Аннотация: Несколько образных и забавных историй для легкого чтения и умственного удовольствия. История пятая, о том, как мастер Ямакума Дзёка преподал урок тому, кто считал, что в уроках не нуждался.
Играя в Ямакуму Дзёка.
Несколько образных и забавных историй для приятного чтения и умственного удовольствия.
История пятая: Урок впрок.
–Надолго вы в Галентвейрене? – доктор отчего-то смущался и боялся смотреть на таинственного мастера Ямакуму Дзёка.
А таинственный мастер, между тем, стоял возле окна с чашкой горячего чая и смотрел в сад, что источал сладкие ароматы созревавших яблок. Это был невысокий худощавый мужчина в элегантном летнем костюме кремового цвета. В чертах его лица угадывались как западные, так и восточные корни, при чем расовое смешение сотворило с внешностью этого человека интересную штуку: лицо мастера одновременно было красивым и привлекательным, особенно это проявлялось в изящной форме раскосых глаз и ироничной улыбке; и, вместе с тем, грустным и отстраненным, отчего в его присутствии многие смущались и не знали как себя вести.
Мастер Дзёка отпил глоток, поставил чашку на блюдце и мельком глянул на доктора Патрика Ван Гласса. Доктор снова смутился и начал передвигать пустые чашки на столе, забыв про свою с уже остывшим чаем. Руки его сами собой взяли тонкую серебряную ложечку из сахарницы и принялись крутить ее, лишь бы чем-нибудь себя занять. Доктору, зачем-то, захотелось сказать, что он знает никконский язык, но смущение сделалось будто приступом, едва ли не лишившим его дара речи.
–Дольше двух-трех дней задерживаться не планирую, – Дзёка усмехнулся и вернулся взглядом к раскинувшемуся впереди саду. На тенистой дорожке, посыпанной золотистым песком, что начиналась прям от входа из усадьбы, старик садовник раскладывал стремянку перед накренившейся от тяжести плодов яблоней. В руке у него была небольшая пила. Солнце стреляло ослепительными точками, отражаясь от зубчиков инструмента.
–Как яблоками пахнет... – прошептал мастер и посмотрел дальше, на млевший под солнцем сад. Горячий воздух будто плавился над густыми кронами деревьев, закручиваясь в дрожащие спирали и расплываясь вязкими струями по дорожкам вместе со слабым ветерком. Где-то далеко угадывались синеватые остроконечные крыши Галентвейрена.
Старинное двухэтажное здание усадьбы Роббинвар с высокими окнами, в которых расплескивалось полуденное солнце, казалось, тонуло в сплошной зелени. Дзёка находился здесь с девяти часов утра по просьбе одной весьма уважаемой семьи, чтобы разобраться в некотором щепетильном деле. Впрочем, уже через час он потерял интерес к семейным тайнам, потому что, как и всегда, они были просты, типичны и скучны, как у знатных особ, так и у простолюдинов. Тайна дома Роббинвар пряталась в юноше восемнадцати лет, который лежал в своей спальне на кровати под тремя одеялами и смотрел в потолок безразличными глазами.
–В Роббинваре всегда так, – доктор взял себя в руки и снова посмотрел на мастера жизни и смерти. Это был высокий плотный мужчина с рыжеватой бородкой. Серый костюм, белая рубашка, начищенные до блеска туфли... Он вернул ложечку в сахарницу и решительно посмотрел на никконца. – Можно задать вам вопрос, мастер?
Тот кивнул, не отрываясь от плавящегося марева над садом. Вид из окна в столовой на втором этаже был просто завораживающим...
–Что же нам делать с Эриком?
–Вам? – мастер вздохнул с сожалением. Он забыл свою трубку в гостинице. Какая незадача. – Ни вам, ни его родителям ничего делать не нужно. Молодой человек сам знает, что ему нужно и что предстоит. Кстати... – Дзёка глянул вглубь комнаты, где на специальном столике возле стены с полосатыми обоями, находились курительные принадлежности главы дома. Девять разномастных трубок на специальной подставке, четыре шкатулки с разными сортами табака, машинка для закрутки папирос... – Где господин и госпожа Роббинвар? Вы пригласили меня сюда, я полагаю, по их просьбе?
–Для них это слишком тяжелое испытание, – грустно сказал доктор. – Они надеялись, что с помощью микстур и порошков Эрика можно излечить... Скажите, мастер, вы сможете подтвердить мой диагноз? Ведь это депрессия?
–Отчасти. – Дзёка заставил себя отвернуться от трубок на столике. Курить хотелось все сильнее. – Да, он впал в депрессию оттого, что погибла его возлюбленная. Как там ее звали?
–Николь, – напомнил доктор и встал.
–Но это лишь следствие. Причина его депрессии в другом.
–В чем же, мастер?
–Пора возвращаться в гостиницу, – пробормотал Ямакума Дзёка, глянул на недопитый чай в чашке и нахмурился. – Мне, право слово, странно, что вы не замечаете очевидных вещей. Ведь все на поверхности. Полагаю, родителей Эрика не дождусь?
–Господин Роббинвар повез супругу в город, на премьеру новой оперы. Ей нужно развеяться, отвлечься от тяжелой атмосферы в доме... – доктор снова почувствовал себя слегка не в своей тарелке, когда столкнулся с насмешливыми глазами мастера. Поэтому мысль свою он не договорил.
Что уж там, – думал доктор Ван Гласс, – мигрени и истерики госпожи Роббинвар по той причине, что ее сын не выходит из своей комнаты целый месяц... неправда, неправда и еще раз неправда. Плевать ей на депрессию сына. У нее новое платье уже месяц как в шкафу пылится.
Доктор вспомнил нервический голос госпожи во время ссоры с супругом вчера вечером. Она вовсе не стеснялась своего семейного врача, а лучше сказать считала едва ли не предметом обстановки, в присутствии которого можно говорить что угодно и так, будто в комнате стоял просто еще один шкаф.
Ты мне скажи, почему я должна киснуть в этом древнем доме, когда вся столица живет и цветет?! Мало того, что я мучаюсь, а не живу, в этой чертовой глуши; мало того, что терплю эту пытку каждое лето, оставляя свой чудесный дом в городе и перебираясь в эту твою проклятую родовую развалюху; мало того, что ты вынудил меня родить этого ребенка, Иэн, так еще оказывается, я все еще что-то кому-то должна?Любимая девушка сына погибла? Господи, и что? Мир рухнул? Я отвезу его на бал к Ван Абенайрам, там этих девушек — толпа, только успевай выбирать, да примеривать. И те девушки не чета простолюдинке из поселка напротив. Как там ее звали? Николь? Боже, что за имя! У моей бабушки кошку так звали! И то была такая кошка, я тебе доложу, что не кошка, а прямо-таки королева! Стать, осанка, дымчатая шерстка! А эта рыжая девка из деревни... поделом ей, вот правда, поделом. Нечего было ночью по окраине шляться. А может ее прирезал какой-нибудь свихнувшийся от ревности местный реднек, с которым она крутила шуры-муры за спиной у Эрика? А? Что? Не может быть? Да брось ты делать такое задумчивое лицо, Иэн, тебе не идет! Чтобы эта кобыла рябая была верна Эрику... никогда не поверю! И хватит об этом. Слышишь? Хватит! Ничего с ним не сделается, переболеет. А нет, так в клинку положим, там быстро ему мозг прочистят!
А вслух доктор сказал:
–Господин Роббинвар поручил мне расплатиться с вами.
–Не нужно, я ничего не сделал. Пожалуй, зайду к юноше перед отъездом, – мастер Дзёка подошел к столу, поставил чашку и направился к двери. – Проводите меня, доктор?
–Да, конечно, – Ван Гласс даже обрадовался, что мастер отвлек его от грустных размышлений.
*
Ямакуме Дзёка определенно начинал нравиться этот дом, окруженный яблоневым садом. Высокие потолки с гипсовой лепниной на стыках со стенами; большие окна, раскрытые настежь, по большей части, и сверкающие чистотой; потемневший от времени дубовый паркет, который не скрипел, а словно впитывал звуки шагов и выдавливал их обратно приглушенными звуковыми кругами. Вся мебель была на своих, давно устоявшихся, местах: шкафы, комоды с бронзовыми ручками, мягкие кресла, столы с непременными букетиками в стеклянных вазах. Все внутреннее убранство дома словно было укутано ореолом светлой старины, все еще богатой и беззаботной. Натюрморты и портреты юных дев в воздушных платьях с летними зонтиками радовали глаз. А в мягком поскрипывании дверей слышались веселые голоса людей, когда-то живших здесь, будто их светлые образы все еще обитали в доме.
Возле двери в комнату Эрика мастер остановился и глянул назад, на уныло плетущегося за ним доктора.
–Вы объяснили своим господам, кто я?
–Я сказал им, что вы мастер жизни и смерти, – грустно выдохнул доктор и стал рядом с мастером Дзёка. – И к тому же, ваше имя, окруженное ореолом тайны, все эти легенды...
–Спрошу прямо, вы сказали своим господам, что я по-большей части имперский палач, а не врачеватель? – перебил его мастер и нахмурился.
–Нет, – доктор опустил голову. – То есть, да...
–Вы сказали это Эрику?
–Я лишь сказал, что вы прибываете в Галентвейрен на днях. А кто вы, да и вообще... он и сам умеет читать, слушать и думать.
–Откуда вы узнали, что я должен быть в столице Свезарии?
–Мой младший брат работает в полиции... – доктор покачал головой. – Упреждающее письмо, которое идет впереди вас...
–Понятно, – мастер посмотрел на дверь. – Распорядитесь, чтобы пароэкипаж подали через двадцать минут.
–Да, мастер, – прошептал совершенно раздавленный доктор.
*
Спальня была полна света, как, впрочем, и все прочие комнаты в этом доме. Посредине стояла широкая кровать с разобранной или лучше сказать раскиданной постелью. Косые золотистые лучи чертили на взъерошенных простынях и подушках зигзаги и линии, чиркали по краю и рассеивались на полу светящимися пятнами. Юноши в кровати не было. Он стоял возле окна в измятой ночной рубашке до пола. Свет переливался в шелковой ткани, наполняя свечением изнутри, отчего тонкий нескладный контур его фигуры казался неудачным карандашным рисунком.
Мастер обратил внимание на свежий букетик цветов в стеклянной вазочке, что стояла на небольшом прикроватном столике с микстурами и порошками.
–Мама не любит этот наш загородный дом, – тихо сказал юноша, не обернувшись в сторону мастера. – И я даже не знаю, как папе, из года в год, удается уговаривать ее перебираться сюда на лето. А осенью становится совсем плохо, когда приходят наемные рабочие, чтобы собирать яблоки. Мама кричит, что папа ее не любит и желает смерти от нервного истощения, раз позволяет мужланам свободно разгуливать по поместью, а их паромашинам тарахтеть под окнами. Она уговаривает выкорчевать яблони, а папа говорит, что это кощунство, ведь яблоневому саду Роббинваров уже сто двадцать лет. Не мы сажали, обычно говорит папа, не нам и убивать сад. Даже странно... обычно он всегда идет у нее на поводу. А тут проявляет удивительную для своего мягкого характера решительность.
Дзёка посмотрел себе под ноги и обнаружил, что стоит прямо на золотистом пятне света. Он отступил на шаг в сторону и окинул комнату общим взглядом.
–Наверное все дело в дурной наследственности? – то ли спрашивал, то ли утверждал юноша, все же глянув на мастера через плечо. – Мама весьма импульсивный человек, отчего и сама страдает.
–Может быть, – неопределенно ответил никконец, рассматривая черточки света на широких полосах матерчатых обоев. Уточняющие вопросы задавать не хотелось.
–Почему так? – Эрик повернулся к мастеру Дзёка, его тонкое лицо сразу скрылось в тени на фоне ослепительно света в окне. И лишь глаза, с синими, как небо, зрачками выглядывали из темного пятна. – Я читал Главный мастеровой уклад империи, в главе, посвященной вам, написано, что Ямакума Дзёка первый за последние сто лет мастер жизни и смерти, кто дает жизнь просто и без условий. А вы не захотели воскресить мою Николь... Почему нет, мастер?
–Потому что я не бог, – Дзёка посмотрел на грустные глаза Эрика, затем приподнял манжету на левой руке, чтобы стал виден тяжелый стальной браслет, который будто бы состоял из множества чрезвычайно плотно подогнанных друг к другу миниатюрных механизмов. – А вот забрать могу. Например, вашу.
–Вы догадались?
–Я слишком долго живу на этом свете, чтобы не уметь легко вычитывать ответы в глазах.
–Не могу сказать, что не хотел сделать этого... – юноша опустил голову. – Оказалось, что я не могу так просто отпускать то, что считаю своим. Она сказала, что не может жить лишь одним ожиданием меня. Еще сказала, что я эгоист и не люблю ее, раз мне достаточно всего четырех месяцев любви, пока живу в поместье. А потом, сказала она, на следующие восемь месяцев ты перебираешься в большой город, куда мне дорога заказана. Учишься, ходишь на балы, дышишь, живешь... А я, спросила она? Что мне делать все эти долгие восемь месяцев? Я ведь знаю, что ты не женишься на мне, мама не позволит... Какое будущее у наших отношений, плача спрашивала она? Как мне жить дальше? Что делать? Ты знаешь?
–И каков был ваш ответ? – Дзёка с интересом наблюдал за черным контуром в ослепительном сиянии. В голосе Эрика появился тот характерный обертон, что выдает людей не до конца откровенных с собеседником, но желающих кого-то в чем-то убедить.
–Я сказал, что меня все устраивает в наших отношениях. А если устраивает меня, то должно устраивать и ее... – он горько усмехнулся и закрыл лицо рукой. - Ну в точности, как сказала бы моя мама.
–Итак, прочитав все обо мне и вообще о мастерах жизни и смерти, вы узнали, что давать жизнь – не значит воскрешать. Для чего вы позвали меня, Эрик?
–Может быть, чтобы умереть? Хотя, нет, постойте, у меня есть к вам интересное предложение...
–Нет? А может быть...
Дзёка хмыкнул, затем тряхнул левой рукой. В стальном браслете что-то зажужжало, механические составные части пришли в движение, прокручиваясь, разъединяясь и соединяясь заново. Пронзительные глаза юноши с ужасом наблюдали за тем, как из браслета выстрелили три тонкие и невероятно острые лески с золотыми крючками на кончиках.
*
–Как же сладко здесь пахнет яблоками, – прошептал мастер Ямакума Дзёка и вдохнул полной грудью.
Доктор Ван Гласс понуро переминался с ноги на ногу возле пароэкипажа внизу, пока никконец неторопливо спускался по массивным гранитным ступеням с почерневшими чашами для цветов в своем основании. Главная дверь в загородном доме Роббинваров была украшена небольшим флагом темно-зеленого цвета. И это был флаг империи ангелов.
Забравшись в машину мастер Дзёка глянул на грустного доктора.
–Вы знали?
–Что? - тот вздрогнул и с испугом посмотрел на никконца. – Ах, это... Эрик считает меня своим другом... пока живет здесь, в загородном доме. Он откровенен со мной... да, знал.
Дзёка усмехнулся.
–И о том, для чего я понадобился ему, вы тоже знали?
–В общих чертах... – Ван Гласс отвел глаза в сторону.
–Скажите мне, – с нажимом потребовал мастер.
Доктор с сомнением глянул на водителя, но обнаружив, что тот не проявляет к разговору никакого интереса, ответил едва слышно:
–Он хотел воскресить Николь...
–Ложь! – Дзёка улыбнулся и глянул на яблоневый сад. Старик садовник давно отпилил ветку и теперь размышлял, почесывая затылок, как бы ее оттащить в сторону, чтобы не мешалась.
–Но, – ошарашено прошептал доктор.
–Эрик истинный сын своей матери. И я понадобился ему совершенно по другой причине. Дело было вовсе не в Николь, и вовсе не в том, о чем вы боялись даже подумать. Неужели вам было мало времени, чтобы изучить этого юношу? По мне так, являясь даже (или всего лишь) его летним другом, можно сложить вполне себе цельное мнение, – мастер явно иронизировал, но Ван Гласс, к своему ужасу, не понимал ни сути, ни цели этой странной многослойной иронии. – Ну хорошо, вот вам небольшая подсказка. Раз уж расследование убийства Николь все еще продолжается, и черт знает чем кончится... В судах любой из двух империй официальное заключение мастера жизни и смерти о душевном состоянии подозреваемого или обвиняемого, а так же его рекомендации, считаются обязательными к применению. Ну? Теперь-то вы поняли зачем Эрик так много читал про меня и вообще про мастеров жизни и смерти?
–Я не понимаю...
–Игры, в которые он играется, убивают не только посторонних людей низкого происхождения, но когда-нибудь прихлопнут и его самого. – Мастер Дзёка вытянул руку из окна пароэкипажа, протягивая доктору прядь светлых волос.
–О боги, – прошептал доктор Ван Гласс, дрожащей рукой взяв прядь. – Это же волосы Эрика...
–Я показал ему, как быстро и легко это делается, – никконец хищно улыбнулся и едва заметно провел пальцем возле горла. – Вжик, и готово.
–Эрик жив?!
–А как же, живее всех живых, только обмочился малость. Со всем прочим, думаю, прекрасно справятся и деньги его родителей, – мастер подмигнул доктору. Затем посмотрел на водителя и весело сказал: – Поехали, любезный. Да, и еще, вези меня в столицу садами. Здесь так сладко пахнет яблоками.