Неожиданный звонок мобильного телефона оторвал меня от приятной беседы в летнем кафе под каштанами. И более того, он отвлек меня от долгожданного удовольствия, которое я позволял себе всё реже – папироса с послеполуденным кофе..., кофе в белой фарфоровой чашке. Исключительно важное условие для послеполуденного удовольствия, чтобы кофе был непременно в маленькой фарфоровой чашке. Фарфор имеет свойство успокаивать кончики нервов и ласкать кончики пальцев. Он умеет касаться в ответ.
–Тебе звонят, Ро.
Я смотрел на оранжевый огонек зажигалки возле папиросы и решал, приниматься сердиться сразу или отложить эту эмоцию на время, и позже вовсю насладиться её алыми оттенками. Горячий ветер, – который свободно гулял по площади, разгибая хрустальные нити фонтана в белой мраморной чаше, и шелестя в темно-зеленых кронах каштанов над головой, – попытался затушить треугольник огонька. Я решил, что всё же злиться не буду, и даже отвечу на вызов.
–Звонок же!
Прикуривать папиросу я не стал. Положил зажигалку на белую скатерть, возле фарфоровой чашки – клац-ц. Глянул на собеседника, извинившись глазами, и вынул телефон из кармана пиджака. Номер, который мигал на дисплее, мне был не знаком.
–Ты ответишь или нет?
Я нажал на клавишу с нарисованной зеленой трубкой. Папироса легла на скатерть рядом с зажигалкой. Голос в телефоне не понравился мне. Манерный, натянутый, с выраженными нервными и даже капризными интонациями. Он говорил много и по большей части несвязно. Мне пришлось слегка напрячься, чтобы уловить и не потерять нить его запутанного рассказа, а затем и просьбы. Выслушав того, кто говорил на том конце, я ответил: да, завтра в полдень жду вас в старом особняке в предместье. И лишь только отключив телефон, не удержался и фыркнул – пф-ф!
–Звонил кто-то неприятный?
–Кто-то странный, – я глянул на своего собеседника, который, в свою очередь, смотрел на меня поверх открытой крышки лэптопа. Мне нравились глаза моего собеседника, карие с солнечными искрами внутри.
–Однако ты назначил встречу.
–Завтра четверг, скучный день. Развлеку себя маленьким, но приятным убийством.
–Ты прикольный, – хмыкнул мой добрый собеседник и снова принялся рассматривать текст на экране лэптопа. – Ты же шутишь? Об убийстве.
Его внимательные красивые глаза на мгновение показались над краем крышки. И как раз в тот момент, чтобы встретится с моими глазами... Я заметил полоску теней и точек света на черно-глянцевом канте лэптопа. Серые пятна и золотые точки елозили по краю, в ритме шелестевшей над нами листвы. Я глянул вверх и подставил лицо горячему ветру и мягким иглам лучей, которые прокалывали густую крону каштана.
–Иногда ничего другого не остается..., кроме убийства, – я вернулся в нормальное положение и взял папиросу, скребнув кончиком пальца по белому ситцу скатерти.
–Убийство... Это отвратительный способ решать проблемы.
–Назови хотя бы один способ, кроме убийства, которым можно гарантированно выгонять демонов из человечьих душ и из текстов? Не молитвы же читать, черт подери, как в голливудских фильмах!
–Главное, не нервничай. Прошу тебя. Мы оба знаем, что такое молитвы. Кстати, всё хотел спросить и не решался... Ты веришь в Бога?
Я прикурил папиросу от зажигалки и, глянув на кофе, задумался... Всё же глоток следовало выпить, чтобы смешались два вкуса, сладость персидского табака и кофейная горчинка. И конечно ветер в каштановой кроне выдувал послевкусие из пор...
–Я верю в красоту... она выше добра.
Снова его глаза показались над краем лэптопа. Порыв горячего июльского ветра распушил его длинные светлые волосы. Серые с золоченым контуром тени ползали по красивому лицу моего собеседника, он закрыл компьютер и внимательно посмотрел на меня.
–Что же ты скажешь о любви, в таком случае?
–Она и есть красота, – улыбнулся в ответ я. – Единственное доступное всем совершенство.
–Единственное?
–Да. Например, эстетика, которая, напомню, – выше этики, доступна весьма немногим. Её нужно чувствовать кровью. И это врожденное состояние, этому ни выучить, ни воспитать.
–Что такое эстетика в твоем понимании?
–Я покажу тебе, обязательно покажу. Я буду высылать тебе свои записи по электронной почте.
Он покачал головой, откинулся на спинку венского стула, и глянул вверх. Сладкий июльский ветер с шоколадным привкусом каштановой листвы растрепал его светлые волосы. В легких прядях проскользнули яркие золотые полоски послеполуденного солнца. Тонкие лучи словно вплетались в светлые локоны его волос.
–Так не пойдет, Ро. Я хочу сам всё увидеть. Ты понимаешь меня? – он глянул на меня. Даже тонкие щелки его удивительных солнечных глаз умели спрашивать сверх того, что было сказано словами. – Я хочу присутствовать там, где ты ваяешь свою эстетику.
–Она не всегда приятна для глаз.
–И всё же... хочу сам увидеть. Позволишь?
В раскаленном воздухе за его спиной мерцали контуры прохожих и мелькали расплавленные глянцевые пятна проносившихся по трассе машин. Ветер свободно гулял по небольшой площади, на которой располагалось уличное кафе. Ветер не унимался возле фонтана, разбрызгивая теплые алмазы капель на мраморный борт и горячий асфальт. На белом бортике сидела девочка в белой панаме. Она окунала ладошку в прозрачную воду и брызгала жменями чистой воды вверх.
–Хорошо. Если ты этого хочешь... – я затушил папиросу в идеально чистой хрустальной пепельнице, смяв картонный мундштук в неровную гармошку. – Значит, ты должен знать с чего я начну эту историю.
Мой собеседник изменил свое положение, сел ровно, и посмотрел на меня с интересом.
–Всё началось с перламутровых ногтей, – я смотрел на коробку с папиросами и решал, хотелось ли мне закурить еще одну, внеплановую. – Точнее, все началось гораздо раньше, но к той истории я не имею никакого отношения. Я начну с того момента, когда Анри позвонил мне.
–Анри? Это фамилия, кажется…
–Так звать его, просто звать, просто Анри, как реку называют Сеной, например. Тот, который позвонил – Анри. Возможно, его звать иначе на самом деле. Но мне без разницы это обстоятельство. Я знаю, что его настоящее имя Анри. Так и назову.
–Ты же сам говорил, что в имени есть своя магия…
–Поэтому он Анри. Я, как автор, должен контролировать своего персонажа. Сделать это легче, если хорошо знаешь его по имени. – Я всё-таки раскрыл коробку и вынул из неё папиросу. – Анри... он интересный персонаж, хотя имеет в своем характере массу отвратительных мне черт. И у него перламутровые ногти.
–Он ведь мужчина…
–Не имеет значение. Просто прими как факт, у него перламутровые ногти. Он красит свои красивые ухоженные ногти каждые три дня. Считает, наверное, что это красиво. Пусть так. Я приму это, перламутровый лак на ногтях. Хотя и не понимаю причин своего понимания, словно я лишь набросал его портрет легкими штрихами..., а потом его додумал кто-то другой. Прими и ты. Кстати... – я прикурил папиросу и выдохнул сиреневую струйку в горячий воздух. – Как ты собираешься присутствовать в моем каноне?
Выдох, струйка ароматного дымка и прикосновения солнечного зноя к лицу. Я прислушивался к потрескиванию табака, пока оранжевый кончик тлел и укорачивал папиросу. Затяжка... выдох.
–Я могу... но... не буду делать этого.
–Почему нет?
–Ты не мой персонаж, – я смутился почему-то и выпил глоток остывшего кофе. Гадость такая... Пришлось поискать глазами официанта. Он подошел сразу. – Кофе мне и... – я глянул на своего собеседника.
Тот отрицательно качнул головой, не отрывая от меня задумчивых глаз.
–Мне нельзя кофе, ты же знаешь. Вот, если чаю с лимоном...
Острым взглядом вверх, на официанта. Он кивнул и растворился в расплавленном мареве городского воздуха, поднимавшегося над асфальтом.
–Но ведь мне нужно имя, Ро? Ты понимаешь? Мне нужно обозначить себя в твоем пространстве.
–Назови себя сам.
–Хорошо, я попробую, – он посмотрел на белую скатерть, по которой ползали солнечные пятна. – А если тебе не понравится мое имя?
–Я приму его. Приму любое твое имя.
–А если я ошибусь?
Я хмыкнул и глянул в раскаленное марево вдали.
–А если ошибусь я? – я махнул папиросой в воздухе, вычертив тонкой полоской дыма вопросительный знак. – Ты попробуй, всё же.
–А если это будет странное имя? Или такое, что совсем не будет похоже на имя?
–Называй. Я закреплю его в мироздании, и оно станет твоим настоящим именем во все века.
-В мироздании... Да, ты сможешь, – он снова смотрел на меня своими солнечными глазами. Задумчиво. – Соларо... я хочу называться солнцем.
Я не смог сдержать улыбки.
–Я знал, знал..., что ты возьмешь себе солнечное имя. Ну, что же, отныне ты Соларо, и это один из законов мироздания, как то, что ночь сменяется днем и после дождя всегда выглядывает солнце из-за туч.
–Так просто?
–Если хочешь, я устрою фейерверк на площади в честь этого знаменательного события, – буркнул я.
–Нет, фейерверков точно не нужно. – Он улыбнулся. – Обожаю твое ворчание. Когда ты ворчишь, я понимаю, что ты в большей степени человек, чем автор собственных вселенных.
*
Я рассматривал отражения белых зданий в окне машины. Слепящие белые квадраты уплывали назад, в них мерцали россыпи золотых окон, а серебристые тени каштанов в стекле наплывали вверх, как волны, скатываясь на капот серебристыми пятнами и растекаясь по нему воздушными полосами.
–Перламутровые ногти, – прошептал я сам себе. – Начну именно с них.
Я заметил Соларо на другой стороне улицы и приказал своему водителю остановиться. Он давно со мной, этот неразговорчивый сухой старикан в черной шоферской фуражке, он хорошо знал свое дело. Автомобиль плавно сбавил ход и остановился в тени каштановых крон, нависших над асфальтом. Я наблюдал за своим замечательным собеседником, чуть приспустив окно. В небольшую щель ворвался уличный зной, и лоб сразу же вспотел. Соларо стоял возле огромной стеклянной витрины книжного магазина и что-то сквозь неё с интересом рассматривал. Его отражение, обведенное прямыми солнечными лучами, как тонкими карандашами, – золотыми контурами по стеклу, – мерцало в затемненной витринной дымке, словно аура. Он не заметил большой черный автомобиль на противоположной стороне, хотя тот отлично себе отбрасывал слепящие блики в стекло.
Я вынул из кармана сотовый телефон и набрал номер Соларо, краем глаза осмотрев геометрически ровное пространство улицы, солнце в окнах, в витринах кафе и на полировке машин. Вдали пестрелась рекламная вывеска охлажденных напитков. Рядом с белой тележкой мороженщика стоял мальчишка в белых шортах...
В трубке раздался сигнал, затем голос Соларо. Пришлось заставить себя выпрямиться на сидении, чтобы серьезный разговор имел и подобающее физиологическое положение тела.
–Ро?
Я смотрел на Соларо, который держал свой телефон возле уха, не отводя глаз от завитринного сумрака. Я сосредоточился на разговоре.
–Я придумал. Способ.
–Не понимаю тебя, Ро.
–Ты хотел присутствовать в моем каноне, кажется...
Соларо отошел от витрины и потер лоб пальцами.
–А мне казалось, что я уже в нем присутствую. Разве нет?
–Тебе нужно раствориться во мне, – выпалил я в трубку, словно не расслышал его вопроса.
Молчание.
Я наблюдал за Соларо, отмечая переливы мягких солнечных блесков в его светлых волосах. Мгновения красоты – это алмазы, рассыпанные в беспорядке тут и там чьей-то небрежной рукой. И эти сокровища доступны каждому, кто ищет их в своей жизни.
–Тебе нужно, чтобы я растворился?
–Иначе ты не сможешь увидеть канон. Но, если подумать..., ты сам должен определиться. Ты этого хочешь? Соларо? Ты хочешь увидеть то, что я вижу, вместо обычной и скучной реальности?
–Хочу... - Соларо посмотрел вверх, на полосу ослепительно синего неба между белой кромкой здания и разросшимися каштанами. – Вот только... раствориться... разве не значит умереть?
–Не говори глупостей!
–Не сердись, пожалуйста, Ро. Хорошо. Если так нужно... Я растворюсь.
Я смотрел на него.
–И это всё? Ты не поставишь никаких условий?
–Никаких, – растерянно пожал плечами он.
Я закрыл глаза и вздохнул. Откуда же ты, удивительный человек? Разве бывают такие люди, как ты?
–Завтра. Ты проснешься завтра. Вот только твое завтра начинается в пятницу. Понимаешь? Весь четверг тебя не будет... потому что ты будешь мной. – Я глянул на мечтательного Соларо в белой рубашке и обычных джинсах, а он всё так же смотрел в небо. – Не боишься?
–Я ведь сделал свой выбор. Теперь твоя очередь, Ро.
*
*
*
Тонкие пальцы с аккуратными перламутровыми ногтями коснулись окровавленного женского рта. Указательный палец поймал густую бордовую каплю, медленно сползавшую вниз, коснулся её папиллярным рисунком, и размазал в уголке, там..., где был надорван рот. Пальцы не торопясь размазывали кровь вокруг рта, выкрашивая бледную кожу в алый цвет.
Острый краешек в середине верхней губы напрягся, словно обессилено оскалившись.
–Тебе больно?
Краешек верхней губы приподнялся и сморщился чуть.
–Ты скалишься... Это оскал?
–Я... снова... могу... говорить...
Тонкие пальцы приласкали нервическую верхнюю губу, и она отозвалась на ласку. Она расслабилась, и снова стала просто острым краешком лучшей женской кожи в середине рта. Сочные спелые губы поцеловали пальцы, ласкавшие их.
–Посмотри, Эрика. Или нет..., лучше почувствуй.
Возле рта появился бутон алой розы в мужской руке. Вокруг тонкого запястья плотный обруч белой манжеты пронзенной золотой запонкой. Бутон коснулся надорванного рта мягкими кромками лепестков. Розу, словно кисть художника, обмакнули в сочащуюся кровь... Стряхнули капли лишней краски... И мужская рука прочертила цветком глянцевую алую полосу по судорожно сокращавшемуся горлу.
–Я не хочу причинять тебе боль. Ты же знаешь... Знаешь ведь?
–Знаю.
–Что же мы делаем, Эрика? Почему, зачем я слушаюсь тебя и хозяина?
–Еще один спектакль... всего один еще. Дай мне эту возможность. Он ведь дал.
–Которую по счету? Я же живой, Эрика... Я ведь живой человек.
–Надеюсь, что всё же..., живой, настоящий. И ты любишь меня. Ведь любишь?
Рука убрала розу от красивого бледного лица, как влажную кисть от холста. Капли крови чиркнули по закрытым векам..., веки дрогнули, чуть приоткрылись, и в белых щелках глаз растворилась кровь, выкрасив их в алый цвет. Выброшенная роза пропала в серебристом сумраке спальни. И упала на пол где-то в середине комнаты.
Белая манжета...
Пальцы...
Перламутровые ногти...
–Я живой человек, и люблю тебя, – мужская рука легла на измятую простыню с алыми пятнами на складках. Манжета с золотой шпажкой запонки сразу пропиталась кровью по шву, и полосами, пятнами по твердому обручу. Пальцы сжались в кулак. – Больше не могу так. Позволь помочь тебе, Эрика.
–Ты уже помогаешь. Лучше никто не смог бы помочь...