Сорочан Александр Юрьевич
Новые миры. Ежеквартальное издание (редактор М. Муркок, 1971)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первый выпуск ежеквартального издания "Новых миров". Эти десять книг - квинтеэссенция "новой волны" НФ во всем ее многообразии. Именно в антологиях, собранных из издательского портфеля журнала, в полной мере проявился истинный масштаб литературного направления. Здесь Муркок, Плэтт, Бейли и Гаррисон представили самые яркие образцы и самые интересные темы "новой волны". К сожалению, именно эта линия развития не получила - и представление о "Новой волне" впоследствии формировали несколько иные книги. Однако десять сборников начала 70-х заслуживают самого пристального внимания. Возможно, когда-нибудь все они появятся в русском переводе.
  НОВЫЕ МИРЫ
  ЕЖЕКВАРТАЛЬНОЕ ИЗДАНИЕ
  ВЫПУСК 1
  
  
  
  NEW WORLDS
  QUARTERLY
  1
  EDITED BY MICHAEL MOORCOCK
  Associate Editor LANGDON JONES
  Art Editor RICHARD GLYN JONES
  Literary Editor M. JOHN HARRISON
  
  Berkley Medallion Books
  1971
  
  Содержание
  
  Майкл Муркок. Предисловие
  Томас Диш. Ангулем
  Д.Г. Баллард. Путешествие через кратер
  М. Джон Гаррисон. Ламия и лорд Кромис
  Брайан Олдисс. В тот день, когда мы отплывали на Киферу...
  Джон Слейдек. Каллиопа Пемберли "Начни сначала", или Новый Протей
  Кит Робертс. Дом Бога
  Дэвид Редд. Узники рая
  Джон Слейдек. Маленькая счастливая жена Мэнсарда Элиота
  Баррингтон Бейли. Прощай, Город-5
  М. Джон Гаррисон. Литература комфорта
  Об авторах
  
  
  МАЙКЛ МУРКОК
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  Многие читатели уже знают, что "Новые миры" издаются с 1946 года и, таким образом, нашему изданию исполняется 25 лет. Новые читатели, возможно, слышали о "Новых мирах" или читали наши антологии (или рассказы, попавшие в антологии с наших страниц), некоторые были, наверное, нашими постоянными читателями, пока серия запретов не помешала распространению журнала в Англии и в других странах, некоторые рассчитывали, что будут читать "Новые миры" постоянно и готовились к возвращению журнала в том формате, в котором он издавался до 1967 года. Предисловие предназначено в основном для наших новых читателей и содержит некоторые общие сведения о недавней истории "Новых миров".
  Рассказы, первоначально напечатанные в журнале, получили три премии "Небьюла": это мое произведение "Се человек", "Время, рассматриваемое как спираль из полудрагоценных камней" Дилени и "Парень и его пес" Эллисона. В числе книг, опубликованных в журнале - "Хрустальный мир" Д.Г. Балларда, большая часть его новой работы "Выставка жестокости" (американское издание уничтожено по распоряжению одного из руководителей "Даблдей", которого что-то в книге оскорбило - теперь сборник выходит в "Даттон"), "Доклад о вероятности А", "Криптозой" и "Босиком в голове" Олдисса, "Эхо плоти его" и "Концлагерь" Диша, "Жук Джек Бэррон" Спинрада и многие другие. В 1967, после премии Совета по искусству и банкротства наших прежних дистрибьюторов, журнал увеличил свой формат и выходил ежемесячно (хотя и со множеством перерывов, вызванных прежде всего отказом различных дистрибьюторов-монополистов и представителей государственной власти распространять номера - по причине "непристойности"); это продолжалось до 1970 года, когда запреты наконец сократили распространение до неприемлемого уровня, и ежемесячное издание стало невозможным. Нынешний формат и график издания кажутся единственно приемлемыми для того, чтобы журнал добрался до читателей.
  В Америке довольно часто раздаются голоса тех, у кого вызывает сомнения наша редакционная политика; многим не дает спокойно спать то, что они называют нашим "разрушительным" отношением к НФ. Самые суровые критики меньше других знают о "Новых мирах". Хотя нас отождествляют с так называемой "Новой волной", мы всегда отдавали предпочтение максимально широкому спектру литературы воображения и спекулятивной литературы. Конечно, мы поощряем эксперименты, но мы не ограничиваемся нестандартными материалами в ущерб всему остальному. Было бы глупо с нашей стороны действовать таким образом, поскольку мы, как и наши читатели, любим самые разные литературные тексты.
  В первом из наших ежеквартальных изданий вы найдете твердую НФ ("Прощай, Город-5" и фэнтези ("Ламия и лорд Кромис", "В тот день, когда мы отплывали на Киферу..." Д.Г. Баллард представлен одним из фрагментарных рассказов, "Путешествие через кратер", а также более традиционным произведением, "Место и время смерти" (оба перепечатаны из ранних номеров, изъятых из продажи в большинстве англоязычных стран, и публикуются в книжном издании впервые). Два рассказа Джона Слейдека, "Маленькая счастливая жена Мэнсарда Элиота" и "Каллиопа Пемберли "Новое начало", также демонстрируют творческий диапазон талантливого писателя. Третий - и последний - текст, перепечатанный из прежних номеров журнала (по указанным выше причинам): "Узники рая" Дэвида Редда, еще один образец твердой НФ. "Ангулем" Томаса Диша входит в новую серию, над которой он работает; действие разворачивается в Нью-Йорке в недалеком будущем; по нашему мнению, это одно из лучших произведений писателя. "Дом Бога" Кита Робертса - также часть серии, на сей раз посвященной постепенному возвращению человечества к цивилизации после ядерной войны. В следующих сборниках мы надеемся опубликовать новые рассказы из этих серий. "Литература комфорта" М. Джона Гаррисона, заключительное произведение в этом сборнике, открывает, по нашим предположениям, постоянную серию критических эссе (не все они будут полемическими!), написанных или заказанных мистером Гаррисоном. Время от времени мы будем также, в соответствии с редакционной политикой, публиковать статьи о новых открытиях в науке или экспериментах в искусстве. Мы будем рады авторам нехудожественных текстов и художникам. Мы надеемся, что этот сборник покажется вам вдохновляющим и, хотя мы не можем публиковать письма, ждем ваших откликов. Тексты и письма можно адресовать в "Новые миры": "Сфера", 30-32 Грейз-Инн-роуд, Лондон, Англия.
  
  
  ТОМАС ДИШ
  АНГУЛЕМ
  
  В заговоре "Баттери" принимали участие семь александрийцев - Джек, который был младше всех, да еще из Бронкса, Силеста Ди Чекка, Снайлз и Мэри Джейн, Танкрид Миллер, Ампаро и, конечно же, организатор и вдохновитель заговора Билл Харпер, больше известґный как Маленький Мистер Поцелуйкины Губки, пылко и безоговорочно влюбленный в Ампаро. Девчонке было почти тринадцать лет (полных тринадцать ей исполнится в сентябре этого года), у ней только начали расти груди. Очень-очень красивая кожа, напоминающая люцит . Ампаро Мартинес.
  Их первая - так себе - операция была проведена на Восточной 60-й; какой-то агент или кто-то в этом роде. Весь их улов составили запонки, часы, кожаная мужская сумка, которая в конце концов оказалась вовсе не кожаной, несколько пуговиц и неимоверное количество бесполезных именных кредитных карточек. Харпер оставался спокоен в течение всего дела, даже когда Снайлз срезала пуговицы, и улыбался. Ни один не набрался мужества спросить, хотя всех мучил этот вопрос, часто ли ему приходилось участвовать в подобных сценах преґжде. То, чем они занимались, не было новинкой. Отчасти именно это - необходимость ноґвизны - привело их к мысли о заговоре. Единственной действительно незабываемой деталью налета было имя на карточках, таинственным образом оказавшееся: Лоуэн, Ричард У. Знамеґние состояло в том, что все налетчики были из школы Александра Лоуэна. Интересно, что же это знамение значило?
  Маленький Мистер Поцелуйкины Губки оставил запонки себе, пуговицы отдал Ампаро (которая вручила их своему дяде), а остальное (часы - это все же хоть какие-то бабки) сдал в лавку "Консервейшн" на Рыночной площади рядом со своим домом.
  Его отец - режиссер-исполнитель на телевидении. В обоих смыслах, как он сам говоґрил, если ершился, - исполнительный режиссер и режиссирующий исполнитель. Они пожеґнились - его мама и папа - молодыми и вскоре развелись, но не раньше, чем в порядке заґконной квоты появился на свет он. Папа, исполнитель-режиссер, женился снова, на этот раз на мужчине, и, как ни странно, более счастливо. Во всяком случае, этот брак продолжается достаточно долго, чтобы отпрыск предыдущего, организатор и вдохновитель, успел научитьґся приспосабливаться к любой ситуации, как к чему-то постоянному. Мама отбыла в направлении Болотистых штатов ; просто плюх! - и исчезла.
  Короче говоря, он - человек дела. И это, гораздо в большей мере, чем его ошеломляюґщая талантливость, вывело его на первое место в школе Лоуэна. У него прекрасное тело, хоґтя этого и наполовину недостаточно, чтобы удовлетворить желание дорасти до профессиоґнального танцовщика или хотя бы хореографа в таком городе, как Нью-Йорк. Но, как любит подчеркивать папа, существуют связи.
  Однако в настоящее время у него проявляется склонность скорее к литературе и релиґгии, чем к балету. Ему нравится - чего в седьмом классе не любят - сочинять рефераты-фокстроты, а еще больше - метафизические твисты по Достоевскому, Гюго и Миллеру. Он страстно желает испытывать какую-то более яркую боль, чем всего лишь ежедневную пустоґту, которая завязывает в узел его крепкое молодое брюхо, и никакая еженедельная групповая терапия жестокой поркой, пока не запросишь прощения, вместе с другими тщедушными одиннадцатилетками не в состоянии превратить достающиеся ему рубцы в страдание высшеґго сорта - в преступление и наказание. Такую боль может дать только стоящее преступлеґние; а из всех стоящих преступлений самым предпочтительным является убийство, за что горой стоит такой немалый авторитет, как Лоретта Коуплард. Ведь Лоретта Коуплард не только директриса и совладелица школы Лоуэна, но и автор двух известных на всю страну телевизионных сценариев - оба о знаменитых убийствах двадцатого столетия. Они даже стаґли одной из тем обществоведения, получившей название "История преступлений городской Америки".
  Первый из убийственных сценариев Лоретты - комедия, в которой фигурирует Поули-на Кэмпбелл, английский Королевский флот, из Энн Арбор, штат Мичиган. Ей - вроде бы в 1951 году - проломили череп три пьяных парня. Они хотели тюкнуть ее лишь слегка, до поґтери сознания, чтобы потом покрутить с ней; короче говоря, 1951-й. Восемнадцатилетние Билл Мори и Макс Пелл получили пожизненно, а Дэйв Ройал (главный герой Лоретты) был годом моложе и отделался двадцатью двумя годами.
  Второй - более трагичен по духу, а следовательно, заслуживает и большего уважения, хотя, к сожалению, не у критиков. Может быть, по той причине, что героиня, тоже Поулина (Поулина Вичура), хотя это более интересный и сложный образ, пользовалась в свое время большой известностью, да и до сих пор не забыта. Возникала своего рода конкуренция межґду романом-бестселлером и более жестоким телефильмом-биографией. Мисс Вичура была служащей Департамента Благосостояния в Атланте, штат Джорджия, и глубоко окунулась в проблемы окружающей среды и народонаселения как раз перед введением системы РЕГЕНґТОВ, когда любой и каждый мог на законном основании учинять брожение своей закваски. Поулина решила, что с этим надо что-то делать, а именно - самой заняться уменьшением наґродонаселения, но вести дело так, чтобы и комар носа не подточил. Когда в посещаемых ею семьях появлялся ребенок сверх троих - что, скорее из великодушия, она определила как верхний лимит, - ей приходилось искать какой-нибудь не бросающийся в глаза способ верґнуть эту семью к оптимально-минимальному пределу. С 1989-го по 1993 год в дневнике Поулины (изд. Рэндом Хауз, 1994 г.) зафиксировано двадцать шесть убийств плюс четырнаґдцать неудачных попыток. Кроме того, в соответствии со статистикой Департамента Благоґсостояния, количество абортов и стерилизаций по ее рекомендациям в опекаемых семьях было наибольшим по США.
  - И это, думаю, доказывает, - объяснил как-то после уроков Маленький Мистер Поцелуйкины Губки своему другу Джеку, - что убийство, как форма идеализма, не обязательно должно быть убийством какой-нибудь знаменитости.
  Но идеализм, конечно, только полдела; вторая половина - любопытство. А за идеализґмом, так же как за любопытством, вероятно, кроется еще одна своя половина - главная детґская потребность поскорее вырасти и кого-нибудь убить.
  Они остановили свой выбор на Баттери, потому что:
  1) ни один из них обычно сюда не заглядывал;
  2) это шикарное место, но в то же время весьма неприятное и гадкое;
  3) парк кишмя не кишит народом, по крайней мере когда ночная смена угомонится возґле своих машин в башнях. Ночная смена редко выползает жевать сандвичи на скамейках;
  4) потому что здесь так красиво, особенно сейчас, в начале лета. Темная вода, хромироґванная нефтью, шлепает об укрепленный берег; тишина, внезапно охватывающая Верхний залив, иногда становится настолько громадной, что можно различить любой скрывающийся за ней звук большого города, мурлыканье и дрожь голосов небоскребов, таинства содрогаґния скоростных автомагистралей и время от времени прорывающиеся ниоткуда вопли, эти подголоски главной темы мелодии Нью-Йорка; голубовато-розоватые закаты солнца за виґдимым здесь горизонтом; умиротворенные морем лица с неизгладимой печатью близости смерти людей, сидящих на выстроившихся ритмическими рядами зеленых скамейках. Почеґму-то даже статуи выглядят здесь красивыми, словно каждый сразу же поверил в них, как, должно быть, люди верили в святые мощи в монастырях много-много лет назад.
  Его любимцем был гигантский орел-убийца, складывающий крылья в самом центре монолитной глыбы Мемориала солдатам, морякам и летчикам, погибшим во второй мировой войне. Самый, вероятно, большой орел на всем Манхеттене. То, что рвут его когти, наверняґка самый громадный артишок на свете.
  Ампаро, которая согласна с некоторыми идеями мисс Коуплард, нравятся более гуманґные качества памятника Верраццано (с капитаном наверху и ангелом-девушкой, осторожно дотрагивающейся до непомерно громадной книги мечом), но не строителю, как всегда путаґют, того моста, который так знатно обрушился. Об этом ясно сказано на бронзовой плите:
  
  В АПРЕЛЕ 1524 ГОДА
  ФЛОРЕНЦИИ УРОЖЕНЕЦ
  МОРЕПЛАВАТЕЛЬ ВЕРРАЦЦАНО
  ПРИВЕЛ КАРАВЕЛЛУ
  ФРАНЦУЗСКОГО ДОФИНА,
  ЧТОБЫ ОСНОВАТЬ ЗДЕСЬ
  ГАВАНЬ НОВЫЙ ЙОРК,
  И НАЗВАЛ ЭТИ БЕРЕГА АНГУЛЕМ
  В ЧЕСТЬ ФРАНЦИСКА I,
  КОРОЛЯ ФРАНЦИИ
  
  "Ангулем", согласились все они, кроме Танкрида, которому нравились более распроґстраненные и более короткие названия, более классные. Танкрид тут же лишился права голоґса, и решение стало единогласным.
  Именно здесь, возле статуи, глядящей через залив Ангулем на Джерси, они дали клятґву, которая связала их вечным секретом. Любой, с кем заговорят о том, что они намереваґлись совершить, если, конечно, полиция не подвергнет его пыткам, свято клянется своим соґратникам хранить молчание любыми средствами. Смерть. Во всех революционных организаґциях принимали подобные меры предосторожности, на что ясно указывается в курсе истории современных революций.
  ***
  Откуда взялось его имя: у папы была теория, что современная жизнь во всеуслышание заявляет о необходимости оживить ее старомодной сентиментальностью. Индивидуальное "я" среди многого другого, преданного забвению, мыслилось, в соответствии с этой теорией, оживлять следующим образом: "Кто мой Маленький Мистер Поцелуйкины Губки!" - ласкоґво кричал папа прямо посреди Рокфеллеровского центра (или в ресторане, или перед шкоґлой), а он отзывался: "Я!" - по крайней мере пока не узнал жизнь получше.
  Мама называлась по-разному: "Розовый бутончик", "Гвоздик для моего сердца" и (уже в самом конце) "Снежная королева". Мама - человек взрослый; она смогла исчезнуть без следа, если не считать следом почтовые открытки, которые все еще приходят каждое Рождеґство со штемпелем Кей Ларго, но Маленький Мистер Поцелуйкины Губки волей-неволей просто пригвожден к этой нью-сентиментальности. Правда, уже в семилетнем возрасте у неґго хватило настойчивости добиться, чтобы вне дома его называли Билл (или, как говаривал папа, просто скромным именем Билл). Но оказались несогласными те, кто работал на Рыночґной площади, папины помощники, школьные приятели, да и каждый, кто хоть раз слышал это его длинное имя. И вот год назад, когда ему стукнуло десять и пришло умение мыслить разумно, он установил новый закон: его имя - Маленький Мистер Поцелуйкины Губки - должно произноситься целиком и полностью, не жалея сил, в любое время дня и ночи. При этом он исходил из того, что если кому-то и следует вымазать физиономию дерьмом, то заґслуживает этого только его папа. Папа, казалось, был не в силах принять эту точку зрения, или, если даже принимал и ее, и какую-то другую кроме нее, никогда нельзя быть уверенґным, бестолков он или действительно проницателен, а это самый никудышный сорт врага.
  Тем временем нью-сентиментальность имела огромный успех в национальном масштаґбе, она просто захлестнула страну. "СИРОТЫ", продюсером которых, а иногда и сценариґстом, выступал папа, добились наивысшего рейтинга вечеров по четвергам и не уступали поґзиций последние два года. Уже проводилась капитальная работа по организации их показа в дневные часы. Целый час каждого дня жизни каждого вот-вот должен был стать значительно более сладким, в результате чего у папы появится шанс сделаться миллионером, а может быть, и больше. Вообще-то Билл с презрением относился к тому, чего касались деньги, поґтому что они только все портят, но в определенных случаях деньги - вещь неплохая. Все это уварилось у Билла в голове, до простейшего вывода (он это хорошо знал и прежде): папа - неизбежное зло.
  Вот почему каждый вечер, когда папа, подобно жужжащей мухе, влетал в их номер-люкс и кричал: "Где мой Маленький Мистер Поцелуйкины Губки", он неизменно слышал в ответ: "Здесь, папа!". Вишенкой на этом сливочном мороженом был смачный мокрый поцеґлуй, а потом второй - их новому "Розовому бутончику", Джимми Нессу (который уже пьян и, по всей вероятности, не собирается останавливаться на достигнутом). Они сядут втроем за милый семейный обед, приготовленный Джимми Нессом, и папа расскажет что-нибудь весеґлое и хорошее из случившегося в этот день на Си-Би-Эс, а Маленький Мистер Поцелуйкины Губки должен будет поведать о ярких, прекрасных событиях своего дня. Джимми станет дуться. Потом папа и Джимми куда-нибудь уйдут или исчезнут в личных Болотистых штатах секса, а Маленький Мистер Поцелуйкины Губки такой же, как папа, жужжащей мухой вылеґтит в коридор (папа понимает, что это лучше, чем часами пребывать в подавленном настроеґнии) и через какие-то полчаса окажется у статуи Верраццано с шестью другими александґрийцами или пятью, если у Силесты урок, продолжая продумывать план убийства жертвы, на которой все они наконец остановились.
  Ни одному не удалось узнать его имя. Поэтому они назвали его Аленой Ивановной в честь старухи процентщицы, которую Раскольников зарубил топором.
  ***
  Спектр возможных жертв широким никогда не был. Располагающие финансами типы ходят по этому району только с кредитными картами, как этот Лоуэн, Ричард У., тогда как все скопище пенсионеров, заполняющее скамейки, еще менее соблазнительно. Как объясниґла мисс Коуплард, наша экономика феодализируется, поэтому наличным деньгам уготованы роли страуса, осьминога и мокасинового цветка.
  Первая леди, которую они взяли на заметку, была обеспокоена судьбой таких же вымиґрающих, как все эти, но особенно чаек. Ее звали мисс Краузе, если имя в нижней части рукоґписного плаката (ДОВОЛЬНО НАСМЕХАТЬСЯ над невинными! и т.д.) не принадлежало кому-то другому. Почему, если это действительно мисс Краузе, она носит старомодный перґстень и обручальное кольцо, свидетельствующее, что она - миссис? Но самая важная проґблема, которую им не решить, вот в чем: настоящий ли бриллиант?
  Возможная жертва номер два - в традициях настоящих сирот после бури, сестер Гиш. Привлекательная полупрофессионалка, которая день-деньской бездельничает, прикидываясь слепой, и распевает серенады скамейкам. Пафос ее голоса мог бы быть действительно глубоґким, если бы над ним немножко поработать; репертуар - архаичный; да и в целом она создаґвала прекрасное впечатление, особенно когда дождь добавлял к ее облику чуточку чего-то своего. Однако Снайлз (которой было поручено изучить это дело) была уверена, что под лохмотьями у той спрятан пистолет.
  Третья жертва - без преувеличения, поэтическая - просто концессионер, торговавший позади гигантского орла "Радостью" и "Селенамоном". Он здесь с коммерческими целями. Должно быть, он - лицензированный веймарец, но, хотя с веймарцами это дело вполне возґможно, они нравятся Ампаро.
  - Ты просто погрязла в романтике, - сказал ей Маленький Мистер Поцелуйкины Губґки. - Назови хоть один стоящий мотив.
  - Его глаза, - ответила она. - Они янтарные. Они будут нас преследовать.
  Они уютно устроились в одной из глубоких амбразур каменной кладки Замка Клинтоґна. Головка Ампаро уперлась ему в подмышку, его пальцы плавно скользят по ее грудям, влажным от лосьона (самое начало лета). Тишина, дуновение теплого ветерка, солнечный свет на воде; все такое невыразимое, будто невозможно прозрачная вуаль пролегла между ними и осмыслением чего-то (всего этого) действительно очень значительного. Потому что им кажется, что именно их собственная невинность виновата в этой, подобной смогу, атмоґсфере в их душах, от которой им больше чем хочется избавиться в подобные моменты, когда они прикасаются друг к другу, когда они так близки.
  - Почему тогда не грязный старик? - спросила она, имея в виду Алену.
  - Потому что он - действительно грязный старик.
  - Это не довод. Он наверняка собирает не меньше денег, чем эта певица.
  - Я не это имею в виду.
  То, что он имеет в виду, определить не просто. Все идет к тому, что убить его слишком легко. Будь он героем телесериала и появись в первые минуты передачи, ни у кого не возникло бы сомнения, что ко второму коммерческому ролику он будет уничтожен. Ему ли - дерзкому поселенцу, непреклонному старшине разведотряда, прекрасному знатоку алголов и фортранов - не уметь читать в тайниках собственного сердца. Да, он - сенатор из Южной Каролины со своим собственным тавро прямодушия, но тем не менее он - расист. Убийство такого сорта уж слишґком похоже на то, чем богаты папины сценарии, чтобы претендовать на признание за ним проґявления бунта. Но то, что он сказал вслух, по сути своей было непростительной ошибкой.
  - Он не заслужил этого. Мы должны сделать это в интересах общества. И не требуй от меня мотивов.
  - Где уж мне понять, но знаешь, о чем я подумала, Маленький Мистер Поцелуйкины Губки? - Она оттолкнула его руку.
  - Ты подумала, что я струсил.
  - Возможно, ты и должен был струсить.
  - А ты, возможно, должна заткнуться и отстать от меня. Я сказал, что мы обязаны это сделать. И мы это сделаем.
  - Значит, его?
  - Ладно. Но черт побери, Ампаро, нам надо придумать, как называть этого ублюдка, лишь бы не "грязным стариком"!
  Она выбралась из его подмышки и чмокнула в щеку. Оба поблескивали сплошь поґкрывшими их бусинками пота. Пора цветения замерцала вдохновением первой ночи. Они так долго ждали. И вот, занавес наконец поднимается.
  М-день (День мобилизации) был назначен на первый уик-энд июля, на Дни праздника Независимости. У компьютерных игр появится время заняться собственными делами (они могли "поисповедоваться", "помечтать" или "поблевать"), потому что Баттери-парк будет пуст как никогда.
  Между тем у них все острее вставала проблема, с которой сталкивается любой подросґток во время летних каникул, - как убить время.
  Есть книги, есть Шекспировские марионетки, если тебе охота поторчать в длинной очереди; всегда к твоим услугам телек, а когда больше не сидится, в Центральном парке досґтаточно маршрутов для скачек с препятствиями, однако плотность их участников не бывает ниже, чем в стаде мигрирующих леммингов. Баттери-парк, который не ставит себе целью удовлетворять чьи-то нужды, редко так переполнен. Если бы сюда наведывалось побольше александрийцев и у них появилось бы желание побороться за жизненное пространство, можґно было бы погонять мяч. Ладно, следующим летом...
  Что еще? Для апатичных есть политические и религиозные мероприятия разных уровґней энергетического накала. Можно заняться танцульками, но школа Лоуэна настолько их испортила, что ни одно из танцевальных заведений города им не по вкусу.
  Что касается самого приятного времяпрепровождения - секса, то для всех, кроме Маґленького Мистера Поцелуйкины Губки и Ампаро (и даже для этих двоих, когда сразу же наґступает оргазм), это всего лишь что-то такое, что происходит на каком-то потустороннем экґране, какая-то странная гипотеза, которая всегда остается без эмпирического доказательства.
  Куда ни кинь, все это - потребительство; им дано только потреблять, но они так устали (а кто не устал?) от безысходной пассивности. Им по двенадцать лет, или по одиннадцать, или по десять - они не в состоянии больше ждать. Чего? - хотели бы они знать.
  Итак, если не считать времени, когда они могли бездельничать порознь, все эти предґполагаемые возможности - книги, марионетки, спортивные развлечения, искусство, политиґка и религия - входили в ту же категорию бесполезных занятий, что и выказывание знаков внимания или уик-энд в какой-нибудь Калькутте. Такое название еще можно было найти на старых картах Индии. Значимость их жизни от этого не становилась выше, а лето катилось так же, как повелось с незапамятных времен. Они то сидят нахохлившись и хандрят, то слоґняются без всякого дела, то надоедают друг другу, изливая душу. Их действия непоследоваґтельны, лишены даже робкой фантазии; они ведут долгие бессмысленные споры о каких-то второстепенных вещах - о привычках диких зверей джунглей, или о том, как делаются кирґпичи, или затевают разговоры о второй мировой войне.
  Однажды они сосчитали все имена на монолитных глыбах, установленных в память о павших солдатах, моряках и летчиках. Суммарная цифра получилась четыре тысячи восемьсот.
  - Ого, - сказал Танкрид.
  - Не может быть, что это все, - настаивала Мэри Джейн, хотя и остальные думали точґно так же. Даже "ого" Танкрида прозвучало иронически.
  - Почему бы и нет? - продолжал тем не менее Танкрид, который просто не умел не возражать. - Они здесь абсолютно из всех штатов и из всех родов войск. Это наверняка все, иначе возмущались бы родственники тех, кого здесь нет.
  - Но так немного? Если так мало убитых, то в этой войне было не больше одной битвы.
  - Может быть... - начала тихо Снайлз, но Танкрид редко кого-нибудь слушал.
  - Тогда войны были совсем другие, - изрек он с апломбом комментатора самых важґных новостей. - В те времена в собственных автомобилях погибало больше, чем на войне. Это неопровержимый факт.
  - Четыре тысячи и восемь сотен?
  Силеста отмахнулась не только от того, что сказала Снайлз, но и от того, что собираґлась сказать.
  - Мэри Джейн права, Танкрид. Это просто смехотворное число. Ведь за ту же самую войну германцы отравили газом семь миллионов евреев.
  - Шесть миллионов евреев, - поправил Маленький Мистер Поцелуйкины Губки, - но это дела не меняет. Может быть, те, что здесь, убиты в каком-то одном бою.
  - Тогда об этом было бы сказано. - Танкрид не хотел сдаваться и в конце концов даже заставил всех по крайней мере признать, что четыре тысячи восемьсот - достаточно впечатґляющие цифры, особенно если без ошибок прочитать каждое имя.
  Еще одна изумительная статистическая достопримечательность парка: за тридцатипяґтилетний период в Замке Клинтона было возбуждено семь миллионов семьсот тысяч процесґсов против иммигрантов, прибывших в Соединенные Штаты.
  Маленький Мистер Поцелуйкины Губки немало потрудился над расчетами. Значит, поґтребуется двенадцать тысяч восемьсот каменных плит того же размера, что запечатлели имена погибших солдат, моряков и летчиков, чтобы выбить в камне имена всех этих иммиґгрантов с указанием страны, из которой они выехали; для установки плит потребовалась бы площадь в тринадцать квадратных километров или часть Манхеттена отсюда до 26-й улицы. Но стоило ли это изыскание его трудов? Хоть чуть-чуть изменился от этого порядок вещей?
  Алена Ивановна:
  Архипелаг беспорядочно разбросанных островков бурой растительности на загорелом море лысого черепа. Волосяной покров материков выглядит обнажениями мраморных пород, особенно борода - седая, закрученная в жесткие колечки. Зубы стандартного МОДИКУМ-фасона; одежда настолько чистая, насколько может быть чистой любая ветхая ткань. Никаґкого особого запаха. И все же...
  Принимай он ванну хоть каждое утро, все равно, глядя на него, не расстаться с мыслью, что его внешний вид отвратителен, как отвратителен старый дощатый пол, который пора окатить водой после выскабливания железистым песчаником. Грязь прикипела к его морщиґнистой плоти и не знающей утюга одежде, - без хирургического вмешательства или прижиґгания ее невозможно отделить ни от плоти, ни от одежды.
  Его привычки методично размеренны, как платочек в горошек. Живет он в Челси, в доґме для престарелых. Это им удалось выяснить во время ливня, который заставил его поехать домой в подземке, а не идти, как обычно, пешком. В теплые ночи он мог устроиться на ночґлег и в парке, угнездившись в одном из оконных углублений Замка. Ленч он покупал на Восґточной в специализированном магазине "Думас Филз"; сыры, импортные фрукты, копченая рыба, сливки в бутылках, корм для собак. Не будь этого магазина, ему пришлось бы голоґдать, хотя дом престарелых должен был обеспечивать его такой прозаической необходимоґстью, как завтрак. Тем не менее для попрошайки это довольно странный способ расставаться с четвертаками, если он не перебрал наркотиков.
  Его профессиональный натиск - настоящая, из ряда вон выходящая агрессия. Его рука, например, неожиданно оказывается возле самого твоего лица и...
  - Как насчет этого, Джек?
  Или, словно по секрету:
  - Мне нужно шестьдесят центов, чтобы добраться до дому.
  Поразительно, как часто он добивается своего. Но на самом деле тут нет ничего пораґзительного. Это дар божий.
  А у того, кто полагается на божий дар, не должно быть пистолета.
  На вид ему шестьдесят-семьдесят, может быть, семьдесят пять или чуточку больше, а может, и меньше. Все зависит от образа жизни, которую он вел и где. Говорит он с акцентом, но ни один из них не смог определить, с каким. Однако это не английский, не французский, не испанский и, вероятно, не русский акцент.
  Кроме норы в стене Замка, у него есть еще два излюбленных места. Широкое открытое продолжение тротуара вдоль воды. Здесь он работает, прогуливаясь вверх мимо Замка, затем обратно вниз до концессионного ларька. Если он представляет себя вместе со всем Баттери на борту одного из больших крейсеров Военно-морского флота США, "Даны" или "Мелвил-ла", который идет на прикол после прекращения боевых действий, то это выглядит как цеґлый парад - седой, беззвучный, медленный, как сон. Настоящая частица истории. На вообраґзивших себя на его месте александрийцев это тоже произвело впечатление, хотя трое из них уже побывали в круизе на остров Андрос и обратно. Правда, иногда он надолго останавливаґется возле защитного ограждения без всякой на то причины - просто вглядывается в небо над Джерси и береговую линию Джерси. Потом он может заговорить сам с собой совершенґно неразличимым шепотом, но очень серьезно, судя по тому, как морщит лоб. Они ни разу не видели, чтобы он присел на скамейку.
  Другое его любимое место - вольер. Когда они его не помилуют, ему воздается арахиґсовыми орешками или хлебными крошками за пожертвования на птичье пропитание. В вольґере голуби, попугаи, семейка малиновок и стайка птичек-пролетариев, которые, если верить табличке, называются гаечками, хотя Силеста, которая специально сходила в библиотеку, чтобы удостовериться, сказала, что скорее всего они не более чем из хвастливого воробьиноґго племени. Услыхав вынесенный вердикт, мисс Краузе, естественно, тут же заявила о себе. Одна из ее характерных особенностей (и, вероятно, причина, по которой ее никто ни о чем не спрашивает) состоит в том, что ни при каких обстоятельствах она не соглашается вступать в дискуссию. Даже симпатизировавшие ей не могли добиться он нее ничего, кроме зловещей улыбки и решительного, отрывистого кивка головой.
  Однажды во вторник, за неделю до Дня мобилизации (дело было задолго до полудня, и свидетелями возникшей конфронтации была только трое александрийцев), Алена так далеко зашел в нарушении собственного обета молчания, что попытался заговорить с мисс Краузе.
  Он недвусмысленно остановился прямо перед ней и стал медленно вслух, со своим не внушающим доверия акцентом читать текст "ДОВОЛЬНО НАСМЕХАТЬСЯ":
  - "Министерство внутренних дел Правительства Соединенных Штатов по секретной указке Сионистского Фордовского фонда систематически отравляет Мировой океан так наґзываемым "кормом для ферм". Это и есть "мирное использование ядерной энергии"?" Коґнец цитаты. Нью-Йорк Таймс, 2 августа две тысячи двадцать четвертого года. "Или это ноґвый Мундоггл!!", "Мир природы", январь. "Можете вы и дальше оставаться равнодушныґми? В результате откровенного систематического геноцида ежедневно погибает пятнадцать тысяч морских чаек, тогда как выборные власти фальсифицируют и извращают очевидные факты. Знакомьтесь с фактами. Пишите конгрессменам. Добивайтесь, чтобы ваш голос был услышан!!"
  Пока Алена бубнил, мисс Краузе становилась все пунцовее. Сжав пальцами бирюзовоґго цвета черенок для метлы, к которому был прикреплен ее плакат, она стала резко и быстро двигать его вверх-вниз, будто этот человек с иностранным акцентом был какой-нибудь усевшейся на плакат хищной птицей.
  - Вы сами так и думаете? - спросил он, дочитав до конца, в том числе и подпись, неґсмотря на ее дергание плаката. Он прикоснулся к своей жесткой, как щетка, белой бороде и философически сморщил лицо. - Мне хотелось бы узнать побольше, да-да, хотелось бы. Мне было бы интересно послушать, что вы об этом думаете.
  Она вся оцепенела от ужаса. Ее глаза закрылись сами собой, но усилием воли она заґставила их открыться.
  - Может быть, - он был беспощаден, - мы сможем обсудить это дело во всех подробґностях. Когда-нибудь, когда вам захочется быть более разговорчивой. Ладно?
  Она кое-как соорудила улыбку и отвесила ему мизерный кивок. На некоторое время она была в безопасности, но все равно сидела затаив дыхание, пока он не прошел полпути до противоположного конца набережной, и только тогда позволила воздуху обрушиться на свои легкие. Одного глубокого вдоха оказалось достаточно, чтобы ее руки оттаяли и мелко заґдрожали.
  М-день выдался по-настоящему летним и радостным, он походил на каталог самых жизнеутверждающих творений живописцев всех времен и народов - облака, флаги, зелень листвы, переполненные радостными переживаниями люди, а позади всего этого - спокойное, чистое, по-младенчески голубое небо. Маленький Мистер Поцелуйкины Губки прибыл на место первым, а Танкрид, одетый во что-то, напоминающее кимоно (чтобы спрятать крадеґный "люгер"), последним. Силеста не пришла вообще (она только что узнала, что удостоена обменной стипендии и отправляется в Софию). Они решили, что обойдутся без Силесты, но решающей оказалась совсем другая неявка. В М-день жертва не сочла необходимым осчастґливить парк своим присутствием. Снайлз, голос которой по телефону был почти взрослым, делегировали в вестибюль Сити-банка с наказом позвонить в дом престарелых на Западной 16-й улице.
  Ответившая ей сиделка оказалась временной. Снайлз, всегда лгавшая вдохновенно, наґстаивала, чтобы ее мать, миссис Андерсон, - конечно же, она там живет, - миссис Альму Ф. Андерсон пригласили к телефону. Это дом двести сорок восемь по Западной 16-й, не так ли? Где же она, если ее там нет? Разволновавшаяся сиделка объяснила, что проживающих, всех, у кого было настроение, увезли на пикник по случаю празднования Четвертого июля на озеґро Хопатконг как гостей гигантского кондоминиума пенсионеров Джерси. Пусть дочь падает духом, рано утром они вернутся, и тогда ей удастся поговорить с матерью.
  Итак, без отсрочки обряда жертвоприношения обойтись не удалось. Ампаро подсунула им какие-то пилюли, которые стянула у матери, наградив себя ими за очередной выдержанґный ею скандал. Джек покинул их, объяснив, что он уже и без того на грани психопатии; до самого сентября никто из них больше Джека не видел. Банда распадается, как кусочек пилеґного сахара, пропитанного слюной, когда слегка надавишь на него языком. Но, черт побеґри, - море по-прежнему отражает все то же голубое небо, голуби в клетке вольера не стали менее радужными, и деревья продолжают себе расти.
  Они принялись шутить и дурачиться на тему истинного значения буквы "М" в слове "М-день". Снайлз начала с "мисс Номер, мисс Шарабан и мисс Бифштекс". Танкрид, у которого чувства юмора не было вовсе или оно было уж слишком индивидуальным, не придумал ничего лучше сокращения от "мать муз". Маленький Мистер Поцелуйкины Губки предложил "Милоґсердные небеса!". Мэри Джейн резонно настаивала, что это означает "Мэри Джейн". Но Ам-паро заявила, что "М" заменяет слово "Апломб", поэтому и тянет за собой день.
  Потом, лишний раз убедившись, что, когда идешь под парусом, ветер неизменно дует в спину, на отметке 99,5 частотной настройки они поймали долгий, как день, балет Терри Райли "Орфей". Они проходили его в мим-классе, и по сей день он оставался частью их мышц и нерґвов. Как только Орфей спустился в ад, поросший грибами размером от горошины до целой планеты, александрийцы преобразились, превратившись в очень правдоподобную стайку душ, пребывающих в муках, каких не бывало со времен Якопо Пери. Отовсюду стали стекаться и в конце концов затопили тротуар небольшие в это послеполуденное время и уже рассеявшиеся было группки зрителей, загоревшиеся признаками чисто взрослого внимания. Выразительноґстью танца александрийцы превзошли самих себя - и каждый в отдельности, и все вместе; и хотя они не смогли бы выдержать тот же накал до апофеоза (в полдесятого вечера) без сильноґдействующего психосоматического ветра в своих парусах, их танец был неподдельной и во многом личной мукой. Уходя этим вечером из Баттери, они чувствовали себя гораздо лучше, чем все это лето. В некотором смысле им удалось изгнать из себя злых духов.
  Но, возвратившись на Рыночную площадь, Маленький Мистер Поцелуйкины Губки не смог уснуть. Ему не выпутаться из этой китайской головоломки, потому что все его внутґренности уже сплелись от нее в невообразимый узел. Только когда он отомкнул запоры на окне и выбрался на карниз, ему удалось избавиться от неприятных ощущений в кишках. Гоґрод - это реальность. Его комната - нет. Реальны и карниз, и его голая задница, буквально впитывающая в себя эту реальность. Он не отрывал взгляда от медленного движения на неґпривычно большом удалении и собирался с мыслями.
  Он понимал, даже не спрашивая остальных, что убийство не состоится. Эта идея никоґгда не трогала их так, как его. Одна пилюля, и они опять превратятся в артистов, которым не оторвать глаз от собственных отражений в зеркале.
  Он наблюдал, как постепенно выключается город. Рассвет очень медленно разделял небо между востоком и западом. Появись сейчас на 58-й улице пешеход и подними он взгляд, он тут же заметил бы беззаботно болтающиеся голые мальчишеские пятки.
  Он должен убить Алену Ивановну сам. В этом нет ничего невозможного
  В спальне за спиной давным-давно надрывается телефон. У него мягкий, неопределенґной тональности голос ночного времени. Должно быть, это Танкрид (или Ампаро?) хочет обґсудить с ним это дело. Нетрудно представить их аргументы. На Силесту и Джека теперь поґлагаться нечего. Или еще яснее: из-за "Орфея" они стали слишком заметными. Начнись хотя бы крохотное расследование, скамейки сразу же о них вспомнят, вспомнят, как прекрасно они танцевали, а уж полиция-то догадается, у кого что искать.
  Однако настоящая причина - по крайней мере теперь-то Ампаро постыдилась бы говоґрить, что ее пилюли действуют расслабляюще, - заключается в том, что они прониклись жаґлостью к своей жертве. За последний месяц они слишком хорошо узнали его, и сострадание разъело их решимость.
  В папином окне появился свет. Время начинать. Он встал, весь в золоте солнечного света нового дня свершения, и пошел по карнизу шириной всего треть метра к своему окну. От долгого сидения по ногам бегали мурашки.
  Он подождал, пока папа не отправился в душ, потом на цыпочках прокрался к старому секретеру (У. энд Дж. Слэун, 1952) в его спальне. Связка папиных ключей уютным калачиґком свернулась на ореховой фанеровке. В ящике секретера лежала коробочка из-под сувеґнирных мексиканских сигар, а в сигарной коробке - бархатный мешочек, а в бархатном меґшочке - папина точная копия французского дуэльного пистолета образца примерно 1790 гоґда. Предосторожности папы касались не столько сына, сколько Джимми Несса, который при каждом удобном случае считал своим долгом показать серьезность угроз покончить с собой.
  Когда папа принес пистолет, сын первым делом очень внимательно изучил прилагавґшийся буклет, поэтому сейчас не составило труда выполнить всю процедуру его подготовки к бою быстро и безошибочно. Он сперва забил в дуло отмеренную скрутку пороха, а потом свинцовую пулю.
  И только после этого отвел боек назад на один щелчок.
  Заперев секретер, он положил ключи точно так же, как они лежали прежде. До поры он запрятал пистолет в беспорядке подушек турецкого уголка папиной спальни, предусмотриґтельно поставив его дулом вверх, чтобы не выкатилась пуля. Затем, собрав воедино все, что осталось от вчерашнего возбуждения, он влетел в ванную и чмокнул папу в щеку, еще мокґрую от девятилитровой утренней порции воды и благоухающую ароматом 4711.
  Они весело вместе позавтракали в гостиничном кафе, хотя могли бы приготовить себе то же самое сами, если не считать дополнительным блюдом ожидание официанта. Маленьґкий Мистер Поцелуйкины Губки дал искрившийся энтузиазмом отчет об исполнении алекґсандрийцами "Орфея", а папа делал над собой неимоверные усилия, стремясь не уронить во время рассказа собственное достоинство. Когда он почти исчерпал свои возможности, Маґленький Мистер Поцелуйкины Губки растрогал его, попросив выдать еще одну пилюлю, таґкую же, как Ампаро принесла вчера. Поскольку уж лучше мальчик получает подобные вещи от собственного отца, чем от кого-то постороннего, папа дал ее.
  До причала Южного парома он добрался в полдень, едва не лопаясь от ощущения приґближающегося освобождения. Погода по-прежнему была погодой М-дня, будто, проведя ночь на карнизе дома, он заставил время пойти вспять и вернуться к моменту, когда все поґшло не так. Он надел свои самые невыразительные шорты, а пистолет прицепил к поясу, скрыв его от посторонних глаз серовато-бурой сумкой.
  Алена Ивановна сидел на одной из скамеек возле вольера и слушал мисс Краузе. Рукой с кольцами она крепко сжимала древко плаката, а правой рубила воздух с красноречивой неґловкостью немого, который чудодейственным образом только что исцелился.
  Маленький Мистер Поцелуйкины Губки прошел по тропинке и присел на корточки в тени своего любимого мемориала. Вчерашний день, когда статуи каждому казались такими глупыми, невозвратно упущен. Его волшебство еще осталось, потому что они все еще выгляґдят глупо. Верраццано одет как промышленник викторианской эпохи, приехавший провести отпуск в Альпах. На ангелице самая обыкновенная бронзовая ночная сорочка.
  Хорошее настроение мало-помалу испарялось, и его голова все больше уподоблялась песчанику Эоловой башни, изъеденному ветрами веков. Пришла мысль позвать Ампаро, но любое облегчение, которое она может дать, будет оставаться лишь миражом так же долго, как долго он станет тянуть с выполнением своей задачи.
  Он бросил было взгляд на часы, но оказалось, что они остались дома. Гигантские рекґламные часы на фасаде Первого Национального Сити-банка показывали четверть третьего. Этого не могло быть.
  Мисс Краузе все еще несла вздор.
  Было достаточно времени, чтобы последить за движением облака. Оно плыло от Джерґси над Гудзоном и мимо солнца. Невидимые ветры пощипывали его дымчатые кромки. Это облако - его жизнь. Пропадает, так и не пролившись дождем.
  Вскоре и старик двинулся вверх по набережной к Замку. Он стал красться за ним, не приближаясь. Наконец они оказались одни, рядом, в дальнем конце парка.
  - Привет, - сказал он с улыбкой, которую держал про запас для взрослых с сомнительґной репутацией.
  Старик сразу же взглянул на его сумку у пояса, но это не лишило Маленького Мистера Поцелуйкины Губки самообладания. Должно быть, он задавался вопросом, не попросить ли денег, которые, если они вообще есть, лежат в сумке. Пистолет заметно выпирал, но эту выґпуклость никак нельзя было принять за пистолет.
  - Сожалею, - изрек он холодно, - я на мели.
  - Я просил?
  - Вы собирались.
  Старик сделал движение, явно намереваясь двинуться в обратный путь, поэтому надо было побыстрее сказать что-нибудь такое, что заставило бы его задержаться.
  - Я видел, как вы говорили с мисс Краузе.
  Он задержался.
  - Мои поздравления, вы сломали этот лед!
  Старик нахмурился, но на его лице появилась полуулыбка:
  - Ты ее знаешь?
  - Мм-м. Можно сказать, что мы осознаем ее. - "Мы" было преднамеренным риском,
  hors-d"oeuvre . Касания пальцами то одной, то другой стороны болтавшейся на ремне сумки с тяжелым пистолетом заставляли этот маятник лениво раскачиваться. - Вы не станете возраґжать, если я задам вам один вопрос?
  Теперь в выражении лица этого человека не осталось ничего похожего на снисходиґтельность.
  - Вероятно, не стану.
  Его улыбка потеряла почву для заранее сделанного расчета. Она стала такой же, какой он улыбался папе, Ампаро, мисс Коуплард, всякому, кто ему нравился.
  - Откуда вы, я имею в виду - из какой страны?
  - Ведь твое дело не в этом, не так ли?
  - Ну, я просто хотел бы... знать.
  Старик (каким-то образом он еще не перестал быть Аленой Ивановной) повернулся и пошел напрямик к приземистой круглой башне старинной крепости.
  Он вспомнил, что памятная доска - та же, которая извещала о семи миллионах семиста тысячах иммигрантов - свидетельствовала, что в Замке пел Дженни Линд, причем с огромґным успехом.
  Старик расстегнул молнию ширинки и стал мочиться прямо на стену.
  Маленький Мистер Поцелуйкины Губки теребил шнурок сумки. Замечательно, что стаґрик мочится так долго, потому что, несмотря на усилия, шнурок упорно не желал развязыґваться. Ему удалось вытащить пистолет, лишь когда старик стряхивал пресловутую предпоґследнюю каплю.
  Он положил капсюль на полочку взведенного бойка, оттянул курок на два щелчка наґзад, пройдя положение предохранителя, и прицелился.
  Старик не спеша застегнул молнию. Только после этого он посмотрел в сторону Маґленького Мистера Поцелуйкины Губки. Он видел нацеленный на него пистолет. Они нахоґдились чуть немного более пяти метров друг от друга, поэтому он не мог не видеть.
  Он сказал: "Ха!"
  Но даже это восклицание адресовалось скорее не мальчику с пистолетом, а просто быґло отрывком из немного грустного монолога, который он каждый день снова и снова повтоґрял у кромки воды. Старик отвернулся и уже в следующее мгновение приступил к работе, выбросив руку вперед с целью выклянчить четвертак у какого-то парня.
  
  Перевод О.Орловой
  
  
  ДЖЕЙМС БАЛЛАРД
  ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕРЕЗ КРАТЕР
  
  ЗОНА СТОЛКНОВЕНИЯ
  
  Очнувшись и открыв глаза, он увидел, что лежит в центре дорожной развязки "лепестки клевера". Болели лицо и руки, израненные падением на шершавый бетон, костюм промок насквозь. Он взобрался на насыпь. Отсюда недостроенная развязка напоминала то ли разрушенную арену, то ли жерло кратера. А парапеты вдоль автострады - обломки каких-то двусмысленных декораций. На обочине стоял пустой автомобиль. Он открыл дверцу и сел за руль, но система управления оказалась совершенно незнакомой. Почудилось даже, что выпуклые пояснительные надписи сделаны на языке слепых. Он наугад ткнул кнопку, и в сыром воздухе возопило радио. Молодая женщина, стоявшая у баллюстрады в пятидесяти ярдах от него, бегом вернулась к машине и заглянула в салон через ветровое стекло. У нее было встревоженное, совсем детское лицо. Он слушал передачу. Голос диктора, вещающий об аварии в космосе, эхом перекатывался по голому бетону.
  
  ВХОД ЗАПРЕЩЕН
  
  Всю дорогу Элен Клеман искоса разглядывала сидевшего рядом мужчину: порванный костюм, изможденное лицо, многодневная щетина... Изредка посматривая в окно, мужчина сосредоточенно исследовал рычаги и кнопки приборной доски. Туземец, изучающий яркую безделушку. Кто он? Жертва дорожной аварии? Уцелевший в авиакатастрофе пассажир? Она укрылась от шторма за дамбой и видела, как человек появился в самом центре бури - словно тонущий архангел. А теперь... Она чуть не вскрикнула от испуга, когда сильная рука мужчины сжала ее бедро...
  
  АДСКИЕ ВОДИТЕЛИ
  
  Ворстер разглядывал в бинокль покореженные автомобили, догорающие на арене. В вечернем воздухе клубился бутафорский дым, но толпа уже расходилась. Болезненные щербатые лица - будто их терли наждаком. Ворстер перевел взгляд на забинтованного человека, сидящего на скамейке для шоферов. Когда наступил кульминационный момент представления "Имитация дорожной аварии", он догадался, что человек был одним из водителей, играющих в этом маскараде роли жертв автокатастроф, - актером, едва ли сознающим всю омерзительность крушения, воссозданного в нескольких ярдах от него. Мужчина бессмысленно таращился на сваленные в кучу покрышки и пивные бутылки. Ворстер скривился, передал бинокль маленькому мальчику, в нетерпении топчущемуся позади, и принялся ходить туда-сюда по арене, вытирая потные ладони о замшевый чехол кинокамеры.
  
  СПАСЕНИЕ АВИАЭКИПАЖА
  
  Они брели вдоль летного поля, обходя спирали прячущейся в траве колючей проволоки. Ворстер махнул рукой в сторону скорлупки брошенного вертолета.
  - Видите, срок аренды аэродрома истек несколько лет назад.
  Он ждал, что человек в порванном костюме ответит, но тот молча вернулся к "лендроверу".
  - Какие самолеты вы собираетесь сажать здесь?
  Человек внимательно разглядывал свое отражение в окне автомобиля, словно восстанавливая в памяти собственную внешность. Но ветровое стекло, исчерченное струйками дождя, исказило черты его лица до неузнаваемости. Лицо стало похоже на маску из папье-маше, которую мог сделать некий умалишенный любитель поп-арта. Налитые кровью глаза невидяще посмотрели на Ворстера. Потом человек отвернулся и стал изучать небо - от горизонта до горизонта, будто намечая посадочные траектории для кораблей непобедимой Звездной армады. Ворстер облокотился на капот и подумал, что в этих плечах и руках таится какая-то грубая сила. Последний час Ворстер намеренно разговаривал на несуществующем жаргоне, и человек вроде бы понимал эту тарабарщину. Мир вокруг них состоял из сцепленных элементов китайской головоломки. Один элемент был лишним - лежащий на сидении сверток с проспектами, рекламирующими новый стандартный блок для сборных зданий. В последних рекламных плакатах на щитах вдоль автострады время от времени стало появляться изображение этого полусферического модуля.
  
  ФОРАМИНИФЕРА
  
  Свет пробивался сквозь прозрачные стенки. Сильные пальцы сжимали локоть Элен Клеман, указывая ей направление в этом лабиринте маслянисто отсвечивающего стекла. С тех пор, как они ускользнули от Ворстера, он больше и больше замыкался в себе. Их путь пролегал между заброшенным аквариумом и больничным корпусом для раненых. Зачем он арендовал эти пустынные загородные земли? Как будто подготавливал "посадочные площадки"... Она споткнулась о моток резинового шнура и схватилась за ушибленную ногу. А он в этот момент вглядывался в мутную жижу на дне аквариума. В разных плоскостях: сегменты маточных срезов - это координаты входа через форамены памяти и желания.
  
  ПРЕДПРИЯТИЕ "NUTRIX"
  
  Она сидела перед туалетным столиком, слушая сообщение о погибшем космическом корабле. Взглянув в зеркало, непроизвольно прикрыла ладонями свои маленькие груди. Он разглядывал ее тело с почти патологическим интересом - изучал живот и ягодицы, словно продумывал нюансы очередного извращения. Они уже неделю жили в меблированных комнатах, и с каждым днем акты любви между ними приобретали все более отвлеченный характер. Поначалу эти извращения внушали ей только неприязнь, но теперь она увидела их сущность: он наводил мосты, по которым намеревался сбежать. Поток новостей иссяк, она выключила радио. И попыталась сидеть спокойно, когда сильные руки стали гладить ее тело.
  
  НЕОПОЗНАННЫЙ ЛЕТАЮЩИЙ ОБЪЕКТ
  
  Выехав к побережью, доктор Мэнстон указал Ворстеру на отмель в устье реки:
  - Космический корабль взорвался уже при снижении. Вполне вероятно, что пилоту удалось спастись. Хотя один Бог знает, что произошло с его рассудком в последние минуты. Вспомните отчеты этого русского космонавта, Ильюшина, который впоследствии сошел с ума.
  Машина остановилась у деревянного мола, - к развалинам они пошли пешком. Доктор Мэнстон нагнулся и вытащил из песка обломок раздавленной раковины.
  - Вообще-то, если хорошенько поразмыслить, мы очень мало знаем о действительных последствиях этой катастрофы в космосе. Влияющих на нас, я имею в виду. Можно, конечно, спрятаться в витках вот такой раковины и проповедовать оттуда совершенно бредовые идеи... Но подобный шаг - просто результат сексуальной неудовлетворенности, неудовлетворенности всей этой пустой арифметикой каждодневной жизни. Вы скажете себе, что во многих отношениях это была странная неделя... Кстати, а кто тот парень, которого вы все время преследуете?
  
  ФИЗИКА ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЧАСТИЦ
  
  Ворстер наблюдал за соревнованиями паралитиков в инвалидных колясках, кружащих вокруг баскетбольной площадки. Он вспомнил, как два года назад, возвращаясь вечером домой, он увидел разваливающийся при посадке "Космос-253". Полминуты небо светилось сотнями пылающих обломков - будто целый воздушный флот был охвачен огнем.
  Раздались аплодисменты. Ворстер вскочил со своего места и поспешил прочь, пробираясь сквозь толпу игроков. Человек в изорванном костюме быстро выкатывал к выходу одного из них, дрожащего от ужаса. Что он, Ворстер, делал здесь, в госпитале для летчиков-инвалидов?
  
  СВЯЗИ, ТОЛЬКО СВЯЗИ!
  
  Сквозь пелену дождя за окном можно было различить летное поле и краешек пляжа. Лавируя между теннисными столами, доктор Мэнстон пересек спортзал и открыл дверь в запущенную оранжерею. "Машина", которую описал ему Ворстер, лежала на стеклянном столике, дисплеи располагались вокруг. Доктор Мэнстон прочитал список предлагаемых программ и посмотрел в окно. Одинокая фигурка брела вдоль пляжа, а дождь все не переставал. Он выглянул в коридор и позвал Элен Клеман. Ему пришлось подождать, пока она нервно просматривала набор программ - будто выискивала в них следы былых привязанностей.
  
  ПОЭТЫ СОЕДИНЕНИЙ
  
  Доктор Мэнстон просматривал данные на экране:
  1. Фотография недостроенной дорожной развязки "лепестки клевера"; бетонные ограждения даны в поперечном разрезе и обозначены одним словом - "Кратер";
  2. Репродукция картины Сальвадора Дали "Madonna of Port Lligat";
  3. Пятьсот подложных отчетов о вскрытии трупов, якобы сохранившихся после первого крушения "Боинга-747";
  4. Ряд рисунков, изображающих коридоры психиатрической больницы в Бельмонте;
  5. Гримасы на лицах Армстронга и Олдрина, заснятые во время пресс-конференции;
  6. Перечень осадочных слоев на уровнях П-11 в районе Стайнс, где находится резервуар муниципального водоснабжения;
  7. Последняя фонограмма голоса неизвестного самоубийцы, сделанная им самим;
  8. Анализ торговли новым полусферическим строительным "модулем".
  
  КОСМИЧЕСКАЯ КАФЕДРА
  
  Доктор Мэнстон с симпатией посмотрел на молодую женщину.
  - Может быть, вместе они создают для вас, Элен, поэму любви. Проще говоря, они представляются мне составными частями необычного "космического транспорта" - какого-то средства для передвижения в пространстве, выражаясь фигурально. Или метафорически, не важно. Это несравнимо более мощный транспорт, нежели любой корабль наших астронавтов.
  Доктор Мэнстон указал на одинокого человека, бредущего по пляжу в промокшем насквозь костюме. На песке высилось изысканное творение из выброшенного на берег мусора и рыболовных сетей.
  - Я полагаю, он собирается с помощью одного из этих "средств" вернуться в космос.
  
  СТАНЦИЯ СЛЕЖЕНИЯ
  
  При слабом освещении гостиничного номера она исследовала ящики туалетного столика. Ковер и постель были завалены журнальными вырезками и рекламными брошюрами, обрывками страниц из учебного пособия по геометрии конусов. Оставив ящики в покое, она подняла с пола плакат, рекламирующий новый фантастический фильм. Под выпуклым стеклом шлема виднелось его лицо. Неужели он на самом деле снимался в этом фильме? Или это была просто очередная из его странных выходок? Казалось, он так или иначе имеет отношение ко всему, что происходит вокруг. Даже их любовная связь отмечена печатью неопределенности - мыслями он все время был где-то в другом месте. С плакатом в руках, она подошла к окну и выглянула во двор. Скульптуры в садике отбрасывали длинные тени. Он вышагивал по дну осушенного плавательного бассейна.
  
  ПОВРЕЖДЕНИЯ ОБОРУДОВАНИЯ
  
  В течение всех поисков следующие повреждения оборудования полностью поглотили его внимание:
  ОСУШЕННЫЙ ПЛАВАТЕЛЬНЫЙ БАССЕЙН: в вертикальных стенах и наклонном полу проявлялось разрушение времени и пространства, пролом в корпусе космического спутника.
  ГРУДИ МЕРИЛИН МОНРО: в растворенных липоидах грудей мертвой кинозвезды он видел истоки собственного падения, непрочность связи с Элен Клеман.
  ПОМЯТОЕ АВТОМОБИЛЬНОЕ КРЫЛО содержало противоестественную геометрию его собственного кожного покрова, невыносимую дисгармонию поз и жестов.
  
  ЗОВУЩИЙ ВЗГЛЯД
  
  Он ждал на краю тротуара, пока служащие художественной галереи помогали молодой женщине-калеке выбраться из автомобиля. Они поставили хромированное сидение на платформу с колесиками, и солнечный свет осветил изуродованные конечности. Женщина перехватила его взгляд, направленный в то место, где соединяются ноги. И поняла. Лицо ее было суровым и очень бледным. Ворстер прошептал в сторону:
  - Я знаю ее. Это Габриэль Зальцман. Но ведь вы не будете...
  Он оттолкнул Ворстера и пошел в галерею вслед за инвалидной коляской. Кожей он чувствовал давление солнечного света, который экскрементами стекал по тротуару.
  
  БЕГУЩИЙ ПО ДОРОГЕ
  
  Весь день он кружил по городу, следуя по пятам за белым автомобилем и его безногим водителем. На перекрестках, подобравшись совсем близко, он разглядывал ее бесцветное лицо, изуродованное шрамом, который пересекал щеку от виска до губы. Сильная рука ловко управлялась с переключением скоростей. Он преследовал ее от клиники до художественной галереи, пытаясь заметить малейшую перемену в ее холодном лице. Процесс переключения скоростей казался ему изысканно-эротическим.
  
  КИНОТЕАТР ДЛЯ МЕРТВЫХ АВТОМОБИЛИСТОВ
  
  Стоя на балконе своих апартаментов, он наблюдал за женщиной через визир кинокамеры Ворстера. Женщина в хромированной коляске ездила по садику, разбитому на крыше. Бывало, напудриваясь, она внезапно начинала корчиться и извиваться; казалось, тело вот-вот выпрыгнет из кожи через ротовое отверстие, сведенное судорогой. Его особое внимание привлекали следующие действия:
  ПРИПУДРИВАНИЕ ЛИЦА. Ласкаемый мягкой пуховкой для пудры шрам по своей геометрии был похож на помятое автомобильное крыло, а также на его неуклюжие контакты с Элен Клеман.
  МОЧЕИСПУСКАНИЕ. Положение искалеченного тела, поддерживаемого блоками, объединяло гротескные перспективы музея Гугенгейма, а также антагонизм пространства и времени, который чувствовал Ворстер.
  МАСТУРБАЦИЯ. Изучая мышцы, расположенные вокруг ротового отверстия женщины, он видел, помимо всего прочего, хромированную раму ветрового щита, окружающего садик, а также чувствовал силу инерции разгоняющегося пассажирского "Боинга".
  
  САЛОННАЯ БОЛТОВНЯ
  
  Он прислонился к исковерканному автомобилю, поставленному на постамент в центре галереи, и краем уха слушал ничего не значащий разговор:
  - ...установленный на переднем бампере контакт включает камеру, предоставляя вам, таким образом, полную видеозапись столкновения. А если к тому же в аварию попадает какая-нибудь знаменитость, то пленку можно выгодно продать. И, в конце концов, видеозапись, прокручиваемая назад, позволит вам увидеть собственную смерть ...
  Габриэль Зальцман вкатила свое тело в галерею, ее лицо исказила недобрая гримаса. Он подошел к ней и дружески улыбнулся. Ее тело излучало сильную и порочную сексуальность.
  
  ВЕКТОРЫ ЭРОТИКИ
  
  В гараже, рядом с плавательным бассейном, он исследовал внутренности белого автомобиля. Вот векторы эротики:
  1. Хромированный рычаг ручного управления справа от баранки.
  2. Поручень над дверцей, обтянутый черной кожей.
  3. Рычаг ручного тормоза под приборной доской.
  4. Декоративная рукоятка в спинке кресла.
  5. Пенопластовая спинка кресла, обшитая войлоком.
  6. Неистертая поверхность педали ножного тормоза.
  7. Серебряная рукоятка с петлей.
  8. Истертые металлические бегунки хромированного сиденья.
  9. Несимметричные вмятины от ягодиц на пенопластовом сиденьи.
  10. Специальная выемка сбоку для крепления ремня, удерживающего поврежденный позвоночник в правильном положении.
  11. Резиновый хирургический клин на правом сиденье.
  12. Специальный конусообразный желоб для ремня левой ноги.
  13. Запачканный кожаный стульчак для отправления физиологических нужд.
  14. Стальная воронка для мочи и кала.
  15. Прозрачная, покрытая трещинками крышка отделения для бумажных салфеток, встроенного в приборную доску.
  
  МОЛОЧНАЯ ЖЕЛЕЗА
  
  Вместе с Габриэль Зальцман он изучил множество грудей, выясняя время и пространство соска и розового кружка вокруг него. В белом автомобиле они кружили по улицам, рассматривая груди следующих женщин: манекенов в витринах, молоденьких девушек, перезрелых матрон, стюардесс с бюстом, удаленным хирургическим методом. Они пришли к выводу, что плавный изгиб нижней части груди имеет ту же форму, что и траектория самолета, отрывающегося от взлетной полосы и уносящегося ввысь. Его сознание было поглощено геометрией этих вездесущих невесомых сфер. Держа на коленях альбом с фотографиями различных кривых, он одновременно наблюдал, как сильные руки Габриэль Зальцман умело ведут автомобиль в лабиринте запруженных толпами улиц. Она доверилась ему с некоторой долей юмора:
  - Между прочим: решение удалить мою собственную левую грудь было очень трудно принять. Но необходимо - из косметических соображений. Ты мог бы использовать это в своей рекламной кампании? Кстати, а что вы рекламируете?
  
  УХОДИМ ВНИЗ
  
  В тусклом свете фюзеляж самолета казался корпусом громадного корабля. Стоя на крыше аэровокзала, Ворстер разглядывал мокрую поверхность взлетно-посадочной полосы. Они прогуливались рука об руку, словно уединившиеся в парке любовники. Габриэль Зальцман передвигалась кошмарными рывками. Ворстер оперся локтями о перила и принялся изучать фотографии: потрескавшийся участок стены, элементы коммуникационной системы спутника, промежности, пустынный пляж - что это? Жанры странного концептуального искусства? Или знаки очередной бессознательной попытки спастись? Да, он был выброшен в мир, словно на необитаемый остров. В мир такой же враждебный, как и какой-нибудь минеральный лес кисти Макса Эрнста.
  
  ОРБИТАЛЬНАЯ СИСТЕМА
  
  Доктор Мэнстон щелкнул диапроектором. Элен Клеман сидела в пассажирском кресле, ее сигарета совсем размокла.
  - На этих - откровенно непристойных - фотографиях запечатлены немаловажные эпизоды психологической драмы. По определенной причине снимки сделаны до того, как эпизоды были сыграны. Мисс Зальцман, кажется, должна играть роль калеки-обольстительницы. Этакой мадам Дали с культей. Ее роль можно рассматривать и как средство передвижения...
  Доктор Мэнстон вышел из машины и направился к краю виадука. На парапете в ста футах под ними стоял Ворстер. Камера, готовая к работе, лежала рядом.
  
  ИНТЕРЛЮДИЯ
  
  Это было время идиллии и спокойствия. Он и Габриэль Зальцман гуляли вместе, мечтая о близости и страсти. Они блуждали среди пациентов в садике психиатрической лечебницы и улыбались, глядя в их пустые лица, представляя себя слугами на каком-нибудь дворцовом приеме. Они обнимались. Изогнутый балкон пыльной террасы, на которой они стояли, напоминал ампутированную конечность. Глаза безумцев глядели на их соитие.
  
  РАЙОН ПОСАДКИ
  
  К дюнам они приехали в большом автомобиле с открытым верхом. Голубая вода текла по дну обмелевшего устья, бетонные волнорезы разбивали ее зеркальную поверхность. По бесплодной земле прыгали солнечные зайчики. Он помог Габриэль Зальцман выбраться из машины. Блеснул хром, когда он коснулся ее запястья. Усаживая Габриэль Зальцман среди пучков выжженной солнцем травы, он увидел Ворстера, пробирающегося меж бетонных конструкций. Объектив камеры "Никон" сверкал на солнце.
  
  БЫСТРО!
  
  Он толкал хромированное кресло к виадуку, цепочка следов вилась за ним по незастывшему цементу. Бетонные колонны по обеим сторонам дороги поддерживали необъятные своды. Он остановился в центре "лепестков клевера", откуда ограждения напоминали уже знакомую ему арену, и с силой оттолкнул Габриэль Зальцман. Кресло покатилось вниз, опрокинулось и сбросило женщину в жидкий цемент. Он смотрел на металлическую упряжь коляски; мерцая спицами беспомощно вращались хромированные колеса. Остановившись в пятидесяти ярдах от них, Ворстер встал на колено; застрекотала камера "Никон". Потом он приблизился, пряча лицо за киноаппаратом. Он с трудом удерживал равновесие на неровной поверхности, из-за чего его походка была похожа на танец неисправного робота. Приближение Ворстера являлось как бы куском стекла с выгравированным титром; сам титр представлял собой пронзительный вопль Габриэль Зальцман.
  
  К-ЛИНИИ
  
  Увечья Габриэль Зальцман явились ключами к его свободе. Кодами, которые расшифровали перспективы времени и пространства. Он посмотрел вверх, на небо. Наконец-то оно распахнулось - спокойная, девственно чистая голубизна его собственного рассудка! Ворстер стоял в нескольких шагах от него, лицо по-прежнему было скрыто камерой. Стрекотание пленки нарушало симметрию пейзажа.
  
  КАК ВЫЙТИ
  
  Переступив через ноги Ворстера, он двинулся прочь от обоих тел. Из автомобиля, стоящего на виадуке, за ним наблюдали доктор Мэнстон и Элен Клеман. Он пересек арену и скрылся под аркой, признав, наконец, геометрию насилия и эротизма дорожной развязки "лепестки клевера".
  Перевод И. Гречина
  
  М. ДЖОН ГАРРИСОН
  ЛАМИЯ И ЛОРД КРОМИС
  
  Э то было время, когда Патинс, Кубен и Сен-Саар, летописцы Города и его апологеты, выбирали для его описания язык символов и противоречий. "Жемчужина в сточной канаве, леопард, сплетенный из цветов", - читаем мы у Патинса в "Нескольких записках для моего пса". Кажется, он пытается создать целостную картину из намеков, многозначительных умолчаний и иерархических соподчинений, перевернутых с ног на голову, например: "Там, где город яснее всего являет нам свою пустоту, мы обретаем себя наиболее полно".
  Сен-Саар чувствовал себя вполне уютно под покровительством одной маркизы и потому не был склонен к подобным преувеличениям. Возможно, он не испытывал такого отчаяния, убеждаясь в том, что Город все слабее ощущает сам себя - и, несомненно, куда острее осознавал свой долг. "В его неспособности рассуждать здраво видится соединение случайностей и желание обрести форму, - пишет он. - Город сочиняет себя, используя выражения выспренние, которые первыми приходят на ум - так женщина вспоминает содержание старого письма. Она давно потеряла это письмо. Возможно, она даже забыла, откуда оно пришло. Попадись это письмо ей на глаза, оно удивит ее сдержанностью, столь несхожей с тем, что она из него сделала".
  Подобные рассуждения уместны в Артистическом квартале, равно как и в Мюннеде, но в провинции вызвали бы настоящий ужас. Там столицу зовут "Урикониум", "Врико", а то и "Драгоценность на берегу Западного моря" и считают ее оплотом постоянства. Одному из мелких столичных аристократов довелось на личном опыте убедиться, сколько в этом иронии. Звали его тегиус-Кромис.
  
  В Дуириниш - в то время богатый город на побережье, где торговали рыбой и шерстью, расположенный в ста милях к северу от столицы, - он прибыл в конце декабря. Для начала он задал пару вопросов в лавке чучельника и торговца подержанными книгами, а под вечер пришел в гостиницу "Находка Штейна" и уселся за столик в длинном дымном зале, недалеко от камина. Как выяснилось, он приехал сюда верхом через Монарские горы. Посетители, знавшие, что перевалы в это время года уже оледенели и стали почти непроходимыми, восхищенно покачивали головами. Пара человек, которым было известно, зачем этот человек приехал из столицы, осторожно наблюдали за ним-, а ветер хлестал мокрым снегом по холодной булыжной мостовой площади Дубликата. Остальные - рантье, мелкие землевладельцы из Нижнего Лидейла, приезжие торговцы мехами и металлом - откровенно таращились на пришельца, Когда еще доведется увидеть настоящего столичного аристократа?
  День выдался промозглым, и вновь прибывший выглядел так, словно продрог до костей - другого объяснения его манерам в голову не приходило. Человек, который носит меч, не станет читать книги, тем более "Охоту Веселого Крапивника". Шаг у него был быстрый и твердый, как у юноши, Но стоило подойти поближе, и вы видели, что волосы у него седые, и сам он чем-то глубоко озабочен. В первый момент это пугало. В конце концов посетители заметили: хотя незнакомец носит крупные стальные кольца, как и подобает аристократу, а на них выгравированы замысловатые печати его Дома, сапоги на нем дешевые и грязные. Знатные господа в таких не ходят.
  Кто-то предложил ему пересесть поближе к огню. В зале полно места!
  Но если поначалу он казался одиноким и даже застенчивым, то теперь являл собой воплощенное безразличие, свойственное мелким аристократам. Высокий, утонченный, в тяжелом плаще из бледно-голубого бархата, он вызывал любопытство, но сам никем не интересовался, и его вскоре оставили в покое. Вечер перешел в ночь, и лишь тогда он слабо улыбнулся над тарелкой с недоеденным ужином. Казалось, он кого-то ждал.
  А он думал:
  "Год назад, в декабре, снег пошел очень рано. Я смотрел, как снегопад засыпает Высокий Город. В то утро по всему было видно, что погода наладится. Я сидел в колбасной лавке Вивьен и надеялся, что солнце все-таки выглянет. Иногда мне казалось: вот-вот кто-то придет, заговорит со мной или просто улыбнется. И если на следующий день будет мороз, мы пойдем кататься на коньках. Кажется, такие вещи происходят постоянно - и все же никогда не повторяются, даже если вам очень хочется, И длятся очень недолго".
  
  Вскоре после полуночи с верхнего этажа гостиницы, где находились комнаты для постояльцев, пришел мальчик.
  Он бродил по залу от столика к столику, смеялся и оживленно болтал. Но с таким же успехом он мог разговаривать сам с собой. Насколько мог судить тегиус-Кромис, этот странный парнишка в нелепом наряде надеялся заработать пару монет. Он ухитрялся одним быстрым движением поймать на лету моль, а потом выпускал ее целой и невредимой. Насекомые с темно-зелеными и фиолетовыми крылышками десятками вились возле каждой лампы, отчаянно тычась в стекло, и мальчик мог снова и снова повторять свой фокус. Однако люди у камина притворялись, что не замечают маленького попрошайку. Кажется, им было неловко.
  - Ладно, - громко произнес мальчик. - Пусть рожденный быть повешенным не утонет, а рожденного утонуть не повесят. Уже кое-что...
  тегиус-Кромис не понял, в чем соль шутки, но почувствовал, что не может удержаться от смеха. Через миг парнишка стоял рядом.
  - Слушайте, видите - моль...
  - Кажется, тебе сегодня не слишком везет, - перебил тегиус-Кромис; следя за насекомым. Он обнаружил, что поймать моль не составляет труда - куда сложнее не помять ей при этом крылышки. - Думаю, они так осторожны потому, что торгуют мехами и металлом.
  Мальчик странно посмотрел на него и тоже засмеялся.
  - Меня тут все знают. Меня все знают, сударь, - и присел рядом.
  - Ко мне должны придти, - отрезал тегиус-Кромис. - Только не ты. Заплатить тебе за мою моль?
  - Вы ехали через перевалы на старой кляче, - сообщил мальчик. - Я слышал.
  И поспешно прикрыл рот ладонью.
  - Глупость сморозил, правда? Я вечно что-нибудь ляпну, а потом сам не знаю зачем. У вас такое бывает, что вы хотите сказать одно, а говорите другое? Я думаю, ваша лошадь - настоящая красавица, чистокровная, а я вас так обидел. Извините, сударь... Слушайте, вот еще одна. Попробуйте еще раз. Быстро, но не так грубо... Вот и все! Поняли, как это делается?.. - мальчуган поежился. - Я как-то раз побывал во Врико. В Артистическом квартале. Уф-ф! Этот город не для меня. В шесть утра от канала Изер так несет - того и гляди фонарные столбы заржавеют. Всюду грязь, но если захочешь помыться, придется идти в баню, что в Мозаичном переулке. Знаете Мозаичный переулок, сударь? Там в самом деле есть мозаики, только они такие грязные, что ничего не разобрать. Я поскреб немного и увидел мальчика, лицо у него было в точности как у меня. Правда-правда. А вода иногда на воду не похожа и пахнет гнилой резиной...
  Он смолк и сосредоточенно уставился в одну точку. Волосы темно-рыжие, подстриженные "под дикаря" - одно время так любили стричь на Жестяном рынке. Из-за них его глаза казались огромными и совсем детскими. Одежду украшали разноцветные ленты. Воротник распахнут, кожа оливково-смуглая и очень нежная.
  - Мы жили в доме около переулка Воловьей Губы...
  - С тех пор много воды утекло, - тегиус-Кромис усмехнулся. - Артистический квартал нынче совсем не тот. Спа Изер провалились в собственные чаны, так что фрескам пришел конец. Теперь там дворик с яблонями, а в переулке Воловьей Губы множество маленьких лавочек, и перед каждой стоит огромная ваза, в которой растет герань. Думаю, тебе бы понравилось.
  - Понравилось? - тихо переспросил мальчик. - Да меня бы стошнило. В этом нет души.
  - "Душа"! - тегиус-Кромис не мог признаться, что парнишка повторяет его самые сокровенные мысли. - Сомневаюсь, что ты на самом деле там побывал. Сколько тебе лет? Тринадцать?
  Они улыбнулись друг другу.
  Несколько минут оба молчали. Потом принц покосился на остатки своего ужина, как человек, который собирается что-то предложить, и достал оловянную табакерку. Мальчик медленно покачал головой, но после некоторых размышлений отломил кусочек хлеба, сунул в рот и прожевал. Потом глотнул вина, но оно попало не в то горло, он запрокинул голову и закашлялся. Один из постояльцев, сидящих у камина положил перед ним на стол монету и свысока бросил:
  - Ну как?
  Мальчуган передернул плечами, вышел на середину зала и высоким голосом, без всякого выражения затянул:
  
  Джонни-Джек вместо куклы пошел с молотка,
  Сам был мал, да семья, да, семья велика...
  
  Повторив это трижды, мальчишка пустился в пляс. Он двигался неуклюже... и в то же время на удивление грациозно. Музыки не было. Большие деревянные башмаки грохотали по дощатому полу. Парнишка насупил брови, приоткрыл рот и сосредоточенно пыхтел. Ленты на его предплечьях, развеваясь при свете лампы, словно оставляли светящийся след. "Очень трогательно, - скажет ему потом тегиус-Кромис, - только руки у тебя слишком тощие".
  Аплодисментов не последовало. Когда танец был окончен, мальчик некоторое время стоял, пока не отдышался, а потом снова стал слоняться по залу - ловить моль и собирать монетки, притворно смеясь.
  "Ему явно не до смеха", - отметил про себя тегиус-Кромис. Задетый тем, что мальчик не вернулся к нему за стол, он раскрыл свою книгу и сделал вид, что читает.
  "Постели ему ложе из тверди земной, маргариток-овечек, цветков пятипалых"...
  Он озадаченно поглядел на обложку, захлопнул книгу и закрыл глаза. Он устал. Перед его взором рушились исполинские сераки монарских ледников. Он перебирался через них - раз, два, снова и снова.
  Щеки у мальчика горели: он все-таки вернулся к столику тегиуса-Кромиса, немного запыхавшись.
  - Я старше, чем кажусь, - сказал он, словно беседа не прерывалась. - Зачем вы сюда приехали?
  тегиус-Кромис открыл глаза.
  - Что тебе сказали там у камина?
  - Вы приехали охотиться. Но я это и так знаю.
  Он внезапно подался вперед и сжал руку принца обеими ладонями, теплыми и нежными, но хрупкими, как бумага.
  - По правде говоря, - шепнул он, - она ведь тоже может вас убить, так?
  Кромис огляделся. Камин прогорел, зал пустел, кто-то собирал пустые горшки. Дверь на черную лестницу открылась, оттуда потянуло холодом и резким запахом мочи. Мальчик выпустил ладонь принца и сделал рукой движение, словно хотел охватить не только зал и гостиницу, но и мощенную булыжником площадь снаружи, и весь город.
  - Тут всегда так было. Пусть у местных голова болит. Кому хочется, чтобы вы погибли?
  Лорд Кромис поплотнее закутался в плащ.
  - У меня будут помощники, - объяснил он. - Кстати, им уже пора быть здесь. Когда дверь открылась, я думал, что это они.
  - А вы из какого Дома? - чуть позже спросил мальчик.
  - Из Шестого.
  - И какой у вас герб?
  тегиус-Кромис показал одно из своих колец.
  - Ламия. Вот, смотри. Видишь?
  Мальчик пожал плечами.
  - Это вообще ни на что не похоже.
  Под конец в зале, кроме них, остался только мальчик, который раньше разносил закуски и убирал посуду. Только он видел, как они встают и уходят вместе. Друзья принца заставляли себя ждать.
  
  * * *
  
  Мальчик ушел ночью.
  - Вы всегда сможете меня найти, - заверил он.
  Утром принца разбудили голоса. Комнаты с видом на задний двор были самыми просторными и потому пользовались большим спросом, но тегиусу-Кромису новое жилище показалось пустым и холодным. В номерах, окна которых выходили на площадь Дубликата, было куда более шумно, но что хуже - слышать шум или любоваться конюшнями?
  Конюшни, в отличие здания гостиницы, были кирпичными - из красного кирпича того особенного теплого оттенка, который чаще встретишь на юге, чем в этих местах. Сейчас под голубым зимним небом он казался таким ярким, что глазам становилось больно. Прижавшись щекой к стеклу и вытянув шею, тегиус-Кромис увидел пару тяжело навьюченных пони и великолепную кобылу - явно чистокровную, сильную, с коротким крупом, отличной статью и мощным костяком, около девятнадцати ладоней в холке. Лошади стояли под аркой, которая ограничивала обзор, зато усиливала крики и возгласы людей, столпившихся вокруг.
  За ночь подморозило, иней толстым слоем покрывал брусчатку в углу двора, куда еще не пришло солнце. Воздух был холоден и прозрачен, и от этого все краски вдруг стали живыми и яркими. Лошадь, явно с норовом, метнулась вперед, сбила копытом ведро, и оно покатилось по брусчатке, оставляя за собой мокрую спираль, ярко сверкающую в утренних лучах солнца. Маленькие фигурки в панике метались под копытами кобылы, пытаясь ее успокоить. Кто-то стоял в стороне, посмеивался и давал советы; кто-то прохаживался под аркой, размахивая руками и пропадая из виду прежде, чем тегиус-Кромис успевал разглядеть лицо.
  Пару раз под аркой мелькнул плащ цвета свежего мяса. Владелец кобылы? Несомненно... Но тут все исчезло в дымке, затянувшей холодное оконное стекло, точно восковой налет на ягодах винограда. тегиус-Кромис протер стекло. Чтобы хоть что-то разглядеть, приходилось изогнуться и принять весьма неудобную позу, поэтому он встал и попытался отодвинуть защелку. Защелка не поддавалась. Лорд Кромис пожал плечами и вернулся в комнату, ступая босыми ногами по холодным дубовым доскам. На столике у кровати были разложены его вещи; оловянная табакерка, которую давно следовало почистить, кольца, издали похожие на игральные кости, пара книг. Меч - отцовское наследство - стоял в углу. Оделся тегиус-Кромис быстро. Его переполняло какое-то беспричинное ликование.
  На юге, особенно на Мингулэйской литорали, где чуть ли не в каждой кибитке вас ждет гадалка с колодой засаленных карт, женщины часто делают своих первенцев карликами, чтобы обеспечить им безбедную жизнь. И пока мальчик лежит, запертый в ящике из черного дуба под названием "глуттокома", который не дает ему расти, и ест особую пищу, его мать, застыв над картами, с сомнением смотрит в будущее. Карлик, который сейчас стоял в зале у очага, грея сутулую спину - хотя ленивые язычки пламени, которые словно нехотя лизали поленья, почти не давали тепла, - выступал на арене Урокониума как акробат и клоун и пользовался шумным успехом. На Унтер-Майн-Кай его знала каждая собака, и Одсли Кинг, в то время переживавшая короткий расцвет своей славы, даже написала его портрет. Она изобразила карлика в пурпурном дублете, а картина называлась "Калабакиллас, король карнавала". Он был одним из основателей "Желтой книги закона" и "Общества Чеминорских ходоков на ходулях", под эгидой которых убил - как на ринге, так и за его пределами, как по правилам, так и в нарушение оных - немало бойцов, причем все они были выше его ростом.
  По-настоящему его звали Моргант, но чаще он отзывался на прозвище "Грязный Язык". Кривые ноги делали его походку вялой, шаткой и неуверенной, но видели бы вы, как он бежит, точно обезьяна, среди ночи, через какой-нибудь заброшенную площадку неподалеку от Всеобщего пустыря! У него было умное лицо и сладкая улыбка. Большинство детей глуттокомы подвержены приступам дурного настроения, и Моргант не был исключением. Во время этих припадков он мог оскорбить или наградить пинком любого, кто осмеливался подойти близко. С тех пор как ему исполнилось шестнадцать, он не вырос ни на дюйм - его рост не превышал четырех футов. Но уже тогда казалось, что он держит в своей пухлой, нескладной ладошке всю толпу, которая собралась на арене.
  Его часто видели в компании принца. Обычно к ним присоединялся еще один человек, очень рослый, известный как Распутник Кан. Когда тегиус-Кромис вошел в комнату, последний как раз стоял у камина и говорил ледяным голосом:
  - И все-таки ты согласишься. Вчера ты довольно быстро согласился.
  - Я лжец. Это верно, как то, что я карлик.
  - Нуда, - с тяжелым вздохом согласился Кан. - Это всем известно.
  Тут Грязный Язык увидел тегиуса-Кромиса и пошел колесом по залу, крича "Я врун и карлик! Я врун и карлик!" - пока не запыхался, а потом подбежал и попытался вытащить меч у него из ножен.
  - Давай сюда ножичек, - потребовал он. - Ты ведь не хочешь порезаться?
  Принц попытался подыграть ему, делая вид, что сопротивляется, но карлик только заливался немыслимым смехом... и вдруг вскочил на каминную полку и уселся там, болтая ногами и делая вид, что смотрит с огромной высоты и очень боится упасть. Чуть успокоившись, он достал собственный клинок и принялся его чистить. Клинок у него был занятный: слишком длинный, чтобы называться стилетом, но слишком короткий для рапиры, и к нему прилагались потрясающие изукрашенные ножны.
  Принц настоял, чтобы приятели разделили с ним завтрак.
  - Мы приехали, как только смогли, - Распутник Кан пододвинул кресло поближе. Он был человеком не только высоким, но и крупным, и старался одеваться так, чтобы это подчеркнуть: ярко-оранжевые брюки, заправленные в ботфорты цвета бычьей крови, широченные плащи из верблюжьей шерсти, рубашки из фиолетового или розового батиста с разрезами и зубчиками на рукавах. Люди ставили его в пример как великолепного наездника. Лошадей он предпочитал крупных и норовистых - отчасти потому, что им приходилось носить не только его самого, но и его кольчугу, с которой он почти никогда не расставался. Жидкие светло-русые волосы непослушными локонами обрамляли его мясистую бородатую физиономию с тяжелой челюстью. В столице он прослыл человеком опасным, но познакомившись с ним поближе, вы непременно отметили бы водянистые голубые глаза и оттопыренную нижнюю губу.
  - Мы приехали как только смогли. Можешь сказать что-нибудь определенное?
  тегиус-Кромис покачал головой.
  - След четкий. Судя по слухам, это одна из Восьми Тварей. Но откуда в этих местах могут знать о Тварях? Насколько я знаю, она убила двоих неподалеку от Орвэ и оставила след. Три нападения в домах на холме, что на краю города: там убиты ребенок и две женщины. И снова следы, очень четкие. Возможно, сейчас она режет кого-то на площади прямо у нас за спиной. Как ты понимаешь, люди очень обеспокоены.
  Кан пожал плечами.
  - Чего ты еще ожидал? - бросил он свысока.
  - Мы еще не разобрались, что к чему, а ты уже трясешься, - отозвался карлик. - Смотри, в штаны наложишь.
  Он отламывал от ломтя хлеба маленькие кусочки и тщательно пережевывал, потому что явно берег зубы.
  - За чем дело стало? - он ненадолго задумался. - Скорее всего она уже на болотах... Когда отправляемся?
  - Пока никого больше не убили, мне придется связывать ничто с ничем, - признался принц. - Излишняя поспешность добром не кончится. Об этом в книгах сказано предельно ясно. Старый след может означать все или ничего. Всем известно, что я из Шестого Дома - я об этом позаботился. Если что, меня позовут.
  - Вот и славно, - Кан рассмеялся и встал. - Пойду взгляну, как там моя кобылка. Она не слишком рвалась в стойло.
  Здоровяк распахнул дверь, и в зал ворвался холодный ветер. Он принес горький металлический запах, от которого рот наполнялся слюной.
  - Болото, - процедил Распутник Кан, словно увидел его собственными глазами. - Нет вони противнее, и это ее беспокоит.
  - Так вот чем все утро воняло? - отозвался принц.
  Он принялся за "Охоту Веселого Крапивника". Потом поднял глаза, но Кан уже вышел. Карлик сидел на каминной полке, где было теплее всего, и качал ногами.
  - Если дадите мне меч, - обронил он, - я его вам наточу... мой принц.
  
  Следующие несколько дней тегиус-Кромис провел в обществе мальчика. Но под конец понял, что знает его не лучше, чем в ту ночь, когда тот ловил моль.
  Однажды они отправились в сторону Орвэ, забрались на старый крепостной вал и уселись там, чтобы полюбоваться Лидейлом с его полями, где паслись овцы. Ниже по склону принц заметил несколько переулков - даже не переулков, а винтовых лестниц, отделенных друг от друга истрепанными ветром живыми изгородями и сплетенных в замысловатый узор. Шел мокрый снег. Лучи неяркого декабрьского солнца, натянутые между полями и тяжелым синеватым небом, словно между двумя зеркалами, понемногу тускнели. Казалось, день будет длиннее, а вечер наступит позже, чем положено в это время года. Пока он смотрел, воздух вдруг стал серым и холодным. Снег словно впитал в себя свет вместо того, чтобы отражать его. Все вокруг почернело и застыло в неподвижности: деревья, похожие на раскидистые кораллы, трехэтажные дома ткачей, каменные стены и карьеры в склонах Лидейла.
  На следующий день снег сменился дождем, потом снова подморозило...
  - Знаешь, - как-то сказал мальчику тегиус-Кромис, - прежний Артистический квартал был не так уж и плох. Эти вечные цветы на нарисованной рябине, что за изгородью на Мекленбургской площади... Как сейчас помню аромат черносмородинного джина, разлитого по полированной столешнице в кафе "Плоская Луна" - столик стоял в самом дальнем углу. Рак, Эшлим, Кристодулос - все они были живы и работали в Квартале. Ты чувствовал за спиной Изер - как предупреждение, но по вечерам в садах Мюннеда развешивали гирлянды расписных бумажных фонариков, и все болтали друг с другом. У нас было новое искусство, новая философия, новые мысли... В те дни каждому из нас казалось, что он изобретает нечто новое!
  - Я же никогда там не был, - ответил мальчик. - Верно?
  И оба засмеялись.
  - Пусть кто-нибудь другой это сделает, - сказал однажды мальчик. - Не хочу, чтобы с вами что-то случилось.
  Но тегиус-Кромис мог ответить только одно:
  - С этой Тварью, чем бы она ни была, сражались все мои предки, из поколения в поколение. Она убила моего отца, но и он убил ее. Она убила моего деда, но и он убил ее. Понимаешь, что это значит? Книги, над которыми я провел всю жизнь, говорят: это необходимо, чтобы поддерживать равновесие. Что-то постоянно появляется в мире и должно быть устранено, иначе так в мире и останется. Не стану спорить: остальное в этих книгах изложено весьма сумбурно.
  Некоторое время он размышлял над тем, что сказал, потом пожал плечами.
  - Если это Шестая Тварь - подозреваю, что так оно и есть, - то понятно, в чем состоит мой долг. Я отпрыск Шестого Дома. Это написано на кольце - вот тут, под змейкой, видишь? Кровь - та же книга. Того, что в ней написано, не избежать.
  - Значит, на меня вам наплевать?
  - Судя по некоторым текстам... Если я выйду из схватки живым, тварь больше никогда не вернется. По крайней мере мне так кажется.
  Однажды ему показалось, что он понял выражение глаз мальчика. Но проснувшись утром, он уже ничего не помнил, а вечером его позвали, чтобы осмотреть покойника в унылом доме на тихой мощеной улице, неподалеку от гостиницы. Нападение произошло в маленькой комнатке под самой крышей. Стены комнатки были увешаны картами ночного неба, нарисованными чьей-то искусной рукой. В распахнутом слуховом окошке таяли Звезды-имена, и оттуда время от времени залетали случайные порывы холодного ветра.
  
  Двое-трое соседей жертвы - непонятно, разбудили их крики или какой-то другой шум - уже собрались в комнате, когда туда прибыл принц, и морщили носы. В комнате пахло плесенью - довольно сильно, но ничего особенно неприятного в этом запахе не было. Принц сразу отметил это и приказал, чтобы светильники потушили. Сам он зажег огарок оранжевой свечки, которую принес с собой, и с полминуты пристально глядел на пламя. Что бы он там ни увидел, это его не устроило, и он нетерпеливо махнул рукой.
  тегиусу-Кромису часто казалось, что представление, которое у него сложилось о людях - представление, которое определяет все его суждения о них, - в основе своей не имеет ничего общего с реальностью. Однако поведение Шестой Твари было для него вполне понятным - по крайней мере он понимал ее лучше, чем кто бы то ни было.
  На этот раз она не уйдет.
  - Можете снова зажигать светильники, - объявил он, резким движением прищипывая пламя, и добавил, точно обращаясь сам к себе: - Да... я ожидал большего.
  Осмотр жертвы занял немного времени, и на остальных это явно произвело впечатление.
  Убитый, которого хорошо знали любители посидеть у камина в зале "Находки Штейна", был облачен в тяжелые меха. Под одеждой ничего не было. Его посеревшая плоть, как отметил принц, напоминала грубую промокашку, длинные вьющиеся пряди скрывали то, что оставалось от черепа. Он лежал в неуклюжей позе среди астрономических инструментов, и вид у него был смущенный. Казалось, торговец показывал гостям свое собрание, оступился и упал в самый неподходящий момент. Одна рука все еще сжимала маленькую модель солнечной системы. Другая, похожая на кусок воска, была оторвана и валялась, прижимая полу куртки, чуть в стороне от тела, точно что-то чужеродное. Возможно, тварь бросила ее в последний момент. Принц отмечал все это словно походя. По большому счету, его занимали лишь ногти уцелевшей руки. Особенно тщательно он исследовал их форму, Он даже заглянул в маленький справочник, переплетенный в кожу.
  Убедившись, что увидел достаточно, он забрал модель у мертвеца и завел ее. Восхитительная вещица... Украшенные драгоценными камнями планеты бежали вокруг маленького солнца; механизм работал чуть слышно. тегиус-Кромис догадывался, какое впечатление это произвело на остальных.
  - Вы ничего не заметили?
  Они сказали, что ничего не видели, потому что спали. Их разбудил шум.
  - Сначала нам показалось, что наверху кричат...
  - Нам всем так показалось.
  Потом принц поинтересовался, подняла ли тревогу стража на воротах, Кого-то тут же послали выяснять. Дальнейшие сообщения были весьма спутанными и противоречивыми, но позже стало ясно, что никто ничего не видел, хотя след обнаружили достаточно быстро: он петлял, но определенно вел прочь от Дуириниша. Следы были кровавыми.
  - А, - отозвался принц - похоже, он думал о чем-то своем. - Кровь.
  Он наблюдал за вращением планет. Крошечные шарики прошли полный цикл и начали другой., но тут его отвлек шум на лестнице.
  - Ну и бардак! - произнес Моргант, расталкивая свидетелей. Он с важным видом обошел вокруг трупа, стиснув руки за спиной, в то время как Распутник Кан озадаченно разглядывал карты звездного неба. - Явно поработал любитель. Кто этот бедняга?
  - Кто-то из торговцев мехами и металлом. Пусть Кан проследит, чтобы нам приготовили лошадей.
  
  Дуириниш они покинули с рассветом. След то и дело обрывался, и находить его снова было непросто.
  Через несколько миль во все стороны побежали тропинки и ухоженные дорожки, обсаженные деревьями. Все они вели прочь от побережья, ныряя в маленькие, совершенно одинаковые сухие долины и гребни на известняковых террасах. Тварь опережала их на пару часов. Было холодно, ветер пах металлом, и Распутнику Кану частенько приходилось прилагать немало усилий, чтобы заставить свою лошадь слушаться.
  Два часа спустя они достигли северо-восточной границы Лидейла. Долины с обычными зарослями папоротника-орляка и утесника сменила заболоченная вересковая пустошь, разгороженная невысокими каменными и земляными стенками на правильные прямоугольники - ограды не давали овцам разбредаться. Карлик напевал себе под нос какую-то унылую песню, прерываясь лишь для того, чтобы заглянуть в очередную канаву и буркнуть:
  - Не хотелось бы туда свалиться, верно?
  Солнце поднялось довольно высоко, когда они перебрались через последнюю канаву и вступили на Квасцовую Топь.
  Сначала появился низкий кустарник, странно искривленный и спутанный - в этих уродливых растениях можно было узнать терновник или тернослив. Среди них в густых зарослях тростника блуждала речка. Тростник казался только что выкрашенным охрой - зрелище несколько дикое. Скоро заросли стали такими густыми, что совершенно скрыли речушку. Ей предстояло питать сперва железистые трясины, потом плывуны из магниевой и алюминиевой пыли и наконец отстойники, полные густой белесой жижи с мраморными разводами, сиреневыми или маслянисто-желтыми, как кадмий. Между ямами со ступенчатыми краями, вдоль оползающих насыпей и выходов мягкой бесцветной земли змеились тропки. Деревья, для которых не придумали названия, черные или огненно-оранжевые, с гладкими, лишенными коры коническими стволами - ни одно, пожалуй, не поднималось над поверхностью трясины больше чем на пятнадцать футов. Их густая листва имела блекло-розовой цвет и до странности походила на живую плоть. Некоторые листья - нежные, пронизанные жилками, напоминали уши какого-то живого существа. Крошечные лягушки и ящерки перебирались от ямы к яме - украдкой, словно берегли лапки или только что узнали, как дышать воздухом. В воде они вели себя точно так же - возможно, она чем-то им вредила. Побарахтавшись некоторое время, явно без всякой цели, эти существа неизменно старались выбраться на берег в том же месте, где его покинули. На деревьях обитали насекомые с крыльями почти футовой длины, похожими на бумагу и совершенно непригодными для полета. Кажется, у большинства из них имелось несколько лишних пар ног.
  К полудню лес немного поредел.
  Было холодно и промозгло. Восточный ветер затягивал все поверхности прозрачной пленкой, похожей на лед, но гибкой; она поблескивала в бледных, косых лучах зимнего солнца. С полчаса всадники ехали по старой заброшенной дороге. Ее покрытие глубоко ушло в мягкую почву. Тени деревьев, блеклые, но четко очерченные, падали поперек ее белых наклонных плит.
  "Интересно, кому пришло в голову проложить дорогу в подобном месте?"
  Мороз превращал в лед каждую каплю влаги, где бы она ни находилась - в грязи, в камнях, в растениях, и мир казался выточенным из кости. Очутиться бы сейчас под крышей!..
  Лошадям тоже приходилось нелегко. "Небо" цвета вареных креветок сбивало их с толку, и они артачились, топтались на месте и дрожали. Одна из них выкатила глаза и уставилась на Распутника Кана. Тот спешился, выругался и тут же чуть ли не по самые отвороты сапог провалился в грязь. На поверхности начали лопаться огромные пузыри, распространяя омерзительный запах.
  К середине короткого зимнего дня они потеряли одного пони на плывуне. Другой пал, попив воды из водоема, который казался совершенно чистым. Конечности несчастного животного раздулись, изо рта потекла кровь, словно его глотку и нутро разъело кислотой. Грязный Язык ухитрился спасти один из вьюков. Другой, где были запасы пищи, утонул.
  И над всем висела вонь гниющего металла. Рот тегиуса-Кромиса наполнился горечью, он чувствовал себя так, словно отравился, и обнаружил, что с трудом может разговаривать. Он всегда знал, чего ожидать от этих мест, однако почти весь день пребывал в каком-то оцепенении, бездумно глядя на все, что попадало в поле зрения, и почти не замечал, когда лошадь скользила и спотыкалась. Он провалился в полудрему. Ему снилось, что он въезжает по залитой солнцем булыжной мостовой в какой-то двор Посюстороннего Квартала, под узкую кирпичную арку. Место знакомое... но когда он в последний раз там бывал? В одном конце площади торговали рыбой с телеги, в другом возвышалась темная громада Святой Девы Оцинкованной. Все было залито солнцем, дети носились по площади из конца в конец, ссорились там, где на тротуаре кто-то начертил клеточки для игры в "Слепого Майка". Лошадь прошла под аркой, звонко цокая копытами, и принц услышал голос женщины, поющей под мандолину. В воздухе висели густые запахи трески и шафрана. Внезапно тегиус-Кромис вспомнил.
  Кровь... И его невыносимое наследие.
  - Поторопимся! - пробормотал он, стряхивая дремоту.
  Карлик бросил на него сочувственный взгляд. Вечерело.
  Они устали, по уши измазались грязью. И давно потеряли след Твари. Они приближались к месту, которое на картах принца обозначалось как "озеро Стоячий Кобальт", а также "Темничная Закись", "Тюремная Лужа" или просто "Гадюшник".
  - В любом случае, речь о водоеме, - объяснил тегиус-Кромис.
  Здесь охотники разожгли костер и разбили лагерь. Все трое чувствовали себя весьма неуютно.
  - С тех пор, как мы сюда пришли, меня просто наизнанку выворачивает, - сообщил Распутник Кан. - Хорошо, что есть нечего.
  Спутники принца разглядывали озерцо. Оно и впрямь оказалось мелким. На поверхности виднелись бугорчатые "подушки", образованные какими-то плавучими растениями. Лучи заходящего солнца уже не падали, а словно стелились по земле, ненадолго окрасив эти языки в милю длиной ультрамарином и цветом кошенили. Обрывки "подушек" время от времени прибивало к берегу; они были упругими и выглядели мерзко. Вдоль дальнего берега протянулись ряды бугорков и холмиков, покрытых влажной растительностью, похожие на отвалы на краю заброшенных каменоломен. Картина произвела на карлика совершенно неизгладимое впечатление.
  - Это были дома, - восхищенно повторял он. - А болото когда-то было городом.
  - Я знаю, - отозвался принц. - Есть карта, где они отмечены - правда, мне ее никогда не показывали. Некоторые знающие люди тоже придерживаются такого мнения, но мы полагаем, что это досужие домыслы. Большинство считает эти холмики естественными образованиями. На карте они обозначены как "каменные блоки".
  Карлик не мог с этим согласиться.
  - Когда-то здесь был город, - твердил он спокойно, но настойчиво.
  Внезапно он вскочил, зажал нос двумя пальцами и забубнил, подражая ясновидцам Двора Марджери Фрай.
  - Я ясно вижу его расцвет. Воистину, это Урокониум Севера! Я нарекаю его анти-Врико, и да станет он снова владением Матушки Моргант, Королевы всех империй земли!
  Он торжественно взмахнул руками, потом изобразил фанфары, а под конец издал совершенно непристойный звук.
  - Я нарекаю его так от имени всех своих подданных - в том числе и этого! - и он ткнул пальцем в сторону принца.
  - Прекрасно. По такому случаю ты караулишь первым.
  Солнце село и над Стоячим Кобальтом разлилось странное ровное сияние, которое окутывало все вокруг, точно полупрозрачная вуаль. Огонь вдруг стал апельсиново-рыжим и далеким. Остальные предметы словно покрылись мыльной пленкой. Это была лишь игра света, однако принцу казалось: стоит прикоснуться к кому-нибудь из своих спутников - и окажется, что они превратились в нечто похожее на серое мыло. Однако при таком свете вполне можно было писать. Тень пера скользнула по странице:
  
  "Тогда Крапивника удалось подвесить за ногу в центре двух обручей, соединенных под прямым углом".
  
  Если он погибнет, можно надеяться, что один из его приятелей заберет эти заметки и доставит в город. Там они попадут в библиотеку его Дома. Их внесут в каталог...
  - Да хоть всю ночь, - отозвался Грязный Язык. - Я не какая-нибудь деревенщина, чтобы уснуть здесь, в сердце Жемчужины Северных Топей!
  После, за разговором, тегиус-Кромис и Кан видели, как он медленно бродит вокруг поляны, время от времени исчезая из виду, то напевая или бормоча что-то себе под нос, то останавливаясь и прислушиваясь к журчанию воды, сочащейся среди зарослей тростника.
  - Если наткнемся на след, то только случайно.
  - Думаю, мы уже на полпути к южном берегу.
  Они так ничего и не решили. Распутник Кан вдруг завалился набок и через мгновенье уже спал; во сне он похрюкивал и невнятно бранился. Заснул и тегиус-Кромис. Он проснулся лишь незадолго до рассвета, и то ненадолго - его разбудил холод. Принц подвинулся поближе к тлеющим уголькам и какое-то время лежал, сплетя пальцы за головой. Карлик до сих пор чувствовал себя на седьмом небе. Вот он зевнул, потер руки, успокоил лошадей... а потом произнес тихо, но внятно: "Это был город", - и глубоко вздохнул.
  Утром Морганта обнаружили лежащим на земле. Он свернулся калачиком, изо всех сил обхватил колени руками, словно пытался вдавить их в грудь, и уже начал проваливаться в размякшую землю. На лице застыла гримаса страдания и одиночества. Карлик дрожал и выглядел беспомощным: что-то заставило его сорвать с себя одежду и разбросать ее. Он без конца повторял: "слизь, слизь"... или что-то вроде того, и больше от него было уже ничего не добиться.
  - Ну, держись, - пробормотал Кан. - Остались мы вдвоем.
  Позже Кан нашел клинок Морганта.
  - Многие хорошо бы заплатили за эти ножны, - заметил он. - По-моему, они сшиты из кожи с конского члена. На юге делают такие штуки.
  Он вырыл в грязи глубокое отверстие и опустил туда тело карлика.
  - Этот малыш был одним из лучших бойцов, каких я знал. Такой быстрый...
  Принц сглотнул и посмотрел на озеро.
  - Моргант, Моргант!.. Должно быть, он отравился. Выпил воды или съел что-то... чтобы умереть.
  С рассветом воздух едва согрелся. Теперь в воздухе закружились хрупкие снежинки - сперва словно нехотя, потом все более оживленно, пока Стоячий Кобальт не скрылся из виду, а болото не стало похожим на сады Гартен Босх, когда смотришь на них из окна на Монруж сквозь тюлевую занавеску. Если вы на миг сосредоточите взгляд на самих хлопьях, вам покажется что они падают очень медленно, а иногда даже зависают в воздухе... и вдруг закружатся, как мухи в пустой комнате в разгар лета, чертя замысловатые спирали, и вновь разлетятся, словно вдруг лопнула невидимая струна, что их связывала.
  Снежинки кружились и опускались на берег озера; кружились и опускались на лицо карлика. Кутаясь в плащ, тегиус-Кромис коснулся носком сапога кучки земли и спихнул ее в яму.
  - Это была Тварь, - проговорил он. - Все признаки налицо.
  - Он сам себя убил, - упрямо твердил Распутник Кан. - Как Тварь могла его убить, когда он убил себя сам?
  - Все признаки налицо.
  Они продолжали сгребать землю в яму, пока ее не набралось столько, что ее можно было утоптать.
  - Ладно. Двое из нас пока целы.
  - Первый раз я услышал про Ламию, когда мне было шесть лет, - проговорил тегиус-Кромис. - Ночью раздался какой-то певучий звук... Мне объяснили, что это такое, а потом я узнал. История против нас. Мне следовало ехать одному.
  - Ну, а вот мы взяли и поехали вместе.
  Найти свежий след ничего не стоило. Вскоре недалеко от озера, у северной оконечности болота, они обнаружили старую башню. Растительность снова приобретала привычный вид. По желтовато-коричневому камню вились плети самого обычного плюща, из трещины под крышей свешивался наполовину засохший тернослив, в его скрипучих ветвях прятались птички. У подножия, цепляясь друг за друга, росли кусты боярышника и бузины.
  - В книгах есть указания на полуразрушенную башню, - проговорил тегиус-Кромис. - Правда, там сказано, что она находится на востоке.
  Он заставил лошадь идти вперед. Над боярышником взлетели птицы. Принц обнажил меч.
  - Страшно приближаться к ней в открытую, - бросил он. Башня, как вскоре стало ясно, так глубоко ушла в землю, что узкие окна-бойницы на первом этаже превратились в прямоугольные дыры от двенадцати до восемнадцати дюймов высотой.
  - Ты туда не пролезешь, - заметил Распутник Кан. Из окон тянуло вонью, от которой к горлу подступала тошнота. Он подошел чуть ближе и принялся их разглядывать, тяжело дыша ртом. Вокруг его грузной неподвижной фигуры водоворотом крутились снежинки.
  Наконец здоровяк тряхнул головой и повторил:
  - Ты туда не пролезешь. Ни один из нас не пролезет. Дырка слишком маленькая.
  "Не для меня", - подумал принц.
  - Я тоньше тебя, - сказал он вслух. - А если сниму плащ, то задача упростится.
  - Собрался лезть в одиночку? Ты спятил.
  - А у меня есть выбор?
  - Имей в виду: если бы я мог пролезть, я бы тоже полез!
  - Ты меня не понял.
  Принц бросил плащ на круп лошади, потом развернулся и быстро зашагал к ближайшему окну.
  - Здесь уже сто лет никого не было, - шептал он сам себе.
  Оглянувшись назад сквозь вуаль снега, он увидел, что Распутник Кан возмущенно смотрит ему вслед. Принц хотел что-нибудь сказать ему, но ощущение, что Ламия уже совсем рядом - а может быть, радуясь, что долг наконец-то будет исполнен, - крикнул:
  - Ступай домой! Не стоило брать тебя сюда!
  Чтобы не слышать ответ Кана, он опустился на четвереньки. В нос ударил ни на что не похожий запах. Принц закашлялся, из глаз невольно брызнули слезы. Он услышал, что Кан что-то кричит вдогонку... но ему было слишком стыдно. В любом случае он не мог разобрать ни слова, поэтому решительно сунул голову в отверстие. Потом, стараясь не выронить меч, который держал перед собой как щуп, и отчаянно извиваясь, полез внутрь.
  Темь была - хоть глаз выколи. Встав, тегиус-Кромис ударился обо что-то головой: трудно было предположить, что потолки тут такие низкие. Он неловко присел и принялся тыкать мечом во все стороны. Примерно так он и представлял встречу с Тварью. Что-то холодное капнуло на голову и стекло по щеке. Ноги скользили по мягкой гнили. Он упал, меч вылетел из руки, ударился об стену и высек сноп голубых искр. тегиус-Кромис медленно поднялся. Некоторое время он стоял в темноте.
  - Ну давай, убей меня, - негромко произнес он. - Теперь тебе никто не мешает.
  Собственный голос показался ему унылым и фальшивым. Прошла минута, может быть, две. Ничего не происходило. Он достал огарок, который его учили использовать в таких случаях и зажег его. Несколько секунд он в ужасе смотрел на пламя, потом бросил свечу и зарыдал. В логовище было пусто... а может, это и не логовище?
  - Я не то хотел спросить, - пробормотал тегиус-Кромис. В детстве он часто твердил про себя эти слова - например, склоняясь над книгой, изучая способы опознать Тварь... Сейчас это вспомнилось.
  Он ощупью нашел меч, но схватился не за рукоять, а за клинок и порезал ладонь. Корчась, тегиус-Кромис полез обратно в окно и вывалился в снег. Сделал несколько неуверенных шагов, ища лошадей. Но лошади исчезли. Несколько секунд принц лишь тупо смотрел на кровь, стекающую по клинку.
  Он трижды обежал вокруг башни, кричал, звал. Три пальца на раненой руке онемели и перестали действовать. Он перевязал рану, заодно избавив себя от неприятного зрелища. И тут, согнувшись, чтобы защититься от ветра, он обнаружил в грязи следы копыт двух лошадей. Следы вели обратно к озеру.
  "Если поспешить, - подумал тегиус-Кромис, - можно будет его догнать, А может быть, он вернется, чтобы найти меня".
  У Стоячего Кобальта, сквозь снег, он мельком бросил взгляд на длинную илистую косу и отмели на мелководье. Вот его лошадь - лежит, вытянув шею, головой в воду... Его плащ все еще прикрывал заднюю часть ее крупа, как попона. Тело раздулось, кровь медленно сочилась у нее изо рта и из заднего прохода. На глазах проступили желтые прожилки.
  Принц озадаченно разглядывал ее, когда дальше по берегу послышался крик.
  Распутник Кан сидел на своей могучей кобыле. Ну и что, что с норовом, говаривал ее хозяин, зато других достоинств у нее было хоть отбавляй - например, круп шириной с полдома. Лошадь выгнула шею и непокорно потряхивала крупной головой. Ее уздечка из мягкой красной кожи была украшена тончайшей металлической инкрустацией... Смог бы Канн держаться за такую, будь у него руки как у тегиуса-Кромиса - тонкие, точно женские? Изо рта лошади вырывались облачка пара. Кан надел кольчугу, которую несколько недель назад покрыл на Жестяном рынке роскошной кобальтовой эмалью. Чтобы не запачкать эту красоту, он набросил поверх шелковое сюрко ядовито-желтого цвета, в точности под цвет попоны своей кобылы. Он любил такие цвета. Его волосы развевались на ветру, как вымпел.
  Кан взмахнул над головой мечом с посеребренной рукоятью. Принцу, который слишком долго жил в мире символов и знаков, болото на миг показалось чем-то неуместным. Лошадь и всадник напоминали рисунок на гербе. Казалось, ничто не может устоять перед ними... Нет, это свет сыграл злую шутку с его глазами. Прошел миг, и тегиус-Кромис увидел, как они ничтожны перед Тварью Шестого Дома.
  Ламия!
  Она раздраженно встряхнула оперение. Пустила ветры. Ее хитиновые пластины при каждом движении трещали, как сухой тростник. Она взревела, потом насмешливо присвистнула и подмигнула: тяжелое веко опустилось и поднялось, открыв фасетчатый, как у насекомого, глаз. И закружилась в неуклюжей похотливой пляске, притопывая копытами и свивая кольца в притворной угрозе.
  Она не искала добычи - добыча пришла сама.
  - Фр-р-р!
  Тварь пыталась заговорить.
  Вот она восхищенно засмеялась, расправила крыло и принялась чистить перья. Ламия, крылатая змея... Приятный запах мускуса разлился в воздухе.
  Ламия!
  Ее длинные узловатые пальцы потянулись к обреченному человеку, словно собираясь щипком сорвать его с прекрасной лошади.
  - Я врун, - отчетливо произнесла она. - Это верно, как то, что я карлик.
  И выпустила горячую струю в раскисшую землю.
  - Мне на тебя нассать.
  Потом, словно дивясь самой себе, Тварь выросла вдвое, захихикала, восстановила равновесие и тут же повалилась прямо на Кана.
  - Беги, беги! - закричал тегиус-Кромис.
  Кровь брызнула из-под попоны. Кобыла стойко держалась до последнего. Распутника Кана стошнило. Однако бежать он явно не собирался, только крепче вцепился в луку седла, раскачиваясь и постанывая. Снег кружил на ветру, Ламия нависала над ним как рок. Он заставил себя поднять голову.
  - Сначала я тебя уделаю.
  Он отчаянно взмахнул длинным мечом и всадил его в тело Твари по самую рукоятку.
  Ламия уменьшалась, словно ссыхаясь.
  - Нет, - выдохнула она. - Вот увидишь.
  Стало ясно, что он просто не знает, что делать дальше. Он слишком устал. Кобыла все еще стояла спокойно, покусывая удила, явно боясь сбросить седока. Распутник Кан выронил меч. Кольчуга, которой он так гордился, была изодрана в клочья. Казалось, обрывки стальных колец впились в плоть на груди и плече. Но Кан еще держался в седле, хотя был изранен, и следил, как Шестая Тварь усыхает, теряет крылья, копыта... фасетчатые глаза тускнели.
  - Пожалуйста, - произнесла она. - Ты же знаешь.
  Пахнуло паленым волосом, потом запах рассеялся. Потянуло пеплом, пылью, жженой кожурой каких-то растений. Большинство конечностей твари уже отсохло, оставив бородавчатые культяпки, но и они вскоре исчезли. Радужная жидкость, которая текла из ее ран, смешалась с водой топи. Пасть слабо щелкнула и начала терять очертания.
  - Пожалуйста...
  После того, как тело Твари, пройдя все воплощения, сморщилось и приняло истинный облик, Кан осмелился поднять глаза. Его лицо посерело и словно оплыло. Он соскользнул с лошади и некоторое время стоял, пошатываясь, точно пьяный.
  - Ноги у нее... у этой кобылы... что колонны в храме, - пробубнил он. Потом прочистил горло, глядя на тегиуса-Кромиса так, словно видел его впервые в жизни, и кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями.
  - У тебя была возможность. Надо было тогда ее прикончить.
  И вдруг отшатнулся. Его рот удивленно раскрылся.
  Кан опустил глаза, увидел меч принца, который вошел ему в пупок, и всхлипнул. По телу прошла короткая сильная дрожь, и по ногам побежали ручейки крови. Он потянулся и нерешительно обхватил клинок, словно надеясь его вытащить, потом осторожно отвел руки.
  - Зачем ты это сделал?
  - Я должен был погибнуть, убивая тварь. Кто я теперь после этого?
  Распутник Кан осторожно сел, прокашлялся и вытер рот.
  - Мне бы такое и в голову не пришло, - сказал он. - Ты видел эту мерзость? Я разделался с ней, и вот тебе раз. Если поможешь, я выберусь из этого болота... Сказать тебе, что делать, если ты не знаешь?
  Он засмеялся.
  - И тебя, и всех твоих предков просто одурачили. Убить ее ничего не стоит. Совсем ничего не стоит. Поможешь мне выбраться отсюда?
  - Что мне теперь делать? - прошептал принц, который, казалось, не слышал ни одного слова.
  Кан заворочался и в конце концов повернулся лицом к телу мальчика из гостиницы. Он видел, какое оно хрупкое и бледное; все суставы были странным образом вывернуты, но больше ничто не указывало на недавнее преображение. В этот миг он выглядел точно так же, как самый обычный мертвец. Тогда Канн потянулся вперед, направил острие меча принца себе под ребра, навалился на него. И хрюкнул.
  
  тегиус-Кромис просидел на берегу озера до самого вечера - до тех пор, пока над водой не начало разливаться странное сияние. На коленях у него стояла оловянная табакерка. Снег прекратился, но еще не успел слежаться.
  "Джонни Джек... - написал он на полях одной из своих книг. - Он был нал, а его семья - велика".
  Надо было что-то делать, но в голову ничего не приходило. Он вспоминал все, что когда-либо делал, но и это не помогло. В конце концов он вытащил меч из живота Распутника Кана и швырнул его в озеро. Похоже, это не удовлетворило его, тогда он снял все кольца и отправил их туда же.
  Он подошел к его кобыле. В седельной сумке обнаружился большой толстый плащ, в который можно было закутаться. Потом сделал то, чего избегал весь день: заставил себя посмотреть на мертвого мальчика.
  - Когда я вспоминаю, как ты ловил моль, мне хочется рыдать, - проговорил он. - Тебе стоило убить меня еще в гостинице.
  Всю ночь принц скакал на юг. Деревья уже не загораживали небо у него над головой. Но он по-прежнему опасался поднять глаза - словно Звезды-имена могли сдвинуться с места, чтобы описать те безумные противоестественные перемены, что произошли на земле.
  
  Перевод Т. Серебряной
  
  БРАЙАН ОЛДИСС
  В ТОТ ДЕНЬ, КОГДА МЫ ОТПЛЫВАЛИ НА КИФЕРУ...
  
  Неровный склон холма над озером был идиллическим местом для бесед и празднеств. Мы могли видеть город, но не дворец, и реку за городом, и цветы, росшие на теплом берегу, на котором мы сейчас сидели. Сосны были разлапистыми, лощины - невероятно просторными, в воздухе разливался аромат акации - все, чего только можно пожелать в середине июня. Я забыл свою гитару, а мой верный друг Портинари настоял на том, что должен надеть алую спортивную куртку.
  Итак, он рассуждал на величественные темы, а я поддразнивал его.
  - Человечество находится в пропасти между животным и интеллектуальным существованием благодаря мозговой наследственности. Я математик и ученый. А еще я - пес и самец обезьяны.
  - Ты живешь в двух мирах поочередно или в обоих сразу?
  Он махнул рукой, посмотрев вниз, на склон холма, где молодые люди сражались желтыми шестами.
  - Я ничего не говорил о двух разных мирах. Они дополняют друг друга - математик, ученый, собака, обезьяна... И все это в одном просторном разуме.
  - Ты меня удивляешь. - Я старался не показывать удивления, когда говорил это. - Математику, должно быть, выходки собаки покажутся утомительными, и разве обезьяна не станет сопротивляться ученому?
  - Все они борются в постели, - язвительно заметил Клитон. Мы подумали, что он предоставил нас самим себе, потому что он присел на корточки у наших ног под одним из разрушенных надгробий; мы видели фантастические узоры на обтянутой атласной курткой спине, когда Клитон нагибался, осматривая древние могилы.
  - Все они борются в науке, - предположил Портинари, что было скорее уточнение, чем поправка.
  - А в искусстве все они мирятся, - сказал я. Это не столько дополнение, сколько кода.
  - Как вам это ископаемое искусство? - спросил Клитон. Он встал, улыбаясь нам из-под маски Пульчинелло, и протянул обломок гробницы, который до этого внимательно рассматривал.
  На этом фрагменте было изображение человеческой фигуры, грубо вырезанное из камня, еще более размытое из-за густого лишайника, один участок которого, по иронии судьбы, покрыл фигуру пушком пожелтевших лобковых волос. В одной руке фигура сжимала зонтик; другая рука, протянутая ладонью наружу, была гротескно увеличена.
  - Он что, о чем-то умоляет? - спросил я.
  - Или кого-то приветствует? - заметил Портинари.
  - А если так, кого именно?
  - Смерть?
  - Он проверяет, не пойдет ли дождь. Вот зачем ему зонтик, - сказал Клитон. Мы рассмеялись.
  Из-за низких холмов доносились крики.
  Ничто здесь не привлекало живых существ, поскольку засуха, длившаяся несколько столетий, давно погубила всю зелень. Тишина сковывала; ее не могли нарушить даже крики. Между холмами, уводя к далекому горизонту, тянулась двухколейная железнодорожная ветка. По этой ветке с ревом мчался гигантский паровоз. За ним гнались хищники.
  Это были шесть хищников с горящими фарами. Теперь они почти поравнялись со своей добычей. Их клаксоны перекликались. Оставалось совсем немного времени, прежде чем они настигнут жертву.
  Локомотив был неутомим. Несмотря на всю свою невероятную силу, он не мог оторваться от хищников. И здесь ему ничем нельзя было помочь: ближайшая станция находилась за много сотен миль.
  Теперь первый зверь уже оказался рядом с кабиной. Обреченный локомотив внезапно метнулся вбок, сойдя с рельсов, и устремился в русло высохшей реки, тянувшейся вдоль обочины. Хищники на мгновение остановились, затем тоже свернули в сторону и снова с ревом устремились в погоню. Теперь преимущество было, вне всякого сомнения, на их стороне, потому что колеса локомотива погрузились в землю.
  Через несколько минут все было кончено. Огромные звери повалили жертву на землю. Локомотив тяжело накренился на бок, тщетно дергая поршнями. Хищники, ничуть не испугавшись, бросились на его черное вибрирующее тело.
  Над холмами разносились крики.
  Хотя король объявил выходной, у нас на запястьях все еще висели обереги. Я запросил Всеобщий Информариум и уточнил, сколько осадков выпадало в этом районе четыре столетия назад. Цифр не было. Климат считался стабильным.
  - Машины так чертовски неточны, - пожаловался я.
  - Но мы живем в условиях неопределенности, Брайан! Вот как математик и щенок Портинари умудряются сосуществовать в его одаренной голове. Мы создали машины, поэтому они несут на себе отпечаток нашей неточности.
  - Они ведь двоичные. Что неточного в "или-или" и "включено-выключено"?
  - Несомненно, "или-или" - это и есть главная неточность! Математик - пес. Ученый - обезьяна. Дождь - ясный день. Жизнь - смерть. Дело не в неточностях в самих вещах, а в промежутке между ними, в тире между двумя "или", между "да" и "нет". В этом промежутке и заключается наше наследие. Наше наследие досталось машинам.
  Пока Клитон говорил это, Портинари счищал сосновые иголки с другой стороны гробницы (или, возможно, слова "с противоположной стороны гробницы" показались бы моему могучему другу более убедительными). Там нашлось металлическое кольцо. Портинари потянул за него и вытащил из-под земли корзину для пикника.
  Пока мы восхищались содержимым корзинки, появилась красавица Коломбина. Она поцеловала каждого из нас по очереди и предложила накрыть стол для пикника. Она достала из корзины белоснежную салфетку и, расстелив ее, принялась раскладывать на ней яства. Портинари, Клитон и я стояли в живописных позах и наблюдали, как четырехместные летательные аппараты, хлопая крыльями, медленно проплывали в голубом небе над нашими головами.
  За городской стеной в честь дня рождения принцессы играл серебряный оркестр. Его звуки слабо доносились до нас, летая в разреженном воздухе. Казалось, можно было ощутить их вкус - что-то вроде тонких листов серебра, на которых готовят утят.
  - Сегодня так прекрасно - как нам повезло, что этому когда-нибудь придет конец. Постоянное счастье заключено лишь в преходящем.
  - Ты меняешь тему, Брайан, - сказал Портинари. - Тебя обвинили в неточности.
  Я в ужасе схватился за сердце.
  - Если меня оштрафуют за неточность, то знайте - менять нужно не подданного, а короля!
  Клитон ответил после небольшой заминки:
  - Твои постоянные неприятности вызывают бурю веселья.
  Коломбина мило рассмеялась и присела в реверансе, показывая, что блюдо готово.
  Саванна здесь заканчивалась, и ее внезапно сменяла каменистая местность, полупустыня, куда никогда не забредали гигантские травоядные животные. Над всем нависало одно и то же тяжелое небо. Иногда дождь шел много лет подряд.
  По сравнению с медлительными травоядными, хищники были быстрыми животными. Они двигались по своей ужасной черной дороге, которая пересекала как саванну, так и пустыню.
  Один лежал на краю дороги, медленно пожирая двуногое существо, его двигатель урчал. В неверном солнечном свете сверкали его бока.
  Когда мы сели за стол для пикника, сняв маски, один из горных гномов, одетый в бархат, вскочил и уселся на лужайке рядом с нами, играя на своих электрических цимбалах, чтобы Коломбина потанцевала под них. Его лицо напоминало утробный плод, повисший на струнах, но голос звучал чисто и искренне. Гном спел старую песенку Цезуры:
  
  И слушал я новую фразу,
  Мне в память вонзится она.
  Пусть я их запомню не сразу -
  Все станут красой, как одна...
  
  Под этот аккомпанемент Коломбина исполнила грациозный танец, в котором чувствовалась насмешка над собой. Мы ели замороженную дыню с имбирем и креветками, а также толстолобиков и пироги с черносливом. Не успел закончиться танец, как из рощи магнолий выбежали мальчики в атласных платьях со знаменами и миниатюрная чернокожая девочка; они хотели послушать музыку. Они вели за собой на цепочке маленького зелено-оранжевого динозаврика, который танцевал вальс на задних лапах. Мы подумали, что эта компания, должно быть, из придворных.
  С ними был пухлый мальчик. Сначала я заметил его, потому что он был одет во все черное; потом я заметил кожистое летающее существо у него на плече. На вид мальчику было не больше двенадцати, но он казался чудовищно упитанным и, очевидно, мог похвастаться ненормально большими половыми органами, поскольку они висели у него в желтом мешочке. Он поприветствовал нас, сняв шапку, а затем встал спиной к собравшимся, глядя через долину на дальние леса и холмы. Он стал приятным дополнением к веселью, за которым мы следили во время еды.
  
  Хищники бежали по бесконечным дорогам, не обращая внимания на то, что их окружало - пустыня, саванна или лес. Они всегда могли найти пищу, настолько велика была их скорость.
  Тяжелые небеса лишали мир красок и времени. Неуклюжие травоядные казались почти неподвижными. Только хищники были сообразительны и неутомимы, они сами создавали свое время.
  Стая хищников собралась на перекрестке дорог в районе вересковой пустоши. Один из них совершил убийство. Это был большой серый зверь. Его радиаторная решетка была разинута в злобном оскале. Он лениво растянулся на обочине дороги, пожирая тело молодой самки. Двое других, недавно убитых, лежали неподалеку, и с ними можно было разобраться позже.
  Это случилось задолго до того, как внутренние паразиты проникли в механизмы вечности.
  - Ну же, Брайан, - сказал Портинари, открывая вторую бутылку молодого вина. - Клитон пытался подловить тебя на неточности. Ты дважды уклонился от ответа, а теперь притворяешься, что поглощен ужимками этих танцоров!
  Клитон оперся на локоть, величественно размахивая в воздухе куриной косточкой в желе.
  - Портинари, из-за запаха цветущей акации и аромата вина нового урожая я и сам забыл, в чем дело, так что на этот раз мы отпустить Брайана. Он может идти!
  - Отпустить - не обязательно значит дать свободу, - сказал я. - Кроме того, я способен избавиться от любого спора.
  - Искренне убежден, что ты мог бы выскользнуть из словесной клетки, - сказал Клитон.
  - Почему бы и нет? Потому что все фразы содержат противоречия так же, как и мы сами... в том смысле, что Портинари - математик и пес, обезьяна и ученый.
  - Все фразы, Брайан? - поддразнил Портинари.
  Мы улыбнулись, как обычно делали, когда готовили словесные ловушки друг для друга. Дети собрались вокруг, чтобы послушать наш разговор, все, кроме пухлого мальчика, одетого в черное, который теперь прислонился к стволу осины и вглядывался в синюю даль. Мило жестикулируя, остальные прислонились друг к другу, чтобы решить, говорим ли мы истину или ерунду.
  Конечно, Коломбина не слушала. Пришли другие гномы в бархатных костюмах. Они пели, танцевали и поднимали шум; только самый первый из их племени отложил свои цимбалы и теперь ласкал и целовал прелестные обнаженные плечи Коломбины.
  Все еще улыбаясь, я передал свой бокал Портинари, и он наполнил его до краев. Мы оба были расслаблены, но настороженно готовились к испытанию.
  - Как бы ты описал это действие, Портинари?
  Все ждали его ответа. Осторожно, но по-прежнему улыбаясь, он сказал:
  - Я не допущу неточости, дорогой Брайан. Я налил тебе только что разлитого вина, вот и все!
  Под одним из разбитых надгробий прыгала жаба. Я слышала, как она движется - такая тишина воцарилась в нашем собрании.
  - Я налил тебе только что разлитого вина, - повторил я. - Как я и предсказывал, мой друг, ты допускаешь явное противоречие. В начале фразы ты наливаешь вино, но к концу оно оказывается только что разлитым. Последовательность твоих действий полностью противоречит замыслу. Твое чувство времени настолько искажено, что ты через мгновение отрицаешь только что сделанное!
  Клитон расхохотался - даже Портинари не удержался от смеха, - дети запищали и запрыгали, динозавр подскочил, а когда Коломбина захлопала в ладоши от радости, горный карлик вытянул из-под корсажа ее пышные груди. Прикрыв их руками, Коломбина вскочила и, смеясь, побежала между деревьями к озеру; любимый олененок следовал за ней, а карлик гнался за Коломбиной по пятам.
  Над сочной травой струился дождь, образуя завесу влаги. Казалось, он висит в воздухе, не падая, пропитывая все между землей и небом. Это был грандиозный летний ливень, тихий и мимолетный; он продолжался десятки тысяч лет.
  Время от времени солнце пробивалось сквозь облака, и тогда движущаяся в воздухе влага окрашивалась в яркие цвета, но затем тускнела, обретая тусклый медный оттенок, когда облака залечивали раны.
  Металлические звери, проносившиеся сквозь этот непрекращающийся ливень, гудели и рычали на бегу. Внешне они сияли, оставаясь неуязвимыми, краски и хромированная отделка сверкали, как ножи; но вода, постоянно летящая с их вращающихся колес на броню, оказывала смертельное воздействие. Ржавчина проникала во все движущиеся детали, раковая опухоль металла добиралась до сердца.
  Города, где обитали эти звери, были окружены огромными кладбищами. На кладбищах многочисленные трупы, которых больше никто не боялся, превращались в рыжую пыль, в забытые останки.
  Пока мы допивали вино и ели сладости, гномы и ребята танцевали на лужайке. Некоторые юноши запрыгивали на своих гусей-лебедей и крутились над нашими головами, устраивая воздушные рыцарские поединки. Все это время пухлый мальчик в черном стоял в задумчивости. Портинари, Клитон и я смеялись, болтали и флиртовали с проходившими мимо деревенскими девушками. Я обрадовался, когда Портинари объяснил им мой парадокс о неточности.
  Когда девушки ушли, Клитон встал, завернулся в плащ и предложил нам вернуться на паром.
  - Солнце склоняется к западу, друзья мои, и холмы бронзовеют, встречая его сияние, - он величественно указал на солнце. - Уверен, что вся его траектория сводится к тому, чтобы доказать недавний афоризм Брайана - единственное постоянное счастье заключается в преходящем. И закат напоминает нам, что этот золотой день сделан всего лишь из поддельного золота, которое теперь истончается.
  - А мне все это напоминает, что я растолстел, - сказал Портинари, с трудом поднимаясь, рыгая и поглаживая живот.
  Я поднял с гробницы фигурку, найденную Клитоном, и протянул ему.
  - Да, пожалуй, я сохраню эту тень под зонтиком, пока не найду кого-нибудь, кто сможет пролить на нее свет.
  - Он тебя об этом просит? - спросил я.
  - А может, приветствует тебя? - добавил Портинари.
  - Он проверяет, идет ли дождь, - ответил Клитон. Мы снова рассмеялись.
  Почти скрытая тошнотворной дымкой, ими же и созданной, стая машин стояла на обочине дороги и кормилась.
  Дорога выглядела вполне естественно. Великий вельд, покрывший почти всю поверхность планеты, наконец-то оборвался здесь. Казалось, что он закончился без всякой причины. Так же необъяснимо, как и прежде, начались горы; они поднимались из земли, словно айсберги - из окаменевшего моря. Они были еще новыми и неустойчивыми. Дорога пролегала вдоль их подножия, напоминая порез на толстой коже равнины.
  Это было двадцатидвухполосное шоссе, на котором предусмотрено движение как с отрицательной, так и с положительной скоростью. Стая расположилась в одном из нечастых мест отдыха, где можно было полакомиться мягкими краснолицыми созданиями, ехавшими в машинах. В стае было пять машин, которые постоянно давали задний ход и шумели, пытаясь занять более выгодные места.
  Сок капал с их радиаторных решеток, стекал по капоту, запотевал на ветровом стекле. Их окутывал зловонный запах. Они пожирали своих детенышей.
  - Итак, мы убегаем из нашего убежища! - сказал Клитон, вскидывая камень на плечо. Толпа все еще резвилась среди деревьев.
  Когда мы уходили, случилось так, что я оказался позади друзей. Повинуясь внезапному порыву, я дернул за рукав пухлого паренька в черном и спросил его:
  - Может ли незнакомец поинтересоваться, что занимало твои мысли в течение всего этого великолепного дня?
  Когда он повернулся ко мне и снял маску, я увидел, какой он бледный; плоть его тела не достигала лица, напоминавшего череп.
  Он долго смотрел на меня, прежде чем медленно произнести:
  - Возможно, истина - это случайность. - И он опустил взгляд в землю.
  Его слова застали меня врасплох. Я не нашелся, что возразить - возможно, потому, что его тон был достаточно серьезным, и не возникало даже мысли о шутках.
  Только когда я повернулся, чтобы уйти, он добавил:
  - Может случиться так, что вы и ваши друзья весь день говорили правду - совершенно случайно. Возможно, наше чувство времени действительно ошибочно. Возможно, вино никогда не разливают или разливают вечно. Возможно, мы созданы из противоречий, все и каждый. Возможно... возможно, мы слишком неясны для того, чтобы выжить.
  Его голос звучал тихо, а мои спутники все еще весело шумели - гномы продолжали танцевать и резвиться еще долго после захода солнца. Только когда я поспешил прочь сквозь заросли вслед за Портинари и Клитоном, до меня по-настоящему дошли его слова: "Возможно, мы слишком неясны для того, чтобы выжить..."
  Какие грустные слова в такой веселый день!
  И вот паром, плывущий по темному озеру, окруженный высокими кипарисами и такой мрачный. Но на берегу уже замигали фонари, и я уловил звуки музыки, пения и смеха, доносившиеся с палубы. Когда мы возвращались в таверну, наши возлюбленные уже ждали нас, и в полночь начиналась наша новая пьеса. Я знал свою роль наизусть, я знала каждое слово, я мечтал выйти из-за кулис в сверкающие огни, под пристальные взгляды всех собравшихся...
  - Пойдем, мой друг! - радостно воскликнул Портинари, поворачиваясь спиной к толпе и хватая меня за руку. - Смотрите, мои кузины на борту - нас ждет веселое путешествие домой! Ты выживешь?
  Выживу?
  Выживу?
  
  ДЖОН СЛЕЙДЕК
  
  КАЛЛИОПА ПЕМБЕРЛИ "НАЧНИ СНАЧАЛА",
  ИЛИ НОВЫЙ ПРОТЕЙ
  Автор - Г.Д. У**ЛС
  
  Я надеюсь изложить эту историю в точности так, как хирург рассказал ее мне в клубе. В курительной комнате нас было трое: лорд Саффилд, хирург, имени которого я не знал, и я сам.
  Как только лорд Саффилд опустился в кресло, он начал рассказывать анекдот об Индии и, завладев нашим вниманием, заснул на полуслове. Мы с хирургом обменялись сигарами и поговорили ни о чем. Наконец я как бы невзначай заметил, что новая сигара заставляет человека по-новому взглянуть на жизнь. Хирург как-то странно посмотрел на меня, а затем начал удивительную историю об изобретателе Пемберли.
  Однажды октябрьским днем 1889 года [сказал хирург] я заметил Габриэля Пемберли в толпе на Атлас-стрит. Он заметно постарел за семь лет, прошедших с тех пор, как я видел его в последний раз, но я узнал его по странной скованности походки, которая подсказала мне, что он носил спортивные штаны Пемберли. Это хитроумное устройство с часовым механизмом предназначено для того, чтобы продлить жизнь владельца на несколько лет, увеличивая длину и скорость его шага без увеличения затрачиваемой энергии. Насколько мне известно, никто, кроме Пемберли, никогда не носил подобных штанов.
  "Постарел" - это еще не слишком точно сказано: Пемберли пришел в упадок, превратившись в согбенного, сморщенного, больного старика. Его одежда была в пятнах от еды и в дырах, волосы и борода поредели, и мне показалось, что у него отвисла челюсть, что свидетельствовало об упадке мыслительных способностей.
  Я окликнул его, но он меня не заметил, возможно, потому, что упорно смотрел в другую сторону - назад, через плечо. По счастливой случайности, я как раз в это время направлялся в больницу (одному человеку требовалось ампутировать ногу) и поэтому не смог остановиться. Пемберли размашисто зашагал прочь, и толпа вскоре скрыла его из виду.
  Однако этот случай не выходил у меня из головы. Я начал размышлять о неудачах моего друга-изобретателя, который так быстро и умело создавал все, что угодно, только не для собственного душевного спокойствия. Я не видел его со времени последней нелепой выходки - истории с "Паровым цирюльником" в 1882 году.
  Пемберли хотел, чтобы это устройство обеспечивало умелое, бережное и эффективное бритье одним нажатием кнопки. Оно само взбивало пену, затачивало бритвы и даже могло поддерживать непринужденную беседу. Для первого испытания был назначен июньский день, Пемберли должен был сыграть роль "клиента", а меня попросили наблюдать за экспериментом и в случае необходимости оказать медицинскую помощь.
  В ночь перед испытанием Пемберли сильно заболел - из-за переутомления, беспокойства и, как я полагаю, из-за диеты, состоящей из специальных питательных таблеток его собственного изобретения, которые он принимал вместо еды. Мы оставили его механика, молодого человека по имени Грун, присматривать за машиной, приказав выполнить кое-какие настройки, а я отвез Пемберли домой и дал ему успокоительное.
  На следующее утро мы с Пемберли вошли в заведение и обнаружили Груна сидящим в кресле. Его горло, обмотанное полотенцем, было перерезано. Вся комната была забрызгана кровью и мыльной пеной, как будто после безумной схватки. Когда мы вошли, машина чистила бритву и скрипучим голосом спрашивала покойника, не кажется ли ему сегодняшний день слишком теплым.
  На следствии я дал показания, что Пемберли не было в помещении, что он ничего не имел против Груна и что его определенно нельзя назвать злонамеренным человеком или преступником. С него сняли обвинение в убийстве, но только юридически. Многие друзья грубо порвали с ним, из Клуба изобретателей его изгнали, и в конце концов бедняга Пемберли вообще перестал появляться на публике. И пропал.
  Теперь, когда он мне попался на глаза, стало казаться, будто я вижу его повсюду: слепой нищий на Мэпп-роуд, землекоп на Норт-стрит, клерк в Сити - все они были похожи на Пемберли в разном возрасте настолько, что я невольно присматривался к ним. Однажды ночью я услышал, как извозчик произнес что-то вроде "рис-сталь", точь-в-точь как Пемберли, и понял, что вид старого друга, впавшего в нищету, стал для меня навязчивой идеей.
  Наконец я снова увидел Пемберли на улице, и на сей раз ошибки быть не могло. Я подошел прямо к нему и протянул руку.
  - Боже милостивый! - начал он, задрожав всем телом. - Фотерингейл! Это ты? - Он схватил меня за руку и, к моему ужасу, заплакал.
  - Послушай, так дело не пойдет, - сказал я. - Тебе лучше зайти ко мне в приемную и выпить виски; там мы поболтаем.
  Я втолкнул его в кэб, и мы поехали. Пемберли вообще не вступал в разговор и все время вытягивал шею, пытаясь выглянуть в заднее стекло. Поскольку это было крошечное овальное окошко, тусклое и грязное, вдобавок расположенное невероятно высоко, я решил, что его бессмысленные жесты - нечто вроде судорог, как метания дикого животного в клетке. Может быть, трагедия с "Паровым цирюльником" повлияла на рассудок Пемберли? Я начал опасаться, что так оно и есть.
  Когда мы прибыли, Пемберли отказался выходить из кэба.
  - Ты садился первым! - воскликнул он. - Посмотри, чисто ли на горизонте.
  Изрядно удивившись, я спросил, что, черт возьми, мне нужно высматривать.
  - Что-нибудь необычное. Например, завтраки. Или каллиопы.
  Опасаясь самого худшего, я удовлетворил просьбу друга и притворился, что осматриваюсь по сторонам.
  - Никаких признаков еды, - заверил я его. - И никаких органов, кроме нескольких жалких древностей, но их давно законсервировали.
  Эта незатейливая шутка вызвала у него такой бурный приступ смеха, что мне пришлось дать ему пощечину - вот так!
  С этими словами хирург протянул руку и отвесил пощечину все еще лежащему без сознания лорду Саффилду! Я в изумлении вскочил на ноги и спросил, что значит этот поступок.
  - Надеюсь, его светлость простит меня, - сказал хирург, по-видимому, удивленный не меньше моего. - Я... я сегодня сам не свой. Но позвольте мне продолжить...
  Я согласился, видя, что лорд Саффилд, похоже, практически не почувствовал удара. На самом деле этот субъект просто поерзал в кресле, пробормотал "три банки варенья и письмо" и продолжал похрапывать, пока хирург продолжал свой рассказ.
  Заманив Пемберли в приемную моей клиники и предложив ему выпить стакан виски, я прямо спросил своего друга, кого же он так сильно опасается.
  - Не "кого", - мрачно ответил Пемберли. - А "чего".
  - Надеюсь, вы, человек науки, не станете утверждать, будто видели привидение? - спросил я.
  - Привидение? Хотел бы я, чтобы было так. - Пемберли содрогнулся. - Боже мой, Фотерингейл! Меня преследуют - с утра вторника!
  Здесь я должен упомянуть, что Пемберли всегда отличался своеобразной манерой выражаться. Я всегда считал его странные высказывания слегка эксцентричными и даже свидетельствующими о гениальности. Теперь мне казалось, что я наблюдаю последствия поражения головного мозга, которые стали необратимыми и привели к безумию. Я решил заняться этим случаем и в качестве первого шага вытянул из Пемберли историю последних семи лет.
  Как он жил? Как ни странно, он продал "Парового цирюльника". В качестве бритвенного прибора устройство не нашло спроса, но в одной южноамериканской республике его охотно использовали для казней. Похоже, платили Пемберли сдельно, а поскольку республике угрожало подавление многих реальных или воображаемых революций и уничтожение мятежников, изобретатель получал неплохой доход.
  Причина, по которой он оказался без средств, заключалась в том, что все деньги до последнего пенни шли на разработку нового изобретения - Каллиопы "Начни сначала".
  - С тех пор, как случилась история с "Паровым цирюльником", - сказал Пемберли, - я мечтал очистить свою жизнь, как грифельную доску, и начать все сначала, став новым человеком. Я мог бы сделаться кем угодно - генералом, человеком Божьим, успешным адвокатом, - но нет. Жребий, как мы часто говорим, был брошен. Неужели так оно и было? Я начал изучать философию, астрономию, логику, монады - и чем больше я читал, тем больше убеждался, что все не является необходимым. Я с головой ушел в работу и начал создавать машину, которая могла бы исполнить эту работу!
  - Боюсь, что не совсем понимаю, - сказал я с улыбкой.
  - Тогда ты такой же дурак, как и все остальные! - воскликнул он. Я не осмелился спросить, кто эти остальные. - Ну зачем я трачу время на разговоры с идиотами?
  Я попросил его объяснить еще раз.
  - Я обнаружил, что мы можем пойти по неизведанному пути, - страстно сказал Пемберли. - Как и ты, я прежде думал, что реальность - это некая жесткая истина, неизменная, как ложка. Но теперь нет ничего проще, чем изменить факты. Жизнь - это множественность! Реальность - это не истина, это полуправда, просто случайное открытие!
  Эти необычные рассуждения, как всегда, оставили меня в полном недоумении, хотя я и не осмеливался этого показать.
  - Понятно, - сказал я, делая вид, будто улавливаю смысл его слов. - И что, твое изобретение оказалось успешным?
  - О да, конечно. Физическая машина была простой. Но научиться играть на ней было мучительной пыткой. Ошибки продолжают преследовать меня, и им нет числа. Например, сейчас я здесь, чтобы спасти тебе жизнь.
  С этими словами он схватил меня за плечо и грубо швырнул на пол. Прежде чем я успел спросить, почему, раздался выстрел! Я посмотрел в окно, увидел странное ухмыляющееся лицо - и оно исчезло.
  - Прости, - сказал Пемберли, помогая мне подняться на ноги.
  - Все в порядке, старина. - Я взглянул туда, куда попала пуля. - Ты действительно спас мне жизнь.
  - Я извинялся не за то, что столкнул тебя на пол, дурак! Я извинялся за то, что пытался застрелить тебя!
  Именно в этот момент я начал отчасти верить в новое изобретение Пемберли и понимать, о чем он бредил. Очевидно, хитроумное устройство позволило ему каким-то образом разделить свое тело. Очевидно, некоторые из его "я" были менее устойчивы, чем другие, - это были его "ошибки". Его настоящее "я" - если оно реально - должно было устранить причиненный вред.
  Как раз в этот момент пришли полицейские, которые услышали выстрел. Мне пришлось выйти из комнаты, чтобы поговорить с ними. Когда я вернулся, Пемберли там не было.
  Прошел час или даже больше, прежде чем я заметил на своем письменном столе толстый конверт, адресованный мне и надписанный рукой Пемберли.
  "Мой дорогой Фотерингейл,
  Как мне это объяснить? У меня совсем мало времени, потому что в нынешнем теле я скоро должен умереть. Не то чтобы я сожалел о смерти, ибо о чем мне сожалеть? Я, единственный из смертных, жил полной жизнью. Я побывал везде, видел и делал все, что только мог пожелать.
  Итак, я хочу, чтобы тебе досталась каллиопа "Начни сначала". Ее доставят тебе на следующий день после моей смерти. Но должен предупредить: внимательно прочитай прилагаемую инструкцию; тогда ты избежишь опасных ошибок, которые допустил я. С помощью этой машины ты сможешь стать тем, кем пожелаешь. Но ты должен понять, что не все перемены к лучшему.
  Твой преданный друг
  Габриэль Пемберли".
  Я обратился к "инструкциям" - пятидесяти с лишним страницам аккуратно написанных формул и диаграмм:
  "Пусть x равно ... непроницаемый стержень... Zn (коэффициент B (n*0)) ... пригоден для анализа, или ... сочетанию размера черепа и веса... в среднем (x-ln y)... умножить на четыре 0/ ... низовая группа... была результатом ... коровы... 14 миллионов ... световых средних показателей подъема... нервные зажимы? Нет! Анти-следующий ... в котором быстрое удаление ... N в степени z (позиция B*) ... как я определяю еще один стержень, Q.E.D."
  Я не мог в этом разобраться. Выбросив изобретение из головы, я постарался больше не думать о потрясающих возможностях машины. Более недели спустя я увидел тело, лежащее на столе в морге, и опознал Пемберли. Он пустил пулю в свою измученную голову.
  - А каллиопа? - спросил я.
  - На следующий день после похорон, - сказал хирург, - Пемберли передал ее мне. Лично.
  - Что?
  Мой крик разбудил лорда Саффилда, который тут же снова принялся рассказывать анекдот:
  - Я послал слугу к губернатору с тремя банками варенья и письмом, болван съел одну банку по дороге. Объяснил, что письмо выдало его, и задал ему хорошую трепку. В следующий раз я отправил его с тремя банками варенья и письмом. На этот раз он спрятал письмо за деревом, чтобы никто не увидел, как он ест варенье. В тот раз у меня не хватило духу его отлупить, так я смеялся. Да, кстати...
  Когда его светлость снова заснул, хирург ответил на мой вопрос.
  - Каллиопу к моей двери доставил более молодой и выносливый Пемберли.
  - Я не призрак, - нетерпеливо сказал он. - И если бы ты потрудился прочитать мои инструкции, то понял бы, почему я здесь, на следующий день после собственных похорон. Но не обращай внимания, иди и взгляни на это.
  - Что это?
  - Каллиопа "Начни сначала"! - провозгласил он. Выведя меня на улицу - я был настолько сбит с толку, что отважился выйти в жилете и рубашке без рукавов, - он показал мне фургон, нагруженный огромным количеством стали и латуни.
  Груз действительно чем-то напоминал каллиопу. Но трубы располагались не в обычном порядке, а разветвлялись и изгибались во всех направлениях, соединяясь с различными приспособлениями. Я узнал циферблат часов, кузнечные меха, цепное колесо и ткацкий станок. Регистры были обозначены какими-то непонятными символами.
  Запустив котел и проверив клапан, он сел за клавиатуру, поднял обе руки и прокричал:
  - Да начнется музыка перемен!
  Я больше не мог выносить этого безумия. Мне стало ясно, что этот человек убил старика Пемберли и теперь пытается выдать себя за моего несчастного друга. Я вернулся в дом, чтобы послать за полицией, сказав, что хочу только надеть пальто.
  - Музыка перемен не может ждать, - сказал он и заиграл.
  Мелодия была популярной, но в его аранжировке она была необычайно красивой и пугающей одновременно. Гром... вопль заблудшей души ... звон хрусталя... шуршание свежей пены... Нет, это невозможно передать словами. Я отвлекся.
  Как и у большинства хирургов, у меня на входной двери висит полированная латунная табличка с указанием моего имени и профессии. Когда я уже собирался войти внутрь, меня сбила с толку музыка, и я посмотрел на эту табличку. Я увидел свое собственное испуганное лицо, а позади себя - спину Пемберли, сгорбившегося, как сатана, над клавиатурой.
  Он светился. То есть это был не свет, а какая-то неземная аура. Я мог заглянуть внутрь него и увидеть других людей, свет которых проникал сквозь его кожу и одежду.
  Здесь был молодой Пемберли, работающий над "Паровым цирюльником"; совсем юный, изучающий химию; школьник; младенец. Здесь также был Пемберли - финансист, адвокат, епископ, генерал...
  Отвлекшись, я увидел, что имя на табличке уже было не моим. Фокус снова сместился, и я увидел, что мое лицо уже было не моим собственным, а лицом хирурга Пемберли.
  - Так вот оно как!- закричал я его голосом.
  - Именно так, - холодно сказал он. - Я поживу за твой счет, старина. Надеюсь, ты не возражаешь. - Он выключил каллиопу и зашагал прочь, оставив мне это проклятое приспособление и дважды проклятого человека, которого вы сейчас видите перед собой.
  Мне пришлось прожить жизнь - чрезвычайно успешную жизнь - вместо Пемберли, как Пемберли. Я по-прежнему знаю, кто я такой. У меня сохранились воспоминания, но я осознаю, что в моем теле обитает другая душа, которая питается моими переживаниями. И хотя я знаю, что я настоящий Фотерингейл, разговор об этом кажется настоящим безумием.
  Не знаю, сколько еще жизней присвоил себе Пемберли, но я встречаю себя везде, куда бы ни пошел. Возможно, этот процесс не закончится, пока все человечество не превратится в одну большую, безумную версию его самого. Я могу только надеяться, что до того, как этот день настанет, у меня хватит смелости покончить с собой.
  Поскольку я на самом деле не слышал игру каллиопы, мне показалось, что бедный хирург сошел с ума. Я поделился своим наблюдением с лордом Саффилдом, когда доктор ушел.
  - Сошел с ума? Только не старина Пемберли. Один из лучших врачей в округе, знаете ли. Как я понимаю, претендует на рыцарское звание. Или это какой-то другой Пемберли? Осмелюсь предположить, что двое или трое будут в этом году в наградном списке. Чертовски амбициозное семейство. Всегда встречаешь тех, кто сам пробился наверх. На днях познакомился с судьей Верховного суда по имени Пемберли. Довольно приятный парень, но он нес полную чушь. После двух бокалов портвейна этот парень начал настаивать, будто он кто-то другой! Также употреблял странные слова: "ложный выбор", "место у кормушки"... что-то в этом роде. Забавные парни эти Пемберли, но не сумасшедшие.
  В дальнем конце зала появился слуга, чтобы убрать со столов. Не похож ли он на доктора Пемберли? И не двигался ли он так, словно его приводил в движение часовой механизм? Нет, это, без сомнения, игра света или моя усталость. Нет никакого безумного изобретателя, играющего арпеджио для всего человечества. Вся эта история - не что иное, как ерунда на постном масле!
  
  КИТ РОБЕРТС
  ДОМ БОГА
  
  I
  
  Если лечь так, как лежала Мата, растянувшись на жесткой траве, и прижать ухо к земле, то нельзя было не услышать доносящийся издалека мерный стук и топот множества ног. Если поднять голову, как она сейчас подняла свою, вдохнув резкий, неуверенный порыв раннего весеннего ветерка, непременно удастся уловить душераздирающий стук и дробь барабанов. С самого рассвета огромная процессия медленно двигалась от моря; теперь она почти достигла цели.
  Мата быстро села, отбрасывая с глаз спутанные черные волосы - темноглазая, смуглая девочка лет тринадцати. Ее единственное одеяние из мягкой оленьей кожи оставляло обнаженными ноги и руки; талия была перехвачена кожаным ремешком, на котором ей нравилось носить маленький кинжал в расписных деревянных ножнах. На шее у нее висел амулет из сверкающих черных и красных камней, потому что Мата была дочерью вождя.
  Долина, над которой она лежала, открывалась зеленым простором до самого далекого моря. Позади, на вершине ближайшего холма, виднелась деревня с крытыми соломой глинобитными хижинами, окруженная частоколом из заостренных бревен. Впереди, четко вырисовываясь на фоне неба, возвышался Священный курган, к которому должна была прийти Процессия. Здесь в незапамятные времена жили Великаны; и здесь они некогда воздвигли величественный дворец. Вершину холма все еще окружали каменные выступы, наполовину скрытые кустами и густой травой, которые за долгие годы разрослись куда как широко; но теперь никто, кроме деревенских жрецов, не осмеливался подняться на вершину. Великаны были всемогущи; их призраки тоже были ужасны, и их следовало опасаться. Однажды, когда Мата была совсем маленькой, она отважилась взобраться по крутому склону холма к тому месту, где главный жрец ЧаАкта привязывал коз, чтобы добиться удачи; но шелест ветра в высокой желтой траве, кусты, которые, казалось, цеплялись за нее тонкими пальцами, колючки и масса других растений не давали Мате покоя. Высокий серый камень, полускрытый за вершиной, заставил ее в ужасе отпрянуть. Она держала свои планы при себе, что, возможно, было и к лучшему; и с того дня ни разу не осмеливалась приблизиться к запретному гребню.
  Внезапно и громко раздался бой барабанов. Голова Процессии приближалась к большой меловой расщелине; в любой момент Процессия могла показаться... Мата хмуро оглядела деревню, прикусив губу. Другие дети, переданные на ее попечение, брошены на произвол судьбы в дыму и грязи семейной хижины; дочь она вождя или нет, ее наверняка поколотят, если отыщут здесь.
  Заросли ежевики и старого дрока, раскинувшиеся неподалеку, служили отличным укрытием. Мата подползла к ним и легла, утопая в податливой сырости; она почувствовала, как ее взгляд невольно возвращается к Священному кургану.
  В самой высокой точке, четко вырисовываясь в полуденном свете, возвышался длинный Дом Бога; крытый тростником, с глухими белыми стенами и единственным низким дверным проемом, смотрящим вдаль, словно узкий темный глаз. Вокруг него густо громоздились древние обломки камней. Над ним, на концах фронтонов, возвышались причудливые фигуры из тростника - Духи полей, призванные охранять Дом Бога от бед. Мата вздрогнула, отчасти от дурного предчувствия, отчасти от каких-то менее понятных чувств, и перевела взгляд на траву.
  Ее сердце болезненно забилось, но затем застучало ровно. В этот момент показалась процессия, выезжавшая из ущелья между холмами. Мата увидела желтые головы и взлетающие плети Кукурузных призраков, самых страшных из всех духов; за ними - яркие, богатые одеяния жрецов-очистителей, среди которых был ЧаАкта в своей фантастической зеленой маске. За ними снова шли цимбалисты и барабанщики, пританцовывающие дудочники в пестрых одеждах, а за ними - огромная масса распевающих и притоптывающих людей, похожая на коричнево-черную многоногую змею. Мата бросила на них лишь мимолетный взгляд; все ее внимание было сосредоточено на голове колонны.
  Она снова двинулась вперед, забыв о том, что ее могут заметить. Теперь она могла отчетливо рассмотреть Чаэль. Какой стройной она казалась, каким белым было ее тело на фоне травы! Как медленно она двигалась! Ее волосы, длинные и распущенные, золотистые, в отличие от темных волос Маты, были украшены венками из листьев и ранних цветов; она высоко держала голову, глаза ее были пустыми и незрячими, она уже погрузилась в созерцание Бога. Ее руки были напряженно скрещены на груди, и только она одна оставалась обнаженной от макушки до пяток. Совсем, совсем голая...
  Теперь вся процессия уже подошла ближе. Кукурузные призраки бежали, бросаясь в разные стороны, совершая фантастические прыжки, хлеща кнутами кусты и пожухлую траву; танцоры-звери гарцевали, сверкая белыми рогами на солнце. Мата во внезапном приступе паники отпрянула под прикрытие кустов и увидела между ветками, как Чаэль, глухая и незрячая, по-прежнему безошибочно ведет толпу. Ее фигура, гордая и бледная, исчезла между кустами и невысокими деревьями, окаймлявшими подножие Священного кургана. Люди радостно повалили следом; барабаны забили еще громче; затем внезапно на траву опустилась тишина, леденящая и абсолютная. Мата, прищурившись, увидела, как крошечная фигурка ее подруги остановилась на дамбе, ведущей к Кургану. На мгновение показалось, что Чаэль обернулась, глянув назад и вниз; затем она решительно шагнула вперед и скрылась из виду за первым из возвышающихся камней.
  Люди уже расходились, устремляясь вверх по склону. Мата неохотно поднялась. Ее отец, должно быть, проголодался; как и все в деревне, он постился с рассвета. Она вспомнила о забытых чашках с бульоном, которые дымились на подставках над очагом в хижине, и ускорила шаг. У ворот частокола она остановилась. Внизу люди поднимались по склону; другие все еще стояли неровным черным полумесяцем, глядя на Курган. Жрецы в роскошных одеяниях толпились на дамбе, крошечные и сверкающие, как драгоценные камни. С этой высоты был хорошо виден Дом Бога с его длинной горбатой серо-зеленой крышей; Мата, прикрыв глаза рукой, увидела, как крошечная фигурка остановилась у входа в храм. Мгновение она ждала, затем скользнула внутрь, бесшумная и быстрая, как мотылек - и пропала из виду. Мгновение спустя она услышала, как все люди закричали.
  И снова Невеста Бога предстала перед своим Повелителем.
  Мата побежала к своей хижине, не чувствуя под ногами твердой утрамбованной земли. Костер угасал; она раздувала его и сопела, подбрасывая в угли сухую траву и связки хвороста, и на мгновение жар и усилия прогнали мысли о том, что она видела.
  Поздно ночью снова заиграли барабаны. На площади перед зданием Совета горели огромные костры; юноши и мужчины в свирепых масках и раскраске бегали с факелами в руках, скрываясь в тени хижин и появляясь на свету; девушки раскачивались в шаркающем, сонном ритме танца. На стенах частокола и сторожевых башнях горело очень много факелов, мерцавших оранжевым светом. Старики и старухи ковыляли между хижинами, доставая и унося еду, откупоривая бочонки с темным кукурузным пивом. Остальные дети уже спали, несмотря на шум; только Мата лежала с широко раскрытыми глазами и настороженно смотрела в открытый дверной проем хижины, видя и не замечая, как поднимаются и опускаются скачущие искаженные тени.
  Каждый год, с тех пор как холмы были юными, а по земле ходили великаны, ее народ праздновал возвращение весны именно так. Люди со страхом ждали, когда утихнут пронизывающие зимние ветры, когда растает снег, когда из-под увядшей травы покажутся пятна земли и мокрые коричневые клубки. Мало-помалу, по мере того как шел год, солнце набирало силу; мало-помалу энергия возвращалась к деревьям и полям, почки раскрывались, обнажая крошечные ярко-зеленые ротики. Пока, наконец, - и только ЧаАкта и его помощники могли точно сказать, когда именно, - долгая битва не заканчивалась, и Повелитель Зерна, величайший из Богов, возрождался мужественным и прекрасным. Тогда горный народ благодарил Существо, которое было одновременно зерном и солнечным светом, Существо, пришедшее пожить среди них еще один сезон. Для него выбирали Невесту, которая будет жить с ним в Доме Бога столько, сколько он пожелает; и огромная процессия двинулась вокруг Шатров Богов по далекому берегу.
  Чаэль была на год старше Маты и считалась ее особой подругой. Ее руки и ноги были прямыми и изящными, как очищенные ивовые прутья, а волосы казались легким облаком, желтым, как солнце. Более полугода назад она призналась младшей девочке в своей уверенности: следующей весной она станет избранной невестой.
  Мата пожала плечами, тряхнув своей темной гривой. Нехорошо так легкомысленно отзываться об одном из Богов, особенно о великом Повелителе Кукурузы, чьи глаза видят движения жуков и мышей, а уши улавливают шепот каждого стебелька травы. Но Чаэль была настойчива.
  - Смотри, Мата, подойди и сядь со мной в тени, и я покажу тебе, откуда я это знаю.
  Мата какое-то время угрюмо смотрела в сторону, поджав губы и нахмурившись, но в конце концов любопытство пересилило. Она свернулась калачиком рядом со старшей девочкой и сонно легла, вдыхая сладкий запах высокой травы, прогретой солнцем. Козы, за которыми их приставили присматривать, размеренно паслись, покачивая головами, тараща желтые глаза, постукивая неуклюжими деревянными колокольчиками.
  Мата сказала:
  - Неразумно говорить такие вещи, Чаэль, даже мне. Может статься, Бог услышит и накажет тебя.
  Чаэль рассмеялась. Она сказала:
  - Он не накажет меня. - Она расстегнула ремешки, удерживавшие верх ее платья; она лежала, тайком улыбаясь, и двигала тонкую ткань вперед и назад. - Видишь, Мата, как я выросла, - сказала она. - Положи сюда свои пальцы и почувствуй меня. Я почти женщина.
  Мата холодно ответила:
  - Я не хочу. - Она перевернулась на спину, чувствуя, как солнце печет ее закрытые веки, но Чаэль настаивала, пока она не открыла глаза и не увидела, как близко висят ее груди, какими полными и округлыми они стали. Мата лениво погладила соски, втайне восхищаясь их твердостью; затем Чаэль показал ей еще кое-что, и хотя она играла в темноте, пока не взмокла от пота, она не смогла заставить свое тело сделать то же самое. И вот, наконец, она горько заплакала, потому что Чаэль сказала правду: скоро она уйдет от нее, и нет никого другого, с кем она могла бы подружиться. В течение года невеста жила с Богом, но ни одна из них никогда не рассказывала об этом Таинстве, и Невеста впоследствии избегала бывших подруг, по большей части гуляя в одиночестве, опустив голову к земле.
  Но на следующий день Чаэль решилась..
  - Нас это не коснется, - сказала она. - Конечно, какое-то время я буду жить в Доме Бога, но потом мы снова станем друзьями, Мата, и я расскажу тебе, каково это, когда тебя любит Бог. А теперь пойдем в кусты и поиграем, потому что теперь я женщина и знаю гораздо больше способов сделать тебя счастливой.
  Барабаны все еще били, но костры, которые мерцали так высоко, уже догорали. Призраки кукурузы умерли, изгнанные с полей магией ЧаАкты; их старая сухая шелуха, пустая, как панцири омаров, уже была сожжена во время особого ритуала. С наступлением зимы старые женщины, видевшие много Хлебных Процессий, будут плести новые фигурки, потому что и на следующий год Богу понадобится Невеста.
  Мата сглотнула и проглотила еще одну мысль, которая так и не успела сформироваться.
  Она выскользнула из хижины, двигаясь тихо, чтобы не потревожить малышей. Из Дома совета, расположенного на площади в конце единственной улицы деревни, все еще доносились звуки веселья; на данный момент она была в безопасности. Мата тенью пробиралась между хижинами, удаляясь от того места, где все еще горели костры. Воздух снаружи, возле частокола, стал прохладным. Мата поднялась по грубым деревянным ступеням на сторожевую вышку. Как она и ожидала, на высокой платформе никого не было. Она стояла, слегка дрожа, и смотрела в темноту.
  Луна опускалась за кромку холмов. Внизу, далеко-далеко, у ее ног, Священный курган казался крошечным выступом, залитым серебристым сиянием. На его вершине, черный и массивный, возвышался Дом Бога. Там было тихо и, казалось, пустынно, но Мата знала, что это не так.
  Она попыталась отделить разум от тела, заставить его воспарить, подобно духу ЧаАкты. Она услышала, как охотящаяся сова зовет свою пару; и ей показалось, что она молча летит вместе с летящей птицей через залитую лунным светом бездну космоса. Затем ей показалось, что на мгновение ее дух соединился с духом Чаэль, безмолвно лежащей в ожидании на большой подстилке из хвороста. Она услышала, как по полу пробежала мышь, и подумала, что это скребется Бог; и у нее закружилась голова, так что она пошатнулась и схватилась за деревянную стенку сторожевой башни, чтобы не упасть. Затем - так же быстро, как ей показалось - Мата вернулась в свое тело; и страх перед Богом охватил ее, так что она задрожала еще сильнее прежнего. Она плотнее запахнула плащ под горлом, виновато оглядевшись по сторонам; но никто этого не видел, потому что смотреть было некому. Она долго сидела, съежившись, не желая покидать свой наблюдательный пункт, пока костры на улице догорали, рассыпаясь веерами тлеющих углей, а луна опускалась за ожидающий холм. Тень метнулась вперед, быстрая и всепоглощающая, едва различимая; и Дом Бога исчез, погрузившись в непроглядную тьму.
  Она облизнула губы и отвернулась, нащупывая босыми ногами края деревянных ступеней.
  Бог, как всегда, был доволен своей Невестой. ЧаАкта объявил об этом перед всем народом; и снова затрубили рога, загремели барабаны, открылись и были вычерпаны до дна чаны с кукурузным пивом. С каждым днем солнце заметно прибавляло в силе, световой день удлинялся. Растущая волна зелени охватила землю, верхушки лесов в долинах, маленькие лоскутные поля, где кукуруза поднимала из земли сочные ростки. Время размножения пришло и прошло; лодки уходили все дальше от берегов, привозя обильный урожай морских обитателей, омаров и крабов. Жители деревни, от старост и жрецов до самого мелкого рубщика дров, были довольны жизнью. Наступил разгар лета с его долгими синими днями и дремотной жарой - и только Мата горевала. Иногда, лежа и наблюдая за отцовскими козами, она плела венки из роз для своих волос; иногда она присоединялась к детским играм и веселью; но ее мысли всегда возвращались к большому дому на холме, к Чаэль и ее Повелителю.
  Теперь по утрам она просыпалась еще до рассвета, с первыми нежными возгласами птиц. Священный холм всегда неудержимо влек ее к себе. Мата сидела и размышляла в какой-нибудь ложбинке на поросшем травой холме, глядя вниз на длинную крышу Дома Бога, все еще залитую ярким жемчужным светом; иной раз она одна, никем не замеченная, убегала к ручью, который тихо извивался под Курганом. Деревья нависали над ним дугами, заслоняя свет, их корни цеплялись за высокие берега по обе стороны; между ними текла чистая, сверкающая и холодная вода. Когда Мата шла, ее лодыжки поднимали сероватый ил, который уносило течением, словно маленькие облачка дыма. Холод касался сначала икр и коленей, затем бедер, а затем, когда она погрузилась в воду и задрожала, и всего ее тела. Иногда она невольно поднимала глаза к высокому склону и, увидев выступы и каменные столбы, протянувшиеся вниз, торопливо натягивала на себя мокрую и прилипшую к телу одежду. Потом она убегала из потайного места на высокий желтый склон холма за деревней; только там она осмеливалась обернуться и, тяжело дыша, посмотреть вниз на Курган и Дом Бога, казавшиеся с такого расстояния крошечными и безопасными, как детские игрушки. И однажды, на высоком холме, до нее донесся шепот прохладного ветра, коснулся ее горячего лба и унесся вдаль, к дальним полям и домам других людей. Затем она неуверенно села, ибо ей показалось, что Бог действительно прошел мимо, смеющийся и довольный, чтобы поиграть, как ребенок, среди далеких холмов. Радость наполнила и ее, и Мата поднялась, протягивая руки; ибо Бог говорит только со своими избранными. Взволнованная, она повернулась и направилась в деревню, внутри у нее бурлили еще не высказанные мысли.
  
  Позже она получила еще более убедительное доказательство.
  Ближе к концу лета она принялась собирать тростник; деревенские жители использовали его в огромных количествах для поправки крыш - как собственных домов, так и Дома Бога. Священную хижину, единственную из всех построек, обновляли каждый год. Для таких больших сооружений годился только самый лучший и длинный тростник; поэтому Мата в своих поисках забредала все дальше и дальше в поле, втайне надеясь, что ее урожай украсит жилище Бога, и он узнает об этом и будет доволен. День был жаркий и тихий; насыщенный, сине-золотой день, пахнущий временем и горящими листьями. Большую часть времени Мата работала по колено в воде, прячась среди огромных, сочных стеблей, рубила тростник острым ножом с серповидным лезвием, связывая в пучки на берегу, чтобы добычу могли забрать повозки. Со временем бесконечные светящиеся зеленые просторы, пушистые травинки, склоняющиеся над ней дугой, вызвали у нее странный отклик. Казалось, она приближалась вплотную к какому-то решительному изменению; казалось, чье-то Присутствие, огромное, но почти осязаемое, пронизывало жаркий, блаженный полдень. Стебли тростника шипели и шуршали, вода журчала и плескалась там, где она ступала. Мата поймала себя на том, что неосознанно замерла с занесенным лезвием ножа, ожидая неведомо чего. Позже, тоже неосознанно, со странным восторгом, она углубилась в болото. Вода, терпкая и вонючая, холодила ее ноги, а грязь согревала лодыжки. Сама грязь была теплой и гладкой; Мата водила по ней пальцами ног, чувствуя, как они скользят между скользкими корнями, заставляя себя погрузиться в поток. Вскоре ей пришлось подоткнуть юбку повыше на бедрах; наконец, поддавшись порыву, она задрала ее до талии. Она испытала очень странные, но почти приятные ощущения; а волшебная трава все еще звала и шептала, и ее, казалось, все еще тянуло вперед.
  Она слышала дуновение ветра, громкий шелест со всех сторон, но ее мир сузился, остались только коричневые и желтые стебли перед глазами. Теперь ее свободная рука скрылась под водой; и, казалось, в бреду к ней пришла великая истина. Тысячи зеленых трав были телом Повелителя Зерна, и его тело неким загадочным образом было травой. Мата вскрикнула; затем ее собственное тело, казалось, раскрылось, и она поняла, что наконец-то случилось Волшебство. Она безумно сжимала стебли тростника, неуклюже орудуя ножом, втягивая воздух; и жизнь закончилась чудесным парящим полетом.
  Мир снова завертелся перед глазами. Она открыла рот, пытаясь вдохнуть, и в горло хлынула вода. Она молотила руками и боролась, страх перед глубокой грязью лишил ее рассудка. Она смутно почувствовала боль; затем она выронила нож, который держала в руке, и берег оказался совсем близко. Она пошатнулась, вцепилась в него, перевернулась и затихла.
  Солнце уже клонилось к закату, когда она открыла глаза. Мгновение она лежала без сознания, затем память вернулась. Она приподнялась, отталкиваясь локтями от навалившейся тошноты. Откуда-то доносились голоса. Она увидела фургон, двигавшийся вдоль берега реки. Повозка приближалась медленно, один мужчина вел быка, второй наклонялся, чтобы забрасывать связки тростника на уже большую кучу.
  В груди у нее что-то сжалось. Нахмурившись, она посмотрела вниз. Ее платье прилипло к телу, пропитанное чем-то темно-красным; все остальное тело все еще было грязным и голым.
  Возчики увидели ее. Казалось, они долго стояли, уставившись друг на друга, потом осторожно шагнули вперед, одновременно переставляя ноги. Один из них тихо сказал:
  - Это дочь старосты. Та, которую послали нарубить тростника.
  А Мата в ответ смеялась над ними и скалила зубы. Она говорила:
  - Я собрала не только тростник. Бог пришел ко мне и был очень страстным. - Она откинулась на спину, отяжелевшими глазами наблюдая, как они приближаются. Они неловко теребили ее платье, причиняя ей боль. Наконец ткань подалась, и жители деревни, нахмурившись, попятились назад. Поперек ее груди тянулись глубокие изогнутые порезы - следы, которые оставил своими когтями Повелитель Зерна.
  Раны быстро зажили, но... тоска, вызванная посещением Бога, не прошла бесследно. Много дней Мата лежала в семейной хижине неподвижно, почти ничего не пила и не ела, в то время как вся деревня, казалось, собралась снаружи, чтобы болтать и кудахтать, с любопытством заглядывая из-за дверного косяка в темное нутро. Тем временем постоянно говорили о чудесах. Маган, отец Маты, собственными глазами видел, как над Домом Бога появилось огромное облако, принявшее зловещую форму когтистой лапы; болота по ночам светились странным светом, вздохи и шорохи в воздухе говорили о появлении чудовищ.
  Наконец, пришел ЧаАкта. Он явился в торжественном убранстве, в сопровождении трех жрецов; на нем было парадное одеяние, украшенное зеленым копьем Повелителя Зерна, и Мата, увидев его, пригнулась под притолокой, забившись в самый дальний угол зарослей папоротника. Никогда прежде ЧаАкта не обращал на нее внимания; сейчас он казался ужасным и очень высоким.
  Принесли лампы, других детей прогнали, и Верховный жрец взялся за дело. Раны подверглись тщательному осмотру; затем Мата снова и снова рассказывала свою историю, ее глаза в свете лампы казались огромными, голос дрожал и прерывался. Худощавое лицо ЧаАкты оставалось бесстрастным; темные, суровые глаза смотрели вниз, пока говорила Мата. Но никто не мог сказать, к какому решению он пришел, когда поднялся, чтобы уйти, и о чем он думал. Однако позже ЧаАкта распорядился прислать в хижину дары: свежее молоко, яйца и фрукты, а также тунику взамен той, которую запачкал Бог. Все, наверное, знали, что означают эти дары; только Мата, казалось, не могла поверить. Она пролежала до глубокой ночи, уставившись невидящими глазами в темноту, прижимая мягкую ткань к груди; но разум все еще отказывался дать ответ словами.
  К тому времени, когда к ней вернулись силы, осень уже миновала; урожай собрали, животных увели в загоны. Вокруг деревни простирались коричневые сухие поля и широкие холмы, овеваемые ледяным ветром. Взгляды провожали ее, когда она шла по деревенской улице, кутаясь в плащ, чтобы защититься от холода. Мата вспыхивала, чувствуя эти взгляды, но держала голову высоко и гордо, не поворачиваясь ни направо, ни налево. Она поднялась на огражденную частоколом дорожку и посмотрела вниз, на Дом Бога на Кургане. Над головой проносились тучи; ущелье между холмами было пустынным и унылым, серым из-за приближающейся зимы.
  Обычно Дом Бога пустел задолго до этого времени, его двери снова распахивались настежь, в стенах появлялись ритуальные проломы, но ЧаАкта хранил молчание, и Чаэль не было видно. В деревне с любопытством перешептывались, пока, наконец, не пришло известие, что Повелитель Зерна снова покинул свое обиталище в долине. Жители деревни, испуганные и трепещущие, поспешили к Кургану, волоча за собой длинные серые вязанки соломы. В самые короткие дни они трудились, обновляя великолепную крышу и каркас из бревен и столбов. Стены Дома Бога подлатали и заново побелили, полы вымыли и подмели к приходу весны. Мата, которая теперь почти не занималась домашней работой, наблюдала за всем происходящим с крепостной стены маленького городка. Она видела, как Духов Полей пронесли по улице и водрузили на места на некотором расстоянии друг от друга; два дня спустя она увидела Чаэль, которая в одиночестве прогуливалась по деревне.
  Мата с радостью бросилась к ней, но, отойдя на десяток шагов, остановилась. Лицо подруги было бледным и старым, а обведенные темными кругами глаза, которые смотрели на Мату, были мертвыми. И Мата ясно поняла, что, несмотря на обещание Чаэль, Тайна встала между ними, глухая и непроницаемая, как стена.
  В смятении она побежала в хижину отца. Час или больше она пролежала на тюфяке, смаргивая горячие слезы; затем поднялась, вытерла лицо и занялась домашними делами. В ней созрело решение, холодное и бесповоротное, и наконец-то запретные мысли вырвались наружу. В следующем году Мата сама станет Королевой Зерна. Потом, когда она тоже узнает Тайну, она отправится к Чаэль, и все между ними будет по-прежнему.
  В последующие ясные дни Мату часто видели в деревне. Сознательно или нет, но она все время попадалась на пути ЧаАкты. Она всегда двигалась с подобающей скромностью, но от ее опущенных глаз ничего не ускользало. Иногда, увлеченный разговором или занятый своими делами, Верховный жрец, казалось, не замечал ее; иногда он оборачивался, наблюдая, как она проходит мимо, и Мата чувствовала, как острый, непроницаемый взгляд обжигает ее шею и спину.
  В конце концов, однажды поздно вечером отец послал за ней. Он сидел в Доме Совета с кувшином кукурузного пива в руках. Рядом с ним были старейшины, жрецы и ЧаАкта. Мата стояла, склонив голову, в дымном свете факелов, пока ее отец говорил, казалось, с грустью, произнося невозможные слова; а позже, уходя, она не чувствовала земли под ногами. Уже тогда казалось, что она отделена от обычного мира, что она - избранница Бога.
  Мата пролежала без сна до рассвета, наблюдая, как тлеют угли на глиняной полке, прислушиваясь к дыханию сестер и раскатистому храпу матери. Десятки раз, когда она думала о том, что произойдет, ее сердце подпрыгивало и глухо билось, пытаясь, казалось, вырваться из тела. Наконец, наступил долгожданный рассвет, тусклый и серый; она встала, оделась и отправилась в хижину на дальнем конце деревни. Там жила Мерил, старуха, которая наставляла Невест Бога и в течение многих лет хранила их Тайны.
  Мата пробыла у старухи месяц, узнав много нового и отнюдь не приятного. Чаэль, правда, часто брала ее с собой в горы с похожими целями, но пальцы Чаэль были темными и сладкими, как мед; пальцы Мерил были старыми, ороговевшими и пахли кислятиной. От их прикосновений Мата чувствовала себя грязной. Мата вздрагивала и трепетала, обливаясь потом, но она терпела, ради Чаэль и ради Бога.
  ЧаАкту она теперь видела редко. Предстояло еще многое сделать: подготовить зерно к посеву, сварить пиво, починить загоны для скота и частоколы, заново подготовить шатры для Богов и все принадлежности для Великой процессии. Кому заниматься всеми этими вещами, как не верховному жрецу? Тем временем почки заметно набухли. Прошел дождь - и пробудил молодую траву, и, наконец, настало время ясного, яркого солнца. Небо покрылось пушистыми, быстро движущимися белыми облаками; налетел порывистый теплый ветер, поднимая клубы пыли с вершин холмов и склонов полей, и Мата поняла, что ее ожидание почти закончилось.
  Затем произошла трагедия, суровая и неожиданная. Пропала Чаэль. В течение нескольких дней группы людей беспорядочно рыскали по холмам и окрестностям; затем однажды утром на холм, пыхтя и бормоча что-то, поднялся старик, выкрикивая бессвязные новости сонным стражам у ворот. В ручье, протекавшем под холмом, сером, холодном ручье, в котором Мата когда-то купалась, плавал промокший комок ткани и волос - все, что осталось от невесты Повелителя Зерна.
  Это предзнаменование привело деревню в смятение. Перед зданием Совета, где ЧаАкта и его жрецы молились и приносили жертвы, чтобы отвратить несомненный гнев Бога, забили барабаны. Люди в страхе поднимались, глядя на ясное небо, но, как ни странно, погода оставалась прекрасной, земля по-прежнему радовалась. Так что к концу недели Великой процессии об ужасной смерти почти забыли; только Мата чувствовала внутри себя пустоту, которую теперь уже никогда не заполнить.
  Она уже знала свои обязанности и множество способов угодить Богу. То, что следовало узнать после грубых наставлений Мерил, резким, монотонным голосом сообщил ЧаАкта. В течение двух дней перед великим событием она соблюдала пост, не пила ничего, кроме чистейшей родниковой воды, освобождая свое тело от скверны. За день до церемонии она официально попрощалась с семьей. Мату ждала повозка, украшенная лентами, запряженная белыми волами ЧаАкты; она забралась в повозку и стояла, напряженно глядя перед собой, пока экипаж, подпрыгивая, выезжал за широкие ворота частокола. Стражи подняли копья и отсалютовали; затем деревня осталась позади, колеса тряслись и подпрыгивали на неровном дерне холма.
  Каждый год, как гласила литания, Бог приходил с юга, влекомый молитвами через бескрайнее синее море. В маленьком лагере, который жрецы разбили на берегу, уже кипела жизнь. Поставили шатры из шкур; над самым большим, на тонком шесте, висел длинный зеленый знак Бога. Здесь Мате предстояло провести ночь. На некотором расстоянии раскачивался знак верховного жреца, отмечая место, где ЧаАкта будет отдыхать накануне важнейшего события; рядом с его жилищем из повозок выгружали новые связки шкур, шесты и плетни, на которые они должны были быть натянуты. Другие вещи лежали штабелями или валялись в беспорядке; Мата увидела пестрые облачения Рогатых, оленьи рога и маски из шкур, а рядом с ними зеленые панцири омаров, которые утром превратятся в Кукурузных призраков - и задрожала от нахлынувших чувств.
  Теперь ей трудно было сохранить воспоминание о Чаэль. Ее шатер был готов, внутри горели лампы, трава внутри была полита драгоценной водой, купленной за большие деньги у торговцев, которые иногда проезжали вдоль побережья. Мату искупали, потом искупали еще раз; затем она терпеливо пролежала час, пока пушок, который начал отрастать на ее теле, соскабливали заостренными ракушками. Ее груди подкрасили яркой краской, волосы расчесали, пригладили и снова причесали; и, наконец, ее уложили спать.
  Как ни странно, она крепко спала, измученная постом и приготовлениями; она удивилась, почувствовав, как старая Мерил трясет ее за плечо. Ей протянули плащ, и Мата выбралась из палатки навстречу первым лучам рассвета. Море было холодным и спокойным; к берегу дул завывающий ветер, приносивший резкий, странный запах соли.
  Шатры Богов были треугольными и черными, сделанными не из шкур, а из толстого, непроницаемого войлока. Полог ближайшей двери подняли, указывая ей путь; она забралась внутрь, дрожа всем телом, уже зная, что увидит.
  На земле внутри маленького шатра стояла большая медная чаша. В ней тлел древесный уголь и лежали волшебные семена растений. Тесное помещение уже заполнилось едким, остро пахнущим дымом; Мата закашлялась, переводя дыхание, и склонила голову над чашей, как ее учили. В тот же миг она услышала вздохи - это мехи, которыми снаружи управлял жрец, направляли воздух на горящую массу, заставляя ее тлеть.
  Дым обжег легкие; Мату затошнило - ее бы вырвало, если бы не пустой желудок. Она послушно вдохнула, закрыв слезящиеся глаза; и со временем, казалось, запах стал не таким резким. Затем начали происходить странные вещи, ее тело, как показалось Мате, парило в воздухе, не соприкасаясь с землей; она неуклюже двигалась на ощупь, нащупывая твердую почву для уверенности. Затем чаша и ее содержимое, казалось, стали расширяться, пока Мата не почувствовала, что с огромной скоростью мчится вниз головой навстречу целому миру, охваченному пламенем. Внутренняя часть шатра, достаточно тесного, где Мата с трудом могла поместиться, тоже превратилась в беззвучную черную пустоту, бесконечную, как ночное небо. В нем метались искры и всполохи; там были звезды, луны и солнца, кометы и золотые плоды, фигуры богов, столь же мимолетные, сколь и огромные. Мата открыла глаза и снова зажмурилась; силуэты все еще плавали в темноте под веками.
  Наконец, Мате показалось, что она сама выросла до невероятных размеров; она почувствовала, что может обхватить руками берега бухты, наклонившись, может увидеть сверху бегущих людей, похожих на муравьев или песчинки. Она медленно поднялась, покачиваясь и зная, что готова.
  Снаружи шатра становилось все светлее. Она смутно ощутила присутствие людей; услышала крики, когда с нее сняли плащ, теперь уже ненужный. Чьи-то пальцы коснулись ее, вплетая зеленые пряди в волосы, и вот она уже шла, с трудом передвигая длинные, как миля, ноги и руки, поднимаясь по каменистой тропинке от залива. Позади нее выстраивалась Процессия; звенели тарелки, гудели рожки, подхватывали настойчивый ритм барабаны. Она улавливала звуки, но бессвязно, вспышками и фрагментами, вперемешку с ревом, похожим на голос моря.
  Дул ветер, ровный и не холодный; он прижимался к ее напряженному телу, словно перчатка; а тем временем она со своей огромной высоты с удивительной остротой различала мельчайшие детали местности, по которой проезжала. Камешки и травинки, мокрые от морской влаги, колыхались под ней, сверкая, как драгоценные камни. В таком возвышенном состоянии она ощущала, как поднимаются на поверхность великие истины, утраченные, едва успевшие сформироваться, истины, которые ее тело, тем не менее, понимало настолько глубоко, что все внутри нее смеялось и ликовало; она поднималась над землей так высоко, часть ее разума удивлялась, отчего она не падала.
  Кукурузные призраки скакали, размахивая кнутами, сгоняя с дороги перепуганных жертв. Жрецы пели; ЧаАкта, неумолимые глаза которого сверкали из-под ярко-зеленой маски, благословлял землю, раскидывая в разные стороны полные ложки зерна. Солнце, пробиваясь сквозь высокие завесы тумана, отбрасывало на траву длинную тень Маты. Она посмотрела вниз, вдоль своего огромного тела, на далекие, невероятно далекие белые пальцы ног. Видение было тревожным; она снова подняла глаза и устремила их на далекую линию горизонта.
  И вот - это казалось невероятным - она увидела перед собой высокий перевал в горах. Справа была деревня с частоколом, а слева, совсем близко, возвышался Священный курган и ожидающий ее Дом Бога. Теперь она с трудом могла ощутить поверхность травы и земли под ногами, но ясность зрения сохранялась, она видела крошечные цветы, распускающиеся в траве, насекомых, веточки, папоротник и сухую солому. У ручья Чаэль дорога пошла под уклон; Мата ускорила шаг, поспешно преодолевая последние несколько ярдов. Вот и дамба, сложенная из древнего камня; за ним виднелся Священный курган, пустой, безлюдный и необъятный.
  Никогда прежде она не поднималась так высоко. В глубине души она ожидала, что трава и кусты, даже камни здесь, так близко к Дому Бога, каким-то образом переменятся; но даже ее неестественно усиленные чувства сообщали, что никаких перемен не произошло. В конце дамбы она вспомнила, что нужно повернуть и снова показаться людям. Мата услышала их крики, почувствовала на себе их взгляды, похожие на порывы ветра; затем она осталась одна - и начала пробираться между каменными столбами.
  Теперь она карабкалась по-настоящему, опираясь на руки, чтобы не упасть. Она обогнула опору, поросшую лишайником, и побрела по открытому пространству, где пучки сухой травы касались ее бедер; и Дом Бога был впереди, близкий и внушающий страх. Тогда она запнулась, схватившись за горло; и воспоминания затопили ее затуманенный разум, она на одно мучительное мгновение пожалела, что не может вернуться к отцовскому очагу, грязная и незаметная, чтобы все сделанное осталось несбывшимся. Затем время истекло; она еще раз остановилась, чтобы помахать рукой, услышала слабый окрик со склона холма и шагнула внутрь, в темноту и тишину.
  Поначалу тишина угнетала ее больше всего: звенящая тишина, усиливаемая шумом крови в ушах. Она стояла неподвижно, обхватив себя за плечи, пытаясь сжаться в комок. Длинный дом был пуст, и внутри почти ничего не было. Пол, очищенный от всего, кроме мельчайших крупиц земли, тускло поблескивал серо-коричневым; стены, грубо вымощенные булыжником, поднимались на высоту плеч; длинный фронтон тянулся ввысь, на равном расстоянии друг от друга виднелись бледные жерди соломенной крыши. Между ними ровно и плотно лежали камыши, наполняя это место ароматом травы и прудов.
  Она медленно двинулась вперед, по-прежнему скрестив руки на груди. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она увидела: то, что она приняла за торцевую стену, на самом деле было открытой плетеной ширмой с узким проходом. Она шагнула за ширму. Дальше, на расстоянии вытянутой руки, была вторая ширма, тоже с пробитыми стенками. Отверстия, которые увидела Мата, располагались в шахматном порядке и скрывали от нее большую наружную дверь. За второй ширмой была комната, маленькая, квадратная и темная. Она увидела лежанку из папоротника с толстым ворсом; рядом с ней на гладком, выщербленном полу стояли кувшин для воды и ковш.
  И все.
  Ее ноги внезапно задрожали. Она неуклюже смотала гирлянды с волос и сбросила их вниз. Она опустилась на колени у кувшина и зачерпнула воды. Вода была чистой, сладкой и очень холодной. Она сделала большой глоток, утоляя жажду, затем перевернулась на спину на подстилке из папоротника. Теперь она чувствовала нарастающую усталость; она расслабилась, с наслаждением закрыв глаза. Со временем пение в ее ушах стихло.
  Она проснулась в темноте. В маленькой комнате царила кромешная тьма; она медленно повернула голову и увидела промежутки между плетеными ширмами, освещенные серебристо-серым светом. На какое-то время она снова растерялась, но потом поняла, сколько часов, должно быть, проспала. Холодный металлический свет исходил от луны.
  Действие дыма от сожженных семян теперь прошло. Она поежилась, желая укрыться одеялом, но в хижине одеяла не было. Затем она вспомнила, что находится здесь не для того, чтобы спать.
  Она сглотнула. Несомненно, что-то разбудило ее. Она сосредоточенно прислушалась. Ветер пронесся по Кургану, шевеля траву и кусты. Где-то в большой хижине скрипнула балка. Ее сердце подпрыгнуло, казалось, к самому горлу, но больше ничего не случилось. В Доме Бога было так же тихо, как и прежде.
  Она нахмурилась, призадумавшись. Неужели все эти рассказы были неправдой? Ее обучение, каким бы обстоятельным оно ни было, не касалось этого вопроса. Что, если на самом деле никакой Бог никогда не приходил и не жил в доме на холме? А что, если - ужасная мысль - Повелитель Зерна отверг ее? Что, если он уже пришел, в темноте и тишине, посчитал ее непривлекательной невестой и удалился? Тогда он навсегда покинет долину, и всходы сгниют в земле, а люди будут голодать. Ее побьют камнями, опозорят... Она сжала кулаки, чувствуя, как защипало глаза. Позор стал бы наименьшим из причиненных ей страданий.
  Она снова заставила себя успокоиться. Он придет в свое время и по своей воле, ибо кто, в конце концов, может приказывать Богу? Однажды он уже навещал ее в камышах; какое еще доказательство ей нужно? Это был знак внимания, которого на ее памяти никто другой не удостаивался. Он придет, потому что он всегда приходил, и потому что он выбрал ее.
  Эта мысль принесла с собой новые страхи. Каким он окажется - когда придет? Возможно, он будет обжигающе горячим или на него будет страшно смотреть. Возможно, его глаза будут похожи на глаза зверя... Она усилием воли отогнала от себя подобные мысли. Время ожидания - трудное время. Она снова пожалела о волшебном дыме и о силе, которую он придавал, о великих мыслях, которые утром казались такими ясными. Прошло время, и она невольно задремала.
  Когда она снова проснулась, луна стояла уже высоко; и на этот раз она без сомнения поняла, что ее разбудило нечто более осязаемое, чем порыв ветра. Она лежала неподвижно, дрожа и напрягая слух. Она чуть было не вскрикнула, но мысль о том, что ее голос эхом разнесется в полумраке хижины, заглушила звук, застрявший в горле. И тут она услышала крадущиеся, мягкие шаги, приближающиеся к ней в освещенной лунным светом темной хижине.
  Она перевернулась, цепляясь за папоротник. Перед глазами у нее все поплыло и заискрилось. Неясное движение, скорее ощутимое, чем заметное - и в комнате появилась какая-то фигура. Мата осталась сидеть на корточках, неотрывно глядя вверх. Луна, касаясь плетеных экранов, давала тусклый, рассеянный свет. Для ее глаз, привыкших к темноте, этого было достаточно; теперь она могла разглядеть все ужасные детали.
  Существо, стоявшее перед ней, было обнажено и, казалось, оно выше человеческого роста. По икрам и бедрам тянулись изящные линии татуировок; над бедрами покачивалось мужское достоинство - огромная, выступающая вперед колонна. Еще больше татуировок было на груди, а в одной руке фигура сжимала Посох Власти, увенчанный Знаком Повелителя Зерна. Невидимой оставалась только голова, закрытая огромной фантастической маской, при таком освещении черной, но на самом деле знакомой - зеленой, как прорастающее зерно. Тогда она закричала, громко и пронзительно, и существо нетерпеливо зарычало.
  - Успокойся, маленькая дурочка, - сказало оно. - Бог здесь.
  Фигура была богоподобной, но голос, хотя и приглушенный маской, Мата знала слишком хорошо. Это был голос ЧаАкты.
  Ее конечности, онемевшие от страха, ослабли. Она бросилась к двери, пригибаясь, отбиваясь от цепких рук, но Верховный жрец схватил ее за волосы и с силой швырнул обратно на ложе. Она лежала, тяжело дыша, и пыталась откатиться в сторону. Он склонился над ней; маска больно ударила ее по щеке. Она царапалась и кусалась; и когда маска упала, стало видно искаженное лицо ЧаАкты. Тогда она бросилась на него, колотя сжатыми кулаками, но ее руки быстро перехватили, удары сыпались на ее тело градом. Она, всхлипывая, свернулась калачиком, сжавшись вокруг яркого клубка боли; ее поднимали, бросали на землю и снова поднимали. Перед глазами у нее закружились огни, похожие на волшебные всполохи дыма от семян. Когда избиение закончилось, она больше ничего не видела, а во рту у нее было пусто и жгло. Она лежала в оцепенении, не в силах сопротивляться, чувствуя, как огромная тяжесть ЧаАкты давит на нее. После этого сон или кошмар повторялся много раз, пока в середине ее тела не возникла сильная жгучая боль; но ближе к рассвету Верховный жрец оставил ее в покое.
  
  II
  
  Она медленно двигалась в холодном сером свете, распуская растрепанные волосы. Перевернулась, нащупала пятками твердый земляной пол.
  Движение вызвало головокружение и сильную тошноту; она снова опустила голову и попыталась вызвать рвоту, но ничего не получилось.
  Со временем недомогание немного отступило. Она открыла затуманенные глаза и посмотрела вниз. Ее тело, которое раньше было гладким и белым, теперь покрылось синяками и запекшейся кровью. Она тяжело дышала, закрыв лицо руками. На них тоже остались темные полосы.
  Она стиснула зубы и опустилась на колени рядом с кувшином. Плеснув воды на плечи и голову, она немного оправилась. Она неуклюже принялась вытираться дочиста. Наконец она сделала глоток, избавившись от металлического привкуса во рту.
  Поперек кровати лежала туника из тонкого выбеленного льна, украшенная на груди изображением Бога. Она некоторое время смотрела на одежду, затем встала и с трудом натянула через голову. Она выглянула между плетеными сетками. В лучах рассвета она увидела скорчившуюся фигуру у входной двери. Она начала подкрадываться к ней, дюйм за дюймом, бесшумно опуская ноги.
  Какое-то шестое чувство заставило ЧаАкту проснуться. Он сел, вытянув руку, и огромная маска Бога ударилась о его череп. Он застонал, обхватив руками лодыжки Невесты. Мата в бешенстве ударила снова, бросив маску вниз с высоты. Глаза ЧаАкты закатились, обнажив белки. Верховный жрец выгнулся дугой, дыхание со свистом вырывалось из его носа, но пальцы по-прежнему сжимались крепко. Третий удар рассек кожу на его голове белым полумесяцем, который мгновенно залился красным. Он упал навзничь, ударившись головой о светлую шероховатую стену, а Мата побежала.
  Страх придал ей сил. Только у подножия холма она остановилась, согнулась пополам, сжимая руки под юбкой. Спазм прошел; она испуганно посмотрела вверх, уверенная, что ее заметили. Но деревня и высокий, поросший грубой травой склон были пусты.
  Она снова двинулась в путь, переходя то на шаг, то на бег, потирая бок, чтобы облегчить боль. Какое-то время она почти вслепую следовала по дороге Великой процессии. Как только перевал и Священный курган скрылись из виду, инстинкт заставил ее свернуть в сторону. В низине между холмами и морем в лучах раннего солнца чернела неровная поросль леса. Сюда ее соплеменники никогда не заходили, потому что лес был пристанищем волков и медведей, диких кошек и свирепых духов, и все здравомыслящие обитатели меловых холмов избегали его. К полудню она спряталась за деревьями, на какое-то время скрывшись от посторонних глаз.
  Голод и ночной ужас теперь брали свое. Она часто падала, спотыкаясь о лианы и невидимые коряги. С каждым разом ей требовалось все больше времени, чтобы подняться. Наконец она остановилась, испуганно оглядываясь по сторонам. Деревья вокруг нее стали выше; их огромные силуэты, черные и зловещие, заслоняли все, кроме проблеска света. Земля между узловатыми стволами была неровной и изрытой; ее покрывал ковер старого шиповника; ветви и сучья свисали неподвижно, и не было слышно криков птиц.
  Она провела рукой по мокрому лицу и, пошатываясь, пошла дальше. В конце концов, не разбирая дороги, она достигла небольшого обрыва. Мата заметила опасность слишком поздно: поросший густой травой склон, блеск воды и грязи в десяти футах внизу. Она тяжело, с глухим всплеском, рухнула вниз. Мягкая земля спасла ее, по крайней мере, от переломов; она проползла ярд, потом два и лежала, думая, что больше никогда не встанет.
  Затем подул ветер, наконец-то зашевеливший верхушки деревьев и зашептавший в густом подлеске.
  Она подняла голову, нахмурилась, пытаясь оживить свой разум. Снова подул ветерок, и она, казалось, с необычайной ясностью увидела желтые склоны холмов, которые покинула навсегда.
  Она со стоном приподнялась. Здесь, среди деревьев, где не было никого, кроме дьяволов, ни один Бог никогда не стал бы искать ее кости. Ее конечности дергались, как у марионетки, не подчиняясь воле; слезы катились из глаз, но губы шевелились, шепча молитву. Молитву Повелителю Зерна, Зеленому, Создателю Хлеба.
  Путь лежал через неглубокое болото, поверхность которого была покрыта полосами коричневатой пены. Спотыкаясь, она пересекла топкое место. Солнце поднялось совсем высоко; она смутно чувствовала, как яркие лучи обжигают спину и руки. На другом краю топи она снова остановилась передохнуть, наполовину укрывшись под зарослями шиповника. Дальше земля плавно поднималась, и ей казалось, что Повелитель зовет ее откуда-то спереди, зовет все громче и отчетливее. Она с трудом продвигалась вперед, замечая, как редеют деревья. Наконец она вырвалась из зарослей папоротника, споткнулась и, пораженная, упала на колени.
  Впереди, ярко освещенный солнечным светом, тянулся длинный гладкий меловой хребет. Через него, огибая опушку леса, прежде чем подняться на гребень, проходила изрытая колеями дорога, а на дальнем конце гребня виднелась деревня, огороженная сторожевыми башнями и частоколом. В таком месте она родилась и выросла; но это был не ее дом. Она никогда раньше не видела этих мест.
  Какое-то время она лежала там, где упала, уткнувшись лицом в мягкий дерн. Ее разбудило звяканье упряжи и скрип колес. Она с облегчением села. По тропинке степенной трусцой двигалась громоздкая двухколесная повозка, доверху нагруженная хворостом. Возница натянул поводья, увидев ее, и она с трудом шевельнула разбитыми губами.
  - Отведи меня к своему вождю, - сказала она. - И мой Бог вознаградит тебя, даровав великое счастье.
  Возница осторожно шагнул вперед и склонился над ней. Она подняла голову, пытаясь улыбнуться, и впервые увидела его глаза.
  Гоум, дровосек, никогда не отличался крепким умом; он грыз сломанный ноготь, хмурясь и пытаясь сообразить, в чем дело.
  - Кто ты? - медленно произнес он хриплым голосом. - Какой-нибудь лесной дух, упавший с дерева? - Он грубо перевернул ее, затем дернул за край грязной туники. Ткань подалась; он уставился на то, что увидел, и начал хихикать. - Не дух, - сказал он. - А если и есть, то у тебя здесь нет власти. Он засунул два мозолистых пальца ей под юбку, а затем, поскольку она так сильно закричала, ударил ее ногой в рот. После этого он проделал еще кое-что, прежде чем бросить ее в повозку, грубо прикрыв узлами из поклажи. - Теперь, конечно, - сказал он, - боги улыбнулись Гоуму. - Он тряхнул вожжами; повозка накренилась и покатила вверх по крутому склону к деревне.
  В дальнем конце грязной улицы дровосек натянул поводья.
  - Женщина, - проревел он, - посмотри, что послали тебе Боги. Рабыню, которая будет чистить твои горшки и раздувать огонь, а еще лучше будет для меня.
  Женщина, выглянувшая из низкого дверного проема хижины, была такой же седой и морщинистой, но худой и проворной, как ящерица, в то время как мужчина был медлительным, похожим на медведя.
  - Что ты там бормочешь, старый дурак? - проворчала она, карабкаясь на заднюю подножку повозки. Женщина отодвинула хворост в сторону, затем застыла как вкопанная, широко раскрыв глаза и прижав руку ко рту. Гоум тоже повернул голову, на сей раз его рассеянное внимание привлек мешок с костями и кровью, который он взвалил на себя; и на этом мешке по-прежнему горели два белых глаза, неотрывно смотревших на него, исполненных ужасной силы.
  - Настал твой черный день, Гоум Дровосек, - прошептало существо. - Эти пальцы, которые осквернили меня, больше не будут рубить хворост; они не будут черпать для тебя воду, даже если ты будешь лежать при смерти.
  С этими словами фигура внезапно рухнула, застыв неподвижно, как мертвая; и женщина, протянув тонкие пальцы к запачканной тунике, отыскала на ткани под грязью Знак Бога.
  
  Все существование Маты казалось унылой и безмолвной пустыней, пронизываемой вспышками, которые причиняли еще больше страданий. Ее поселили в свежевыметенной хижине, и назначили женщин, которые должны были омывать и лечить ее тело, заботиться о ее нуждах; но она не знала об этом и оставалась в неведении еще много дней. Тем временем судьба Гоума решилась довольно быстро. Примерно неделю спустя, рубя дрова на опушке леса, он глубоко порезал два пальца. Раны, вместо того чтобы затянуться, расширились, пожелтели и начали вонять, а боль от них стала такой сильной, что сводила дровосека с ума. Однажды он взял топор и, зайдя за хижину, отрубил пострадавшую часть тела, но эта жестокая операция мало улучшила его состояние. Он начал бродить в одиночестве, с серым лицом, что-то бормоча; никто не удивился, когда его тело нашли среди деревьев. Труп был сильно изуродован, словно его растерзали медведи, а лицо обглодали до неузнаваемости. Это случилось через месяц после того, как Мата вышла из леса, и в деревне, приютившей ее, воцарились страх и тишина. Мужчины подкрадывались к хижине, где она лежала, и оставляли богатые подарки, стараясь, чтобы тень от хижины не коснулась их; когда Мата наконец очнулась, у нее было значительное состояние.
  Сначала эта новость не имела для нее почти никакого значения. Она лежала в хижине, окруженная женщинами, почти ничего не ела, наблюдая за плывущими по небу облаками и колышущейся зеленью деревьев. Снова наступило лето; Повелитель Зерна, хотя и лишился невесты, но все же исполнил свое обещание. При этой мысли Мата нахмурилась, вспомнив о многих вещах; затем она встала и попросила о встрече со старостой.
  Он принял Мату в Доме Совета, очень похожем на тот, в котором когда-то сидел ее отец. Рядом с ним стоял Верховный жрец деревни, и Мата довольно долго смотрела на него, не в силах успокоиться. Наконец она повернулась, вскинув голову.
  - Вождь, - спросила она, - чего ты хочешь от меня?
  Староста с встревоженным видом развел руками. История Гоума не оставила его равнодушным; при виде этого бледного ребенка с блестящими глазами он чувствовал беспокойство и ерзал в своем парадном кресле.
  - Наше желание, - произнес он смиренным тоном, - желание всего моего народа, чтобы ты осталась здесь, с нами, и позволила нам почитать тебя. Кроме того, если ты будешь заступаться за нас перед своим господином, наш урожай вырастет ровным и высоким.
  Верховный жрец пошевелился; Мата снова обратила на него тревожный взгляд.
  - Приятно это слышать, - осторожно произнесла она, - и это угодно Богу. Но я слышала о других селениях - там произносят прекрасные слова, но не подкрепляют их делами.
  Старейшина разразился многословными протестами, и Мата с удовольствием заметила, что на лбу у него выступил пот.
  - Смотри, чтобы все было именно так, - сказала она. - Потому что мой Господин очень любит меня и дарует мне великие силы. Мое прикосновение приносит смерть и кое-что похуже - или удовольствие и огромную радость людям. - Она протянула руку и втайне удивилась, увидев, как старейшина содрогнулся от ужаса. - Такова воля Бога, - сказала она. - Ты построишь на холме рядом с селением большой дом. Его длина должна составлять тридцать шагов, отмеренных высоким, сильным мужчиной, а ширина - пять с половиной пядей... - Полагаясь на свою память, она продолжала описывать Дом Бога ЧаАкты. - Там я буду жить с моим Повелителем, - сказала она, - и буду призывать и наставлять женщин, которых выберу. - Она искоса взглянула на помрачневшего Верховного жреца и быстро заговорила снова. - Пусть туда, - сказала она, - придет ваш святой жрец, и с ним случится много хорошего. Он также должен благословить работу и наблюдать за всем строительством; потому что он любим Богом и считается великим человеком в вашем краю. - Она опустилась на одно колено перед жрецом и увидела, как ненависть на его лице сменилась удивлением и подозрением.
  Так был построен новый Дом Бога, и Мата жила там, окруженная подобием роскоши. Она взяла себе в спутницы стройную смуглую девочку по имени Алисса; Мата тщательно обучала ее, посвящая в тайны, как доставлять удовольствие Богам и другим людям. Там же, когда у нее было подходящее настроение, она призывала ЧаИлго, верховного жреца, и со временем очень полюбилась ему.
  В Длинном доме на вершине холма было хорошо, но лето подходило к концу. Лесная листва уже окрасилась красным и золотым, когда Мата снова позвала к себе жреца и старейшину.
  - Теперь я должна вас покинуть, - сказала она без околичностей. - Прошлой ночью мой Бог пришел ко мне в темноте, когда вся деревня спала. Его волосы были желтыми, как солнце, и касались стропил там, где он выпрямился, стоя у моей кровати; его плоть была зеленой, как тростник или побег кукурузы, его член был больше, чем у быка, и на него было приятно смотреть. Он раскрыл мне много тайн, и не в последнюю очередь эту: из любви к вам я должна оставить Алиссу, которая дорога мне как жизнь, чтобы она стала вашей новой Королевой Зерна. Итак, вы будете счастливы, когда я уйду; ячмень взойдет, и у вас будет вдоволь пива, сыра и прочих припасов.
  Они выслушали ее слова со смешанными чувствами. ЧаИлго стал высоко ценить ее; и все же он не без облегчения увидел, как повозка Маты в последний раз минует охраняемые городские ворота. Она пришла без друзей, в одиночестве; она ушла с величественной процессией, перед ней шагали музыканты и копейщики. Ее килт был белым как снег; ожерелья из стекла и янтаря украшали ее шею, а на стройных лодыжках были кольца из ярких черных камней. За ней покачивались другие носилки с сокровищами и прощальными дарами: зерно для посева и оружие, кувшины с медом и пивом, мешочки с монетами, прекрасное серое железо. Позади тащились овцы и волы, а также множество крестьян.
  ЧаАкту предупредили о ее приближении звуки горнов и грохот барабанов. Он подошел к воротам деревни, чтобы увидеть все своими глазами, в то время как люди Маты выстроились вдоль частокола со своими копьями, неуверенно кусая бороды. Первым, кто узнал дочь, был староста Маган; он бросился приветствовать ее, радуясь, что Мата вернулась из мертвых. Ворота широко распахнулись, и вся процессия вошла в деревню; и наступило время великого ликования. Ибо Невеста Зерна возродилась; Боги снова улыбались селению на крутом меловом перевале.
  Какое-то время ЧаАкта и его жрецы держались в стороне, собравшись в Доме Совета, беседуя и споря, пока мрачные взгляды жителей деревни и прозрачные намеки Магана не заставили их принять решение. Верховный жрец вошел в хижину, где поселили Мату, оставив у дверей горстку вооруженных последователей, что было довольно подозрительно; но Мата бросилась к нему с радостными криками. Она принесла ему пива и собственноручно подала; после этого она опустилась перед ним на колени, прося прощения и называя его своим Господином.
  - Мои глаза были ослеплены, и я не могла видеть истину, - сказала она. - Я видела ЧаАкту, но не могла видеть Бога; хотя от него исходило такое сияние. - Она наливала еще пива, и еще; потом его глаза начали сужаться, и он слегка наклонился к ней. Поперек его лба тянулся глубокий шрам - отметина, которую она оставила с помощью маски; Мата нежно прикоснулась к шраму и улыбнулась.
  - За это я была наказана, и справедливо, - сказала она. Она показала ЧаАкте белый полумесяц на подбородке, там, где ботинок Гоума разодрал губу, показала пересекающиеся рубцы на ногах и бедрах, оставшиеся после безумного бегства по лесу. - И еще, - добавила она, приподнимая килт повыше, - посмотри, как я выросла, ЧаАкта, мой жрец. Теперь Бог повелел мне вернуться, чтобы любить тебя еще сильнее, чем прежде.
  Затем, вопреки его желанию, в ЧаАкте пробудилась мужественность, и в ту же ночь он овладел ею несколько раз, и она показалась ему исполненной такой сладости, которой нельзя ощутить в объятиях простых женщин.
  - Бог впервые вошел в меня, когда я рубила тростник, - сказала она позже. - Теперь он снова приходит ко мне - в твоем обличье. Пусть так будет всегда, Повелитель.
  Деревья пылали, медленно сбрасывая листья. Какое-то время воздух оставался теплым, но когда на землю опустились первые морозы, выбелив длинные склоны полей, пришли новости, нарушившие вновь обретенное спокойствие племени. В долине появились чужаки, беженцы из неведомых земель, простиравшихся за Великой пустошью. Они принесли с собой странные рассказы о новом народе, племени воинов, которые жили не мирным возделыванием земли, а грабежом, огнем и мечом. Одни говорили, что эти воины пришли из-за Срединного моря, другие - из самого Ада, преодолев самые бурные воды на быстрых и длинных кораблях. Казалось, каждый из этих воинов был королем, претендующим на родство с некими богами; дикими богами, грубыми, кровавыми и темными; сами имена далеких богов вызывали дрожь страха у рассказчиков, когда они произносили эти звуки. Ходили рассказы о разрушенных деревнях и убитых людях - захватчики обрушивались на землю, как рой насекомых, оставляя за собой голые пустоши. Старейшины качали головами, слушая эти истории. Ничего подобного им никогда не встречалось; но, казалось, поделать было ничего нельзя, а с первым настоящим снегом поток беженцев прекратился. И больше никто не приносил новостей.
  Мата не обращала особого внимания на эти истории. Ее влияние на людей возросло, потому что странствия научили ее, как завоевывать уважение. Теперь она всегда находилась рядом с ЧаАктой, и за ее спиной всегда стоял великий Повелитель Зерна, согревая ее своим присутствием. К ней приносили детей и младенцев, поскольку считалось, что в ее прикосновениях заключена магия, и те, кого она благословляла, вырастали здоровыми и сильными. Однако она всегда старалась подчиняться ЧаАкте, так что у Верховного жреца не было причин жаловаться. Каждую ночь он приходил к ней в Дом Бога; ибо девочка, которая когда-то была такой способной ученицей, теперь стала послушной возлюбленной. Она пришлась ему по душе, и когда снова подошло время посева, и плуги потянулись на поля, вопрос о новой Невесте Бога даже не поднимался.
  Но как-то поздно ночью Чаакта заговорил об этом. Холодный и липкий морской туман стелился по холму, застилая факелы на деревенских сторожевых башнях, клубясь вокруг огня, горевшего в большой хижине. Мата некоторое время слушала жреца, затем нетерпеливо поднялась, накинула на плечи тяжелый плащ и направилась к двери хижины. Она стояла, уставившись в пустоту, чувствуя, как холод скользит по животу и бедрам. Через некоторое время она заговорила.
  - Где Бог найдет Невесту, равную той, которую он потеряет? - легко спросила она. -Сможет ли другая совершить Волшебство, которое так нравится Чаакте? Будет ли другая такой же любящей и теплой? Неужели зерно будет для нее прорастать лучше, чем для меня?
  Верховный жрец ждал и размышлял, ибо он знал ее силу. Кроме того, ему не хотелось терять ее. Он ничего не ответил, и Мата повернулась и, покачиваясь, направилась к нему, ее глаза потемнели и стали огромными.
  - Кроме того, - сказала она, - что будет со мной? Неужели меня тоже однажды найдут лежащей лицом вниз в ручье, а речные рыбы сожрут меня?
  Он нетерпеливо пошевелился.
  - Не будем больше об этом, - сказал он. - Несмотря на всю твою красоту, ты все еще ребенок, Мата. Ты не понимаешь всех Тайн.
  Она чувствовала внутри себя Бога, который придавал ей сил. Она босой ногой пнула дрова в костре, взметнув сноп искр.
  - Я понимаю, - сказала она. - Есть тайны, о которых лучше не распространяться, жрец ЧаАкта, иначе поднимутся копья, и священная кровь, несомненно, запятнает их, сделав нечистыми.
  ЧаАкта встал, его глаза пылали гневом. Он двинулся к Мате, подняв руки, но она стояла на месте; она распахнула плащ и рассмеялась.
  - Посмотри, ЧаАкта, - сказала она. - Посмотри, прежде чем ударить, и увидишь Волшебство.
  Какое-то время он смотрел на нее безумными глазами. Теперь так легко было задушить ее и перерезать горло, представив, что это работа какого-нибудь дикого зверя...
  На лбу у него выступил пот; затем он отступил назад, покачиваясь и вздыхая.
  - Не дразни меня, Мата, - хрипло сказал он. - Я не причиню тебе вреда.
  Он упустил шанс, и они оба это знали. Она постояла еще мгновение, улыбаясь, затем опустилась рядом с ним на колени. Он обнял ее, задыхаясь, и она была очень ласкова с ним. Они пролежали всю ночь при слабом свете костра, и Мата не давала ему покоя; ближе к рассвету он спал как убитый. Она разбудила его в положенный срок, накормила похлебкой и пивом; потом оделась, пришла и послушно села у его ног.
  - Мой господин, - сказала она, - расскажи мне сейчас о своих мыслях - о том, что я должна уйти, а другая займет мое место.
  Он покачал головой, прикрыв глаза.
  - Никто не займет твое место, Мата, - сказал он. - Ты прекрасно это знаешь.
  Она мягко добавила:
  - Но, Повелитель, люди захотят этого.
  Он сказал:
  - На людей можно повлиять.
  - Я бы не стала огорчать моего Повелителя ЧаАкту.
  Он решительно произнес:
  - Ты можешь убедить их, Мата. Если нет другого выхода...
  Она посмотрела на него исподлобья, глаза ее сияли.
  - И ты даешь мне разрешение?
  Он ударил кулаками по коленям, потом прижал руки ко лбу.
  - Делай, что хочешь, - сказал он. - Делай, что хочешь, говори, как велит Бог, но ради меня оставайся его Невестой.
  Мата откинулась на спинку стула и восторженно захлопала в ладоши.
  - Тогда пусть ЧаАкта тоже поклянется в верности, - сказала она. - Клянусь великим Богом, который стоит за его плечом так же, как за моим. Потому что я видела его много раз, Повелитель; его член длинный, как пучок тростника, и такой же твердый и зеленый.
  Он снова застонал, потому что она умела возбуждать его словами, даже когда ее тело пребывало в покое.
  - Клянусь, - сказал он наконец. - В собственном Доме Бога, где он, несомненно, услышит мою клятву.
  Так они заключили договор; и Чаакта обнаружил, что не может разорвать невидимые узы, которыми Мата его связала.
  К началу лета люди начали открыто роптать, потому что посеянная кукуруза всходила, а Процессию все еще не созывали, и для Бога не избрали новую Невесту. Мата сама успокоила их, выступив перед Домом Совета - неслыханный поступок для девушки или женщины.
  - Истинно говорю вам, - сказала она, - процессия состоится, как всегда, как бывало прежде. И Бог, говорящий устами Чаакты, дал знать о своем выборе. Истина в том, что я, и никто другой, поведу жрецов, став Его Невестой на следующее лето.
  В ответ на это раздалось возмущенное бормотание, а некоторые даже замахали кулаками. Мата мгновенно подавила возмущение.
  - Послушайте меня, - сказала она. Она повысила голос, перекрикивая всех прочих. - В другом месте один человек поднял на меня руку; плоть очень быстро осыпалась с его костей. Мой Господин, который скор на благословения, так же скор и на проклятия, ибо его голос - раскаты небесного грома, его гнев - молния, раскалывающая самые крепкие деревья.
  Жители деревни все еще неуверенно роптали. Мужчины уставились друг на друга, сжимая рукояти кинжалов и дергая себя за бороды.
  - А теперь послушайте еще кое-что, - сказала Мата. Она заговорила тише; постепенно толпа снова успокоилась. - Ваше зерно прорастет выше и крепче, чем раньше, - сказала она. - Ваши животные будут тучнеть, и вы будете процветать. Во все времена года, пока я правлю в Доме Бога, не случится ничего дурного. А если я лгу, то вот что я вам скажу: вы можете сбросить меня с Кургана и переломать мне кости. - Больше она ничего не сказала, а отвернулась, нетерпеливо проталкиваясь сквозь толпу. Люди с удивлением расступились перед ней, и ни один мужчина не повысил голоса, когда она уходила.
  Ее слова звучали дерзко, но когда ЧаАкта упрекнул ее за это, Мата лишь улыбнулась.
  - Бог сказал мне правду, - безмятежно сказала она. - Ты сам все увидишь...
  Лето выдалось таким, какого долина еще не знала. Колосья были выше, чем мог припомнить старейший житель деревни - они колыхались на ветру, золотистые и сочные. Ни ветер, ни дождь не повредили урожай, так что ямы для хранения были заполнены до краев, и приходилось выкапывать еще больше хранилищ, покрывая их циновками и глиной. Коровы и овцы жирели на пастбищах долины, празднование сбора урожая было самым замечательным из всех, какие случались в деревне; и после этого все расступались перед Матой, когда она шла, и старались не касаться ее тени.
  ЧаАкте тоже казалось, что Мата одержима. Она снова начала нюхать волшебные семена; Мата постоянно пользовалась ими, утверждая, что они помогают ей лучше видеть. Теперь у нее часто были видения Бога. Кроме того, он стал приходить к ней чаще, а однажды взял ее на глазах у всего народа, так что она лежала, выгнув спину, и кричала, а слюна стекала по ее подбородку. При этих словах даже верховный жрец убежал от нее, испытывая нечто большее, чем религиозный трепет.
  Затем стали появляться новые признаки присутствия врагов.
  И вновь в долину начали пробираться изгнанники. Все они были в лохмотьях, у многих кровоточили глубокие раны. Жители деревни кормили их из своих запасов, с тревогой поглядывая на север. Иногда по ночам горизонт окрашивался в ярко-красный цвет, как будто далеко на равнине горели целые города. Однажды отряд под командованием Магана отправился в ту сторону, преодолев изрядное расстояние за несколько дней; воины вернулись, рассказывая о выжженных полях и почерневших руинах на тех местах, где когда-то стояли мирные хижины. ЧаАкта восседал за столом совета с другими жрецами и старейшинами племени; долгий и торжественный совет продолжался целый день и ночь. Мата некоторое время присутствовала на нем, но дым, наполнявший большой шатер, раздражал ее, щипал глаза, а от гула множества голосов путались мысли. Она убежала в свой большой дом на кургане и провела там всю ночь, грезя и глядя на звезды. На рассвете она снова вдохнула волшебный дым, и ее посетило такое великолепное видение, что она с плачем побежала в деревню, пока красное солнце еще стояло над холмами, отбрасывая на траву ее длинную трепещущую тень. Новость, которую сообщила Мата, заставила людей броситься к Священному кургану, сначала неуверенно, а затем с большим нетерпением. Сегодня, объявила она, Бог отворит врата Дома; и люди потянулись за ней с суеверным трепетом. ЧаАкта, выйдя наружу со своими последователями, обнаружил, что сторожевые башни пусты, а улицы безлюдны, если не считать безумцев и глубоких стариков; в то время как на гребне Священного холма собралась огромная толпа. Ему ничего не оставалось, как в ярости последовать за обитателями деревни.
  Люди построились огромным полумесяцем на той стороне Кургана, которая обращена к деревне; пространство перед Домом Бога было заполнено ими. Сама Мата стояла лицом к толпе; ее силуэт четко вырисовывался на фоне сияющего неба. Отвесный каменный склон обрывался у ее ног, ниспадая к желтому утесу, поросшему травой; за ним, крошечные и далекие, поднимались красновато-коричневые верхушки деревьев, растущих вдоль ручья.
  ЧаАкта, тяжело дыша, преодолевал последний участок склона, за ним следовали жрецы и члены совета - они пришли как раз вовремя, чтобы расслышать последние слова Маты.
  - Так мы будем спасены, ибо никто не посмеет поднять на нас руку, пока сам Бог наблюдает за нами с холма, а его лик чист и окружен сиянием. Подобного не случалось нигде и никогда. С Его помощью и под покровительством моего Повелителя вы станете славнее и богаче, чем прежде, потому что люди из других племен наверняка будут путешествовать много дней, чтобы увидеть это.
  ЧаКкта услышал более чем достаточно. Он вышел в центр круга, подняв руки, призывая к тишине. В своей официальной мантии, украшенной Знаком Бога, он производил сильное впечатление. Поднявшийся было шум утих; только Мата продолжала улыбаться, уперев руки в бока. Она равнодушно наблюдала за происходящим сверху, длинные черные волосы падали ей на лицо.
  - Спустись оттуда, - резко сказал Верховный жрец. - И послушайте меня, все вы, люди. То, что вы сделали, - это зло.
  Жители деревни сердито зашумели, и он повернулся, указывая пальцем, рукав его мантии развевался на ветру.
  - Сейчас не время для игр, - сказал он. - На севере, менее чем в пяти днях пути отсюда, много воинов; больше воинов, чем вы, я или кто-то из нас когда-нибудь видел. Никто не может сказать, откуда они взялись, но они несут с собой смерть и огонь, и вы это прекрасно знаете, как и я. Вот уже целую ночь и целый день мы сидим в Доме Совета, обсуждая многие вещи, как всегда, заботясь о безопасности людей. Какое-то время мы были не уверены; затем среди нас появился некий Бог, который был зелен и высок...
  - Это, конечно, странно, - пропищал пожилой мужчина с седой бородой. - Потому что Бог был со своей Невестой, с Матой. Мы слышали это из ее собственных уст.
  Чаакта никогда в жизни не слышал, чтобы простолюдин противоречил ему; его глаза вспыхнули от ярости, и на мгновение он подумал о том, что стоит сбить наглеца с ног. Жрец сглотнул и заставил себя успокоиться.
  - Я верховный жрец Бога, - холодно произнес он. - Ты забываешь свое место; благодари Бога, что в своей милости он дозволяет тебе держать язык за зубами. - Он снова поднял руки. - Я ваш жрец, - сказал он. - Разве я не давал вам мудрых советов и не привел вас к процветанию? Разве это не правда?
  Его прервал рев. Отдельные голоса прорывались сквозь общий шум.
  - Мата... Мата вела нас...
  ЧаАкта почувствовал, как у него под одеждой выступил пот. Толпа подалась вперед; жрец властно остановил ее.
  - Послушайте меня, - сказал он. - Выслушайте меня, спасая свои жизни. Люди с севера говорили нам... некоторые из вас сами видели, что частокол - не защита от этих воинов. Потому что они плотно наседают на преграду, рубя и нанося удары мечами, и в конце концов рушится самая прочная изгородь. Мы должны сделать вот что. Мы должны окружить деревню большим валом и рвом. Мы насыплем высокие груды мела, чтобы подниматься было круто и скользко; а во рву мы поставим настоящие леса из множества заостренных кольев. Мы выставим у частокола наших лучших пращников и лучников и будем сдерживать врага, пока он не устанет. Это открыл мне Бог, и это мы должны сделать немедленно.
  - А вот что Бог открыл мне, - воскликнула Мата. Она наклонилась, подняла что-то, лежавшее у ее ног, и показала всем: козлиная шкура, выделанная, мягкая, и на ней крупными черными штрихами углем была нарисована фигура человека. Он яростно размахивал дубинкой, которую держал в руках; глаза его сверкали; его огромный член гордо вздымался, грудь была выпячена. - Взгляни на облик Бога, - сказал Мата. - Таким он предстал передо мной не более двух часов назад, когда я сидела здесь на траве. Пока ты и твои седобородые приятели, ЧаАкта, качали своими глупыми головами в Шатре Совета и говорили длинные глупые слова...
  При этих словах кровь, казалось, отлила от лица и рук ЧаАкты, и он похолодел как лед.
  - Мата, невеста Бога, - сказал он, - ты лжешь...
  Глаза Маты наконец засверкали, наполнившись ненавистью.
  - И ты лжешь, святой жрец! - закричала она. - Лжешь перед людьми и Богом. - Она приплясывала, дергая тунику за ворот. - В зарослях тростника, перед тем как взять меня в жены, Повелитель Зерна оставил на мне свою Метку, - сказала она. - Это великая тайна, куда более великая, чем тайна ЧаАкты...
  Толпа взревела, и Верховный жрец, лицо которого побелело до самых губ, хрипло воскликнул:
  - Мата, если ты меня любишь...
  - Если я люблю тебя? - взвизгнула Мата. - Этого я ждала, ЧаАкта, ждала много лун и терпела, когда ты давил на меня тяжестью своего тела... - Она обвиняюще вскинула руку. - Жрец ЧаАкта, - закричала она, - овладел мной против моей воли, силой затащил в Священный Дом, где я была обещана Богу. И ЧаАкта похитил Невесту Чаэль, а потом убил ее, чтобы заткнуть ей рот...
  ЧаАкта не стал больше ждать. Он с удивительной скоростью бросился по траве вверх по склону. В его руке блеснул короткий изогнутый нож. Мата не двинулась с места; она стояла, презрительно расставив ноги, упершись в стену, волосы разметались по ее обнаженным белым плечам. Чаакта был в десяти шагах от нее, в пяти, в трех; и что-то блеснуло в чистом теплом свете. Мало кто видел полет копья, но все слышали глухой удар, когда оно вонзилось точно между лопаток Верховного жреца.
  ЧаАкта добрался до подножия стены. Мгновение он стоял совершенно неподвижно, широко раскрыв глаза и обратив к девушке мертвенно-бледное лицо. Одна рука была прижата к груди; по пальцам - там, где железный наконечник пронзил плоть - бежала тонкая яркая струйка крови. Жрец неуверенно поднял нож; затем его ноги подкосились. Его тело опрокинулось, с треском сломав кусты у стены; затем оно полетело, все быстрее и быстрее, вниз по крутому травянистому склону. Зрители, бросившиеся вперед, увидели, как тело ударилось об основание Кургана и взлетело в воздух. Крепкое дерево покачнулось до самой верхушки, раздался всплеск; затем Чаакта исчез, и поток унес его прочь.
  Еще мгновение толпа смотрела на это, бледная и потрясенная; потом люди отступили от того места, где стоял Маган, не отводивший взгляда от пальцев, которые нанесли удар. Затем Мата подняла руки:
  - Постройте же Бога...!
  В тот же миг крик разнесся по округе; Мату подхватили и, передавая из рук в руки, ликуя и шумя, понесли вниз по склону Холма.
  
  Весь остаток дня жители деревни сновали по склону, создавая узор в двести шагов длиной и почти сто пятьдесят шириной. С наступлением темноты во множестве мест вокруг кургана вспыхнули костры. Работа продолжалась до глубокой ночи; женщины и дети носились взад и вперед по склону, доставляя топливо для маяков. С первыми лучами солнца Мата, которая не спала, приступила к своей работе. Люди с удивлением смотрели на нее. Она держала в руках крошечное изображение того, что должно было появиться; люди видели, что поверх этого плана она нанесла сеть тонких пересекающихся линий. Она работала методично, часто делая паузы и сверяясь с планом, вбивая в землю ряды белых колышков; к полудню была видна почти половина Великана, и началась работа по изготовлению головы. Мужчины раскапывали дерн топориками и кирками из оленьих рогов; другие карабкались вверх по склону, сгибаясь под тяжестью корзин с меловой крошкой, которые были спрятаны в кустах на холме. В деревенских очагах едва горели огни, некормленые младенцы плакали; в то время как вереницы женщин, старых и молодых, сновали по холму, оставляя в траве лабиринт новых следов, поднося рабочим блюда с рыбой и мясом, а также кувшины с молоком и пивом. С наступлением темноты Мата оставила свой план, чтобы проследить за рытьем траншей на краях. Траншеи, по ее словам, везде были слишком узкими; она приказала увеличить их до ширины руки высокого мужчины и углубить на фут или больше. Новые люди поспешно приступили к работе, и ко второму рассвету голова и плечи были готовы.
  С рассветом появилась небольшая группа чужаков. Они стояли далеко от Священного кургана, на расстоянии выстрела из лука, и смотрели на холм. Маган с беспокойством заметил их, прикрыв глаза рукой. Чужаки были слишком далеко, чтобы разглядеть подробности, но их одежда не походила на одежду обитателей меловых холмов, а на головах у них поблескивало железо. Также Маган увидел, что все они приехали верхом, что было почти неслыханно; он мог разглядеть животных, пасущихся дальше по склону. Навстречу чужакам послали разведчиков; но задолго до того, как отряд приблизился на расстояние оклика, незнакомцы развернули своих скакунов и рысью поскакали прочь.
  Мата, под глазами которой появились темные морщинки усталости, все еще сновала от одного места к другому, уточняя мельчайшие детали работы; и сверкающий белый Великан медленно рос. Из рук выросли кисти, на кистях появились пальцы; затем возникла огромная дубина, которая с размаху пронеслась по траве. Но к полудню долину снова заполонили беженцы. Они проходили мимо группами, с удивлением глядя на трудящихся крестьян, и один из них окликнул рабочих.
  - Что вы делаете, глупцы, живущие среди мела? - спросил он. - Вы полагаете, воины-всадники испугаются вашей маленькой картинки? Неужто они убегут, подняв руки над головами и крича "О!"?
  Маган, стоявший на небольшом возвышении в окружении копейщиков-телохранителей, ответил довольно высокомерно.
  - Отправляйся к морю, старик, и не докучай нам болтовней. Это Божье дело, и это волшебство. - Но, отвечая так, вождь с тревогой обернулся, осматривая пустынные холмы.
  К вечеру третьего дня поток беженцев снова поредел, но костры горели совсем близко, их тусклый свет отражался в облаках. Ветер приносил глухой бой барабанов; и впервые люди с беспокойством прекратили работу, вопросительно уставившись друг на друга. Тогда Маган обратился к дочери, но она оттолкнула его.
  - Молчи, отец, - сказала она. - Ты уже убил Верховного жреца; помолчи, иначе возможно, Бог убьет и тебя.
  На рассвете четвертого дня огромный член Великана гордо возвышался над холмом, а землекопы трудились над его ступнями и икрами. Барабаны били всю ночь; теперь они зловеще затихли. Разведчик, посланный Маганом на пустошь, больше чем на милю от холма, вернулся, уверяя, что видел блестящие доспехи солдат; остальные вообще не вернулись.
  Затем Маган нахмурился, поняв, куда привела их вера, но времени на дальнейшие размышления не осталось. Из-за горизонта, за Священным курганом, появилась колонна всадников. Они приближались с ужасающей скоростью, рассыпаясь веером по траве, знамена и штандарты развевались; когда они приблизились, раздался резкий многоголосый рев.
  Маган, отчаянно требуя принести копье, побежал вниз по склону холма, размахивая над головой мечом. Повсюду люди бросали мотыги и хватались за оружие. Образовалась плотная толпа. Это остановило атаку, хотя тяжелые всадники на огромной скорости пробили большие бреши в рядах жителей деревни. Воины, сражавшиеся хорошо, перестроились; и началось отчаянное отступление вверх по склону, поросшему травой, к воротам частокола. За спинами сражающихся сновали по холму женщины и старики, на бегу отбрасывая в сторону корзины с щебнем. Мата, неутомимо рывшая землю, подняла голову и увидела, что осталась почти совсем одна. Великан был готов, оставалось доделать только часть ноги; но на ее голос, пронзительный, как птичий крик, никто не обратил внимания.
  Маган, сражавшийся изо всех сил, услышал позади себя новый устрашающий звук. Вождь в ужасе оглянулся, и с его губ сорвался стон. Над частоколом в небо поднимался черный дым, окаймленный прыгающими языками пламени; на крепостных стенах раскачивались крошечные фигурки, сцепившиеся в смертельной схватке. Стало ясно, что атаку вели с двух сторон: вторая колонна налетчиков, незаметно приблизившись, уже захватила почти опустевшую деревню и подожгла хижины.
  Надежда исчезла, теперь оставалось только одно. Маган громко закричал.
  - Великан... Пробивайтесь к Великану и сражайтесь...
  Воины отступили, сомкнулись и приготовились к бою; образовался полумесяц, отодвигавшийся по траве шаг за шагом. Чужаки атаковали его снова и снова, они были безрассудны и ловки. Повсюду падали люди - и оставались лежать беспорядочными кучами, едва различимыми сквозь стелющийся дым. Маган открыл рот, чтобы снова закричать, и копье с зазубренным наконечником вонзилось ему в горло и обагрилось кровью в футе от его головы.
  Позади сражающихся, почти между копытами лошадей, небольшая группа обезумевших людей по-прежнему копалась в земле. Пот заливал Мате глаза, ослепляя и обжигая; волосы падали ей на лицо; казалось, что две траншеи сошлись только случайно. Бог обрел форму.
  Мата повернулась, выкрикивая вызов, и запустила мотыгой в лицо всаднику. Она побежала вверх по склону, пересекая его по диагонали. Волосы развевались вокруг ее головы, обнаженная грудь колыхалась, вырвавшись из-под распахнутого платья. Трава перед ее глазами металась и дергалась, но безумие, бушевавшее в мозгу, ослепило Мату, и она не замечала ничего вокруг. Поравнявшись с головой Великана, она повернулась, издав торжествующий вопль, глядя вниз на великое дело, до которого ЧаАкта не дожил; и шеренга под ней рассеялась, последние мужчины деревни рухнули безжизненными кучами на землю.
  Что-то прожужжало мимо нее, и еще раз. Она побежала дальше, петляя, как заяц - только ее соплеменники пользовались пращой. Женщина рядом с ней пошатнулась, и на ее лбу появилось кровавое пятно. Мата посмотрела вверх, на частокол и сторожевую башню, и увидела темное пятно падающего снаряда. На мгновение в ее угасающем разуме вспыхнуло удивление - как же небо могло сжать кулак и так сильно ударить ее по губам; затем ее ноги подкосились, и она покатилась назад по склону. Наконец она замерла возле пятки Великана; за ней по траве тянулись нечеткие красные пятна.
  Наконец Он выплыл из мучений и тьмы, еще светлее и прекраснее, чем раньше. Он склонился над ней, нахмурившись, в его огромных золотистых глазах читалось сострадание. Дрожь сотрясала ее изуродованное тело. Казалось, она подняла руки, и его появление принесло ей сначала величайшее страдание, несравнимое ни с каким другим, а затем величайшее умиротворение. Она вздохнула, подчиняясь - и Повелитель Зерна подхватил ее и унес в далекие края блаженства.
  Захватчики были очень довольны. В складских ямах деревни, не пострадавших от огня, оказалось достаточно зерна на всю зиму; долина была защищена со всех сторон; и в окрестностях не осталось врагов. Вожди расхаживали с важным видом, позвякивая безделушками, которые украли у мертвых; в то время как те чужаки, которые искали иных радостей в руинах среди холмов, обнаруживали еще теплые тела.
  
  ДЭВИД РЕДД
  УЗНИКИ РАЯ
  
  Шаамон была художницей - и она сама казалась произведением искусства. Ее массивное тело обладало такой же неуловимой привлекательностью, как сверкающий драгоценный камень. Она напоминала облако туманных вуалей, обвитых вокруг вертикального молочно-белого цилиндра тридцатифутовой высоты. Светящиеся газовые покровы на ее теле пребывали в постоянном волнообразном движении, соперничая со светом, который мерцал в вечернем небе. При ярком свете Шаамон напоминала уже не произведение искусства, а пыльную паутину, но в вечных сумерках была поистине прекрасна.
  Другие вуали окружали ее, вздымаясь по бокам, создавая настоящий лес огней. Они казались неподвижными, но непрестанно работали, медленно измельчая камни, которых касались. Острые кромки вуалей срезали края везде, куда могли дотянуться - самые твердые поверхности не были им помехой, нужно только время. Так проводили свою жизнь мерцающие вуали, совершая паломничества к горам и медленно чертя узоры на камнях.
  Отвлекшись от золотой паутины мыслей, созданной в непрестанном телепатическом общении, Шаамон скользнула к внешнему краю округлого узора и застыла у черты. Она внимательно изучила свою работу, отыскивая малейшие несовершенства. Внутри круга на известняке появились странные точки и пересекающиеся линии. Каждая деталь была связана с другими, и даже глубина линий имела особое значение.
  Работа завершена. Баланс окружностей в центре узора потребовал куда больше усилий, чем все остальные детали, но дело того стоило. Все получилось идеально.
  Большая сияющая колонна молочного цвета, изучающая странный узор, вырезанный на камнях - разве она отличалась от художника-человека, рассматривающего свое новейшее творение? Возможно... Шаамон не приглашала друзей, чтобы они могли оценить ее работу, ведь искусство было частным делом, и узоры создавались для личного удовлетворения, не для удовольствия других. Узоры считались просто выражением творческих импульсов, присущих всем работающим женским особям.
  Шаамон снова направила мысли вовне, изменив ауру телепатического потока. Все участвующие в процессе вуали знали о ее возвращении.
  Наслаждаясь неповторимым золотым мгновением, Шаамон сообщила другим вуалям, что она закончила узор и возвращается в свое Гнездо. Могучий всплеск нежных дружеских прощаний окатил ее мысленным потоком; она склонилась, с благодарностью принимая пожелания. Шаамон неохотно оторвалась от золотого телепатического потока и осталась одна в своем бледном мире. Потом она напряглась и взмыла в воздух, распрямляясь в полете. Прежде чем упасть, она приняла естественную форму; округлая вуаль стала настолько тонкой, что казалась почти двумерной. Ее тело струилось и парило прочь от холма, медленно набирая высоту. Как приятно снова лететь... Она не возражала против того, чтобы принять форму цилиндра во время работы, но это значило, что она не сможет летать, пока вырезает свои узоры на склоне холма.
  Набирая скорость, Шаамон мчалась по воздуху. Навигация в воздухе не вызывала трудностей, потому что Гнезда располагались на одной прямой между известняковыми холмами и Элеты. Едва она покинула холмы, как за далекими гранитными вершинами зажегся тусклый синий свет Элеты, вечно взирающей из-за горизонта.
  Элета была их солнцем, и если бы среди вуалей нашлись астрономы, они сказали бы, что солнце умирает.
  Шаамон летела к Гнезду с обычной скоростью. Зори над ней раскрашивали темное небо движущимися огнями, затмевавшими все, кроме самых ярких звезд. Ни единое облако не заслоняло этих зорь, потому что облакам требовалось тепло, а угасающее солнце больше не давало тепла. Последние снега лежали там, где они выпали миллион лет назад. И где-то в небе виднелся бледный призрак одряхлевшей луны.
  Слабые лучи Элеты окрашивали синевой мир, над которым парила Шаамон. Огненные зори прогоняли тени странных цветов, метавшиеся по снегу. Шаамон видела отблески зелени и пурпура, призрачные полосы, которые появлялись лишь тогда, когда какой-то иной свет сплетался с лучами Элеты. В тысячный раз Шаамон хотелось поймать эти полосы и наслаждаться их цветами всегда, а не смотреть, как они тускнеют и угасают. Но она никак не могла запечатлеть цвета на камне. Только ее память хранила их.
  Несколько светящихся синих стрел вздымались над землей внизу. Колонии маленьких животных обитали в этих стрелах под контролем общего разума расы Шаамон. Сами маленькие животные были совершенно лишены интеллекта. Почти все выжившие в мире виды некогда вели коллективное существование, и сами вуали до сих пор следовали обычаям предков, хотя они давно уже небыли единым мульти-существом - они разделились, и теперь добровольные сплетения телепатических потоков были единственным пережитком общего разума расы вуалей. Шаамон задумалась о том, развивались ли подобным образом обитающие внизу существа. Она направила мысленное приветствие к сияющим шпилям, и разум расы ответил ей краткой волной дружественных эмоций.
  Далекие горы стали заметно ближе. Шаамон была лишена чувства времени, она жила в вечном мире, поэтому не испытывала желания ускорить полет и пораньше достигнуть Гнезда. Она не боялась хищников, которые могли на нее напасть: хищники вымерли так давно, что даже память о них стерлась.
  Другие воспоминания тоже исчезли. Когда она пролетала над блестящим хрустальным лесом, показались большие тени, медленно кружащие по краям поляны. Неуклюжие амебоподобные существа исполняли свои бессмысленные ритуалы.
  Когда-то амебоиды были крупнейшими обитателями мира. Их предки посещали луну в те дни, когда Элета сияла ярко, но теперь они только ползали по сверкающим кристаллам и бестолково танцевали при свете зорь. Они не помнили ничего. Они лишились разума.
  Это была лишь малая часть великой трагедии. Элета заметно угасала столетие за столетием, и планеты умирали вместе с солнцем.
  Шаамон и другие вуали ничего об этом не знали. Только ученые могли читать знаки и объяснять их, а наука в этом мире более не существовала.
  Она парила над снегом, грациозно покачиваясь, безмолвно скользя в разреженном воздухе. Слабый свет ее тела был заметен с поверхности, но там не осталось никого, кто мог бы увидеть этот свет. Шаамон летела над огромной пустой пустыней бело-синих дюн, где единственной уцелевшей формой жизни были гротескные полу-цветы, которые вряд ли можно назвать живыми в привычном смысле. Ей не нравилась эта часть пути домой, но таков уж последний участок - дальше она оказывалась в телепатическом потоке Гнезда. Присоединиться к прекрасному сплетению мыслей - вот наслаждение, которого стоило ждать...
  Что-то случилось.
  Странные слабые вибрации пронизали атмосферу, касаясь верхнего края тела Шаамон. Это был звук - но звука подобной частоты она раньше не улавливала, и сила этого звука резко возрастала. В небе над ней в свете зорь появилась огненно-красная точка. Она тоже росла - и приближалась к Шаамон. Шаамон слышала о метеоритах, даже следила за падением одного из них, но теперь она столкнулась с чем-то иным.
  Напуганная Шаамон принял цилиндрическую форму, соскользнув пониже, к синим теням дюн. Вибрации разрушали внешнюю нервную систему, мешая думать. Но что же это за красная точка, пылающая в небе?
  Достигнув поверхности, Шаамон выпрямилась, чтобы прервать падение, потом свернулась опять и аккуратно опустилась в жемчужно-бледную смесь пыли и снега. Вибрации теперь стали слишком сильны, они сотрясали ее беспомощное тело. Она инстинктивно перешла в неразумное состояние, выжидая, когда звук стихнет. Если бы он не угас, Шаамон могла бы даже разрушить свою личность и скрыться в коконе.
  Шум внезапно закончился двумя мощными ударами - потом все стихло. Шаамон пришла в сознание и распростерлась на дюнах, испытав сильнейшее потрясение. Каким-то образом она выжила, и на нее обрушился поток песка и снега. Казалось, половина пустыни взлетела ввысь вместе с ней.
  Не задумываясь, она развернулась, замедляя движение, и на нее обрушился поток пыли и грязи. Боль пронзила тело. Судорожно извиваясь, она пробилась на воздух и свернулась там, радуясь, что осталась жива. На ее теле осталось несколько болезненных царапин и ушибов, но обошлось без серьезных повреждений.
  И тогда чужие мысли вторглись в ее мозг. В это мгновение Шаамон поняла, что красная падающая звезда была кораблем, крепкой оболочкой, которая защищала большое мягкое тело ее уродливого обитателя. Но оболочка разбилась, и беспомощное существо внутри умирало.
  Откуда же явился этот кошмарный монстр? Шаамон никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Она быстро присоединилась к быстрому потоку мыслей умирающего чудовища. Ее ноющие раны были забыты, пока она пыталась впитать калейдоскоп мыслей и чувств, мчащихся мимо. Но мысли оставались неразборчивыми, а яркие красочные картины были для Шаамон слишком странными. Наблюдение за ментальным хаосом ничего не давало. Она вошла в телепатический поток с монстром - и мечтала лишь о том, что успеет разорвать контакт, прежде чем чудовище умрет.
  Шаамон нерешительно начала слияние личностей, заставляя себя открыться разуму чужака. Однако существо не откликалось; оно даже не пыталось закрепить связь. Просто ужасно! Она не позволит ему умереть, не получив больше никаких сведений - она даже имени его не знала! Мысли чудовища явно слабели, и Шаамон поспешно направила в его разум свой образ.
  "Боже, клятый бирдекель!" Ответ пришел в форме звуков, хотя предшествующие отклики были скорее визуальными и эмоциональными.
  Шаамон чувствовала, что ее сравнили с каким-то предметом или животным, известным существу; слабый ментальный образ появился на мгновение среди быстро угасающих мыслей. Она сосредоточилась на этой картинке, устанавливая цепочки ассоциаций в чужой памяти. Шаамон инстинктивно нащупала нужную цепь.
  У них были особые схемы объектов, именуемых "бирдекели", и никаких линий там не вырезали. Постоянные цвета на поверхностях - вот оно!
  Мысли чудовища приобрели тускло-красный оттенок - как у существа, которое вот-вот умрет. Шаамон отчаянно рылась в слабеющих чужих воспоминаниях, протягивая цепочки ассоциаций и пытаясь ухватить нужные концы нитей. Она проследила идею воспроизведения картинок в микрофильмах, потом обнаружила сведения об искусстве рисования. Она почти упустила нить, когда поняла суть своей находки. Цветные субстанции можно использовать для создания картин!
  Внезапно в мозгу чужака вспыхнуло Осознание Смерти, затуманив оставшиеся мысли чудовища и почти поглотив саму Шаамон. Уцепившись за новое знание, Шаамон вырвалась и в последнее мгновение спасла свой разум от разрушения.
  Теперь Шаамон снова осталась одна - мерцающая вуаль, безмолвно парящая над жемчужными дюнами в знакомом тусклом синем свете Элеты, в окружении сплетающихся зорь. Она осмотрела пустыню. Вдалеке, наполовину скрывшись в огромном кратере, виднелись темные очертания оборочки, которая стала гробницей.
  Осторожно перекатываясь, Шаамон, которая не могла двигаться быстро, продолжила путешествие к Гнезду. После ментальных усилий она ослабела, но была довольно. Хотя она не смогла выяснить происхождения существа, ей удалось раздобыть нечто более важное. Рисование...
  Она радостно думала о том, какие новые формы примет искусство, если появится новое средство - цвет. Поначалу будет нелегко, но художники будущего воспользуются цветами без лишних размышлений. Да это добавит узорам совершенно новое измерение! Шаамон представляла линии одинаковой глубины, но содержащие разные цвета. Невероятные, ошеломляющие возможности открывались перед ней.
  И даже поиск цветов не представлял никаких проблем. Вуали, скрывавшиеся под поверхностью в поисках соли, часто обнаруживали цветные минералы. Она сама видела какой-то желтый металл, и конечно, где-то внизу найдутся и другие цвета - об этом свидетельствовали и мысли умершего чудовища. Шаамон удивилась, почему никто не подумал об этом раньше.
  Когда она еще скользила над пустыней, счастливая и взволнованная своим открытием, ее разума коснулся ослепительный золотой луч. Это был телепатический поток Гнезда.
  Сестры начали обычную процедуру узнавания - и остановились. Они внезапно разорвали связь, не дав ей возможности присоединиться. Это казалось невозможным - но это случилось!
  Удивленная, испуганная, потрясенная немыслимым отказом, Шаамон отправила сестрам свою мольбу: "Почему? Что я сделала?"
  "Ты изменилась, - пришел ответ. - Ты не нормальна". Вуали измерили ее мыслительное излучение в первое мгновение контакта - и отступили, боясь заражения. Один больной разум может заразить сотни других - такое случалось в прошлом.
  "Я не изменилась! Впустите меня!" - решительно ответила Шаамон.
  "Мы не смеем. В тебе есть что-то особенное. Ты не Шаамон, которая отправилась в горы. Перед твоим возвращением была сильнейшая волна шока, и ты оказалась ближе к ее источнику, чем мы. Если ты искалечена, тебе нельзя присоединяться к нам. Безопасность Гнезда превыше всего".
  "Я не искалечена! - Они судили о ментальных повреждениях, а не о физическом ущербе. - Вот что случилось! Слушайте!" И Шаамон рассказала сестрам, как она обнаружила умирающего монстра и изучила его мысли.
  "...Они содержали столько знаний, которых я никогда прежде не касалась, - закончила Шаамон. - К счастью, я нашла то, что мы можем понять, и то, что нам необходимо. И теперь, когда мы знаем о рисовании, мы можем использовать в узорах цветные материалы, и тогда наше искусство будет связано и с формой, и с цветом..."
  Мыслительный поток не принес никаких заметных эмоций, только информацию о приеме сообщения. Мыслительный поток явно изучал открывшиеся возможности, выходя на тот уровень, которого не могли достичь отдельные особи. Понимая это, Шаамон почувствовала трепет ужаса. Повинуясь инстинктам, мыслительный поток иногда действовал, как разум расы, которым он был прежде - особенно в моменты сильного волнения. И у Шаамон возникло неприятное ощущение, что она несет ответственность за внезапное напряжение паутины мысли. Если возможные следствия открытия слишком встревожат ее сестер, они могут вернуться к привычкам предков...
  Внезапно в потоке мысли произошел ослепительный взрыв. Пойманная могучей силой десяти тысяч вуалей, Шаамон была втянута в поток. Оживший разум расы заставил ее тело двинуться прямо к Гнезду - точно также этот разум управлял другими работницами. Безвольный хранитель вуалей снова ожил.
  "Никаких трудностей нет", - решил Разум. В прошлом бывали подобные случаи, когда отдельные вуали совершали странные открытия или предлагали нелепые идеи. "Старая история повторяется. Это рисование само по себе невинно, но оно требует орудий. А если рабочие получат орудия, они станут мягкими и бесполезными".
  Внезапно Разум вернулся к мыслям о встрече Шаамон с чужаком, отбросил все мысли о рисовании и отредактировал представлении о событиях. В то же время Разум обновил ментальный блок, запрещавший извлекать металлы из недр планеты - этот запрет ослаб за многие века.
  Небольшое мысленное усилие - и задача была решена. Все мысли о рисовании исчезли навсегда. Разум расы тотчас разделился на составные элементы. Вуали вернулись в нормальное состояние.
  Шаамон и ее сестры, пребывая в золотом телепатическом потоке, обсуждали недавние приключения.
  "Ты спаслась, тебе повезло, Шаамон, - подумала одна из сестер. - Потрясение могло убить тебя, как и монстра".
  "Мне даже жалко это существо, - грустно подумала Шаамон. - Я так и не узнала, как его звали и откуда оно".
  "Мы непременно узнаем, - ответили ее сестры. - Мы отправим экспедицию".
  "Хорошая идея, - отозвалась Шаамон, скользя к знакомым башням Гнезда. - Очень хорошая идея. Интересно, что же мы найдем".
  
  ДЖОН СЛЕЙДЕК
  МАЛЕНЬКАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНА МЭНСАРДА ЭЛИОТА
  
  Длинная аристократическая тень Мэнсарда Элиота выскользнула из галереи на Пятой авеню и двинулась по тротуару. Элиот точно знал, как он выглядит, когда солнце играет в его волосах. Волосы слегка расчесаны на пробор с одной стороны, с другой гладко зачесаны назад и оттого приобрели насыщенный темный, маслянистый цвет. И зубы: такие белые и ровные, что, по словам Глэдис, они напоминали ей кафель в ванной.
  Сегодня он попросил Глэдис стать его женой. А если доктору Скаю это не понравится, что с того? Доктор Скай, с его "отделением жизни во сне от реальности", с его "горизонтальными трещинами в структуре эго"! Пусть сам попробует плюхнуться на стол истины, как маленький тюлень, и примерить каску памяти ... Мэнсард, слава Богу, мог жениться и вопреки его воле.
  Сегодня она приняла решение. Пока Мэнсард ждал, он вспоминал формулу для определения адресов улиц на Пятой авеню. Он знал, что от 775 до 1286 нужно убрать последнюю цифру и вычесть 18. Он полагал: именно нечто подобное, какой-то географический или исторический факт, сделало его богатым. И вот сегодня он попросил Глэдис развестись с ее мужем Дином, который был безработным. Как только она ответит "да", Мэнсард сразу сообщит об этом доктору Скаю.
  - Я не могу развестись с Динни, - захныкала она. - Это сломает его.
  - Понятно. - Мэнсард был серьезен. Его компания по производству хлопьев основала спортивный фонд, директор которого как раз сейчас прочищал горло, чтобы сделать заявление. У Мэнсарда Элиота был, по крайней мере, один твидовый спортивный пиджак, а еще один черный или темно-синий блейзер, один нормальный рожок для обуви, одна пара плотных брюк, один летний костюм, одна рубашка, которая легко стирается, один дождевик, одна пара хлопчатобумажных брюк, два галстука, две спортивные рубашки, одна пара модельных туфель, одна пара парусиновых туфель, один легкий халат, три пары носков, три комплекта нижнего белья, два носовых платка, один купальный костюм, туалетные и бритвенные принадлежности (в европейских вариантах) - и здание, в котором Глэдис работала уборщицей.
  - Я нужна Динни, - объяснила она. - Люди пытаются причинить ему вред. Вчера я пришла домой и обнаружила, что он спит на диване, а дети натянули ему на голову пластиковый пакет. Они ненавидят его до глубины души. Он мог умереть. Он их тоже терпеть не может.
  Что Моник ван Ворен делает после ужина? Свеча потрескивает. Она касается пальцем длинного изящного горлышка бутылки. Внезапно из нее льется дождь жидких изумрудов. Мэнсард был выше, чем Глэдис, которая, если сравнить Глэдис, Мэнсарда и Дина, была не самой низкой.
  - Он бьет меня, - объяснила она. - Он заставляет меня рожать детей, которых я не хочу. Он тоже их не хочет. Он заставляет меня выходить на улицу и работать, в то время как сам просто валяется дома, поглощая пиво двух видов. Моя мать терпеть его не может. Она будет рада, когда я с ним разведусь.
  "Жеребец" - это рубашка в западном стиле, очень узкая, из хлопкового шамбре. Зачем быть лысым?
  - Все просто ненавидят его, - объяснила она. - Он ненавидит даже самого себя. Только я понимаю, люблю и опекаю его. А может, это всего лишь ненависть. Ну, в любом случае, он, по крайней мере, любит своих детей.
  В Миннесоте 99 Длинных озер и 97 Грязных озер.
  - Почему бы нам просто не собраться и не отправиться в Европу? - спросил Мэнсард, взглянув на свое отражение в озере. - Или куда-нибудь еще?
  - О, я не могу оставить детей. Они не слишком ладят с Дини. Они просто не ладят друг с другом. - Глэдис отложила швабру и ведро и взяла сигарету из золотого портсигара, который он предложил. Атласные простыни и наволочки просто необходимы для настоящей холостяцкой квартиры. Собачка Даннит станет идеальным подарком на память и поможет "растопить лед" на вечеринках. Она такая реалистичная, что ваши друзья будут в восторге. Рука Мэнсарда дрожала, когда он прикурил две сигареты специальной зажигалкой, затем протянул одну Глэдис.
  - Ты куришь?
  - О, нет, спасибо. Но ты кури. Мне нравится запах мужских сигарет.
  Выпустив облако ароматного дыма, он сказал:
  - Дай-ка я подумаю...
  Она зажгла две сигареты и протянула ему одну. Закурив, Мэнсард закрыл глаза.
  Он пожирал ее глазами: покрасневший от холода нос, ситцевое платье, распухшие ноги в промокших танкетках. Его квартира, пентхаус над супермаркетом, каждый вечер наполнялась негромкой музыкой. По ночам, оставшись один, он слушал, покуривая в темноте одну из своих специально приготовленных сигарет. В квартире она выглядела вполне естественно - почему же он так не мог?
  - Как ты можешь его любить? - спросил он, прикасаясь своим бокалом к ее бокалу. - Ведь он даже себя ненавидит!
  Но она ничего не сказала.
  - Нехорошо, что мы встречаемся вот так, Мэнсард, - сказала она.- Тайные свидания в элегантных ночных заведениях. Танцы до рассвета в шикарных кафе. Прогулки под луной с опущенным верхом. Наш собственный цветочный кодекс. Круто проигрываем десять тысяч в "Chuck-A-Luck" и смеемся, как сумасшедшие - мы такие и есть. "Ошиблись номером в отеле". Billets-doux. Курим сигареты с ментолом у горных ручьев. Каждый вечер участвуем в эксклюзивных мероприятиях. Парусный спорт. На самом деле, все водные виды спорта, включая снег и лед взамен воды. И, наконец, любовь моя, мы вместе прыгнули с вулкана. - Казалось, она больше не могла вымолвить ни слова.
  Мансард подумал о Дине. Достаточно просто приложить датчик "Всемирной аудио-стены" к любой стене - и можно уловить звуки, голоса в соседней комнате. Двойное подслушивающее устройство, используемое сотрудниками правоохранительных органов по всему миру, подключается к любому телефону. "Сыщик" - единственное в мире устройство для прослушивания личных данных, используемое сотрудниками правоохранительных органов, усиливает звук в 1 000 000 раз. Выглядит как портфель. Прицел "Сыщик-локатор" не больше авторучки, но дает 6-кратное увеличение.
  - Я хочу познакомиться с этим Дином, - внезапно сказал Мансард.
  
  - Значит, ты хочешь унизить себя, - сказал доктор Скай. - Как ты думаешь, почему? Это как-то связано со временем, когда отец привязал меня к маленькому стульчику для кормления?
  - Отец ничего подобного не делал, - спокойно сказал Мэнсард. - Я никогда не говорил, что он привязывал меня, только порол.
  - Почему мы чувствовали, что попали в ловушку?
  - Однажды он пустил в ход большой ремень, - сказал Мансард. - Он полагал, что это поможет мне стать выше, чувствовать себя увереннее с высокими женщинами, деловыми партнерами. Как обычно, он был прав.
  - Так мы обычно себе говорим.
  Мэнсард начал вспоминать:
  - Он часто насильно кормил меня. Подвергал вивисекции мою собаку, чтобы объяснить мне тайны биологии. Бедный Спайк.
  - Или, хочешь сказать, бедный ты.
  - Да, папа не переставал готовить меня к будущему счастью. Он нанял сиделку, которая читала мне Канта, пока я спал. У меня был повторяющийся кошмар, в котором меня преследовало синтетическое суждение a priori. Я всегда хотел поехать в Европу, но так и не смог этого сделать.
  - Что тебе снилось в последнее время?
  Мэнсард Элиот записал свой сон стенографическим способом, которому научился всего за три недели.
  - Прошлой ночью мне приснилось, что я был членом детской банды. Мы расколотили туалет большими цепями. От вида всего этого лавандового фарфора, который был расколот вдребезги, меня затошнило, но я не осмелился подать виду. Потом я был в больнице, где врачи соскабливали с меня боль и краску, используя стамески и пилы. Мне показалось, что там был праздник ананасов. Я вскочил и побежал по коридору, облицованному красным пластиком. Тысячи людей собрались на большой ананасовый костер. Я увидел мужчину, который ел пончик, приготовленный из мороженого, и обнаружил, что это на самом деле венок из роз с моей могилы. По всему полу валялись деньги и талисманы, но все было под током. Я мчался вперед на своем мотороллере, фары которого, казалось, высвечивали темноту вместо света. Передо мной были сломанные игрушки и клетки, полные живого мыла. Мне нужно было торопиться, пока бюро не закрылось, но стрелки на моих часах двигались неправильно, как бы я ни поворачивал их, пытаясь узнать время.
  В палатке для кинопоказов экран был пуст, но все сидели и смотрели. "Что это?" - спросил я у мамы, она была киномехаником. "Посмотри сам", - сказала она. На картонных коробочках для рентгеновских очков были написаны какие-то инструкции, но зашифрованные. Я расшифровал их букву за буквой: это было письмо от Моник ван Ворен к Мэми ван Дорен, в котором содержалось меню. Я заказал яичницу с кофе. Они были красивые, сделанные из прозрачного пластикового садового шланга и пленки; но как раз тогда начиналась массовая уборка. Отец Зосима, отец Кофлин, отец Дивайн, отец Кристмас, отец Фланаган, отец Келлер и еще один священник совершали богослужение, но потом мне пришлось взобраться на ветреную гору, странным образом заросшую шершнями. На вершине было... но неважно.
  Прокладывая путь через болото, я спустился на станцию метро. Все поезда ходили до станции под названием "Завтрак". Я завел мотор огромным трехзубым ключом. Мы с Глэдис мчались по шоссе, преследуемые синтетическим суждением a priori. Они собирались запереть ее в монастыре, понимаете...
  - Время вышло! - воскликнул доктор, проснувшись от звука своего наручного будильника. - Мы продолжим завтра.
  - Но я еще не рассказал вам и половины! Потом я начал...
  - Извините, но меня ждет другой пациент. Запишите все, мы обсудим это завтра.
  Мэнсард спрятался в телефонной будке в вестибюле, пока не увидел, как доктор Скай уходит, держа в руке сумку для гольфа.
  Дин был невысоким, толстым и, в общем, с виду дружелюбным. Например, он носил футболку с надписью "Слава богу, сегодня пятница", хотя была всего лишь среда. На его руках были вытатуированы Дамбо и Пиноккио.
  - Военно-морской флот? - спросил Элиот, перехватывая инициативу.
  - Нет, просто захотелось их сделать. Кто знает, почему дети совершают такие безумные поступки? - Удалить нежелательные волосы. Научиться разделывать мясо: люди должны есть! Мансард заметил, что у Дина слабый, но не слишком неприятный запах изо рта. У кого он украл аттестат о среднем образовании?
  - Так вы босс Глэд? - рассмеялся Дин, лысый, потеющий мужчина, с которым Мансард Элиот только что познакомился.
  - Верно. Она так много рассказывала мне о вас, мистер...
  - Зови меня Дин, - сказал Дин. - Хочешь пива? У нас есть два сорта пива.
  Мансард решил, что пришло время заговорить.
  - Я думаю, мы можем обсудить это как цивилизованные люди, Дин.
  Дин улыбнулся.
  - Dalu 'mun karon fenna, - сказал он. - Waa narrapart weeam manuungkurt barrim barrim tilht impando. Nxabo amacebo: amakwata nekra wai?
  - Я хочу, чтобы ты дал Глэдис свободу.
  - Так мне и Глэдис сказала. Я, конечно, не против. Я буду скучать по старой калоше, но... - Он сделал осуждающий жест, как бы отмахнувшись: "Mes sentiments!"
  Мансард достал из кармана пулю.
  - Рад слышать, что ты относишься к этому как мужчина, Дин, - сказал он. - Многие в твоем положении - не в обиду будь сказано - начали бы устраивать сцены, кричать о кровавом убийстве и так далее.
  - Пойми, мне просто любопытно, но зачем она тебе нужна?
  В наступившей тишине часы Элиота издали тихий электронный писк. Почему он хотел ее? Как выразить это словами? Он взглянул на нее, сидевшую перед телевизором, задравшую ноги кверху. Половина ее лица скрывалась в тени. С другой стороны, ее рука удаляла угри через равные промежутки, используя серебристый поршень. Он подумал о тех временах, когда она отказывалась подойти к нему, о тех временах, когда он бросался в чулан, чтобы прижаться пылающим лицом к прохладной влажной тряпке, вдыхая ее кисло-сладкий аромат. К ее тряпке!
  - Объяснения утомительны, - сказал он.
  - Да, я вот подумал: а как же дети?
  - Я полагал, мы отправим их в какую-нибудь школу или лагерь, - непринужденно сказал Мэнсард. - Знаешь, не особо дорогой, но вполне приличный. Например, мы написали в Освенцим.
  Дин приподнял бровь.
  - Держу пари, в наши дни трудно найти что-нибудь подходящее.
  - Еще как трудно! Цены просто абсурдные - должно быть, это из-за администрации.
  - Именно так на днях говорила Глэд. Ее слова. Я не знаю, куда катится страна. - Лицо Дина покраснело. Он хлопнул по столу и закричал: - К черту все это! Меня тошнит от того, как правительство изводит маленьких людей! - Внутри этого карандаша - качественный степлер! Внутри этой точной копии бутылки шотландского виски - радиоприемник на 9 транзисторов, который вот-вот станет подарком для руководителей! Золотой орех в 24 карата содержит зажигалку, коробочку для таблеток или набор инструментов для руководителей!
  - Не могу не согласиться, - сказал Мэнсард. Он открыл маленький перочинный ножик с золотыми вставками. Обычно им обрезали кончики сигар, которые для него изготавливали в Гаване и доставляли специальным самолетом. Однако сегодня он нашел ножу новое применение, срезав верхушку пули.
  - Что это у тебя там, пуля?
  - Да, пуля особой формы.
  Дин открыл пиво обоих сортов.
  - Я вижу, ты делаешь из нее дум-дум. Отличная идея.
  Мэнсард показал ему пистолет. Глаза Дина расширились.
  - Какая прелесть!
  - Спасибо. Я называю его своим "револьвером".
  Элиот повторил движение - взад и вперед.
  - Я понимаю, что пистолет сорок пятого калибра чертовски мощный, - сказал Дин. - Можно сбить человека с ног, если попасть ему хотя бы в мизинец. Но какова отдача?
  Мэнсард зарядил оружие и взвел курок.
  - Ну, с первого взгляда он кажется большим, но я тренировался.
  Глэдис встала, когда он прицелился Дину в сердце.
  - Нет, ты этого не сделаешь! - засмеялась она, бросаясь на линию огня.
  Путешествующей по Европе женщине следует взять с собой: четыре пары нейлоновых трусиков, шесть пар нейлоновых чулок, две нижние юбки, два бюстгальтера, кардиган, пару слаксов или шорт-бермуд, пару сандалий, хорошие, прочные ботинки для походов, пару модных туфель на каблуках, шапочку и купальный костюм, одно трикотажное дневное платье, одну быстросохнущую дневную блузку...
  
  - Проклятье, - сказал Дин, глядя на тело. - Мне и впрямь будет ее не хватать. Видишь, какой верной она была... умерла, спасая мою жизнь... заметил?
  - Да. Полагаю, полиции это понадобится. - Мэнсард вынул из кармана именной карандаш с золотой гравировкой (из набора в 12 штук, 60 центов за набор), вставил его в ствол пистолета, чтобы сохранить отпечатки, и отдал.
  
  
  
  ДЖЕЙМС Г. БАЛЛАРД
  МЕСТО И ВРЕМЯ СМЕРТИ
  
  Держа ружья наготове, двое мужчин ждали на берегу реки. С противоположного берега, расположенного в четырехстах ярдах от них, по ту сторону быстрого чистого потока, в воздухе разносились удары гонгов и барабанов, эхом отражаясь от металлических крыш заброшенного города. Над деревьями, растущими вдоль берега, вспыхивали огненные шары; розовые всполохи освещали стволы танков и бронемашин.
  Все утро необычные партнеры, объединившие усилия у последнего бастиона, - Мэннок, отставной и теперь слегка эксцентричный начальник полиции, и его невольный заместитель Форбис, продавец подержанных автомобилей, страдающий болезнью щитовидки, - наблюдали за растущей активностью на противоположном берегу. Вскоре после восьми часов, когда Мэннок проезжал через опустевший город, на месте уже появились первые прибывшие. На берегу стояли четыре разведывательных автомобиля, доставившие взвод солдат, облаченных в тяжелую коричневую форму. Офицер несколько секунд рассматривал Мэннока в бинокль, а затем принялся изучать город. Час спустя передовой саперный батальон занял позиции у взорванного железнодорожного моста. К полудню прибыла вся дивизия. Запыленный караван самоходных орудий, танков в трейлерах и передвижных полевых кухонь, расположенных в реквизированных автобусах, проехал по фермерским землям и остановился у берега. За машинами следовала толпа пехотинцев и сопровождающих гражданских, которые тащили деревянные телеги и били в гонги.
  Ранее тем утром Мэннок взобрался на водонапорную башню на ферме брата. Местность у подножия гор в десяти милях от него была усеяна десятками моторизованных колонн. Большинство из них двигались, по-видимому, беспорядочно, зачастую ослепленные пылью, ими же поднятой. Подобно наступающим муравьям, люди рассеялись по заброшенным землям, не обращая внимания на нетронутый город, а затем устремились к пустому зернохранилищу.
  Однако теперь, ближе к вечеру, все части этой огромной движущейся армии достигли реки. Все надежды Мэннока на то, что солдаты развернутся и скроются за горизонтом, окончательно угасли. Когда именно они решат переправиться, было трудно предсказать. Перед ними почти мгновенно появилось несколько огромных лагерей. Ряды сборных хижин превратились в кварталы казарм, отряды солдат маршировали в пыли взад и вперед, соперничающие группы гражданских, предположительно политиков, собирались и выкрикивали лозунги. Дым сотен костров, разведенных для приготовления пищи, поднимался в воздух, заслоняя Мэнноку вид на горы с голубыми склонами, которые оставались фоном для речной долины в течение двадцати лет, проведенных им в здешних краях. Вдоль берега стояли ряды замаскированных грузовиков и машин-амфибий, но по-прежнему не было никаких признаков переправы. Танкисты бродили по набережной, как скучающие бродяги, запуская хлопушки и бумажных змеев с надписями на хвостах. Повсюду безостановочно стучали гонги и барабаны.
  - Их там, должно быть, миллион - ради бога, они же никогда не переберутся! - Почти разочарованный, Форбис опустил дробовик на укрытие из мешков с песком.
  - Пока их никто не смог задержать, - заметил Мэннок. Он указал на колонну грузовиков, тащивших флотилию деревянных десантных паромов по переполненному плацу. - Сампаны... с виду чистейшее безумие, да?
  Пока Форбис пристально смотрел на другой берег реки, Мэннок следил за ним сверху вниз, с трудом сдерживая отвращение, которое испытывал всякий раз, когда осознавал, кого именно выбрал своим последним напарником. Худой, с печальным выражением лица и чересчур большими глазами, Форбис принадлежал к той небольшой группе людей, которых Мэннок инстинктивно недолюбливал на протяжении всей жизни. Последние несколько дней в пустом городе подтвердили его предубеждения. Накануне днем, после часа, занятого поездками по городу и отстрелом бродячих собак, Форбис отвез Мэннока к себе домой. Там он с гордостью продемонстрировал свой огромный домашний арсенал. Устав от этой демонстрации оружия, Мэннок забрел в столовую и обнаружил стол, заваленный, словно алтарь, десятками ультраправых журналов, листовок, источающих патологическую ненависть, и бог знает какую еще ерунду, напечатанную на грубых домашних принтерах.
  Что заставило Форбиса остаться в опустевшем городе, когда все остальные уехали? Что заставило его задуматься о защите этих нескольких улиц, где он никогда не пользовался особой любовью или успехом? Какая-то нелепая врожденная слабость или странная склонность к патриотизму - возможно, не столь уж далекая от его сварливости. Мэннок смотрел на другой берег - он видел, как над линией цистерн, стоявших вдоль рекии, вращается в воздухе огромное водяное колесо, и его густой розовый дым превращает лагерь в огромный карнавал. На мгновение Мэннока охватила надежда, что этой огромной армией, возможно, движут исключительно мирные мотивы, что она может внезапно отступить, загрузить танки в трейлеры и двинуться к западному горизонту.
  Когда свет померк, он слишком хорошо понял: не было ни малейшего шанса, что это произойдет. Долгие годы ненависти и презрения гнали этих людей в непрерывном движении по миру, и здесь, в городке в речной долине, они частично исполнят свою мечту о мести.
  Почему он сам решил остаться и ждать здесь - за несколькими бесполезными мешками с песком, с дробовиком в руках? Мэннок оглянулся на водонапорную башню, которая отмечала северо-западную границу фермы брата и в течение многих лет была главной достопримечательностью города. До последнего момента он планировал уехать с остальными членами семьи, заправив баки машин и выпустив на волю оставшийся скот. Закрывая свой дом в последний раз, он решил подождать, пока не уляжется пыль, и тогда начался великий исход. Он спустился к реке и остановился под разрушенным пролетом моста, который армейские саперы взорвали перед отступлением.
  Когда он шел вдоль берега на юг, его чуть не застрелил Форбис. Продавец окопался в самодельном укрытии на дороге над банком и в полном одиночестве ждал, когда впервые увидит врага. Мэннок пытался уговорить его уйти вместе с остальными, но когда начал возражать Форбису, то понял, что разговаривает сам с собой и его слова звучат неубедительно.
  В течение следующих дней, когда далекие облака пыли надвигались на них с горизонта, превращая маленькую долину в апокалиптический пейзаж, мужчины заключили непрочный союз. Форбис нетерпеливо наблюдал, как Мэннок передвигается по пустым улицам, запирая дверцы брошенных машин и паркуя их у обочины, прикрывая окна домов и мусорные баки. Прибегая к поистине безумной логике, Форбис пытался доказать, что они вдвоем смогут задержать наступление этой огромной армии.
  - Может, всего на несколько часов, - заверил он Мэннока со спокойной гордостью. - Но этого будет достаточно.
  "Скорее всего, на несколько секунд", - подумал Мэннок. Вспыхнет короткая кровавая битва; одна автоматная очередь - и оба останутся лежать в пыли.
  - Мэннок! - Форбис указал на берег в пятидесяти ярдах от насыпи моста. Рабочий взвод вручную спускал на воду тяжелую металлическую лодку. Чуть дальше по берегу пятился танк, ворочая башню из стороны в сторону. Зарокотал дизельный двигатель.
  - Они наступают! - Форбис присел за мешками с песком, прицеливаясь из дробовика. Он яростно махал Мэнноку. - Ради бога, Мэннок, пригни голову!
  Мэннок не обратил внимания на его слова. Он стоял на крыше "огневой точки", полностью открывшись врагам. Он наблюдал, как корабль скользит по воде. Пока двое членов экипажа пытались завести мотор, команда, находившаяся на носу, направила транспорт к первой опоре моста. Никаких других судов на воду не спускали, более того, как заметил Мэннок, никто вообще не смотрел на другой берег, хотя любой хороший стрелок мог бы без труда поразить обоих защитников. Один-единственный 75-миллиметровый снаряд, выпущенный из танкового орудия, уничтожил бы их и огневую точку.
  - Инженеры... - сказал он Форбису. - Они проверяют опоры моста. Возможно, хотят попытаться восстановить его.
  Форбис с сомнением посмотрел в бинокль, затем разжал пальцы, сжимавшие дробовик. Его челюсть по-прежнему была агрессивно выпячена вперед. Наблюдая за ним, Мэннок понял, что Форбис на самом деле не боится того, что с ними может случиться. Он оглянулся на город. Где-то наверху открылась дверь, и в лучах солнца мелькнула вспышка света.
  - Куда ты? - На лице Форбиса появилось подозрительное выражение, словно усилились сомнения, которые он уже испытывал по поводу Мэннока. - Они могут появиться раньше, чем ты думаешь.
  - Они придут в свое время, не в наше, - сказал Мэннок. - Сейчас, похоже, даже они не знают, когда... А я буду здесь.
  Он на негнущихся ногах направился к своей машине, сознавая, что его черная кожаная куртка на фоне белого универсала представляет отличную мишень. В любой момент яркая краска могла разлететься в стороны от ударов пуль, разрывающих на части его сердце.
  Он завел мотор и осторожно выехал задним ходом на пляж. В зеркало заднего вида он наблюдал за противоположным берегом. Инженеры в лодке потеряли интерес к мосту. Словно группа туристов, они плыли вдоль берега, разглядывая танкистов, сидевших на корточках на своих башнях. Над водой разнесся звук гонгов.
  В опустевшем городе звуки гулким эхом отдавались от металлических крыш. Мэннок объехал железнодорожную станцию и автобусный вокзал, проверяя, не появились ли беженцы, переправившиеся через реку. Никакого движения. Брошенные машины заполняли боковые улицы. У разбитых витрин магазинов лежали груды упаковок стирального порошка и консервированного супа. На заправочных станциях из перерезанных шлангов вытекал последний бензин, оставляя следы на грязном бетоне.
  Мэннок остановил машину в центре города. Он вышел и посмотрел на окна отеля и публичной библиотеки. По какому-то странному капризу акустики звук гонгов стих, и на мгновение Мэнноку показалось, что сейчас обычный сонный день - такой же, как десять лет назад.
  Мэннок перегнулся через сиденье машины и достал бумажный сверток. Повозившись с сухой бечевкой, он наконец развязал древний узел, затем развернул бумагу и вытащил выцветшую форменную куртку.
  Разыскивая в боковых карманах пачку сигарет, Мэннок осмотрел потертую тесьму. Он планировал этот маленький жест - бессмысленная сентиментальность, как он понимал, - считая его прощанием с самим собой и городом, но выцветшие металлические значки имели примерно такое же отношение к реальности, как ржавый колпак от колеса, валявшийся в канаве в нескольких футах от него. Перекинув куртку через левую руку, Мэннок открыл дверцу машины.
  Прежде чем он успел бросить куртку на сиденье, над площадью прогремел винтовочный выстрел. Эхо отразилось от зданий. Мэннок опустился на одно колено, укрывшись за машиной, и высунул голову; стреляли из окна третьего этажа отеля. Пуля разбила стекло перед пассажирским сиденьем и отскочила от приборной панели, пронзив рулевое колесо, прежде чем вылететь через водительскую дверь.
  Когда звуки стихли, Мэннок услышал шаги - обутый в резиновые сапоги худощавый мужчина спускался по пожарной лестнице позади здания. Мэннок посмотрел вверх. Высоко над городом на мачте отеля развевался странный флаг. Итак, первые снайперы перебрались на другой берег реки. Мэннок, чувствуя, как кровь приливает к его жилам, вытащил свой дробовик с сиденья машины.
  ***
  Примерно через пять минут он ждал в переулке за супермаркетом, когда мимо него пронеслась бегущая фигура. Когда мужчина рухнул на гравий, Маннок оседлал его обеими ногами, направив дробовик ему в лицо. Мэннок посмотрел вниз, ожидая увидеть испуганного желтокожего юношу в плотной униформе.
  - Форбис?
  Продавец поднялся на колени, с трудом переводя дыхание. Он уставился на кровь на своих руках, а затем на лицо Мэннока, склонившееся над дулом дробовика.
  - Во что, черт возьми, ты играешь? - выдохнул он усталым голосом, прислушиваясь к звукам, доносящимся с реки. - Этот выстрел... хочешь привести их сюда?
  Форбис указал на полицейскую куртку, в которую теперь был одет Мэннок, и печально покачал головой.
  - Мэннок, это не костюмированная вечеринка...
  Мэннок собирался объяснить ему, когда хлопнула дверца машины. Двигатель универсала взревел, перекрывая визг шин. Когда двое мужчин достигли тротуара, машина уже выезжала с площади, сбив бампером груду картонных коробок.
  - Хэтауэй! - крикнул Форбис. - Ты его видел? Вот твой снайпер, Мэннок!
  Мэннок смотрел, как машина скрывалась из виду в переулке.
  - Хэтауэй, - сурово повторил он. - Мне следовало догадаться. Он решил остаться и встретиться со своими друзьями.
  После того как Форбис сорвал флаг с мачты отеля, они с Мэнноком направились обратно к реке. Мэннок неуютно сидел в полицейской куртке, думая о Хэтауэе, этом странном юноше, который вместе с ним и Форбисом стал одним из углов треугольника: Хэтауэй- неудачник, голова которого забита недоделанными марксистскими лозунгами, обремененный скучающей женой, которой однажды надоело жить в меблированных комнатах, и она ушла от него, забрав их маленького сына; Хэтауэй, политический активист, одержимость которого была слишком заметна даже в крайне левой студенческой группе; Хэтауэй - мелкий преступник, арестованный за кражу в супермаркете и вскоре убедивший себя, что стал мучеником капиталистического заговора.
  Без сомнения, одного взгляда на старую полицейскую куртку Мэннока ему хватило.
  Час спустя началось наступление через реку. Только что Мэннок сидел на старой шпале, служившей задней стеной укрепления Форбиса, наблюдал за бесконечными парадами и тренировками, проходившими на противоположном берегу, слушал звуки гонгов и взрывы петард. В следующую минуту десятки десантных катеров уже спускали с берега в воду. Тысячи солдат устремились за ними, держа над головами тюки с вещами. Весь лагерь поднялся и устремился вперед. В полумиле от берега в воздух взметнулись огромные облака пыли. Повсюду разбирали временные казармы и командные пункты, неуклюжие подъемные краны раскачивали секции понтонов над деревьями. Бой барабанов разносился на многие мили вдоль кромки воды. Быстро подсчитав, Мэннок прикинул, что по воде двигалось не менее пятидесяти десантных катеров, каждый из которых тащил за собой два или три танка-амфибии.
  Прямо к ним направлялся большой деревянный десантный катер, по палубе которого, как мешки, рассыпались более сотни пехотинцев. Над квадратной носовой частью, сооруженной из тикового дерева, из-за прямоугольного металлического щитка торчал ствол крупнокалиберного пулемета; стрелки подавали сигналы рулевому.
  Пока Форбис возился со своим дробовиком, Мэннок выбил приклад у него из рук.
  - Отступаем! Ближе к городу - иначе они наткнутся на нас прямо здесь!
  Пригнувшись, они попятились, покидая позицию. Как только первые десантные катера пристали к берегу, они оказались под прикрытием деревьев, растущих вдоль дороги. Форбис бросился к груде пятидесятигаллонных бочек, лежавших в канаве, и начал перекатывать их, сооружая грубую баррикаду, из-за которой можно было вести огонь.
  Мэннок наблюдал за его возней, в то время как воздух наполнялся шумом танковых двигателей и гонгов. Когда Форбис закончил, Мэннок покачал головой. Усталой рукой он указал на поля по обе стороны дороги, затем прислонил ружье к краю канавы.
  Насколько они могли видеть, к городу приближались сотни солдат с винтовками и автоматами за плечами. Берег реки был запружен десантными судами. Через поток перекинули дюжину понтонных мостов. Пехотинцы и инженеры высыпали на берег, выгружая штабные машины и легкие полевые орудия. В полумиле от них первые солдаты уже двигались по железной дороге в город.
  Мэннок наблюдал, как по дороге к ним марширует колонна пехоты. Когда враги подошли ближе, он понял, что не меньше половины людей были гражданскими, без оружия и портупей; женщины держали в руках маленькие красные букеты. На шестах над головами они несли гигантские увеличенные фотографии партийных лидеров и генералов. Мотоцикл с коляской, на которой стоял ручной пулемет, попытался протиснуться мимо колонны и застрял на обочине. Скандируя что-то, женщины и солдаты вытолкнули мотоцикл. Все вместе они двинулись за ним, криками подбадривая водителя.
  Когда мотоцикл приблизился, Мэннок ждал, что пулемет начнет по ним стрелять. Форбис скорчился за бочкой с горючим и, нахмурившись, заглянул в прицел. Его выпученные глаза были похожи на переваренные яйца. Правый уголок рта подергивался от нервного тика, как будто Форбис бормотал про себя какие-то молитвы. Затем, в момент внезапного озарения, он направил дробовик на мотоцикл, но машина с ревом обогнула Мэннока и, набирая скорость, направилась в сторону города.
  Мэннок повернулся, чтобы посмотреть на это, но подбежавший мимо мужчина врезался в него. Мэннок схватил мужчину за худые плечи и встряхнул. Он посмотрел сверху вниз, на знакомое желтоватое лицо, на горящие глаза, которые в последний раз видел сквозь решетку камеры.
  - Хэтауэй, ты сумасшедший...
  Прежде чем Мэннок успел удержать его, Хэтауэй вырвался и побежал навстречу приближающейся колонне, шагавшей по грунтовой дороге. Он остановился в нескольких футах от передовых пехотинцев и выкрикнул им какое-то приветствие. Один из мужчин (Мэннок предположил, что это офицер, хотя никто из военных не носил погон), взглянул на Хэтауэя, затем протянул руку и оттолкнул его в сторону. Через мгновение его поглотила толпа солдат, бивших в гонг и скандировавших что-то. Его толкали из стороны в сторону, он потерял равновесие и упал, затем встал и снова начал махать прохожим, пытаясь привлечь их внимание.
  Затем Мэннок тоже оказался в толпе. Серые униформы, покрытая пылью и потом половины континента, окружили его, оттеснив на обочину. Дробовик выбили у него из рук, десятки ног пинали оружие по взрыхленной земле, затем подняли и забросили на задок телеги. Группа молодых женщин окружила Мэннока, без всякого любопытства глядя на него и повторяя свои лозунги. Большинство из них были почти детьми, с серьезными лицами, как у манекенов, и коротко подстриженными волосами.
  Поняв, что произошло, Мэннок вытащил Форбиса из канавы. Никто не пытался отобрать у Форбиса дробовик, и продавец вцепился в него, как ребенок. Мэннок вырвал оружие у него из рук.
  - Неужели ты не понимаешь? - закричал он. - Мы их не интересуем! Мы их вовсе не интересуем!
  
  
  
  БАРРИНГТОН БЕЙЛИ
  ПРОЩАЙ, ГОРОД-5
  
  Кайин часто задавался вопросом, почему осенняя фаза погодного цикла в Городе непременно создает атмосферу хаоса и упадка. Он сидел в парке, держа Поллу за руку, и смотрел, как с приближением ночи над городом меркнет свет. Легкий ветерок, который постоянно дул в Городе-5, здесь усиливался - отдельные порывы сменялись постоянным движением воздуха; по земле метались клочки бумаги, обрывки ткани и пыль.
  Ряды окон в сомкнутых массивах офисных зданий, возвышавшихся над деревьями парка, постепенно начинали светиться. Парк располагался на высоком уровне и выходил далеко за пределы Города, так что с этой точки Город-5 с его ломаными линиями, кварталами и уровнями выглядел как металлическая чаша, тонко обработанная, состоящая из многочисленных прямолинейных поверхностей, похожая на абстрактную скульптуру. От изломанного периметра до центральной башни Город поднимался широким изгибом, контрастным изгибу хрустального купола над головой - так создавалось тщательно продуманное, но ложное ощущение простора. И действительно, на короткое время поздним утром, когда свет был ярче всего, а воздух наполнялся звуками работающих заводов, в Городе-5 удавалось создать атмосферу оживления, почти возбуждения. Но к середине дня иллюзия рассеивалась. Хрустальный купол, сверкающий в убывающем свете, казался тяжелым и гнетущим, а когда наступила ночь, он стал непроглядно черным, заполнив воображение Кайена недосягаемыми образами извне.
  - Почему они не оставляют свет включенным? - раздраженно спросил он. - Мне не нужно ночное время.
  Полла не ответила. Причина была известна им обоим. Из всех тщательно продуманных принципов, по которым жил Город, постоянство было самым важным. Вместо ответа Полла высвободила руку и обняла его за шею нежным, бесхитростным жестом.
  - В последнее время ты стал таким мрачным... - сказала она ему.
  Он хмыкнул.
  - Знаю. Можно ли меня винить? Эти проблемы с Обществом... Я выхожу из игры. После этого они не посмеют принять меня обратно. И городской совет навалится мне на шею, как тонна стали.
  - О, к тебе они отнесутся спокойно. То, что ты сделал, не так уж шокирует по сегодняшним меркам. В любом случае, подобные вещи обычно тебя не беспокоят, Кайен.
  Кайен вздохнул.
  - Ты права, это не Общество. Они все равно ничего не добьются. Поли, ты когда-нибудь гуляла по городу из конца в конец?
  - Конечно, - рассмеялась она, - много раз.
  Так же, как и сам Кайин. Диаметр Города был немногим меньше пяти миль. Улицы, офисы, фабрики, дома, парки располагались друг над другом. Некоторые части Города были спланированы аккуратно и рационально, другие представляли собой лабиринты извилистых переходов. Здесь было довольно много всего... Но по какой-то причине во время своих прогулок Кайин, казалось, всегда оказывался на окраине, где собственно Город упирался в хрустальный купол, накатываясь на него неровными ступенями, похожими на волны. На самом деле прикоснуться к куполу было невозможно: путь преграждал прочный стальной заслон. Ради интереса Кайин обычно возвращался через подвалы Города, где огромное количество аппаратуры управляло точными преобразованиями материи и энергии, поддерживая биологическую жизнеспособность Города-5; Кайин обходил огромные герметичные камеры, в которых находились старые двигательные установки, доставившие их сюда столетия назад.
  - У меня такое чувство, что я знаю здесь каждый уголок, - сказала Кайин. - Такое чувство, что я знаю здесь всех. Это, конечно, смешно - нельзя знать два миллиона человек. Но понимаешь... Признаю, что мне здесь было хорошо. Ничего страшного, если нравится жить в этой, по сути, большой высокотехнологичной деревне. Но в Городе-5 есть что-то мертвое. Ничто никогда не проникает извне. Все, что нас окружает, создано прямо здесь.
  Выражение лица Поллы было одновременно обеспокоенным и непонимающим.
  - О чем ты говоришь? Что может проникнуть извне?
  Кайин сделал вид, что не слышал ее вопроса.
  - Вот что я тебе скажу, Поли, - сказал он, - Городскому Совету следовало бы усилить контроль. Мне не нравятся те представления и символические картин, которые они устраивают в последнее время. Никак нельзя давать волю независимым художественным группам и научным коллективам вроде Общества. Амбиции - это проклятие, это разочарование.
  - Никак не ожидала услышать от тебя что-то подобное! Ты же всегда был юным бунтарем.
  Кайин покачал головой.
  - Я все еще не могу чувствовать себя счастливым из-за того, что мне придется провести остаток жизни в Городе-5. Знаю, это звучит странно. Я работаю в отделе инерционной инвентаризации, провожу свое время так же, как и все остальные, и хотел бы довольствоваться этим. Но вместо этого я чувствую беспокойство и неудовлетворенность. Мне просто хочется куда-нибудь отправиться.
  Нетерпеливо покачав головой, Полла встала.
  - Хорошо. Давай пойдем домой и проведем сеанс. Я чувствую, что хочу секса.
  - Хорошо. - Кайин машинально поднялся и последовал за ней. Но прежде чем покинуть парк, он направился к самой заметной здешней достопримечательности - ныне несуществующей обсерватории. Здание с высоким ребристым куполом выделялось на фоне деревьев и кустов. Рядом с ним торчала приземистая башня, в которой размещалась исследовательская нуклеонная ракета; когда-то она была частью вспомогательного оборудования обсерватории. Кайин подозвал Поллу и, пересекая лужайку, провел ее через маленькую дверь в основании здания.
  Несмотря на то, что обсерватория была заброшена, она все еще содержалась в хорошем состоянии, и любой гражданин имел право посещать ее и пользоваться ею. Мало кого это интересовало, но Кайин вместе со своими бывшими коллегами по Астрономическому обществу в последнее время проводил здесь довольно много времени.
  Не то чтобы в обсерватории было на что посмотреть. Впечатления оставались исключительно негативные, и последующие визиты могли только усилить их. Мягкий свет, слегка окрашенный зеленью, наполнял сводчатое помещение. Кайин включил питание и увидел, как на панелях управления забрезжила жизнь, услышал слабый гул механизмов, приводящих в движение главный телескоп.
  Этот прибор считался лучшим в своем роде - он был оснащен полным набором вспомогательной аппаратуры, радио-, рентгеновскими, лазерными и мазерными детекторами, средствами усиления изображения и прочим. Его создатели уверяли, что телескоп может обнаруживать излучение материи в любой точке звездной вселенной. Кайин привел в движение большой цилиндр и остановил его, направив прямо в зенит. Настенные экраны оставались темными и непрозрачными. Словно исполняя некий ритуал, Кайин снова передвинул телескоп, направив его на западную часть Города. На экранах вновь ничего не появилось. Север: ничего. Восток: ничего. Юг: ничего. Кайин и Полла неподвижно стояли в просторном, гулком куполе, уставившись на черные экраны, как дети, вспоминающие часто повторяющийся урок.
  Город-5 был оазисом света в кромешной тьме. Несколько минут назад Кайин сказал, что хотел бы куда-нибудь отправиться. Теперь он понял: это не совсем так. Он имел в виду следующее: ему хотелось, чтобы было куда отправиться.
  Он подумал о расположенной неподалеку нуклеонной ракете. Недавно он действительно куда-то отправился... почти.
  
  Недалеко от центра города, на верхних уровнях Административного Управления, после обычного годичного анабиоза проснулся Корд.
  Странно... Процесс замораживания остановил все - и тело, и мозг. По логике вещей, он должен был очнуться с ощущением, что прошла всего секунда или две с тех пор, как он потерял сознание. Необъяснимо - но все обстояло иначе. Ему казалось, что он отсутствовал очень-очень долго, и в глубине души он подозревал, что умственно постарел на год, несмотря на остановку биологического времени.
  Он выбросил эту мысль из головы. Если его задача когда-нибудь будет выполнена, возможно, тогда он сможет заняться философскими размышлениями. А пока все его существо занимало только одно.
  Вытащив Корда из гроба и тщательно осмотрев, врачи помогли ему спуститься со смотровой площадки, один из них помог надеть на ногу протез - наследство короткого периода гражданских беспорядков в начале истории Города. Наконец он встал, чувствуя себя бодрым и жизнерадостным, и для пробы прошелся по комнате, слегка прихрамывая из-за протеза. Вошли другие мужчины и заботливо помогли ему одеться.
  Только когда они закончили, Корд заговорил.
  - Остальные проснулись?
  - Да, председатель. Вы начнете собрание?
  Он кивнул и вышел из комнаты через боковую дверь, оказавшись в небольшой, слабо освещенной комнате, в которой были только стол и стул. Мужчина в униформе Отдела социальной динамики вошел ненадолго, чтобы вручить ему папку.
  Корд сел, открыл папку и начал читать. Текст был написан особым языком социодинамической символики, понятным только специально обученным людям, и из этих материалов Корд мог получить полную картину социальных изменений за прошедший год - все нюансы, все зарождающиеся кристаллизации и фрагментации, все вибрации между полюсами сохранения и изменения. Если символического анализа окажется недостаточно, Корд мог воспользоваться имплантированными под кожу шеи контактами, подключенными непосредственно к области памяти его мозга. Провод от Пульта наблюдения Городского архива, подсоединенный к его шее, мог транслировать поток аудиовизуальных записей разговоров и событий - миллионы эпизодов из жизни, которые легко собирает и записывает бдительная электроника такой закрытой системы, как Город-5. Опираясь на воспоминания, которые Корд внезапно обнаруживал в своем сознании, он получал опытные, а не просто символические сведения о событиях минувшего года.
  В соседних камерах просматривали аналогичные материалы четверо других членов Постоянного совета. Изучив досье, Корд понял, что сейчас обратится к Монитору. Он был осведомлен об опасных тенденциях, существующих в обществе Города-5, но не ожидал такого внезапного, вызывающего тревогу ускорения событий. Он мрачно осознал, что по истечении двадцатичетырехчасового периода не вернется, как было принято, в режим глубокой заморозки.
  
  В тот вечер Кайин не пошел, как обычно, на заседание Астрономического общества, а вместо этого провел время наедине с Поллой. Хам-Ра, президент Общества, уже сообщил о своем решении, и, справедливости ради, Кайин согласился с его мнением. Он был исключен.
  Общество собралось в уютном, но обычно не используемом помещении в одном из отдаленных районов Города. Записывающее устройство, стоявшее в углу, хранило отредактированные протоколы предыдущих собраний и те скудные сведения и немногочисленные решения, которые они смогли сформулировать.
  Целью Общества было возрождение астрономии и космических исследований. Оно насчитывало пятнадцать членов, не считая Кайина, в возрасте от семидесяти до двадцати трех лет. В большинстве обществ, подобных этому, непременно присутствовал один молодой участник.
  - На этом собрании есть чем поделиться, - сказал Хам-Ра в качестве вступления. - Впервые мы действительно чего-то достигли. Однако вы все, наверное, заметили, что Кайина здесь нет. Некоторые из вас знают, почему. Что касается остальных - позже станет ясно, почему он не сможет присутствовать. Итак, друзья, когда мы собирались в последний раз, больше месяца назад, мы отчаялись и готовы были сдаться. Но то, что Тамм собирается показать нам сегодня, действительно поразит вас. За дело, Тамм.
  Рыжеволосый веснушчатый мужчина поднялся, застенчиво улыбаясь, и подошел к столу, на котором стояло записывающее устройство.
  - Как вы знаете, уровень осведомленности общественности о происхождении Города-5, местонахождении Земли и так далее значительно колебался на протяжении многих лет - из-за обязательного контроля за информацией, поскольку административная система колебалась и в разное время отдавала предпочтение различным вариантам решения вопроса: что лучше - неведение или знание. За последние десять лет обязательные ограничения были значительно смягчены - иначе наше общество не могло бы существовать, - и наряду с ростом интереса к научным вопросам мы смогли получить доступ к некоторой информации, которая ранее оставалась недосягаемой.
  Тем не менее, наши астрономические познания невелики, особенно в том, что касается наших отношений с Землей. Мы знаем, что Город появился на Земле несколько сотен лет назад, что мы никогда не сможем вернуться назад и что, по сути, мы должны остаться здесь навсегда. Я думаю, можно считать, что маятник политики качнулся в сторону свободы, потому что, старательно заручившись поддержкой нескольких симпатизирующих групп в Административном отделении, мы с Хам-Ра получили официальное разрешение использовать последнюю оставшуюся в городе нуклеонную ракету для того, чтобы совершить экспедицию во внешний мир - или настолько близко к нему, насколько возможно.
  Наступившую тишину нарушил чей-то голос:
  - Это фантастика!
  Тамм кивнул.
  - Условие, с которым нам пришлось согласиться, заключается в том, что результаты экспедиции и информация, которую мы получим во время эксперимента, остаются собственностью Отделения и не должны разглашаться за пределами Общества. Более того, в путешествие разрешено отправиться только двум членам. По разным причинам Хам-Ра отказался от участия в проекте в пользу Кайина, который вместе со мной вошел в опытную группу. Было бы здорово, если бы вы своими глазами увидели то, что увидели мы - однако мы сделали полную запись, так что можем передать вам свои впечатления.
  Вы увидите, что экспедиция была не только исследовательской; она также стала уступкой со стороны Отделения: открылся доступ к историчем сведениям, в виде ленты с инструкциями на самой ракете. То, что вы узнаете, вряд ли кого-то из нас сильно удивит, но все равно даст нам пищу для размышлений.
  Он нажал кнопку на видеомагнитофоне. Загорелся большой настенный экран. Тамм и Кайин расположились в главной кабине нуклеонной ракеты на ковшеобразных сиденьях перед изогнутой панелью управления. Кайин, напряженный, задумчивый, повернулся лицом к прибору.
  - Сейчас мы выходим через шлюз. Через несколько мгновений мы станем первыми людьми нашего поколения, которые увидят Город снаружи.
  Из-за поспешного редактирования изображение слегка дрогнуло, и появился вид через одно из отверстий. Все в комнате затаили дыхание. Сначала они увидели только то, что показалось им огромной изогнутой стеной, отливающей тусклым металлическим блеском из-за невидимого источника освещения. Затем, когда ракета отдалилась, им открылась полная панорама Города сбоку: огромная плита в форме диска, увенчанная изящным сверкающим куполом, под которым можно было различить неясные очертания.
  Ракета поднялась над Городом и зависла над ним, немного в стороне. Теперь все смотрели вниз, на купол, и город висел в пространстве под странным углом, сверкая огнем в сплошной, непроницаемой тьме.
  Они могли бы смотреть на это вечно, но внезапно снова оказались в кабине, и на сей раз Тамм обращался к зрителям, пока Кайин пилотировал ракету.
  - Хотя мы даже в корабельный телескоп ничего не видим, кроме Города, нам дали маршрутную ленту, которая должна привести нас в звездную вселенную, или материальную вселенную, как ее еще называют. Расстояние составляет около трех световых лет, так что мы должны туда попасть очень быстро.
  Картинки снова бешено замелькали; Тамм вырезал полчаса записи, когда ничего не происходило. Когда изображение вернулось, запись началась буквально с полуслова. Тамм дико кричал.
  - ...посмотрите на это! Только посмотрите!
  Камера снова развернулась. Зрелище, открывшееся глазам собравшихся, было даже более впечатляющим, чем панорама Города. Первое впечатление - сияние, рассеянный блеск, огонь. Неподалеку, в пустоте, висело несколько огромных туманных спиралей; дальше, по обе стороны, вверх и вниз, и далеко в глубину, уходили вдаль такие же спирали, светящиеся облака и серпантины, и казалось, что среди них рассыпана какая-то алмазная пыль.
  Сцена была гипнотической, и камера задержалась на ней на значительное время. После первоначального изумления сложилось впечатление, что это явление, пусть довольно крупное, все же ограничено по размерам: более крупные спирали, хотя и величественные, находились на некотором расстоянии и располагались на неровном краю облака, границы которого, казалось, отмечал небольшой, но заметный изгиб.
  В этот момент они осознали, что включилась запись с инструкциями: тихий, спокойный голосом электронного "воудера" прочитал логичную лекцию. Поначалу голос звучал так ненавязчиво, что собравшиеся не расслышали его из-за общего волнения:
  - ...сейчас мы преодолели первый порог, за которым материальная вселенная становится видимой, и приближаемся ко второму порогу. Строго предостерегаем от попыток пересечь второй порог; по общему мнению, такой маневр практически невозможен или, во всяком случае, непомерно труден, и если случайно вам это удастся и вы действительно попадете в материальную вселенную, вы не сможете покинуть ее снова и вас постигнет та же участь, что и всю материю, там содержащуюся. Действуйте осторожно: зрение, вероятно, подскажет вам, что граница материальной вселенной, метагалактики, как ее иногда называют, находится на расстоянии световых лет или, по крайней мере, многих миллионов миль. На самом деле, она очень близко. Галактики, которые вы сейчас видите, имеют всего несколько миль в диаметре, многие из них меньше мили в диаметре, и весь конгломерат галактических и звездных систем все еще неуклонно сокращается.
  Причина сжатия материи не была установлена сколько-нибудь определенно. Впервые это явление было обнаружено в 5085 году нашей эры по старому летоисчислению, когда специфические аномалии, связанные со скоростью и длиной волны света, показали, что все явления, обладающие свойствами массы-энергии, уменьшаются относительно единицы пространства. Экстраполяция уравнений привела к выводу, что довольно скоро будет достигнут момент, когда элементарные частицы станут слишком малы, чтобы сохранять свою идентичность в пространственно-временных рамках, и, следовательно, вся материя повсеместно перестанет существовать.
  Поскольку сжатие затрагивало всю метагалактику в целом, была выдвинута теория, что если объект или система смогут вырваться за пределы известных к тому времени границ звездной вселенной, то они также могут избежать процесса сжатия и сохранитьься. К счастью, недавно была решена многовековая проблема скорости, и уже были построены корабли, способные пересекать весь диаметр метагалактики за довольно короткий промежуток времени. Однако первые попытки проникнуть в пространство за пределами метагалактики натолкнулись на трудности. Либо поле сжатия, либо сама метагалактика создавали границу с остальным космосом; она представляла собой барьер, непреодолимый для материи. Однако теоретически преодоление барьера было возможно, и попытки его прохождения предпринимались в течение значительного периода времени - корабли оснащались особо мощными двигательными установками. В конце концов одному из таких кораблей удалось вернуться с докладом о том, что пустота за пределами метагалактики, хотя и не содержит материи как таковой, допускает существование перемещенной туда материи и поддерживает ее в стабильном, не сжимающемся состоянии.
  По мере того как Вселенная сжималась, барьер становился все более непроницаемым. Чтобы сохранить хоть что-то, необходимо было действовать быстро. Было построено двадцать автономных городов, оснащенных самыми мощными двигательными установками. Приближаясь на максимальной скорости к границе материального мира, они смогли наблюдать большое количество кораблей, городов и подобных сооружений, осуществляющих те же самые маневры из разных точек Вселенной. Ни один из этих инопланетных запусков не увенчался успехом, да и усилия человечества увенчались лишь незначительным результатом. Когда земные города наткнулись на барьер и попытались прорваться, все они, кроме одного, либо взорвались, либо каким-то иным образом потерпели неудачу. Теперь можно с уверенностью сказать, что Город-5 - единственный материальный объект, который избежал сжатия метагалактики, где текущее состояние материи таково, что биологическая жизнь, как полагают, больше невозможна.
  В последние годы наблюдается ускорение темпов сжатия, что приводит к убеждению: сейчас очень близок момент исчезновения этого уникального в пространственном отношении островка материальности. Долгое время он был практически невидим из Города-5 или из любого другого места за пределами пограничной зоны - по той причине, что защитный барьер имеет внешнюю и внутреннюю поверхности, известные как первый и второй пороги. Внутренний порог проницаем для лучистой энергии, но оказывает сильное сопротивление при прохождении твердых масс. Медленно движущиеся массы могут довольно легко преодолеть внешний порог, но он непроницаем для света и другого излучения, проходящего через внутренний порог. Поэтому, чтобы увидеть звездную вселенную, необходимо расположиться между ними.
  Город-5 спроектирован так, чтобы он мог существовать вечно. Физики на Земле, тем не менее, ожидали, или, скорее, надеялись, что другие области материи, где люди могли бы снова расселиться, расположены в пустоте, даже если они чрезвычайно удалены от родной вселенной. В течение долгого времени из Города-5 отправлялись космические корабли дальнего радиуса действия; они пытались обнаружить хотя бы один атом или электрон вещества. Все эти миссии преодолевали расстояние, во много миллиардов раз превышающее диаметр старой метагалактики в ее первоначальном полном размере, и это достижение приобретает особое значение, если учесть, что по стандартам измерений, существовавшим до сжатия, диаметр самого Города-5 составлял чуть более полудюйма. Все подобные проекты уже давно заброшены как бесполезные, а исследовательские ракеты разобраны. В настоящее время принято считать, что материальность не является отличительной особенностью всего космического пространства и она не существует нигде, кроме уже известной нам звездной вселенной. Все будущие усилия человечества волей-неволей должны быть направлены на использование той материи, которая доставлена в Город-5 во время миграции, и поэтому городу пришлось столкнуться с проблемами сохранения жизни человечества в полной изоляции. Технические аспекты, хотя и сложны, не представляют неразрешимых трудностей; главные проблемы лежат в социальной и психологической областях.
  Экран внезапно погас.
  - Я думаю, здесь мы могли бы остановить ленту, - сказал Тамм как ни в чем не бывало. - Это самая важная часть задания.
  Его слушатели были молчаливы, задумчивы, возможно, немного ошеломлены. Наконец Хам-Ра сказал:
  - Что ж, это заполняет некоторые пробелы в наших знаниях. Есть какие-нибудь комментарии?
  - Все услышанное не должно бы вызвать сильного потрясения, - сказал кто-то через мгновение, - но почему-то вызывает. Мы всегда знали, что изолированы и одиноки, что мы не можем вернуться на Землю. Но я всегда предполагал, что Земля и остальная Вселенная все еще где-то существуют и всегда будут существовать. Это имеет значение...
  - Таковы факты, - сказал кто-то другой. - Теперь мы должны переосмыслить наши цели и задачи. И до сих пор мы не получили объяснений, почему отсутствует Кайин.
  Тамм прочистил горло и взглянул на Хам-Ра, который кивнул ему, предлагая продолжать. - Когда мы с Кайином вернулись в Город-5, у нас все еще было очень мало полезной технической информации. За пределами первого порога мы, конечно, собрали целую библиотеку изображений и спектральных записей, которые все можем изучить на досуге. Но большая часть прочего оборудования, которое мы взяли с собой, оказалась бесполезной. Если говорить более конкретно, то лента с инструкциями в нуклеонной ракете пробудила в нас желание узнать больше о первых попытках исследовать космическую пустоту - казалось, именно в этом направлении будет сосредоточен интерес Общества. К сожалению, необходимые документы находятся за пределами обязательного открытого доступа, и ни у кого из администраторов, с которыми мы смогли связаться, не было разрешения на доступ к этим архивам. Поэтому мы разработали схему незаконного вскрытия архивов.
  Зрителей разрывали противоречивые эмоции - страх при мысли о таких действиях и восхищение их смелостью. Самые сообразительные уже предвидели исход. Тощий, хмурый юноша с заостренными чертами лица фыркнул:
  - Конечно, вас разоблачили?
  - Да, но Отделению известно только о роли Кайина в этом деле. Именно его приготовления сделали возможной нашу попытку. И несмотря на то, что и Хам-Ра, и я, и, в определенной степени, все Общество вовлечены в это, единственный шанс спасти Общество от распада - это уклониться от ответственности. Мы все согласились, что Кайин должен быть исключен, а его действия осуждены.
  - Но это же несправедливо, разве нет?
  - Кайин, похоже, так не считает.
  - Что с ним будет?
  - Ничего особенного, судя по тому, как сейчас дует ветер. Можно сказать, что наша потеря так же велика, как и его - мы потеряли одного из двух наших членов, которые видели звездную вселенную собственными глазами.
  Новость, казалось, взбудоражила Общество. Все заговорили разом, перекрикивая друг друга.
  - Что нам теперь делать?
  - Мы должны заставить Отделение действовать!
  - Мы должны украсть нуклеонную ракету...
  Хам-Ра поднял руки, призывая к тишине. Молодой человек с заостренным лицом и влажными волосами, который говорил прежде, поднялся на ноги. Хам-Ра кивнул.
  - Очевидно, Отделение ожидало, что мы примем все полученные сведения и спокойно сдадимся, возможно, даже добровольно расформируемся, - сказал молодой человек по имени Барш. - Их послание таково: нет астрономической науки, нет исследований космоса. Я не думаю, что нам следует опускать руки. Вместо этого, полагаю, нам следует поднять вопрос о том, есть ли материя в пустоте, и организовать новые миссии, которые будут еще более масштабными, чем прежде.
  - Это верно! В прошлый раз сдались слишком легко...
  Хам-Ра снова резко остановил нарастающий шум. Тамм криво усмехнулся.
  - Я не думаю, что тогда люди легко сдались. Думаю, они старались изо всех сил. В наши дни у Отделения проблемы другого рода.
  Он щелкнул переключателем, отмотав пленку на несколько дюймов назад. На экране засветилась невероятная картинка, сопровождаемая заключительной фразой инструкции:
  - ...основные проблемы лежат в социальной и психологической областях.
  Остальные услышали эти слова, но пустота взгляд в их глазах выдавала отсутствие интереса.
  - Когда мы займемся экипировкой экспедиции в дальний космос? - спросил Барш.
  
  Для Кианга, председателя Временного правления, встреча с Кордом была отчасти пугающей и отчасти волнующей. Корд был крупным - высоким, широкоплечим и грузноватым; на его лице, казалось, никогда не появлялась улыбка; массивные черты хранили печать долгих лет серьезных размышлений. Цвет кожи был серым, но это не болезненная серость, а серость гранита, воплощающего несгибаемую силу. Когда Корд говорил, все его слушали. Он был из тех редких людей, великих лидеров, которые в прошлые времена управляли делами континентов и планет. И какое-то драматическое несоответствие виделось в том, что могущественный повелитель отдавал все свои силы поддержанию стабильности и сохранению жалкого клочка исчезнувшей вселенной.
  Зал заседаний был разделен на равные части длинным полированным столом. С одной стороны располагалось Временное правление, возглавляемое Киангом - Харен, Куро, Чиппиларе и Фрин. Напротив них сидели члены Постоянного совета: Корд, по бокам от него - Бнек, специалист по физике, науке о материальном мире; Энграх, специалист по технологиям; Ферад и Элберн, специалисты по социодинамике. Элберн был стратегически важен для Корда; много столетий назад Элберн входил в состав оппозиции. Корд знал, что ошибки, допущенные побежденной стороной, будут повторяться снова и снова в истории Города-5, хотя он надеялся, что их масштаб будет неуклонно уменьшаться, и он сознавал преимущество, которое давало участие человека, понимавшего особый тип ошибочного мышления.
  Корд поднял голову и посмотрел на энергичного Кианга. "Они боятся нас, - подумал он. - Рядом с нами они чувствуют себя молодыми; они знают, что мы были старыми и мудрыми, когда сидели за этим столом, еще до того, как они стали младенцами. Но они будут сражаться с нами, если придется".
  Члены Постоянного совета жили всего один день в году. Таким образом, один год их жизни был равен тремстам шестидесяти пяти годам истории Города-5. Корд верил, что без их постоянного руководства город никогда бы не сохранил свою историческую стабильность до сих пор - а на этом маленьком, уникальном, драгоценном острове жизни стабильность важнее всего. Если социальные тенденции замедлятся настолько, что потребуют еще меньшей перестройки, период бездействия можно будет продлить до десяти, а то и до ста лет.
  В тот момент казалось, что до спокойных, долгих снов еще далеко. Корд вздохнул. Он был последним в ряду лидеров, в ряду таких людей, как председатель Мао и Гебр Гермесис, которые пытались реформировать сознание человечества и привести его в соответствие с вечным образцом. Проблема всегда заключалась в том, чтобы научить новое поколение мыслить в точности так же, как старое. Человечество пережило все неудачи, но Корд был убежден, что человечество живо лишь до тех пор, пока жив он.
  Он в ярости отшвырнул Киангу папку, которую только что просматривал.
  - Сто лет назад вас бы казнили за содержание этого досье. Я пощажу вас сейчас только при условии, что ситуация будет немедленно исправлена.
  - ...Мы не вполне согласны с тем, что исправление необходимо, председатель.
  - Сколько раз мне нужно повторять вам это, джентльмены? - произнес Корд; его голос стал хриплым от возмущения. - Мы заботимся о сохранении Города не на тысячу лет, не на миллион, а на веки вечные. В силу особенностей человеческой психики подобное возможно только в случае, если жизнь упорядочена до мелочей. Не должно быть никаких новых направлений, проявлений индивидуальности, инноваций или оригинальности мышления. Город мал. Его нужно защищать от самого себя. - Корд почувствовал, что вспотел. Всего несколько лет назад понимание того, что необходимо для выживания, было заложено в Отделении, в сознании самого города. И все же снова и снова, на протяжении веков, он сталкивался именно с такими аргументами, как сейчас. Казалось, что стремление отклоняться от курса и забывать о прошлых ошибках было свойственно всем людям и со временем проникло даже во Временное правление. Несмотря на это, Корд был потрясен, обнаружив, что за последний год его положение так быстро ухудшилось; вечным кошмаром было то, что однажды он проснется и обнаружит, что его полномочия больше не действуют.
  - Вы совершили грубейшую ошибку, - продолжал он, - совершили величайшее преступление, позволив молодежи действовать по своему усмотрению. Абсолютным предварительным условием стабильности общественного устройства является полное подчинение и инертность молодого поколения. Но что я вижу? Руководствуясь своими глупыми амбициями, вы позволили молодежи начать то, что грозит стать настоящим ренессансом искусств и наук.
  - Мы уже некоторое время тщательно обдумываем этот вопрос, председатель, - вставил Чиппиларе. - На наш взгляд, вы боитесь инициативы, потому что она нарушит равновесие; но мы боимся застоя, потому что он ведет к движению в другом направлении, к упадку. Город может погибнуть как из-за постепенного истощения психической энергии, так и из-за ее взрыва.
  - В последние годы в городе царит атмосфера апатии и серости, - сказал Куро. - Возможно, вы, находясь в состоянии анабиоза, не заметили этого. Именно для того, чтобы противостоять этому упадку настроения, мы решили немного оживить обстановку.
  - На самом деле, - добавил Фрин, - сейчас мы задаемся вопросом, можно ли поддерживать здоровье общества без инноваций и изменений.
  - Можно, - твердо ответил Корд, уже понимая, что столкнулся с полномасштабным восстанием. - На Земле существовало множество обществ, обычно примитивных по своей природе, которые в конечном итоге были уничтожены только изменениями и инновациями, привнесенными извне. В частности, аборигены доисторического периода на австралийском континенте на протяжении тысячелетий сохраняли полностью развитую культуру, полагая, что их истоки лежат в бесконечно протяженном "времени грез". Необходимо создать "время грез" для нашего народа.
  - Верно, - сказал Элберн, глядя на Фрина с некоторой долей враждебности. - Причина долгосрочной стабильности аборигенов заключалась в том, что, живя на скудной, бедной земле, они тратили всю энергию на приобретение значительных навыков, необходимых для выживания. Возможно, нам не повезло в том, что при нашем уровне развития технологий мы можем довольно легко удовлетворить основные потребности - вот почему мы попытались заменить заботу о краткосрочных потребностях заботой о долгосрочных потребностях в обслуживании основного оборудования, в постоянном создании планов перестройки города, и прежде всего в рамках инерционной инвентаризации, которая отнимает огромное количество рабочего времени населения и связана с учетом каждого атома городской массы. Мне не нужно напоминать, насколько важна эта деятельность, если мы хотим сохранить всю нашу массу и энергию на миллиарды и миллиарды лет.
  Члены Временного совета выглядели смущенными и украдкой переглядывались друг с другом. Наконец Кианг отважился сказать:
  - Наши недавние философские исследования поставили под сомнение саму основу плана существования Города. Мы изучали сам факт существования материи. Со времен зарождения диалектического материализма было известно, что движение и тенденции, противодействующие силы и так далее являются самой основой материи, независимо от того, принимает ли она физическую, ментальную или социальную форму. Если принцип противостояния, как, например, в классовой борьбе, является основополагающим, то как можно быть уверенным, что статичное или самосохраняющееся государство вообще реально? Вы не сможете назвать ни одно земное общество, которое оставалось бы стабильным от начала до конца времен.
  Кианг высказывал тайные опасения Корда, но председатель ничего не говорил, только смотрел на оппонента с каменным выражением лица.
  - Более того, - продолжил Кианг, - мы должны принять к сведению тот факт, что материальность - экстраординарное и временное явление в пространственно-временных рамках. Мы все больше и больше убеждаемся, что материальность звездной вселенной сводилась к случайному противостоянию полюсов без внутренне присущей тенденции к стабильности. Она должна была каким-то образом измениться, и при этом временное равновесие нарушилось; отсюда сжатие материи и ее окончательное исчезновение. Но что это нам дает? Материя Города-5 еще более изолирована и уязвима. В любой момент времени Город может внезапно разрушиться и исчезнуть. Так что в нашем планировании на вечность нет особого смысла.
  На протяжении всего этого спора члены Постоянного совета сидели молча. Когда Кианг закончил, Бнек, специалист по физике, работающий с Кордом, с отвращением выдохнул.
  - Очень красивая речь! Ты, трусливый дурак, неужели у тебя настолько помутился рассудок, что ты забыл о своем особом доступе за пределы Обязательного ограничения? Или ты считаешь себя слишком прогрессивным, чтобы чему-то учиться у предков, предпринимавших сверхчеловеческие усилия? Можно ли всерьез представить, что эти вопросы не были проработаны, исследованы и решены много тысячелетий назад?
  Корд поднял руку, чтобы прекратить назревающую ссору.
  - Не бойтесь, город построен из прочного материала, насколько может судить наука. Кроме того, у нас не закончится энергия при условии, что мы не потеряем заметной массы: было обнаружено, что мы находимся в привилегированном положении, поскольку существует закон сохранения массы-энергии. Материальная полярность, как вы правильно сказали, самосохраняется. Когда, скажем, атомная энергия высвобождается из вещества для выполнения полезной работы, она не рассеивается, а поглощается в других частях Города. Таким образом, пока общая масса остается постоянной, одна и та же энергия может высвобождаться снова и снова в циклическом режиме. Кроме того, мы доказали, что можем поддерживать стабильность генетического материала популяции. Таким образом, наша проблема касается только сознательной, активной жизни города, без которой ни один из этих принципов нельзя реализовать.
  Он сжал кулак.
  - Поймите же! Все происходит под хрустальным куполом. Никакого внешнего мира нет. Больше нет ни вселенной, ни творения... поэтому любой неконтролируемый процесс под куполом представляет опасность для Города. Склонность к познанию, исследованию и открытию чего-то нового нужно искоренить в человеческой психике. Для нас такая склонность равнозначна разрушению. Внешняя жизнь, основанная на устремлениях, нужно заменить внутренней жизнью, полной символизма и чрезвычайно тесных личных отношений.
  Конечно, все это не может произойти в одно мгновение. В некотором смысле мы еще находимся на первых этапах освоения пустого пространства. Нам еще предстоит адаптироваться, что мы и делаем постепенно, продвигаясь на два шага вперед и на один шаг назад. Таким образом, в данный момент купол прозрачен и излучает яркий свет. Это означает потерю энергии, но для нас это символ, сообщение о нашем присутствии. Когда-нибудь в будущем купол станет полностью непроницаемым, и ни один квант массы-энергии тогда не покинет пределы Города. С другой стороны, мы по-прежнему сохраняем первоначальное название, Город-5, что дает представление о существовании других городов и других мест. Со временем он станет просто Городом.
  - А невежество - это тоже часть рецепта выживания? - В голосе Харена слышалось легкое презрение.
  - Нужен точный баланс. - Долгие споры утомляли Корда, но он не позволял себе расслабляться. - Полное осознание сложившейся ситуации станет непосильным испытанием для коллективного разума; это вызовет психические расстройства и, в конечном счете, уничтожит нас. Точно так же уничтожит нас и полное невежество - по другим причинам. Нам нужно придерживаться золотой середины до того дня, когда будет создана республика, не отклоняющаяся от намеченного курса, и мы сможем спокойно позволить Городу жить с полным пониманием того, что нас окружает.
  Корд встал, нависая над ними своей громадой.
  - Надеюсь, я все ясно объяснил. Мы сделаем небольшой перерыв и встретимся в административном комплексе через три часа. Необходимо будет принять кое-какие меры.
  Члены Временного совета с непроницаемыми лицами поднялись и покинули комнату. Остальные сидели, не отводя задумчивых взглядов от поверхности стола.
  - Скверное дело, - сказал Элберн.
  - Мы справимся. Но я думаю, что на доске, которую мы оставим, когда снова замерзнем, будут другие фигуры. - Корд взял папку, которую бросил Киангу, и угрюмо пролистал ее. Раздел, посвященный архетипическим драмам, был первым, что они заметиили. Корд всегда знал, что символы и архетипы, которые всплывут из коллективного бессознательного, в конечном счете решат судьбу Города-5. Именно поэтому он поощрял развитие видов искусства, аудиторией которых был практически весь Город, - фильмов, пьес и архетипических драм, поставленных в полусознательном состоянии, в котором эти сущности могли найти выражение, символы, характеры и истории сливались в похожую на сон, гипнотическую смесь. Раздел, посвященный драмам, всегда был первым, на что Корд обращал внимание во время инструктажа. Если символы были округлыми, ровными, как в юнгианской мандале или четверичных узорах, то он был доволен. Образ, который искал Корд - пещера, женщина, квадратный стол, квадратная комната, круг. Сегодня он увидел совершенно неприемлемое количество неровных, наводящих на размышления образов: башня на равнине, заостренное копье, долгое путешествие, волшебник, величайшее усилие. Все эти образы были взяты из обобщенного социального бессознательного. Осознавая роль, которую играет сексуальная полярность в структуре социальной психики, Корд уже давно осознал, что необходимо создать цивилизацию, ориентированную на матку и вульву, а не на фаллос.
  Задумавшись, он закрыл файл. В прошлом он сталкивался со множеством трудностей. С огромным разочарованием Корд обнаружил, что они, возможно, и не уменьшаются.
  Когда три часа спустя они снова встретились с Временным советом, то обнаружили, что дух несогласия все еще присутствует. Кроме того, противники использовали это время для укрепления своих позиций в некоторых комплексах Отделения. Корду пришлось прибегнуть к решительным мерам. В течение суток он привел в действие эффективную и могущественную полицию штата. Два дня спустя началась всеобщая чистка. В течение недели в главном парке ежедневно проводились публичные казни.
  
  Кайин, забрав с собой Поллу, скрывался в той части города, которая не перестраивалась несколько сотен лет и где у него были друзья. К его удивлению, он оставался незамеченным, в то время как другие не смогли избежать сочетания доносов и электронного сканирования, с помощью которых Отделение обнаруживало местонахождение каждого. Причина, как он в конце концов догадался, была проста: его спасло исключение из Общества. Он больше не связан с подрывным движением, и другое его преступление в контексте нынешних событий не казалось таким серьезным.
  Соответственно, он начал выходить на улицу. В главном парке он наблюдал, как нераскаявшимся Хам-Ра, Тамму и Баршу сделали обычные смертельные инъекции в шею. Когда Кайин уходил, чувствуя горечь и тошноту, он услышал, как кто-то позвал его по имени.
  Это был Херрен, знакомый, которого Кайин не видел пару лет, примерно его ровесник. Херрен оценивающе посмотрел на него.
  - Как дела, старина? Все в порядке?
  Его развязное поведение заставило Кайина нахмуриться. Он отвернулся, но Херрен последовал за ним, сочувственно говоря:
  - Да, я знаю, это ужасно обидно. Но, пойми, игра еще не проиграна. События действительно развиваются. Я подумал, что тебе может быть интересно.
  Кайин пожал плечами.
  - Ну, ладно, тут довольно свободно. Слушай. Так вышло, что я знаю, где ты живешь. Удивлен? - Херен рассмеялся. - В наши дни новости быстро распространяются. Друзья, сам понимаешь. Я зайду к тебе вечером. Жаль, что ты остался в стороне.
  Кайин задумчиво посмотрел на него.
  - Тебе решать. - Он чувствовал странное спокойствие. Херрен, возможно, и был агентом Отделения, но Кайину было все равно.
  В конце концов, Херрен играл честно. Он явился как раз в тот момент, когда Кайин и Полла заканчивали ужин. На настенном экране показывали старую драму, снятую несколько лет назад - новомодные драмы были изъяты из обращения, - но они уделяли зрелищу слишком мало внимания, чтобы погрузиться в полугипнотическое состояние, в котором драму можно было в полной мере оценить.
  Херрен вошел в комнату и сразу выключил экран.
  - Вас не интересует этот старый хлам, не так ли? - Он огляделся, затем достал из кармана маленький металлический цилиндр и осторожно положил его на стол. - Это обманет все скрытые сканеры, - объяснил он. - Они не обнаружат ничего, кроме пустой комнаты.
  Кайин недоуменно уставился на устройство.
  - Где ты его взял?
  Гость подмигнул.
  - Сейчас кое-где подпольно производится разное оборудование.
  Несмотря на собственный проступок, Кайин никак не мог осознать эту новость.
  - Ты имеешь в виду восстание? Город разделяется?
  - Поговаривают о гражданской войне.
  - Но это же... безумие... - Кайин задумался, как много известно Херрену о ситуации в Городе-5 и о звездной вселенной - знает ли он столько же, сколько сам Кайин.
  - В последнее время я слышу не так уж много новостей, - слабым голосом произнес он.
  - Что ж, попробую ввести тебя в курс дела. Корд уже убил трех членов Временного совета. Чиппиларе и Куро удалось спастись благодаря поддержке сочувствующих как в Отделении, так и за его пределами. Они организовали оппозицию и удерживают оборону в Западном секторе, недалеко от подвала. Это более или менее анклав. Полиция недостаточно сильна, чтобы пробиться и вытащить их оттуда.
  - Корд выдал полиции оружие?
  - Сейчас они получают оружие. Но оппозиция тоже производит оружие. Это революция! Потому что оппозиция не только в анклаве, она повсюду - и постепенно организуется. Молодежь просыпается!
  Полла недоверчиво переводила взгляд с одного молодого человека на другого.
  - Кайин, неужели это правда? Что происходит?
  - Корд понимает, что не может поработить разум человечества навсегда, - сказал Херрен. - Мы открываем для себя свободу.
  - Это все из-за расхождений во мнениях, - устало сказал Кайин. - Корд и его люди считают, что лучше всего сохранить город под жестким контролем и без особых надежд. Наших технологий достаточно, поэтому нет необходимости в дальнейшем развитии искусства или науки. Другие, как Херрен, считают, что такой подход ведет к медленной, но верной катастрофе, и что город должен постоянно бурлить, чтобы оставаться здоровым, что иначе и жить не стоит. Обе группы достаточно решительно настроены и готовы к войне. Конечно, обе они составляют меньшинство. У подавляющего большинства населения хватает здравого смысла, чтобы не интересоваться ничем, кроме инерционной инвентаризации.
  - Но кто же из них прав?
  - Кто прав? - Кайин поморщился. - Никто! Оба пути приведут к катастрофе ... Нет никакого решения ... Город существует там, где его быть не должно...
  Херрен наклонился вперед и ободряюще сжал его поникшее плечо.
  - Успокойся, старина. Я знаю, каково тебе было сегодня днем, когда ты видел, как казнили твоих друзей. Поверь мне, мы все через это прошли. Но ты справишься. Я знаю, мы сможем положиться на тебя, когда придет время.
  Кайин вспомнил кривую улыбку на лице рыжеволосого Тамма - как раз перед тем, как ему ввели яд.
  
  Когда Куро, наконец, откликнулся на приглашение Корда, он обнаружил, что многовековой повелитель Города-5 выглядит измученным и напряженным. Самоуверенности Корда был нанесен смертельный удар, когда Председатель не смог справиться с ситуацией. Он подозревал, что в течение нескольких лет в сводки, которые ему давали, вносились искажения, чтобы преуменьшить реальный масштаб событий. Теперь, по-прежнему занимая ведущее положение в организации, он фактически контролировал только две трети города.
  - Очень хорошо, - коротко сказал он, - ты достаточно силен, чтобы сразиться с нами.
  - И мы сразимся.
  Корд говорил раздраженным тоном.
  - В Городе уже начались перестрелки! Вчера в Северной части вспыхнул пожар. - Он сердито постучал по своей искусственной ноге. - Знаешь, как я заполучил эту штуку? Во время гражданской войны, которую все сильнее напоминает нынешнее положение дел. Чистое безумие! Сражаться внутри Города - самоубийство, мы не можем допустить этого снова.
  - И что?
  - Если нам придется сражаться, нужно это делать за пределами купола.
  - Мой вывод точно такой же, - мрачно сказал Куро, - во всяком случае, если речь о тяжелых вооружениях. Мы можем сконструировать какие-нибудь космические корабли. Для того, чтобы соглашение было эффективным, каждой стороне нужно позволить беспрепятственно перебрасывать достаточное количество сил наружу.
  - Тогда договорились. Мы создадим независимую комиссию для контроля за выходом.
  Корд задумчиво помолчал.
  - Кстати, сегодня я узнал кое-какие новости. Вы знаете, что в системе Отделения есть прибор, который фиксирует момент, когда материальная вселенная, наконец, полностью исчезнет. Вчера вечером, сразу после восьми, был отмечен этот момент.
  Куро никак не отреагировал. После того, как они закончили формальные приготовления, он ушел, испытывая лишь незначительную неловкость от происходящего.
  
  - Это похоже на ночной кошмар, - сказала Полла.
  Казалось, Город затаился в ожидании. На севере виднелся участок, почерневший от огня, и в воздухе все еще висел слабый запах дыма, не до конца выведенный системой обращения воздуха. Хрустальный купол сверкал, но за ним двигались смутные тени - это выстраивались силы противников.
  - Что ж, по крайней мере, Город будет в безопасности, - ответил Кайин. Херрен пришел к нему, ожидая, что он примет участие в уличных боях. Когда Кайин отказался, Херрен явился снова и попросил помочь с комплектом вооружений для нового космического корабля. Кайин мог себе представить, какой будет эта битва: наспех построенные корабли маневрировали в совершенно пустом пространстве, тщательно избегая приближения к Городу и представляя идеальные мишени друг для друга. Если повезет, никто из них не вернется, и Город сможет жить в мире.
  Кайин сжимал в кармане ключ. Это был специальный ключ, действующий благодаря электронным импульсам; он давал владельцу доступ к нуклеонной ракете возле обсерватории. Кайин так и не вернул его после совместной с Таммом миссии.
  - Поли, - сказал он, - давай сходим куда-нибудь.
  - Куда?
  - К выходу, - сардонически ответил он, - К выходу. Первые экспедиции терпели неудачу, потому что всегда поворачивали назад, достигая точки невозврата, когда двигатели не смогли бы вернуть их обратно, если бы путешественники отправились дальше. Мы продолжим путешествие. Какое это имеет значение?
  Полла не поняла, о чем он говорит, но последовала за Кайином в парк, где они обычно встречались. Он направился к обсерватории, но на сей раз обошел купол и вставил ключ в маленькую прорезь в основании башни.
  Дверь открылась. Он шагнул внутрь, взял Поллу за руку и втащил ее внутрь. Между корпусом ракеты и остовом башни был зазор примерно в двенадцать футов. Космический корабль возвышался над ними, как огромная труба.
  Он вставил тот же ключ в прорезь большого ящика внутри двери. Тот щелкнул и загудел; ракета автоматически готовилась к запуску.
  - Ну ладно, - запротестовала Полла, внезапно встревожившись. - Что происходит? Я никуда не собираюсь...
  Не дожидаясь, пока испуг перейдет в истерику, Кайин приблизился к ней. Несколько мгновений Полла с трудом переводила дыхание; они сцепились, потом Кайин крепко схватил ее и перекинул через плечо. Она все еще сопротивлялась, сбитая с толку, но вырваться не могла. Он отнес ее на посадочную платформу; они быстро поднялись по борту ракеты к иллюминатору. Внутри ракеты Кайин прошел по короткому коридору и выпустил Поллу только в роскошной каюте.
  - Что ты делаешь? - Она села на пол, широко расставив ноги.
  Он включил настенный экран, настроив его на внешние сканеры.
  - Приятного просмотра, - сказал он и направился в кабину управления, заперев за собой дверь.
  Диспетчеры выходного шлюза привыкли к постоянному потоку судов, подающих заявки на вылет; и теперь они не задавали вопросов. Во второй раз в жизни Кайин поднялся над куполом, увидев раскинувшийся под ним Город. Но теперь вокруг Города плавали большие, неуклюжие цилиндрические объекты; к некоторым из них в разных местах крепилось зловещего вида снаряжение. Вскоре должна была начаться война.
  Кайин наугад выбрал направление и запустил нуклеонные двигатели на полную мощность. Через секунду Город-5 исчез. Они с Поллой остались одни в пустоте; вечной, бесконечной, безлюдной пустоте.
  
  И дальше, дальше, дальше. Двигатели никогда не останавливались. Хотя они действовали бесшумно, Кайин постоянно проверял их работу, следя за приборами в кабине управления.
  Полла плакала и кричала, потом дулась еще несколько недель, а затем постепенно снова стала дружелюбной. К этому времени Кайин и сам чувствовал неловкость и обиду из-за всего сделанного. Это было просто грубо - и совсем на него непохоже. Но он упрямо отказывался извиняться даже перед собственной совестью.
  На таком расстоянии даже при самом мощном увеличении, имевшемся в ракете, было невозможно получить изображение Города, равное одному фотону. Вскоре после вылета он заметил короткие вспышки, которые исходили не от самого Города, а от космических кораблей, которые сражались друг с другом ядерным оружием. Даже если бы они не перемещались со скоростью, в миллиарды раз превышающей скорость света, такие мелкие вспышки сейчас было бы невозможно обнаружить никакими средствами.
  Так что со всех сторон осталась только пустота. Вглядываясь в нее, нельзя было даже определить расстояние.... только абсолютная тьма.
  После почти двухмесячного путешествия Кайин начал подолгу оставаться в кабине, предназначенной для непосредственного наблюдения. Она выступала над корпусом ракеты; совершенно прозрачная выпуклость как будто была выдавлена наружу, в космос. Кабина оставалась единственным местом на корабле, где не действовала искусственная гравитация (основанная на том же принципе, что и в нуклеонном двигателе). Если отключить в кабине освещение, то возникал эффект свободного падения в пустоте. Кайин провел, как ему показалось, несколько часов, вглядываясь в темноту, которая для его глаз была просто непроглядной чернотой - но разум его понимал, что это бесконечность. Его разум начал работать в новых направлениях. Кайин пришел к выводу, что материя имеет структуру, но космос - это просто пустота. И все же пространство тоже обладает определенной структурой. У него есть протяженность и направление. И он задавался вопросом: был некий субстрат для пустоты, нечто более значительное, скрытое под ее покровом? Через некоторое время, испытывая какое-то смутное удовольствие, лишь смутно понятное ему самому, Кайин стал входить в камеру обнаженным.
  
  СЕНСОРНАЯ ДЕПРИВАЦИЯ
  
  Человеческий разум создан для того, чтобы обходиться без поступающих сенсорных данных лишь очень короткое время. Первым следствием сенсорной депривации является то, что субъект теряет сначала ощущение очертаний своего тела, а затем и чувство идентичности. Затем, поскольку сознание не терпит недостатка впечатлений и, будучи лишено их с внешней стороны, оно находит опору с внутренней стороны, проецируя на органы чувств сначала галлюцинации случайного, сновидческого характера, а затем, если процесс продолжается, высвобождая архетипические символы из бессознательного.
  
  Кайин довольно быстро прошел все эти стадии. В пустоте он увидел огромные вращающиеся мандалы, мерцающие формы, размеры которых невозможно было вычислить. Он увидел мистическую триаду и мистическую тетраду, воплощенную в тысячах ослепительных форм. Он не думал и не делал замечаний по поводу увиденного, потому что его "я" отсутствовало. Ощущение идентичности исчезло; его бытие ограничивалось лишь обезличенным осознанием символов, которые он видел.
  Один раз он, должно быть, случайно пошевелился и ударился о стенку камеры. Телесные ощущения на мгновение привели его в чувство. Он ощутил волны возбуждения и радости. "Я вижу это, - подумал он. - Вот реальность, лежащая в основе пространства, структура мира, выходящая за его пределы. Пробудь здесь достаточно долго - и она проявится".
  Затем он снова погрузился в глубины подсознания, в некий райский, притягательный, манящий мир. Следующим его телесным ощущением был жар. Он с трудом очнулся, осознав, что в его глазах горит настоящий свет. Он медленно повернулся. Дверь в камеру была открыта, и Полла вплыла внутрь, включив лампу - загорелся тусклый, мягкий свет.
  Она отстраненно улыбнулась ему. Они оба медленно кружились, вися в воздухе. Подол короткого платья, которое носила Полла, теперь задрался, изгибаясь и покачиваясь. Для Кайина это зрелище стало самым впечатляющим из всех - словно видение простиралось на тысячи миль. Ее лицо озарилось ангельским светом. Ее тело переполняла мягкая и неотразимая сила.
  Он расстегнул застежку у нее на шее и снял свободное платье. Они продолжали беззвучно поворачиваться и изгибаться в камере, платье постепенно сползало. Ее тело было слегка повернуто в сторону и чуть возвышалось над Кайином. Протянув руку, он сначала разгладил, а затем стянул с нее тонкое нижнее белье. Его захлестнули горячие волны беспамятства.
  Символы и знаки по-прежнему окружали их, составляя саму суть их мира. Кайин услышал сдавленные вздохи, визг и вопли. Он растворялся, вращаясь в бесконечных символах силы и наслаждаясь испепеляющим, обжигающим огнем, который разливался широкими обжигающими реками и поглощал мир.
  На мгновение он снова очнулся. Они висели в центре кабины. Он держал Поллу за плечи, а она держала за плечи его. Их тела, державшиеся на расстоянии друг от друга, пока он выгибался вперед, пытаясь прижаться к ее межножью, яростно выгибались и брыкались - словно совокуплялись разъяренные дикие животные. Головокружительный образ снова исчез из его сознания. Он и весь мир стали единым целым, состоящим из огромного, мощного и твердого фаллоса, двигающегося вперед с неизменной целеустремленностью. Затем он одновременно стал огромной раскрытой вульвой, в которую вонзался фаллос, заставляя их обоих пульсировать.
  До его слуха донесся шепот. Он прижимался к Полле, его губы соприкасались с ее губами, а их тела напрягались и вздымались. Смогут ли они слиться воедино, породив андрогинна, наделенного сверхъестественными сексуальными способностями?
  Затем, издав стон, они слегка отстранились друг от друга и начали бороться, извиваясь, кусаясь, вырываясь и толкаяся. Наконец, после последнего выпада в ее сторону, Кайин, полностью очнувшийся, оттолкнул ее, и они повисли в пустоте, жадно глядя друг на друга.
  
  КОНЕЦ ПУТИ
  
  Кайин и Полла, ослабевшие, лежали в каюте. В течение нескольких недель они изнуряли себя во внешней камере, испытывая все сексуальные позы, которые только могут придумать мужчина и женщина.
  С этим открытием Кайин хотел бы вернуться в Город-5. Там не было ничего подобного. Двадцать минут в одиночестве в кабине - и секс станет таким, каким никогда не был раньше. Казалось, что вся подсознательная энергия высвободилась и перешла в действие.
  - Ты бы хотела вернуться домой, Поли?
  - Мне все равно, - тихо вздохнула она.
  В перерывах между частыми совокуплениями Кайин также давал себе время подумать. Сначала он полагал, что видения, которые ему открывались в пустоте, даже в самой полости прозрачной камеры, были реальными; они обнадеживали открытием позитивной реальности, скрытой за пустотой, сквозь которую двигался корабль. Теперь, немного успокоившись, Кайин понял, чем они были на самом деле: проекциями его собственного разума, воплощениями базовых психических моделей, которые выплеснулись наружу, когда исчез сдерживающий эффект сенсорных впечатлений. Особенно интересным казалось то, что Кайин и Полла часто видели одни и те же образы одновременно в момент занятий любовью - еще одно доказательство, что бессознательное является коллективным.
  - Тогда отправляемся домой, - твердо сказал он.
  - Ты не хочешь найти другую вселенную? - робко, как ребенок, спросила она. Мощный и обильный секс, который у них был, казалось, заставил Поллу вернуться в какое-то подобие детства.
  - Другой вселенной нет. Более того, я уже почти уверен, что и пространства там нет. Никакой пустоты.
  Она не поняла, что он имел в виду, и Кайин не стал пытаться объяснить. Идея постепенно сформировалась в его голове, и он был уверен, что она верна. Пространство, космос - следствие материи, а не наоборот. За пределами звездной вселенной, где не было материи, не было и пространства. Когда Город-5 покинул пределы метагалактики, он просто исчез в небытии.
  Наблюдателям, конечно, так бы не показалось. Поскольку пространство всегда ассоциировалось с материей, Город-5 расширил свой островок пространства. Выпущенные из него снаряды всегда действовали одинаково, создавая по ходу полета фиктивную систему измерения расстояний и скоростей, по которой они ориентировались.
  Нуклеонная ракета никуда не летела. Она просто создавала свою собственную "видимость" пространства, когда "двигалась" сквозь непостижимую пустоту. На самом деле было трудно утверждать, что она вообще двигалась; такое утверждение было совершенно бессмысленным - как и то, что ракета не двигалась.
  Все это не имело никакого значения для управления ракетой. Ракета действовала в соответствии с законами своей материальности, поскольку в небытии законов не существовало. Кайин развернул корабль и поставил перед компьютером задачу: найти Город-5. Поскольку момент их возвращения был математически определен, они с Поллой терпеливо ждали, когда ракета доставит их туда, часто предаваясь развлечениям, от которых никогда не уставали.
  Когда ракета подала сигнал о завершении путешествия, они отправились в ставшую уже знакомой внешнюю камеру, желая именно оттуда бросить первый взгляд на дом, который был для них домом на всю жизнь.
  Полла потеряла сознание. Кайин ухватился за стойку, чтобы не упасть, и удержался от обморока только решительным усилием воли. Грубые цилиндрические корабли, оставшиеся после войны между последователями Корда и последователями Куро, были разбросаны вокруг города, выпотрошенные, изрезанные и сломанные, волочащие за собой шлейф тел и оборудования.
  Очевидно, битва велась слишком ожесточенно, и соперники пришли в отчаяние, решив отказаться от контроля над Городом. Город-5 погрузился во тьму, которая должна была автоматически окутывать купол на протяжении тысячелетий. Но сам хрустальный купол был разрушен; он покрылся дырами, словно больной зуб. Когда ракета подлетела ближе, Кайин увидел массы мертвых тел на лишенных воздуха площадях и улицах. Около трети зданий, казалось, уничтожил взрыв, и когда остекленевший взгляд Кайина блуждал по мертвому городу, медленно вращающемуся, как огромная мандала в пустоте, стало заметно, что большая башня, в которой размещалась нуклеонная ракета, сломана у основания и теперь лежала на траве, словно упавший великан.
  
  
  М. ДЖОН ГАРРИСОН
  ЛИТЕРАТУРА КОМФОРТА
  
  Если у вас все в порядке, вы можете поторопиться и постучать в дверь кабинета. Когда он вас впустит, набьет трубку и окутает всю комнату клубами ароматного дыма, то непременно подхватит вас. До пола далеко, но когда сильная, загорелая, твердая рука держит вас за плечи, никакой опасности нет.
  Как приятно кружиться так, наслаждаясь волнующим и безопасным ощущением; это настоящее приключение - сидеть на уровне его плеч на верхней полке с книгами. Не кажется ли его пишущая машинка слишком маленькой? А может, он притворяется, что хочет вас уронить...
  Ой... ха-ха!
  Не беспокойтесь, здесь тепло и безопасно, и когда вы достаточно наиграетесь - можете сесть спокойно и послушать историю.
  Широко распространено мнение, что основу научно-фантастического жанра заложили два культурных и одаренных сочинителя, Уэллс мыслящий и Верн развлекающий. Сторонники этой теории неоднократно замечали, что есть явные сходства между романами этих писателей и научной фантастикой следующих поколений. Но задумайтесь:
  Если жанр начал свою жизнь в такой тщательно продуманной, разумной и богатой литературной форме, почему же он так быстро превратился в дешевое, примитивное чтиво?
  Распространенный ответ на этот вопрос, конечно, сводится к тому, что с 1920-х годов не было писателя, обладавшего даже сотой долей способностей Уэллса. Но даже самое краткое знакомство со многими современными авторами НФ показывает, что подобное мнение следует назвать нелепым, если не снобистским.
  Нет подлинная проблема связана с одним из источников, и ее решение опирается на факты: тот тип литературы, к которому тяготеют современные авторы НФ, восходит отнюдь не к Уэллсу или Верну, а к сочинениям Беатрис Поттер.
  Эта новая литература, находящаяся под влиянием "Ветра в ивах" и подражающая "Волшебнику страны Оз", быстро адаптировалась, проделав более сложную, но столь же примитивную работу, которую так успешно выполнил Кеннет Грэм. Стремясь к автономии, она имела - и по-прежнему имеет - мало общего с установками школы Верна-Уэллса; в ней не следует искать воображения, размышления, сатиры или фантазии, требующей оригинальной точки зрения.
  Она связана с комфортом: повторение формы и содержания; тщательная рационализация всех изменений сложившегося порядка вещей; приятные, знакомые допущения, повторяющиеся от книги к книге и служащие той же цели, что и "Однажды давным-давно..."; постоянные напоминания, что короткий шаг к фантазии - это короткий шаг от нее, что реальность ждет за углом.
  Нет никакой опасности в том, чтобы упасть с широких плеч папочки - если вы случайно не прочитаете Джорджа Оруэлла.
  
  "Бытие - 2" ("Даблдей", 4.95 $) Л.П. Дэвиса, роман, в котором ученые далекого будущего переносят изолированную деревню двадцатого века и ее жителей в еще более далекое будущее, чтобы населить уничтоженный ими мир - соответствует всем перечисленным условиям. Вполне "приличная" идея и традиционный прием - двое невероятно наивных молодых людей заблудились в таинственном тумане в Озерном краю, а также знакомая тема - очень разные люди, вырванные из обычного окружения, должны научиться сотрудничать ради выживания.
  Когда речь заходит о способах перенесения в это будущее, Дэвис погружает руку по локоть в большой привычный сундук с припасами и предъявляет объяснения читателям НФ, привыкшим к "приостановке недоверия", что они готовы бездумно принять что угодно: "...нечто под названием кинестезис... Телекинез, который он упомянул. И полтергейсты". Чтобы сделать чтение максимально комфортным, вся книга написана усредненным, незапоминающимся стилем, который мне и сравнить особенно не с чем. Первые описания Озерного края выдержаны в духе "падающих туманов и величественных утесов" ("Молния освещала расщелины между далекими горными пиками..."); столкнувшись с вулканическим ландшафтом 40000 года н.э., мы не обнаруживаем ничего, кроме отвратительных запахов и "алых языков пламени, пронзающих тьму и возносящихся в небеса".
  По крайности стиль не ставит преград между читателем и содержанием. Уже что-то.
  Что делает роман таким интересным (честно говоря, вовсе нет) - он является идеальной, хотя и невольной пародией на историю "неужели-это-был-только-кошмар": благодаря удачным побочным эффектам кинестетического процесса, наши герои возвращаются в свое время, немного потрепанные, но куда более мудрые; они даже могут рассказать о своих приключениях от первого лица. Поскольку сюжет достигает докритической точки как раз перед случившимся с ними чудом, остается удивляться, что сюжет вообще был.
  Я вам об этом рассказал, теперь можно с этим и покончить.
  Урсула К. Ле Гуин - писатель совсем другого уровня, она - автор способный, ее интересует нечто большее, нежели дешевые фокусы Л.П. Дэвиса; поэтому можно испытать сильное потрясение, осознав, что она тоже выбрала комфорт - в "Волшебнике Земноморья" ("Эйс", 75 с).
  Книга изящно оформлена, в ней есть сложные карты и маленькие иллюстрации в начале каждой главы, но она основана на предпосылках, найденных в том же сундуке, что и "Бытие-2". Это роман о "...волшебниках, драконах и тенях, возникающих в мире бесчисленных островов и бескрайних океанов, мире, где законы магии так же точны и нерушимы, как известные нам законы науки".
  Главный герой, Гед, одинокий и пылкий, очень рано проявляет способности к магии. Едва выйдя из детских лет, он создает колдовской туман, чтобы спасти деревню от нападения пиратов и в результате становится подмастерьем главного мага острова. Но его амбиции простираются куда дальше неспешной, ограниченной земной магии учителя, и он быстро перебирается на Рок, остров чародеев, где преподают высшую магию.
  Здесь он тоже быстро учится: гордость толкает его на магическую дуэль со старшим, более опытным подмастерьем. Пытаясь сотворить великое заклинание, он пробивает дыру в ткани мира, выпуская собственную смерть, с которой должен встретиться лицом к лицу - или спасаться от нее бегством до конца дней. Аллегория кажется чрезмерной.
  "Волшебник Земноморья" написан тонко и изящно; будучи одновременно фаустианским мифом и историей человека, который обретает себя в борьбе с трудностями, роман идеально выстроен. Но было странно обнаружить мисс Ле Гуин в этих мирах, а не в сложных, не столь ясно очерченных сферах мысли, которым посвящена "Левая рука тьмы".
  Как и следует ожидать, в книге Пола Андерсона "Тау - Ноль" ("Даблдей", 4.95$) литература тесно связана с наукой.
  Звездный корабль "Ленора Кристин" работает как насос, используя в качестве топлива водород из межзвездного пространства. Чем больше он всасывает, тем быстрее движется; чем ближе он к скорости света, тем ниже "тау-фактор"; чем ниже "тау-фактор", тем труднее это объяснить на трех страницах. Но Пол Андерсон укладывается примерно в две страницы - возможно, это своеобразный рекорд.
  Если оставить в стороне науку, перед нами повторение темы Л.П. Дэвиса: группа людей изолирована в необычных обстоятельствах, а читателю достается утешительная мораль. Когда "Ленора Кристин" вычерпывает особенно густое скопление межзвездной материи, тау-фактор снижается до предела. Время вне корабля движется все быстрее, и столетия для экипажа пролетают за считанные секунды. Нет никакого способа замедлить движение, и вся жизнь превращается в странствие по умирающей вселенной.
  Герои - по вполне понятным причинам - чувствуют уныние. Разъяренный пассивностью окружающих, корабельный полицейский Реймонт ("Я видел, что делают с людьми образование и культура - и мне совсем не хочется к этому стремиться") вынуждает их предпринять какие-то активные действия. После путешествия в вечность и созерцания Тепловой Смерти, так сказать, из первого ряда, герои спасаются. Реймонту пришлось кое-кому вправить мозги кулаками, чтобы пробудить интерес.
  Мистера Андерсона, похоже, больше интересует наука, а не люди; поэтому остается только пожалеть, что он не написал две книги вместо одной. Его аккуратные, рациональные объяснения - основанные не на эмоциях, а на механике - делают вселенную проще и комфортнее; и неизбежно, они позволяют легче управлять людьми. Если на них много кричать, фактор слабости существенно снижается.
  
  Чтение названных выше романов вряд ли вас огорчит. Если вы по-прежнему верите, что Г.Д. Уэллс - первопредок научной фантастики, вы можете повсюду отыскать доказательства этого. Может, вам даже придется рискнуть и прочесть книгу, на обложке которой нет обозначения "НФ" - так сказать, книгу, содержание которой вы не сможете узнать из текста на обложке и из словаря образов/теорий научной фантастики.
  Примерно шесть лет назад, когда в жанре начало формироваться так называемое "Английское движение", его встретили с удивлением беспокойством - как нечто чуждое и непредвиденное. Однако, при ближайшем рассмотрении можно понять, что это не попытка вырастить новое дерево, а скорее запоздалый эксперимент по пересадке чахлой поросли "уэллсовой" научной фантастики (интересно было бы узнать, в какой мере повлияли на этот внезапный всплеск активности климатические феномены; положим, можно связать резкое усиление скуки со вспышками на солнце). Хотя содержание "движения" оригинально и разнообразно, его участники в наибольшей мере интересуются старыми добродетелями - такими как воображение, размышление и социальные комментарии, и это развитие фантазии ведет к формированию новых точек зрения.
  Возможно, точнее было бы сказать: тема были новы и разнообразны, и поэтому авторы вторгаются в те сферы литературы, где автоматически совершается формальная и стилистическая революция, а свежесть и оригинальность точек зрения вызывает столь же значительное противодействие:
  
  Я не могу сказать ничего приятного об этой извращенной, циничной, совершенно отвратительной и дегенеративной пародии на то, что когда-то было подлинной темой НФ..."
  (Дональд Уоллхейм о "Жуке Джеке Барроне" Спинрада; курсив мой)
  
  Все преграды разрушены или пробиты, любимый жанр Фрэнка Баума изменился. Во вселенной Джека Баррона комфорта совсем не осталось.
  
  Одним из первых авторов научной фантастики, переставшим говорить "приятные вещи", был Д.Г. Баллард, и в "Выставке жестокости" ("Джонатан Кейп", 1.05 ₤) мы видим кульминацию его формальных экспериментов; фрагментация и конденсация минимизируют "отходы сюжета" и оставляют образ - суть сюжета - в его чистейшем выражении.
  Центральный персонаж этих переменчивых картин - иногда Трэвис, чаще Траберт, Таллис или Талбот - путешествует среди навязчивых ландшафтных образов, таких как опустевшие взлетные поля, психиатрические лечебницы или автобаны, используя двойственные механизмы сексуальности и насилия, чтобы изучить и оценить свои отношения с внешним миром (эти отношения в конечном итоге составляют нашу внутреннюю вселенную).
  Его зачарованность сюрреалистическими аналогиями, представлением события как череды событий в последовательности эмоционально нагруженных объектов, ведет к повторяющимся реконструкциям смертей мифологизированных персонажей вроде Кеннеди и Гриссома. Он предстает условным обитателем психиатрической лечебницы - не пациент и не врач, но оба сразу.
  Это довольно сложный материал: чтобы увечь читателя, нужен автор, наделенный огромными способностями, и нужна нерушимая основа в наблюдаемой реальности - здесь не может быть персонажей, характеристики которых ограничиваются только потребностями сюжета (как у Реймонта в романе Андерсона); их действия должны охватывать весь спектр человеческого поведения, они должны быть подлинными; они должны совокупляться и испражняться, делать другие обычные вещи, участвовать в жизни. Литература должна стать частью жизни персонажей, а не единственной причиной их появления.
  Баллард конструирует свои фантазии из элементов, окружающих нас, из архитектур, культур и жизненных стилей двадцатого столетия; результат может показаться совершенно чуждым, но он посылает нервные импульсы в мир, в котором мы обитаем. Фантазия не прячется за углом. Как и реальность. Они переплетены, как жизни пациента и доктора в психиатрической лечебнице.
  
  Внезапная смерть Артура Селлингса лишила английскую НФ одного из многообещающих талантов. Его последний роман "Мусорный день" ("Добсон", 1.25 ₤), конечно, не столь амбициозен, как "Выставка жестокости", но основан на той же предпосылке: литература - это продолжение жизни, а не наоборот.
  "Я увидел огромную неровную дыру в земле, где стоял монастырь, но она казалась какой-то нереальной - будто ошибка, которую следовало исправить".
  Но она не исправилась. Стиль и образы Селлингса отличаются необычной резкостью, он разрушает своих героев, холодно препарируя их до самых костей, пытаясь постичь подлинный смысл слова "катастрофа".
  Странствуя по разрушенному Лондону после какого-то мощного, но неизвестного катаклизма, художник Дуглас Брайан и бывшая монахиня Вероника открывают мир после катастрофы - на старом городском рынке на Портобелло-роуд даже мусор имеет цену. Присоединившись к сообществу, они сталкиваются с ценностями, столь же отталкивающими, как и в мире до крушения: отдельные мусорщики пришли на смену централизованной системе и финансовым институтам, а город превратился в огромный полуразрушенный двор, где правит Барни, бывший спекулянт и мусорный король.
  Когда Веронику убивают (ее смерть описана с явной иронией), Брайан теряет веру в собственную способность влиять на окружающий мир. После ужасно смешного политического митинга, где он тщетно пытается предложить альтернативу режиму Барни, герой обращается за утешением к вину: потом, допившись до потери рассудка, он узнает, что общество Барни - не единственный возможный вариант; система, которая сохранилась после катастрофы под землей, еще хуже и бесчеловечнее.
  Вот это настоящее крушение. Нет никаких спасений в последнюю минуту, личных или общих. То, что построено на руинах, ничуть не лучше и не приятнее того, что сгинуло в пламени. "Мусорный день" сокрушает героев так же, как землетрясение уничтожает обитателей Перу или Турции; все разрушается до основания.
  
  Смысл этих книг не сводится к тому, чтобы вывести вас из равновесия на пару часов, а потом вернуть обратно в прежнем ментальном состоянии - хотя эти произведения вас встревожат.
  Авторы этих книг понимают значимость затронутых тем - в отличие от таких романов как "Бытие-2", где все проблемы решены неловко и поспешно, или "Волшебник Земноморья", где красиво повторяются старые афоризмы, или "Тау-Ноль", где нам раскроют две тайны Вселенной - как обрести власть над материей и людьми - за один простой урок, не требуя академической квалификации.
  И все вместе эти романы свидетельствуют: если научная фантастика хочет вернуть себе направление, заданное пионерами жанра, и обрести зрелость, к которой приблизились Оруэлл и Хаксли, тогда нужно потерять Фрэнка Баума и Винни-Пуха в ближайшем заколдованном лесу. Жанр должен испытывать внутренние потрясения и нестабильность, подобные тем, что вызваны "Английским движением", раскрывать новые представления о людях и вещах, не ограничиваясь утешением читателей с помощью повторения и инерции, и не ориентироваться только на усредненный низший уровень нынешней аудитории.
  В противном случае мы с тем же успехом могли бы сидеть наверху, на папиных плечах, и с восторгом слушать историю, которую он напишет завтра в холодном кабинете, когда перед ним будет лежать счет за электричество, выписанный за все его вдохновение.
  
  ОБ АВТОРАХ
  
  Майкл Муркок, 31 год, лондонец, автор романов "Се человек", Финальная программа", "Китайский агент" и "Лекарство от рака". Его произведения публиковались во множестве журналов, газет и антологий. Получил Британскую премию фэнтези в 1967 (за работу в "Новых мирах") и премию "Небьюла" в 1968. Журнал "Новые миры", который он редактирует с 1964 года, в 1967 получил премию Совета по искусствам. Редактировал серию "Лучшие НФ-рассказы из "Новых миров"", антологии "Ловушки времени" и "Природа катастрофы".
  Лэнгдон Джонс, 29 лет, лондонец, автор множества рассказов и повестей, которые печатались в "Новых мирах", "Импульсе", "Наггете", "Орбите" и других антологиях. Сборник рассказов вскоре выйдет в США в издательстве "Макмиллан". Помощник редактора "Новых миров" с 1964 года, он редактировал журнал в 1969, а также составил антологию "Новая НФ" ("Хатчинсон"), которая удостоилась высоких оценок критики; Энгус Уилсон в "Обсервере" назвал ее одной из трех лучших книг 1969 года. В прошлом году он отредактировал и восстановил текст "Одиночества Титуса" Мервина Пика для нового издания.
  Р. Глин Джонс, 24 года, работает над докторской диссертацией по психологии в Лондонском университете. Нарисовал часть комикса "Джерри Корнелиус" для "Интернешнл таймс", постоянный автор "Циклопа". Его иллюстрации появлялись в большинстве номеров "Новых миров" с 1969 года, когда он стал художественным редактором журнала.
  М. Джон Гаррисон, 25 лет, автор "Доверенных лиц" (США - "Даблдей", в Англии выходит осенью в издательстве "Хатчинсон") и рассказов в антологиях "Кварк", "Новые опасные видения" и в журналах "Трансатлантик ревю", "Фэнтези и НФ", "Новые миры". Был редактором раздела рецензий в "Новых мирах" с 1968.
  Томас М. Диш, 31 год, житель Нью-Йорка, автор многих высоко оцененных романов - "Геноциды", "Концлагерь" и "Черная Элис" (с Джоном Слейдеком). Стихи и проза публиковались в "Новых мирах", "Плейбое", "Эмбите", "Трансатлантик ревю" и в антологиях "Кварк" и "Орбита".
  Д.Г. Баллард родился в Шанхае, а теперь живет в окрестностях Лондона. В рецензии на его первый роман "Затонувший мир" Кингсли Эмис назвал Балларда "Конрадом научной фантастики". Баллард, которого считают противоречивой фигурой на лондонской литературной сцене, публиковался в "Новых мирах", "Энкаунтер", "Трансатлантик ревю", "Плейбое", "Эмбите" и "Интернешнл таймс". Как "скульптор" он устроил выставку разбитых машин - "Крушение" - в Новой художественной лаборатории (Лондон, 1970).
  Брайан У. Олдисс живет в окрестностях Оксфорда; на протяжении многих лет был литературным редактором "Оксфорд мейл". В прошлом году его роман "Рукастый парень" стал бестселлером в Англии, а продолжение, "Вдова с пятью пальцами", выйдет в этом году. Среди его НФ-романов - "Без остановки" и "Седобородый". В 1965 получил премию "Небьюла" за повесть "Слюнное дерево".
  Джон Слейдек, 34 года, вырос в миннесоте, сейчас живет в Лондоне. Его произведения печатались в "Эмбите", "Плейбое", "Новых мирах" и "Опасных видениях"; он выпустил два романа, "Репродуктивная система" и "Эффект Мюллер-Фоккера".
  Кит Робертс живет в Оксфордшире; в 1966 был редактором "Импульса", в 1964-66 был помощником редактора "Научной фэнтези". Его иллюстрации появлялись на многих обложках "Научной фэнтези", "Импульса", "Новых миров", а рассказы - в журнале "Гэлакси", в антологиях "Орбита" и "Новые НФ-произведения". Среди его романов - "Фурии", "Внутреннее колесо" и еще не изданный "Огненный челн".
  Дэвид Редд, 25 лет, живет в Уэльсе. Автор нескольких рассказов, которые печатались в "Новых мирах" и "Журнале фэнтези и НФ".
  Баррнгтон Бейли, 33 года, публиковался под разными псевдонимами с 15 лет. Он лишь недавно начал писать романы: "Звездный вирус" издан в прошлом году. В настоящее время работает над книгой, содержащей революционную теорию экономики.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"