В жизни не стоит преувеличивать значения непредвиденных встреч и знакомств. Иной раз кажется, что именно оно, то или иное столкновение с не-известным лицом, предопределило весь ход вашей жизни едва ли не на следую-щие полвека. Тут очень легко ошибиться: память скрадывает многие детали, под-гоняя картину под готовую рамку. И человек до самой смерти вспоминает о том, что в реальности заняло пару минут или часов, анализируя каждый свой шаг, каждый поступок, относящийся к какому-нибудь, часто никчёмному внешне случаю.
Но и преуменьшать значение подобных историй не следует. Если бы я, двадцатидвухлетний аспирант, не столкнулся пятнадцать лет назад на улице Горького с шедшим навстречу мне человеком - лишился бы возможности рассказать одну из самых загадочных историй, когда-либо происходивших.
Аспиранты никогда не были самой привилегированной в финансо-вом отношении общественной группой, и все особенности жизни данного под-класса я испытал на своей шкуре в те далёкие годы. Переходный период ещё только замерцал на горизонте, а положение уже сложилось угрожающее. Чтобы хоть как-то свести концы с концами(а на университетом положенный оклад об этом и думать нечего - что ранее, что ныне), я носился по Москве "из края в край", занимаясь любой попадавшейся под руку деятельностью, сулившей ско-рый барыш. Не брезговал - помимо прочего - и "жучкованием". Ныне забытая "работа была простой - если ты имел высшее образование и разбирался в книгах, ко-нечно. Требовалось только носиться по "Букинистам", которых в Москве име-лось немало, скупать по дешёвке появлявшиеся время от времени ценные изда-ния, а затем - либо сдавать их подороже в другие магазины, либо - при наличии предварительных заказов - "загонять" клиентам. Как видите, на словах всё лег-ко. Только - утомительно очень...
В тот замечательный (или злополучный) день, пристроив недавние приобретения не без выгоды, я плёлся по улице Горького, с трудом переводя дух. Единственная книга, купленная пару минут назад, ещё оставалась у меня - если не ошибаюсь, "Избранное" Борхеса. Шагая по тротуару, я раскрыл её и не-ожиданно зачитался. Настолько, что врезался в шедшего навстречу мужчину.
Я тут же рассыпался в извинениях, ссылаясь на общее утомление, но сразу обнаружил, что пострадавший сам не без греха: небольшая книжка, вы-павшая у него из рук, и явное нарушение правил правостороннего движения (общих, смею заметить, для дорог и тротуаров) были наглядным свидетельством его вины, сходной с моей собственной. Толкнули мы друг друга с приличной силой, и покуда мужчина потирал ушибленное плечо, я подобрал принадлежавшую ему книгу. Она оказалась весьма редким довоенным изданием "Клуба удиви-тельных профессий" Честертона, которое я недели за две до того тщетно раз-ыскивал по просьбе одного из постоянных клиентов (занятым людям, сами пони-маете, не до магазинов). Пока ваш покорный слуга предавался беззвучному изумлению, владелец драгоценной книги оказывал подобную же любезность Бор-хесу. Он отнёсся к книге очень бережно, будто боялся, что она вот-вот испа-рится.
- Молодой человек, где вы... достали? - поинтересовался мужчина чересчур азартно.
Я тотчас задал встречный вопрос:
- А вам как повезло отыскать Честертона?
Сразу выяснилось, что столкнулись два обладателя взаимно необ-ходимых сокровищ. На обмен мой новый знакомый согласился подозрительно легко: книгу Честертона он приобрёл случайно и с интересом перелистывал, когда...
Обнаружив с видимым удовольствием сходство наших библиофиль-ских пристрастий, Дмитрий Николаевич церемонно представился и с ходу при-гласил меня заглянуть на днях, подробно объяснив адрес. Случилось так, что я воспользовался его любезностью уже на следующий день.
Невзирая на ясность инструкций, поиски дома оказались связан-ными со значительными трудностями. Я и не подозревал, что неподалёку от центра столицы существуют подобные закоулки. На мой вопрос: "Ковалёв здесь живёт?" в первом из домов ответили с недоуменным непониманием, во втором-с нецензурной бранью.
К счастью, изыскания в конце концов увенчались успехом. Дмитрий Николаевич не жил, а скорее ютился в комнате на третьем этаже небольшого дома, построенного очень странно. Создавалось впечатление, что кто-то задумал сделать из деревянного строения кирпичное, но не исполнил своего намерения до конца. Две стены и часть третьей полностью состояли из кирпича, остальное - из дерева. Помещения, занимаемого Ковалёвым, тоже коснулась эта реконст-рукция. Казалось, раньше здесь была мансарда, но потом её низвели (другого слова не подберёшь) до уровня квартир третьего этажа и связали помещения шаткой лестницей. Эта большая комната производила впечатление какой-то кри-вобокой и совсем неуместной, будучи частью находящейся ниже квартиры. Дмитрий Николаевич снял её сразу по приезде в Москву и обжил весьма странным образом. Кроме низкого столика и вешалок с одеждой, мебели там не было. Всё свободное пространство на полу занимали книги - в штабелях, в связках, в упа-ковках или без оных. Две большие книжные полки , сдвинутые вместе, образовы-вали очень удобную кровать, третья служила скамьёй. А все стены - от пола до потолка - были увешаны фотографиями и портретами самых разных людей-прези-дентов и генсеков, актёров и писателей, певцов и учёных. Это разнообразие потрясло меня с первой же минуты. Забавно было смотреть, как Леонид Ильич добродушно улыбается, взирая на висящую напротив фотографию Мерилин Монро, а Чарли Чаплин, сняв свой котелок, кланяется Бастеру Китону. В недостатке фантазии Ковалёва никто бы не упрекнул.
Вообще в жизни хозяина комнаты отсутствовала какая-либо "пош-лая обыденность". Дмитрий Николаевич существовал по-своему, не обращая осо-бого внимания на других людей. Закончив обучение на истфаке в малопрестиж-ном вузе, он так и осел в Москве, но продолжать научную карьеру не собирал-ся. Как и начинать какую-либо ещё... Перебивался случайными заработками, по-добно мне. Но в моей аспирантской биографии это был всего лишь эпизод, а для Дмитрия Николаевича-повседневность. Ковалёв по-настоящему жил в мире своих книг и размышлений, попутно писал недурные стихи и - рефераты, дипломы и курсовики для обременённых излишними финансовыми средствами, но не интел-лектуальным багажом студентов.
Беседа с таким человеком не могла, естественно, быть краткой. К счастью, я догадался принести к чаю коробку с печеньем. Иначе пришлось бы пить благословенный сей напиток "в голом виде": Ковалёв обедал по столовым да по знакомым, а завтраком и ужином чаще всего пренебрегал, считая их пус-той тратой времени (и денег тоже). Он предпочитал просиживать дни и ночи напролёт над редкими фолиантами, а не над съестным. И мудростью книжной пре-исполнился в немалой степени, эрудицией своей поражал и меня, не самого, смею сказать, тёмного россиянина.
Личность нового знакомого меня очень заинтересовала, и наши встречи участились. Многим делились друг с другом, многое обсуждали, а чаще всего спорили - о книгах и авторах, о фильмах и режиссёрах, о театрах и актёрах - обо всём, о чём могли поболтать в те годы два интеллигента, в пустой комнате, населённой портретами и фолиантами великих в разной степени людей.
Ковалёв очень заботился о своей коллекции на стенах, следил за компактным размещением фотографий и постоянно пополнял собрание. Как раз вскоре после нашего знакомства на одной из внутренних стен освободились один за другим два больших участка( учитывая, что неумолимо приближалась се-редина восьмидесятых, нетрудно догадаться, чьи портреты исчезли. Ковалёв, понятно, не пожелал украшать стены литографиями новых генсеков, опасаясь их недолговечности, и подыскивал ушедшим достойные замены - в масштабе своей мансарды, разумеется. В то время Дмитрий Николаевич был серьёзно (насколько данное слово вообще к нему применимо) занят переводами для самиздата. В од-ном из журналов Ковалёву попалась неплохая фотография Фрэнка Херберта. Ка-кой-то знакомый сделал увеличенную копию - и мудрость создателя Арракиса озарила своим светом убогую комнату в полу-мансарде. На стене осталась все-го одна незанятая позиция.
Тут коллекционеру помог я. У соседа в общежитии как раз появил-ся шикарный коллаж: в центре - сумрачный Хэмингуэй, а по бокам - две эффектные женщины, взирающие на гения. Присмотревшись, я догадался, что это были внучки великого писателя и несчастного самоубийцы, Марго и Мэриел. В результате не-выгодного для себя обмена ваш покорный слуга стал обладателем данного ра-ритета и подарил коллаж Ковалёву. Как ни странно, фото точь-в-точь заняло то пространство, которое оставалось пустым. А я получил книгу, на которую с вожделением взирал не один месяц: английский перевод "Имени Розы" Эко (в ту пору моя эрудиция не поднималась до итальянского языка. А сколь многих не ведаю и поныне...) И все остались довольны: да, ответная щедрость Дмитрия Ни-колаевича иногда бывала беспредельной.
Дружба наша продолжалась и крепла со временем. Ковалёв позна-комил меня со своими приятелями, также появлявшимися в мансарде время от времени. Их было немного - людей, с которыми знался отшельник. Но в каждом име-лось нечто особенное, поражавшее стороннего наблюдателя. Однако, если мы сейчас займёмся описаниями, то никогда не доберёмся до сути рассказа...
Однажды вечером мы пили чай у Ковалёва. К столу на сей раз по-давались и бутерброды - кто-то из трёх гостей принёс масло, хлеб и колбасу. При свете одинокой лампы мы обсуждали достоинства (а точнее - недостатки) нового фильма, и в разгар беседы мои чуткие уши привлёк посторонний звук. О мышах я не думал: от них набитое книгами обиталище Ковалёва почему-то было свободно. Осмотревшись по сторонам в поисках источника шелеста, я заметил, что один из участков на внутренней стене комнаты опустел. Портрет Херберта валялся на полу. Хозяин, чьё внимание мы тут же обратили на данный факт, подхватил фотографию, действуя весьма бережно, и обследовал её... Дмитрий Ни-колаевич закреплял свои приобретения, пользуясь булавками-гвоздиками; полу-чалось весьма надёжно. Он старался следить за порядком (насколько это было возможно в хаосе мансарды), особенно если порядок касался книг и ре-продукций...
На портрете каких-либо повреждений не обнаружили. Почему он свалился со стены, так и осталось загадкой. Ковалёв вернул фото на место и продолжил разговор, принявший далее иное направление. Когда речь зашла об изменениях в составе галереи, её владелец мрачно заявил, что генсеки ему по-рядком наскучили:
- И места занимали много. К тому же свалились со стены - лень бы-ло возиться, вешать по новой. А теперь порядочных людей на свободную пло-щадь приспособил.
- А те двое - чем плохи были? - поинтересовался я, чувствуя какую-то смутную обиду.
- О мёртвых - либо хорошо, либо ничего. Но теперь, похоже, времена меняются... Партия что - то частенько ошибки поминать стала. А нам только удивляться остаётся - коли не хотим древнюю мудрость преступать. Да, либо пло-хо, либо...
Всякой смелости был ещё предел, даже в малозначительной болтов-не. Друг друга мы не опасались, просто - ни к чему впустую порицать покойных (хотел бы я знать, часто ли подобные порицания бывают иными?). Очевидную правоту Ковалёва никто не оспаривал. Инцидент был исчерпан, и о нём забыли. Правда, не совсем... Не навсегда...
Через три месяца я, слушая радиоголос "оттуда", неожиданно узнал о смерти Франка Херберта. Далее последовали многочисленные сожаления и де-журная информация о потере, понесенной мировой фантастикой. Судя по всему, между трагическим событием и сообщением в "литературной" передаче прошло довольно много времени. Но моему огорчению не было пределов: в последние ме-сяцы, помогая Ковалёву с переводами, я перечитал уйму романов писателя и оценил его стиль. Тут же вспомнился и описанный выше случай, показавшийся мне едва ли не пророческим. Если б не эти рассуждения, может, и не пришли бы мы позднее к изумительным выводам...
Дмитрий Николаевич, узнав от меня печальную новость, особого потрясения не испытал. Херберт для него оставался "одним из...", хорошим, но рядовым писателем. Все мои попытки убедить переводчика в значении автора успехом не увенчались. Но - результаты работы Ковалёва над текстами впечат-ляли и хорошо оплачивались к тому же. Материальное положение моего прияте-ля поправилось, насколько такое вообще было возможно при его образе жиз-ни. Он куда больше стал покупать книг, а чай мы всё равно пили частенько "голым".
С началом перестройки с питанием всё же стало неплохо - и с физическим, и с духовным. Зато потом началась напряженка, и друзья оказыва-ли бедствовавшему Ковалёву посильную помощь - кто-то ссужал деньги, кто-то подыскивал работу. Я тоже включался в эти благотворительные акции, как только появлялась возможность.
Моё личное благосостояние заметно улучшилось: за радиоприём-ником последовал магнитофон, за ним - диктофон, телевизор... Да мало ли к каким игрушкам не прибегали "богатевшие" интеллектуалы (и не только они)! Став научным работником, я не смог оставить прежние доходные занятия. Кроме того, приходилось участвовать и в околомузыкальном бизнесе. Здесь-то и выдалась возможность помочь Ковалёву. Одно московское издательство (три жуликоватых парня, ютившихся в крохотной комнате , на окраине) пиратским методом соби-ралось выпустить сборник стихов В. Цоя, составление коего возложили на ме-ня: что называется, под руку подвернулся и гонораров больших не требовал. А ваш покорный слуга перетащил магнитофон и кассеты к Ковалёву. И попросил Дмитрия Николаевича застенографировать тексты и состряпать к ним неболь-шое предисловие. За доброе дело весь гонорар следовал непосредственному исполнителю.
Ковалёв, хотя современную музыку и недолюбливал, тяготея к "зо-лотым шестидесятым", за дело принялся с радостью - опять сидел на мели. На всё про всё потребовалось два дня. А вечером третьего мы собирали почти готовую книжку в мансарде. Собирали в прямом смысле слова: листки с запися-ми, сделанными на удивление каллиграфическим почерком, были разбросаны по всей комнате. А теперь приходилось вводить их в установленные рамки нуме-рованных страниц. Такого сразу не добьёшься. Нагнувшись за парой листков, залетевших в угол, под груду книг, я обнаружил, что один из них не имел к рукописи отношения. Вернее, имел самое прямое, поскольку это оказался порт-рет солиста "Кино", не столь давно появившийся в нижней части стены - чтобы не привлекать к новинке внимания гостей.
- Что же ты, Дмитрий Николаевич, плохо стал картины прикреплять? Стареешь, видно...
- И вправду! - Ковалёв был поражён. - Недавно повесил и надёжно, кажется... Смотри, непонятно, с чего он упал. Будто гвозди отскочили...
Предположение не требовало ответа: действительно, видимых при-чин происшествие не имело. Но я спешил в издательство и, закончив сбор листков, сразу удалился. А разговор остался незавершённым.
Когда два дня спустя столицу облетела весть о гибели Кумира, продолжение потребовалось. И незамедлительно. Я напомнил Ковалёву оба слу-чая, которым был свидетелем, и прямо заявил, что считаю их "весьма странными совпадениями".
- Потому и странные, что совпадения... - парировал хозяин комна-ты. - Ну упал один портрет, ну - другой... Чего не бывает в жизни. У меня их вон сколько понавешано! Иной раз и нарушится порядок. А ты сразу про стран-ности... Расскажи лучше, как книга подвигается.
Он душевно обрадовался принесённому гонорару: подошёл срок платить за комнату. А издатели ничуть не менее радостно восприняли рукопись: книга на волне возникшего стихийно спроса стала необходимой, как воздух. И весьма прибыльной, замечу. . . Но Ковалёва она уже не интересовала: новые мысли, новые дела, новые книги поглощали отшельника без остатка. Встречи за чашкой чая продолжались; правда, круг гостей сузился: многих поглотила ком-мерческая деятельность, иные перебрались в места более спокойные, чем пе-реполненная народом столица. А Дмитрий Николаевич всё так же спокойно взи-рал на мир из небольшого окна своей мансарды...
Вскоре произошло другое трагическое событие - смерть Игоря Талькова. и я не преминул посетить Ковалёва и проверить, не повторилось ли совпадение. В случае утвердительного ответа следовало начинать серьёз-ное дознание, оставив все дела. Но сомнения не разрешились: я осмотрел ком-нату и увидел маленькую фотографию Талькова на обычном месте возле окна.
- С чего бы карточке падать? - притворно удивился Ковалёв. -Креп-ко приделана. И вообще, поговорим о чём-нибудь другом, а не о музыке. Что тебе, радостей в жизни мало: из каждой смерти какой-то аттракцион устраи-ваешь!
На том и порешили. Как оказалось, чересчур поспешно. Поскольку многие события были ещё впереди...
Некоторое время спустя, заглянув к Ковалёву, я с изумлением увидел зияющее на стене пустое пространство. Восстановил по памяти преж-нюю картину и вспомнил, чей портрет покинул своё место. Аркадий Стругац-кий! Да, точно... Рядом портрет его брата, чуть выше - Эндрю Уэббер, пониже и немного левее - Одри Хэпберн. Что-то внутри меня сжалось в тоскливом пред-чувствии. А Дмитрий Николаевич как-то виновато посмотрел на меня, покашлял (он сильно сдал за последние годы, нередко болел и очень постарел внешне) и негромко сказал:
- Да, вот - опять... Стар становлюсь - из рук всё валится. Сообщение, на следующий день появившееся в газетах (теперь к помощи иностранных голосов приходилось прибегать гораздо реже), уже не так потрясло меня. Оно ещё раз указывало на глубину тайны, окружавшей мансарду Ковалёва.
Вечером я вновь посетил затворника. Теперь было совершенно не-обходимо обсудить происшедшие события. Начали с уточнения деталей, чтобы на этой основе выстроить хоть какую-нибудь версию; присоединился к беседе и Борис Анатольев, известный библиофил, сдружившийся с Ковалёвым задолго до меня.
- Значит, вы полагаете, - резюмировал он, - что вся эта выставка на стенах как-то связана с изображёнными людьми? И когда души их покидают те-ла, слетают со своих мест и портреты?
- Возможно... - я кивнул после некоторого раздумья. - Но сейчас можно предполагать вообще всё, что угодно, а выводы делать рано. Неясно даже, предшествуют ли случаи, происходящие здесь, уходу людей из жизни, или наобо-рот, следуют за ним. И сколько их было, этих самых случаев?
Мы обернулись к хозяину, который был вынужден вступить в раз-говор:
- Известны и подтверждены, как говорится, свидетельскими показа-ниями следующие...ммм... события: Херберт, Цой, Стругацкий. Но...
- Пожалуй, вы припомните что-то ещё? - полюбопытствовал я.
- Может быть... Раньше мне и в голову не приходило, а теперь... Вот, пожалуйста! Генсеки - оба; помнишь, когда место на стене освободилось? Борхес, кажется. Но у меня было очень маленькое фото, я долго не мог приспосо-бить его...
- Значит, уже пять или шесть, - выдохнул Борис. - Дело становится всё более таинственным.
- Но...К примеру, Хайнлайн, Чаплин, Уэллс, -указал на стены Кова-лёв. - Они, кажется, скончались недавно, а с портретами точно ничего не слу-чалось!
Тут меня осенило:
- Дело не только в смертях, но ещё и в том, где размещены репро-дукции! Все упавшие находились на одной и той же стене - внутренней, смыкаю-щейся с соседской комнатой!
- И впрямь... - развёл руками Ковалёв. - Значит, что-то действите-льно связывает героев моей коллекции с их изображениями здесь.
- Или наоборот! - улыбнулся Анатольев. - Да, к выводам мы ещё не готовы... Со своей стороны, обещаю покопаться в источниках, посмотреть все истории хоть сколько-нибудь напоминающие нашу. А вам, Дмитрий Николаевич, советую: если, к великому сожалению, упадёт чей-то портрет с данной стены, запомните точное время, обязательно запомните!
Ещё некоторое время мы обсуждали различные гипотезы, одинако-во странные и невероятные и, судя по всему, в равной степени далёкие от ис-тины. Затем разговор иссяк, ибо бесплодные размышления никак не вели к раз-гадке. Потом собеседники разошлись... А тайна осталась...
...Пару лет спустя меня изрядно огорчила услышанная от дру-зей новость: застрелилась Марго Хэмингуэй. К тому времени видео в достаточ-ной степени вошло в нашу жизнь, и я повидал немало фильмов с участием акт-рисы. А занявшись воспоминаниями, не сразу обратился к наиважнейшему. Прошло некоторое время, прежде чем я додумался: ведь Марго была на том портрете, давным-давно подаренном Ковалёву! Я помчался в мансарду (где бывал - по при-чине занятости - нечасто)и застал Дмитрия Николаевича больным, лежащим на сдвинутых книжных полках (кровать он так и не приобрёл, несмотря на возрос-шие доходы; ограничился парой новых одеял).
- Смотри, Вадик! - сразу прошептал хозяин, указывая на стенку. Репродукция повисла на одном гвозде. С той стороны, где была изображена Марго, коллаж оторвался от стены.
- Что...? - вопрос явно не требовал ответа. Ковалёв уже догадал-ся обо всём:
- Надо что-то предпринять, Вадик! Мы так долго тянули и отклады-вали. Я больше не могу выносить этого. Знать, что люди гибнут и умирают... Неужели никак нельзя остановить...воспрепятствовать? Слишком жестоко, слиш-ком! Должен же быть путь...
Я пожал плечами.
- Может... Начал уже подумывать: не освятить ли нам гвозди в церкви? - вздохнул Ковалёв. На глазах его появились слёзы. Он искренне стра-дал, какой-то своей частью пребывая рядом со всеми великими и не очень ве-ликими личностями, соседствовавшими на стене. Я удержался от сарказма или отрицания. Дмитрий Николаевич нуждался в помощи не меньше, а может, и боль-ше, чем его герои, рано или поздно обречённые на смерть - самой Жизнью. Когда их земные страдания прекращались, Ковалёв оставался здесь - со своими стра-хами и переживаниями. Когда очередной(какое жуткое слово!)портрет слетал со стены, эти горькие чувства никуда не уходили, а накапливались в сердце.
Нечто подобное ощущал и я сам, находясь рядом с Дмитрием Ни-колаевичем, вместе с ним взирая на его гордость и проклятие, на репродук-ции... и на стену. Поэтому я ничего не мог ответить, кроме:
- Попробуем! Мы попробуем всё, Дмитрий Николаевич! И найдём в конце концов путь. Вызовем экстрасенсов, если надо.
- Не успеем, - обречённо вздохнул Ковалёв. - Я не говорил тебе, но... дом скоро будут сносить. Уже уведомили... Переселяют в Кунцево.
Я буквально сел на пол. Новость была ошеломляющей. Вот-вот по-кинет нас тайна, от которой годами отмахивались, увлечённые повседневной борьбой за выживание, не разгадывали её, как следовало бы. И она так и уй-дёт сокрытой. А ведь загадка обретала всё большую важность со временем... Вдруг возможно и обратное влияние? Но - на что? Куда приложить силу, чтобы по-лучить спасительный (а точнее, хоть какой-нибудь) результат? Ответов у меня не было...
Ничем не мог помочь и Анатольев. Он тяжело заболел и, конечно, так и не занимался нашей проблемой. И Ковалёв, и я неплохо ориентировались в эзотерической литературе, но ни в одном из фолиантов не отыскали полезных советов. Экстрасенсам - по ряду причин - мы довериться не могли, а огласки - боялись. Кто знал, как распорядились бы люди запрятанной в стене силой, приро-ды которой они не ведали? Мне не хотелось бы получить какой-то пугающий ответ на этот вопрос. Лучше было оставить его риторическим. Так в конце концов и получилось.
Но мне всё-таки удалось приблизиться к "феномену стены", хоть и по чистой случайности. Поднимаясь как-то к Ковалёву в мансарду, я обна-ружил, что на лестнице и на первом этаже парит непередаваемый хаос, обычно сопутствующий съезду с квартиры. Чемоданы были свалены в кучу у самого входа, а путь в мансарду преграждал вынесенный диван. Рядом стояла пожилая женщина, опиравшаяся на палку.
- Вот, перебираемся... - сообщила она. - Жили-жили, а теперь - давай, снимайся. Нехорошо получилось. А ведь снесут! Дом-то какой хорший! Он и цен-ность вроде представляет.
- О чём это вы?
- Как же! - удивилась женщина. - Года три-четыре назад мужчина та-кой с бородкой заходил; учёный, кажется. Он о нашем доме написать собирался. Сказал, что место здесь историческое... Будто бы похоронен кто-то, а потом уж дом на этом месте поставили.
Совершенно неожиданно я вплотную подошёл к разгадке. Остава-лось только найти "мужчину с бородкой". Но дальнейшие расспросы не принес-ли ничего нового. Женщина посоветовала уточнить подробности у других жиль-цов, которые беседовали с неведомым изыскателем, и удалилась, сухо простив-шись. Однако из девяти квартир четыре были уже пусты. Пришлось узнавать но-вью адреса выбывших и расширять зону поиска. По крупицам удалось извлечь из памяти жильцов давние события...
Мужчина, посетивший их за три года перед тем, представился, ока-зывается, историком, преподавателем МГУ. Фамилию, хоть она и была названа, ни-кто не запомнил. Учёный сообщил, что на месте данной постройки, согласно неким источникам, была могила святого подвижника - в очень давние времена. А ещё задолго до того, когда Москва находилась "в фазе становления, разме-щалось тут языческое капище с громадным жертвенником. Историк расспросил о строительстве дома и о его планировке, осмотрел некоторые комнаты и уда-лился. Ковалёв этого визита не помнил: видимо, отсутствовал по своим делам, а то, что рассказали о посетителе соседи, пропустил мимо ушей. Как бы то ни было, след терялся. Соседи Дмитрия Николаевича больше никакой информации дать не могли, а посещения МГУ не привели к положительному результату по-добными вопросами никто из сотрудников в последние годы не занимался.
Мы оказались практически ни с чем. Да и в доме Ковалёв остался один - пришло время следовать примеру соседей и перебираться на новую квар-тиру. С огромными предосторожностями отправил туда Дмитрий Николаевич всё своё богатство - книги. А фотографии трогать не стал...
- Не могу, - ответил он на мой вопрос. - Боюсь: вдруг, когда картин-ки отделятся от стен, все они... люди... умрут. Тогда и я не выдержу. - Он едва не заплакал.
- Нет, Вадик, всё-таки очень тяжёлое испытание нам выпало! Рад, что оно кончается. Долго бы я не протянул, взирая на эту стену. Много воспо-минаний, много страхов и тайн. Слишком много...
За день до окончательного переезда случилось ещё одно проис-шествие, пополнившее наш печальный список : стену покинуло маленькое фото Роджера Желязны. На сей раз я непосредственно присутствовал при событии и записал точное время, несмотря на то, что считал свой поступок кощунством (сомнений в том, что трагедия произошла, у нас уже не было).
- Ещё один... - печально взглянув на портрет, молвил Ковалёв. - С каждым разом будто душа из меня уходит! Вот, его я и не читал почти, кто-то из знакомых удружил картинку... А почём знать - не будь её здесь, может, жил бы и писал бы дальше. За что мне такие мучения, Господи?!
Чуть позже я выяснил точное время смерти писателя - там, в Санта-Фе. Оно в точности совпало с записанной мною цифрой. Но никаких перемен эта информация не принесла. По крайней мере, для нас...
... Мы приехали с другого конца Москвы и были не одиноки. Дру-гие жильцы (теперь уже - бывшие) тоже собрались проститься с домом. Подогнан-ные спешно машины окружили нелепое каменно-деревянное строение, ставшее для меня почти родным за годы дружбы с Дмитрием Николаевичем. Все разгово-ры за чаем, свободные размышления, вольная жизнь - целая эпоха уходила в про-шлое. Но когда стены рухнули, я вздохнул почти с облегчением. Сходные ощу-щения испытывал и Ковалёв.
- Наконец-то! - сквозь слезы прошептал он. - Теперь - всё, свободен! Не надо ждать чужих смертей и дрожать за всех, кого видишь на картинках. Каждому - своё; и жизнь, и смерть... Они - заслужили.
Я вдумался в его слова. Утром того же дня в стройуправлении мне удалось взглянуть на план дома, где стена (ТА САМАЯ стена) была обозна-чена как наиболее древняя часть сооружения. А из архива материалы касате-льно данной постройки кто-то уже изъял. С огромным трудом я добился и раз-решения взглянуть на план застройки. Место, где стоял дом Ковалёва, остава-лось свободным. Просто залитая бетоном площадка. Одна из сотрудниц прогово-рилась, что план изменили по указанию откуда-то сверху совсем недавно. Пер-воначально на месте подлежавшей сносу постройки планировали возвести ти-повую многоэтажку. Но решение пересмотрели...
Всё услышанное я изложил Ковалёву и предложил собственную ги-потезу, частично объяснявшую случившееся. Произошло это на следующий день, когда мы расставляли книги в новой квартире бывшего жителя мансарды:
- Полагаю, Дмитрий Николаевич, ваша стена попала под воздействие противоположных духовных эманаций, столкнувшихся в этой точке. Высвобождав-шаяся в ходе их борьбы энергия вела к связи всех, кто как-либо соприкасал-ся с данным участком плоскости. Таким образом, возникала духовная связь и стена становилась как бы индексом...
- Не надо, Вадик! Думаете, я совсем не понимаю?! Но эта тайна - она чересчур таинственна! В ней слишком много смертей. Поэтому ОНИ (Ковалёв за-гадочно улыбнулся) и решили пресечь сей феномен. Действительно, пугает - знать, что некто получит информацию о Конце, всего лишь взглянув на фото. Вернее, на место, где оно находилось. Ведь сделать, похоже, ничего нельзя. Нет никако-го разумного применения этому безумию. Классический случай бесполезного визионерства! Пойдёмте лучше пить чай и оставим это.
И мы пили "голый" чай, как в давние (впрочем, не слишком давние) времена. Дмитрий Николаевич иронизировал: кроме книг, нечем новоселье от-праздновать! На память об этом вечере он подарил мне экземпляр первого рус-ского издания "Великих посвященных Э. Шоре.
- До встречи, друг мой! Не будьте подобны им (Ковалёв указал на книгу). Кто ведает многое о тайнах, с того и спросится много. А дать толко-вый ответ по всем пунктам не смог в конце ни один тайновидец.
Я с улыбкой поблагодарил хозяина (теперь уже не комнаты, а - квартиры). Дома поставил книгу на полку и подумал: "Сон разума рождает чудовищ; но что способно породить его бесконечное бдение, бесконечный поиск власти и торжества? Подумать страшно!" И не стал об этом думать...
...Наутро я с облегчением вздохнул, не найдя в газетах огром-ного списка умерших знаменитостей, который в точности бы соответствовал каталогу изображений на стене Ковалёва. Не то чтобы я всерьёз обдумывал такую возможность, но всё же...
Разум, воспрянув ото сна, превращается в здравомыслие. Наверное, я оказался прав: связь была односторонней. Но я больше не буду говорить об этом с Ковалёвым. И никогда без дрожи не смогу даже подумать о том, чтобы повесить какой-нибудь постер у себя в изголовье. И никогда не буду сожа-леть, что не раскрыл до конца единственную Тайну, с которой столкнулся в жизни. Сам того не понимая, я кое-чему всё-таки научился у Дмитрия Нико-лаевича: раскрытые тайны - штука невесёлая. Пугающе невесёлая, смею вас уве-рить...