Солуянов Вадим Александрович : другие произведения.

Дочь колдуна. Часть I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любимая история про очаровательную девчонку Киру и бедолажного старого гнома.
  Дочь колдуна
  
  Как меня занесло в Удолье — страну гномов и колдунов — долгая история, и вряд ли кому она интересна. Наверное, как это обычно бывает, все началось с любви. Я влюбился и вдруг начал писать стихи. А стихи — такое дело, стоит их коснуться и может занести куда угодно (почти Бильбо Беггенс). Они говорят напрямую с сердцем и на его языке. (Мне кажется ум, при всей его полезности, - такая зануда!) Ну да ладно. И занести оно может в такие места, до которых ум доберется еще ой как нескоро.
  Итак, Удолье. Оно открывалось мне не сразу. В начале появились песни гномов. Потом они разбавились легендами (см. приложение: песни и легенды гномов), потом пришла эта история о дочери колдуна. Так стихотворение за стихотворением открывался этот мир. Что удалось выяснить на данный момент? Это страна на островах, нет никаких упоминаний о правительствах, войсках и т.п., населяют ее гномы, колдуны, есть упоминания об эльфах и нимфах. Ландшафт страны гористый, растительность схожа с нашей зоной лесов, хотя, вероятно, как это и бывает в горах, в ста шагах друг от друга могут расти самые несовместимые виды, вроде пальмы и сосны.
  Но давайте уже познакомимся с этим миром и дочкой колдуна.
  
  
  Кира
  
  Колдун склонился над листом,
  перо в руках держал.
  Не как чернил уютный дом,
  но яростный кинжал.
  Черкал безжалостно листок,
  писал и вновь черкал.
  Листок терпел, не возражал,
  покуда не устал.
  
  Когда ж устал, застыл на миг
  и съежился ежом.
  Вскричал колдун - на этот крик
  сбежался целый дом:
  племяшка и троюродный брат,
  сестра седьмых кровей,
  по случаю гостивший гном,
  и конюх Ахромей.
  
  Глядят на стол во все глаза
  и щурят нервно глаз.
  Листок, тот час сообразя,
  почуял Звездный час:
  волною изогнулся враз
  и ну пустился в пляс,
  дал по столешне гопака
  бездельник-лоботряс.
  
  Колдун глядел и хмурил бровь,
  и бровь была черна.
  У родичей застыла кровь
  от взгляда колдуна.
  А листик все скакал вокруг
  чернильниц и свечей.
  Поднял колдун свою ладонь,
  туч грозовых черней.
  
  Но Киры тут раздался крик
  истошный - Ты! Не смей!
  И силуэт ее проник
  в сеть радужных свечей.
  - Он столько лет терпел твой бред!
  Помилуй и прости!
  Тогда колдун зыркнул в ответ,
  и руку... опустил.
  
  
  Колдун варил бульон
  
  Как видите, в этом мире листок умеет плясать. Я даже подозреваю, что и книги могут отчебучить что-то похожее, хотя упоминаний об этом не было. Но в целом, согласитесь, не так он уж и отличается от нашего с вами мира. Продолжим, однако.
  
  Была рождественская ночь,
  колдун сидел один.
  Прислугу и родную дочь
  на волю отпустил:
  прислуга съехала к родне,
  а дочь пустилась вслед
  за гномом, что на прошлом дне
  забыл у них кисет.
  
  Сидел потрепанный и злой
  под пледом у огня,
  ворочал угли кочергой:
  - Ух, эта мне родня!
  На третий день случился с ним
  необычайный жор.
  Что наварили, как на пир,
  один за час уплел.
  
  И вот, как раз на рождество,
  подмел последний блин.
  А за окошком утро шло
  снежком рассыпчатым.
  Кряхтя и чертыхаясь, вниз
  подался, в закрома:
  нашлась картошка и редис,
  капуста и свекла.
  
  Горох зеленый и укроп,
  шпинат и фунта два
  бекона, целая нога
  лесного индюка.
  Томаты-черри и чеснок,
  лук: репчатый и нет.
  Вот тут и пропустил глоток
  колдун, завидев свет.
  
  Глоток один из бурдюка
  с вином вина древней:
  чего бы мне из индюка
  да сделать пожирней?
  Быть может, суп, а, может, нет.
  Солянку, может быть?
  Но, что готовил много лет,
  успел колдун забыть.
  
  Решил в конец, а что не борщ?
  с ногою индюка.
  А за окном, похоже, дождь
  от снега занялся.
  Лило ливмя, колдун как раз
  сварить решил бульон:
  водой наполнил полный таз
  и в таз пустил... бекон.
  
  Тут в стопке книгу углядел,
  что вспоминал не раз.
  И, разохотясь, захотел
  прочесть ее сей час.
  Пока колдун ее читал,
  весь выкипел бульон.
  Подлил водички всклень, и дал
  воде вскипеть, ведь он
  
  знал толк в готовке много лет -
  такого не пропьешь!
  Короче, это был балет
  с бряцаньем кастаньет.
  Колдун метался от огня
  до книги и назад,
  покуда, выкипев, вода
  показывала зад.
  
  Зад всей его галиматьи
  во щах и не во щах.
  Колдун решил, - должно свезти,
  покуда при часах.
  Завел часы на нужный срок,
  но срок просрочен был,
  когда над парой умных строк
  взор колдуна застыл.
  
  И вот теперь сидит один
  под пледом не живой.
  Голодный, злой, одних седин
  добавилось с лихвой.
  Недобрым словом поминат
  прислугу и родню.
  А дело, стало быть к чему?
  Да вовсе ни к чему!
  
  
  На склоне горы
  
  Как вы помните, при первом знакомстве у колдуна гостил заезжий гном. Он в этом повествовании важный персонаж.
  
  Как гном гостил у колдуна,
  история молчит.
  Но дорогой кисет тогда
  был гномом позабыт.
  То ли оставил на столе,
  когда листок плясал,
  то ли забыл не знамо где
  так, что и след пропал.
  
  А дело шло под Рождество,
  дорога в горы шла.
  Снег сыпал - чисто волшебство,
  но крохе табака,
  пожалуй, гном был больше рад,
  но даже крохи нет.
  Душевный крепкий самосад
  хранил в себе кисет.
  
  А сам кисет был дорог тем,
  что женушкой пошит,
  что столько лет без перемен
  тепло ее хранит.
  Давно и женка черт те где,
  и дом его - тропа.
  - Ну надо ж так! забыть кисет
  в гостях у колдуна!
  
  Вилась тропа, пушистый снег
  взлетал и оседал,
  и засыпал воронкой след,
  и след тот пропадал
  через минутку или три;
  вилась, вела тропа.
  Тут сердце съежилось в груди
  у гнома-старика.
  
  Остановился, чтоб взглянуть,
  как далеко зашел.
  - А не назад ли повернуть?
  Может, колдун нашел
  расшитый бисером кисет?
  И глянул с высоты
  на розлитый рассветом свет
  в подножии горы.
  
  Белы холмы, белы поля,
  но что-то посреди
  само не больше комара
  шло в сторону горы.
  И шло - не шло, а на рысях
  неслось среди полей.
  И почему-то второпях
  подумал гном о ней.
  
  О рыжей дочке колдуна,
  бесовке еще той.
  Все что-то прятала она
  и рыжею косой
  нос прикрывала, а глаза
  сверкали от бровей.
  И гном глядел на образа,
  и злился рядом с ней.
  
  И все же быстро отходил
  и даже отлетал
  в загадочный волшебный мир
  зрачков ее, зеркал.
  Спохватывался через миг
  и уходил к себе,
  и зарывался среди книг,
  сам будто не в себе.
  
  Седой горы отвесный бок
  все тенью понакрыл.
  Гном, отряхая снег от ног,
  котомку приоткрыл.
  Порылся, оценил припас
  и котелок достал.
  Окинул место - в самый раз.
  - Ну, стало быть, привал.
  
  
  Дом-гора
  
  Тем временем в доме колдуна.
  
  Сидел колдун у огонька
  и Киру вспоминал.
  Пока жива была жена,
  не думал, не гадал,
  что как-нибудь, когда-нибудь
  увидит сердцем в ней
  свою таинственную суть,
  что жизни всей ценней.
  
  За гномом ускакала вслед.
  - Вот черт ее понес!
  Назавтра вдарит враз мороз,
  от будет не до слез.
  И как смогла уговорить,
  он сам не понимал.
  По снегу тягостно ходить,
  и долог перевал.
  
  А Кира шла, не торопясь,
  средь белых средь полей...
  да, так бы песенка лилась,
  но только не о ней.
  Она неслась по полю так,
  что схватывало дух,
  Ходить она была мастак,
  летела, словно пух.
  
  И снег хотя не утихал,
  да ветер в спину нес.
  И тут увидела средь скал
  дымка паленый хвост.
  Промчалась, зайцем проскакав,
  по камешкам ручья,
  и раз чуть в воду не упав,
  и... началась гора.
  
  А посредине Дом-горы,
  чей профиль точно - дом,
  уже расчистил до травы
  стоянку старый гном.
  Травою был столетний мох,
  что рос и на камнях,
  и для костра совсем неплох,
  тем более в горах.
  
  И только снега натопил,
  подкидывая мха
  (тот разгорался, но дымил),
  до верха котелка,
  и лишь лицо отворотил
  от дыма - тут она -
  стояла Кира у костра,
  дышала, как могла.
  
  От плеч ее струился пар
  и пыхал изо рта.
  
  
  На склоне Дом-горы
  
  Я осмелился лишь строчку вставить к предыдущему отрывку, но тут у нас - совсем крошка. Так что можно порассуждать немножко. Как это все приходило в голову и записывалось? Есть в Японской литературе такой жанр дзуйхицу, буквально означает «вслед за кистью», если уж адаптировать к европейской культуре, то лучше сказать «вслед за пером». Классикой дзуйхицу считаются «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон, супруги императора Итидзё (конец X в.). А суть жанра заключена в том, чтобы записывать все, что приходит в голову, особо не заботясь о литературности: наблюдения из окна, нахлынувшее воспоминание и т. п., все годится. Можно сказать, что мир Удолья мне открывался похожим образом, но ладно... ведь события не стоят на месте.
  
  На долгом склоне Дом-горы
  под солнцем таял снег
  и кое-где вздымал бугры,
  и расползался штрек
  под толщей стонущей воды.
  и талая вода
  рубила тайные ходы
  почище долота.
  
  И когда первым ручейком
  вдруг окропило мох,
  смеялась Кира, только гном
  в тот миг совсем оглох.
  Схватил и Киру, и еще,
  чего увидел глаз,
  рванул с открытого плато
  к стене, и тут как раз
  лавина ахнула на них,
  и мир вокруг погас.
  
  
  Крик
  
  Предыдущее событие тревожит и заставляет глаза бежать дальше по тексту, но наберитесь терпения, пожалуйста - я чуть задержусь на жанре дзуйхицу. Как говорит само название «вслед за кистью» (пером), записывается именно то, что приходит в голову в момент самой записи. Это можно приравнять к свободному потоку сознания, наверное. Только что написанные слова, приносят новые, только что возникшие образы, рождают следующие. Откуда это приходит? Может, подсознание? наши скрытые мыли, желания, ничем не сдерживаемые, льются, как из прохудившегося ведра. Может кто-то из другого мира нашептывает нам на ушко. Кто знает? Но что-то в этом, определенно, есть. А-а... заговорился. Да, просто, у нас опять крошка:
  
  Решил бумаги перебрать
  дряхлеющий колдун,
  придвинул к этажерке стул
  и пыль, напыжась, сдул
  с замшелых старых корешков
  почти уснувших книг.
  Качнулся стул, и в этот миг
  колдун услышал крик.
  
  Не в доме крик, не за окном,
  а сердца посреди.
  И заходила ходуном
  жизнь в старческой груди.
  В висках натужно отзовясь,
  до темени прожгла,
  и затряслась тогда сама
  рука у колдуна.
  - Ой, Кира... Кира, дочь моя,
  что же наделал я?!
  
  
  Старуха
  
  В данном отрывке используются строки из песен и историй гномов, так что читайте приложение.
  
  Был славный Урган ураган,
  покуда не нашел
  свой самоцвет среди Балкан
  в тот год, когда пошел...
  когда глубокие снега...
  и талая вода...
  Тут чья-то крепкая рука
  встряхнула колдуна.
  
  Колдун, не раскрывая глаз,
  припоминал лицо
  старухи, что в неделю раз
  входила на крыльцо
  занять то масла, то яиц,
  то капушку винца,
  и среди всех знакомых лиц,
  не вспомнил он лица.
  
  А та трясла его за хим
  и била по щекам.
  Раскрыл колдун глаза, и дым
  растекся по углам.
  Стоит старуха и клянет
  его на целый свет.
  - Вот так нежданный оборот, -
  услышал он ответ.
  
  Вопроса не было, вопрос
  он, верно, пропустил.
  Но, чтоб он плесенью оброс,
  то голос Киры был.
  И сквозь метель, и сквозь снега
  до сердца долетел.
  Вернулась сила колдуна,
  и он, качнувшись, сел.
  
  
  Видения Киры
  
  Как я уже говорил, ни о каких правительствах и армии в Удолье упоминаний нет. Но, видимо, какие-то воспоминания о них все же сохранились у местных жителей. Иначе как объяснить видения Киры? Хотя, когда тебе на голову рушится лавина, сознание в отключке, может занести и в какой-нибудь соседний мир, в котором «все не как у людей».
  
  Четвертый день пила Война из лопнувших сосудов,
  пила взахлеб и не могла напиться.
  Четвертый день летала, словно птица, Кира,
  дочь колдуна, между чужими и своими.
  
  Латала раны, как могла и как умела, Кира
  и силы собирала вновь по крохам.
  Четвертый день косой звенела Лира
  по головам и шеям жителей Удолья.
  
  И Солнце утонуло в черной гари желтком кровавым,
  и птицы не садились уж на землю.
  Как зачумленные, кружа высоко в небе,
  они кричали и взывали к Богу.
  
  На пятый день открыла Кира очи, глазам не веря -
  то же пекло, смрад и запах гари.
  Поодаль разложившееся тело с отрадой дожирали мухи,
  смакуя каждую слезинку.
  
  - О, Боже! Или я в аду, или в кошмаре очутилась!? -
  вскричала Кира,
  в этот миг сознанье прояснилось.
  
  - А я уж думал, умерла, -
  промолвил гном
  и вытер лоб устало, и глаза потер.
  
  
  Нежданный оборот
  
  - Вот так нежданный оборот, -
  сказала, рассмеясь,
  девчонка Кира, средь забот
  забыл гном - двадцать пять -
  тот возраст, что дает, добряк,
  свободу так назвать
  ту, что промчалась через мрак
  самых густых теней...
  
  и все же, стало быть, на ней
  сошелся светом клин.
  Гном шарил в бороде своей,
  как будто в ней забыл
  ответ на давнишний вопрос.
  Ответ нелегок был.
  И гном утер ладонью нос
  и чуточку остыл.
  
  Поправил выцветший жилет,
  погладил молча ткань.
  И на нахлынувший ответ
  в сердцах сказал, -
  Отстань!
  На Киру поглядел, скосясь -
  она спала, как мышь,
  Ну что такое двадцать пять!
  Совсем еще малыш!
  
  Смеялась Кира, когда он
  рассказывал про то,
  как они рвались на рожон
  с открытого плато.
  Как понакрыло снегом их,
  но дало оборот,
  когда пробило снегом лед
  и вынесло в проход.
  
  Проход до старой штольни Шорм -
  род, что не помнил гном.
  
  
  Шормы
  
  Шормы - странные созданья,
  эти рыла, словно клювы,
  эти руки, словно крылья,
  эти дикие забавы.
  Все смешалось в ихнем нраве
  необузданной стихии.
  И стихи у них другие,
  и мелодика другая.
  
  Гном сидел поодаль грота,
  где спала девчонка Кира,
  в нос себе мурлыкал имя
  вперемежку со стихами.
  И стихи лились другие,
  имя прежним оставалось.
  Улыбался гном, и сила
  жаром в теле отзывалась.
  
  Гном сидел и чистил овощ,
  овощем был дикий клубень.
  Почему он, клубень, овощ, -
  ни одна душа не знала.
  Только гном не сомневался,
  чистил, сбрасывал кудряшки
  в миску. Эдак: в миску - кудри,
  овощ - в чашку.
  
  Чашки две стояло рядом:
  голубая с вензелями
  и торфянно-голубая
  с голубями.
  Приход Шормов в Удолье
  
  Пришли в Удолье Шормы
  в года, когда шторма
  разрушили фривольно
  у Шормов города.
  Пришли они во время,
  что и не помнил гном.
  И стали на мгновенья
  любимы колдуном.
  
  Особенные птицы,
  и лица, как у птиц,
  смогли остепениться,
  не упадая ниц.
  Была нужда бы падать
  в Удолье, где трава
  не замолкает плакать
  о том, как молода.
  
  Колдун любил пернатых
  и их соборный мир.
  А мир у Шормов - запах
  веселий и рапир,
  что блещут под луною:
  то пир, то кавардак.
  И гордый сам собою,
  колдун поставил Знак!
  
  Знак обоюдной дружбы
  отныне и вовек!
  И было это нужно?
  А кто сказал бы - нет?
  Но Шормы - это Шормы,
  а штормы - не шторма,
  а им бы только шоры
  навесить на глаза.
  
  Красиво все и чинно
  снаружи, а внутри
  хотели эти Шормы
  все выжать из земли.
  Земля стонала влажно
  и хныкала навзрыд,
  но грамоте бумажной
  был ход один отрыт.
  
  Земля же, бедолага,
  безграмотна была.
  И канула бумага,
  поскольку ни одна
  земля не в силах даже
  освоить эту чушь.
  Вот так однажды "важно"
  вдруг превратилось в "уж".
  
  ...но она же не немая,
  пока еще, земля...
  и, если помыкая,
  тревожит кто зазря,
  она сильна ответить.
  И осветила суть:
  у Шормов даже дети
  припоминают жуть,
  
  когда земля восстала,
  хоть не желала зла,
  их клети уплетала
  и сети волокла.
  Колдун не спал ночами
  и глаз не подымал,
  когда его встречали
  родные среди скал.
  
  Конец всему приволью,
  а, может, не всему,
  но Шормы из Удолья,
  как канули во тьму.
  Пропали в одночасье,
  так, что не помнил гном
  ни этого несчастья,
  ни внешний облик Шорм.
  
  Влезу на этот раз в конец отрывка. Помимо островов Удолья существуют и другие. Не знаю, честно скажу, сколько их и где они расположены. Одно ясно, есть по крайней мере еще острова Шормов, ну... если их совсем не смыло, конечно. Когда пишешь, все-таки мозг вклинивается в процесс и так и норовит подсунуть что-нибудь из известного, когда сталкиваешься с непонятным. Тут надо держать ухо востро. Не поддаваться. Пусть порой сам не понимаешь, что написал, оно может еще прояснится потом. А может так и не прояснится. Важно, что не солгал. Так, кажется, говорил Муюхгаузен.
  
  
  Удолье
  
  Вот мы и подошли к основополагающему историческому документу Удолья — единственному источнику наших знаний о возникновении разумной жизни на этих островах. С такой невероятной версией можно было бы и поспорить, конечно, но в мире, где пляшут листки, всякое возможно, и к тому же других источников все равно нет. Я еще продолжу в конце отрывка.
  
  Удолье, старая страна,
  лежит на островах.
  И так она, страна, стара,
  что уже память - прах
  о том, как жители ее
  возникли среди гор,
  И лишь свидетельство мое
  хранится по сих пор.
  
  Его хранит седой колдун
  на донце сундука
  и достает исподтишка,
  читая иногда.
  Про гномов нет ни строчки в нем,
  о колдуне - одна,
  а вся история при том
  до капельки верна.
  
  Полсотни лет мела метель,
  вода застыла в лед.
  В Удолье исхудалый зверь
  спал годы напролет.
  Еще немного - и конец.
  Еще чуть-чуть - и тлен.
  Но разве смерть всему венец?
  Судьба - неужто плен?
  
  Нет. Она взбалмошна подчас,
  но свой имеет вес.
  И сколь не весила б сейчас,
  найдет противовес
  опору и в движеньи сил
  применит свой рычаг.
  И свет через снега пробил,
  и задымил очаг.
  
  Откуда, ведомо ли нет,
  о том не знаю я,
  примчалась птица в те края,
  и птица не одна.
  Две птицы сели на сосну
  в скрещении долин.
  Из них я помню лишь одну,
  одною - филин был.
  
  Он сел на пик поверх ветвей,
  пожухших подо льдом.
  Другая ближе от корней
  свой выбирала дом.
  На ветку ниже опустясь,
  поправила крыла.
  Вот тут и сила полилась,
  и выплыла Луна.
  
  А под Луною все - не жуть
  пустых, холодных скал.
  И как-то так далекий путь
  дорогой новой стал
  для двух отъявленных зануд
  в распеве "ух" да "ух".
  И был еще лебяжий пух
  на пролежне запруд.
  
  Уже из пуха, как из льна,
  просеялась мука.
  А из муки сплелась она -
  седая борода.
  А бороде идет к лицу
  лосниться средь лица.
  Так и явилась в эру ту
  эпоха колдуна.
  
  Теперь уже никто мне, конечно, не поверит, но, когда писался отрывок выше (и «Дочь колдуна» в целом), я понятия не имел о том, что сейчас вам сообщу. Существует много легенд о сотворении мира, и из чего он только не возникает по мнению древних. И вот что я обнаружил: у некоторых народов есть версии возникновения мира из яйца. А что такое яйцо? Яйцо — это будущая птица. А вот как прямо на это указывают карпатские славяне:
  
  Когда было начало света,
  Тогда не было ни неба, ни земли, только синее море,
  А среди моря — дуб высокий,
  Сели на дуб два дивных голубя,
  Стали думать, как свет основать?
  
  А вот одна из версий египетской мифологии (там, конечно, вначале бог, но потом...): «Мужские божества имели головы лягушек, женские - змей. Они обитали в водах первобытного хаоса и сотворили там изначальное яйцо. Из этого яйца вышло солнечное божество в образе птицы, и мир наполнился светом».
  Индейцы Арикара: «Великий Небесный Дух, Несару, которого иногда называют Великой Тайной, был владыкой всего творения. Под небом расстилалось безбрежное море, по которому вечно плавали две утки.»
  Индейцы Гурон: вначале были только животные … «Потом с неба упала женщина. Две полярные гагары пролетали мимо и успели подхватить ее на свои крылья.»
  Одним словом: птицы, действительно часто, становятся непосредственными участниками создания сущего. Вот и думай о том, что приходит на ум, когда следуешь дзуйхицу.
  Прим.: цитаты взяты из http://www.libo.ru/libo10038.html
  
  
  Прогулка под землей
  
  Пещеры сталактитовые,
  звонкая вода,
  темные, промытые,
  бездонные хода
  век ходить не обойти.
  Рубинов, кварца дым
  краше можно ли найти
  под небом голубым?
  
  С Кирой гном бродяжничал
  в темноте пещер,
  мир был разукрашенный
  пламенем свечей.
  Своды невысокие,
  и огромный зал -
  голоса негромкие
  сто раз повторял.
  
  Кира: как забавно все!
  Гном: подземный мир.
  Кира: это все - мое!
  Гном: и тот сапфир.
  Кира: как мне отломить его?
  Гном: оставайся тут.
  Кира: ну уж! ничего
  нет смешного тут!
  
  Гном: а я и не смеюсь.
  Кира: скажешь тож.
  Гном: ручаться не берусь.
  Кира: ну вот тож.
  Гном: давай вертаться взад.
  Кира: что устал?!
  Гном: ага. И этот зал
  был последний зал.
  
  Пока наши герои бродят по подземным лабиринтам, точнее уже возвращаются, добавлю немного о верованиях жителей Удолья. Ничего доподлинно про это не известно, кроме явных упоминаний Господа, Творца, образов (икон). Но поскольку я родился и живу в христианской стране, то ничего нет удивительного, что приходящие образы трансформируются во мне в нечто похожее на христианство. Однако не удивлюсь, если им известно о Христе. Даниил Андреев в своей «Розе Мира» называет Христа Логосом планеты, а с нашей планетой, как он пишет, связаны 242 мира. Кто знает, может, в одном из этих миров есть Удолье. Их жители по сравнению с нами так малы, что мне невольно пришло на ум лишь одно соответствующее слово - «гномы». Но все же, дабы не сбить слабые умы с панталыку, напомню, что у вас в руках все-таки художественное произведение.
  
  
  
  Андалурия
  
  Андалурия склонила лицо величаво,
  гному свой профиль подставя
  для обозренья.
  Гном оценил и немного речами
  скрасил неловкость молчанья.
  
  Андалурия, рассол подливая к соленьям,
  паузу сделала,
  будто припав в реверансе.
  Гном же рукою провел, будто шляпу
  снял и к ногам незнакомки отправил.
  
  Андалурия...
  тут Кира явилась из грота.
  
  - Утро доброе! Как ты?
  Кира пожала плечами.
  
  Сон был в не сон, и его разговоры с хозяйкой
  с мысли дремотной все время
  упорно сбивали.
  Вот и сейчас, словно в сговоре оба:
  взглядом скорым друг с другом они обменялись.
  
  
  
  Кира - мотылек
  
  Кира - мотылек в ночи,
  и серебряные очи
  отражают все, что хочет
  гном в пустой ночи найти.
  Ночь, она пуста, конечно,
  и кромешна, и темна.
  И, пожалуй, неизбежно
  жизнь свое возьмет сама.
  
  Только, что ему за дело
  до неведомых затей.
  Если сердце захотело,
  то ему ли не видней?
  Сердце слушал гном с пеленок,
  лишь ему и доверял.
  Все бывало, и спросонок
  голос свой не узнавал.
  
  И бесился мелким бесом,
  веселился - не понять.
  Брел угрюмый страшным лесом,
  после обращался вспять
  до ближайшего селенья
  из заброшенной глуши.
  Знал и ярость, и сомненья
  измочаленной души.
  
  Сам мочалил, не стеснялся,
  а, когда пробило стыд,
  дал Господь, и повстречался
  с той, что наповал убит.
  И грызут опять сомненья,
  и беснуется душа,
  только, если откровенно,
  жизнь волшебная пошла.
  
  
  
  История гибели мира Шормов
  
  Известно, что мир Шормов был разрушен, и море имеет к этому самое непосредственное отношение. Но до сих пор оставались неясными причины. Шторма разрушили города Шормов, и, вероятно, не только города, поскольку им пришлось покинуть свой мир и искать нового прибежища. Не осталось никаких свидетельств относительно того, как они добрались до Удолья. Были ли это корабли, плавучие или летающие острова, или ковры-самолеты, как в арабских сказках, неясно. Но этот отрывок, по крайней мере, раскрывает причину катастрофы.
  
  Андалурия, последняя дочь Савонара
  славного рода Табургов
  долгий свой век доживала служанкой,
  сама у себя в услуженьи.
  
  Ткала одежду и впрок запасала соленья,
  к зимам готовилась, к веснам.
  Бродила в тоннелях и залах
  все больше на призрак похожа.
  
  Не растеряла и капли своей красоты
  Андалурия, дочь королей,
  кронпринцев и Рыцарей Славы.
  Силы капля за каплей из тела бежали,
  сияние глаз приглушая.
  
  В юности очи сверкали, как капли
  росы в многолисте
  в парках и скверах далекого города
  Керха, морского красавца.
  
  Балы и турниры в честь дам светлооких -
  вот были забавы.
  Выезды пышные, свадьбы и отпеванья
  Шормов, павших в боях за корону.
  
  Море за стенами города молча бежало
  волнами по глади.
  Море лежало свободно и гальку лизало
  берега острова Шорма.
  
  Табург Последний призвал мастеров
  до столицы:
  резчиков камня, строителей и металлургов,
  городу сделать подножье до самого моря.
  
  Толстые камни ложились на берег песчаный,
  ровно в песке утопая.
  В море входили и высились перед волнами.
  Цепи развесить велел Табург Последний.
  
  Море без радости обозревало картину,
  черные камни лизало,
  и были они не по вкусу:
  камни и цепи на черных столбах перед морем.
  
  Кончилось все в ночь окончания стройки.
  Табург Последний слово держал...
  - Пусть лижет нам пятки, - так он сказал,
  к морю лицо обращая.
  
  
  
  В поисках выхода
  
  Гном и Кира, как вы помните, оказались под лавиной. Снежная масса, наверняка, похоронила бы их под собой, не случись еще одной неожиданности: снегом продавило лед, скрывавший за собой проход в новое прибежище Шормов. Но после, когда наши герои на пике снежной волны влетели в него, лавина мало того, что заполнила собой выход, так еще под тяжестью рухнувшего снега обвалился карниз — нависающую над проходом часть скалы. В результате путь назад был отрезан окончательно.
  
  Мрак в подземных переходах,
  неуютно царство Шорм,
  ни закатов, ни восходов,
  ни луны, повсюду мор,
  серой плесени раздолье -
  тьма и сырость. Век забав
  обернулся им в Удолье
  тьмой, последние забрав.
  
  Гном в который раз пытался
  отыскать обратный ход.
  Редко камень поддавался,
  открывался ход - не тот.
  Завалило льдом и снегом,
  и обрушило карниз.
  Был один проход до неба -
  не было дороги вниз.
  
  Тот, что выводил на воздух,
  дул с восточной стороны.
  Спуском ровным днем морозным
  можно было не идти,
  а лететь, скользя на санках
  вплоть до самых берегов
  моря синего, где остров
  завершался горкой льдов.
  
  Гному это подходило,
  он и шел за перевал,
  но была девчонка Кира,
  не вернешь назад - скандал.
  Пусть она не торопила,
  пусть откладывала путь,
  может, даже уводила
  разговор на что-нибудь.
  
  Гном был сам смурнее тучи
  и на Киру не глядел.
  Был кисет теперь колючий,
  и табак весь отсырел.
  Гном не плел лихие санки,
  вил веревку изо льна.
  Перевал кончался кручей,
  высока была стена.
  
  Гном прошел бы, он везучий...
  Кира вряд ли бы прошла.
  
  Маленькое замечание: «перевал кончался кручей» - вообще-то здесь мне однозначно в голову пришло слово «балка», что и в рифму, собственно, но я засомневался, пролистал словари и нашел, что балка (в отношении ландшафта) — это длинный широкий овраг. Как его привязать к горам? Словом, я тут сдался, заменил кручей. Увы мне, увы.
  
  
  
  Назойливая дочь
  
  Отрывок, из которого мы узнаем, что и у колдунов бывают проблемы с подрастающим поколением. Особенно досадно, когда это случается в самый неподходящий момент. Но всюду есть и свои плюсы: я так полагаю, колдун вполне уверен в своих силах, потому может и дать послабление, но контроль ситуации при этом не ослабит ни на чуть.
  
  Третий день не отставала
  Кира, совесть позабыв.
  Вот колдун нарезал сала,
  две бутылки раздобыв,
  две слезы огня-водицы,
  сувенир давнишний Шорм.
  Тут же голосом девицы
  пролетел по сердцу шторм.
  
  Крякнул только от досады,
  обозрев широкий стол:
  все копченья, маринады,
  пряный, сказочный посол
  сельди жирной, златобокой
  в кудрях белого лучка.
  огурцы в бадье глубокой
  и редиски два пучка.
  
  Молча сделал вдох и выдох,
  долгий выдох, краткий вдох.
  Посидел чуток и выдал:
  - Провалиться бы мне чтоб!
  Кира! что ты зачастила?!
  Я тебе уж раз сказал.
  Чтобы завтра дома была!
  А-а - "была". Я все сказал!
  
  Сердце дальше говорило:
  про высокий перевал,
  то, что снегом завалило,
  и еще про дали мира
  голос Киры напевал,
  не желав угомониться.
  И колдун в конце устал:
  - Вот упрямая девица!
  
  - Да иди! Хоть удавиться...
  Как меня твой гном достал!
  
  
  
  Нет назад дороги
  
  Гном собирается вернуть Киру домой к отцу, хоть сердце его этому и не радо. Ход с восточной стороны открывается за высоким перевалом, через который им предстоит перейти, чтобы вернуться в долину колдуна. Стена крута и высока, и гном плетет страховку, поскольку сомневается в умении Киры лазить по крутым горным перевалам.
  
  Кира вышла прочь (не спится?)
  и румяна, и бела,
  свет искрится на ресницах
  и струится от чела.
  Глянул гном и понял сразу -
  он напрасно плёл канат.
  Ясно опытному глазу -
  не случится путь назад.
  
  Почему на сердце стало,
  как в погожий летний день?
  И до гномов долетало -
  колдуны, когда не лень,
  могут посылать посланья
  хоть за тридевять холмов.
  Ай да Кира! Наказанье!
  иль лучший сон из снов?
  
  Улыбнулся гном случайно,
  но смолчал, не проронил
  слова: ни про наказанье,
  ни про сон, что сердцу мил.
  Кира все сама сказала:
  про высокий перевал,
  как отца она достала,
  и как гном его достал.
  
  Гном сидел и ухмылялся
  без ответа целый миг.
  А потом засобирался,
  будто только что возник
  ход на волю, долго жданный.
  Взял с собою инструмент,
  - Я сейчас, - и в ход туманный
  проскользнул. Вот был и нет.
  
  
  
  Спуск по склону
  
  Узнав об изменившихся планах, гном отправился к восточному склону, чтобы надрать кустарника и сплести из него санки. Это сэкономило бы им уйму времени при спуске с горы. Забегая немного вперед, скажу, что осталось так и неизвестно, куда направлялся гном, но все-таки кое-какие образы в связи с этим возникали в моей голове. Кажется, на восточном побережье жила колдунья. Мне видится даже некоторая связь этой старухи с колдуном. И, может быть, к этому как-то причастны те две птицы, с которых все и началось. Но это все. Зачем к ней шел гном, так и осталось загадкой.
  
  Как несут по склону санки!
  Серебристый хвост клубит.
  Встали с Кирой спозаранку,
  воздух чист, и путь открыт:
  догорают в небе звезды,
  брезжит за морем заря.
  Звезды в небе - чисто слезы,
  а заря из янтаря.
  
  Только санки опустили
  и уже пришлось держать.
  Осадили, нагрузили.
  Вышла в путь их провожать
  статная Андалурия -
  тускло-грустные глаза.
  Помахали, в снежной пыли
  полетели, как стрела.
  
  Ровный склон, простора много,
  снегом устлан весь простор.
  И летит в лицо дорога -
  то полога, то бугор.
  Гном приценивался строго -
  хорошо ли смастерил?
  На последнем чуть немного
  затрещал под ним настил.
  
  Кира сзади примостилась,
  крепко держит за бока.
  Тут по курсу объявилась
  одинокая сосна.
  Гном ногою правит справа,
  Кира тоже, но с другой
  стороны. Еще забава!
  Гном воскликнул: Кира! Стой!
  
  Перестань рулить налево!
  Кира бросила. Но гном
  сам, завидя это дело,
  задрал ногу с сапогом,
  убеленным тонко снегом.
  Думал - влево? ну пускай.
  А сосна уже с разбегом
  налетала - Не зевай!
  
  Гном опять подошвой въехал
  в полотно, да опоздал.
  Нет, в сосну возок не въехал,
  а вот до корней достал.
  Полетели санки, гномы,
  дочки старых колдунов
  вверх тормашками в сугробы.
  Ну точней, в один сугроб.
  
  Гном вскочил, едва коснулся
  попой матушки-земли.
  Обернулся, пошатнулся:
  Киру словно подмели.
  Умыкнули, нет и следа,
  только санки вверх торчком.
  Только где-то горка снега
  заходила ходуном.
  
  Обернулась Кира-горка:
  взгляд пустой, губа дрожит...
  Ведь хихикает чертовка!
  точно ручеек бежит.
  Разлилась веселым смехом.
  Гном назад на попу сел.
  Та огнем ожгла под мехом,
  ну а в целом - уцелел.
  
  
  
  Старая сосна
  
  Из небес сосна глядела
  на вселенский кавардак.
  Впрочем, ей-то что за дело?
  В корни въехали? - пустяк.
  Ручейком звенела Кира,
  дочка злого колдуна,
  а у гнома попа ныла.
  - Мило, - думала сосна.
  
  Ей, сосне, повсюду мило:
  ветер дунул - снег оттряс,
  штормом с моря потянуло -
  лапы освежит сейчас
  до ствола соленой пылью.
  Корни ноют? - да забыть!
  Не однажды уже ныли,
  что напрасно воды лить!
  
  Мило Кира улыбалась,
  мило гном сидел в снегу,
  мило облачко каталось
  в зачарованном кругу
  между гномом и особой
  чистых колдовских кровей.
  С переливами особой
  игры света и теней.
  
  Эти света переливы
  умиляли и сосну:
  лучше б в заросли крапивы
  прогулялась поутру.
  Гном светился, словно плошка,
  сам в избытке своих чувств.
  Вот ума б еще немножко,
  но котелок по виду пуст.
  
  Из небес сосна глядела
  на вселенские дела.
  На востоке небо рдело,
  ветер расправлял крыла,
  шевелил ее макушку,
  вниз спускался до земли
  и учил ее, старушку,
  как метлой снега мести.
  
  Завьюжило не на шутку,
  гном за санками полез.
  Кира выждала минутку
  и... свернула занавес.
  
  Раз уж зашел разговор о рассуждающей сосне. В литературе одним из главных художественных приемов является олицетворение — описание неживых предметов так, словно они живые, действующие осознанно. Объясняют это заложенном в человеке стремлением одухотворять природу. А как на самом деле обстоят дела?
  Если взять беседу Антония Сурожского «Православная философия материи», он говорит, что материя имеет жизнь. «все Богом сотворенное может участвовать радостно и ликующе в гармонии твари. Иначе если бы материя была просто инертна и мертва, то всякое Божие воздействие на нее было бы как бы магическим, было бы насилием, материя не была бы послушна Ему, те чудеса, которые описаны в Ветхом или Новом Завете, не были бы чудесами, то есть делом послушания и восстановления утраченной гармонии. Это были бы властные действия Бога...»
  Даниил Андреев говорит о многочисленных т.н. стихиалях — душах стихий и не только. Арашамф - слой, обиталище стихиалей деревьев. Он имеет воплощение в нашем слое.
  Мы встретим подобное и в других религиях, но здесь я уже затрудняюсь с конкретикой. Индуизм, синтоизм, буддизм — всюду есть признание души у рек, озер, гор и т. п.
  Антоний Сурожский: «...если мы умели бы в нашем очень часто холодном, тяжелом, потемневшем мире уловить то состояние материи, которое нам больше недоступно...» - он здесь не восклицает, но, думаю, это можно было бы сделать восклицанием.
  
  
  
  Колдовство
  
  Еще одно подтверждение, что жизнь у колдунов с подрастающим поколением не сладкая. Ко всем обычным и понятным нам нестыковкам добавляется еще и опасность оказаться под колдовским влиянием собственных отпрысков.
  
  Кира вовсе не хотела
  завораживать отца,
  но на ушко тихо пела,
  добавляя слегонца
  те заветные словечки,
  что вползают, словно уж,
  и холодные сердечки
  умывает теплый душ.
  
  Он, отец, такой был милый,
  весь в томлении еды,
  что словечки сами всплыли
  из бедовой головы.
  В чем-то Кира сомневалась,
  но не знала в чем и как.
  Ей удача улыбалась -
  вот и все. Ну... как-то так.
  
  И не чтоб хотелось Кире
  с гномом отправляться в путь.
  Просто ноги попросили
  побежать куда-нибудь.
  Просто гном такой был милый,
  так забавно возражал,
  призрачно-неутомимый
  в неизвестность путь держал.
  
  И такая неизвестность
  шла томлением в груди,
  что забыла Кира честность,
  край не видя впереди.
  Он сидел среди просторов,
  попой въехавший в сугроб,
  как затишье в разговорах,
  как потерянный енот.
  
  Лицо жаром полыхнуло,
  задымило между рук,
  и сознанье очертило
  между ней и гномом круг.
  И по кругу побежал он,
  приворотный занавес,
  Кира в центр прижимала
  самый древний мир чудес.
  
  Только мир остался светел,
  не случилось колдовство,
  С дальних гор примчался ветер,
  холодом обдав лицо.
  Гном и вправду взволновался,
  только санки как достать.
  Круг волшебный разорвался,
  дым пришлось к рукам прибрать.
  
  
  
  Пурга
  
  Через час им стало ясно,
  что с пургой не совладать.
  Кира, в раж войдя напрасно,
  вновь решилась колдовать.
  Только гном приметил слева
  повалившуюся ель:
  чуть заметно из-под снега
  лапой прикрывала дверь.
  
  В невысокие хоромы
  в промежутке меж ветвей,
  но для Киры и для гнома
  места, как и для саней,
  было больше чем довольно.
  Гном расчистил в доме снег,
  Кира прямо на ладони
  огонек зажгла, и свет
  
  озарял густые своды
  серо-голубых ветвей.
  Был готов от непогоды
  дом укрыть двоих гостей.
  Гном сухих нарезал веток,
  со ствола надрал коры.
  Кира, новый вкус отведав,
  сдула огонек с руки.
  
  Из-под белого сугроба
  потянулся серый дым.
  Что такое непогода,
  стало непонятно им.
  Ночевка
  
  Дотемна носилась вьюга
  над измотанным дымком.
  На санях пристроил друга
  полусонного друг-гном.
  Сам прилег на полушубок
  у коптящего огня.
  Кира думала, - придурок...
  почему же у меня
  
  ничего не получилось,
  может носит оберег?
  За спиною темень крылась,
  было холодно и нет:
  за спиною ствол еловый
  холодом дышал, но свет
  от костра лицо пунцовым
  делал. «Может быть и нет» -
  
  засыпая, улыбнулась Кира,
  улыбнулся гном.
  А тепло под елкой плыло
  над трескучим огоньком,
  лапы ели отогрелись,
  задышало все смолой.
  «Только бы не загорелись» -
  размышлял гном сам с собой.
  
  До утра мели метели,
  елку с горкой занесли,
  так что долго из-под ели
  откопаться не могли.
  Откопались
  
  Гном проснулся от ознобу,
  костерок давно потух.
  «Не сгорели, слава Богу» -
  гном с трудом перевел дух.
  Как он мог так обмануться
  в своих силах и уснуть!
  Кира, пробуя проснуться,
  повозюкалась чуть-чуть.
  
  Гном тихонько взял лопатку
  из дорожного мешка,
  натянул потуже шапку
  и отправился в снега
  прорывать на свет дорогу
  из-под елочных ветвей,
  Кира, чувствуя тревогу,
  завозюкалась сильней.
  
  А когда глаза открыла
  Кира, гном прорыл тоннель.
  Только что ее смутило:
  где там гном, и где тут ель?
  Снег воздушный, как перина,
  трамбоваться не хотел,
  гном и рыл, пока есть сила,
  с непривычки аж вспотел.
  
  Кира все переменила
  мановением руки.
  Правда, елка задымила,
  правда, реки потекли
  под ногами, и спасаясь
  от наплыва бурных вод,
  Кира вновь все изменила -
  обратила воду в лед.
  
  Им, конечно, утешенье,
  что остались целы все.
  Чисто недоразуменье,
  что стояли в той воде.
  Так их льдом сковало ноги,
  что и рваться попусту.
  Вышло - нет другой дороги,
  как вернуться к волшебству.
  
  Кира в этот раз скрепила
  своих рук горячих жар,
  а не то и гном, и Кира
  точно превратились в пар,
  как реки замерзшей корка:
  прямо захватило дух.
  «Ожидала б Киру порка, -
  гном подумал, но не вслух, -
  
  будь колдун где недалече».
  Только что и говорить,
  после пара стало легче
  вверх ступени возводить.
  Так что даже отложили
  это дело на потом.
  Ветки для костра сложили,
  гном занялся кипятком.
  
  Ель, она была в низине,
  пока выбрались на склон
  все в снегу поизвозили:
  и что Кира, и что гном.
  
  
  
  Настья
  
  «Пурга», «Ночевка» и «Откопались» написаны и вставлены в текст позднее. Это так, к слову. А то как-то складывалось впечатление, что пока Кира с гномом катятся с горки, у колдуна не один день прошел. Он и был не один, да только и они не всегда катились.
  
  Больше всех страдала Настья,
  семиюродная сестра.
  Как кляла она со страстью
  бедолагу-старика!
  Злой колдун сидел, насупясь,
  ковырялся в бороде:
  "Ну, поди, сморозил глупость...
  Так зачем же так ко мне?!"
  
  Он, порой, бывал и смирный.
  Когда чувствовал вину.
  Катавасия же с Кирой
  была в тягость самому.
  Думал так, что не случится
  ничего худого с ней.
  А вот сердце все стучится,
  все больней, все холодней.
  
  И рассол уже не в радость,
  и коровенский пирог.
  В голове одна лишь гадость,
  ноги тянут за порог.
  Там в снегах дочурка Кира
  глупость всякую творит.
  Затянула мглой полмира,
  да какой тут аппетит!
  
  Древних снадобий целенья
  не помогут, и не пей.
  Сердца шумное биенье
  напрямую целит - в дверь.
  День сидел колдун напыжась,
  истерзал всю бороду.
  Даже Настья устыдилась.
  И колдун решил - пойду.
  
  Собираться было скоро,
  у седого колдуна
  дело шло из разговора,
  обретали плоть слова.
  Шапку в руки, посох толстый
  да продымленный мешок.
  Даже отказал в довольстве
  грамм принять на посошок.
  
  
  Вообще, колдун, я вижу, любитель этого дела. Вероятно, колдовство не такое простое занятие, много сил и нервов отнимает.
  Винсент Ван Гог сказал: «Мне приходится пить, чтобы достичь высокой ноты желтого цвета».
  Я думаю, к колдунам (и художникам) обывательские расценки не подходят. Оно, конечно, нехорошо хлестать огненную и организм свой мучить, да вот у них все наоборот. Приходится. Чтобы выживать как-то и не сойти с ума, а сумасшествие среди них явление не редкое.
  Эрнест Хемингуэй: «пиши пьяным, редактируй трезвым» - у этого высказывания, безусловно, есть и приличное толкование, но Хемингуэй, пожалуй, его придерживался в буквальном смысле. Чего греха таить, часть отрывков в этом повествовании тоже отдают запашком, и на то есть свои причины.
  
  
  
  Дымок
  
  Мы все ближе и ближе к финалу истории. Помнится, Кира, очень неуверенная в чувствах гнома, попыталась воспользоваться своими способностями и пыталась приворожить его. Так уж ей захотелось. Но когда страсть начинает управлять нами, а не мы ей, кончается это плохо. Да, так бы и надо оставить, но есть но. Все-таки, если бы все решалось исключительно нами... мне видится конец человечества в самый момент его появления. Нет, конечно, все не так, и есть силы, которые пытаются нас уберечь от необдуманных действий, а когда последние все-таки случаются, то уберечь от нами самими содеянного. Вот только сделать это уже становится сложнее.
  
  Хороши они, сомненья,
  до того, пока начнешь,
  а в движении уменье
  надобно, да где найдешь
  у девчонки малолетней?
  И столетний дуб порой,
  вспомнив ручеек весенний,
  облетает с головой.
  
  Вызвать древний мир возможно,
  как к рукам потом прибрать?
  В мире этом все несложно,
  только есть и благодать,
  что страдает от незнанья
  заповеданных дорог.
  Так у Киры, в наказанье,
  убежал с руки дымок.
  
  Убежал, да недалече,
  приютился возле плеч.
  Без дымка все было легче
  радость светлую беречь.
  Свет искрился на ресницах,
  сердце тукало в груди,
  а восток пылал в зарницах,
  волки выли впереди.
  
  Ой, не надо было Кире
  самовольно колдовать,
  только что об этом мире
  мы с тобою можем знать?
  То ль дымок запрятал солнце,
  то ли так должно и быть?
  Остается пить до донца,
  что и делать, как не пить.
  
  Выли волки слева, справа,
  санки плыли, как в меду.
  - Да их тут целая орава, -
  гном ругнулся в бороду.
  Кира знала метод древний,
  как ораву отогнать.
  На худой конец последний
  метод мог и убивать...
  
  Это слово, это слово,
  что сказать-то не посметь.
  И звучит оно сурово -
  это злое слово "смерть".
  Жили жители Удолья
  и не знали уж давно,
  что уйти надолго - можно
  так вот запросто, легко.
  
  Когда злой колдун избавил
  двор от каверзных цепей,
  всяк узду свою ослабил,
  стало сердцу веселей.
  На подворье и на поле,
  на заборе иль в сенях
  пели жители Удолья
  «алилуйя» при свечах.
  
  Говорить бы разговоры
  да забыть на миг напасть:
  слева, справа волчьи своры
  вслед летят, оскалив пасть.
  Гном три раза чертыхался,
  правя санки, чтоб не дасть
  окаянным (запыхался),
  окаянным в ров упасть.
  
  Рвы, холмы, все круче кручи -
  ну забава! ну держись!
  Гном присматривал, где лучше
  с Кирой вместе кинуть жисть.
  Снег налево, снег направо,
  впереди большой овраг.
  До моря осталось мало...
  метра два... такой пустяк.
  
  Ахнулись с обрыва санки,
  Кира вскрикнула, и гном.
  Не достав песчаной банки,
  из воды всплеснулся холм.
  
  
  
  Мир цветов
  
  Да, колдун отправился вслед за Кирой и гномом, но у него свои пути-дороги... и обходные миры. А в разных мирах и время течет по-разному, и много еще, чем можно воспользоваться. Колдун выбирает «цветочный» мир. Думаю, это один из близлежащих миров, в котором пространственно-временной континуум имеет свои особенности. Иначе зачем бы его туда занесло.
  
  Шел колдун среди бегоний,
  маргариток, васильков.
  Мир цветов, а не Удолья,
  выбрал он для розысков
  Киры и, сказать помягче,
  гнома, чтобы там его!
  В небе плыло, словно мячик,
  золотое солнышко.
  
  Молодые кипарисы
  зеленели вдоль дорог.
  Все принцессы и актрисы
  разлетались со всех ног
  от седого великана.
  Великан дышал с дымком -
  от последнего стакана
  только третий час при нём.
  
  Он особо не сердился -
  пусть бегут, коли невмочь.
  Сам недавно простудился -
  обходил подвалы прочь.
  Не спускался за бутылкой,
  пока нос не перестал
  красоваться красной фигой
  посреди седых сусал.
  
  А сусалы поседели,
  как в деревне лебеда!
  Поседели, похудели
  за последние года.
  Шел колдун и рожи корчил
  для обидчивых принцесс.
  Вдалеке беду пророчил,
  ниоткуда взявшись, лес.
  
  Колдуну оно до лампы
  керосиновой в ночи.
  Заклинанья - уже штампы,
  мановения руки.
  Знать не ведал от рожденья
  неудачи в колдовстве.
  Может, с этого уменья
  жил теперь вот во вдовстве.
  
  Лес, однако, приближался -
  круче ели, выше дуб.
  Что-то он засомневался,
  люб ему или не люб
  заплутавший шалунишка?
  в диких зарослях медведь?
  - Э, ты мишка, ты мой мишка, -
  затянул колдун, но ведь
  
  мишке до смерти обидно,
  когда так о нем поют.
  А издалека не видно,
  что медведь почти что с дуб.
  Шел колдун, горланил песню,
  а медведь стоял и ждал.
  Вот бы досыта отвесил,
  но колдун тут деру дал.
  От автора
  
  Ой ты, Кира, свет Господень,
  Кира милая моя,
  вот к корме приставлен сходень,
  завершать рассказ пора.
  А как жалко расставаться,
  что признаться и не грех.
  Заставляла улыбаться
  и меня. и прочих всех.
  
  Мне души твоей движенья
  так близки, не объяснить.
  Как теперь без сожаленья
  я смогу на свете жить?
  Кира, чертова девица,
  мне не спится до утра.
  Меховые рукавицы...
  пуховые рукава...
  
  Гном - мужик, он обойдется
  парой утешенья слов.
  А с тобой, как разойдется
  мой корабль без парусов?
  Не могу я так вот сразу
  кинуть жизнь свою к чертям.
  И твою. Вот жизнь, зараза,
  вечно сразу пополам!
  
  Улетели в море санки.
  Улетели? - ну и пусть!
  Я придумать все с изнанки
  в продолжении возьмусь.
  
  
  
  Восточный берег
  
  Как я и ожидал, пространство в «цветочном» мире оказалось иным. Вот чего не ожидал - это, как легкомысленное колдовство Киры вдруг отзовется в судьбе колдуна.
  
  Что в "цветочном" мире метр,
  то в Удолье десять верст.
  Потому колдун не ехал,
  шел пешком, гундосил в нос
  всё скабрезные частушки
  и медведя вспомнил вдруг.
  А медведь уж на опушке,
  ждет-пождет сердечный друг.
  
  Колдуну оно до страсти,
  как охота испытать
  колдовскую силу власти,
  но случилось деру дать
  до седого побережья
  на восточном склоне гор.
  И была одна надежда,
  что спасала до сих пор:
  
  на удачу он поставил,
  как всегда, свои рубли.
  На секунды две обставил
  верный маятник судьбы.
  И судьба не возразила,
  потихоньку в горку шла.
  Колдуна пронзила сила
  и в Удолье принесла.
  
  В ледяных наплывах кручи
  высоченных берегов.
  Море нехотя, тягуче
  крутит лунки бурунов
  меж волной над оголовьем
  острых каменных громил.
  И неслыханным злословьем
  колдун руки обагрил.
  
  Санки вылетели в воздух,
  воздух не схотел держать.
  Видел - Кире уже поздно
  что-нибудь соображать.
  Дунул только трехэтажным,
  санки сдвинуло на метр.
  Но и это было важным,
  каждый важен сантиметр,
  
  когда глыба пролетает
  возле самого лица,
  когда предков поминает
  гном, поверя до конца
  в окончанье разговора
  с неразгаданным Творцом.
  Когда Кира приговора
  ждет с пылающим лицом.
  
  Воскресили все мгновенья
  своей жизни от яслей.
  И средь светопредставленья
  было им всего жальчей,
  что закончились минутки
  их недолгой суеты
  вокруг той печальной шутки
  под названьем "я и ты".
  От автора
  
  Как колдун силен художник
  сам себе соображать,
  сколько будет подорожник
  манны-ливня с неба ждать.
  Сколько будет зим и весен
  у героя твоего.
  Сколько сосен, сколько просек
  сотворит перо его.
  
  Как сдержать наплыв эмоций,
  как не выплескать совсем
  золотую цифру восемь
  из чудесных, стройных схем?
  Надобны ли эти схемы?
  Даже если режешь вслух,
  что на паперти вселенной
  в сердце прокричит петух,
  
  есть ли тут твое начало?
  что решаешь только ты?
  Или, может, изначально
  мы, как призраки, немы?
  Что сказать? Твори и пробуй,
  нам вовек не перестать
  эти вечные вопросы
  задавать и задавать...
  
  
  
  Дымок и колдун
  
  Что там есть? между мирами?
  когда, выйдя из себя,
  мы становимся слонами
  в тесной лавке бытия
  с нарезными зеркалами...
  Мысли - хаос, мысли - дрожь,
  тела - нет, и тьма за нами,
  и куда ты повернешь?
  
  Мир, что был для сердца дорог,
  плоским стал и онемел.
  Колдуна вопрос не долог
  посетил, - как он сумел
  в лужу сесть посреди моря?
  И хватало вроде сил?
  Но дымок, с судьбой не споря,
  лихо все переменил.
  
  Кто становится девчонкой,
  когда есть матерый волк?
  И дымок махнул ручонкой
  и пространство превозмог.
  К колдуну залез на шею,
  только волк матерым был,
  что такое ахинея,
  знал и то час же прибил.
  
  Но дымок успел добраться
  до душевной глубины.
  Да, колдун, привыкший драться,
  знал все ямы и бугры,
  но, ничтожность убивая,
  в тот же миг прибил себя.
  Так благие начинанья
  губят иной раз тебя.
  
  Мир исчез и появился,
  колдуна прошиб озноб.
  Только в море засветился,
  из воды поднявшись, столб
  света, был в нем: серый, синий
  и еще лиловый цвет.
  Где ты, Кира? Среди линий
  он ее не видел свет.
  
  А потом угасло пламя,
  потому что, кинув мир,
  ты не в силах, ты не с нами,
  ты уже не командир.
  
  
  Умирать мне еще не доводилось. Не дай бог, как сказал Курт Воннегут. Но в этом отрывке есть нечто явно из моей жизни. Был у меня случай (неважно где и как), когда мир на какие-то доли секунды вдруг стал плоским, я понял, что это конец. Сзади было нечто черное, я думаю — просто отсутствие мира, и не было ни звука. Было ощущение такой жалости расставания с этими людьми, со всем, в чем я жил, необратимость. При этом я не падал с горы, не тонул в море — стоял в ожидании одного события, не особо важного, ни одной мысли в голове. Бог миловал, на этом все и закончилось, мир вновь стал трехмерным, звуки вернулись на свое место. Даже и не знаю, что же это было. Может просто лопнул какой-нибудь сосуд в головном мозге или еще чего. Гадай не гадай — не узнаешь.
  
  
  
  Штаруха
  
  Шла штаруха по прошпекту,
  та, что выжив из ума,
  поклоняется решпекту
  быть оберткой бытия.
  Увидала вдруг в асфальте,
  имидж, как она и он
  утопают. Быстро платье
  задрала, сплясав бостон.
  
  Пешеходы улыбнулись
  бабке чокнутой в конец,
  а у Киры навернулись
  две слезы, а гном, стервец,
  завернул такую фразу,
  что в словах не передать -
  наш язык - он и не разу
  не слыхал такую стать
  
  столбового красноречья.
  Кира вспыхнула, как мак.
  Гном готов был клясться вечно,
  что он чокнутый дурак,
  лишь бы снять с себя обличье
  коренного стервеца.
  Кира упростила лично,
  инцидент, содрав с лица
  
  маску чистой и прилежной
  мастерицы славных дел,
  трехэтажной вереницей
  окатила: чистотел,
  мать-и-мачеху, крапиву
  и густую лебеду.
  Бабка не подала виду,
  что смекает, что к чему.
  
  Не могу не прокомментировать. Мне встречалась (и наверно не одна, но говорила со мной одна) такая старуха, которая абсолютно тебя не знает, но вдруг обращается к тебе с вещами, самым непосредственным образом с тобой связанными. Один раз. И была еще одна встреча с ней, и она даже как бы дернулась в мою сторону, но в последний момент передумала. Видимо, сказанного прошлый раз было вполне достаточно, или махнула на меня рукой — дескать, что толку ему говорить. Старуха при этом совершенно неадекватная, взгляд отсутствующий, но ежу ясно, что никакой алкоголь или другое чего здесь не при чем.
  
  
  
  Птицы
  
  Синькой море полыхнуло,
  просквозило и асфальт.
  Кира радостно вздохнула,
  Кирой быть не перестав.
  Гном, тихонько чертыхаясь,
  оставался все же гном,
  так удача, улыбаясь,
  попрощалась со слоном.
  
  Слон ушел большой дорогой,
  что змеится меж миров:
  слава Богу, склон отлогий
  был проложен среди снов.
  Кира выпрастала крылья,
  Кира навострила хвост.
  Гном себе подправил имя,
  был теперь он - альбатрос.
  
  Вместе небо разделили,
  курс держа до островов,
  имя чье рождалось с ними,
  понятыми новых снов.
  Крылья весело гудели,
  ветер в зад им поддувал,
  и летели, как хотели,
  через шторм, девятый вал.
  
  Молодые санитары
  ледяных холодных гор,
  ползали по дну омары,
  комаров занудных сор
  забивался между перьев
  лез в глаза и даже в клюв,
  Вот с того пошло поверье,
  что комар пернатым люб.
  
  На верхушку стройной ели
  вместе сели: он, она.
  И просторы обозрели,
  и поправили крыла.
  Мироздание сверкало
  семицветием огней.
  Мирозданья было мало
  гному, только рядом с ней
  
  мир всегда казался крошкой
  затерявшейся в ночи.
  Гном сиял, как прежде, плошкой,
  Кира, местность изучив,
  рассчитала направленье
  до предгорий Дом-горы.
  И в Удолье самовольно
  зажурчали все ручьи.
  
  
  
  Послесловие
  
  Что ты ждешь от старой бабки,
  той, что, выжив из ума,
  позабыла по запарке
  все основы бытия?
  Обернула в птиц двуногих,
  повернула все назад.
  Ну каких-таких предгорий
  Дом-горы увидел зад
  
  это старой калымаги?
  Ей в продмаге не дадут
  на фальшивые бумаги
  те, что деньгами зовут,
  завалявшейся конфетки.
  Только с места не стереть,
  что решат марионетки
  бытия с названьем твердь.
  
  А она, марионетка,
  рассмеялась от души:
  хороша была конфетка
  отчекрыжить у судьбы
  две души в опочивальне
  смерти-матушки самой.
  Так старушками в охране
  держится весь шар земной.
  
  Кира выпрастала крылья,
  гном решил, что альбатрос.
  И сосне было умильно,
  как об ветку чистил нос.
  Кира курс задала верный,
  курс на дом среди равнин.
  Гном осклабился б наверно,
  но, если б только был один.
  
  
  Конец.
  
  Надеюсь, метод дзуйхицу не подведет, и будет продолжение, и не придется прибегать к крайним средствам даже, все-таки ясный ум куда лучше всех трансцендентных состояний сознания, к тому же состояния эти вполне достижимы посредством медитации.
  И еще. Я долго думал, не следует ли подвергнуть текст мало-мальской обработке... даже кое-что исправлял, но потом решил, что это нарушение метода)))
  
  
  10 дек. 2016 г. - 1 янв. 2017 г.
  https://vk.com/sallee
  
  
  Приложение: песни и истории гномов
  
  
  Песня «Рубили гномы на дрова»
  
  Рубили гномы на дрова
  заброшенный сарай,
  в ногах шныряла детвора:
  - А ну, отдай, отдай!
  За щепки шла у них война,
  но ладно, без затей.
  Потом гуськом несли дрова
  в Ущелье Серых Змей.
  
  Вилась тропинка вдоль реки
  под взглядом строгих скал,
  и гномик, маленький старик,
  вздыхал: "как я устал".
  В конце ущелья крылась дверь
  под зарослями мха,
  тут чья-то сильная рука
  схватила старика.
  
  Встряхнула так за ворота,
  что солнце дало круг,
  и драгоценные дрова
  попадали из рук.
  Вилась тропинка вдоль реки
  великих колдунов,
  они не ведали любви,
  не знали сладких снов.
  
  В тоске зеленой стригли мох,
  с него варили чай.
  В дурмане разум их оглох,
  и, если невзначай
  им попадал под руку гном,
  недобрым был конец.
  По счастью был со стариком
  сынок его, малец.
  
  Он прыгнул ловко и схватил
  отца за голень ног,
  заголосил что было сил,
  а он уж это мог.
  Сбежались гномики на зов,
  забросили дрова.
  И свилась лестница голов
  до пальцев колдуна.
  
  А самый маленький из них,
  малец, годов семи -
  по головам пронесся вмиг,
  до колдовской руки
  добравшись и вонзив в нее
  ту щепку, что сберег
  в неравной схватке
  против трех завзятых сорванцов.
  
  Завыл колдун, тряхнул рукой,
  и полетел старик,
  а вместе с ним и целый рой
  сородичей родных.
  Пока колдун орал, вопил,
  собрали все дрова
  и отнесли, хватило сил,
  а щепки - детвора.
  
  До самых сводов потолка
  вздымается гора
  из дров, и щепочек гора
  почти до потолка.
  Всю гномы ночь гуляли и
  всяк пил, покуда мог,
  и озорная детвора
  шныряла между ног.
  
  Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
  шныряла между ног.
  
  
  
  Песня «Вернулся гном в урочный час»
  
  Вернулся гном в урочный час
  и налетел на дверь.
  Была калитка заперта,
  но дело, ведь, не в ней.
  На дверь он налетел впотьмах
  и выбил себе зуб.
  - Иштория, - сказал в сердцах,
  не разжимая губ.
  
  Вернулся гном в урочный час,
  точнее - без пяти.
  Дверь обошел на этот раз,
  но прямо посреди
  просторной залы наступил
  на кроличий навоз.
  - Вот это, Господи прости,
  засада, - молвил в нос.
  
  Вернулся гном в урочный час
  без двух минут - успел.
  Вдоль стенки крался и как раз
  на женку налетел.
  Дала она ему меж глаз
  метелкой от души.
  - Ну что за гадство, вас ис дас? -
  гном вымолвил в тиши.
  
  Вернулся гном навеселе,
  часов не разобрав:
  скворчал сазан в сковороде,
  и женка, мерив нрав,
  тарелки ставила на стол,
  а самовар гудел.
  - Воистину, вся суть в вине, -
  сказал и чинно сел.
  
  Умяли с женкой сазана -
  пищало меж ушей,
  Не абы как, а при свечах
  мед пили из ковшей,
  потом, вдогонку, пили чай,
  и гном жене сказал:
  - А жизнь, однако, хороша!
  Cказал и дубу дал.
  
  Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
  сказал и дубу дал.
  Песня «Мой прадед, гном с Медвежьих гор»
  
  Мой прадед, гном с Медвежьих гор,
  любил ловить форель.
  Ходил с прабабушкой в дозор
  в Ущелье Серых Змей.
  Рыбалкой там он промышлял
  до самого утра,
  как появился дед не знал,
  как и не знаю я.
  
  Но прадед деда научил,
  как выбирать блесну.
  И только прадед опочил,
  почуял дед весну,
  в ночное выбрался форель
  на удочку ловить
  и прихватил с собой Мишель -
  сображника сестру.
  
  Не знаю, что он там ловил
  с сестренкой другана,
  но мой отец тогда решил,
  что хватит мол, пора
  на свет явиться наконец,
  тут жребий был решен.
  И в девять месяцев отец
  удачно был рожден.
  
  Учил его хворобый дед,
  как леску протирать.
  А рядышком сидела мать
  годов так двадцать пять.
  Ходили вместе по форель
  в Ущелье Серых Змей,
  так появился я на свет,
  хоть верь, а хоть не верь.
  
  Как я рыбачу не скажу,
  пожалуй, никому,
  и с кем в ночной дозор хожу,
  опять же - никому.
  Поют под утро соловьи,
  и брезжится заря,
  Я с милою форель ловлю,
  до самого утра.
  
  Тай-лям-та-та, тай-лям-та-та,
  до самого утра.
  О походе лесного гнома Грехема к свояку в Долину Серых Змей
  и о его похищении лесной же феей Атэрией
  
  В полуденный июньский зной
  прилег я у ручья в тени -
  сморился долгою тропой.
  В лесу акации цвели,
  
  в листве зудела мошкара,
  пьянил цветков густой елей.
  плыла снотворная жара
  тропой в Ущелье Серых Змей.
  
  Прохладной влаги тихий бег,
  песчаный берег, трав разбег,
  высокой липы ветвь-рука,
  и выше, выше - облака.
  
  И облака на зыби вод,
  и тени, бликов хоровод,
  и голоса: О, Грехем наш,
  за сколько жизнь свою отдашь?
  
  Задумался ли я на миг?
  Взглянув, увидев светлый лик?
  - За поцелуй весенний твой,
  за конопатый носик, зной
  
  пушком припудренных ланит,
  за локон рыжий, что манит,
  зовет к себе, как отчий дом.
  - Ах ты бродяга, старый гном! -
  
  в сердцах воскликнула она, -
  не ожидала от тебя!
  Исчезла в дуновенье тьмы,
  объяли ноги кандалы.
  
  Свистит хлыста короткий крик,
  удар - и гном к траве приник,
  еще удар - и ниже пал,
  и лег поверх еще удар.
  
  Мы вереницей шли во мгле,
  я помню тени на стене -
  покрытых мхами валунов
  до самых сводов потолков.
  
  Очнулся я в лесной тиши,
  гул мошкары, и не души.
  Лишь ручейка веселый смех -
  Ах, Грехем, Грехем, канул век.
  
  
  
  Песня «Как гном Вулфган собирался на войну против старого колдуна»
  
  Собрался Вулфган на войну
  со старым колдуном,
  наутро растолкал жену:
  - А ну, готовь обед!
  С обедом на войну пойду,
  а без обеда - нет.
  
  Жена, спросонья бормоча
  "катился б ты к чертям",
  на правый повернулась бок,
  и... провалился план.
  
  Собрался Вулфган на войну,
  снял со стены топор.
  В подсобке повстречал жену:
  - Неужто наточил?
  Сопел, зарделся, словно вор,
  и ножкой землю взрыл.
  
  Жена сверкнула от бровей,
  так был разрушен план,
  вручила дюжину ножей:
  - Точи-ка ты их сам!
  
  Собрался Вулфган на войну
  со старым колдуном.
  Хвала и слава, честь ему,
  а также и родне!
  Тащила женка два кулька:
  - Эй, подсоби-ка мне.
  
  Спустили в погреб два кулька
  и вывезли навоз,
  редьку проредили слегка.
  Тут... перекрыли мост.
  
  Живет себе седой колдун,
  не ведает беды,
  листает старые труды,
  а иногда поет.
  А, если б не было жены?
  Каков бы был исход?
  
  Самоцвет Ургана
  
  Был славный Урган ураган,
  покуда не нашел
  свой самоцвет среди Балкан
  в тот год, когда пошел
  пятьдесят первый для него.
  Для гнома - ерунда.
  А лето было в этот год -
  исчадия жара!
  
  Бывало гномы прибежат
  с лопаткой и киркой:
  - Эй, Урган, подымай свой зад!
  В отвале под горой
  нашли чистейший изумруд
  и признаки еще
  топаза и железных руд.
  А он как-будто глух.
  
  В зрачках мерцает тусклый свет,
  а - день, и за окном
  гудит, поет трудяга шмель
  над золотым цветком.
  Ладони лодочкой лежат,
  в ладонях - самоцвет.
  Для гномов - так, обычный шпат,
  для Ургана же - нет.
  
  Мне Урган был почти как брат,
  дружили с давних пор.
  С ним попадали в камнепад
  среди Медвежьих гор.
  С ним добирались до глубин.
  И вместе пили мед.
  И я пришел тогда один
  к нему под Новый год.
  
  Он тихо у окна сидел,
  я растопил камин.
  Он все молчал и лишь глядел,
  как вьется сизый дым
  над угольками, как искра
  уносится в трубу.
  И вдруг сказал - Уже зима!
  И я подсел к нему.
  
  Взял из ладоней самоцвет,
  приценился на вес.
  Он посмотрел, и тусклый свет
  в глазах на миг исчез:
  - Ты знаешь, - он тогда сказал,-
  я десять лет плутал
  во тьме пещер среди Балкан.
  - Нет, Урган, я не знал.
  
  - В Ущелье Серых Змей тогда
  средь златоносных жил...
  - Да? - он поник, осекся я:
  - Прости, я перебил.
  Он посмотрел - немая грусть
  промчалась, как искра.
  - Воспоминанья - тяжкий груз,
  они не для тебя.
  
  Я проклинал себя не раз
  за длинный свой язык.
  Мне б помолчать какой-то час,
  пока огонь возник
  в его задумчивых глазах,
  пока струился свет.
  Как горько вспоминать сейчас!
  И Ургана уж нет.
  
  Мне передала самоцвет
  ближайшая родня.
  И самоцвет уж много лет
  хранится у меня.
  И когда темень достает
  так, что хладеет кровь,
  я слышу, как кристалл поет,
  словно на свет зовет.
  
  
  История о том, как гномы отыскали брод через р. Орильна
  
  Весь гномий род был рад и горд,
  что отыскал в Орильне брод.
  А как еще? И что бы нет?
  Когда шагаешь десять лет,
  чтобы добраться до моста.
  Теперь лишь только мелюзга
  предпочитает броду мост,
  хотя это еще вопрос.
  И самый малый гном из нас
  порою вброд крадется в час,
  когда затихла мошкара,
  когда немножко до утра
  осталось. И вершит дела
  розовощекая Луна.
  На горке угли с ветерком,
  колдует над углями гном.
  И запах хвои и чудес.
  Покуда спит дремучий лес.
  
  Случайный путник, не спеши,
  костер завидев впереди,
  не огибай оглоблей лес,
  тут старый гном, тут мир чудес
  молитву небу отдает,
  тут нимфа у реки поет,
  и над травой густой в ночи
  снуют, летают светлячки.
  А рядом брод, как тайный ход
  до всех несбыточных высот.
  Не зная брода, пропадешь,
  но зная, вовремя придешь
  к такому чуду, что не знал
  и в сладком сне не увидал,
  и в дреме в доме не узрел.
  Подумай, как ты уцелел
  среди метелей и лавин?
  Ты думал, что всегда один?
  
  Смеется над тобой Луна
  посередине декабря.
  И запах хвои и чудес
  кружат вокруг, покуда лес
  спит сладкой сказкой среди сна,
  покуда теплится весна,
  все не решаясь полыхнуть,
  весны пока не ясна суть,
  покуда дни летят как дым
  над костерком, гномом одним
  хранимым посреди зимы,
  покуда цели не видны,
  и эта дивная Зима
  коврами стелит снег, сполна
  нам возмещая неуют,
  который гномы стерегут,
  предотвращая от беды,
  что сотворить могли бы мы.
  
  Весь гномий род был рад и горд,
  что отыскал в Орильне брод.
  
  
  Рассказ племяшки колдуна о своем житии-бытии
  
  Снегом замело с утра
  низкие крылечки.
  Хорошо у колдуна,
  сидя возле печки,
  разбирать зеленый мох
  по пустым коробкам.
  Жаль, колдун почти оглох,
  слабоват стал оком.
  
  Помогай ему во всем,
  глаз да глаз за старым:
  то не впишется в проем,
  то рукой усталой
  опрокинет себе чай
  прямо на колени,
  ненароком, невзначай
  развалит поленья.
  
  И пои его с утра
  липовым отваром:
  кашель душит старика.
  Нелегко со старым.
  Но в кладовке у него
  (широка кладовка)
  книг про это и про то!
  Аж сказать неловко.
  
  Про далекие миры,
  про родные рощи.
  Что осталось от жены,
  что от вредной тещи.
  Что-то сам насобирал,
  шляясь по округе.
  Словом, целый арсенал
  от сказок до науки.
  
  И когда под вечерок
  затихает старый,
  я сажусь под огонек
  свечки толстой сальной
  и листаю до утра
  ветхие страницы.
  Эх, знала б грамоту сама!
  Да я не ученица.
  Продолжение рассказа племяшки об уборке снега и цепях во дворе колдуна
  
  У колдуна на подворье
  огромная цепь.
  Не видела сроду цепей
  размера такого.
  В Удолье теперь
  цепей не куют - непогода
  приходит от этого чаще в края,
  и вьюги становятся злей.
  Душой не кривя, сказала бы я:
  В Удолье не любят цепей.
  А эта дурында лежит посреди,
  и что ты поделаешь с ней?
  Мне снег расчищать,
  мне лопатой скрести,
  так ладно - лежи и ржавей!
  Но только не здесь,
  не как раз на пути
  от старых до новых дверей.
  И ладно б еще была небольшой,
  но эта ячейкой с ведро.
  Ячейкой? Ну нет.
  Впрочем нет никакой
  разницы - ячейка, звено.
  И разницы тоже.
  Да, тоже! Как раз.
  Устала. А ей все равно.
  С широкой лопатой,
  в фуфайке до пят -
  на что я похожа сейчас?
  Пойду погляжусь,
  впрочем, нет не пойду -
  заледенело окно.
  Сейчас разозлюсь
  и ногой ее пну.
  Потом извинюсь,
  если что.
  
  
  Подслушал случайно я сей монолог,
  и стало на сердце теплей.
  Ну вот и нашелся хороший предлог
  избавиться мне от цепей.
  Они проворчат - Так нечестно, старик,
  ты нас обрекаешь на смерть.
  Ворчите, ворчите. Уже я привык
  вас слушать, но хватит терпеть.
  
  
  
  
  
  
  
  Песня «Куда уходят гномы?»
  
  Куда уходят гномы,
  отшлифовав до дыр
  гранитные породы
  и оникс, и сапфир?
  И яшму с лазуритом,
  и, кто бы знал, чего
  на руднике забытом
  припрятал Бог еще.
  
  По бродам через воды
  до дальних берегов
  уходят вне погоды,
  не помня синяков.
  Уходят жизнелюбы,
  огня не прихватив.
  Насвистывают губы
  неведомый мотив.
  
  Костров цветы пылают
  по дальним берегам,
  созвездьями моргают
  подобно маякам.
  Серебряные своды
  глядят, как зеркала,
  в рубиновые воды
  в отливах маяка.
  
  Серебряные мухи
  кружат вокруг костров
  под сладостные муки
  лягушек и сверчков.
  Полевки прокрадутся,
  и змеи проползут...
  Когда они вернутся?
  Когда назад придут?
  
  Пока они уходят.
  Как будто в никуда.
  Зажжется на восходе
  ближайшая звезда,
  и кто-нибудь из гномов
  к ней повернет лицо
  из каменных разломов
  и дернет за кольцо.
  
  Наверх, на свет из шахты
  подымут на тросах.
  И в окончанье вахты
  запрячут смех в усах.
  Развяжут все завязки
  и пряжки отстегнут.
  Но медом смажут связки
  и хором пропоют:
  
  Куда уходят гномы,
  отшлифовав до дыр
  гранитные породы
  и оникс, и сапфир?
  И яшму с лазуритом,
  и, кто бы знал, чего
  на руднике забытом
  припрятал Бог еще.
  
  Дорожная песня
  
  Разъехалась подпруга
  на старом ишаке -
  два закадычных друга
  купаются в реке:
  гном с пятого участка
  и эльф лесных кровей.
  Эльф прошептал - Ужасно.
  А гном сказал - Забей!
  
  Припев:
  Забей потуже в трубку
  туземский табачок.
  Пусть вспыхнет на минутку
  вишневый язычок.
  Вдыхая полной грудью
  душевный аромат,
  скажи - Мы все там будем!
  И подымай свой зад.
  
  Два закадычных друга
  скакали между скал.
  Держались друг за друга,
  но ишачок устал.
  Свалился, как убитый,
  пар валит из ноздрей.
  У эльфа нос разбитый,
  а гном сказал - Забей!
  
  Пр-в.
  
  Скакали до заката,
  скакали и в закат.
  Ночь спрятала куда-то
  дороги ровной скат.
  Неслись они по кочкам
  под натиском ветвей.
  Хлестнула ветвь по почкам,
  а гном сказал - Забей!
  
  Пр-в.
  
  
  9 нояб. - 22 дек. 2016 г
  https://vk.com/sallee
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"