Налетели со всех сторон тучи грозовые черные, машут крыльями ветряными, режут взад и поперек огненным заревом и орут свое заклинание.
- Выходи, дед-колдун, на поединок разовый... Потопим все твое царство вонючее самогонное...не видать тебе, хрыч колхозный, светлого будущего.
- Коль твоя возьмет, - режет туча наглая, - то вечно служить тебе будем, а ежели испугаешься и падешь, то нашим рабом век будешь, и возить воду до наших воинов-облаков станешь.
Вижу, значит, дело - плохо, ибо их-то уйма, а я - один-одинешенек. Ору им в трубу печную, что наглости такой не ожидал и, что вызов их принимаю. Взял я кнут свой пастушичий, залез на свою соломенную крышу и давай хлестать направо, налево... помирать так с музыкой.
Разозлил я тучи черные, гром гремучий, и излили они на нас потоп пресной воды, и закричали мои огородные птицы, зверюшки, и напужали извергов, и побежали изверги прочь, и пришли облака кучерявые и ласковое веселое солнышко вынырнуло. И стали мы жить-поживать, как ранее.
МУХА
- Нет, злей осенней мухи и девки вековухи, - подтрунивала бабуленька над повзрослевшими внуками. - Муха злая не от того, что крошек на столе на всех не хватает...война-то еще воюет, с хлебушком-то пока туговато...на трудодень-то по сто грамм ржи выдали да еще по сто грамм на едока малого. Вот и живи себе хорошо, еще картоха в огороде уродилась, и свеклы на колхозном поле на всех хватит. Голодать не будем и все до победы доживем, - приговаривала бабуленька, накрывая обеденный стол.
- Муха злая поневоле, приближение холодов чует, стареет и слабеет...ей меду подавай да не простого меда, а засахаренного, чтобы крылышки не измазать, чтобы ножками не увязнуть... булавочная головка у мухи, а соображает не хуже нашего. Правда-истина, что большая голова - не подарок...большая голова у колхозного быка, а что в ней толку. Залез как-то бык по брюхо в болото и орет, и орет бешеным голосом. Пришлось его в обхват веревкой опоясывать и тащить всем бабьиным звеном...из болота вытащили, а он опять орет. Думать надо заранее, всем надо и всю жизнь до смерти учиться думать. Кто бездумно живет, тот сам себя изживает, - закончила бабуленька.
- Я тоже думаю, - вставил малец.
- И правильно делаешь, - похвалила мальца бабуленька.
- Я думаю: как бы у мухи летать научиться, чтобы летать не по прямой, чтобы и один фриц не мог подстрелить.
- Вот и учись, вот и соображай, - бабуленька неожиданно всхлипнула и вышла в сенцы.
Не знал тогда малец, что за пазухой у нее была скомкана похоронка-извещение о гибели ее младшего сына, т.е. дяди Гаврюши - Гавриила Ивановича, погибшего смертью храбрых в боях за столицу нашей Родины.
ВАСЬКА-КАРАСЬ
Сидим мы с тюлечкой под ивовым кусточком, наблюдаем, сладенького красненького червяка поджидаем...тихо сидим. Спускается на тонюсенькой ниточке синий огрызок, хлопает ушами, таращит на нас глазищами. Надоел нам этот оборвыш и съездил я ему плавником по морде неумытой. А он, как бросится на нас, как подцепит меня железным крючком. Из всех своих последних сил дохляк обкусанный постарался. Вот и пострадал я, заморское крючище полгубы оторвало.
С тех самых пор вся наша рыбная братия стала звать меня Васька-карась-рваная губа.
- А ты, дедушка, - пропела тюлечка, - про плавник расскажи.
Васька-карась насторожился, откашлялся и промямлил что-то, почесал обглоданным плавником рваную губу и продолжал:
- Плавник - это особый случай, это битва за жизнь... Охотились мы с братанами в ту грозную пору в мутной воде. Отсидимся в камышах, наберемся сил богатырских и давай гонять мух, стрекоз и прочих инородцев. Гоняем их, пожираем, а они прибывают и прибывают. За лихой работой устанем и бдительность потеряем. Этим и пользовались враги наши, страшнейшие враги, зубастые враги. Выскочит страшилище неожиданно, пасть свою железную оскалит и хватает нашего брата карася. И меня схватила за плавник; схватила и раздумывает глотать всего целиком или нет. Ну, думаю, пропал ты Васек-карась. А она - ведьма голодная щелкнула зубищами, плюнула на меня и бросилась в погоню за жирным окунем. Так и остался я без одного плавника с обрубком век коротать.
- Дедушка, а где ты хвост потерял? - поинтересовалась тюлечка.
- Хвост-то? Хвост-то, - отозвался Васька-карась. - Хвост жизнь оторвала. Давненько это было...приближалась морозная зима и вся наша карасиная родня стала поглубже зарываться на дно в тепленький ил. В мягкой теплой постельке спать-зимовать - это мечта карася. Зарылись мы в ил, задремали, а зима гонит и гонит холода, и мороз трещит вокруг, водичку морозит...
Все от мороза бегут...крысы водяные голодные под коряги в норы забиваются, рыщут пропитание и днем, и ночью. Вот одна из них и оторвала мне полхвоста. Сколько бед и обид за свою жизнь терпит наш карасиный народ, - закончил Васька-карась. Почмокал, почмокал своей рваной губой, повздыхал и тихонечко процедил:
- Осторожность-то приходит, как мудрость, с годами, с опытом... Век живи - век учись... У двуногих человечков, у рыбаков учиться надобно, у рыбаков-молчунов. А наш-то брат-карась шлепает по молодости лет, шлепает без оглядки... Вредно и опасно шлепать. В меру все делать надобно, в меру есть, в меру спать и все прочее в меру делать, - закончил Васька-карась-рваная губа.
ДЕД-ГОРБУН И ПЕС-МОЗГУН
Жили-были за селом, за выгоном, на краю топкого болота в перекосившейся от времени избушке-старушке два неразлучных верных друга: дед-горбун и пес-мозгун.
Ели и спали, и гостей званых и незваных вместе принимали. Прибежит заяц-говорун-прострелянное ухо и сыпет без устали новости о жизни лесной, полевой, деревенской. Внимательнейшим образом слушают они и не перебивают зайца-болтуна, ибо правду от лжи они по ходу рассказа отсеивают и извлекают зерно-суть дела. Заяц нарассказывает новостей, угостится морковкою, кочерыжечкой капустной и полетит себе птицею по окрестностям.
Дед припаркою крапивной суставы натрет, и зашагают друзья по родному краю из капканов и сетей вызволять на свободу несмышленышей лесных.
Лет этак десять назад, они самого главного вожака волчьего звания спасли. Не доглядел разбойник и угодил хвостом в охотничий капкан..., а сегодня-то лучшим другом стал...ножки у деда и у пса под хвостом готов облизывать.
Или вот, лисица рыжая, что всех кур на ферме перещупала и в свои хоромы перетаскала. Только и боялась одного петуха да еще наседки...
И ее прохвостку пожалели друзья и ей жизнь подарили, и из сетей вызволили. Ну, правда, слово с нее взяли: не баловать на ферме крестьянской, а добывать себе пропитание в полях окрестных.
И такие сказания про деда-горбуна и его друга пса-мозгуна по всей земле впереди нас грешных бегут.
Уж очень с трудом верится, что благородство и правда-истина деда-горбуна берут верх над невежеством и разбоем.
- Хочешь - верь, а хочешь - не верь, - сказывала молодуха сельская, - а вот те крест на пузе, своими глазами видела, своими ушами слыхивала, когда за целебными травами на болото ходила, как этот горбун-колдун с грозовой тучей разговаривал, а еще, как грому с молнией угрожал расправою...
И тогда ж пролил дождичек теплый, обильный и никаких бед грозовых во всех окрестностях не было.
Может быть и сегодня такой дед-горбун с другом псом-моргуном где-то рядом живут. А где?
Одним глазком бы на друзей посмотреть, одно словечко бы о жизни закинуть... Все бы на душе полегче стало.
Интернет-то сколько не гоняй взад-вперед, а ответ-то повисает, а правда-истина-то убегает...
Дедушка-горбун, спаситель наш, отзовись... Напомни: сколько будет "дважды два четыре?!"
БУКОВКА С ГЛАЗКАМИ
Сидит на скамеечке маленькая буковка, сидит горемычная и горючими слезами обливается, а рядом и другие буковки сидят и песни поют, и сказы сказывают.
Маленькая серенькая мышка по скамеечке по строчечке пробежала, посмотрела на заплаканную буковку, пожалела ее и спросила: "О чем, красавица, плачешь, о чем слезы проливаешь?"
- Как же мне не плакать, - отвечала заплаканная буковка. - Все мои подружки в наряды разодеты, а с меня последние точечки поснимали и зарыдала пуще прежнего.
- Не плачь, красавица, - взмолилась добрая серенькая мышка. - Я тебе зонтик принесу, украшение принцесс и особ знатных. В зонтике и точечки проколоты, и черточки надрезаны; на всякую погоду будет у тебя наряд нарядный и к тому же наряд не простой, а заграничный.
Принесла мышка зонтик, примастерила его над буковкой и убежала в щелочку к себе домой.
Сидит крошка под зонтиком, шелохнуться боится, а по сторонам буковки-выжидалы из разных заморских алфавитов выглядывают, пальчиками на бедную буковку показывают, перешептываются, передергиваются, насмехаются. Закрыла маленькая буковка глаза, а из закрытых глаз слезы ручьями бегут.
- Брось ты этот дырявый зонтик, - кричит мягкий знак.
- Возьми мою крышу твердую, - орет твердый знак.
- Накинь наши платочки-косыночки, - смеются прописные красавицы.
Так бы и до конца дней своих горевала бы буковка, если бы не выручил ее друг детства добрый предобрый ежик. Поделился ежик с буковкой своими маленькими иголочками-точечками, и стали они рядышком жить-поживать, с новогодними елочками играть:
Ё-ё-Ёлка-ёлочка...
Господину писателю:
фантасту Рею Бредбери
Посвящаю
Автор СВП
ИСПОВЕДЬ ИНОПЛАНЕТЯНИНА
или
ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЛЕТ ЗЕМНОЙ ЖИЗНИ
Дни бегут, бегут года, убегают столетья, тысячелетия. Земные существа и прежде всего люди наследуют и приобретают новые биологические факторы, пытаются осознать понять природу развития земного, внеземного пространства, силу интеллекта человека, его духовность. Смертных землян одухотворяет мысль о вечной жизни, окрыляет вера в бессмертие, удесятеряет их силы в гармонии единства, в движении к цели.
Мы - инопланетяне нейтрально наблюдаем за их развитием. Десять тысяч лет, земных лет, кажется, пролетели, как один день. Десять тысяч лет назад владыка Красной планеты благословил меня юного марсианина на вселение в разумное земное существо, т.е. земного человека, и жить бессмертно на планете Земля, испытывая все человеческие прелести и муки. Быстро бежит времечко земное, а у нас на Родине лишь колеблется и в ином измерении материализуется.
И вот живу я среди землян века, тысячелетия... то старею... то молодею...
Всем моим существом управляет мой Бог - мой владыка и повелитель: переселяет сущность мою в новорожденные существа по своему усмотрению и тем продлевает моё земное бессмертие, и я выполняю свою миссию, и, не всегда осознавая ее, но всегда держу ее в себе. Многому мог бы научить людей, многое мог бы передать умным правителям, если бы не мой обед, если бы не наказ
моего Господа: держать язык за зубами. И лишь, в бедственные
времена дозволено мне послать необходимую вибрацию спасения, как отдельному человеку, так и целому сообществу. И радостно
мне, когда моя нравственная вибрация спасает человека,
облагораживает его жизнь и горько мне, когда усилия мои не достигают цели...
Слышу, как просит обреченный на смерть о спасении, слышу, как зовет смерть измученных страданиями: вижу, как горит и сгорает живая душа, а спасти их не в силах, ибо не дано мне, вмешиваться в судьбы людей.
Не достоин я имени земного человека, не человек я, а - инопланетянин... просто какая-то живая бездушная машина, наблюдающая и исторгающая бездушие, выполняющая волю моего покровителя...
В первое тысячелетие моей земной жизни пытался и спасать, и учить людей уму-разуму, жить не по волчьим законам, а по чести и по совести, но каждый раз убеждался, что их земная сущность развивается в единстве добра и зла. Человек не творит сам себя из себя, а заимствует свое падение, свое восхождение у земной природы, вот и бросает его из стороны в сторону. Человек не способен отделить душу свою и послать ее на просветление в иные миры, ибо такое отделение души от тела для человека смерти подобно. Встречаются люди и полидушные, напускают к себе блуждающие души и все по уговору колдунов черной магии. С такими держи ухо топориком, за версту их обходи... они все знают и все умеют и простых непосвященных за людей не считают. Добрый настоящий душевный человек всегда доверчив и душа у него открыто светится. Шагающий на прорыв, ученый человек, перенасыщая свой ум-разум информацией, нередко, зацикливается и, как палач с закрытыми глазами, безжалостно рубит правду - истину, с ума сходит, теряет дар ясновидения, путает божий дар с яичницей. Не развитый, верхогляд, не подготовленный, не зрелый ум-разум выдергивает из потока информации отдельные красочные куски-биты и возводит их в абсолют, чем причиняет страдание и себе и окружающему его миру.
Соразмерность земного пространства, бытие жизни требуют от человека внимания, просчета, проникновения за пределы нового открытия. "Сто раз отмерь, а один раз отрежь", - учит народная мудрость.
Нам инопланетянам трогательно наблюдать за перегрузками, больно видеть зашторенность человека, бедность его ума - разума.
Повседневные сплетни, страх обрушиваются потопом и гасят здоровье чистое пламенное душевное равновесие личности, принося страдания и болезни всему обществу.
Не осознает человек ХХI века, как и в прежние века, что все стежки-дорожки его бытия ведут к единству многомерному, к простейшему осознанию жизни во имя жизни...
Все прошедшие тысячелетия разрушающие жизнь факторы - события взламывали судьбы народов, отбрасывали духовное нравственное развитие целых народов на века. А ведь без духовного нравственного развития общий цикл социального прогресса, а, следовательно, и технического прогресса подвержены коррозии, принимают искривление, зацикливаются на постулатах, загоняют себя в тупик.
Умные головы это видят, ощущают всеми фибрами своей души, но они, по сущности бытия, малочисленны и разрозненны.
Владыки-правители земные в массе своей лживы и жмут на массовое сознание людей, играют с народом на его закоренелых страстях, на борьбе за выживание, на войнах, на зрелищных играх, на непросвещенности человека...
О! Сколько Бог мой марсианский мог бы дать людям, чтобы они были истинно свободны строить и жить во имя жизни, во имя счастья на Земле.
Люди, очнитесь! Вы узнаете бесконечность конечного мира и Вы станете вровень с соседями инопланетянами... Вы получите главную вибрацию, если будете жить и делать себя из себя во имя общего духовного нравственного развития человека...
Все десять тысяч лет моей земной жизни мое сердце обливается кровью, замирает от вашего бессердечного отношения к самим себе через отношения к другим, таким же, как и Вы, людям.
Во имя Вас и Ваших потомков прошу Вас: будьте бдительны, читайте и перечитывайте в душе вашей наши инопланетные послания, наши исповеди.