Сорино Сони Ро : другие произведения.

Сентябрьское солнце пахнет кровью

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Наверное, снова ошибка... Осень, в которой растворилась боль..., в которой мы задыхаемся от красоты. Осеннее солнце - особенное. И в составе осенних текстов содержится слишком много жестокости и, вместе с тем, нежности... Ошибка. Всё-таки ошибка.

  
  
  
  Короткое электронное письмо на дисплее коммуникатора:
  
  
  Вольфи! Братик! Спасибо за куклу! Она такая красивая!
  Марк пообещал завтра отвезти меня в город. Я куплю ей новое платье!
  Ты, правда, приедешь домой в эту субботу? Правда-правда?
  Жду! Очень-очень!
  Целую, целую, целую в обе щечки! Я люблю тебя, Вольфи!
  Твоя Брута, kleinen goldenen Herzen.
  
  
  
  ~*~
  
  ...
  
  Flieh fliehen Bruta! Ich bitte Sie fliehen!
  
  
  ...
  
  ~*~
  
  
    []
  
  
  
  Сентябрьское солнце пахнет кровью...
  ...
  В аллеях золотых теряя память,
  Рассыплемся в листве ушедшей болью,
  Чтоб в отраженья неба в лужах падать...
  
  
  
  ~*~
  
  
  ~*~
  
  
  Пока бейсбольная бита молотила по голове этого толстого типа в спортивном костюме в обтяжку, я размышлял о розах в саду. Я рисовал в воображении красоту распустившихся бутонов на фоне влажной черной земли. Чудесное зрелище, даже если оно всего-то плод воображения!
  
  Бита легко выбила из головы толстяка бордовое облачко, которое хлестнуло по засаленным кухонным шторам и прилепило их к стеклу. Я обратил внимание на маленькие бугорки, которые проступили сквозь влажную ткань на окне. Неужели оконное стекло может быть до такой степени неравномерным?
  
  –Больно! – кричал испытуемый.
  
  Мне пришлось ткнуть битой в пасть вопящего жиртреста, чтобы вбить в его прожорливую глотку зубы, десны и высокую ноту крика, наконец.
  
  Ну, замолчи же! Сколько же крика вмещается в тебе? А ты думал, что всё закончилось? Право же... Ты мешаешь развернуться моему воображению в полную силу!
  
  Второй удар прозвучал невнятно, словно я ударил битой не в середину этого ненавистного лица, а, например, просто стукнул по расколотому арбузу. Нити вязкой крови прыгнули в оранжевом сентябрьском луче из окна, словно шелковые, чиркнув по глазному дну тонкими огненными отражениями солнца. Я запомнил эту картинку, чтобы подумать о ней позже, и... Ткнул торцом биты в рот третий раз, прошептав: – «И почему же ты не сопротивляешься, а только кричишь? Мне было бы гораздо легче...»
  
  Толстяк схватился за рот, покачнулся и рухнул назад, благо сразу за ним стоял стул. Между его пальцев сочилась и брызгала кровь, в вязких струйках просматривались белые кусочки кости и зубов. Он мычал нечто невразумительное и видимо срочно желал сообщить мне что-то важное. Я глянул на штору, середина которой пропиталась кровью и прилипла к окну.
  
  Присматривая за толстяком краем глаза, я подался вперёд и потрогал пальцем бугорок, выпиравший сквозь мокрую ткань. Мягкий такой кусочек...
  
  Я глянул на толстячка. А он, заметив мой заинтересованный взгляд, отшатнулся в сторону и упёрся спиной в неровную доску подоконника. Стул жалобно скрипнул под его грузным телом в измятом спортивном костюме.
  
  СпортсмЭн, твою мать. Нужно было гантель прихватить, и засадить её в твою жирную...
  
  Я рассматривал самый верх его головы, где недавно чиркнула бита. Моя чудесная тяжелая палка с металлическим наконечником как ластик стерла часть его редких волос, слипшихся от пота и крови. Вместе с кожей и частью черепа стёрла... Кусочки его черепной кости как раз и прилипли к стеклу.
  
  –БО-О-А! – сквозь кровь и пальцы крикнул толстяк.
  
  –Что?
  
  –М-е-е бо-оа!
  
  –Разве мама не учила тебя, что неприлично мычать в присутствии благородных господ?
  
  Я подбросил биту в руке и одним коротким ударом сломал пухлое запястье, поросшее рыжим волосом, с черным ремешком дешевых наручных часов.
  
  Да так ловко у меня получилось, что запястье сразу обмякло и сползло с его обезображенного рта. Часы разлетелись по кухне золотистыми брызгами, ремешок упал на затёртый линолеум. А из расквашенного отверстия в лицевой части головы хлынула кровь вместе с зубами и рваными лоскутами плоти. Толстяк завыл с новой силой.
  
  Herr мозг, видимо, издал паническую команду толстому телу, и ноги непроизвольно попытались убежать, сделав пару скользящих движений пятками по полу. Но запутались, какая там из них за что отвечала.
  
  Едва подскочив, толстяк рухнул на пол между стеной и кухонным столом с пустыми пивными бутылками. Я подошел к нему и решил, что из его рта вполне возможно изваять нечто привлекательное для тонкого вкуса, которым я владел свободно. Например, отяжелевший и спелый бутон красной розы? Надобно будет здесь разорвать и здесь..., а здесь придётся потрудиться, чтобы раскрошить упрямую челюсть.
  
  Я поправил розу в петлице своего пиджака. Пальцы в тонких кожаных перчатках не почувствовали особенной шелковой мягкости бутона. Печально. Касание розы не менее изысканное удовольствие, чем зрительное любование этим совершенным цветком.
  
  Мой тонкий вкус просигнализировал нервной системе, что пора уходить, иначе он рисковал пораниться об это вопиющее безвкусие! Пришлось придержать его. А потерпи-ка!
  
  Бита взмыла вверх...
  
  –НЕТ!
  
  И опустилась на голову толстячка.
  
  –Ihr gesicht sieht aus wie esel, mein lieber freund, – прошептал я с чудовищным акцентом. Гортанные германские звуки не мой конёк, хотя должны легко отскакивать от зубов. Я немец. И это обстоятельство всегда раздражало меня.
  
  Кровь брызнула на стену.
  
  Кровавые нити выгнулись в воздухе и словно застыли в мягком свете из занюханного окна. На фоне блистающего квадрата, на фоне огненно-красного клёна за стеклом... Точки, черточки... Черт, снова засматриваюсь.
  
  -September - exquisite liebhaber. Leidenschaftlich und zart, wie ein junger mann sterben ahorn.
  
  Кухонная стена, неровно и до половины выкрашенная в бледно зеленый цвет, теперь выглядела более привлекательно или, по крайней мере, со смыслом. Густые бордовые капли медленно сползали вниз, оставляя за собой лакированные полоски. Заношенный кроссовок толстопуза дрожал и касался моей ноги. Я поморщился, отступил на шаг, размахнулся... И одним мощным ударом перебил кость его ноги. Чтобы не отвлекала меня своими агоническими подёргиваниями.
  
  Шаг вперёд.
  
  Умоляющие глаза, подёрнутые серой поволокой боли, смотрели на меня. Свободной рукой я взял пустую бутылку со стола и разбил её об угол. Оставшимся в руке горлом с острым краем я выковырнул оплывший левый глаз из окровавленного лица. А чтобы толстяк не дёргался, придавил горло битой.
  
  Вот так.
  
  Он снова взялся за старое и бессмысленное занятие, принялся кричать. Хотя в этот раз высокая нота сразу захлебнулась в кровавой мешанине. Вместо вопля его рот выдувал алые пузыри, которые, словно мешочки из тончайшей кожи, сползали на бок и рвались об седую щетину, расплёскиваясь по ней, как кровавые поллюции.
  
  Я убрал биту, только убедившись, что толстяк окончательно сломлен и не примется за глупые и болезненные попытки сбежать и, тем паче, драться со мной.
  
  Я вынул из внутреннего кармана своего пиджака упругий квадрат фотокарточки и показал его страстотерпцу. Его глаз, налитый кровью, в канте лиловой припухлости, кажется, не отреагировал на предмет, неожиданно возникший перед ним. Зрачок остался мутным и расширенным, словно он качнул себе в вены героину и улетел в далёкое далёко. Я прислонил биту к стене, и взялся за его нос освободившейся рукой. Мне пришлось знатно вывернуть этот мясистый отросток, сплошь покрытый черными угрями, характерными для жирной кожи, и крупными сиреневыми точками пор. Мой сто двадцати килограммовый дружок засопел, затем застонал и, наконец, в оставшийся глаз вернулось осмысление навалившейся на него реальности.
  
  –Умоя-а-аю! Е-ет!
  
  Я повернул его нос в другую сторону, словно верньер громкости в радиоприёмнике.
  
  –Тише, мин херц, тише. Иначе я перебью тебе горло. Ты останешься жив на какое-то время..., но тебе будет очень больно.
  
  Опухший глаз испуганно моргнул, и толстяк прекратил своё нытьё, только сипел зажатым носом и выдувал пузыри изуродованным ртом.
  
  –А теперь, посмотри-ка, – я отпустил его нос и снова показал фотокарточку. – Узнаешь?
  
  -Кто-о-а-аэ-э-та-а?
  
  –Не узнал? – я грустно усмехнулся в его мерзкое лицо. – Я, знаешь ли, тоже пытался сравнивать одно и другое, когда стоял возле двери в реанимационную палату. Пытался примирить себя с той мыслью, что это красивое лицо исчезло навсегда, – я приблизил фотографию к нему. – На карточке красивая девочка двенадцати лет. Золотые кудряшки, чудесная мягкая кожица, розовые щечки и синие-синие глаза. Видишь?
  
  Он промолчал. Точнее, продолжал булькать кровью.
  
  Я подобрал бутылочное горло с остриём и воткнул его в ложбинку, сразу под горлом. Толстяк напрягся и дёрнулся. Пятки начали выбывать по полу ритм ужаса охватившего его. Я размахнулся и ударил кулаком в кровавую пакость его лица.
  
  –ВИДИШЬ?!
  
  Его рука с перебитым запястьем рванулась вверх и попыталась вцепиться в подоконник. Но пальцы не смогли сжаться... Толстяк закричал, выбрызгивая кровь из бутылочного горла.
  
  –Я пытался сравнивать этот образ и тот, что оставили ей вы. Понимаешь? Чистый ангел и обезображенное тело без половины лица. Это можно сравнивать? Вы ничего не оставили ей. Хотя нет..., кое-что всё же... Её золотистые кудри..., поблекшие лоскуты волос на угловатой голове с синюшными шрамами, которые тянутся от промятой макушки до подбородка. Я не смог сравнить этих два образа, как ни старался. Они словно два разных, совершенно несравнимых... – Комок подкатил к горлу, я закрыл глаза на мгновение, чтобы проглотить свой горький ком и подавить слёзы. – А теперь я спрошу. И ты ответишь мне. Ведь ты ответишь мне? – Я открыл глаза и посмотрел прямо в его единственный оставшийся глаз.
  
  Что-то там было, видимо, в моём взгляде... Что-то, до такой степени напугавшее толстяка, что он принялся отчаянно сучить ногами и биться головой об стену. Я вырвал из его горла осколок бутылки и наклонился чуть ниже, чтобы прошептать в лицо свой короткий вопрос, состоявший всего из одного слова:
  
  –Зачем?
  
  И он ответил. Его большое тело напряглось и застыло. В кухне воцарилась неожиданная звенящая тишина. В наступившей тишине появилось свойство, которого в ней не бывало никогда или я просто не замечал всех этих неожиданных свойств... Отвратительные запахи пота и страха, смешанные с багровыми ароматами свежей и запекшейся крови, как оказалось, имели своё звучание: едва слышимый шорох, словно остывшая вечерняя волна наплывавшая на берег и медленно уползавшая обратно в зеленоватое пенное море.
  
  –Нам приказали, – достаточно отчетливо прохрипел он.
  
  Я рассматривал его слюни и сопли, которые смешивались со сгустками чернеющей крови и сползали по поседевшей щетине на пол.
  
  Значит, придётся задать второй вопрос. Я вернул фотокарточку в карман пиджака.
  
  –Кто?
  
  –Пожалуйста, – прошептал толстяк, ставший стариком за полтора часа пыток. – Не заставляйте меня произносить его имя.
  
  Я встал, взял биту двумя руками и размахнулся в полную силу...
  
  Железный наконечник прочертил по воздуху дугу снизу вверх. Застыл на мгновение в высшей точке, перед тем, как ринуться вниз... И на его отполированной поверхности с точками крови и плоти..., вдруг задрожало отражение огненного клёна. Неровный оконный квадрат синевы и оранжевое свечение по краю... Сентябрь. Двадцатого числа день рождение Бруты. Через пять дней.
  
  Я смотрел в единственный заплывший глаз старика. Призрачное отражение оранжевого клёна на кончике биты привиделось мне, как горячечная галлюцинация..., наверное. Я смог лишь шепотом повторить вопрос.
  
  –Кто?
  
  Голос перестал служить мне.
  
  Бита опустилась на его колено, и в тишине послышался отчетливый хруст кости.
  
  
  
  ~*~
  
  
  
  Завернув биту в черный целлофан, я направился к выходной двери. Серые обои на стенах, скрипучие шкафы, пластмассовый стул, дверь с проломленной дырой, вместо ручки, пыльный коридор с единственной лампой. Проходя мимо зеркала...
  
  Стоп.
  
  Я шагнул назад и глянул в мутное зеркало, косо громоздившееся на облупившемся трюмо. На пыльной полировке имелись пузырёк какого-то дешевого одеколона и алюминиевая расческа с рыжеватыми сальными волосками в зубчиках. Я глянул вверх, на своё отражение.
  
  Там..., в зеркале...
  
  Из него...
  
  Высокий блондин с холодными синими глазами смотрел на меня. Черный костюм в серебристую тонкую полоску, белая рубашка, расстёгнутый ворот, изящный бутон розы в петлице. Я подошел ближе и наклонился к зеркалу так плотно, что дыхание расплескалось по холодному стеклу мутноватой плёнкой пара. Где-то там... Я внимательно смотрел в синие глаза блондина из зазеркалья. Мне нужно было увидеть в них прямые ответы на косвенные вопросы, которые трещали в голове, как электрические разряды.
  
  В синих глазах чистокровного симари была пустота. Синяя пустота... Даже боли теперь не было в них. Всё растворилось в грозной осенней сини. Бездна... она скоро проглотит меня полностью.
  
  Коридор, дверь с заплатами из скотча.
  
  Прочь отсюда, прочь!
  
  Пыльный подъезд, спиральные пролёты, развороченные мусорные мешки на ступенях, одноухая кошка на окне...
  
  Я убыстрял свой шаг. Каждый новый шаг... Быстрее, быстрее! Задыхаюсь здесь!
  
  Дверь...
  
  Воздуха дайте!
  
  Я остановился на подъездных ступенях, чтобы отдышаться и, наконец, вдохнуть полными лёгкими прохладной сентябрьской чистоты. Я впитывал спокойные картины обыденной человеческой жизни и наслаждался её звуками, которые растекались по раскалённым стальным прутьям моей нервной системы живительной энергетикой. Детский гомон, далёкий шум автострады, сигналы, разговоры, смех...
  
  Уже лучше. Тише, сердце, тише. Сердца Фон Сталармов во все века бились ровно, и твоё тоже должно выровнять свой ход. Древний род немецких аристократов случайно прижившийся в Тригоре... О чем это я?
  
  Я оглянулся и окинул обшарпанную подъездную дверь общим взглядом. Затем посмотрел вверх, проскользнув взглядом по кирпичной стене, по окнам, по железным палкам между которыми были натянуты бельевые верёвки...
  
  Я спустился со ступеней. Теперь можно тише говорить себе, тише и спокойнее. Вместо нервического «прочь!», повторять себе шепотом «два шага, три, четыре..., трещина в асфальте..., лужа с черным кантом, пять, шесть..., машина, дверь...»
  
  Я открыл багажник и бросил в него биту, завёрнутую в черный целлофан. Хлоп, хоп-хоп!
  
  Я сел за руль и завёл двигатель.
  
  И всё-таки... ПРОЧЬ ОТСЮДА!
  
  
  
  ~*~
  
  
  
  Серая асфальтовая дуга плавно повернула влево, затем неожиданно резко дала крюк вправо. Автомобиль разогнал листву, посвистывая новенькими покрышками по мокрому асфальту. Разбрызгивая хрустальные плёнки осенних луж, с впаянными в них огненными листьями. На лобовое стекло наплывали золотые отражения клёнов. Они растворялись в черной полировке, проблёскивали драгоценными кантами на жабрах воздухозаборника, расплывались по боковым окнам оранжевыми вспышками.
  
  Слева промелькнула витрина придорожного кафе...
  
  И откуда здесь?
  
  Я притормозил, двигатель мазды недовольно заурчал: ему не дали вволю порезвиться.
  
  Дал ход назад, рассматривая окраину дороги сквозь оранжевые пятна в окне.
  
  Здесь был небольшой асфальтовый пятачок со стареньким кафетерием в середине. Могучие клёны скрывали своими ветвями его плоскую крышу, рассыпая червонные чешуйки опадавшей листвы на облупившееся крыльцо и влажный асфальт перед ним. В пыльной витрине промелькнул черный контур автомобиля.
  
  
  ...
  
  
  ...
  
  
  Плавно... выгибаясь. Не... остановившись ещё. Медленно... Красными габаритами и оранжевыми... Позже... Выжженными листвой по асфальтовой коже... Шорохами... Распугивая золота ворохи... Останавливаясь... Отражениями в лужах – ш-ш-ш...
  
  Кончиками стремительных лап касаясь умирающего движения.
  
  Точками. Золочёными кленовыми кожами.
  
  Облачками пара в воздухе.
  
  Небом иссиня вызолоченным.
  
  Гранями алмазными вскрывая вены дорожные.
  
  Глянцевыми жемчужинами, оскальзываясь осторожно...,
  
  Отпустив, выпустив, позволив, – выплеснув из себя фантом стремительного движения, как выскользнувшую шелковую ленту... – убегай!
  
  Я остаюсь.
  
  
  ...
  
  
  ...
  
  
  В сером витринном стекле всё еще просматривался выгоревший полукруг названия "Весёлый Бобби". Сбоку, возле оранжевых всплесков умиравшего жасмина, стояли синие пирамидки пластмассовых стульев и столы, один на другом, ножками вверх. Ностальгия? Но откуда? Закрытые солнечные зонты на проржавевших стойках были похожи на зачехлённые копья.
  
  Я остановил машину. Золотое пятно блеснуло в оконном стекле и спорхнуло в воздух, растворившись в нём отблеском. Дверь, глоток горького и прохладного воздуха, колкая дорожка нервического восхищения по позвоночнику... (Ты кто, Ро?)
  
  Асфальт под ногами. Хлопок двери.
  
  Я осмотрелся, рука привычно нырнула в карман за пачкой сигарет... Нет уж... Я вздохнул и попытался переупрямить никотиновый голод, – дыши же! Воздухом дыши!
  
  Нет, ну... Кафетерий на обочине. Так странно, в таком-то районе...
  
  Я пересек пустую дорогу и направился к кафетерию, прислушиваясь к звукам своих шагов, которые растворялись в хрустальных отражениях звонкого эха. В сером окне показался чей-то силуэт. Задребезжала стеклянная дверь и на обкрошившуюся бетонную площадку вышел странный человек. Он держал в руке белую фарфоровую чашку. Когда я подошел совсем близко, то очень ясно почувствовал запах свежезаваренного чая с жасмином. Тонкий жасминовый привкус в горьком осеннем воздухе, почему-то успокоил меня. Я рассматривал незнакомца с нескрываемым интересом. Высокий. Синяя рубашка навыпуск, джинсы, черные остроносые туфли...
  
  Снова взглядом вверх... Сиреневые очки без оправы. Чернёная платина волос.
  
  –Привет, Вольфганг. Чаю? – он приподнял чашку. – Жасминового. Кофе здесь не подают, – он с сожалением вздохнул.
  
  Я сам не ожидал, что отвечу:
  
  –Да.
  
  Он оглянулся назад и крикнул кому-то в черной дверной щёлке.
  
  –Ойна, приготовь еще чашечку чая, дорогая. И брось в неё три кусочка сахара... – он вопросительно глянул на меня. – Ведь три?
  
  Я кивнул. Незнакомец улыбнулся и посмотрел поверх моего плеча, словно заметив там, за моей спиной, что-то ожидаемое и необходимое ему в этот момент. Я непроизвольно оглянулся... Пирамидки стульев и столов вдруг оказались сдвинутыми в сторону. На освободившемся месте стоял чистый стол с вазой цветного стекла в середине. Ветка рябины с ярко-красными ягодами была в ней.
  
  Стол и два синих стула. (Приглашение на чаепитие?)
  
  –Присядем?
  
  Мы подошли к столу. Незнакомец кивнул на свободный стул и сел сам, чуть отодвинув свой ногой. Чашка стала на стол. Запах жасмина теперь будоражил меня.
  
  –Ты так и не узнал имя заказчика, Вольфганг, – он посмотрел на меня поверх сиреневых очков.
  
  А я не мог оторваться от его глаз... Красных, как кровь.
  
  –Как ни старался, но так и не узнал... Знаешь почему?
  
  Он вынул из кармана рубашки тонкий серебряный портсигар и раскрыл его со щелчком. Вынув необычную белую папиросу с золотым кантом, он легонько стукнул мундштуком по столу, затем просто тряхнул рукой в воздухе, и... И она оказалась прикуренной. Я наблюдал за его движениями, как наивный ребёнок за фокусником, вынимавшим розы из ладоней.
  
  –Итак, знаешь? Кстати, кури, – он протянул мне свой портсигар.
  
  Я взял тонкую папиросу и нерешительно посмотрел на него. Незнакомец кивнул.
  
  –Просто тряхни рукой. В моём присутствии реальны любые чудеса.
  
  Моя папироса тоже задымилась сама собой.
  
  –Кто вы? – я вдохнул сладкого табачного дыма с привкусом специй. – Откуда вы знаете...
  
  –Я Автор. И это всё, что тебе следует знать. Не задавай лишних вопросов, Вольфганг. Лучше ответь на мой.
  
  –Я не знаю... Он должен был сказать, но не сказал. Я, кажется, убил его. А вы, знаете почему?
  
  –Потому что он гораздо более чем тебя боялся того, чьё имя нельзя произносить вслух.
  
  Я смотрел на незнакомца.
  
  –Ты ведь видел его, Вольфганг. Видел его квартиру и его одежду... Люди этого круга никогда не выбираются на солнечные площадки Тригоры, где живут благородные господа. Свет нашего солнца убивает людей этого мира. Растворяет их. Понимаешь?
  
  И ведь я понимал! Именно в этот момент в голове словно что-то взорвалось! И я смог увидеть всю картину целиком!
  
  О, это был экстаз!
  
  –Люди этого мира... – прошептал я.
  
  –И то, что они сделали с твоей сестрой...
  
  Я застыл... Солнце начало меркнуть в глазах.
  
  –Удивительно изощренное мучение. Неужели ты думаешь, что люди этого круга способны на что-то, кроме обыкновенного скотства?
  
  –Моя маленькая Брута, – прошептал я, давясь слезами и сладковато-пряным дымом папиросы.
  
  Стеклянная дверь кафетерия открылась и на крыльцо вышла девочка лет двенадцати. На ней было красивое бархатное платье синего цвета. Я засмотрелся на этого чудесного ребёнка. Её золотистые кудри... Её синие-синие глаза...
  
  Девочка подошла и поставила передо мной чашку чая на блюдце. Запах жасмина снова успокоил меня. Тонкий, едва уловимый оттенок, сплетавшийся с запахом крепкого чая, и всего лишь подчеркивал его.
  
  –Спасибо, Ойна.
  
  Она улыбнулась незнакомцу и направилась обратно в кафетерий. Я смотрел ей вслед..., не мог не смотреть. Синий бархат так красиво смотрелся на фоне огненно рыжей листвы вокруг.
  
  –Вы знаете его имя? – спросил я незнакомца, не отрывая взгляда от девочки.
  
  –Да. Но я тоже не могу произнести его вслух.
  
  –Тогда зачем это всё? – я повернулся к нему и выбросил в кусты недокуренную папиросу.
  
  Незнакомец усмехнулся, проследив за сиреневой дугой папиросного дыма в хрустальной чистоте сентябрьского воздуха.
  
  –Всё дело во времени, мой милый Вольфганг. Оно изменилось. В худшую или в лучшую сторону? Не знаю. Посмотрим. Последний цикл имеет свои символы. Прошли времена героев. Ушли времена тишины. Прошли времена романтических мальчиков в соломенных шляпках и ослепительно красивых девочек в кружевах. Ушли времена магии... Так просто. Хотя и... жаль.
  
  –Я не понимаю вас.
  
  Вспышка всепонимания погасла. Я смотрел на незнакомца обыкновенными глазами.
  
  –В то время, пока люди этого мира глумились над маленькой девочкой по имени Брута, некто наблюдал за ними из-за приспущенного окна черного автомобиля. Черное авто стояло недалеко от зарослей можжевельника в северном крыле парка Триавур. На влажной асфальтовой дорожке... Так вот. Тот, кто наблюдал за тремя мучителями, был там не ради собственного удовольствия. Он следил за тем, чтобы человекообразные животные не убили девочку – раз, но покалечили её до неузнаваемости – два. Две равнопротивоположные задачи, однако. Он там замучился, наверное, высчитывая вероятный ущерб и его последствия. Ведь ему нужно было отчитаться перед своим господином о проделанной работе.
  
  Я пытался разжать пальцы. И не смог. Кулак стал горячим и тяжелым, как свинец.
  
  Солнце... Я прищурился, глазам стало больно от света черного солнца в синем небе.
  
  –Он знает имя.
  
  –Как мне найти его?
  
  –И снова... не знаю.
  
  Мои глаза, наверное, что-то сказали незнакомцу. Что-то, чего я не понимал. Что-то вынырнувшее из черной глубины моего умершего сердца.
  
  Незнакомец покачал головой и вздохнул.
  
  –Их осталось двое, – он вынул из кармана желтый листок бумаги, сложенный надвое, положил его на стол и подвинул ко мне указательным пальцем. – Здесь их адреса. Кто-то точно расколется. Ты просто задавай верный вопрос.
  
  –Что мне спрашивать у них?
  
  –Где найти Роя. Это правильный вопрос.
  
  –А дальше?
  
  –Когда найдёшь Роя, не причиняй ему боли, он всего лишь раб, – незнакомец отвернулся, и мне показалось, что на последнем слове его спокойный голос чуть дрогнул. – Он испугается тебя, – незнакомец глянул на меня мельком и кивнул. – Думаю, что он сразу всё поймёт и, как истинный раб своего господина, предаст не задумываясь. Хотя, возможно, у него будут иные причины помочь тебе. Он назовёт имя того, кто захотел нанести тебе ущерб через Бруту.
  
  –Мне?
  
  –Да. Брута, всего лишь, способ убрать со своего пути опасного противника. Хотя истинных мотивов его игры никто не знает. Возможно..., он сам не знает их.
  
  –Кто он, тот опасный противник?!
  
  –Я же говорил, всему своё время. И твоё время еще придёт... Я надеюсь на это.
  
  Я смотрел на него и не мог разобрать черты лица и сиреневые очки без оправы. Всё поплыло в глазах. Растворялось. Контуры, оранжевые клёны, хрусталь...
  
  –Зачем это вам? – из последних сил прошептал я.
  
  И услышал шорох листвы по асфальту в ответ.
  
  –Я не могу убить его своими руками. Понимаешь? Я слишком его люблю. А убивать... – твоё предназначение.
  
  
  ~*~
  
  
  ~*~
  
  
  Я очнулся за рулем. Вдруг. Словно спал только что, с открытыми глазами.
  
  Скрипнула белая кожа сидений.
  
  Я слышал тихую осеннюю капель, где-то..., рядом..., через дорогу..., (пять шагов по мокрому асфальту?). Черные деревья в золотых коронах оплакивали свою смерть. Вороны смеялись над ними.
  
  Я обонял запахи горького одеколона, обивки и осени.
  
  Взглядом вперёд. (Что там?)
  
  Правая рука безвольно лежала на руле, придавив запястье браслетом онемения..., (чья это машина?), тонкая черная перчатка, блестящая точка застёжки...
  
  (Где я?)
  
  Я посмотрел дальше, в окно. На черном капоте блестели стеклянные бусины влаги и несколько кленовых листьев резали глаз бордовыми пятнами. Дверь с моей стороны была распахнута, в салоне стало свежо... Я поёжился и глянул влево.
  
  В конце асфальтового пятачка, на другой стороне, были лужи, ворохи влажной, опавшей листвы, почти стёршиеся полосы дорожной разметки и пожелтевшие жасминовые кусты, склонившие над черным асфальтом свои отяжелевшие мёртвые ветви.
  
  (Незнакомец в сиреневых очках без оправы!)
  
  Кафетерия там, в конце короткого сентябрьского тупика, не было.
  
  Я закрыл дверь и вдруг обратил внимание на листок желтой бумаги в руке...
  
  
  ~*~
  
  
  ~*~
  
  
  Я возвращался домой.
  
  Исполинские конструкции подвесной дороги Спиралус остались в стороне, и уплывали всё дальше, растворяясь в небесной синеве.
  
  Став, наконец, золотыми паутинками в бездне неба, которое слепило светом боковое зеркало с моей стороны.
  
  Я выровнял руль и направил машину по стремительной трассе вперёд, к Солнечным Площадкам. Справа в окне проносились увядавшие виноградные поля, над которыми кружились черные стаи ворон и где-то из глубины поднимался скошенный ветром столб синего дыма. Я краем глаза наблюдал за мельканием столбиков, по которым вились рубиновые в черную крапину виноградные лозы. Горки пустых ящиков. Миниатюрные домики под железными крышами. Ржавые грузовички с провалившимися тентами. Собаки в пыли...
  
  Рука в черной перчатке вытряхнула сигарету из пачки, задержалась на мгновение возле приборной панели..., тряхнула сигарету в воздухе...
  
  Ничего не произошло. Этого следовало ожидать. Я усмехнулся и прикурил от зажигалки.
  
  
  ...
  
  
  Солнечными Площадками в Тригоре называли старинный район на западном краю мегаполиса, где жили первые обращенные симари. В нём было всего три улицы и с десяток магазинов. Чужаки в нём не бывали. А свои редко показывались и дружили семьями по истинной Тригорской традиции – на расстоянии. Потомки первых симари, все как один, были заняты в Службе Солнца, которая проповедовала идеологию солнечного города по всему миру. Я тоже должен был быть в Германии, но... То, что случилось с моей младшей сестрой..., с моей маленькой Брутой...
  
  Пальцы сдавили руль до онемения в суставах.
  
  Месяц назад мне позвонил старина Марк, мажордом семьи Фон Сталармов. В два часа ночи позвонил. И говорил в трубку не более пяти минут...
  
  Мне кажется..., что я умер за эти пять минут. Я или весь мир умер.
  
  
  ...
  
  
  Три улицы..., поворот..., магазин модной одежды..., тонкие черные стволы магнолии..., пешеходный переход..., светофор...
  
  Я притормозил, не в силах совладать с дрожью в руках.
  
  Еще сто метров ,и...
  
  Я видел распахнутые ворота нашего поместья с волчьей головой на гербе и надписью "Дом Фон Сталарм"
  
  
  ...
  
  
  Ворота, гравийная дорожка... (я боялся, так боялся!)
  
  Gott! Warum verstecken sie sich hinter bleiernen Wolken?! Warum wohnst du nicht in der Sonne?! – Мой проклятый, корявый немецкий!
  
  Шорохи покрышек по гравию. Поворот. Я остановил машину, прислушиваясь к агоническим корчам мёртвого сердца в груди.
  
  Клумба с белыми розами слева, мраморные ступени справа.
  
  Хлопок двери, скрип гравия под подошвами. Звук шагов на глянцево-белом мраморе ступеней.
  
  Колонна справа, колонна слева. (Я теряюсь..., теряюсь)
  
  Дверь. Тяжелое кольцо в пасти бронзовой львиной головы.
  
  Рука в тонкой кожаной перчатке...
  
  Дверь открылась до того, как я постучал в неё. Марк, милый, милый Марк, постаревший за этот месяц, но всё-таки несокрушимый, как скала.
  
  –Господин Вольфганг, вы долго...
  
  Я смотрел на его седые виски. Белые. Белые.
  
  –Он не назвал имя.
  
  Марк опустил голову, его плечи поникли.
  
  –Но у меня есть это, – я протянул ему желтый листок сложенный надвое.
  
  Он глянул на меня..., на листок. Взял. Раскрыл и прочел.
  
  Старик снова глянул на меня с надеждой.
  
  –Это верные сведения, господин?
  
  Я глянул в серебристую тень холла за его спиной.
  
  –Да.
  
  Марк отступил в сторону, пропуская меня в дом.
  
  –Брута опять отказалась от пищи. Простите меня, но... Мне снова пришлось прибегнуть к услугам доктора Майера. Одну капельницу малышка вытерпела. А со второй... Просто вырвала из руки иглу. Я не смог... – Марк опустил голову. – Я не могу привязать маленькую госпожу к кровати. Простите меня, Вольфганг.
  
  –Если понадобится, я сделаю это сам. Ты только скажи. – Я смотрел в драгоценное пространство, сиявшее блёстками в дымчато-золотой глубине моего старинного дома. В ней затухали золотые мерцания рамок на старинных семейных портретах. Резали глаза отражения света в древних клинках на гобеленовых стенах. И где-то вверху рассыпались хрустальные блики люстр.
  
  –Поешьте сами, Вольфганг. Ведь уже неделю как...
  
  –Нет аппетита, старина, – семь шагов по зеркальному полу и вот..., перед моими глазами белели грани большой лестницы с мраморными волками в основании. Она вела на второй этаж. Двадцать пять ступеней вверх... Коридор... Третья дверь, возле портрета барона Конрада Фон Сталарма, первого симари нашей семьи... Приоткрытая дверь, потому что теперь моя маленькая девочка боится темноты. Ей нужна хотя бы тоненькая полоска света. Брута..., Брута...
  
  –Хотя бы горячего сладкого кофе?
  
  Я приостановился на первой ступени.
  
  –Меня угощали жасминовым чаем недавно.
  
  Вторая ступень... Вперед, вперед! Там же Брута!
  
  –Господин...
  
  Я застыл.
  
  –Возьмите.
  
  Я оглянулся назад. Марк протягивал мне несколько белых полотенец, сложенных в аккуратную стопку.
  
  –Что это? Зачем?
  
  Несчастные, поблекшие глаза старика.
  
  –Она сочится, мой господин. Вязкая сукровица по всему телу, сквозь бинты, по постели... Прошу вас, возьмите полотенца, чтобы не унижать себя лишними мыслями, и... Просто возьмите.
  
  
  ...
  
  
  Дверь. Серый сумрак. Запах крови и нездоровой плоти. Запах лекарств и электричества. Электростимулятор был единственным эффективным средством для симари пятого поколения, химия на нас не действует. Я едва не поперхнулся запахом подпаленной кожи... И слёзы выступили на моих глазах.
  
  Боже..., боже..., разве должна так пахнуть маленькая девочка с золотыми кудряшками?
  
  –Бра-а..., бра-а-атик, – шепот, растворенный в истаивающем стоне, коснулся моих мембран, как дыхание призрака из сумеречной пещеры. Там в глубине комнаты светилось белыми кантами зашторенное окно. Полосы света расчертили паркет на золотые квадраты с черными кантами.
  
  –Бра-а...
  
  Она узнала меня.
  
  Пять шагов вперёд. (Какая огромная комната... для такой малышки)
  
  Я упёрся коленями в кровать, положил стопку полотенец на край и склонился над Брутой.
  
  Бинты и кровь... Я закрыл глаза. Кровь и бинты...
  
  И единственный остекленевший глаз – черное, мертвое стекло. Брута осталась слепой. (Черная стекляшка... а ведь её глаза были небесно синего цвета)
  
  Она подняла руку, и я наклонился ниже..., ниже..., ниже... Её рука обхватила мою шею и привлекла к себе.
  
  Даже сквозь бинты я чувствовал её мучительную агонию. Она была такой горячей!
  
  Ниже, ниже...
  
  –Бра-а...
  
  Так низко, что моё ухо коснулось шероховатых корочек её рта.
  
  –Братик..., пожалуйста..., братик...
  
  –Всё, что пожелаешь, Брута, – прошептал я, едва сдерживая рыдания.
  
  –Вольфи, потанцуй со мной, как когда-то... Помнишь?
  
  Моё горло судорожно сглотнуло горький сухой ком.
  
  –Да.
  
  –Ты помнишь ту красивую песню, Вольфи? Ты помнишь песню, под которую мы танцевали в большой зале внизу? – каждое слово, причиняя ей новую порцию боли, произносилось всё отчетливее.
  
  –Да, малышка. Мы танцевали под музыку «a-ha». То была песня «Вельвет», кажется.
  
  –Да, Вольфи, – её рука, забинтованная до кончиков пальцев, приласкала мой затылок. – Это была песня Вельвет. Включи её, пожалуйста.
  
  Горячий шепот в ухо. Я умирал от жалости и любви к своей малышке!
  
  –Вольфи...
  
  Рука отпустила меня. Я выпрямился, отошел на шаг и едва не упал в обморок. Комната качнулась в глазах...
  
  Справившись с собой, я подошел к проигрывателю в другом конце комнаты. Провел пальцем по радужным пластмассовым полоскам коробок с дисками. Остановился на нужном и вынул его из плотной стопки.
  
  Блестящая панель, кнопки в ряд... Ад! Я не мог ей помочь.
  
  Что это? Проигрыватель? Зачем? Зачем музыка?!
  
  Она попросила... да?
  
  Заскулил лоток проигрывателя. Лазерный диск лёг в специальное углубление. Я задвинул лоток, и включил проигрыватель.
  
  A-ha пели свою странную и одновременно грустную песню в огромной комнате, наполненной запахами умиравшего ребёнка и сухой горечью электрических разрядов. Еще здесь витал едва уловимый запах подпаленной кожи..., но я старался не замечать его, чтобы окончательно не сойти с ума.
  
  Я вернулся к кровати.
  
  Брута протягивала ко мне руки.
  
  Я застыл над ней...
  
  (...Заметив вырванные ногти)
  
  Кончики её черных пальцев с розовыми полумесяцами заживающей плоти робко касались воздуха..., она искала меня руками.
  
  –Братик?
  
  –Я здесь, малышка.
  
  –Такая красивая песня, братик.
  
  Я взял на руки мою Бруту. Влажная от крови простыня сползла с кровати наполовину вслед за нами. Отлепилась от тщедушного тельца и тяжело шлёпнулась обратно на кровать.
  
  Мы кружили в танце посредине комнаты.
  
  Мы кружили в рассеянном луче на солнечных золотых квадратах, светившихся на полу.
  
  Мы кружили в танце под странную и одновременно грустную песню.
  
  Кровь Бруты пропитала мою рубашку и расползалась по коже горячим пятном.
  
  Малышке было больно, но... Она была счастлива.
  
  
  ~*~
  
  
  ~*~
  
  
  Я возвращался в Тригору ночью. Спиралус, светившийся многорядными потоками автомобильных огней, опутывал далёкую метрополию тонкими белыми спиралями, крутыми подъёмами, спусками и гигантскими дугами. Сверкающие башни небоскребов подпирали фиолетовое небо, в котором клубились лиловые облака. Иногда сквозь облака просвечивал белый фонарь луны. Дорога, скорость, и...
  
  Я смотрел на драгоценное мерцание Города Солнца, но не мог насладиться его грандиозным великолепием. Я жаждал мести.
  
  В открытом окне с моей стороны свистел ветер, в котором смешались электрический жар надвигавшегося мегаполиса и прохлада середины сентября. Где-то слева во тьме мерцали разбитые отражения небоскребов и неоновые блики на море...
  
  Я закурил и прибавил газу.
  
  
  ...
  
  
  Отель «Розмарин» оказался приличным заведением, его обширное фойе с фигурными зеркалами на стенах было наполнено хромированными блесками и золотыми точками света, среди которых мелькала нарядная публика и гастоны в коротких красных куртках. Его огромные окна и стеклянные двери, стоянка с приличными авто и небольшая декоративная каштановая аллея, – должны были складывать вполне благоприятное впечатление у потенциального клиента.
  
  Некоторое время я понаблюдал за входом в отель, перед тем глянув в желтый листок.
  
  
  
  «Дольче Тасканьо, черный volvo, номер 554-675. Отель «Розмарин», второй этаж, номер 234. Бывает с 22:00. С охраной»
  
  
  
  Я коротко посмотрел на стеклянную дверь, затем на стоянку, и снова вернулся взглядом к записке.
  
  
  
  «Не забывай, что нужно задавать правильный вопрос. И он таков:
  
  Где найти Роя?»
  
  
  
  Сложив листок, и сунув его во внутренний карман пиджака, я снова глянул вперёд... и застыл.
  
  На стоянке с краю, возле высокого белого бордюра, стоял черный автомобиль, Volvo. Взгляд метнулся по разноцветным машинам, – вправо, влево, вперёд, – на хромированные точки в окнах и мигавшие отражения фонарей на стеклянных прямоугольниках открытых дверей.
  
  Вот он! Входит в отель! С ним три коротко стриженных парня в спортивных костюмах.
  
  Меня передёрнуло, едва лишь увидел костюмы.
  
  Люди этого мира.
  
  Люди этого мира.
  
  Ненависть...
  
  Ненависть!
  
  
  ...
  
  
  Звонок мобильного телефона.
  
  Я захлопнул дверь машины и направился в сторону света из окон отеля «Розмарин». Звуки шагов по мокрому асфальту подпрыгивали в воздухе, как пластмассовые шарики. Они прыгали, отвратительно громко цокали и укатывались в стремнину автомобильных огней на трассе вдали. Я отвернулся от гипнотизирующего потока галогенов в фиолетовой тьме. Ночная дорога всегда завораживала меня.
  
  –Да?
  
  –Вольфганг?! Почему твой телефон был отключен?!
  
  –Привет, дядя Дит. Просто забыл, что он есть... телефон.
  
  –Вольфганг, мне только что звонил старинный друг нашей семьи, Артур Хольц. Слышал это имя?
  
  –Нет.
  
  –Он замглавы отдела по безопасности корпорации Simatory Imagine, который курирует города сателлиты. Вольфганг, мой мальчик, скажи же, что сегодня тебя не было в этом вонючем городишке, в этом, как его там, в Подтригорье?! Во имя памяти твоего покойного отца, Вольфганг!
  
  –Я там был.
  
  Тяжелый выдох на другом конце провода.
  
  –Ах, Вольфганг..., во имя памяти моего покойного брата... – голос погас, как свеча, вслед за тем послышался звук отвинчиваемой пробки на бутылке, плеск коньяка в стакане, глоток. – Артур сказал, чтобы я предупредил тебя. Вольфганг, тебя разыскивают люди из службы безопасности корпорации по подозрению в убийстве. Но ведь ты никого не убивал? Ведь не убивал?!
  
  –Убил.
  
  –Вольфи, мальчик мой... Вся эта история с Брутой... Вольфганг, я просто не знаю, что делать!
  
  –Больше не звони мне, дядя Дит. Вот и всё.
  
  
  ~*~
  
  
  Всё дело в том, что я не чувствую силу в руках. Могу убить простым ударом, просто вложив в него чуть больше настроения, чем обычно.
  
  Всё дело было в этом.
  
  И в том, что первого носителя спортивного костюма я убил тремя ударами.
  
  Он стоял возле двери в номер 234 и скучал неописуемо, разглядывая тесненный узор на золоченых обоях и бронзовые светильники на противоположной стене. На меня он глянул лишь мельком. Молодой человек в дорогом костюме, глаза которого прикрывала челка светлых волос, не вызвал у него никаких подозрений.
  
  А зря.
  
  Я остановился возле него и улыбнулся, как смог доброжелательно. Возможно, улыбка была похожа на оскал... В ленивых глазах охранника появился отблеск заинтересованности.
  
  Я рассмотрел его, сколько позволило терпение, перед тем как убить. Жесткий ёжик волос, небритое лицо, оловянные глаза ведомого, острый кадык... – экая же гадость.
  
  –Чего надо? – спросил беспечный стражник.
  
  Я ударил его прямо в голову. Он захлебнулся криком, ударился затылком об стену, проломив свой череп, плотные обои и толстый слой штукатурки; расплескав свою кровь по тесненному золоту вычурного рисунка. Второй удар вмял его непропорционально большой нос внутрь головы. Третий раскроил череп; серая каша мозга брызнула на хрустальную лилию светильника.
  
  Рассмотрев тело на полу, я остался доволен результатом.
  
  И постучал в дверь.
  
  Она открылась сразу же..., представляете?
  
  Один короткий удар отбросил второго охранника на середину комнаты. И пока третий соображал, что к чему, я вошел, захлопнул дверь и в два приёма открутил его голову. Отпустив тело, я шагнул ко второму, который, истекая кровью из носа и глаз, полз к журнальному столику возле стены.
  
  На столике в беспорядке лежало оружие.
  
  Я обогнал этого бедолагу на пару шагов, взял пистолет с глушителем и, приподняв его голову за волосы, воткнул черный цилиндр глушителя в глаз. Для верности пришлось продавить дулом череп насквозь.
  
  Мои перчатки стали скользкими. Выпустив мокрые от крови волосы, (и не обратив внимания на стук головы об пол, чтобы не ранить тонкий вкус), я встал и осмотрелся.
  
  Из приоткрытой двери справа доносился шум горячего душа. Кто-то там вдруг перестал фыркать и что-то напевать себе под нос. Шелест душевой занавеси...
  
  –Эй, парни! Что у вас там происходит?! Шкафы, что ли, двигаете...
  
  Я пошел на голос, заметив краем глаза свое отражение в зеркале и пятна крови на белом от ненависти лице.
  
  Короткий коридор. Кабинка душа. Дверь. Целлофановая штора... Я отдёрнул её.
  
  Дольче Тасканьо вжимал свое тощее волосатое тело в белый кафель и смотрел на меня сумасшедшими от страха глазами. Он понял всё.
  
  
  ...
  
  
  Перед тем как выйти из номера, я всё же приостановился и коротко глянул назад. Дольче висел на люстре, которая крепко удерживала его выпотрошенное туловище. Дольче висел на собственных кишках, истекая кровью в синий пластмассовый тазик. Серый опухший язык вывалился из почерневшего отверстия, которое недавно было его ртом. Руки и ноги лежали рядом на полу... Мало ли понадобятся.
  
  
  ...
  
  
  Острый почерк на желтом листе.
  
  
  
  «Квентин Тапполо, набережная Белых Лилий, дом 19. Охраны нет, живет на содержании своей престарелой матери. Дома бывает всегда, если не на задании»
  
  
  
  Я глянул вперёд. Старушка мать была вбита в пространство между кухонным шкафом и стеной одним лишь толчком. Она ударилась головой об мусорное ведро и умерла сразу, избавив меня от отвратительной необходимости убивать её намеренно. Один тапочек слетел с её ноги. Я подобрал его и положил рядом, заметив аккуратный шов на коричневых колготках. Она была экономной матушкой, которой приходилось содержать великовозрастного и ленивого сынка.
  
  Эта комната... Я осмотрелся. Да, свою кухоньку она содержала в идеальной чистоте. И мне было искренне жаль, что пришлось нарушить порядок.
  
  Квентину Тапполо не пришлось умереть так легко; или лучше сказать, – не суждено? Он умирал связанный по рукам и ногам, головой в газовой духовке.
  
  Его голова румянилась и выстреливала струйками жира, как рождественский гусь.
  
  Я посмотрел в окно и недолго полюбовался пёстрыми огнями на пристани.
  
  Всё. Я узнал то, что хотел.
  
  
  ~*~
  
  
  Я вышел из машины, прислонился к ней спиной и осмотрелся. В воздухе было горько и свежо. Я вдохнул этого воздуха полной грудью, словно выпил чистой воды, или лучше сказать: впрыснув сентябрьской прохлады себе в мертвую, вязкую кровь. Как странно, что в центре города... и такой удивительно чистый воздух.
  
  Кленовая аллея перед первым Тригорским Университетом светилась золотом. Оранжевые и красные пергаменты опавшей листвы разлетались на ветру, собираясь возле бордюров в драгоценные ворохи, кружа спиралями по серой брусчатке, порхая в разбавленной светом чистоте, как сказочные бабочки. Я впитывал красоту величественного университетского здания с острыми башенками по четырём углам, которое, когда-то было и моей альма-матер. Серый гранит стен, высокие окна, в которых отражались клёны и редкая небесная синева. Мраморные ангелы в нишах и волки, (снова волки), в основании массивной гранитной лестницы в девять ступеней. Тяжелые дубовые двери с бронзовыми ручками-копьями почти в половину роста. Студенты с рюкзачками, джинсы, прически, смех, раскрытые ноутбуки в руках.
  
  Я заметил высокого юношу, который вышел из дверей, опустил голову и направился быстрым шагом в мою сторону. Он остановился рядом, но не поднял глаз. Порылся в своём пёстром рюкзаке и вынул белый конверт.
  
  –Вот, – он протянул конверт мне. – Здесь его фотография. Как и обещал.
  
  Я взял конверт и сунул его во внутренний карман пиджака. Закурил.
  
  –Будешь? – махнул пачкой перед ним.
  
  Он взял сигарету, но прикуривать не стал. Он смотрел вниз. Возможно, ему нравился визуальный купаж оранжевой листвы на серой брусчатке...
  
  –Твоя реакция была неадекватной... Ты не находишь? – тихо сказал он и коротко глянул вверх, коснувшись мимолетным взглядом моих глаз.
  
  Я сдерживался, как мог.
  
  Чтобы не убить его сразу..., здесь...
  
  Тяжелая рука в тонкой черной перчатке дала ему пощечину. Точка золотой запонки полоснула воздух слепящей чертой... Он охнул и схватился за лицо.
  
  Из носа... по белой-белой коже... две алые струйки крови...
  
  Я закрыл глаза и стиснул зубы до боли. Вдох, выдох.
  
  –Если бы я знал, что Рой это ты, – прошептал я.
  
  –А я ждал тебя в Гамбурге, – он вытирал кровь рукой, еще больше размазывая её по своему прекрасному лицу. – Если бы я знал, что та девочка твоя сестра...
  
  –Заткнись.
  
  –Прости, Вольфи, – он смотрел на меня несчастными глазами.
  
  Рядом с нами остановился студент с африканскими косичками, (как они там называются, кстати, дреды?). Он как-то странно посмотрел на меня...
  
  –Рой? У тебя всё в порядке?
  
  Рой судорожно вытер глянцевые полоски крови рукавом, виновато посмотрев на меня. А я заметил блестки слёз в уголках его глаз. Затем он искоса глянул назад.
  
  –Да, всё нормально, Роб.
  
  –Ты уверен? Что-то не нравится мне этот высокородный.
  
  –Всё отлично.
  
  Студент с косичками пожал плечами, и как-то неуверенно покачал головой.
  
  –Ну, как знаешь... Увидимся завтра. Пока, Рой.
  
  –До завтра.
  
  В кармане завибрировал телефон. Я вынул его и посмотрел на дисплей. Звонил Марк. Я отключил сигнал. Не сейчас, старина, не сейчас.
  
  Вернув телефон в карман, я достал чистый носовой платок и протянул его Рою.
  
  –Мне нужно с этим что-то делать. Ты понимаешь? Я должен что-то сделать с тобой.
  
  –Хочешь, убей, – он взял платок и понюхал его, закрыв глаза. – Только не разлюби.
  
  –Я должен возненавидеть тебя.
  
  –Что угодно, Вольфи, только не разлюби.
  
  В кармане снова завибрировал телефон. Это вернуло меня в чувство. Я обошел машину и открыл дверь, задержавшись на мгновение...
  
  –Тот господин в сиреневых очках, о котором я рассказывал тебе...
  
  Рой смотрел на меня отчаянными глазами... Пришлось отвернуться.
  
  –Кто он тебе?
  
  –Как бы отец.
  
  –Как бы, значит... Живи Рой. Но больше не попадайся на моем пути. Ты понимаешь, о чем я говорю?
  
  –Вольфи, нет... Вольфи!
  
  Я сел в машину, закрыл дверь и завёл двигатель.
  
  Дорога и листья, скользившие по ней, поплыли вправо. Последнее, на что я позволил себе посмотреть – это отражение Роя в зеркале заднего вида.
  
  Несчастного Роя, который стоял на краю тротуара и смотрел на удалявшуюся машину.
  
  ...
  
  
  Я знал его под другим именем – Аманда. Шальная сука, развратный трап, переполошивший древнее германское болото. В злачных портовых кварталах Гамбурга о нём, (о ней), ходили легенды.
  
  
  ~*~
  
  
  Надпись на дисплее мобильного телефона: 5 вызовов и возле каждого рисунок перечеркнутой телефонной трубки.
  
  Ниже номер звонившего абонента.
  
  Марк.
  
  Я нажал клавишу ответа, наблюдая краем глаза за суматошным движением автомобилей возле третьего портала Спиралуса. Здесь, как всегда, кружились водовороты машин, пространство глохло от сердитых клаксонов и в окнах просматривались люди, которым нужно было в центр города, и как можно быстрее.
  
  Я не удержался и глянул вправо, где на морских волнах плескались золотые осколки солнца...
  
  Крик Марка в трубке:
  
  –Господин Вольфганг! БРУТА!
  
  Я смотрел вперёд, на лакированные пёстрые кожи автомобилей. Нога непроизвольно надавила педаль тормоза, и...
  
  ...и мир начал вертеться вокруг меня, словно я оказался внутри грандиозной юлы.
  
  Бетонные столбы, солнце между железных конструкций, машины, море... Кругом, кругом, кругом...
  
  –Она попросила меня включить песню Вельвет... А потом попросила уйти... Она... Смогла дотянуться до электродов... – голос Марка умирал, и крик его превращался в шелест рассыпавшейся сентябрьской листвы. – Я был на кухне, когда мигнул свет... Вольфганг! Вольфганг! Наша Брута... мертва!
  
  Бетонные столбы, солнце между стальных конструкций, машины, машины, машины...
  
  Я смотрел на красное-красное солнце, и поворачивал голову, чтобы не выпустить его из виду.
  
  
  ~*~
  
  
  ~*~
  
  
  Дверь в дом была открыта.
  
  Я вошел и первое, что увидел... тело Марка в луже крови посреди холла. Кто-то оторвал ему голову.
  
  Кто-то...
  
  Он стоял ко мне спиной, возле большого напольного зеркала в массивной раме и поправлял свои светлые волосы. Кто-то в белом костюме с алой розой в петлице. Моя рука непроизвольно коснулась отворота и не нащупала на нём бутон.
  
  Как жаль.
  
  Этот удивительный Кто-то заметил меня в зеркале и приветливо улыбнулся. Он сказал:
  
  –Добрый вечер, Вольфганг. Я здесь слегка похозяйничал. Извини?
  
  Я вынул конверт из внутреннего кармана и вытряхнул из него фотографию с подписью внизу «Рони». Я смотрел на фотографию и на незнакомца, сравнивая...
  
  –Да-да, это я, собственной персоной.
  
  Я выронил фотокарточку и шагнул в сторону Рони. Его отражение улыбнулось мне.
  
  –Ты хочешь убить? Я правильно разобрался в этой неожиданной ситуации? Так?
  
  Я шел. Возможно, медленно..., но возможно, так и оставался на месте.
  
  –Скажи мне, зачем?
  
  Я смотрел в его пронзительные зеленые глаза.
  
  –Понятно, – тот, которого звали Рони, посмотрел куда-то в отражение за моей спиной и подмигнул, словно там был кто-то еще. – Но, видишь ли, мой разлюбезный Вольфганг, все истории этого города придумываю не я. Все его истории, все рождения и все смерти, придумывает Автор. Он большой затейник и, кажется, захотел убить меня любой ценой.
  
  Теперь я точно чувствовал спиной чьё-то присутствие. Но оглянуться назад не смог.
  
  –Он любит меня, я чувствую это. И в тоже время хочет убить. Странная ситуация, но... Ничего не поделаешь. Мне придётся принять правила его игры, хотя и не ручаюсь за итог.
  
  Рони, наконец, повернулся ко мне лицом, но следующие его слова были обращены тому, кто стоял за моей спиной.
  
  –Ты убиваешь слишком легко, Автор. Я тоже люблю тебя, но... Мне придётся преподать тебе урок. Понимаешь?
  
  –Понимаю, – ответил голос из-за спины.
  
  –Тише, Вольфганг, тише, – прошептал Автор в мой затылок и прижался ко мне. – Ты исчезнешь, словно и не было тебя. Ты мой разящий меч. Смирись.
  
  Руки Автора легко вошли в мои руки. Его тело проникло в моё тело... И наши разумы слились.
  
  –Теперь тебя всё труднее отыскать, Рони. Пришлось придумать историю, которая заинтересовала бы тебя настолько, что ты пренебрежешь соображениями безопасности и придёшь понаблюдать за ней лично. Ты думал, что я не стану использовать своего отпрыска для такой жесткой игры. Ты все еще веришь в преданных рабов. Это и есть твоя ошибка. Мне нет разницы КАК, нет разницы КЕМ, нет разницы КТО БУДЕТ ЖЕРТВА... Ведь я..., не могу не попробовать, Рони. Я должен попробовать убить сатану, любой ценой. А ты понимаешь?
  
  Я смотрел вперёд и видел перед собой огромного черного волка с золотыми глазами. Волк оскалился и приготовился к прыжку.
  
  –Брута, Брута... – беззвучно произнесли мои обескровленные губы. – Прощай, прощай.
  
  Через мгновение я исчез в Авторском неистовстве. Навсегда.
  
  
  ~*~
  
  
  КОНЕЦ.
  
  
  Сони Ро Сорино.
  
  
  2009.
  
  
  
  (ода осенней депрессии)
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"