Вьюга
царапала окна снегом,
будто алмазами до скрипа, до треска,
до красных полос
на бледной коже, до кашля, до хрипа,
до вымерзших слёз.
Горячий чай на тёплой кухне
не согревал...
На улице вьюга.
*
В сахарной голове оказался ребёнок,
проснулся - сахар кругом, сахар,
с розовыми вкраплениями малины или клубники
и черными катышками свалявшейся пыли
из кабинета в холодном подвале
в котором руки над столом парили и что-то писали
на серых бланках, временами запуская пальцы в сахар,
и щепотью в рот клыкастый ссыпая, приговаривая рваными губами:
как это сладко, право же, сладко! как же хрустит на зубах рассыпаясь!
А в сахарной голове ребёнок плакал,
не в силах даже пошевелиться, ни головой, ни рукой, ни мизинцем,
и не моргнуть даже глазом влажным,
потому что слёзы тотчас замерзали
и становились крошкой стеклянной
с вкраплениями розовыми или красными
то ли клубничными, то ли малиновыми...
*
Откуда здесь бабочка
за окном
в конце февраля? Откуда письмо,
которое никто не писал? Откуда слова,
приснившиеся под утро? И на коленях красивые тёплые руки?
Зачем целая жизнь
до мелких деталей в память врезалась?
Не было ведь ни тебя, ни меня,
ни общего,
ни по отдельности...
*
Старый дом
был уже мёртв, оседая в грязь и роняя куски своей плоти
в заросли терновника, окна выплаканные растеряв
и комом затхлым подавившись в коридоре,
как вдруг
кто-то постучался из-под пола. Кто-то заплакал под гнилыми досками,
пальцы наружу из щели высунув... Но провалилась крыша
и попадали в густую траву переспелые вишни,
и скоро тишина пропитала золото света закатного,
чтобы загадка так и осталась загадкой.
*
В этом купе всего один пассажир,
один стакан чая на столике, пакетик сахара
и дорожная сумка у ног, набитая пёстрыми фантиками
и сухими апельсиновыми корками.
А за окном проносились
поросшие лесом горы и ущелья,
в слепящей синеве которых
радуги резали прохладный воздух, брызгая на окна вагонов
раскалённую прохладу утреннего света.
Пассажир не помнил своего имени и пункта прибытия,
он просто сказал проводнику, целую жизнь назад:
мне бы куда-нибудь, хоть в рай, хоть в ад,
мне бы куда-нибудь... Можно?
Проводник ничего не сказал в ответ,
просто привёл в купе без номера,
где чай в стакане уже стоял на столе,
и в нём звенящая, как колокольчик, ложечка.
А за окном проносился целый мир
непонятный и слишком огромный;
мир, который покидал пассажир
день за днём,
день за днём...
Год за годом.