И в тот момент, когда я понимаю, что все еще жив, меня охватывают поочередно: недоумение, боль, жажда мести. Не будь я намертво закреплен на огромном "операционном" столе, я бы непременно кого-нибудь убил.
Аттава.
Сукин сын.
Ничего, потерпи, уже скоро.
Звуки доходят до меня словно через плотный слой ваты. Как если бы кто-то разговаривал в соседней комнате.
Так он точно себе что-нибудь сломает. Мне нужно с ним поговорить. Да, поговори со мной, сукин ты сын. Кажется, это не лучшая идея.
Аттава!
Введите еще дозу.
Что случилось? Ты можешь сказать нам, что произошло?
Я чувствую страшную боль в висках. Будто бы их проткнули раскаленной иглой насквозь. Я перестаю слышать, о чем они говорят. Последним усилием воли я размыкаю губы.
Я говорю о том, как смертельно я их ненавижу.
Я говорю, что помню...
Надо мной вспыхивает яркий свет, символизирующий мое возвращение к реальной жизни, и я вижу склонившуюся надо мной фигуру. Аттава.
-Они мертвы? - тупо переспрашиваю я. - Никого не удалось вытащить? И Крэйг?
Аттава тушит окурок о край массивной черной пепельницы и досадливо машет левым крылом. Серебристые перья рассекают воздух с характерным свитом.
Мне нужно было остаться с ними, понимаю я.
-Мне нужно было остаться там, - бормочу я.
-Мы вытащили тебя в самый последний момент, - мягко говорит Аттава. В его янтарных глазах - океан сочувствия и маленький островок беспокойства.
Вряд ли он беспокоится за меня. Скорее, его волнует беспрецедентный случай, ставящий под сомнение все существование станции.
-Что случилось? Я знаю, ты не имеешь права, но ради всего святого...
Атава закуривает. Он делает это для того, чтобы подобрать нужные слова. Ему нельзя говорить больше того, о чем могу догадаться я сам. Остальное - конфедециальная информация. Что-нибудь, положенное знать только Созидателям.
-Мы не успели... ты не успел ничего рассказать. Я не могу ничего утверждать, пока не расшифровали записи.
Я не совсем верю ему.
-Между инъекцией и тем, как подействует раствор проходит около пяти минут. Я должен был успеть что-нибудь рассказать!
-Нам пришлось ввести двойную дозу, - Аттава спокоен, потому что спокойна его совесть. - И ты ничего не сказал, кроме того, как смертельно нас ненавидишь. Можешь мне поверить, ты не особенно выбирал слова.
Синяки на моих запястьях и лодыжках приобрели цвет гнилого яблока. Счастье, что я не переломал себе конечности. Хотя Крэйгу и Филу с Малышом, пожалуй, пришлось похуже.
Почему я ничего не рассказал Аттаве при возвращении?
Лучше об этом не думать.
Если бы случился сбой, я бы рассказал.
-Тебе нужно отдохнуть, - внушает Аттава. Внушать он умеет. - Снимай форму и расслабься. Можешь считать, что ты в отпуске. За это время записи будут расшифрованы. Кстати, не покидай пределов станции, ладно?
Я фыркаю:
-Аттава, если я под домашним арестом, так и скажи, терпеть не могу намеков.
Взгляд Атавы делается очень суровым.
-Держи себя в руках! - неожиданно рявкает он. - Еще ничего не известно!
-Но если я действительно виновен, меня ликвидируют? - я спрашиваю это тише, чем мне бы хотелось.
На этот раз Аттава отвечает сразу:
-Нет. Тебя используют в лабораториях.
Мог бы и соврать. У Аттавы странные представления о гуманности. В детстве мы были друзьями.
-Это правильно, - подумав, киваю я. - Я могу идти?
-Конечно, можешь, - устало говорит Аттава. - Не забивай себе голову всякой ерундой. Может, просто случился сбой.
-В результате которого был уничтожен мир? - я скептически хмыкаю. - Давай смотреть правде в глаза. Я - первый Разрушитель, разрушивший объект до основания.
Я выхожу из кабинета.
Вслед мне несется задумчивый шелест крыльев.
Отойдя по коридору на расстояние, достаточное, чтобы меня никто не увидел, я прислоняюсь к стене и позволяю душившим меня слезам вырваться наружу с хриплым стоном.
Мы сильные и никогда не плачем.
Просто у нас бывают моменты слабости.
-Знакомься, это Дон, он спас тебе жизнь, - Грег подводит меня к столу Спасителей, указывает на одного из бескрылых и, как всегда, бесцеремонно удаляется за едой.
На Доне форма Спасителя - нечто светлое, эфемерное плюс опознавательная табличка. У него обаятельная, немного грустная улыбка. Почти у всех Спасителей она такая - они погибают не реже, чем мы, Разрушители, и их тоже не всегда удается вытаскивать.
Я сажусь рядом, ставлю на столик свой поднос. В пластиковом корытце плавает в соусе нечто, больше всего похожее на старый бифштекс. Впрочем, возможно, это всего лишь яичница.
Дон соединил два обрывка провода в машине возврата, потерял сознание, но секунды, пока провод был соединен, хватило, чтобы я вновь оказался на "операционном" столе, а не в гибнущем мире.
Спасибо тебе, Дон.
-Ты мог погибнуть, - говорю я.
-Я жив, - усмехается Дон. - И ты тоже.
Верно. Мы оба живы. Ток прошел через Дона, не задев сердце. Иначе говоря, Дону чертовски повезло. Как и мне.
Крэйг, Фил и Малыш - вот кому не повезло так не повезло. И мы оба это понимаем.
-Не стоит об это думать, - кивает Дон в ответ на мою невысказанную мысль (у всех Спасителей отличная интуиция, в конце концов, их специально этому обучают).
Затем Дон говорит:
-Лучше подумай вот о чем: почему провод был разрезан?
Я смотрю на него.
Дон не улыбается.
Он наклоняется ко мне. Светлые, длинные и мягкие волосы Дона щекочут мне шею, а Дон шепчет прямо в мою ушную раковину:
-Машины проверяют раз в день. В тот день машину проверял я. Провод был цел.
Либо Дон тоже совершил ошибку и пытается выгородить себя, либо он прав и тогда...
-Его разрезали, а потом вновь соединили так, чтобы он порвался в результате малейшего напряжения. Это произошло после нашего обхода. Тебе нужно подумать, кому мог понадобиться твой труп?
Ты сумасшедший, Дон!
Перед моими глазами вдруг проносится зеленоватая вспышка. Я помню этот свет - он символизирует возвращение к жизни.
Или нет?
Больше я ничего не помню.
-Ты должен вспомнить, что было там... перед тем, как ты вернулся. Иногда это получается. У меня получилось. Понимаешь, может, ты не знаешь, но раствор не блокирует воспоминания сам по себе. Он просто усиливает реакцию психики, добавляя эмоционального напряжения. Чтобы не сойти с ума, твой мозг ставит барьеры. Перестань бояться вспоминать все то, чем ты занимался, твою смерть в том мире. И тогда мы узнаем, кто перерезал провод. Кто хотел, чтобы тебя поджарили перед возвращением или не вытащили совсем. Из-за них погибли остальные!
Ты почти убедил меня, Дон.
Почти, потому что я не стану вспоминать.
Ни одному Разрушителю лучше не вспоминать, чем он занимался во время выполнения миссии.
Всю эту грязь.
-О чем секретничаете? - Грег возвращается. На его тарелке, больше похожей на корытце, лежит такой же, как у меня, бифштекс-яичница.
Грег уплетает его, прерываясь только на разговор. Он говорит:
-Всегда хотел быть Спасителем. Непыльная работенка. Вам поклоняются, а нас боятся. С вас пишут иконы, ваше учение повторяют...
-Нас распинают на крестах, забивают камнями, травят собаками и уничтожают на потеху толпе, - глухо шепчет Дон. - Наши слова коверкают или предают забвению. Говоришь, непыльная работенка?
Ты никогда не хотел стать Разрушителем, Дон? Не ты ли перерезал провод? Очень уж ты похож на психа.
Грег, похоже, недоволен таким оборотом дела. Он хитро прищуривается:
-Кстати, Дон, когда тебя восстановят в должности?
Вот это новость. С должности снимают за тяжелый проступок или профнепригодность. Например, если разрушить мир или выругаться в присутствии толпы верующих.
Теперь понятно, почему Спаситель выполнял работу техника и проверял машины возврата. Дон - разжалованный Спаситель, хотя ему и позволили носить форму.
-Комиссия рассмотрит мое дело в пятницу, - говорит Дон.
Грег победоносно подмигивает:
-После того, что ты сделал, тебя восстановят. Я в этом уверен.
-Мне пора, - Дон бросает на Грега мрачный взгляд и уходит, отправив в ячейку для мусора добрую половину моей порции.
-Что вы здесь забыли? Почему не за нашим столом? - интересуется Макс, походя к нам. Он садится рядом со мной и дружески хлопает меня по спине. От ледяного, непробиваемого спокойствия Макса (настоящего спокойствия Разрушителя) мне всегда становилось легче.
Но не сегодня.
Между моими приятелями завязывается непринужденная беседа. Я пытаюсь не слушать, о чем они говорят (тем более, что все как обычно), но обрывки фраз мешают мне сосредоточится.
Вчера я снял потрясающую телку.
Разрушителю лучше ничего не вспоминать.
Ну и как она?
Я не хотел бы знать, как умирал.
Тебя вытащили в самый последний момент. Могли и не вытащить.
Крылатая шлюха, вот кто она такая. Дать адресок?
Теперь я уверен, что не хочу ничего вспоминать!
По личной просьбе Аттавы я использую свой "отпуск" для подготовки будущего персонала станции. Два-три десятка безусых ангелочков, избравших стезю разрушителей и Спасателей, каждый таит надежду когда-нибудь стать Созидателем.
И я, чувствующий себя говорящим попугаем. Слова, которые я говорю, принадлежат не мне. Не забывайте - я сам когда-то сидел в этой аудитории, на скамье в первом ряду.
Тебя вытащили в самый последний момент.
Тебя используют в лабораториях.
Знакомься, это Дон, он спас тебе жизнь.
Я делаю умное лицо. Стараюсь изо всех сил и давлю на курсантов своим авторитетом. Ангелочки смотрят мне в рот, их глаза сверкают блуждающими огоньками восторга.
-На прошлой лекции мы говорили о Великом Множестве и о том, что мы не можем сказать, согласно какой логике рождаются и умирают миры. Однако, опыт работы станции доказывает, что для каждого мира характерны одни и те же закономерности. Как для миров, населенных людьми, так и для тех, где живут...ну, скажем, шестирукие жабы.
Ангелочки вежливо смеются над моей шуткой. Я перевожу дух.
Дон избегает меня. Он даже не обедает в общей столовой. Впрочем, возможно, ему надоела дьявольская стряпня наших поваров.
-О каких закономерностях идет речь? Поясняю? Миры Великого Множества обладают несовершенной структурой. Они нестабильны и подвержены циклическим фазам, в каждой из которых есть вероятность гибели данного мира. Приведу пример. Скажем, вы живете в неком мире, где вот уже три последних столетия не было военных конфликтов. Вы развиваете до совершенства технологии, направленные на обеспечение вашего комфорта. Вам даже удалось истребить в себе изначальный элемент животного, вложенного в вас самим Господом. Вам больше нечего ждать от жизни. Подобный мир начинает стареть - или, лучше сказать, деградировать. Медленное умирание приводит к самораспаду нестабильной структуры, и мир гибнет. Так неизбежно разлагается умирающая плоть, а гнилое дерево в итоге превращается в труху. Излишек цивилизованности, богатства и роскоши ведет к гибели мира. Мир умирает, перенасытившись комфортом своего существования.
Послушное стадо ангелочков скрипит ручками, занося мои слова в блокноты. По всей аудитории идет легкий шелест крыльев, с которыми этим парням придется расстаться, потому что доминирующей в Великом Множестве расой являются все-таки люди. Если быть до конца честным, нет другого мира, который населяли бы ангелы. Так что им придется стать людьми, а кому-то - шестирукими жабами.
Это уж как повезет.
-Собственно, именно этой проблемой и занимаются Разрушители. Наша основная функция - заставить "сытый" мир вновь ощутить "голод". Для этого мы разжигаем мировые войны, межнациональную и религиозную рознь, становимся палачами и убийцами миллионов ни в чем не повинных существ. Мы спасаем половину мира - и уничтожаем другую. В результате мир получает новый толчок к развитию и мобилизует свои силы, чтобы выкарабкаться на прежний уровень. После себя мы оставляем руины. Наша совесть тоже превращается в руины. Первые Разрушители чаще погибали не по вине примитивных машин возврата и не из-за саботажа противников существования станции, а от своей собственной руки. Вскоре Созидатели нашли выход. В лабораториях был создан "укол забвения" - инъекцию делают каждому Разрушителю и Спасителю при возвращении. После чего нам дают отпуск, подготавливают к новой миссии и отправляют в новый мир.
-Простите, сэр, - одна из моих "овечек" поднимает руку. - А сколько у вас было миссий?
Я гляжу в невинные голубые глаза курсанта (или курсантки? Черт их разберет, этих молодых ангелочков!) и честно отвечаю:
-Около двадцати.
Меня накрывает шум неистовых аплодисментов. "Овечки" аплодируют с таким энтузиазмом, что на какой-то момент я перестаю контролировать свои мысли, чем занимаюсь все последние дни.
Я думаю о том, что на последнем курсе их начнут обучать убийствам. У настоящего Разрушителя должен быть отточенный инстинкт убийства. Разрушитель - рука, которая не дрогнет, поражая противника.
Тот, кто не выдержит, получит свой "укол забвения" и из него сделают хорошего Спасителя, задача которого - не убивать, а нести свет в виде сфабрикованной специалистами идеологии выживания. Их будут отправлять в миры, в силу своей нестабильной структуры застрявшие в фазе всеобщей нищеты и страха. Для пущего эффекта Спасители принимают мученическую смерть - принимают с достоинством, предназначенным для того, чтобы вселить надежду в опустошенные сердца. Машины возврата срабатывают на семьдесят процентов, о чем ни слова не говориться на лекциях.
Как и о том, что тридцати процентам придется действительно стать мучениками.
Хотя, если сказать этим ребятам с такими по-детски невинными глазами и крыльями за спиной, как обстоят дела на самом деле, они, скорее всего, продолжат обучение. В нашей профессии есть то, что они не найдут ни в одной другой - вера в благородства каждой миссии, уверенность в своем праве вершить судьбы миров, романтика убийств и смерти. Мы самые крутые, мы спасаем всех остальных потому, что так было задумано Божьим Планом.
Я не собираюсь разочаровывать их и рассказывать о Крэйге, Филе и Малыше.
О словах Дона там, в столовой.
О том, что "укол забвения" стирает воспоминания, но остается странное чувство - смесь горечи и опустошенности. После каждой миссии мне хочется повесится, но я считаю, что это только докажет мою неправоту.
И я ни слова не скажу о том, каково слышать от знакомых поздравления с тем, что тебя вытащили в самый последний момент, а значит, тебе опять повезло.
Просто повезло. Неизвестно, повезет ли в следующий раз.
-Словом, мне повезло? - начинаю понимать я.
-Не совсем, - Аттава угрожающе серьезен. - Ввиду особой сложности твое дело будет рассматривать комиссия, состоящая не только из начальства, но и из Неподкупных Судей. Я тоже в списке.
-Мне бы этого не хотелось.
-Мне тоже. Я буду вынужден думать о тебе не как о друге, а как о подсудимом с правом презумпции невиновности. И если твою вину докажут, я буду вынужден вынести обвинительный приговор. Это будет сложно, очень сложно, но мне придется это сделать.
Тебя используют в лабораториях.
Что ж, я всегда стремился выделиться из толпы себе подобных. По крайней мере, это у меня получилось.
-И вот еще что, - Атава хмурится, Атава затягивается и, судя по выражению лица, не получает от сигареты никакого удовольствия. - Я не должен тебе этого говорить, но кроме твоих записей существуют и другие материалы.
-Откуда? - изумляюсь я. - Крэйг, Фил и Малыш погибли, от них ничего не осталось...
-Там был Наблюдатель, - роняет Аттава.
Мы смотрим друг на друга, и я отвожу взгляд первым.
Наблюдатели назначаются из состава Разрушителей и Спасителей.
Они - это те, с кем я сижу за одним столом, беру книги в одной библиотеке, хожу в один бордель.
-Что там было делать Наблюдателю? - вспыхиваю я. - Я ни разу не подводил вас. Да и этот случай не был особенным.
-И тем не менее, - Аттава бросает сигарету в ячейку для мусора. - Не спрашивай, кто он. Я и так сказал тебе то, что может меня самого привести на скамью подсудимых.
Мог бы и не напоминать. Я, в общем-то, и так благодарен по гроб жизни.
-Спасибо тебе, - говорю я.
-Не за что, - Аттава покидает курилку. У него небрежная, скользящая походка хищника на отдыхе. За его спиной покоятся огромные серебристые крылья.
Я начинаю думать о том, что первые Разрушители, возможно, были не так уж неправы. Никому не дано справиться с собственной совестью. Если, конечно, она есть.
Я пытаюсь вспомнить.
Дон говорил, что у него получилось. Если бы я мог еще раз с ним поговорить! Но Дона восстановили в должности и он выполняет миссию по спасению какого-нибудь полудохлого мирка.
Как и все мы, он рискует застрять в это мирке навсегда.
В который раз я задумываюсь - стоит ли оно того? Или мы все ошибаемся, когда разглагольствуем о том, как это благородно - служить гармонии и стабильности Великого Множества и тем самым выполнять Божий План?
Кто вообще что-нибудь понимает в Божьем Плане?
Раньше я думал, что в этом разбираются Созидатели.
После очередной попытки хоть что-нибудь вспомнить, я поднимаюсь с кровати.
Должен быть еще какой-нибудь выход.
Я не имею в виду самоубийство. Вопреки всему, даже собственной совести, продолжающей нашептывать мне про погибших ребят и обволакивать меня туманом бесполезной жалости к себе, я продолжаю на что-то надеяться.
В конце концов, я - опытный Разрушитель, и если уж что-то подсказывает мне, что против меня ведется нечестная игра... что ж, возможно, так оно и есть. Слова Аттавы не дают мне расслабиться.
С чего бы им присылать Наблюдателя?
Если Дон только заронил в мое сознание ростки сомнений, то теперь это уже баобабовые джунгли.
Стоит предположить, что мои записи, как и расшифрованные остаточные воспоминания других моих коллег, хранятся в месте, которое обычно называют архивом. Конечно, архив неприступен - на двери висит индикатор движения и много еще чего напихано.
Прошло уже много лет с последних попыток, а командование станции до сих пор боится саботажа.
Итак, архив почти неприступен. Почти - потому что существуют еще вентиляционные шахты. Разрушителю со стажем не составит особого труда проделать путь в двадцать метров по узкой, душной трубе.
Затем мне удается бесшумно сдвинуть решетку. Я спрыгиваю, на какой-то момент зависаю в воздухе на вытянутых руках, а когда мои подошвы касаются пола, не производя при этом никакого звука, я понимаю, что не один знаю про вентиляционные шахты.
Или есть еще какой-нибудь, мне неизвестный путь.
В любом случае, человек в форме Разрушителя не замечает меня не потому, что не является профессионалом (здесь других не держат), а просто потому, что он очень занят - распечатывает информацию в бесшумном режиме. Как и я, он делает не вполне законные вещи.
Я успеваю сделать всего один шаг, и далее события начинают разворачиваться без моего участия.
Разрушитель оборачивается.
Только один из моих коллег способен уловить теряющийся в тишине звук моих шагов.
Макс прижимает к груди стопку распечатанных листов - бережно, как мать свое единственное дитя. У него бледное, усталое лицо и непривычно взволнованные глаза.
Еще один почти неслышный звук позади меня - я машинально уворачиваюсь от смертоносного луча. Помещение архива озаряет яркая, ослепляющая вспышка.
В ту секунду, когда я абсолютно ничего не вижу, я наконец вспоминаю.
Перед возвращением я стоял в огромной зале какого-то средневекового замка.
Макс судорожно стискивает стопку листов побелевшими в костяшках пальцами. В центре стопки появляется черное пятно и начинает поглощать бумагу, подбираясь к краю.
Я держал между вспотевших ладоней сосредоточие мощи этого мира - прозрачный, как слезы, кристалл с пульсирующим внутри него зеленоватым огоньком.
Из черного пятна, образовавшегося на уровне груди Макса, выплескивается темная в сумраке кровь. Несколькими тонкими струйками.
Каждый мир - и я говорил об этом "овечкам" на лекциях - держится на неких величинах, которые распределяют энергию мира и концентрируют ее в особых направлениях. Расположите несколько зеркал так, чтобы каждое из них отражало какое-либо другое, - и вы поймете, о чем я вам говорю.
Это могут быть пирамиды, горные вершины, подземные реки или лежащие на обочине валуны. Попробуй сдвинь такой валун - и в структуре мира что-нибудь сдвинется. Когда-то ученые из лаборатории Аттавы пытались связать расположение величин с периодическими циклами умирания миров, но так ни к чему и не пришли.
Просто таков порядок.
Макс начинает оседать, так и не выпуская из рук переставшую быть драгоценной ношу. Он пытается что-то сказать, но сквозь хрип я могу разобрать только: "Ты не...".
Я не убивал ребят? Мир погиб не по моей вине? Это ты хотел сказать, мой приятель Макс, оказавшийся единственным верным другом?
Есть еще одно правило: всеми величинами "командует" Хозяин Жизни. Иногда его еще называют Сердце Мира или Источник Энергии. В некоторых мирах о нем знают и назначают кого-нибудь ответственного за его функционирование. В других мирах о его присутствии говорит только незаметная непосвященным пульсация, благодаря которой все существует.
Это вполне может быть живое существо.
В моем случае это был кристалл.
Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, движимый только одним желанием: увидеть и убить. Ни один уважающий себя Разрушитель, пусть он даже страдает от приступов совести, не носит форму и отстранен от дел, не выйдет из комнаты без оружия. Разрушитель - рука, которая не дрогнет, всаживая в спину противника нож.
За моей спиной стоит Разрушитель.
Я уверен в этом так же, как и в том, что Макс был моим другом.
Кристалл нагревался в моих руках, а за окнами шла резня. Я не очень-то хорошо помню, кто кого резал, кажется, был какой-то мятеж и покушались на мою драгоценную жизнь. Крэйг и Фил были внизу. Малыш охранял вход в залу.
Тогда я еще не знал, что машина возврата не работает, потому что кто-то перерезал провод, а потом вновь соединил его так, чтобы он разорвался от напряжения.
Тогда я еще не знал, что через секунду-другую мир будет уничтожен, а малыш уже мертв.
Я стреляю в первый раз.
И не промахиваюсь.
Не помню я и того, что собирался сделать с кристаллом. Возможно, спрятать, как слишком опасную игрушку для обозленных, психически неуравновешенных мятежников. А может быть, воспользоваться его силой - жизнь кучки людей не стоит жизни целого мира и моей заодно. Каковы бы ни были мои цели, я не успел ничего сделать. В игре появился еще один персонаж.
Наблюдатель.
Который почему-то перестал незаметно наблюдать, а вместо этого решительно перешагнул через труп Макса и поднял руку с оружием.
Вспышка.
Кристалл взорвался у меня в ладонях. Лицо обожгло градом маленьких, острых осколков. Помн., я закричал от боли. А потом вокруг меня закричал умирающий мир.
Вспышка.
Я стреляю еще раз.
И где-то в нашем мире заработали сразу две машины возврата. Две, а не одна, как хотелось кому-то. Дон не мог позволить, чтобы его вновь обвинили в некомпетентности, ведь тогда он уже нипочем не стал бы Спасителем. Поэтому он, не раздумывая, соединил два обрывка провода, получил нехилый удар током, но не умер.
А вот Макс умер.
Его убил Грег. Который поджидал меня и знал, что я сунусь в архив. Который был Наблюдателем, который уничтожил мир и из-за которого я лишился трех своих лучших сотрудников.
Да, мы далеко не ангелы.
Даже те, что с крыльями.
Я стреляю до тех пор, пока лицо Грега не превращается в кровавую маску. Вспышка. Вспышка. Вспышка.
По коридору уже бежит охрана, а на следующий день мне выносят приговор. Я не оправдываюсь - я никогда не делаю ничего бесполезного. Аттава от имени Неподкупных Судей объявляет: "Виновен". Впрочем, он сказал правду - меня не расстреляют.
Когда меня уводят в лаборатории, я вижу Дона. Он непринужденно прислоняется к стене, пропуская конвой. На Доне форма Спасителей. Встретившись со мной взглядом, Дон улыбается.
Его улыбка означает: "Я предупреждал!".
Чертов бескрылый ангел!
Мне остается только домысливать случившееся.
Разумеется, Грег подонок. Но не такой идиот, чтобы связываться со мной. А ведь он знает меня очень давно и знает, на что я способен, а на что ему точно не приходится рассчитывать. Например, на то, что я буду стоять и спокойно ждать, пока меня прикончат.
Значит, был еще кто-то. Тот, кто отдавал приказы.
Аттава.
Сукин сын.
-Ты мне уже говорил, - усмехается Аттава, подходя ближе. Теперь нас разделяют только прутья клетки, по каждому из которых бегут сотни маленьких вспышек. Если я дотронусь до них, понадобиться не меньше получаса чтобы прийти в себя от застилающей глаза боли.
Боюсь, у меня нет столько времени. Перед тем, как отпустить конвой, Аттава сделал мне укол. Может быть, это был "укол забвения", и тогда скоро я снова вспомню. А может, это какой-нибудь другой укол - из тех, которые отнюдь не облегчают жизнь.
В любом случае я помню все, что говорил Аттаве в первые пять минут после возвращения.
-Вот это и странно, - Аттава глядит на меня заинтересованно, как на редкий вид насекомого, почти исчезнувший вид. - Я думал, двойной инъекции хватит, чтобы ты забыл, как тебя зовут. Ничего, минут через десять ты будешь вполне довольным жизнью. Или существованием. Я назвал раствор "чаша безмятежности".
-Очень поэтично, - соглашаюсь я. - Надеюсь, я получу максимум удовольствия?
-Больше, чем тебе захочется, - обещает Аттава. Он садится в кресло с подставкой для пульта управления. - Можешь пока спрашивать. Я отвечу. Ты - идеальный слушатель, который очень скоро забудет все секреты.