую клетчатую рубашку и джинсовый комбинезон. Вечер обещал стать любопытным. Когда Вальдемар постучался с террасы, она уже была готова. Не утруждая себя походом до кабинета, она открыла окно и махнула через подоконник, Вальдемар поймал её, ухватив за талию, что привело обоих в лёгкое замешательство. Солнце в горах заходит быстро. Пока спускались по лестнице, было ещё светло, но прошли какие-нибудь метров десять по улице, как в небе засверкали звёзды.

— Красиво, — сказала, задрав голову, Ингрит.
— Да, — ответил Вальдемар. — Страшно представить, что и там где-то живут люди.
— Почему страшно? — она посмотрела на него и почувствовала необъяснимый животный страх, почти ужас. — Эй! Ты чего?
— Столько ещё миров может существовать, — ответил он, отводя взгляд. — Столько жизней. И все зависят я не знаю от чего. А вдруг оно это что-то прямо сейчас бах и лопнет, и всё полетит неизвестно куда. Жутко.
— Ну ты сказал! — воскликнула Ингрит. Но это его чувство, оно ещё свербило в ней, и она, помотав головой, прошептала, — хватит тебе уже! Старшно же!
— Извини, — Вальдемар, вспомнив, как ей нравится "игла", переключился на свой гоночный флаер. — А я поменял турбины!
— Правда? — изумилась Ингрит. — И какие они теперь?
— В полтора раза мощнее, — с удовольствием ответил он. — Правда, и тяжелее, так что пришлось повозиться с настройкой, но мозги совсем старые, слабые, ну... я и их заменил.
— Да у вас, молодой человек, я гляжу, куры денег не клюют, — рассмеялась Ингрит.
— Что ещё за куры?
— Ты что, кур никогда не видел?
— Не знаю. Что-то не припомню...
— Да ладно, не видел! А у Ашота в вальере гуляют кто?
— Птицы.
— Так они и есть куры. Они ещё яйца несут, если тебе интересно знать.
— Правда? Никогда бы не подумал. — похоже, что куры Вальдемара заинтересовали. Яичницу он любил.

На крыльце дома ожидал Пьер.

— Как красиво! — воскликнул он, указывая на небо.
— Да! — тут же подхватила Ингрит, разглядывая высокого мужчину в клетчатой рубашке, как у неё. Виски его белели сединой, как и короткая бородка, но выглядел он молодцевато, плечи бугрились мускулами, а лица ещё не коснулись те морщины, что напоминают о возрасте. “А он симпатичный”, — подумала она.
— Вот оно как! — Пьер, когда Ингрит взошла на крыльцо, тронул её за край рукава, протягивая навстречу и другую руку. — Ингрит, а вкусы-то у нас, смотрю, схожие!
— Я тоже заметила, — улыбнулась она, отвечая на рукопожатие.
— Папа, идём в дом уже! — насел сзади Вальдемар.
— Конечно, конечно, прошу. — он раскрыл дверь и гостериимно пригласил жестом внутрь.

Стол отличался от недавнего юбилейного отсутствием мяса и пирожных, всё остальное прибыло с той же кухни Ашота. Что уж поделать, готовить самостоятельно здесь не любили. Или жалели время. С самого начала Ингрит взяла разговор в свои руки и повела его исключительно в генеалогическом направлении. Вопрос, почему дед именуется русским именем, а его отпрыски французкими, интересовал её давно, и она не могла упустить случая удовлетворить своё любопытство.

— Вообще-то, — рассмеялся Пьер, — мой отец стопроцентный француз, и зовут его Мишель. Просто так сложилось, что на тот момент один Мишель уже был, и все начали звать отца Михаилом.
— Мишель Бонье? — догадалась Ингрит.
— Нет. Ну что ты! Бонье ещё совсем молодой. Другой Мишель. — он не стал уточнять кто, а ей не захотелось спрашивать.
— Ясно, — сказала она. — А я всё удивлялась, почему у деда имя русское, а у Вальдемара француское какое-то.
— Так и есть. И Вальдемар — стопроцентный француз. Наверное, сейчас такое не в моде, всем подавай кого-нибудь другой национальности, а ещё лучше, чтобы намешано было всех понемногу, но... мы с Биатрис – старой породы.
— Да ладно вам, — возразила Ингрит. — Насколько я помню историю, во все времена было то же самое.
— Да. Всегда людям подавай чего-нибудь необычное.
— Нет, почему же? — Ингрит уступать не собиралась. — Вы не думали, что люди тянутся друг к другу, потому что они, с одной стороны, разные, как вы говорите, а с другой, потому что между ними разными есть нечто общее, что, накладываясь на их различие, приводит к совершенно неожиданному единству?
— Ингрит, — восхитился Пьер, — ты не зря выбрала поприще метафизика!
— Что, очень заумно выразилась, да? — догадалась она.
— Нет, все чётко и ясно. Конечно, ты права.
— Угу, — промычала Ингрит, не ожидая такого завершения разговора. Но новая тема всплыла в голове сама собой. — А куда вы ездили?
— Куда ездил. — задумался Пьер. — Ездил на ассамблею ООН и в Международное правительство.
— Ого! — оценила Ингрит.
— Да никакого "ого". — возразил он. — Ни то, ни другое не имеет никакой силы на Земле. Одно, пожалуй, Министерство труда ещё держится, поскольку поставляет всем вундеркиндов, а так...
— А я думала, что вся Земля теперь едина, — огорчённо промолвила она.
— Когда-нибудь станет обязательно, а пока так, одно название, — ответил Пьер.
— Я-то думала, что Международное правительство уже сильно и управляет всем земным шаром, — произнесла Ингрит.
— Нет. Увы, но пока его мало кто слушает. — Пьер поелозил вилкой по тарелке, а потом спросил, — Вальдемар, ты не будешь против, если мы с Ингрит немного побеседуем на веранде?
— Если Ингрит не возражает, то и я нет. — ответил он.

Они вышли. Небо стало совсем чёрным, и звёзды сверкали ярче прежнего. Пьер какое-то время молчал, побалтывал апельсиновый сок в стакане и смотрел, как тот не сразу стекает со стенок, обнаруживая свою густоту.

— Ингрит, — начал он, — что ты сама думаешь по поводу твоего видения? Похоже оно на то, о чём говорит Ким? Олирна разделяется, новый мир появляется в Шаданакаре?
— Я не знаю, — ответила она. Как будто ждала такого вопроса. — В видении есть разделение, и Ким говорит, что храмы, которые я видела, напоминают описания храмов Олирны. Получается, что она разделяется... на два мира?
— Ясно. Предположения, одни предположения. — он мрачно взглянул на неё, но потом какая-то лукавая искорка промелькнула в его глазах. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Ну что, дети солнца, не пора ли нам вылезти из подземелий?!
— А? — переспросила, немного испугавшись, Ингрит.
— Не пугайся, — успокоил Пьер. — Если грядёт такое, если даже есть лишь один намёк, то пускать всё на самотек никто не имеет права. Видишь, как всё обернулось с этими поколенцами? Пора с ними кончать.
— А Елена Сергеевна рассказывала про одного старика, — вспомнила Ингрит, не зная что добавить к сказанному. — Тот взял и удрал с Последнего сбора, а потом прожил с ними ещё целый месяц!
— Да, Эдуард Мейсон, я знаю. Он был одним из лучших наших сенсоров. — Пьер задумчиво уставился на горы, что чернели острозубыми профилями на фоне не такого уж и чёрного неба. Потом добавил, будто разговаривая уже с самим собой. — Пора.

Часть 6. Дети Солнца

6.1. Идиот

— Просто понижай скорость, — сказал он. — Начинай заранее. Флаер сам направит сопла так, чтобы не рухнуть на землю. Но чем медленнее ты это делаешь, тем дальше пролетишь вперёд. Понимаешь меня?
— Да понимаю я, только попасть не могу! — пожаловалась Ингрит.
— Ну.., уже промахнулись. Беру управление на себя, — объявил Вальдемар, и она убрала руки с джойстика.
— Сейчас зайду на второй круг и скажу, когда начинать.
— Ага, — кивнула Ингрит и прислушалась. Для него даже повторный круг, уже третий по счёту, был в удовольствие.
— Готова? — спросил он.
— Да! - она коснулась рычагов, готовая в любой момент овладеть флаером.
— Сейчас.
— Беру управление на себя, — ответила Ингрит заученной фразой.
— Почувствуй его, — произнёс в очередной раз Вальдемар.
— Я пытаюсь, — начала она.
— Не разговаривай со мной, слушай его, слушай, как он реагирует на твои движения.
— Да не попадаю я, — воскликнула в сердцах Ингрит, дёрнувшись вместе с рычагами, когда флаер уже медленно пролетал над ограждением парковки.
— Эй, ты чего?! — Вальдемар, перехватив управление, выровнил посудину, и та зависла, чуть чуть не долетев до железных прутьев изгороди.
— Прости. Не получится из меня гонщика, — ответила она, огорчённо вздыхая.
— Получится. — упрямо возразил Вальдемар. — На сегодня всё, сейчас стемнеет, а завтра займёмся зависанием.
— Это ещё что такое?
— Будешь взлетать невысоко, висеть, а потом садиться.
— Ты сейчас шутишь? — опешила она. — Да я на парковке все флаеры посшибаю!
— Нет. Мы будем зависать там, где флаеров нет.
— Ну, ладно. — успокоилась Ингрит, а потом добавила, — но летаю-то я классно?
— Летаешь классно. — подтвердил Вальдемар и улыбнулся.
— Вот! — она обернулась. Он сидел в кресле инструктора, что размещалось прямо за ней и чуть выше, чтобы стажёр не загораживал вид спереди. Серьёзный, но с улыбкой на губах.

Полтора года на Большой земле пролетели незаметно. Приступов больше не случалось, и Нгаи Ким со своими ассистентами прекратил её терзать. А потом Вальдемар предложил научиться управлять флаером. Ей всегда хотелось, но боялась немного, что ничего из этого не выйдет. Они тренировались каждый вечер, когда у внука Михаила заканчивалась работа в мастерских. Взлёт дался легко, полёты на высоте тоже, а вот посадка вызывала проблемы. Одно дело оторвать флаер от земли и направить в открытое небо, где не с чем сталкиваться, если, конечно, нет других машин поблизости. Другое – вести его к встрече с посадочной площадкой, следить за вертикальной и горизонтальной скоростями, чтобы не превратить в лепёшку его и самих себя, не снести ограждение из арматуры, корёжа обшивку, хряснув турбиной о землю, что в конце концов, если не убьет, то поколечит обоих.

Что там происходило в мире в это время, Ингрит лишь догадывалась. Взрослые чаще ходили хмурые, но ничего не рассказывали. Собственно, она и не спрашивала. Ей было хорошо на Большой земле, и рядом всегда находился Вальдемар. Чего ещё желать? Где-то Дети Солнца вели борьбу против сторонников призыва поколенцев, выступали в ООН, Мировом правительстве. Пьер Арно постоянно был в отъезде, Нгаи Ким тоже, а порой отсутствовали и Елена Сергеевна с Симоном. Ингрит только радовалась. В такие моменты они могли свободно зависать у неё или у него без лишних посторонних глаз. На краю посёлка стоял пустующий домик – хозяин год назад отправился на Последний сбор – и она подумывала, не попросить ли руководство отдать его им. В этом году ей исполнилось девятнадцать, теперь она совершеннолетняя и может жить полноценной самостоятельной жизнью.

Вальдемар чуть приподнял машину и плавно сдал назад, оказавшись прямо над местом, отмеченным пунктирными линиями. В сгущающихся сумерках те бледно мерцали зелёным светом. Она вылезла из кресла взмокшая, хотя в кабине работал климат-контроль. На дворе подходил к концу сентябрь, и бетон под ногами с момента, как Солнце коснулось вершин, успел остыть. Шагая рядом со своим длинноногим инструктором, Ингрит устало улыбалась и чувствовала, как в её голове маячит и семафорит всеми огнями лишь одна мысль – бухнуться в постель и проспать до обеда. Ноги у неё подкашивались, руки она засунула в карманы, чтобы не так тряслись. Они шли к её дому. Мимо прокатил патрульный БТР и мигнул фарами, они помахали в ответ.

— Никак не могу привыкнуть, — подумал вслух Вальдемар. — БТРы, патрульные флаеры. То ли нас охраняют, то ли стерегут?
— Вообще, это больше для отпугивания, — проявила осведомленность Ингрит. — На самом деле нас охраняют совсем другие. Их не заметить, но они куда надёжнее БТРов.
— По виду не скажешь, — заметил Вальдемар. — Видел я твоих надёжных. Какие-то они все...
— Хлипкие? — угадала Ингрит.
— Да. У нас мужики в мастерских куда надёжнее будут.
— Так им же не кулаками махать. Им это ни к чему. Но как глянут, как подумают, так все и бах-бах-бах штабелями.
— Ну чему ты радуешься? Это вообще правильно?
— А что, по твоему правильно, если на нас нападут террористы и всех возьмут в заложники?
— Пусть только попробуют. — Вальдемар погрозил сжатым кулаком в пространство.
— Ах, — улыбнулась Ингрит. — Думаешь, у них кулаков нет? Ещё как есть! Знаешь, какие они? Крадутся ночью в маскхалатах, в зубах ятаганы...
— Чего в зубах? — переспросил он.
— Ятаганы. Оружие такое было у турецких янычар.
— Янычар?
— Ой, ну и бестолочь ты, ничего не знаешь, — возмутилась Ингрит, но тут же добавила, — оружие такое колюще-режущее, навроде меча, только короткое и изогнутое.
— Ясно. На их ятаганы у нас монтировки имеются в наличии.
— Да ты же не дослушал! — одёрнула она его, пропуская фразу про монтировки. — Так вот, крадутся они в ночи, в зубах ятаганы, глаза сверкают алмазами сквозь прорези масок, поступь их неслышна, их запах – запах самой ночи, головы их пусты, никому не прочесть их мыслей...
— Но глаза-то сверкают, — резонно заметил Вальдемар, — да и ятаганы твои тоже, наверняка.
— Да ну тебя! — обиделась Ингрит. — Всю картину испортил.
— Тебе надо книги писать. Даже я смог всё представить...
— Это что ещё за "даже я"? — она насторожилась, Вальдемар никогда раньше такого не произносил.
— Да! — он махнул рукой. - Меня отстранили от гонок. Тесты не прошёл.
— Что за тесты?
— Тесты на нормальность. Не знаю я их дурацких ответов, вот чего. — Вальдемар взглянул печально, точно хотел сказать — "вот такой уж я идиот, Ингрит".
— Да ты что?! — она вспомнила, как он радовался каждой гонке. — Ты не переживай. Все эти тесты рассчитаны на дебилов. Ни один нормальный человек их не пройдёт.
— Ну.., вот скажи, что тяжелее, килограмм пуха или килограмм свинца? — спросил он.
— Поровну. Что там килограмм, что там. — ответила она.
— Вот. А я сказал, что свинца. Это я уж потом догадался про килограммы, но надо быстро отвечать. В том всё и дело, что быстро надо.
— Постой, но раньше же тебя как-то пропускали? Что изменилось-то?
— Раньше о нас никто не знал. Я был одним из парней, что говорить складно не научились, зато научились гонять на флаерах. На тесты никто внимания не обращал. А кто я теперь? Сын Пьера Арно, представителя детей солнца, как нас называют, в ООН и в Мировом правительстве. Мы теперь у всех, как букашка на ладони, или заноза. Думают, наверное, откуда они взялись такие умные? И тут вдруг я такой идиот объявляюсь, чего бы не посмеяться?
— Вальдемар, прекрати сейчас же! Обидно же слушать!
— Обидно, — согласился он.
— Все люди разные! И всех Бог создал! Они что думают, что он делал, делал нормальных, с их точки зрения, заметь, а потом устал и начал халтуру гнать? Да фиг там! Вальдемар, ну чего ты, как маленький? Да таких, как ты, ещё днём с огнём поискать!
— Спасибо. — он отвернулся и добавил. — Ну, пришли мы уже. Увидимся.
— Увидимся, — ответила она.

Он шёл по улице понурый, длинные руки плетьми, тёмно-рыжая, густая шевелюра до плеч, длинные худющие ноги шагают, медленно отмеряя метр за метром. Ингрит стояла у дорожки к дому и всё смотрела и смотрела ему вслед, не в состоянии отвернуться и уйти домой.

Многое изменилось на Большой земле, и не только на Большой. Так называемые Дети Солнца, можно сказать, вышли на свет божий, как выразился когда-то Пьер, отец Вальдемара. Начали обещанное им наступление на поколенцев. Публичные выступления, все доступные каналы. Впрочем, они вовсе не афишировали себя Детьми Солнца. И вообще, детьми солнца всегда именовали людей с синдромом Дауна, трисомией по 21-й хромосоме. Именовали так из-за их “солнечного” характера – радостно реагировать буквально на любое внешнее событие. Ингрит не сказала бы, что люди на Большой земле такие уж “солнечные”, но всё же что-то в них такое присутствовало. Хотя и руки-ноги выглядели обычно, и черепные коробки, и лица, и не было этой сплошной складки на ладонях… Но у Вальдемара была. Правда, только на левой руке. Говорят, что ещё есть особый рисунок папиллярных линий на мизинцах. Такого у него точно не было.

Ингрит вернулась к себе тем же способом, каким уходила с Вальдемаром на тренировку – через дверь на терасу второго этажа из кабинета. Дверь, она точно помнила, как закрыла её, стояла нараспашку, и внутри холод продирал до мурашек. Видимо, распахнуло ветром. Ингрит включила обогрев, уселась в кресло за столом, не зажигая света. Людей всегда притягивает всё таинственное, а слухами, как говорится, земля полнится. О Детях Солнца слухи ходили самые невероятные. В чём-то они соответствовали действительности, но в большинстве случаев являлись чистым фантазёрством лиц, не имеющих ни малейшего понятия о предмете, однако, страстно желающих прикоснуться к неведомому. Так у них получалось, что Дети Солнца даже летать умеют, и перемещаться по желанию куда угодно, и ещё много-много чего, почерпнутого из сказок и фэнтезийных сериалов.

Говорили разное и про происхождение. Откуда взялись? Одни утверждали, что это клан тибетстких монахов, скрывшихся в горах от вторжения в их земли армии коммунистического Китая в 1950 году. Другие доходили до полного абсурда, уверяя, что Дети Солнца потомки инопланетян, совершивших в глубокой древности вынужденную посадку в районе северного полярного круга, основавшие затем так называемую Гиперборею, но вынужденные покинуть её из-за резкого изменения климата, уйти далеко на юг, а затем на Тибет и в Индию. Теперь же, спустя тысячелетия, они распространились по всему миру и живут среди нас, никем не замечаемые.

Ингрит сама не заметила, как уснула. Так и пролежала в кресле, откинув голову на высокую мягкую спинку. Очнулась лишь под утро и, как сомнабула, на автопилоте добралась до кровати. Бухнулась в неё, не раздеваясь, и вновь отключилась.

6.2. Беатрис

"Le mercredi il boit du vin"* — вспомнил Пьер фразу из тех далёких времен, когда преподавал французский в интернате. Была среда, и он направлялся, спускаясь по узким серым ступенькам, в подвал. "Главное не навернуться", — думал он, когда в голове пронеслось: "Куда это ты собрался, Пьер?"

— “Le mercredi il boit du vin. — ответил он. — Nous sommes mercredi, aujourd'hui**. И хватит за мной подглядывать!”
— “Ой, — Беатрис рассмеялась. — У тебя там ещё день, поди, а ты уже в погребок?”
— “Вечер, пять часов без четверти. А у тебя, наверное, ночь на дворе?”
— “Вот-вот полночь”.
— “Как прошёл концерт? Ты ведь уже дома?”
— “Да. Только что вернулась. Концерт прошёл отлично, столько цветов!”
— “Поздравляю!” — Пьер, наконец-то, коснулся пола и подошёл к штабелям бутылок, лежащих на боку в деревянных ячейках.
— “Ну.., ты уже нашёл свое Шато де Ланд?”
— “Ага, — ответил Пьер, вытягивая за горлышко бутылку сухого бордо. — Хочешь составить мне компанию?”
— “Чуть-чуть. Пойду закажу сакэ в номер, я же в Японии как-никак. Устала до чёртиков, скоро лягу спать.”
— “Хорошо. Посидим вдвоём, как в старые добрые времена”, — улыбнулся Пьер.
— “Эй, что ещё за старые добрые? Мы так сидели перед самым моим отъездом! Это по-твоему старые времена?” — возмутилась Беатрис.
— “Нет, я вспомнил время, когда ты уехала учиться в Париж.”
— “А-а, вот ты о чём. Да, хорошее время. Ты тогда непрерывно со мной разговаривал, порою даже на занятиях.”
— “Ну извини”.
— “Да ладно. Это тогда меня они выводили из себя, а теперь, как вспоминаю то время, так непременно твои разговоры в тот момент, когда я под взглядами экзаменационной комиссии пытаюсь отыграть Моцарта”.
— “Так оно всегда, — заключил, вздыхая, Пьер. — То, что сейчас беспокоит и раздражает, потом вдруг становится хорошим воспоминанием”.
— “Чего это ты так печально вздыхаешь, всё настолько плохо?” — она была уверена, что у её мужчины, как обычно, всё под контролем, но спросила для порядка.
— “Нет, не настолько, но я подозреваю, что рано мы повылазили из нор”. — он уже поднялся на кухню, подошёл к столу и отыскал в ящике штопор.
— “Ну, а чего ты хотел? Ты же не ждал, что все примут нас с распростертыми объятьями?”
— “Нет, конечно, но всё же... Ладно, давай не будем об этом. Тебе уже принесли твоё сакэ?”
— “Пока несут. Ещё немного и я начну сердиться”.
— “Ну вот, а я уже откупорил бутылку и готов наполнить наши бокалы”, — улыбнулся Пьер.
— “Наполняй тогда свой, а я... О! Кажется, принесли”. — она отправилась открыть дверь в номер, которую по привычке закрыла на защёлку.
— “Ну что?”
— “Принесли. И в извинение за задержку суши. Лучше бы ничего не приносили, куда мне теперь их деть?”
— “Из натуральной рыбы?”
— “Ну конечно!”
— “Предлагаю с почестями похоронить в мусорке”. — поёрничал Пьер.
— “Шутишь, но я так и сделаю. — отпарировала она. — А перед погребением сыграю им реквием Моцарта”.
— “Хорошо. Готова сыграть фугу а ля сакэ?”
— “Готова. Твоё здоровье?”
— “Твоё здоровье”, — подтвердил Пьер.
— “Как там Вальдемар? Переживает?” — спросила Беатрис, опустошив маленький керамический стаканчик.
— “Да. Это же у него первый такой случай”.
— “Ты поговорил с ним?”
— “Конечно”.
— “И что?”
— “Он всё понимает, только толку-то? На гонки от этого не возьмут”.
— “Бедный мальчик, — вздохнула Беатрис. — Он дома?”
— “Нет, учит Ингрит управлять флаером”.
— “Хорошая девочка”, — как-то неуверенно заявила она.
— “Да. Хорошая. И к Вальдемару относится очень хорошо. А он, как мне кажется, от неё просто без ума”.
— “Вот и ладно. У тебя точно всё в порядке?” — переспросила Беатрис.
— “Да, всё хорошо. Что, уже идёшь спать?”
— “Я устала. — пожаловалась она и вдруг добавила, — кстати, меня всё время просят исполнить песню о Детях Солнца. Сочиним? Я уже набросала мелодию”.
— “Так у тебя все песни о Детях Солнца. — он улыбнулся. — Одни гномы, феи, чудаковатые чародеи...”
— “Нет, им нужно, чтобы обязательно были слова "дети солнца"”.
— “Будто они понимают, что ты поёшь...”
— “Ну уж les enfants du soleil*** они поймут, не сомневайся”, — рассмеялась она.
— “Ох, давненько я что-то не сочинял”.
— “Хватит прибедняться. Я пришлю запись мелодии. Жду слова”.
— “Хорошо, давай сделаем это, — он опустошил бокал до дна и наполнил на треть ещё. — Спокойной ночи”.
— “Спокойный ночи. Увидимся”. — ответила она.
— “Увидимся”.

Пьер разглядывал, как колышется вино в бокале, и думал о том, о чём не стал говорить Беатрис. О том, как их много, тех, кому дети солнца встали поперёк глотки. Министерство труда.., да бог с ним! А вот те, что его обслуживали, вся бесчисленная армия владельцев курортов, пансионатов... А Священники, оставшиеся не у дел, когда они откзались отыскивать за них счастливые парочки? Нет, не место им в Храмах Солнца, пусть уж лучше сидят в своих церквях и мечетях. Нифига-то они не объединились, так и остались каждый возле своего идола. Буддисты.., ну да, может быть... Он ещё раз перебирал в уме всё то, что сделал перед их выходом на свет божий: вывез хранилище, отправил две трети ученых и ассистентов в Гималаи, оповестил всех сенсоров и администрации интернатов, чтобы ни слухом, ни духом не знали ничего ни о каких детях солнца. И всё-таки оставалось ощущение, что о чём-то он забыл. Хотя нет, такого не было. Была лишь боль и горечь от того, что все эти предосторожности сделаны, вероятно, не напрасно.

— Привет, пап. Ты чего это пьёшь в одиночестве? — спросил вошедший на кухню Вальдемар.
— Хочешь присоединиться? — с любопытством спросил, улыбнувшись, Пьер.
— Нет. Я ещё маленький. — ответил великовозрастный сын.
— Как там Ингрит? Получается у неё?
— Как сказать? — сын неожиданно присел за стол. — С приземлением проблемы, всё время проскакивает парковку.
— Вот как. — Пьер подлил ещё вина в бокал. — Может, не так объясняешь?
— Ну, папа, как тут объяснишь? Надо просто почувствовать. Завтра будем тренировать зависание.
— Разговаривал сейчас с мамой.
— Мама звонила? Как она там?
— Да, звонила, - соврал Пьер. — Хорошо. Только что вернулась с концерта. Говорит, что все просят песню о Детях Солнца.
— Вот как. — Вальдемар грустно улыбнулся.
— Не переживай. Будут ещё гонки на твоем веку. Не эта первая, не она последняя.
— Там такие парни будут... А, ладно! Я уже не переживаю. Всё, что ни делается, всё к лучшему, как Ингрит говорит.
— Вот и правильно. Ты её проводил?
— Папа! — укоризненно уставился на него сын.
— А что? Ладно, молчу. Проводил, наверняка.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Я ещё тут посижу немножко и тоже пойду.

Вальдемар остановился на полдороге к себе наверх, обернулся и задумчиво взглянул на него.

— А? — спросил Пьер.
— Ничего, папа. Спокойной ночи.
— Да, спокойной ночи.

*Le mercredi il boit du vin - (лё меркреди иль буа ду ва) по средам он пьёт вино.
**Nous sommes mercredi, aujourd'hui - (ну сом меркреди ожурдуи) сегодня среда.
***les enfants du soleil - (лез энфан ду солей) дети солнца.

6.3. Домик

Домик стоял на отшибе. Они ходили мимо него всякий раз, как отправлялись на тренировку. Учебный флаер стоял на краю площадки в западной её части, и к нему вела прямая тропинка из посёлка. Чтобы попасть на неё, следовало свернуть на 1-ю Восточную улицу. Две длинных именовались Северная 1-я и Северная 2-я. Поскольку номера домов начинались с северной стороны, то так и назвали, не упоминая южные концы. По той же схеме именовались и две Восточные улицы. Так вот, следовало свернуть на 1-ю Восточную и через несколько домов свернуть ещё раз на север, уже между участками. Один из этих участков (самый крайний) и приналежал домику Уилсона, мастеру со станции технического обслуживания.

Вальдемар впервые познакомился с ним после вынужденной посадки возле интерната Ингрит. Уилсона перевели на Большую землю в год, когда у неё случился тот нехороший приступ, а интернат закрыли на ремонт. Был он поколенцем, и возраст говорил о том, что Последний сбор не за горами. Пусть поживёт последние деньки в тишине и покое. Официально он числился мастером на станции, но предложение самому выбирать режим работы принял с охотой и в мастерских появлялся не часто. Больше сидел дома или бродил по горам по долам. А год назад отправился на свой Последний сбор. Ему говорили, что ехать не обязательно, что уж как-нибудь а они отобьют его у Министерства, но он уехал. Сказал, что должен, раз так положено. И ещё хотел увидеться со всеми последний раз.

— А, дядя Уилсон. Ты когда-нибудь чинил Сойку? Не понимаю я ничего в этом металлоломе. — заявил Вальдемар, когда тот впервые появился в ангаре. Будто вчера расстались.

За все годы службы чего ему только не доводилось чинить. Сойкой именовали совсем древний флаер, одну из первых моделей. Пьер Арно имел слабость к коллекционированию таких древностей.

— И тебе привет. — ответил Уилсон и, забрав у Вальдемара диагностику, полез в салон, но через секунду выбрался наружу со словами: - “Чего ты мне всучил? Этот не пойдет. Тут нужен DM-65 AX. Не знаю, где ты его теперь найдёшь, парень”. — “Ничего я не всучивал. Сам у меня забрал. Скинь мне марку, отец найдёт”, — сказал и только тут заметил, что на запястье Уилсона нет браслета. — “Записывай”, — ответил тот, и Вальдемар вынужден был записать со слов. Так они повторно встретились уже на Большой земле.

Вальдемар никогда не бывал внутри. Если требовалась помощь старого мастера, он обычно звал его с улицы, а тот, высунувшись из окна, кричал в ответ: “Чего надо?” Совсем как тогда, в интернате. Ингрит же напротив часто заходила к дяде Уилсону в гости. По старой памяти. В новом её интернате поколенцев практически не было, как и здесь. Потому, наверное, они, чувствуя свою общую ненормальность, и тянулись друг к другу. Ему нравилось, что зовёт его дядей, и ей нравилось, будто и правда родственники.

— Чай будешь? — спрашивал обычно он, когда Ингрит появлялась на пороге. Как всегда без стука.
— Да, дядя Уилсон. Мне зелёный.
— Я помню, помню. Что ж ты меня совсем за старика держишь? Думаешь, памяти уже совсем никакой не осталось?
— Ничего я такого не думаю. Но кто меня прошлый раз иван-чаем напоил?
— Так я просто хотел, чтобы попробовала, и только. А то всегда один зелёный хлещешь.
— Я попробовала. Больше не хочу.
— Ну, не хочешь, какать хочешь. — отвечал Уилсон с хитрой улыбкой. Она на его глупые шутки не реагировала, разве только морщила носик слегка.

Вот и здесь, на Большой земле, дружба их продолжалась, и его отъезд на Последний сбор сильно ударил по ней. Ходила сама не своя по посёлку, а ноги упорно несли на 1-ю Восточную, в дальний её конец. Но увидев опустевший домик, всхлипывала и бежала со всех ног куда подальше. Обычно на стоянку флаеров. А там садилась прямо на землю, прижавшись спиной к железной изгороди, и, обхватив голову руками, всё смотрела и смотрела на зелёный скат крыши с рыжими пятнами проступившей ржавчины. Домику тоже пришла пора отправляться вслед за хозяином.

— Там хорошо, вот увидишь сам, — говорила Ингрит, когда они, забрав у Жана, здешнего хозяйственника, ключи, отправились смотреть дом.
— Хорошо. Посмотрю, — отвечал Вальдемар.
— Ты сказал папе?
— Нет ещё. Сегодня скажу.
— А мои расстроились, похоже. Отговаривали.
— Что они сказали?
— Да, ерунду всякую. Забудь.

Узнав о решении Ингрит переселиться с Вальдемаром в дом Уилсона, Бергеры не на шутку испугались. Никто не возражал против их тёплых дружеских отношений, но тут дело уже пахло куда большим. - “Ты в своем уме?” — воскликнула ошарашенная Елена Сергеевна. — “Ты же поколенец!” — подхватил Симон. — “А он ветхозаветный. К тому же старше тебя на десять лет!”, — продолжала мысль Елена. — “Ну и что?” — возражала Ингрит. — “Как что? Он же помрёт лет через шестьдесят, а ты что будешь делать?” — Симон развел руками в полном недоумении. — “Тоже помру с ним вместе!” — в отчаянии воскликнула Ингрит, вводя обоих в ступор. — “Думай, что говоришь-то! Помрёт она!” — Елена Сергеевна опешила от такого заявления. — “Думаешь, Вальдемар обрадуется такому решению?” — Бергер остудил её пыл. — “Нет, наверное…” — она потупила взор. — “Конечно, не обрадуется. Можешь не сомневаться!” — Елена продолжила наступление, хотя продолжать не имело смысла: Ингрит поднялась из-за стола и, ни на кого не глядя, двинулась к дверям. — “Ну и пускай”, — бросила она на ходу и скрылась, не дав возможности ответить.

Они ещё неоднократно пытались заговорить с ней на эту тему, но она всякий раз обрывала их и убегала к себе. Только сильнее разжигали её желание скорее убраться из этого дома. А ведь была у неё мысль попроситься к Бергеру коллектором, когда работа у Нгаи Кима стала надоедать. Теперь об этом не могло быть и речи. Тем не менее, в разговорах с Вальдемаром появилась новая тема – возраст.

— Почему же нормальные так мало живут? — спросила вдруг Ингрит, когда они загружали мусоровоз охапками выдранного с участка бурьяна. Они тогда уже переселились в домик Уилсона.
— Почему мало? Дед Михаил сто девятнадцать лет прожил. — ответил Вальдемар, скатывая граблями очередную охапку.
— Много. Почти как поколенец.
— Не важно. — нахмурился он.
— Что не важно?
— Сколько проживёшь не важно.
— Ну, не скажи. Некоторые в младенчестве умирают, а другие до ста с лишним живут.
— И всё-равно умирают.
— Да. — вынужденно согласилась Ингрит, а потом спросила вдруг. — А что бы ты делал, если бы я умерла?
— Тоже бы умер, — ни секунды не размышляя, ответил он.
— Дурак! Думаешь, что говоришь?! — она сама не заметила, как повторила точь-в-точь слова Елены Сергеевны.
— Дурак. — согласился он.
— Никакой ты не дурак, — спохватилась она. — Это дураки, кто тебя на гонку не пустили.
— Нет. Я думаю, они нормальные.
— Нормальные бы пустили. — она остановилась, вытирая со лба пот и глядя, как Вальдемар, не поднимая головы, продолжает скатывать в кучу остатки травы. Спросила вдруг. — А почему ты не читаешь?
— Чего не читаю?
— Ничего не читаешь. Книги не читаешь. Фантастику, фэнтези.
— Мне не интересно. Там всё выдуманное.
— Ну, есть и не выдуманное, про наш реальный мир.
— Я читаю про реальный мир. — возразил он.
— Что читаешь? Что-то я не замечала.
— Документацию к флаерам читаю, чертежи конструкции, электрические схемы.
— Ну, это ты для работы, а просто так, для души?
— Для души я сейчас траву собираю вместе с тобой.

Кажется, она уловила что-то, что-то реальное в его словах и замолчала на время. Смотрела, как Вальдемар загружает во флаер последнюю порцию, отдаёт команду на взлёт, осматривает оценивающим взглядом участок, смотрит под конец на неё. Она стоит посреди огорода. Осенняя куртка, капюшон съехал на затылок, на ногах высокие прорезиненные сапоги, на руках белые перчатки в комьях приставшей сырой земли. Взгляд задумчивый и немного усталый.

— Почему ты сказал, что тоже умрёшь? Как ты себе это представляешь?
— Никак я не представляю. Умру и всё.
— Покончишь с собой?
— Нет. Просто умру. Почему ты об этом спрашиваешь? Опять приснился сон?
— Нет. Забудь. Просто спросила.

Ответ удовлетворил его, и, собрав в охапку садовый инструмент, Вальдемар позвал в дом: “Пойдём. Скоро темнеть начнет”. — “Пойдем”, — согласилась Ингрит.

Последнее время у неё не случалось приступов, но донимали сны. Нгаи Ким поначалу очень заинтересовался ими, и заставлял вспоминать все подробности. Точно так же, как когда-то она вспоминала свой приступ с падающими чёрными птицами и расколом земли. Однако, под конец он от неё отступил, разочарованно. В снах не было и намека на продолжение свидетельств расщепления миров. Были какие-то погони в воздухе, настоящие боевики, можно в кино не ходить. Она сидела “за штурвалом” флаера, а за ней гнались ещё несколько чёрных и стреляли в неё ракетами. Она сгибалась над чуть живым телом Вальдемара, делала ему инъекции и просыпалась в холодном поту от собственного крика. Тогда они ещё жили отдельно.

Домик Уилсона в отличие от участка, заросшего за год высоким бурьяном, большой уборки не требовал. Хозяин жил, можно сказать, по-спартански. Всего по-минимому, всё только необходимое. Ингрит хорошо знала его привычки ещё по интернату. Тогда у него был дом побольше, с мансардой, в которой Уилсон и жил в основном, а несколько комнат оставались абсолютно пустыми. Здесь ему домик достался совсем маленький, а комнатки всё одно дышали пустотой. В зале кровать, платяной шкаф и тумбочка при кровати, не было даже экрана. Похоже, что большую часть времени он проводил на кухне. Там помимо плиты, нескольких шкафчиков под кухонную утварь и продукты стоял большой стол, кресло в углу со светильником над ним и низеньким журнальным столиком сбоку. Ингрит не раз заставала дядю Уилсона читающим. Свой планшет он забрал с собой на Последний сбор, но она знала, что тот обычно лежал тут, на столике возле кресла.

Покидая навсегда жилье, он всюду убрался, выкинул, видимо, одежду, какую не имело смысла брать с собой, бельё, продукты. Осталась кухонная утварь, покрывала на кровати и кресле, и ещё в “красном углу” на кухне на маленькой треугольной полочке обнаружилась фигурка Будды, а над ней на стене распятие. Можно было только гадать, каких вероисповеданий придерживался прежний хозяин. Они с Ингрит никогда об этом не говорили. Стёрли с Вальдемаром пыль со всех поверхностей, сами помыли полы, заменили покрывала на новые, перенесли в дом свои пожитки. Приобрели новую двуспальную кровать. Вообще, первое время много проводили, лазая по магазинам и делая многочисленные заказы. Радовались, как дети, собственно дети и есть, каждой новой доставке. Скоро дом совсем преобразился, наполнился теплом и уютом. Огромный экран в зале был их второй после кровати серьёзной покупкой. На нём гораздо удобнее рассматривать товары в деталях. Лишь треугольную полочку на кухне оставили, как есть. С бронзовым Буддой и таким же бронзовым распятием на стене. На память о прежнем владельце.

6.4. Совет

В один из дней Ингрит вернулась к Бергерам забрать последние вещи. Пришла рано и была очень довольная. Потренировав с раннего утра т.н. зависание с Вальдемаром, она, наконец-то, научилась садиться и даже самостоятельно приземлила флаер на парковке посёлка. “А мне понравилось с тобой зависать” — сказала по дороге домой она, улыбаясь, на что Вальдемар серьёзно ответил: “Да, под конец у тебя стало хорошо получаться”. На половинке Бергеров звучало пианино. Ингрит, прежде чем подняться к себе, слегка задержалась у дверей. Елена Сергеевна играла что-то грустное и мелодичное.

На самом деле Ленка ждала Бергера, который всё не шёл и не шёл. Сегодня, собирая информацию о Константине Рафле – Симон захотел к нему вернуться – она натолкнулась на что-то интересное. Он давно уже не был мэром Юалы. Выиграв у конкурентов пост губернатора, перебрался в новое кресло, но задержался в нём не надолго, неожиданно махнув прямиком в Министерство труда руководителем Отдела по проведению сборов. Вот этот потрясающий рывок и заинтересовал Бергера. Она доигрывала Лунную сонату, когда тот вошёл в гостиную.

— Ну что? — спросила она.
— Довольно забавно. После прихода Рафла в отдел сборы изменились коренным образом.
— И каким же?
— Я бы сказал, стагнация презрения к ветхозаветным, лавры и гимны поколению, как во славу божию. Где-то у него даже проскользнула цитата из Откровения, что-то про 146 тысяч избранных, или сколько у него там было 147?
— Сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых. Фашизм?
— Похоже на то. Новые истиные арийцы.
— Похоже, им придется обломаться. Новых призывников больше нет. Мы их остановили, наконец.
— В этом-то и проблема.
— Не хочешь ли ты сказать..?
— Нет, очень не хочу, но так оно и есть. Видел сейчас конфиденциальную беседу некоторых... а-а, работников министерства.
— Бергер, мы же только наблюдаем, мы не должны вмешиваться?
— Мы уже вмешиваемся. Кто находил не так давно счастливые парочки для Храмов?
— Да, но теперь-то нет. И если они планируют начать всё заново, кем они нас смогут заменить?
— Есть варианты. Сейчас должны прийти Пьер и Нгаи. Посмотрим, что они скажут. Они всё это затеяли, им виднее.
— Что же ты сразу не сказал?! — возмутилась Ленка. — Пойду заварю кофе. А плюшек каких-нибудь у нас нет?
— Если ты ещё не доела, то должны остаться бисквиты.
— А-а, тогда нет. — она улыбнулась, поджав сконфуженно губки. — Сейчас придумаю что-нибудь. Мука, яйца в доме есть.
— Да хватит тебе! Они же не на званый вечер идут.
— Я быстро, не переживай. — и она ушла.

Первым заявился Пьер, держа в руках тяжёлую сумку. В сумке оказалось Шато де Ланд.

— Ну вот, зря я кофе заварила, — огорчилась Ленка.
— А вот и нет. Я бы сейчас выпил чашечку с превеликим удовольстивем, — отозвался Пьер.
— Я тоже не откажусь, — поддержал Симон.
— Ну что, ждём Кима? — Пьер нетерпеливо наблюдал, как ароматное варево наполняет чашку.
— Сейчас подойдет. — ответил Бергер, вглянув на часы.
— Что-нибудь выяснил с Бонье?
— А? — замерла с кофейником в руках Ленка. — Ты хотел сказать Рафлом?
— Рафлом? Это ещё кто? — уставился на неё Пьер Арно.
— Лена не в курсе про Бонье, я ещё не говорил. — остановил их Бергер. — А Рафл – это очень интересный руководитель Отдела по проведению сборов. На днях натолкнулись случайно. Когда-то был мэром в Юале, это недалеко от посёлка, где жила тогда Лена.
— Вот как. Мир-то тесен.
— Ещё как! — подтвердила Ленка, переключившись на чашку Симона. — А что не так с Бонье?

— Ну на кой чёрт ты пригнал сюда эти БТРы? — спросил, вваливаясь в гостиную, Нгаи Ким. — Сейчас чуть не задавил один охламон.
— Да ладно?! — не поверила Ленка. — Вы, наверное, сами виноваты.
— Как гуднул прямо под ухом, я чуть в штаны не наложил, — продожал метафизик.
— Да, гудок у них громкий. — подтвердил Пьер и добавил. — Что ты от меня хочешь? Не мог же я сказать в Совете безопасности, что у нас тут своих ребят хватает?
— Зачем они вообще их завезли?
— Всё потому, дитя солнца, что слишком уж на тебя взьелись радикальные, сам знаешь кто.
— И вот этого я тоже не понимаю, — подхватил Ким, тяжело дыша и усаживаясь в кресло. — Я, вроде, ничего такого не говорил, с чего вдруг дитя солнца-то?
— Здрасьте, — всплеснул руками Пьер, — а что ты отвечаешь, когда журналисты спрашивают, не являетесь ли вы, мил человек, дитём, так сказать, солнца?
— И что?
— "Не знаю, о чём вы!" – вот что, а это равносильно признанию. — Арно, тяжело вздонул.
— Это почему же? — Нгаи непонимающе нахмурил густые брови.
— Потому что, во-вервых, дети солнца это то, о чём не знает только умалишенный в дурке.
— А во-вторых?
— А во-вторых, спроси любого пацана на улице, кого он знает из детей солнца? И он тебе ответит: Нгаи Кима, руководителя Парижского общества трансфизиков.

Нгаи задумчиво взглянул на Пьера, слегка поджав губы, и ничего не ответил. Ленка пыталась вспомнить, что она только что пропустила, но мысль никак не хотела возвращаться. Бергер прошёл к серванту и достал четыре бокала. Увидев это, Пьер занялся выставлением на стол запотевших бутылок.

— О-о, — покачал головою руководитель Парижского общества, — вино Бордо. Настоящее?
— Другого не держим, — ответил Пьер, возвращая сумку на пол. — Что там у тебя с последним видением Ингрит?
— Ингрит? — переспросил Ким так, словно впервые услышал это имя.
— Да, Ингрит. Что там на этот раз?
— Похоже.., — он замешкался, — похоже, что никакого разделения Олирны больше нет.
— Ты уверен?
— Хотел бы сказать, что нет, но да. — Ким понуро склонил голову.
— Так чего приуныл? Радоваться надо! Значит, не зря мы провернули всю эту.., — Пьер не нашёл слова, как можно назвать те отчаянные шаги, что они совершили.
— Да. Вот только трудно поверить, что за полтора года.., какой там! за год мы изменили то, что назревало десятилетиями, — ответил он.
— А ты не думал, что видения Ингрит просто предостережения?
— Думал. Хорошо, если так. — Ким пригубил вино в бокале и повеселел. — А вы не видели, что про меня написали в...
— Видели, — хором ответили Бергер, Ленка и Пьер.
— Они не только вас, они там, кажется, и Роберта Монро к детям солнца причислили, царство ему небесное. — воскликнула Ленка.
— Где интересно они отыскали в его биографии интернат Мозли, он, вроде как, универ в Огайо заканчивал? — рассмеялся Симон.
— Да они бы и Христа к детям солнца отнесли, родись он после 1915 года.
— Ещё бы! — поддержала Ленка, — Христа бы точно!

Они пустились обсуждать дальнейшую судьбу фонда Мозли, южноафриканского владельца алмазных копей, что на старости лет заделался вдруг меценатом. В итоге решили, что ничего фонду не угрожает, а его Совет двадцати четырех во главе с Сэлли Фэнсен и дальше продолжит субсидировать их и интернаты.

— Тем не менее, — отметил Пьер и грустно, и весело, — времена наступили для нас не простые, а потому предлагаю собраться всем вместе, пока есть ещё возможность, и махнуть куда-нибудь.
— В Германию, — тут же отозвалась Ленка. — Фестиваль Октоберфест!
— Не подходит, он уже заканчивается. — резонно заметил Симон.
— Ну, тогда День мёртвых в Мексике, уж извините.
— Почему обязательно фестивали? А просто так позагорать на море нельзя? — возмутился Нгаи Ким, что было странно от него слышать. Все знали, как он всячески избегает солнечных лучей. Слишком чувствительная кожа.
— Правда, давайте поедем в Италию, сто лет там не был? — Пьер пригубил вино из бокала и задумался.
— Октябрь. Не поздно? — засомневался Бергер.
— Да, нет, повсюду больше двадвати двух градусов. Но можно и в Африку, там точно больше тридцати — ответил Пьер.
— Тогда давайте во Флориду, — предложила Ленка. — Никогда там не была.
— Ну что?
— Я не против, — ответил Ким, а за ним и Бергер.
— Значит решено. Возьмём ещё с собой Ингрит и Вальдемара, если никто не возражает, — добавил Пьер. Никто не возражал.

6.5. Враги

— Итак, — продолжил Пьер Арно. — Вернёмся к нашим баранам. А их у нас два. Террористы и новоявленные отцы иезуиты.
— Три, — Бергер напомнил о Рафле.
— Ах, да. Получается три? Что там с этим мэром?
— А что там с Бонье? — вспомнила, наконец, Ленка.
— Сейчас расскажу, — ответил Пьер. — Давайте сначала послушаем Симона.
— Глубоко мы ещё не копали. — начал Бергер. — Если в двух словах, то среди поколенцев зародилась новая теория, согласно которой они – избранная раса, эволюционный рывок человечества. Ну, а поскольку мы с вами наступили им на ногу, то для продолжения рывка они под нас стремительно копают. Все здесь присутствующие, а также ещё несколько наших ближайших знакомых у них на заметке. Но пока ничего конкретного нет.
— Эволюционный рывок? Прямо, как те монахи, — заметил Нгаи Ким.
— Да, похоже, — согласился Пьер. — А Рафл тут..?
— Один из активистов. Но кто стоит за ними и дёргает за ниточки, не известно. — продолжил Бергер.
— Понятно. Что ж, пусть господа фашики станут в очередь. — Пьер взглянул на Елену. - Так вот, Бонье.
— Предатель? — Ленку ошеломила ужасная догадка.
— Нет, — ответил он, у неё отлегло от сердца, но лишь на мгновение, — никогда им не был. С момента поступления в интернат его готовили быть глазами и ушами отцов иезуитов.
— Не может быть! Он был моим учителем. — она вопросительно оглядела сидящих за столом.
— И твоим, и Ингрит, — добавил Пьер. — Как ни прискорбно, но это факт. И, надо отдать ему должное, он ни разу не прокололся, а вот его двоюродный брат по материнской линии, Паоло Карбоне, оказался не столь хорош. Я с ним столкнулся абсолютно случайно в свой последний визит к Первосвященникам и кое-что услышал. Думать то, что должны слышать другие, у него не очень получается. Ну, а остальное уже сделали наши коллекторы.
— И этому барану известно куда больше, чем двум другим. — уточнил Бергер.
— Да уж. Можно сказать, что всё. За одним, слава богу, исключением. Ему известна лишь одна Большая земля – наш с вами посёлок и то, что находится под ним.
— Как же так? — Ленка всё не могла поверить в тайную изнанку жизни своего учителя.
— Ну и террористы. У этих нет ничего, за исключением осведомленности о местожительстве нашего уважаемого Нгаи Кима, — Пьер кивнул старику головой, — и отличного финансирования Большим союзом предпринимателей, я так полагаю, в который входят все воротилы курортного и прочего бизнеса, что так озолотился за последнее столетие на проведении всевозможных сборов и слётов. Но это недоказуемо. Финансовые их операции запутаны на совесть.
— "Уходима под воду в нейт'айной воде", — пропел Ким русского барда двадцатого столетия.
— Да, наверное. — печально улыбнулся Пьер. Русский он знал лишь немного хуже родного французского. — Так что уж простите старого идиота, надо было мне семь раз подумать, прежде чем объявлять войну.
— Тебе не за что извиняться! — возразил Бергер. — Мы их остановили, в конце концов. Ещё твой отец ужасался этим играм с силами, нам неведомыми, и тогда ещё хотел прекратить помогать Священникам!
— Как говорится, рука руку моет. — ответил Пьер. — Они скрывают наше присутствие и помогают, чем могут, а могут они многое. Согласитесь, без их содействия жизнь наша не была бы столь беззаботной.
— Не так уж и помогают. Наша помощь всегда была несоизмеримо больше. — заметил Симон.
— Ну, не скажи. Сейчас многое решается на уровне Священства. Даже назначение на пост мэра или губернатора проходит через них. Многие наши люди в Правительстве оказались там лишь благодаря их помощи. — возразил Пьер.
— Боюсь, что в текущей ситуации эти люди нам вряд ли смогут помочь.
— Да, они всего лишь сенсоры, и мы стараемся не вмешиваться в ход истории. Но благодаря им мы в курсе всех дел. — Пьер оглядел всех присутствующих и добавил, — Мы зависим от Храмов точно так же, как и они от нас.
— Но эта зависимость никогда их не устраивала, а теперь руки развязаны.
— Нет, нет. Не могут же они признать, что поиском счастливых родителей очередного поколения все эти годы занимались какие-то тёмные личности, о которых они толком ничего не знают? — Нгаи Ким вопросительно приподнял брови.
— Они никогда этого не сделают, — согласилась Ленка.
— Но поколенцы им нужны, уж очень велики пожертвования и прочее сопутствующее, а потому и этот орден иезуитов. Цель его – избавиться от нас с вами, но при этом заполучить наши знания и способности.
— Это невозможно.
— Почему же нет, Лена? Возможно. С Бонье – это возможно. - возразил Симон.
— И да, и нет. - поправил Пьер. — Мы пока не знаем, насколько далеко он зашёл. Ему нужны сенсоры, а из интернатов им выпущено целиком лишь одно поколение. И я уже принял меры. Сейчас наши коллекторы оповещают всех о возможном вмешательстве чужих.
— Я не знала, - удивилась Елена.
— Да, я не хотел вас с Симоном отвлекать. И, как вижу, не напрасно.
— А не убрать ли нам его с дороги, этого Бонье? — Нгаи Ким решил кардинально изменить ситуацию. — Как говориться, око за око, зуб за зуб.
— Лишать жизни человека – это омерзительно. — произнес Бергер.
— Никто не говорит об этом. — отпарировал старик. — Я – лишь о вмешательстве в память.
— Это почти то же самое.
— А, может, есть ещё надежда как-то образумить его? — произнесла Ленка, но голос прозвучал настолько неуверенно, что было ясно – надежды нет и у неё самой.
— Если бы! — ответил Пьер. — Если бы он был из тех, кто оступился, свернул по ошибке с прямого пути, но нет. Он со своего прямого не сворачивал никогда.
— Надо подумать, — заявил Бергер.
— Подождите. Думать здесь не о чем. - осадил всех Пьер. — Я не считаю, что Бонье наша главная проблема. Без сенсоров он не в состоянии прогнозировать поколения, а их мы ему не отдадим. Меня теперь больше волнует этот Рафл.
— Мы с Леной займёмся им. Покопаем поглубже. - успокоил Симон.
— Хорошо. — Пьер поднялся из-за стола.
— Но что, если помимо Бонье есть и другие? — резонно заметила Елена.
— Об этом пока ничего не известно. Давайте решать проблемы по мере их поступления. — Пьер подобрал сумку с пола и направился к дверям.
— Как-то у меня пропало желание ехать. — произнесла Елена могильным голосом.
— Нет, обязательно поедем! Неизвестно, когда ещё будет возможность ходить, не скрывая лиц, по белому свету. — Пьер Арно обернулся, чуть задержавшись на пороге. — Скоро вернётся Беатрис с гастролей. Как приедет, так и отправимся.

Ингрит восседала на краю дивана, как в кресле флаера. Правая рука её держала невидимый джойстик, а левая вела от себя рычаг управления тягой турбин воображаемого флаера. Он плавно снижал скорость, опускясь ровно в центре прерывистых линий, окружающих по периметру место для парковки. "Вжи-и-и-и", — пропела она затихающими лопостями. После столь удачной посадки Ингрит повалилась назад и раскинула руки по сторонам. Сердце радостно стучало от забытого чувства игры, словно окунулась в детство. Кончики пальцев ткнулись в планшет, оставленный ей возле спинки дивана. Вот, ещё его нужно не забыть забрать.

Игрит приподнялась, взяла планшет в руки и открыла "Багровое зарево на Востоке", книгу из того самого детства, правда не её. Пробежала по строчкам глазами, но возбуждённое состояние, недавнее радостное чувство свободы и полёта требовали действия и шепнули ей: сейчас не стоит читать. Она резко встала и подошла к окошку. За ним сверкали горы в лучах клонящегося к горизонту светила. Ещё немного и начнёт темнеть, засверкают на небе звёзды... Нет, она не могла дожидаться, когда затихнут голоса гостей внизу, в прихожей. Ингрит отворила окно, сунула планшет в сумку и, перемахнув через подоконник, соскочила на террасу. Сбежала быстро по лесенке и направилась домой, – в их с Вальдемаром собственный дом.

6.6. Флорида

Через две недели вернулась Беатрис с гастролей, и дети солнца, вроде бы, приступили к сборам. Сказать по совести, Ингрит совсем не хотелось никуда уезжать. Они только-только начали жить вместе, обзавелись хозяйством, и не то чтобы дел было невпроворот, но всё впервые и всё вдвоем, вместе. Однако, казалось не она одна оттягивает день отъезда. Всех обуяла вдруг бурная деятельность: Бергер заявил, что должен что-то ещё раз проверить, Елена Сергеевна составила ему компанию, Ким больше не появлялся в лаборатории, а Пьер вообще покинул посёлок, пообещав на днях вернуться. Даже Вальдемар пропадал в доме родителей, но его хоть можно было понять: давно не виделся с мамой.

Оставаясь дома одна, Ингрит задумывалась, что там ждёт в этой Флориде. Солнечные пляжи, Атлантический океан, парки, аттракционы, толпы отдыхающих. Ей вспоминались дни, когда отец, ветхозаветный служитель курорта, обещал (год за годом) совершить вылазку на море, что располагалось в каких-то пятидесяти километрах к югу от их уединенного посёлка в горах. Мама Ингрит умерла в день её рождения, словно передала ей эстафету жизни, а отец тогда принял эстафету любить новорожденную вместо покинувшей их супруги.

Он всегда был такой непоседа, вечно растрёпанный, вечно озабоченный, сомневающийся. И все этим с удовольствием пользовались, нагружая его совсем не своей работой. Подежурить пару дней вместо них, помочь своей компании, войти в положение. Вот только, когда положение возникало у него самого, он уже и не помнил, кто и что ему задолжал. Так и откладывалась поездка на море всю их семейную жизнь, отца и дочери. А в двенадцать она, будучи поколенцем, отправилась в интернат, и семейная жизнь на этом кончилась.

Первые пару каникул она ещё прилетала домой, Министерство труда нанимало частные компании на доставку поколенцев туда и обратно, но отец в то время обзавёлся новой женщиной, которую Ингрит, не видевшая ни секунды свою настоящую мать, не смогла принять в память перед той, кого не помнила, но внутренне ощущала всегда. После нескольких дней, проведённых вместе за празднованием Нового года, самого любимого праздника в году, она зареклась возвращаться, и в следующие каникулы сообщила отцу, что очень занята общественными делами.

Собственно, врать таким образом ей пришлось лишь однажды, а затем, когда перебралась в новый интернат, а тот располагался совсем далеко и к Министерству труда не имел никакого отношения, она валила уже всё на скупость Фонда Мозли, который не в состоянии оплачивать столь дальние перелёты. Однако, когда её однокашники улетали в самые неведомые уголки Земли, она ничуть не расстраивалась. Одиночество никогда не пугало её, ведь отец вечно пропадал на работе, и одной ей было и привычно, и спокойно. Вот только всё изменилось с появлением собственного дома. Отсутствие Вальдемара последние дни иногда просто бесило, и она тайно ревновала его к матери, Беатрис.

К концу недели вернулся Пьер Арно и сразу всех соорганизовал. Куда делись неотложные дела Симона и Кима, а с ними и Елены Сергеевны. Когда собрались все вместе в доме Бергеров, Пьер объявил отправление на завтра. Перед сном они с Вальдемаром ещё раз распотрошили чемоданы и проверили, всё ли на месте. С утра добавили к содержимому зубные щетки, пасту, расчёски, тапочки.

В шесть утра солнце ещё не показало свою золотистую шевелюру из-за восточных хребтов, и воздух на улице обжигал лёгкие влажным холодом. Когда взлетели, стало видно, как по долине стелится утренний туман. Громадный трансконтинетальный флаер ревел двумя парами турбин, которые слышались даже сквозь все слои звукоизоляции. Поднявшись на высоту полутора километров, он расправил крылья и включил маршевые двигатели, рокот турбин сменился более спокойным гулом реактивных сопел. Они прошли сквозь облака, набирая высоту, и за бортом заклубились бесконечные и белоснежные холмы и овражки, пушистые, как котята.

Ингрит сидела в одиночестве в каюте, предназначенной ей и Бергерам. Те с самого начала полёта ушли совещаться в каюту Пьера. В отличие от обычных этот флаер имел команду из трех человек: двух пилотов и одного механика. При наличии Вальдемара на борту, думала она, механик тут явно лишний. Она никогда не управляла подобной махиной, и одна мысль об этом приводила и в неописуемый трепет, но одновременно рождало страстное желание испробовать свои силы. По идее, управление не могло оказаться тяжелее. Принципиальной разницы не было, многие функции флаер брал на себя, но габариты посудины подсказывали ей, что всё не так просто. Тут раскрылась дверь, и на пороге возникла Беатрис в сопровождении сына. Вальдемар посмотрел на неё, смущённо улыбаясь, словно хотел сказать: уж извини, но я... с мамой. А мама с хода пустила коней в галоп.

— Ингрит, ты, говорят, увлекаешься поэзией, правда ведь?
— Ну, да, — начала Ингрит. — Мне нравится Пушкин, Лермонтов, Бальмонт...
— Да нет, я не об этом! Я слышала, что ты сама пишешь неплохие стихи?
— Ну, неплохие, это громко сказано. Так, пытаюсь немного.
— Отлично! Давай сочинять песню! — Беатрис достала губную гармонику и продолжила, — сейчас наиграю мелодию, а ты слушай.
— Нет, нет, — замахала руками Ингрит, — так я точно не смогу. Я уже пробовала.
— Что значит "так"? — вопросила для приличия пианистка и певица с мировым именем.
— "Так" значит на заказ. У меня так никогда не получалось.
— Хорошо, — улыбнулась та. — Не надо на заказ. Давай просто посидим и посочиняем вместе. От нечего делать. Так тебе подойдет?
— Ну.., давайте, попробуем, только я не ручаюсь.
— И не надо. Расслабься, никто не требует от тебя новый гимн Франции. Это всего лишь песенка, простенький шлягер о детях солнца.
— О нас? - изумилась Ингрит.
— Ну, почему о нас? Вовсе не обязательно. Главное, чтобы в песне были слова "дети солнца", ну и чтобы они были чуть-чуть, как мы. Понимаешь, Пьер мне обещал слова, но с его заботами их не дождёшься, а люди на концертах ждут и требуют песню.
— О, нет, — воскликнула Ингрит. — Я так точно не смогу! Чтобы для вас, для концертов...
— Ну хватит прибедняться! Ты что думаешь, я им на концертах Богемскую рапсодию Меркюри пою? Нет. Простые песенки о гномиках, феях, о разных разолбаях колдунах. Не бери в голову, давай сочинять уже!

И Беатрис, отмахнувшись рукой на начало новых пререканий Ингрит, взяла в губы гармошку и заиграла мелодию. Ингрит тут же замолчала. Мелодию можно было назвать ритмичной, но присутствовала в ней и некая потаённая грань, перетекающая, как вода, из такта в такт, идущая собственной тропой, не взирая на ритмический рисунок. Она продолжала слушать, а Беатрис играть, и в голове юной поэтессы рождались слова. В начале отдельные, затем складывающиеся в словосочетания. Словосочетания превращались в строки, а строки менялись между собой местами, чтобы сложилась рифма, хотя бы за счет аллитераций. Появлялись новые строки, когда рифме требовалась поддержка, а строка следом не соответствовала ожиданиям. В конце концов, Ингрит справилась со своей неуверенностью и начала напевать. Услышав слова, Беатрис подхватила их и запела вместе с Ингрит, предлагая иногда свои концовки. Так, незаметно, за какие-то полчаса они и сочинили песню, что затем облетела бы весь мир, не случись в нём ничего нового.

Давно канули в лету те времена, когда, посещая чужое государство, требовалось предъявлять паспорт с пометкой о визе. Наличие браслета на руке стало достаточным условием для однозначной идентификации личности и пропуска при пересечении границ. Если, конечно, в нём имелся персональный код и при этом не числился в чёрном списке Совета безопасности.

Флаер приземлился возле древнего курортного центра под названием Майями Бич, и дорога до отеля заняла не больше пятнадцати минут. Сервис здесь был явно на высоте. Погода стояла отличная, градусник не заходил за отметку в тридцать градусов, но и не падал ниже двадцати пяти. Температура воды также обещала всем комфортное времяпровождение. Широченная полоса золотого пляжа, многочисленные палатки, торгующие всевозможной снедью и напитками, будки для переодевания, плантации шезлонгов и зонтиков от солнца, патрульные катера в прибрежных водах со спасателями в прорезиненых оранжевых костюмах, всё говорило о том великолепии и безопасности, что ожидает отдыхающих в этом осеннем сезоне.

На экране в фойе гостиницы они любовались рекламными роликами, пока оформляли заселение. Летящие по океанской волне катера, фонтаны изумрудных брызг и визг ополоумивших от счастья купальщиков и купальщиц, детишки, пронзающие аквамариновые небеса на разноцветных каруселях. Бергер с Еленой Сергеевной взяли, естественно, номер на двоих, Ким – отдельный, Пьер с Беатрис попробовали получить с комнатой для сына, но Ингрит с Вальдемаром запротестовали столь бурно, что от идеи пришлось тут же отказаться. Дождавшись, когда взрослые покончат со своим расселением, они взяли номер с двумя спальными комнатами и общим залом. Не то чтобы единый номер требовал от них каких-то свидетельств о браке или помолвке. В конце концов, они совершеннолетние и сами решают где останавливаться. Ингрит выбрала этот вариант больше для успокоения родителей Вальдемара, которые, как и Бергеры, никак не могли привыкнуть к новым обстоятельствам.

Первая неделя пролетела незаметно: пляжи, водные мотоциклы и лыжи, подводные экскурсии в аквалангах, дельфинарий, экскурсии на парусных яхтах, бешенные марши вдоль побережья на глиссерующих катерах, когда вся Флорида пролетает за бортом за считанные минуты. Однако, следующая неделя не обещала стать столь же насыщенной, как первая, ведь у Вальдемара начинались гонки. Да, он в них на этот раз не участвовал, но пропустить не мог никак. В тот день они на приглашение Бергеров отправиться на пляж сразу же ответили отказом. Ингрит заказала немного салатов с креветками и кальмарами, а ещё пива и чипсов, чтобы было веселее смотреть предстоящее шоу. Вальдемар уже сидел в их общем геструме, когда она вошла с подносом. На экране во всю стену начиналась онлайн-трансляция. Поднос с креветками вывалился из рук. Прямо перед глазами мелькнули те самые купола, те самые храмы, что видела она в своём первом видении об Олирне.

— Что с тобой?! - бросился к ней Вальдемар, пытаясь одной рукой поддержать за локоть, а другой подобрать опустевший поднос с пола.

Ингрит какое-то время стояла молча, затем истерично расхохоталась. Тут слёзы брызнули из её глаз, и она, обращая лицо к молодому человеку, склонившемуся возле ног, прошептала: “Это те самые Храмы, Вальдемар. Храмы из видения. Это было видение про гонку, про нас с тобой”.

Он на секунду повернул лицо к экрану, наблюдая, как камера совершает облёт места предстоящих гонок.

— Вальдемар! — вдруг воскликнула она. — У тебя есть знакомые среди гонщиков?
— Конечно, есть, — ответил он тут же.
— Свяжись с ними скорее! Что-то случится во время гонки! — она совсем по-новому поняла теперь своё собственное пророчество о разделении Олирны. Теперь ей стало ясно, что разделение касалось её и Вальдемара, но как только ему отказали в участии, разделение исчезло, а вот страшные, чёрные птицы продолжали падать. Теперь она понимала, что это за птицы.

6.7. Геенна огненная

Храмовый комплекс “Солнечный” был построен сотню лет назад одним из первых поколений и располагался невдалеке от долины Еннома к юго-западу от Иерусалима, что создавало некий символ. Достаточно сказать, что долина начинается недалеко от южных, т.н., Солнечных, ворот города. Поколенец Иосиф Корн, мультимиллиардер и страстный почитатель трансфизики решил съёмки финансируемой и отчасти вдохновлённой им трилогии "Небесные врата" провести не в смоделированной псевдореальности, а посреди пейзажей Земли Обетованной. Для этого с великодушного дозволения Первосвященников было возведено полтора десятка храмов.

Использование только что разработанного метода анизатропной плазменной печати сделало возможным завершить строительство за два с половиной месяца, рекордный для того времени срок. Архитектор Андрюс Раудис проектировал здания в полном соответствии, насколько оно вообще возможно, трансфизическим видениям Элли Андерсон, описанным Тейлором в книге "Трансфизика. Миф или реальность?"

Утончённые стрельчатые формы уносились высоко к небесам плоскостями. Где прозрачными от основания до вершины, где закрытыми, матовыми и отсвечивающими на солнце темно-голубым мерцанием. Плоскости ломались под переменным углом, образуя в основании фигуру звезды с разновеликими лучами, острые топы венчались золотыми сферами, которые ослепительно сверкали в вышине посреди голубого неба. Несмотря на огромную высоту внутри не было глухих перекрытий, лишь широкие лестничные марши по внутренней поверхности стен уносились в высь к смотровой площадке под самым куполом. Напечатанные вместе со стенами, они просматривались насквозь возле прозрачных стен и перекрывали взор у остальных. Все служебные помещения были вынесены в пристройки, которые выглядели снаружи, словно меховая опушка вокруг центрального корпуса, или словно жмущиеся к нему горы колотого льда, белесые или, изредка, прозрачные.

По завершении съёмок "Небесных врат" Храмы передали в дар Первосвященству. Именно столетию этого исторического события и посвящалась сегодняшняя гонка. Десятки готовых к старту флаеров замерли на взлётной площадке, куча дронов с камерами всех медийных компаний мира уже кружили над ними, как стая стрекоз, пилоты прогоняли последние тесты бортового оборудования, выходили размяться и поболтать с соседями. Трасса предстояла не сказать, чтобы сложная. Не предвиделось ни узких, извилистых ущелий, ни пролётов под каменными арками, только пройди первым все точки с соблюдением высотных коридоров, не протарань соперника на вираже, и победа твоя. Единственной опасной, в кавычках, зоной был полёт долиной Еннома, т.н. Геенной огненной с выходом на комплекс, где высотный коридор проложили ниже вершин храмов, так что было бы крайне неприятным поцарапать любой из них в их же собственный юбилей.

Артур Томсон в белоснежной сорочке с кружевным жабо, в обтягивающих и столь же белоснежных панталонах пускал в небо пар с ароматом вишни и завистливо поглядывал на соседский серебристый флаер. По своим скоростным характеристикам тот не особо отличался от его собственного, а вот формы привораживали взгляд. Одни только плавные переливы он носовой части к стойкам турбин чего стоили, не говоря уже об общей приплюснутости, превращающей флаер в подобие электрического ската, и заостренный хвост в кормовой части не оставлял сомнений в изначальной задумке конструктора. Артур печально вздохнул и полез в кабину проверить результаты тестирования, когда до него дозвонился Вальдемар.

— Привет, Артур. Мне нужна твоя помощь. — сказал тот, и в голосе его звучала тревога.
— Привет. Всем, чем могу. Случилось что? — отозвался гонщик.
— Да. Во время гонок что-то произойдёт. Где-то в районе храмов.
— Как ты узнал?
— У Ингрит, помнишь, я говорил о ней?
— Это которая медиум?
— Да. У неё было видение. Можешь сообщить охране?
— Охране..? А что я им скажу? У подруги моего приятеля было видение? Извини, но сам должен понимать, что с ними такое не прокатит.
— Понимаю. Предупреди тогда всех. Пусть будут осторожны.
— Хорошо. — ответил Артур после небольшой паузы. — Только вряд ли кто послушает соперника.
— Всё равно предупреди. Скажи - “Парни, не могу всё рассказать, но есть вероятность, что в районе Храмов может что-то произойти, будьте внимательнее”. И удачи вам.
— Спасибо, — Артур пожал плечами, завершая звонок. Посмотрел сквозь полупрозрачный корпус на соседей и включил внутреннюю линию, выделенную для гонщиков, послушал минуту, как парень из Бельгии подначивает соседа француза, и отключил.

— Парням Артур сообщит, — Вальдемар обернулся к Ингрит, — но охране говорить отказался. И он прав, конечно. Они всё-равно не поверят. Как я сам об этом не подумал?
— Ничего, у меня появилась идея. Мне нужно позвонить. — ответила она, направляясь в свою комнату и давая понять взглядом, чтобы он не шёл за ней.

Пока Вальдемар в волнении прохаживался по гостиной туда-сюда, не отрывая тревожного взгляда от экрана, Ингрит заговорила с Бергерами. Те только вышли из раздевалок и направлялись к своему месту, где их ожидал Нгаи Ким. Он, боясь обгореть, приперся на пляж, едва рассвело. "Тоже мне дитя солнца", — подтрунивал над ним Симон, но метафизик реагировал индифферентно. Пьер с Беатрис появлялись обыкновенно ближе к полудню, как раз когда Ким начинал собирать вещички. Несмотря на низкое солнце он стоял под зонтиком и задумчиво рассматривал горизонт. Ощутив на себе взгляд, обернулся и приветственно помахал рукой приближающейся парочке, но та в этот самый миг остановилась, а через секунду, развернувшись, бросилась назад к рездевалкам. Ким лишь пожал плечами в недоумении и вернулся к прежнему занятию.

Ингрит ничем не могла помочь, опыта такого, как у Елены Сергеевны и Симона, у неё не было. Оставалось только успокаивать Вальдемара и пытаться смотреть вместе с ним гонку. Пиво, чипсы и остатки спасённого салата с кальмаром остались нетронутыми. В это время в своём номере Ленка с Бергером собирали сенсоров, полулёжа в мягких креслах по двум сторонам от низенького журнального столика с двумя так ни разу и не раскрытыми книжками. Как это было непохоже на неспешную работу в лабораториях Большой земли. Сенсоров, однако, удалось собрать довольно быстро. Ленка сканировала общий фон, отмечая напряжённые точки, а таких во время гонки предостаточно как среди участников, так и среди зрителей. Тем не менее, следовало обнаружить одну единственную.

Скорее всего, одну единственную, – думала Ленка, но Бергер предположил, что будет несколько. Ему в жизни хоть и не доводилось бывать террористом, а он интуитивно подозревал именно их, но как историку было хорошо известно, каким образом совершаются подобные акты. Эти ребята никогда не полагаются на единственный вариант, а потому заранее заготавливают запасных игроков. В общей сложности будет по меньшей мере двое, а скорее всего, три. Они прочесывали публику уже по второму разу, когда Ленка остановила внутренний взор на невысоком джентельмене, быстро взглянувшим на часы. К этому моменту флаеры уже поднялись в воздух, пилотов ждал впереди долгий стартовый полёт к первой точке в основном районе гонок. Если человек был просто зрителем, то ожидать ему в ближайшие полчаса было нечего. Этот задержавшийся на секунду взгляд подарил Ленке первого, и она начала слой за слоем проникать в его сознание.

Бергер тем временем обнаружил второго, а затем третьего. Кажется, других не было. Всё их внутреннее внимание обращалось в сторону храмового комплекса и ещё чуть дальше. Следуя за ним, Бергеры вскоре добрались до двух невысоких зданий в долине Еннома. То были обычные пятиэтажные жилые дома, стоящие на одной невидимой прямой линии, направленной к храмам. На обеих крышах расположились две электромагнитные бомбы, способные вывести любую электронику в радиусе до десяти километров.

— “Что будем делать?” — спросила Ленка.
— “Если отключим сознания у этих троих, то ещё не факт, что не появится кто-то четвёртый, а действовать нужно наверняка.” — ответил Симон.
— “Согласна.”
— “Придется поработать поводырём.”
— “Ты мне поможешь?” — сомневаясь в своих силах, подстраховалась она. Все вопросы об этичности данного метода умерли, так и не достигнув сознания.
— “Давай я всё сделаю сам, а ты посматривай и, если не буду успевать, подключайся.”
— “Хорошо, начинай.”

Яков Натанович Розенталь распахнул двери квартиры и решительно шагнул на лестничную площадку с огромным мешком мусора в руке. Их невысокий домик не имел своего мусоропровода, и приходилось самолично спускаться во двор, проходить под присмотром неодобрительных взглядов старичков и старушек до конца постройки, где располагался терминал мусоросборника. Яков уже занёс ногу над ступенькой вниз, как ощутил внезапный порыв немедленно посетить крышу, дабы полюбоваться клонящимся к западу солнышком. Оставив мешок прямо посреди площадки, он, как молодой рысак, проскакал вверх по ступеням, поднялся на пятый этаж, а затем взобрался по крутой лестнице, сваренной из ребристой арматуры, на небольшую площадку перед дверью на крышу. Тут вгляд его задержался на непонятном устройстве, чуть выглядывающем из силового щитка. “Это ещё что за хреновина”, — подумал он, отворяя пошире дверку металлического шкафа. Устройство слегка гудело, или это был щиток, но звук раздражал до невозможности. Не размышляя долго, Яков Натанович рванул что было силы агрегат на себя и обнаружил, что тот соединён проводами со щитком в обход всех домовых счётчиков. “Вот это не наглость ли, а?!” — возмутился он и, не раздумывая, отодрал оба провода от клемм входной линии.

— “Стой!” - воскликнула Ленка, уловив, как один из подопечных слегка заволновался. — Второй нужно отключить перед самым запуском!
— “Да. Похоже, они имеют обратную связь с устройствами. Давай поступим так: я буду контролировать одного из жильцов и держать его в боевой готовности, а ты внимательно следи за всей троицей. В любом случае, бомбы должны сработать, когда основная масса гонщиков полетит долиной к храмам. Вот только на каком круге?”
— “Я уверена, что на самом первом”, — ответила Ленка.
— “Я тоже так думаю, но что, если нет? У них могут оказаться люди, что...”
— “Фиг с ними”, — перебила она. — “повырубаем всех, сами виноваты”.
— “Ну.., хорошо”, — согласился, немного подумав, Бергер. В любом случае, ничего другого им не оставалось, если они хотели предотвратить катастрофу.

До подлёта флаеров оставалось полчаса. Они показались им вечностью. Крупные капли пота катились по лицам, Ленка кляла себя за то, что, вернувшись, не включила сразу кондиционер, а теперь отвлекаться уже не было времени – минут двадцать уйдет только на то, чтобы вновь объединить сенсоров в сеть. Мёртвое море, коридор в сто метров, внизу отсвечивает глянцем поверхность, Ленка краем глаза приглядывала за Артуром, пилотом, которому звонил Вальдемар. Стрелка компаса замерла на риске Норд, берег, контрольная точка двенадцать, резкий набор высоты до отметки в полтора километра, крутой разворот на сто шестьдесят градусов. Где-то за бортом пролетает мимо Базилика Рождества Христова. Остались считанные минутки. Человек в красно-синей майке с флагом Великобритании на груди неторопливо лезет в карман.

— “Сейчас!” — кричит внутренне и вслух Ленка.
— “Готово”, — рапортует Бергер, наблюдая мысленно, как молодой человек, прислушиваясь тревожно к звукам на лестничной площадке пятого этажа, торопливо засовывает непонятное устройство в студенческий рюкзак, а затем быстро бежит по ступеням вниз. В голове у него крутятся две мысли: кому бы предложить эту штуковину и сколько за неё можно содрать? От последней стипендии денег – только на проезд и на пару гамбургеров в день.

Однако, ничего ещё не закончилось. Пока длилась гонка, Симон с Еленой не покидали своих кресел, продолжая наблюдать за троицей и общей атмосферой среди публики. С каждой минутой становилось яснее, что они победили, однако полагаться на эту ясность не следовало. Тем временем троица разбрелась, и следить за ними стало заметно тяжелее. Но после того, как один из них, по всей видимости старший, отзвонился, сообщив о провале, Бергеры со словами “Спаси нас, Господи!” на свой страх и риск вышли из сети. Волноваться больше не было причины, но смутное беспокойство не покидало их до тех пор, пока, уже в комнате Вальдемара и Ингрит, они не увидели самолично, как флаеры преодолевают последний подъем и проносятся через контрольную точку на высоте четырех километров. Финальные возгласы коментаторов, крики трибун, и все четверо валятся на спинку дивана, подобные разнорабочим, только что разгрузившим состав со смертоносными боеголовками.

— Чего же они хотели? Разрушить Храмы Солнца? — спросила, разомкнув веки, Ингрит.
— Вероятно, превратить весь комплекс в Геенну огненную, — ответил Симон, не открывая глаз.

6.8. Конец

Выдался последний славный денёк. Даже Пьер с Беатрис объявились на пляже с утра пораньше, зная, что уж Нгаи Ким ни за что не согласится остаться после полудня, а хотелось под конец посидеть на песочке вместе со всеми, погреться в нежных лучиках осеннего солнышка Флориды, поплескаться гурьбой в водах Атлантики напоследок. Впрочем, сейчас в них плескались лишь Ингрит с Вальдемаром. Волна была невысокой, и Вальдемар приседал в десяти метрах от берега, погружаясь с головой, в то время как девушка взбиралась ему на плечи. Затем он стремительно выстреливал в полный свой недюжинный рост, и она ныряла с него рыбкой в набегающую волну. Так продолжалось уже не менее часа.

— И как ей не надоест?! — с горчинкой в голосе восклицал Нгаи Ким.
— А он сильный, — отзывалась Ленка.
— После всего случившегося это выплеск накопившихся эмоций, — предполагал Пьер.
— Да будет вам! Вы, верно, забыли, каково это быть юными, красивыми и влюбленными, — объяснила всем Беатрис.
— Вот это похоже на правду, — согласился Бергер, бросив мимолётный взгляд на Елену.
— Вам, наверное, досадно, что так опростоволосились с Олирной, вот и злобствуете теперь, — Ленка улыбнулась Бергеру и повернула голову, обращаясь к Киму.
— Да я не злобствую, какое там! Я в себя прийти никак не могу! Это надо же?! Принять частное видение за глобальную катастрофу!
— Что ни делается, всё к лучшему, — успокоил Пьер метафизика. — Рано или поздно, а остановить эту вакханалию всё одно требовалось. Ингрит послужила лишь запалом для давно готовой пороховой бочки.
— Всё могло бы быть иначе, — грустно заметил Ким, вероятно, вспоминая свою спокойную жизнь на Большой земле, от которой теперь остались лишь рожки да ножки.
— Ну, нет! — Бергер поднялся с песка, оттряхнул его с поджаристых бёдер и икр, повернулся к Киму и продолжил, — Я лично ни о чём не жалею. Даже напротив. Спасибо Ингрит и тебе в вашей ошибке, иначе мы никогда бы так и не отважились бросить вызов Священниками и Министерству. Так бы и сидели в своих норах. Кто такие дети солнца? Те, что гуляют под ним, радуясь своей незаметности? Или они подобны самому Солнцу? Светят всем без разбора, не взирая на то, что ждёт их в следующей подворотне?
— Рад бы поддержать твой порыв, Симон, но не могу. — Пьер тоже поднялся на ноги, растирая ладонями коленки. — В конце концов, вся ответственность за случившееся лежит на мне. Скажи-ка, что в тебе сейчас так полыхнуло? Юношеский авантюризм или что?
— Нельзя же прятаться всю жизнь?! — усмехнулся Бергер.
— Мы прятались тысячелетиями, и не просто так. Ты думаешь, что мы – это мы? Те, с которыми знакомы или не знакомы, но кто живёт с нами бок о бок и на других Больших землях? Нет. Мы – это много, много поколений. Это целая культура, это огромный кладезь знания, что собран нами, и который когда-нибудь потребуется, но, увы, как оказалось, не сейчас. И мы не в праве так запросто решать за всех. За всех тех, что жили до нас, что придут за нами, если придут.

Под зонтиками воцарилась тишина. Нгаи Ким тем временем тревожно поглядывал на светило, что стремительно близилось к зениту. Ленка, поначалу задумчиво взиравшая на хмурого Бергера, приступила к обстрелу его тела фонтанчиками песка, посылаемого щелбанами её нежных, но предлинных пальчиков. Беатрис замырлыкала под нос песенку про гнома, вернувшегося в урочный час к себе домой. Только Пьер всё стоял, уткнувшись взором в горизонт.

— Вы чего такие кислые? — воскликнула, подбегая, Ингрит, но, бросив взгляд на Кима, добавила, — пойдёмте купаться, завтра же уезжать?

Она расстегнула молнию на сумке, достала бутылку минералки и, отвернув крышку, залпом выдула половину. Повернулась к океану, помахала бутылкой Вальдемару, но тот точно также замахал обеими руками в ответ – не хочу.

— И то правда! — поддакнул вдруг Ким, будто только увидел, что в пяти метрах плещется вода. — Идёмте! Хватит на песке прохлаждаться!
— Неожиданно! — заметила Ленка, как только метафизик и Ингрит удалились на приличное расстояние.
— Ничего неожиданного, — ответил Пьер, и Беатрис кивнула в подтверждение головой. — Ким всегда такой. Способен на решительные действия лишь тогда, когда вот-вот окончательно исчезнет последняя возможность их совершить.
— Помнится, с Ингрит он вёл себя иначе, — не поверила Ленка.
— Работа – это другое. Тут он сам себе не хозяин. Но, когда дело касается его личной жизни, всё иначе.
— Если я не ошибаюсь, — добавил Бергер, — он признался в любви своей будущей супруге, лишь когда она сообщила ему о том, что выходит замуж.
— Точно-точно. Было такое. Мы тогда с Беатрис разговаривали с ней, и та не знала, что и делать, настолько всё случилось неожиданно.
— Она его любила? — догадалась Ленка.
— В том то и дело, но в конце концов отчаялась и решила отдать себя другому.
— Никогда этого не понимала.
— Что нужно кому-нибудь себя отдавать? — спросил Пьер.
— Да. На мой взгляд, тут не может быть двух мнений. Либо ты любишь, либо нет.
— Всё зависит от человека. Кто-то понимает то, о чём ты говоришь, а кто-то, видя, как другой мучается, жалеет его, а к себе относится так, второсортно.
— Не понимаю, — ещё раз повторила Ленка.
— Да будет тебе, — улыбнулся Бергер. — Или перед тобой стоит подобная проблема?
— А что, предполагаешь нет? — Ленка хитро сощурилась.
— Нет, но.., — Симон слегка замешкался с ответом.
— “Ну и дурень ты, Бергер”, — мысленно ответила Ленка.
— “Ну и пускай!”
— “Вот и хорошо”. — она искренне расплылась в улыбке, от чего Бергеру стало легко и уютно.

Все присутствующие дети солнца умами поняли, что только что произошёл неслышный диалог двух супругов, но о чём он, не знал никто, поскольку ни одному сенсору или коллектору ни в жизнь не понять ту речь, которая происходит между людьми настолько близкими, что доступна для восприятия только им двоим.

Беатрис ускакала вслед за Ингрит, а следом потянулся к морю и Пьер. На берегу остались лишь Бергер с Еленой. Она по-прежнему стреляла в него фонтанчиками песка, а он глядел на неё и загадочно улыбался, отчего ей в конце концов стало неуютно. Она уже собиралась съязвить что-нибудь на этот счет, но тут раздался голос девушки, лет семнадцати:

— Мама, послушай! — голубоглазая блондинка в шезлонге невдалеке перебирала длинными пальчиками так, словно играла на рояле. Мама приподняла голову, шляпка её съехала, обнажая несколько немолодое лицо, но всё ещё полное женского очарования.
— Кто это, Элли? — поинтересовалась она.
— Не знаю, мы такое не проходили, но как красиво! — ответила дочь. Музыка доносилась из окна второго этажа будки спасателей, что располагалась в конце пляжа.

— Это "Снежная вьюга" Алена Паркера, — подсказала Ленка.
— Вот это да! — отозвалась девушка. — Надо записать, мне очень нравится. Как вы говорите?
— Ален Паркер.
— Поколенец?
— Да. Когда-то был им.
— Вам он тоже нравится? — спросила она.
— Наверное. Он так просто играет, даже не объяснить... Бывают такие навороченные вещи, а вспомнить мелодию...
— Мелодии нет, я вас понимаю, — девушка так снисходительно улыбнулась, что Ленка готова была уже улыбнуться в ответ и на том закончить разговор, но та продолжила. — Наверное, музыка – отражение жизни. У кого-то она сложная, запутанная, потому и музыка у них такая. А у кого-то прямая, последовательная, понятная... Мне нравится такая. А вам?
— Ой, не знаю. Жизнь вообще штука непростая, хотя хотелось бы.
— Интересно, какая была жизнь у Алена? — спросила девица.
— Элли? — спросила в свою очередь Ленка.
— Да, меня Элли зовут.
— Могу сказать тебе, что у Алена была любимая девушка, и звали её, как тебя, Элли. Элли Митчел.
— Правда?
— Ага!
— Откуда вы знаете?
— Я была знакома с одним старичком, который жил напротив Алена в пансионате на его Последнем сборе.
— И ушёл вместе с ним?
— Нет. — Ленка гордо улыбнулась. — Он умер среди своих близких.

Конец.

24 июня 20 г.