Сорочан Александр Юрьевич : другие произведения.

Замок Гештальт. Роман в трех частях

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман сочетает фантастический "бэкграунд", детективную интригу, секс, насилие и табуированную лексику в львиных дозах. При этом текст является на 100% экспериментальным. Все конструктивные комментарии приветствуются... Лиц, узнавших себя, просьба не обижаться. Всякое сходство злонамеренно, но персонажи, конечно, далеко не реальные лица...

Александр Сорочан

Замок Гештальт

Роман

  
  
      -- Врач
  

Сущность гештальт-психологии в рамках стандартных лингвистических категорий постичь весьма сложно.

Из "Вводных лекций" Дж. Бьюкенена

   Первое, что я помню...
   Нет, до того первого, что я помню...
   Белый коридор... Палата за палатой, дверь за дверью. Коридор ведет мимо, дальше и дальше... Со мной, чуть позади, по левую руку, шагает невысокий человек средних лет. На нем белый халат и - странно выглядящие в этом пространстве - желтые ботинки. Меня разбирает смех. Мужчина качает головой, будто сам с собой разговаривая:
   - Редчайший случай... Признания нет и не будет. Никаких доказательств. Абсолютно нормален... Единственный подозреваемый...
   Я все это слышал, вероятно, уже тысячу раз и потому спокойно пропускаю мимо ушей. Только один раз мужчина сжимает лацкан моего пиджака:
   - Вы уверены в своих силах, доктор? Слышите, Андрей Тимофеевич?
   Я киваю головой, но чувствую, что такого подтверждения недостаточно. Нужен ответ - убедительный, чтобы успокоить человека в желтых ботинках и белом халате и в то же время краткий, чтобы продемонстрировать должную самоуверенность. Я вспоминаю фамилию доктора: Смирнов. Игорь Павлович... Да, точно, как я мог забыть! Ведь мы знакомы уже две недели.
   Но это было до того первого, что я помню...
   Смирнов представляет меня двум главным специалистам- врачам: Борису Васильевичу Раушенбаху - пузатому старичку с седой бородкой клинышком - и Борису Федоровичу Егорову - высоченному, прямому как палка, со следами давней армейской выправки. Доктора кивают, протягивают руки. Несмотря на то, что внешне они так отличаются друг от друга, ладони у обоих совершенно одинаковые - мягкие, теплые, пухлые и какие-то уютные. Чего еще, впрочем, ожидать от рук психиатров? Борис Первый сцепляет ладошки на животе:
   - Мы совершенно ничего не можем поделать. Традиционные методики демонстрируют совершенную нормальность. И вместе с тем все данные говорят, что перед нами убийца-психопат.
   Борис Второй прячет руки за спину:
   - Лучше бы мы ничего не знали о подозрениях. Это могло повлиять на эффективность нашего вмешательства... Предвзятость никогда не шла на пользу психиатрии.
   Тут они углубляются в дискуссию о врачебной этике и о целях и средствах. Впрочем, обращаются иногда и ко мне:
   - Может, ваш метод поможет вытеснению. Если бы создать условия для ослабления защитных реакций...
   - Подумайте о роли катарсиса...
   - Поэтика психоанализа, как обоснованно заметил Ломан, предполагает...
   Смирнов недовольно морщится. Действительно, солидные специалисты кажутся играющими в бирюльки детьми. Новейшие технологии гештальт-терапии их нисколько не занимают.
   - Господа! - выдыхаю я. - Я не рискую состязаться со столь опытными исследователями. - Оба довольно переглядываются. - Тем не менее, поскольку следствие обратилось ко мне, считаю возможным с помощью инновационной методики создать оптимальные условия для вербализации мотивировок нашего пациента. Степень его нормальности, видимо, невозможно выявить, не избавившись от защитных реакций.
   Уловив детали любимого жаргона, два Бориса бросаются на мои слова, как дети на кусочек праздничного торта. Следует продолжение невнятной дискуссии. Смирнов еще немного терпит, потом откашливается:
   - Мне, как клиницисту, все эти проблемы кажутся запредельно важными. Может быть, Андрей Тимофеевич все-таки взглянет на больного?
   - Ну, разумеется... - Старички просто не могут остановить мерное течение своей беседы.
   Дальнейшее запечатлевается в сознании с мельчайшими подробностями, будто в диораме зафиксированное. Смирнов стоит у дощатой двери, вокруг которой бегут проводки сигнализации. В центре двери глазок, слева от него длинная, сантиметров пятнадцать, вертикальная царапина. Других заметных повреждений дверь не имеет, потому неглубокая царапина привлекает внимание. Она тянется, чуть изгибаясь вбок в нижней части, желтоватый оттенок дерева разрушает идеальную белизну плоскости... Но нет - царапина была только частью картины. Игорь Павлович упирается в дверь пальцами левой руки, готовясь распахнуть ее передо мной. Да, конечно же, распахнуть дверь... В его позе мне чувствуется что-то... Может быть, неверное, ошибочное, может быть, неподходящее к ситуации. В одном из карманов его халата пачка сигарет: "Балканская звезда" - я узнаю этот темно-синий оттенок и удивляюсь, почему солидный человек курит такую дешевку. Он же...
   Я должен войти! Задеваю плечом Раушенбаха - он даже не посторонился, погруженный в ученую дискуссию. Левая нога ступает на белую полосу, которую какой-то шутник провел только перед этой дверью. Но дощатом полу полоса почти не заметна, но выглядит отчего-то пугающе. Я переношу вес тела вперед, пытаясь как можно быстрее перешагнуть полосу, и едва не спотыкаюсь. Правая нога прикасается к холодному косяку двери. Дощатый косяк скрывает металлическую конструкцию, которая состоит...
   Почему я страшусь этого мгновения? Почему память подсовывает никуда не годные детали вместо реальных действий? Почему я не могу сделать шаг и снова оказаться там и тогда - в том месте, первом, которое я помню? Да, Гештальт... Борьба образов с другими образами. Начало - дело деликатное... Особенно, если ты не уверен в победе.
   И все-таки воля творит чудеса. Все силы памяти направлены на один объект: распахивающаяся дверь. Нет ручки - только замочная скважина, нет номера - только полоса на полу. Или номер был, а я его не заметил? Смирнов объяснит... Я киваю ему, демонстрируя уверенность в собственных силах, и вхожу.
   Кровать у окна - первое, что бросается в глаза. Не решетки, не солнце за окном, даже не упирающаяся в стекло ветка ивы, скользящая по гладкой поверхности с едва различимым (или воображаемым) шелестом. Нет, именно металлическая кровать, намертво приваренная к полу. Матрас, одеяло, подушка - ничего необычного. Ни излишней упорядоченности, ни хаоса. Нет, угол подушки слегка примят, одеяло отброшено чуть в сторону. Но мне, подготовленному долгими бдениями над бумагами, все это кажется нарочитым. Я понимаю, что становлюсь необъективен, нарушаю целостность гештальта. Но - как бороться с первым впечатлением?
   А чуть левее стол и два табурета, тоже закрепленные на полу. На одном из них - человек в полосатой пижаме. Темные волосы слегка взъерошены на макушке, седые нити заметны на висках, но только если очень присмотреться. Глаза полуприкрыты, руки - на виду, на столе. Прямой нос, густые брови, прилегающие к черепу уши, тонкие губы... Лицо приятное, а точнее - незаметное. Увидев этого человека на улице, я забыл бы о нем через долю секунды. Увидев его здесь и сейчас - не забуду уже никогда...
   Он чуть привстает, склоняя голову. Угол рта подергивается, выражая волнение:
   - Здравствуйте. Вы ведь тот самый доктор, о котором меня предупреждали?
   - Не знаю, насколько тот самый. Андрей Тимофеевич, специалист по гештальт-психологии.
   - Меня зовут - хотя вы, наверное, знаете - Максим Сергеевич Дивов. И род моих занятий... Впрочем, вы все читали!
   - Вообще-то я хотел бы услышать от вас. Может, для начала...
   - Боюсь, могу немного вам сообщить. - Он встал, обернулся к окну, заложил руки за спину. Замер на миг, потом снова сел. - Я знаю свое имя, знаю, что сегодня четверг, двадцать третье июня. Кстати, эта фраза - "сегодня четверг!" - вам не кажется знакомой? Мне почему-то кажется... Год, конечно, тоже знаю. Знаю, сколько времени здесь нахожусь. Знаю о своей жизни, о привычках, друзьях и знакомых ровно столько, сколько можно почерпнуть из свидетельских показаний. Но увы - совершил ли я двадцать восемь убийств... Этого сказать не могу.
   - Я здесь, чтобы отыскать истину с наименьшими для вас травмами и шоковыми ситуациями. Как я понимаю, вы в курсе новейших достижений нашего направления и сами навели разговор на гештальт-психологию.
   Он как-то рассеянно кивнул.
   - И стало быть, Максим Сергеевич, вы понимаете, что рискованное вмешательство в ваш гештальт станет в ходе наших сеансов реальностью, которая может привести нас к серьезным последствиям. Инициативное погружение в образ мира открывает многие двери.
   - Если бы вы мне помогли... Возможно, я знаю правду. И она ужасна...
   - Так вы - готовы сказать, что...
   Заметив выражение моего лица, он предостерегающе поднимает правую руку:
   - Увы, не могу порадовать стоящих за дверью. Я не могу сказать, что я - убийца. Или что я - не убийца, если уж на то пошло. То, что известно мне о последних двенадцати месяцах собственной жизни, иначе как ложной памятью не назовешь. Видимо, я и впрямь спрятал правду слишком глубоко. И вас привели, чтобы выманить меня из раковины и прихлопнуть.
   - Что вы! Гештальт-психология работает только со свободной волей пациента и его образом мира...
   - Не стоит рассуждать, доктор. Вы же помните, я тоже читал "Логические исследования". Мне, кажется, даже нравилось. Но увы - это было так давно... Я готов подвергнуться вашим опытам, если нужно согласие. Ведь мне самому важно знать. Да от этого и будущее зависит.
   Его пальцы скользят по поверхности стола, будто нащупывают неведомые письмена, выведенные этим шрифтом для слепых. Шрифт Бейля, да... Провалы в памяти заразительны. Я, кажется, слишком рано настроился на его гештальт. Глаза в глаза... По разные стороны стола...
   - Я не должен ничего подписывать?
   Я протягиваю ему стандартный бланк и вечное перо. Пациент ставит свой резкий росчерк, уже многократно рассмотренный в протоколах следствия. Он с упорством обреченного отодвигает бланк от себя и не мигая смотрит вперед. Теперь мы оба понимаем, что пути назад нет. Меня может ждать разве что позор, его - вечные освидетельствования и допросы. Теперь я ощущаю эту задачу как свою собственную. Границы гештальта раздвигаются, вбирая в себя и комнату, и бледную руку, и вечное перо, и чернила на бумаге, и металлическое сверкание дверного глазка...
   - Когда мы начнем?
   - Думаю, сегодня после обеда. Я установлю датчики и все подготовлю.
   - Я должен как-то готовиться к этому... пробуждению?
   - Нет, никакой подготовки, никакого напряжения. Этот процесс может быть очень длительным. "Пробуждение" - не совсем верная метафора. Вы не спите и сейчас, просто центробежные силы слишком слабы сравнительно с центростремительными. И мы найдем возможность достичь гармонического состояния. Главное - верьте в благополучный исход. Мы справимся!
   Говоря все это, я внимательно изучаю лицо пациента. Доброжелательность, надежда? Может быть... Но есть еще нечто, скрытое глубоко, глубоко... Я не могу "прочитать" человека на первом же сеансе, даже обладая всеми данными. Уникальная способность, развитая годами тренировки, полвека назад признанная официальной наукой. Нормативный подход, закономерности и каноны - что они перед совершенством человека, совершенством внутренним и внешним, которому нет еще объяснения. И все же я чувствую, что смогу разомкнуть контуры его гештальта и выманить тайну наружу. Интенция - вот ключ ко всему...
   На размышления уходят секунды. Мы прощаемся и расстаемся на несколько часов. Дивов грустно улыбается и вновь оборачивается к окну. Самое удивительное, что он тоже смотрит не на ветку ивы и не на решетку. Куда? Я не решаюсь спросить, не желая нарушать хрупкое равновесие. Может, небо? Облака? Или взгляд подозреваемого (подозреваемого на основе косвенных доказательств!) устремлен в то прошлое, куда пока нет пути? Я медленно прикрываю за собой дверь и сосредоточенно киваю Смирнову.
   - Пойдемте в кабинет, где устанавливают мои датчики. До трех часов у нас уйма дел.
   - Вы пришли к каким-то выводам, Андрей Тимофеевич? На основе личного знакомства, как вы говорили?
   - Это только предварительная встреча. Документ он подписал, ответственность с вас снята...
   Смирнов облегченно вздыхает. Наконец-то этот запутанный случай выходит из его юрисдикции. Можно помогать, поддерживать и ожидать исхода - любого. Даже походка его меняется. Полгода мучиться с неразрешимой тайной, искать и не находить... Со дня задержания Дивова он был привлечен к делу, много раз переносил выговоры и понукания начальства. А теперь есть кто-то другой.

Переплетение внутренних взаимообуславливающих импульсов создает умозрительное ядро человеческого "я", где мысли обретают текучую форму. Но именовать данное образование гештальтом затруднительно; скорее, перед нами один из уровней сложнейшего организма.

Франц Коффка. Из интервью

   В столовой, молча поглощая обед, я вспоминал те "общие черты", их которых сформировалась в памяти биография пациента. Дивову было ровно тридцать, он родился в Курске, работал в тамошних газетах, обучался в Литинституте. Затем путешествовал, отправлялся на заработки в обе столицы, что-то и где-то преподавал. Устроился редактором в солидное специализированное издательство, но три года спустя - без объяснений - бросил перспективную работу. Именно там и был "пропавший" год - хотя вроде бы ничего не пропало. Дивов оставался на виду, многие знакомые подтверждали его пребывание в тех или иных местах. Вот только в этом году совершились двадцать из двадцати восьми убийств, и ни на один день у подозреваемого не было алиби. Его перемещения казались нелогичными; неудивительно, что и сам Дивов, когда его задержали неподалеку от места, где только что обнаружили очередной труп, не смог дать объяснений, почему он там оказался. Облик "вольного художника" был крайне подозрителен. Его приметы совпадали со скудными указаниями свидетелей предыдущих преступлений, но точно опознать Дивова не смог никто.
   Все это было слишком нелепо, но нелепы были и сами преступления. Случайные люди, мужчины и женщины разного возраста и положения. Чистый белый листок из записной книжки рядом с каждым телом. Такой же (или очень похожий) блокнот обнаружили в комнате, которую снимал подозреваемый, только там все листы были на месте. Исследование одной этой проблемы уместилось в пару увесистых томов дела. Но подобную мелочевку, не имевшую прямого отношения к личности пациента, я пробегал, не особенно вникая. Новейшие технические приемы не дали никаких результатов. Осталась сомнительная гештальт-психология.
   Именно так выразился прокурор в беседе со мной, не скрывая своего скепсиса. Смирнов, похоже, тоже не слишком верил в способности "многоуважаемого Андрея Тимофеевича". Отблеск надежды в его глазах имел другие основания. Психиатры...
   Надеяться больше не на кого. Только я и человек по ту сторону стола. Чистый эксперимент. Слишком скорое испытание для новой науки. Коффка предлагал пробовать сначала на шимпанзе. Но нет ни времени, ни возможности. Два индивидуума и два гештальта...
   Я отодвинул тарелку и потянулся к чашке кофе. Ложечка предательски задребезжала о стенки. Терять контроль нельзя. Надо еще проверить датчик, хотя от него никакой пользы. Фиксация психической активности и так называемых "пиковых точек" была скорее отвлекающим маневром. Гештальт-терпаевт (или психолог, как полагают некоторые) надеется не на технику, а на себя. Ничего, кроме надежды, не остается к тому же.
   Протоколы последних допросов я читать не стал - они все равно ничего не добавляли к имеющейся информации. Попытки выудить из Дивова признание становились все менее осмысленными, новые свидетели мало что могли вспомнить по существу. Каждый новый день приносил лишь одно подтверждение, и оно для адвокатов было бы самым страшным. После его ареста убийства прекратились. И вот уже полгода... Оставались две версии: либо маньяк залег на дно, обманывая следствие, либо он сидит в комнате с белыми стенами и смотрит в зарешеченное окно.
   Впрочем, адвокатов, способных решать эту проблему, в наличии не имелось. Защитник был назначен следствием - молодой человек, когда-то учившийся с одним из моих знакомых. В итоге разговаривали мы как старые приятели... Впечатление осталось простое: в случае суда Дивову особенно не на что рассчитывать. Если только проникновение в его мирообраз (я так и не привык к этому "родному" термину, заменившему в двадцать первом веке привычное немецкое слово) не принесет каких-то плодов...
   Вадик, мой ассистент, закончил с монтажом оборудования. В отведенном нам помещении запросто уместились бы еще несколько пациентов. Я сосредоточился, запомнил конфигурацию комнаты, попытался почувствовать то пространство, в котором свершится (или не свершится) главное в моей жизни испытание. Многие говорили, что реальное окружение не имеет решительно никакого значения: все совершается в сознании врача и пациента, внешний мир выключен из процесса. Но Левен рассуждал иначе. Я помнил его лекцию - последнюю в рамках курса. "Да, молодые люди, чтобы отвергнуть или опровергнуть мир, нужно его постичь. Нет ничего важнее мелочей. Ваш отказ от дедукции и индукции не должен разрушать все связи. Гештальт соучаствует миру. Идеалист остается..." Конец фразы, который Левен позаимствовал у одного из учителей, я отчего-то запамятовал. Так, провода надежно зафиксированы. Жаль, что Вадик лишен сверхчувственных способностей. Его удел - вечное ассистирование. И отчего людей иногда влечет недостижимое и ненужное? Или меня самого точно так же влекло нечто?
   Пришла пора идти к Дивову - про себя я давно именовал его пациентом. Смирнов уже ждал у двери. Его сопровождали два дюжих санитара, в которых всякий сразу опознавал сотрудников какой-то спецслужбы. Здоровяки посторонились, давая мне пройти. Но я на миг замираю перед дверью. Странно, что в первый раз я не заметил номера. Вот же она, блестящая табличка чуть повыше той царапины, над которой я медитировал пару часов назад. Способность человека к наблюдению слишком ограничена. Или что-то вытесняет отдельные детали на периферию, чтобы потом они как можно яснее высвечивались - не в самый подходящий момент?
   Как бы там ни было, но перебрасываясь незначащими фразами с Дивовым и сопровождая его к своему кабинету, я не могу выбросить из головы эту сверкающую металлическую табличку. На ней была только цифра, цифра "12". Странно, но именно двенадцатого числа Дивов родился - если верить паспорту - и двенадцатого же был задержан - это если доверять протоколам. Правда, месяцы были разные. Глупое совпадение! И как некстати!
   С него все и началось, когда я объяснял Максиму правила игры:
   - Вы закрываете глаза и пытаетесь расслабиться... Это, впрочем, скорее, условности. Вы думаете о чем угодно, что не вызывает у вас резких эмоций. И погружаетесь в сон... Мое присутствие сводится к минимуму; я должен наблюдать ваш гештальт в реагентном состоянии. И дальше... Что будет дальше - не знаю. Сейчас не это важно.
   Дивов молча кивнул, закрыл глаза и откинулся в кресле - будто мгновенно отключился. Я внимательно смотрю на него, смотрел - и погружаюсь в тот мирообраз, куда никому до меня доступа не было... И вместе с человеком (уже не подозреваемым и даже не пациентом) я двигаюсь в путь по хрупкому и сложному измерению. Такого пути я боялся и ждал всю жизнь.
   Дорога... Всегда начинается с нее... Он движется, я держусь за спиной, незримый, неощутимый, единственный спутник. Условия игры приняты, следует действовать, пока контакт не потерян. И я генерирую необходимые вероятности, обыгрываю возможное и невозможное...
   Уловив как будто движение за спиной, он оборачивается, но различает лишь пустое пространство. Дивов - и в то же время не совсем тот, что лежит в кресле рядом со мной! Свободная одежда, коротко подстриженная бородка, странные, смазанные черты лица... Неземное спокойствие кажется квинтэссенцией того, что я наблюдал в несовершенном реальном мире. На миг на его хламиде появляется знакомая цифра - усилием воли я успеваю вмешаться и уничтожить этот отблеск реальности, чтобы не нарушить хрупкого контакта с гештальтом. Я даже чувствую, как вздрагивают пальцы. Последний оттенок исчезает за мгновение до того момента, когда единственный реальный обитатель этого пространства начинает разглядывать свое одеяние. Потом, не обнаружив ничего, достойного внимания, он выбирает направление и идет.
   Дорога простирается во всех направлениях сразу - точнее, направлений здесь вовсе нет. Только созданная субъектом иллюзия - та, что прочнее реальности. Найти в ней лазейку для себя... Подумать об этом просто... Можно остаться облачком тумана, можно превратиться в непременный элемент ландшафта, но я предпочитаю приложить усилия и остаться абсолютно незаметным. Малейшее подозрение может вывести хозяина этого мирообраза из хрупкого равновесия. Гештальт замкнется, и я потеряю надежду на успех.
   А сейчас нагой человек стоит в нагой вечности и обустраивает для себя наиболее подходящие из вариантов развития воображаемых событий. Он смотрит в относительную "высоту" и замирает, силясь что-то разглядеть...
   В это время...
   Я незримо нахожусь рядом с ним и в то же время фиксирую свои впечатления методом автоматического письма. Вадик следит за аккуратной подачей бумаги, по которой скользит моя рука. Мое тело расслаблено, зеленые огоньки мигают на датчиках. Доктор Смирнов стоит в дверях и скептически наблюдает за процедурой. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Я не вижу ничего, но кое-что могу чувствовать. А вот будет ли достаточным мое вчуствование?
   В это время...
   Где-то далеко сумрачный сыщик в очередной раз ворошит папки с материалами дознания. Он все еще ищет - доказательств ли виновности, оправданий ли... Старуха в метро, девушка в лесу, юноша без определенных занятий на вечеринке. Белые листки - ничего больше... Пустые графы, незаполненные поля...
   В это время...
   В это или уже в иное?
   Я пробую играть с прошлым, с образами, знакомыми с детства. И дорога, на которой стоит герой, ведет в дремучий лес, известный из старых страшных сказок. Как же звали того художника? Клевер... Забавная цветочная фамилия; только ударение другое. У него такой двусмысленный волк на задних лапах с явно преступными намерениями наседает на Красную Шапочку. Нет, извращения на потом... Сексуальную доминанту я еще успею проверить. А вот фоновые впечатления, базовые характерологические установки. На чем строится этот гештальт - добро или зло, альтруизм или равнодушие? Да, дремучий лес - самая подходящая арена. И хозяин пустого мира поддается воздействию. Легкими шагами, будто земля под ним пружинит, он направляется к лесу. Так, и земля, и легкий ветерок, даже ручей по левую руку. Кажется, дело налаживается.
   Я больше не вмешиваюсь, в конце концов, мы в его пространстве. И, вероятно, движемся к условному центру. Для гештальта централизация типична... Но это уже научные аксиомы. А сейчас я работаю с реальным случаем.
   Костюм воина остается серым - пожалуй, это единственное, что напоминает о первоначальном колорите пространства. Все остальное расцветает яркими, невиданными в реальном мире красками. Мой проводник (или ведомый?) видит чистые цвета, отвлекаясь от реального опыта. Зелень леса, желтизна поля, синева реки... Как было бы просто жить в таком мире!
   Под нос себе он насвистывает простой мотивчик. Странно, но мне незнакомы слова...
   "Get down, get down, little Henry Lee"... Странно слышать простые английские фразы в этой вселенной, лишенной объективно принятого языка. И вообще объективности... Я замечаю, что одежда героя приобретает все более современные очертания. Он слишком торопится в настоящее, и этому следует помешать. Одна деталь, если окажется достаточно значимой, приостановит это стремление. Средневековье! И вот появляется меч на перевязи. Клинок не слишком длинный, но отличается благородством выделки и очертаний. Рыцарь, конечно, остается пешим, но что-то подсказывает мне - ненадолго. Он в недоумении глядит на клинок, чуть выдвигает его из кожаных ножен с серебряной отделкой, затем поправляет перевязь и шагает себе дальше. Нюанс воспринят гештальтом, контакт не теряется. Теперь остается смоделировать ситуацию, в которой герой сможет проявить предполагаемые рыцарские качества. Ибо отвлеченное представление о данной модели поведения как раз соответствует светлому полюсу мирообраза.
   На опушке леса раздается шум; рыцарь выхватывает меч и делает шаг по направлению к источнику беспокойства. Но это оказывается всего лишь конь неопределенной масти в полной упряжи. Он подбегает к человеку и тянется к его плечу, как старый знакомый. Будто ждал здесь возвращения хозяина... Впрочем, так оно и есть на самом деле.
   Рыцарь лихо вскакивает на коня и мчится навстречу приключениям. А они не замедлили явиться - тут же, в лесу.
   Утробный рык раздается по левую руку. Рыцарь преодолевает густой кустарник; конь выносит его на открытое место - туда, где есть нужда в рыцаре.
   Здесь престарелый поселянин с копьем защищает деву от дракона. Зеленое чудовище разевает пасть и совсем уже собирается извергнуть пламя, когда рыцарь вопиет:
   - Презренная тварь! Оставь свои мерзкие поползновения и сразись с тем, кто уничтожит тебя.
   Дракон выглядит внушительно - я бы такого вообразить не смог. Голова, правда, всего одна, но туловище сконструировано по всем законам аэродинамики. Кажется - приглядишься и тут же заметишь металлический каркас. В линиях шеи и хвоста заметно эстетское изящество. Поселянин - благообразный старец с бородой, облаченный в белую рубаху - тоже картинен. Но барышня - просто верх совершенства! Полуобнаженная грудь, томная поза... В реальном мире - проносится у меня в голове - так в обморок падают, чтобы спровоцировать насильника. Но законы реального мира нужно отбросить - иначе никогда не вникнуть в происходящее здесь...
   - Рыцарь! - старик радостно дает дорогу вновь прибывшему. - Наконец-то нам на помощь пришел тот, кто способен одолеть злую силу... Спаси мою дочь, рыцарь, ибо она - прекраснейшая из дочерей Пейпуса.
   С этим названием что-то не так; откуда позаимствовал его мой хозяин? Протагонист между тем, не выпуская обнаженного меча, оборачивается к дракону.
   - Ты принимаешь бой, злобная тварь?
   - Что-то много вы стали себе позволять, адепты добра... Лезут, мешаются... - дракон высунул длинный раздвоенный язык - словно кобра, готовая к броску. - И всегда вступаться за обиженных... А потом барышень в награду получают!
   Рыцарь пришпоривает свою лошадь, и дракон грузно уворачивается, яростно взмахнув хвостом. Конь избегает столкновения с препятствием и тяжело разворачивается на краю поляны. Рыцарь изо всех сил натягивает узду. На его лице выступили капли пота, но ответить он еще способен.
   - Как твое имя, презренный? Оно скоро будет в списке моих побед.
   Дракон странно склоняет голову - хочет ухмыльнуться, что ли? Вряд ли рептилиям это свойственно.
   - Имя мое тебе, верно, знакомо. Я дракон Аарне, номер по каталогу 321. А вариант, видимо, Д... Или...
   Ситуация выходит из-под контроля; передо мной явная игра протагониста, даже если я не улавливаю ее деталей. Он явственно осознает постановочный характер сцены, и она занимает соответствующее положение в мирообразе. Нужно прекратить это немедленно, вернув гештальт к необходимому для эксперимента чистому равновесию. Иначе на реакции героя нельзя будет полагаться... Что бы можно предпринять, избегая явственного вмешательства?
   Разумеется, старик наносит чудовищу удар - и тут же валится навзничь с рассеченной грудью. Девица по-прежнему валяется бездыханной, помощи ожидать неоткуда, но рыцарь успевает заметить уязвимый участок на левом боку дракона. Не зря все-таки тварь совершила это движение! Ловкий удар клинком - и дракон скрывается в облаках черного дыма. Пламя он выдохнуть не успевает: рыцарь прорвал-таки чешую, и победа на его стороне. Дракон резко взмывает вверх (аэродинамика нарушена, но в ней субъект не силен) и исчезает в небе. Теперь внимание рыцаря обращается к спасенным. Старец еще дышит. Он успевает прошептать:
   - Вверяю тебе мою дочь Гризельду, благородный рыцарь! Она - все, что у меня... Помоги...
   Тонкая струйка крови картинно сбегает с левого угла рта - нет, во мне все-таки пропал художник старого времени! Какая кисть, какой размах... И какое самолюбование! Этого качества герой, кажется, лишен. Ему некогда наслаждаться победой и смертью - он спешит туда, где еще может оказать помощь. Чистейший альтруист! Но что в этом поведении продиктовано условиями игры, а что исходит от него самого? В какой мере значимо мое воздействие на гештальт и что внесено образной системой как вторичное следствие?..
   Пока я рассуждаю так, рыцарь приносит из ручейка воды и приводит девицу в чувство. Вовремя все-таки отделались от дракона - может, на романтической почве выйдет что-нибудь более внятное?
   Барышня возбужденно озирается по сторонам, демонстрируя огромные глаза и пышные ресницы.
   - Что случилось? Где мой отец...
   Рыцарь пытается укрыть от спасенной печальное зрелище, но безуспешно. Девушка истерически рыдает, следует объятие, затем рыцарь поднимает бесчувственную Гризельду и несет к лошади. Он устраивает девушку в седле, а сам ведет скакуна в поводу. Романтичная парочка следует к поселению, откуда произошли покойный старец и его дочурка.
   Поселок оказывается так себе: два десятка деревянных домиков, частокол вокруг, утоптанная площадка у ворот, дозорный перед калиткой... Фантазия могла быть и побогаче, но здесь обижаться не принято. Молчаливого рыцаря впускают внутрь; тут же слетается толпа зевак - пышнотелые дамы в передниках, ребятишки, несколько стариков. Кто-то узнает Гризельду; ее спасителя засыпают вопросами:
   - Я всего лишь прогнал дракона. Отец перед смертью поручил мне судьбу дочери. - Он поправляет перевязь меча, смущенный всеобщим вниманием.
   Его приглашают в хижину, угощают похлебкой и каким-то терпким напитком. Кажется, идея насчет спиртного принадлежит мне, потому что герой едва прикасается губами к краям чаши. На вопросы собравшихся он отвечает коротко и негромко; все сказанное (и прекрасно мне известное) повторяет коренастому мужчине с бородой, которого все называют Гонтой.
   - Увы, я не успел помочь несчастному. Но сделал все, что было в моих силах...
   Гонта мрачно смотрит на рыцаря, потом произносит:
   - Ты должен остаться с нами, чужеземец. Дракон вернется, и тебе суждено закончить начатое. Воспользуйся нашим гостеприимством в ожидании подвига.
   Я понимаю, что этого не должно быть. События в гештальте не стоят на месте; их кольцо все вьется и вьется, сплетая причудливые нити. А сейчас герой охотно - даже чересчур охотно! - отказывается от всякого движения, воспользовавшись первой же возможностью. Так никакие мои выкладки не получат развития. И сколько это продлится?
   Все попытки никуда не ведут. Кажется, что герой обречен сидеть здесь, на пороге крайней хижины, глядя в темный лес, откуда может выйти дракон. А может и не выйти... Гризельда приходит к нему вечером поблагодарить за спасение, приходит на следующий день. И все события будто скрыты туманной дымкой. Неужели он настолько не хочет движения, что согласен на эту сомнительную нирвану? Я пытаюсь ввести в идиллическое существование новые, непредвиденные факторы, но какая-то незримая сила блокирует все мои попытки. Пока, наконец...
   На дороге появляется облачко пыли, затем - несколько смутных теней. Сидящий возле хижины мужчина прищуривается, потом встает, держа ладонь козырьком над глазами. Вид его завораживает. Действительно, получился очень красивый пейзаж: лучи заходящего солнца, яркая лента дороги и на ней фигурки в одеяниях шафранного цвета. Они подходят все ближе и ближе...
   Первый из четырех скитальцев склоняется в ритуальном приветствии:
   - Мира и счастья тебе, поселянин! Мы, служители Вечного и Безымянного, молим о ниспослании всех благ полям и хижинам твоим.
   - К сожалению, совсем не моим, - улыбается герой. И я понимаю, что не все еще потеряно. - Я такой же гость в этом поселке, как и вы, старцы. Куда направляетесь?
   - Присядем, братья... - Все четверо опускаются на корточки. - Мы странствуем, прославляя Силу, которой служим. И ныне видение, бывшее главе ордена, вынудило нас, четырех избранных дервишей, двинуться в страну, именуемую Галапагос, чтобы обнаружить там атрибут Вечного и Безымянного. Ибо в той стране явлен предмет, несущий часть Его и Его могущества. И пророк наш, Курт непогрешимый, свидетельствовал о грядущем чуде.
   - Занятно... - Глаза загораются, длинные пальцы в нетерпении стучат по коленям. Я чувствую, что дорога вилась перед хижиной не зря. - И далеко этот самый Галапагос?
   - Сие не имеет ни малейшего значения, - странник переводит дух. - Ибо Властелин даровал нам вечность, и еще день сверх нее. Так что можно не спешить - если бы не наше нетерпение, человеческое, а не божественное. Мы заночуем здесь, возле хижины. А утром двинемся в путь...
   Конечно, мне не нравится название, которое упомянул дервиш. Галапагосы - все-таки острова; странный выбор для человека, который знает сушу куда лучше, нежели море... Но и это - путь, движение к истине. С каждым шагом будет создаваться все больше ситуаций, раскрывающих истинное состояние гештальта. А каждый эпизод может оказаться решающим и объясняющим все.
   Так что герой идет к Гонте и сообщает ему, что решил присоединиться к служителям Вечного и Безымянного. Он, кажется, счастлив, что появилась цель, прерывающая бесконечное ожидание. Гонта не удерживает его:
   - Да, великая цель увлекла тебя. Эти дервиши принадлежат к одному из древнейших и удивительнейших орденов, перед которым склоняют головы все. И дракон будет убит тобой; дорога вместе со святыми людьми приведет тебя к исполнению долга. Судьба послала этих странников, чтобы просветить страждущего во тьме. Возблагодарим же ее!
   Гризельда проливает несколько ритуальных слезинок, но ее благодарность к спасителю явно не переросла в нечто большее. И герой с легкостью оставляет поселение на рассвете, присоединяясь к людям в шафранных одеяниях.
   Ландшафт кажется неизменным; на самом деле в сознании субъекта на манер видеокассеты проигрывается серия одних и тех же стандартных изображений. Герой не отвлекается на такие мелочи; он сосредоточенно внимает поучениям главы паломников:
   - Вечный пребывал всегда. Его сила - в недеянии. Его удел - вечный покой. И всякий, кто принял на себя служение Ему, этот покой обретает. В течении времени, в движении пространств и светил нет ничего, кроме суеты. Он же наблюдает за этой суетой, не выражая никаких чувств. Он не принял никакого имени, ибо что в имени тебе моем... - Тут дервиш мотнул головой, будто стряхивая наваждение, и вернулся к повествованию о мистической сущности своего божества.
   Меня же его оговорка выбила из колеи. То, что делали и что говорили персонажи... Нет, это не казалось иллюзорным и безумным. Скорее наоборот... Слишком много логики, слишком все просто и правильно! Нет, мой подопытный явно удерживал все нити в своих руках. Он по-прежнему сохранял полный контроль, насыщая мирообраз знакомыми деталями. Никакие мои манипуляции не высвобождали скрытых секторов гештальта. Этот нервный, легко внушаемый с виду человек оказался по-настоящему крепким орешком. И всегда что-то внутри, какой-то подтекст, трудно уловимый намек. Вот как сейчас - дервиш цитирует старинное стихотворение, повествуя о своем божестве... Нет, я должен докопаться до истины! Вызов брошен лично мне! И поднять перчатку, кажется, так легко. Но не обернется ли перчатка ядовитой коброй?
   Тем не менее я не уступаю ни пяди. Дорога вьется через леса и холмы, и каждый шаг может привести к долгожданному пробуждению. Я генерирую новые ситуации, новые варианты, новые трактовки событий. И могу только надеяться, что мои творческие силы не истощатся прежде, чем рухнут внутренние барьеры человека, нить судьбы которого я пытаюсь раскрутить. Так, еще один поворот... Поляна в лесу...
   Здесь располагается лагерь одной из враждующих армий. Воины преклоняют колени, испрашивая благословения у святых людей. Их рыжеусый командир, поразительно похожий на оставшегося где-то позади Гонту, указывает первому дервишу:
   - Чтобы продолжить путь, вам придется миновать поле боя. А еретики, с которыми мы ведем борьбу, могут ополчиться и на вашу веру, мудрецы. Прервите ненадолго ваш поиск; завтра состоится великая битва, я надеюсь, что мы с вашими молитвами сможем расчистить путь.
   Старец внушительно склоняет голову:
   - Курт Непогрешимый заповедал нам отказаться от всякого насилия. Быть может, то, за что вы бьетесь, истинно; но помочь вам сможет разве что наш спутник, не приносивший обетов.
   Герой выходит из тени. Один из командиров приглашает его к своему костру. Здесь горланят веселые песни, передают по кругу чаши с хмельными напитками, здесь сидят рядом умудренные опытом наемники и безусые неофиты. Все, как и должно быть на войне, развязанной мелкими феодалами. Только мой спутник не желает воспринимать происходящее всерьез. Лица расплываются, реплики иногда не слышны, а иногда - повторяются до бесконечности. И этот вечер на поляне все длится и длится... Я спровоцировал реплику дервиша с иной целью. Похоже, проверка на увлеченность насилием окажется не такой уж легкой. Герой, бросившийся на сказочного дракона, не спешит обнажать свой меч против людей. Правда, у него есть выход: стереть в этих людях индивидуальные черты, рассматривать их как безликую и аморфную массу. Тогда все происходящее скатится до уровня абстракций и не будет иметь значения для хода экспериментов.
   Ночью я пытаюсь подстроить мимолетную связь героя с одной из тех девиц, что сопровождают воюющие армии. Но он выбирается каким-то образом из теплой компании наемников и засыпает под открытым небом рядом со своими учителями. И - почти мгновенно - в этом мире наступает утро.
   Дервиш благословляет воина перед битвой:
   - Да будут твои действия направлены к торжеству Вечного и Безымянного! - И более ничего. С точки зрения теории недеяния это более чем понятно. Но я-то стремился к иным результатам.
   Впрочем, битва начинается почти тотчас же; времени на пустые оценки упущенных возможностей не остается. Толпы волосатых людей в звериных шкурах вылетают из леса на поляну. Кажется, их поток никогда не прекратится. Мог ли лес вместить столько воинов? Вопрос риторический, ибо истинные границы этого пространства остаются сокрытой в подсознании тайной. А бой идет сначала на флангах - с переменным успехом.
   Вот приходит черед того отряда, к которому присоединился безымянный меченосец. Стройные ряды движутся по открытому пространству, приходя в соприкосновение со звероподобными противниками. Рыжеволосый варвар, украсивший себя ожерельем из чьих-то клыков, бросается герою наперерез. Он небрежно смахивает рукоятью топора одного из бойцов послабее. Тут меч взметнулся в воздух - и противник повержен одним движением. Я даже не успеваю зафиксировать последовательность действий, не могу постигнуть, какая гамма эмоций доступна герою, какая часть его сознания откликнулась на внешние раздражители. Все - поверженный враг не интересен, он исчезает из памяти, из сознания, с поля боя... Впрочем, его место занимают другие.
   Вооружение дикарей не отличается разнообразием. Есть у них, конечно, и рогатины, и копья, и даже луки со стрелами - кое у кого. Но главное свое преимущество - количественный перевес - нападающие подкрепляют в основном силой острых клинков. Герой демонстрирует чудеса владения своим оружием. Вот падают один за другим его соратники, вот он остается один, но продолжает двигаться вперед. Дикари наконец покоряются силе регулярного войска. Левый край поляны очищен от людей в звериных шкурах, справа они обращаются в бегство. Немногие из победителей рискуют преследовать противников в лесу. Там их враги могут хозяйничать сколько душе угодно. А путь вперед свободен.
   Впрочем, герой не слишком торопится. Будь он только механической комбинацией импульсов, отражающей стремление пройти путь до конца, до истоков - конечно, с исчезновением препятствия движение бы продолжилось. Однако собственная воля субъекта лишена столь милой ученому сердцу простоты и однонаправленности. Я готов с этим примириться, если бы...
   Нет, все же нечто странное стоит за бесконечными попытками противодействия моей воли. Нигде в этом гештальте я не встречаю открытого сопротивления - нет, только уход в себя и попытки перестроить мои же собственные импульсы мысленной энергии. Кажется, предпринимаемые мной усилия чудесным образом обращаются в свою противоположность. И вот герой, забывший о высших целях, снова устраивается у костра и жадно внимает похвалам товарищей по оружию.
   Он не выказывает ни малейшего энтузиазма, когда его приглашают вступить на путь воинов:
   - Ты же рожден для сражений! - увещевает командир отряда. - Служение безымянным божествам - конечно, свято. Но подумай сам - для чего ты рожден... Этот удар, эта поступь!
   Сосед хлопает героя по плечу, тот угрюмо кивает:
   - А дальше куда двинется ваша армия?
   Вопрос принят за выражение искренней заинтересованности, и командир пускается в подробные объяснения. Завтра они должны обойти лес слева и выйти на соединение с армией какого-то герцога. Потом их силы двинутся через болото и переправу к стану мятежных баронов... Описание продолжается, но бывший боец не слушает больше - видно, что бесконечные раздоры мелких феодалов нисколько его не занимают. В это презрительном спокойствии воля хозяина гештальта смыкается с моей собственной. Эту точку соприкосновения следовало бы развить. Герой встает, герой уходит... Завернувшись в свое одиночество, как в непроницаемую броню... Не к дервишам и не к девицам. Он уходит один, на мгновение покидая этот пространственно-временной континуум.
   Я пытаюсь последовать за мыслями субъекта, но это совершенно бессмысленно. Похоже, он стремился только перенестись через "пустое пространство" и вновь вернуться к насыщенному существованию. Пусть не движение к первопричинам и к истокам памяти - но какая-то тяга к изменению состояний в нем еще сохранилась. Он ощущает некую связанность, даже не задумываясь о присутствии чужой воли. И гештальт рождает новые импульсы, с которыми я могу совладать. Или хотя бы попытаться.
   Как бы там ни было, но проследовать в глубины памяти мне не удается - сознание субъекта просто выключается, он не использует выход за пределы универсального времени, чтобы вернуться в прошлое или отрефлектировать проскользнувшие мимо него детали. Вечер просто сменяется утром - без малейших объяснений и трансформаций. А герой, склоняя голову, прощается с живыми и воздает почести погибшим. Затем он опускает меч в кожаные ножны и следует за дервишами, босые ноги которых уже поднимают дорожную пыль. И боевой эпизод будто исчезает, не выводя на поверхность гештальта следов застарелой агрессии. Не вполне обычное отношение к насилию, свидетельствующее скорее об огромной силе самоконтроля. Но полученные данные могут мне помочь с этим справиться... Главное - не утратить в этом странном мирообразе ощущения собственных сил и собственной самости, не раствориться в этом безумно притягательном мире. А это так просто, когда нужно только следовать по пятам героя. И выбрать место для оптимального уровня воздействия.

Арсенал волшебных сказок восходит к архетипам праязыка и прамышления. Однако гештальт использует (да-да, именно гештальт, а не его носитель!) и возможности новейшей масс-культуры.

Дж. Бьюкенен. Из "Полемических заметок ортодокса"

   Лучи рассвета мягко пробиваются сквозь редкую листву деревьев, наделенных странными изогнутыми стволами. По тропе шагают дервиши, рядом с ними - и чуть в стороне - мужчина с мечом. Кажется, за прошедшие мгновения он неуловимо изменился. Нет, жестокость битвы не имеет к этому отношения. Никаких противоречий, никакой одержимости... Странная уверенность в собственных силах, прямо пропорциональная моей собственной неуверенности. И путь дервишей должен подойти к концу. Я пытаюсь изобрести наиболее логичное завершение. Так, испытание верой... Старший из мудрецов опирается на посох:
   - Очисти свою душу, сын мой. Мы приближаемся к тому, что станет величайшим откровением твоей жизни. Ты достоин участия в инициации; еще до захода светила твои ноги коснутся ступеней храма, что посвящен Курту Непогрешимому. Единственное и неповторимое святилище примет под свою сень достойнейших. Может, когда-нибудь ты заслужишь и право участвовать, а не только наблюдать. И ужасы мира растворятся...
   Он начинает напевать какой-то духовный стих - ни я, ни герой не можем (и не должны) разобрать слов. Остальные странники подпевают, не шевеля губами. И сходят с тропы, будто испытав озарение. Незримые указатели ведут их сквозь лес. Чащоба сменяется болотистым участком, затем путники минуют холмы, поросшие густым кустарником, но ни разу не сбиваются с ритма и с дороги. И вот они попадают в небольшую долину, в центре которой высится каменное сооружение.
   Я долго размышлял над его архитектурой и обнаружил, что меня опередили. Кажется, у истинного хозяина гештальта имелись свои соображения по поводу арены предстоящего действа. По крайней мере, строгие готические формы, которые я пытался генерировать, смешались с более экзотичными деталями. Арка главного входа выполнена в восточном вкусе, купола напоминают византийский стиль десятого века, а фронтоны решены в духе позднего Возрождения. Целое производит внушительное и в то же время забавное впечатление. К обитателям такого сооружения нелегко отнестись серьезно.
   У храма столпились паломники. Величественного вида мужчина в белоснежных одеждах что-то разъясняет им, вызывая недовольные реплики. Похоже, попасть внутрь светит немногим. И таинства этой религии как будто не для моего героя. Тем не менее мне необходимо, чтобы он проник в стены храма. Возможно, все это имеет религиозное объяснение: передо мной просто фанатик, умело скрывающий свои убеждения. Он явно хотел бы ускользнуть... Вот герой отходит от своих провожатых и присоединяется к паломникам, погружаясь в их среду, в их заботы и радости. Что-то о ценах на хлеб, о разорительных войнах... Он пожимает чьи-то протянутые руки, сохраняя внешнее равнодушие. У самой стены храма он замирает, оперевшись о истертые временем камни. Но к человеку с мечом уже спускается по ступеням жрец в белоснежных одеждах. И его уста выражают мои чувства, мою страсть и мою жажду познания:
   - Ты прошел долгий путь, сын мой. И ты заслужил приют, где не только тело, но и душа могла бы насладиться пред Ликом Вечного и Непогрешимого. Войди же в храм Курта и пребудь с нами в великом обряде очищения. И тогда все внешнее и наносное сойдет, подобно грязи с твоих подошв. И глаза твои узрят высшие сущности, недоступные зрению простецов. Следуй же за мной!
   Немного помедлив, герой делает шаг, за ним еще и еще. Огромные двери приоткрываются ровно настолько, чтобы впустить ведущего и ведомого. И они попадают в иной мир... Свет множества свечей вместо солнечного света, пение хора вместо разноголосицы толпы, вершина алтаря, к которой ведут все пути в храме, - вместо множества дорог внешнего мира гештальта.
   Герой занимает место в ряду монахов (монахов ли?) в серых одеждах возле ряда дорических колонн. Он склоняет голову, но не отрывает взгляда от алтаря. Может быть, сейчас решится все. Яркий, как можно более эффектный образ, синтезирующий религию и насилие - вот что мне необходимо. Он стереотипен, но я нахожусь в пограничной ситуации, когда мгновенный выбор определяется первым побуждением. Нужно добиться от субъекта ярко выраженной реакции на определенный элемент, вносимый в гештальт. Окажется он чужеродным или будет безоговорочно принят? Что изберет герой? Сможет ли он уклониться от истины, как бы...
   Его взгляд остается непроницаемым, ни один мускул не шевелится. Среди напевающих невыразительный мотив монахов он один остается безгласным и бездвижным. А на алтаре мужчина в белоснежной мантии обнажает огромный жертвенный нож, вознося хвалу основателю кровавого культа:
   - Отрешаясь от суетных мирских побуждений, тебе мы возносим хвалы. И тебе - единственное наше деяние, единственная и главная жертва. Пусть чистота этого агнца отразит чистоту наших чувств. Прими же наше скромное подношение и пошли частицу своей силы недостойным рабам.
   Бьется в конвульсиях юная девушка - почти девочка - на огромном каменном алтаре в лучах света. С сознанием исполненного обета взирают окружающие на творящийся ужас. Здесь сливается все - одежды, лица, детали... Но остается цельное воздействие. Нож входит в тело. Вот и пролитие крови! Кошмар, которого не избежать. Крик, еще один...
   Жертвоприношение предстает нарочито вульгарным, с обилием натуралистических подробностей - внутренности на алтаре, капли крови, стекающие с ножа на белый мрамор. Я стараюсь усилить эти детали, чтобы вызвать наконец в своем пациенте некую внятную интенцию. Должен же он явить свою позицию, сориентировавшись в собственном гештальте? И спровоцированная реакция... Но все опять уводит в сторону.
   Герой окидывает взором стройные ряды адептов, ищет знакомые лица - и не находит. Он отступает к стене, опирается о колонну и закрывает глаза. На миг изображение исчезает, заслоненное несколькими ощущениями. Я разделяю их с субъектом - слышу монотонное пение, вдыхаю ароматы благовоний и чувствую длинные пряди собственных волос. Это последнее о чем-то мне напоминает. Некая мифологическая ассоциация, которую хозяин гештальта как будто скрывает.
   Я, конечно, вспоминаю о Самсоне - иначе куда бы годилась моя подготовка. Но слишком быстро действует герой, слишком удачно маскирует свои выпады и варианты отступлений. Простейший выход никому иному не мог бы прийти в голову. А он сумел избежать и явного давления религиозно-мистических символов, и моего воздействия - скрытого, но оттого не менее важного. Колонна подается под нажимом его могучего плеча, храм шатается, потом раздается треск...
   Герой приоткрывает глаза, когда великолепие обряда безвозвратно утрачено. Сверху на алтарь валятся куски мрамора, небольшие колонны уничтожают в своем падении все атрибуты культа, а давно знакомые ему дервиши растоптаны где-то в хаотичных метаниях толпы. Вот и потолок проносится вниз, погребая под собой ужасный алтарный камень. Большинство присутствующих исчезает безвозвратно, остальные растворяются в лабиринтах гештальта. Эти персонажи более не выражают ничего существенного для носителя мирообраза и потому утрачивают определенность.
   Сам же хозяин этого мира - в своей серой хламиде и со своим острым мечом - остается у руин храма, нимало не сожалея об утрате высшей цели. Похоже, Путь для него значил не так уж много. И совсем иной была цель. По крайней мере, мой пациент способен мыслить не только средневековыми аналогиями. В его гештальте едва ли не впервые появляется элемент иной культуры.
   Рядом с рыцарем, вздымая клубы пыли, останавливается мотоцикл. Это огромный черный "Харлей Дэвидсон". За рулем юноша в кожаной одежде. Напульсники, татуировки, перстни на пальцах - все непременные атрибуты байкера на месте. Глаза скрыты огромными черными очками. Создается впечатление, что машиной управляет слепец. Он вздымает руку в приветственном жесте:
   - Что, герой, подвезти? Нам вроде бы по дороге...
   За спиной у байкера удобно устроилась светловолосая девушка в ситцевом платье в цветочек. Она приветливо улыбается меченосцу и склоняет голову, поправляя растрепанные волосы. Руин храма она как будто не замечает:
   - Садитесь, пока он не передумал. Ухватитесь за поручень вот здесь. И прижмитесь поплотнее - на этих дорогах жуткая тряска!
   Рыцарь коротко благодарит за любезность и не дожидается следующего приглашения. Развалины навсегда утратили свою притягательность - как развеявшиеся иллюзии - и пришло время новых исканий. Теперь я знаю, что не религия направляла поступки моего пациента. Что ж, отрицательный ответ - тоже ответ. Но я стремлюсь к ответу иному. И потому стараюсь придать дополнительные черты новым образам, столь существенно изменившим общее положение в пределах гештальта. Что бы там мне ни казалось, но вторжение технологического прогресса немало значит и для пациента. А значит - можно ожидать дальнейших сюрпризов.
   Впрочем, некоторое время обходимся без них. Удерживая меч и прижимаясь к хрупкой фигурке светловолосой девушки, рыцарь мчится на мотоцикле к неведомому и, быть может, прекрасному. Его спутники хранят молчание, а по обе стороны дороги мелькают однообразные песчаные дюны, перемежающиеся редкими островками зелени.
   Неожиданно (по крайней мере, для меня) девушка оборачивается. Ее мягкие волосы касаются щек героя, а голос ласкает слух:
   - Наша коммуна за этими дюнами... Ты мог бы остаться с нами, воин...
   Я не замечал в своем подопечном стремления к человеческому обществу - скорее, наблюдал обратное. И то, что в гештальте сам он генерирует данную идею, показалось немаловажным. Стало быть, люди ему необходимы не как зрители... Но какую функцию он уготовал другим? Пока они были марионетками - его собственными или моими. Девушка, кажется, принадлежит к тому же разряду. Ее облик не вызывает у героя сексуальных модуляций; он будто отвлеченно наслаждается красотой. Нет, эротической доминанты я и не надеялся отыскать. Это должно быть слишком глубоко запрятано. Но какие-то указания должны быть... Герой, конечно, с легкостью примет инициированное им же самим приглашение, хотя я не мог уловить логики в подобной трансформации гештальта. Хиппи? Нет, тут что-то другое... Должно быть, стремление затеряться в толпе, уйти от смутно осознаваемого преследования. Посмотрим, в каких условиях он надумает раствориться...
   Мотоцикл сворачивает с дороги; мужчина за рулем кивает, когда девушка знаками сообщает о желании героя присоединиться к их лагерю. Никаких следов удивления. Только слишком много второстепенных фигур для простого "ухода от темы". Ведь гештальт по-прежнему на виду. И кажется, будто все здесь открыто для обозрения. Эта иллюзорная простота сводит меня с ума - а я должен сохранять душевное равновесие, к которому должен привести и пациента!
   ...Он, создавая коммуну хиппи как часть мирообраза, явно пренебрег многими историческими реалиями. Гибрид индейского стойбища и среднерусской деревни вышел, надо признаться, не лишенным притягательности. От поселения, где рыцарь встретил дервишей (как же давно это было!) коммуну отличали неформальные отношения членов и неизменные трубочки и кисеты, ритуально носимые мужчинами и женщинами. Впрочем, курящих я практически не видел... Не видел и каких-либо вождей, фигуры которых в патерналистском гештальте просто необходимы на каждом шагу. Ведь строя образ мира с собой-демиургом в центре, герой просто обязан воспроизводить эту фигуру... А тут - псевдо-рокеры, девочки с "фенечками" и прочая шатия-братия, виденная в плохих пропагандистских фильмах. Создатель этого анклава явно не посещал реальных коммун. Он с невозмутимым видом соскочил с мотоцикла и последовал за парочкой своих теперешних путеводителей.
   - Здесь все исключительно просто и мило, - заметила девушка. - Раньше мы были в "Дороге желтого кирпича"... Слышал про такую?
   - Да, кое-что... Но разве у дороги располагалось и ваше поселение? - Странно построенная фраза режет мне слух. Что он хочет сказать? Что он сам жил у этой дороги? Или этот символ что-то для него значит?
   - Можно сказать, оно и самой дорогой было! - в улыбке раздвигаются губы, мелькает розовый язычок. На мгновение я вижу на лице героя отблеск неземного ужаса. С чего бы? Барышня уж точно не похожа ни на одну из жертв. Или мне только показалось? Уж больно быстро исчезло это выражение... - Будто мчишься из конца в конец и не замечаешь, когда повернул вспять. Правда, Белый Кролик появлялся слишком часто.
   Девушка насвистывает какой-то мотивчик, герой кивает с понимающим видом. Я вспоминаю старую песенку "Джеферсон Эйрплейн" - любимой группы моего юного ассистента. Может, звуки доносятся в это пространство оттуда, из реального мира, где Вадик, утомленный ожиданием, одел наушники и погрузился в любимый галлюциногенный поток. Но вряд ли восприятие моего пациента так обострено. Иначе смог бы он удерживать столь разносторонние иллюзии да еще и сопротивляться моему воздействию? Сомнительно.
   Все новые субъекты проходят перед моим мысленным взором, но в этом потоке бородатых старцев и патлатой молодежи трудно вычленить какой бы то ни было подтекст. Просто подбираются штампованные образы под стать рельефу, сложившемуся в гештальте - и этому может не быть конца. Дивов варьирует одни и те же типы, то добавляя, то убирая отдельные черты. Кто-то носит символы Автономной церкви, у кого-то на футболке портрет Алистера Кроули. "Занимайтесь любовью, а не войной!" звучит не один раз. И улыбается девушка...
   ...Вечером герой сидит с трубочкой у костра. Кажется, у него даже волосы отрасли. Теперь они ниспадают на плечи - в точности как у большинства окружающих, только пряди гораздо ровнее. Недавний мотоциклист что-то убежденно объясняет ему, но я с трудом могу разобрать слова. Что-то о бегстве из мира, о возможности спастись, замерев в ожидании, о возрастном цензе и о предвестиях конца света...
   - Ты сам видишь, как рушатся старые веры... Только новая гармония, только вселенская любовь... Старые боги... Воскресшие из небытия...
   В глазах героя вспыхивает ужас. Но в следующую секунду девушка обнимает его за плечи и воин забывает об ужасном. Впрочем, я не забыл. Может, есть шанс вернуть его на истинный путь - путь поиска утраченного прошлого? Чувство вины не должно задействоваться в гештальт-психологии. Но есть альтернативные теории по этому вопросу, а выхода у меня нет. Кажется, пациент несколько ослабил свой контроль над мирообразом. И я могу попытаться восстановить кое-что утраченное.
   Четыре дервиша, как и в прошлый раз, появляются в дорожной пыли. Они идут в том же порядке и хранят пугающее молчание. Старейший делает знак герою, оставаясь на расстоянии от костра:
   - Мы приветствуем нарушителя наших обрядов. И мы не держим зла, ибо святыня не может быть разрушена. Даже ты сам носишь ее в собственной душе. Загляни в глубину - и узришь тот храм, от которого ты силился избавиться. Твой путь не завершен, воитель; в этом мире много дел для тебя, и мы пришли напомнить об этом.
   Хиппи не испытывают враждебности к дервишам, но и не двигаются им навстречу. Девушка придвигается поближе к костру, мотоциклист делает жест рукой:
   - Если вы пришли как братья, с любовью - мы рады вам. Если же вы хотите сеять семена своего древнего колдовства - это бесполезно. Курт Непогрешимый давно исчез, варварский ритуал не вернет его. И воин, разрушая храм, совершал благое дело. Вы сами знаете, что будет при конечном торжестве Курта и ему подобных. В этом мире есть еще места, недоступные их власти.
   Дервиш с улыбкой простирает посох вперед:
   - Придя сюда, он, - посох устремляется в сторону замершего на месте героя, - нарушил вашу защиту. Он принес мысль о разрушении и теперь пути назад нет. Средний мир должен слиться с верхним или нижним. Нет больше его независимости! Потому мы и вернулись из мест, где пребываем ныне. Чему суждено быть - да свершится!
   Кажется, недавняя сцена повторяется. Но теперь две силы борются, разрушение идет так, будто волны одна за другой набегают на берег и сметают песчаные замки. То исчезает одна палатка, то вновь появляется, то гаснет огонь костра, то вспыхивает с новой силой. Спутники героя то утрачивают свои тени, то возвращают полнокровный облик, насколько это возможно в насквозь иллюзорном мирообразе. Он противится утрате той слабой защиты, которую создал наспех. Но я собрал все силы и использовал его страх перед Куртом, чтобы ускорить уничтожение тихой заводи. Герой должен продолжить путь, чтобы найти ответы. И я помогу ему, пусть против его воли! Именно убежденность в собственной правоте творит чудеса. Гештальт-психологу это качество необходимо. Одна уступка пациенту рождает другую... И тогда выхода может не быть... А теперь он обнаруживается.
   Мотоциклист бросает своей подружке ключи:
   - Рыцарь, она отвезет тебя в надежное место! Туда, где Курту нечего делать, где он лишен всякой силы. Садитесь, пока здесь все не рухнуло...

Разрушение гештальта в большинстве случаев ведет к деградации личности. Вместе с тем существует очень малый процент людей, на которых не оказывают никакого воздействия методы гештальт-психологии. Поэтому изучающему эту дисциплину не стоит слишком обольщаться относительно собственного могущества.

Анонимное редакционное примечание. Журнал "Вестник гештальт-психологии",  2 за 2024 год

   Герой снова мчится, слыша вой ветра, чувствуя запах волос. А впереди, в свете огромной фары "Харлея", мелькает дорога из желтого кирпича. Кажется, ее ленте не будет конца. Позади остается убежище - может, оно и сохранится в гештальте до лучших времен, пока модель не понадобится хозяину вновь. И марионетки оживут... Ведь дервиши тоже оставили поле битвы. Их тени, кажется, мелькают вдали. То и дело раздается стук посоха.
   - Не бойся! - кричит девушка. - Это только фантомы. Злая воля еще ведет их, но ты движешься по правильному пути! И скоро они обратятся в пыль, поверь мне... Видишь радужное свечение? Нам туда.
   Через мгновение они въезжают из ночи в день. Ощущение такое, будто включили свет. Сзади раздается жуткий крик - не крик даже, а какое-то выражение страдания, лишь отчасти воплощенное в звуке, а большей частью просто разлитое в атмосфере. А впереди сияют радужные краски и в странном калейдоскопе расцветает иной, мультяшный мир. Впрочем, в самый момент перехода на глаза герою попалось нечто... Навстречу им на мотоцикле пронесся, почти неразличимый в ореоле огромной скорости, худощавый человек в черном мундире с маленькими усиками. Я это тоже видел и не мог понять, насколько глубок образ и насколько он соответствует общему состоянию гештальта. Вроде бы Гитлеру нечего здесь делать - на границе области нездешнего совершенства. Ибо он покинул радужный мир, когда герой влетел туда на своем "Харлее".
   Они спрыгивают с мотоцикла и делают шаг в сторону. На смену желтому кирпичу приходит ковер темно-зеленой травы. Легкий ветерок сменил недавний ураган, а мягкие очертания равнины ласкают глаз после пустынных холмов. И все же - на границе зоны видимости носятся какие-то смутно различимые тени.
   - Развоплощенные... - шепчет герой. - Вот куда они попадают! Здесь, оказывается, и свобода, и спасение.
   - Это страшное место, - неожиданно тихим голосом произносит девушка. - Здесь в воздухе вечно играет музыка и поют птицы. Страшное, жуткое, безумное, непередаваемое...
   Герой не в силах выйти из роли: он делает шаг, чтобы утешить даму, обнимает барышню за талию одной рукой, другой - отнимает ладони, за которыми она прячет лицо:
   - Не волнуйтесь, сейчас я с вами. И всех неприятностей удастся избежать. Поверьте, мы на это способны.
   Я бы не стал утверждать так категорично, но субъекту виднее. Он остается полноправным хозяином своего мирообраза и все мои попытки поколебать его монополию привели к противоположному эффекту. На какие-то вещи я смотрю его глазами, чувствую то же самое, что и он, повторяю те же слова и жесты. И странная вещь - даже если бы действовал я сам, в отсутствии "подзащитного", ничего бы не изменилось. Странное представление о свободе воли... Вернее, о безграничной силе гештальта. Но иногда сопротивляться таким представлениям не хочется. Вот как сейчас...
   Прехорошенькая... Именно это слово пришло мне на ум, когда в сознании субъекта рельефно прорисовалось наконец лицо девушки. Да - не богиня, не совершенство, не супермодель. Но и не стандартная смазливая мордашка. Где он выкопал этот причудливый рисунок бровей, эти каштановые волосы, эти огромные глаза? Да, вот еще одна деталь - сережка в ухе. Только в правом... С чего бы это? Куда ведет данная нить? Ведь более никаких запоминающихся предметов в наше поле зрения не попадает. И по поводу сережки с блестящим камнем у героя не возникает ни малейшего недоумения. Он продолжает утешать барышню, как будто они совершенно одни.
   Впрочем, так оно и есть. Стоило мне отвлечься, и все напоминания о тенях на горизонте и о призраках четырех дервишей бесследно исчезли. А ведь именно их фигуры направляли странствие героя. Этот дестабилизирующий фактор придавал гештальту необходимую для исследования мобильность. Теперь вновь, как в селении Пейпус, возникла опасность стагнации. Барышня и ее рыцарь предпочтут замереть в бесконечном настоящем, не лишая себя прелестного общества. И замкнутый круг преодолеть будет еще сложнее...
   Но мои опасения были напрасными. По крайности, следующая реплика героя свидетельствует о совершенно иных намерениях:
   - Кажется, мы должны найти того, кто создал этот райский уголок. Он вполне способен распространить свои благодеяния на погрязший в страхе мир. Почему он не сделал этого? И почему не освободил людей от старых божеств и иллюзий? Почему сохранил войны и ненависть?
   Вопросы, которыми мой пациент мог бредить, впервые звучат в открытую. Но то, какую форму принимает игра, мне совсем не нравится. Метафизический подкоп под устройство миробраза создаст лишь еще одну иллюзию, не приблизив меня к разгадке. Что еще ужаснее - в этой области гештальта мои способности не действуют. Пациент надежно блокировал всякое внешнее вмешательство, и я могу только наблюдать, как он развернет сюжет сокровеннейшего из своих видений. Если оно, конечно, вообще имеет сюжет в привычном смысле слова...
   - Ты хочешь найти Белого мага? - девушка чему-то улыбается. - Он совсем рядом, как и всегда. Только он не ответит... Вот, идем к ручью. Здесь все - в двух шагах.
   У ручья возвышается нечто, странно напоминающее триумфальную колонну. На вершине загадочной скалы красуется фигура в белом одеянии. Маг откидывает капюшон - и с удивлением я узнаю собственное лицо. Вот как отмстил пациент тому, кто вверг его в глубины внутреннего мира! И как точно избран момент! Ответный удар невозможен, мои силы парализованы - и мои же уста произносят свой суд над героем:
   - Ты дерзаешь знать, смертный? Не укрытия ты ищешь, но изменения. Того, которому я объявил войну. Ибо в старых книгах записано все наперед, и всякое изменение - ложь. Ты бросил вызов и будешь изгнан, дабы не изменить предопределенного.
   Я ничего не понимаю в этой тираде - да понимание уже и невозможно. Мне не отпущено на него времени - хозяин гештальта решил утвердить свою единоличную власть, возвратив мирообразу изначальный хаос. Сначала дождь из песка накрывает героя и его спутницу, потом - ураган, потом отдельные фрагменты солнечного мира, казавшегося таким устойчивым, исчезают под обломками камня. Герой выкрикивает что-то неразборчивое, девушка закрывает лицо руками. Свет исчезает, все погружается во тьму... И бег времени более неподвластен мне, как и формы пространства. Фигура мага растаяла, но содеянное им превосходит все, виденное мною ранее. Есть в этом первозданность. Данность извечного кошмара бытия...
   Кажется, я давно утратил всякое влияние на гештальт моего... партнера, наверное... Галлюциногенная сущность происходящего расцветает все ярче, нити теряются, спутываются, рвутся. А я заперт во времени, замкнут в петле без надежды выйти... И снова и снова проигрывать те же бессмысленные фрагменты, повинуясь незримой и неконтролируемой воле.
   Я не знаю, безумен ли тот, кто создал всю эту последовательность. Если быть точным, я даже не знаю, кто ее все-таки создал. Тот человек с ангельской улыбкой, дремлющий в кресле? Или мы вместе? Или кто-то еще? Образы не несут больше определенных подтекстов; они лишились самоценного содержания, и время больше не повинуется, не повинуется, не повинуется...
   Мысль о времени, о пожирающем своих детей Кроносе приводит меня к понятию, связанному с этим предшествующим - топос! Я уже не могу вспомнить, в чем состояла связь: хаос зашел слишком далеко. Но топика может направить мирообраз в более конкретное русло. Если бы удалось сформировать определенное пространство, реакции и мысли человека стали бы вновь внятными, их было бы легче прочитывать, контролировать, постигать... Остается найти подходящие пространственные ориентиры.
   Спасительная мысль приходит в тот момент, когда очередной кусок скалы рушится в никуда, растаяв буквально тотчас же как только фантомная материальная связь порвалась. Довести героя до места, огражденного надежными стенами и связанного в его сознании с определенным событийным рельефом. Я удерживаю себя от соскальзывания в пучину рефлексивного жаргона. Можно создать иллюзию, но удержать ее должен протагонист. И произойдет это только в том случае, если мой фантом пробудит в его гештальте некий отклик. Кажется, такая возможность не исключена... Стены, коридоры, замкнутое пространство, знакомые персонажи - что может быть проще! Провести его в замок, а там - дать простор активности гештальта.
   Остатки обвала накрывают героя и его спутницу, сносят вниз, от ручья к реке. А я, незримый, следую за ними...

Метафора Пути, наиболее адекватно передающая сущность движения в пределах гештальта, вряд ли получает четкую ориентированность в сознании носителя. Посему возможно разрушение созданного им же самим лабиринта и возведение на его месте нового...

Федор Ставрогин. Из книги "Роджер Желязны и неоюнгианство" (Лондон, 2017 год)

   Харон встречает нас у моста. Лодка стоит неподалеку, едва различимая в тумане. Она не производит внушительного впечатления: старая посудина, давным-давно выкрашенная в серый цвет, изрядно потрепанная, с залатанным ржавыми железными полосами носом. Впрочем, другой у Харона все равно нет.
   Сам перевозчик неприветливо всматривается в нас из-под кустистых бровей, потом будто вспоминает о чем-то и улыбается уголком рта. Он набивает свою костяную трубку и подносит к ней огниво. Затянувшись, Харон вздохнул и покачал головой:
   - Все одно ничего не чувствую. Но будто бы возвращается память. Самообман, конечно, а все-таки приятно. Куришь и куришь, как будто так и должно быть... Сейчас, подымлю немного и будем усаживаться.
   Рукопожатие старика оказывается вполне реальным, сильным и резким. Рука у него волосатая, покрытая едва заметной сетью выступающих вен. Мозоли на пальцах старик заработал сам - сымитировать такое попросту невозможно. Однако и на суше он держится вполне уверенно, забыв о брошенных на песок веслах. С той же скрытой улыбкой он следит за взглядами, обращенными к узкому дощатому мосту, дальний конец которого скрывался в тумане. Выглядит этот путь тривиально, не таит, казалось, никакой опасности. И все-таки, не раздумывая, они подходят к Харону. Слишком просто, до ужаса просто... Перейти мост, просто перейти мост - не могло здесь не быть подвоха. И Харон с готовностью подтверждает:
   - Все приходят ко мне. Ну, почти все. На мост встают немногие, не дошел по нему ни один. Они не возвращаются и не падают в реку - исчезают без следа. Правда, был один человек... Говорят, на всем мосту есть десять досок. Если наступить на них в правильном порядке, можно пройти сразу туда. И тот человек миновал девять и готовился стать на десятую. Но тут понял, сколько потерял и в каком времени очутился. И он бросился в реку, но не долетел до воды.
   - Куда же они подевались? - распахнув глаза, спрашивает девушка. Отчего-то герой уверен, что ее зовут Катя. Может, имя даст ключ? Хотя это было бы слишком просто...
   - Если б я это знал, то давным-давно не был бы перевозчиком. Тяжелая работа, да и весла скользят в руках. Туда, куда они уходят, лучше нам с вами не попадать. Только все одно кому-то надо там оказаться. Вот они и выполняют план.
  -- И кто же его составил?
   - Я - только Харон, и делаю свое дело. Не заставляйте меня заниматься чужими. Что, поедете или дальше будете глазеть?
   Мой пациент оборачивается назад и видит, что туман сползает по склону, одновременно темнея и обретая пугающую реальность. Смотреть больше не на что, и он шагает к лодке. Все усаживаются на двух узеньких скамейках - точнее, на простых досках, небрежно брошенных в лодку и кое-как закрепленных. Харон устраивается на носу, отталкивает лодку от берега и путешествие началось. Я могу отчетливо воссоздать его первые движения, нос лодки, рассекающий тяжелую воду, клубы тумана, раздвигаемые веслами... А дальше в гештальт врывается та сила, которой я не способен противостоять.
   Мы плывем довольно долго, однообразию пути нет предела. Катя крепко сжимает руку героя, Харон отрывисто отвечает на вопросы, а чаще напевает странные песни без слов, состоявшие из одних согласных звуков. Потом он бросил весла, к чему-то прислушался и прошептал: "Ветер! Опять этот ветер!" Мы долгое время не чувствовали ничего подобного, но потом ощутили дуновение - нет, скорее направляемое кем-то извне движение воздуха. Это не свежий ветерок, не предвестие урагана. Даже я, незримый, не знаю, чем оно было. Но Харон - знает, и это знание его вряд ли радует. Он пытается изменить направление движения, потом ускоряет ход лодки, пытаясь оторваться от незримого преследователя, но в этом воображаемом занятии успеха не достигает. Только вода сильнее бьется о борта лодки, только резче становятся звуки, только усиливается течение... И мне все страшнее, поскольку зримой опасности ни для меня, ни для альтер эго подлинного гештальта нет. Угроза - чего?
   - Не смотрите в воду! - шепчет Харон. - Это стремнина забвения. Там много, много... Все они стремятся вниз по течению, чтобы обрести покой и вернуться к началу. А в итоге выбирают новое существование. На время утрачивают "я", а потом возвращают его. И чаще всего - на том же самом уровне, если не ниже. Они зовут без слов и мыслей, просто взгляд в этот поток - и вы их видите, и вы понимаете, что больше никуда не нужно стремиться, что цель - там, дальше по течению. И вы присоединяетесь к героям и гениям...
   В этот миг он прерывается. Пытаюсь управлять действиями героя, но упускаю его воображаемую спутницу. Она смотрит мне за спину, куда-то вниз. Ее губы шепчут:
   - Смотри! Это он, он там, в воде... И другие... Они не хотят зла, там только добро.
   Она поднимается, раскачивая лодку, и я слышу шепот Харона:
   - Ну вот, опять... Я, наверное, никогда никого не провезу на тот берег. Все выбирают реку. Если бы я мог понять, если б мне было дано увидеть, что за герои обитают там, кто и почему выбрал этот путь. И как они появляются в верховьях! Но мне запрещено видеть!
   Катя бросается в поток, спутник пытается ее удержать и падает следом. Под собой он видит расступающиеся воды, а в них - несутся вниз, излучая счастье и надежду, почти все, кого мы знаем и перед кем преклоняемся. Почти все... А сзади остается Харон.
   Его лик удаляется, удаляется... Но почти в то же мгновение мы оказываемся на берегу. Смерть в иллюзорном мире опять оказалась иллюзией, даже смерть в реке времени. И она не приблизила нас к определенному, статичному, "нормальному" пространству. Я должен исправить - да что там, спасти! - ситуацию. Иначе образ мира обратится в самозамкнутый контур. Это я еще помню. Тогда головоломка останется неразрешимой.
   Впрочем, есть еще ниточка... Я делаю усилие - и появляется Всадник.
   Ну, сначала появляется лошадь, а если быть совсем точным - ее ноги. Противоположный берег вырисовывается из клубов тумана. Тот же песок, та же полутьма, те же тени вокруг. И Всадник. Черный как ночь жеребец стоит совершенно неподвижно. Может даже показаться, что он не дышал. Однако седок выглядел вполне живым. На нем старомодный черный камзол, отороченный золотым шитьем, на руках - белые перчатки, на ногах - лакированные сапоги со шпорами. Впрочем, эти последние явно остаются декорацией: конь не производит впечатления медлительного одера. Умчаться он мог куда угодно и с какой угодно скоростью. Я не особенно разбираюсь в лошадях, но тут сделал все, чтобы сомнениям места не оставалось.
   Всадник смотрит прямо на одинокого путника, не скрывая своего интереса. Лицо скрыто широкополой шляпой, однако герой может рассмотреть знакомые черты. Поэтому шляпа опускается ниже, рука в перчатке загораживает лицо:
   - Я приглашаю вас следовать за мной в замок; вас ожидают.
   Вот она - возможность выхода; я почти верю, что с изменением пространственных характеристик ментальное состояние стабилизируется. Гештальт снова станет гибким, подвижным - реальным. Эта выморочная свистопляска уже вымотала меня. Но не стоит сдавать позиции. Кати больше нет; никого нет - только он, Всадник да еле различимая дорога. Несколько шагов до замка - и моделирование ситуаций окажется куда более легким делом. Но герой остается героем. Он выхватывает материализовавшуюся прямо в воздухе шпагу и обращается к седоку:
   - Никто не смеет указывать мне здесь - мне, преодолевшему Стикс. Прочь с дороги! Я буду следовать своим путем...
   - Но, благородный рыцарь... - Безоружный Всадник не принимает вызова, но его никто не собирается лишать права на призрачное существование.
   Шпага сверкает в воздухе, не прикасаясь к противнику. Мелькание клинка раздражает лошадь; наконец острие касается шеи коня, тот взбрыкивает и мчится, не разбирая дороги. Всадника скрывает туман, и герой остается в том же мареве, с которого все начиналось. Неужели мои усилия - впустую, и к гештальту невозможно подобрать ключ?
   Как всегда, выручает озарение. Возможность создавать феномены у меня еще остается, и следующей иллюзией - по странной ассоциации с Кэрроллом - становится гигантский Белый Кролик. Он вопросительно смотрит на человека со шпагой, тот делает шаг, другой, взбираясь на пологий холм... Теперь главное - не упустить минутной инициативы. В такой ситуации я еще на что-то способен. Интересно, почему его зацепил этот образ? Что-то связанное с воздухом и с музыкой. Песня? Странно, он как раз должен был читать книгу... Господи, нет, он же говорил, что ненавидит "Алису..."! Как же давно - у психиатра, в реальном пространстве-времени. И все же уязвимое место нашлось - случайно, право.
   Еще одно движение, еще выпад... И человек со шпагой падает, будто уменьшаясь в весе и в размерах. Он проваливается в туннель, который, кажется, выведет нас туда, куда нужно. Вот и плоскость... Боже, как же долго! Нет, прерывать сеанс сейчас ни в коем случае нельзя. Я еще не знаю главного - способен ли носитель столь изощренного мирообраза совершить столь ужасные деяния? И я, кажется, смогу дать волю своей тяге к моделированию. Пусть действует, как может. В конце концов напряженность мирообраза превысит некий порог, и оболочка прорвется. Герой не сможет в этой воображаемой вселенной сохранить все свои тайны. Гештальт преобразуется в более открытую структуру, если я умело использую свойства пространства и времени, которыми так бездумно (бездумно ли?) играет субъект. И он подчинится мне...
  
  
      -- Пациент

Самосознание носителя, наделенного религиозными убеждениями, может испытывать невообразимые трансформации - не всегда благоприятные. Так называемые атеисты, впрочем, тоже могут столкнуться с концепциями, обычно им недоступными.

Из брошюры "Единая Церковь в мире гештальта"

   - Дальше, маленький брат, ты пойдешь один...
   Голос мгновенно умолк - будто перерезали провод. За спиной никого не было, что-то темное мелькнуло вдали и скрылось. А еще удивительнее - отсутствовало вообще что-либо; серая, мглистая пустота скрывала все за моей спиной. И конца я не видел.
   Впереди - наконец-то - узкий тоннель с кучей ответвлений, некоторые из них были явно тупиковыми. "Глупо размещать столь явные ловушки на пути, - подумал я. - Совершенно напрасные траты: ведь все прекрасно видно из основного хода. И никто сворачивать не станет..." Хотя, с другой стороны, тупики могли послужить маскировкой для истинных дверей, которые вели как раз в нужное место, в то время как главный туннель мог оказаться обыкновенным петляющим проходом, который в конце концов обернется тупиком. И тогда...
   Но я подавляю нараставшую панику, вспомнив о таинственной фигуре за спиной. "Маленький брат"? Что это может означать... Я оставлен, но не забыт. Кем? Тут мысль о себе самом - сколок самосознания - предстает с необычайной ясностью. В самом деле, я не представляю, как меня зовут, зачем я здесь и откуда пришел. Куда идти, разумеется, тоже не имею ни малейшего понятия. И это наполняет душу паническим ужасом. Я хочу мчаться назад, но там - серая тьма пустоты. Впереди - только туннель!
   К счастью, одно воспоминание у меня все же остается - или оставлено кем-то еще. Откуда оно взялось, затерянному в измерениях субъекту не понять. Но оно все-таки пришло, чтобы утешить, поддержать... Имя - нет, нечто иное. "Зовите себя героем. Может помочь, если сдвинетесь с места..." Больше ничего, только вырванная из контекста фраза, невнятная и глупая, как все, что лишено привычного окружения. Но в ней присутствует некая уверенность. Зацепка! Сойти с места... Значит, нужно проделать какой-то путь. Отчего не попробовать? Раз точное направление неизвестно - все равно, куда двигаться. Как - тоже все равно. Туннель начал приобретать некоторую привлекательность. И я громко (или - на самом деле - про себя?) произношу:
   - Значит, так. У меня нет имени. Я - герой. И я иду по тоннелю...
   Тоннель кажется совсем не примечательным местом. Темным - да, сырым - но и только. Никакие неожиданности меня не подстерегают, если не считать само их отсутствие наибольшей из неожиданностей. И потом - кто знает? Могло же что-то твориться у меня за спиной либо в одном из тупиков, что-то, о чем я не подозревал... Однако следует продолжать путь; наиболее узкие проходы я попросту игнорирую. Деваться больше некуда - шагай себе вперед, и хлопот никаких! Но, конечно, неведение меня изрядно мучит. Пока в поле зрения не появлется - угадайте с трех раз?
   С чем может быть связан выход, как не с дверью? Все в точности соответствует представлениям (у героя они отсутствовали, но он может предполагать их наличие у кого-то еще. Хотя бы у того, кто сказал недавно: "Дальше, маленький брат, ты пойдешь один..."). Итак, здоровенная дубовая дверь, крепко сбитая, без единой щели, почти в два метра высотой - это Субъект определяет самостоятельно - покрытая пылью и паутиной.
   Дело за малым - дверь следует открыть. Ведь за ней скрывается цель моих странствий, ради нее я преодолел лабиринт и множество ловушек до него. Но было ли за дверью нечто стоящее? Или еще один обман, ловушка для дураков?
   Я нажимаю на деревянную поверхность плечом, прикладываю усилие - никакого результата. Пытаюсь нащупать ногтями зазор между дверью и каменной "коробкой". Создается ощущение, что материал только моим несовершенным чувствам представляется различным. На самом деле все здесь происходит из одной первичной субстанции. И тот, кто этой субстанции придавал формы, заранее рассчитывал на мое восприятие. Тогда игра не стоит свеч.
   Но нет ли других вариантов? Пароль? Магическое священнодействие? Сказать, что я друг, что ищу только ответа и никому не причиню вреда? Что открытие двери будет означать пересечение всех граней и возможность - только возможность - познать истину? Бессмысленно. К кому обращаться?
   Может, тот, кто за спиной, и подсказал бы ответ... Но он оставил, бросил меня на произвол неведомого. Зачем ему все это? И зачем мне? Вопросы, вопросы! Как будто следствие продолжается, я и подсудимый, и судья. Нет, суд уже после следствия. Аналогия ошибочна...
   Со стороны двери раздается скрип, потом чьи-то голоса. И дубовые створки медленно сдвигаются вбок. Ничего, кроме ликования, я не чувствую. Значит, все не напрасно!
   Оказывается, дверь ведет во двор замка. Человечек маленького роста, почти карлик, услужливо указывает мне на ступеньки. Преодолев их, я выхожу из полуподвала на утоптанную землю. Справа от меня - огромные ворота, а прямо и слева - строения замка. Он огромен, его башни теряются в тумане, а число окон не поддается никакому счету. Удивительно, что конструкция при всей безразмерности кажется ажурной и нисколько не подавляет наблюдателя. Башенки, эркеры, медальоны сменяют друг друга перед моим взором. Может, где-то замок и смыкается со стеной, но центральный пятачок двора слишком мал и я не могу разобрать всей перспективы. А карлик, указав на одну из дверей, ведущих в здание, бежит туда.
   Я следую за ним, пребывая в постоянном страхе, что вот-вот дверь закроют, и я останусь один в этом дворике, с неутолимым вожделением глядя на безумное совершенство творения неведомого скульптора. И не останется ничего - только неодолимые стены и нелепый, маленький человечек! В то же время я твердо знаю: этого не будет. Может, когда-то давно, в другой вселенной, в другой вероятности, но не здесь и не сейчас. Я войду в замок!
   И точно! Узкая дверца, в которую я протискиваюсь вслед за своим провожатым, укрыта сверху деревянным навесом, неряшливость которого странно контрастирует с совершенством всех окружающих деталей. Однако навес оказывается полезен: снаружи падают капли дождя. Через несколько секунд сплошная стена ливня скрывает от моих глаз двор. Но я не хочу оглядываться - в замке, а не вне его, ждут все ответы и тайны!
   Странно, что такая неприметная дверь ведет в столь роскошное помещение. Гобелены на стенах, огромный камин прямо напротив дверного проема. В левом углу - рыцарские доспехи, над камином - бронзовый герб. Волк выходит из чащи - лес остается в левом поле, волк - в правом. В верхней части герба - непонятный орнамент. Кажется, я различаю лилии...
   Я в комнате один, но едва успеваю сделать шаг - распахивается створка дубовой двери по правую руку. Не дверь, а настоящие ворота с висячими кольцами вместо ручек. Можно только подивиться, как это хрупкой женщине средних лет удается сдвинуть с места эту громаду. А для нее это, судя по всему, не представляет никаких неудобств. Она протягивает ко мне правую руку:
   - Граф Дивов, умоляю, вернитесь к нам. В гостиной вас так не хватает. Барон Миттельгоф со своими мудреными выкладками просто утомителен... Пойдемте, сделайте милость.
   Я склоняю голову и покорно следую за хозяйкой дома. На ней роскошное бархатное платье с аккуратной розовой отделкой. Волосы сколоты какой-то алмазной штуковиной, на левом плече - роскошная брошь с тем же волком, которого я разглядел на гербе. Дама под руку ведет меня в большое и ярко освещенное помещение, в котором потерянными выглядят несколько гостей...
   В центре комнаты - два стола, на них возвышаются огромные подсвечники. Свечи служат основным источником света, стены остаются в тени. У одного из столов яростно размахивает руками маленький пухлый человечек. Выглядит он в азарте препотешно. Как я понимаю, это и есть барон Миттельгоф. Рядом с ним упитанный седой господин неопределенного возраста. Его руки унизаны перстнями, а роскошный кафтан отделан золотой нитью. Его имя я отчего-то вспоминаю тотчас же. Это кавалер Мальпертюи, агент французского правительства. Он внимательно смотрит в мою сторону, стараясь не подать видом, что заинтересован появлением (или возвращением?) новых лиц.
   Остальных вспомнить куда легче: хозяйка - госпожа Адлер, в углу - банкир Лейбниц, мрачный юноша - сэр Джон Гордон, а по ту сторону стола стоит, гордо подняв подбородок, мой тайный и злейший враг, Антон Радогеску. Осталось вспомнить цель, которая привела нас в эту гостиную в этот поздний час и в этот день. Но главное - не подать виду, что я еще не ориентируюсь в происходящем, и не показать, что мне страшно. А меня действительно терзает страх. Радогеску еще ничем не проявил себя, но в политической авантюре, в которую я ввязался, он может быть готов на все... А ставка высока, очень высока!
   Миттельгоф оборачивается ко мне, на мгновение оставив француза в покое:
   - Здесь слишком мало света, но оптика способна творить чудеса. Даже ничтожное свечение способно преодолеть огромное расстояние и донести огромное количество информации. Световой язык - гениальное изобретение скорого будущего. Граф, вы, надеюсь, согласны? Кавалер испытывает некоторые сомнения...
   Я киваю, пытаясь одновременно остаться ироничным и поддержать энтузиазм барона. Коротышка явно владеет какой-то информацией. Недаром на него косятся важные гости - не выболтал бы! Конечно, Миттельгоф с неподдельным энтузиазмом рассматривает все научные новинки. И вдруг ему случилось на что-то набрести? На что-то такое, что даст перевес одной из враждующих сторон и сделает возможной эффективную оборону - или нападение? Политика для меня сложновата, я пытаюсь это продемонстрировать:
   - Барон, огни на башнях служили для передачи информации в незапамятные времена. А дым от костра позволяет судить, какую именно пищу готовят на огне. Степняки развили это умение до невообразимой остроты...
   - Инстинкты - это детский лепет выживших из ума субъектов, именующих себя медиками и биологами. Здесь, в замке, к счастью, нет подобных; я всегда ощущаю их неослабное внимание. Бррр... Кавалер, напротив, рассуждает о сверхчувственном восприятии всего, связанного с огнем.
   Мальпертюи разводит в стороны длинные, аристократические пальцы, привлекая внимание энтузиаста:
   - Облик огня изначально символичен. Пламя устремляется вверх к небу, чтобы слиться с ним, утратив зримые очертания, но сохранив тепло и силу. Совершается миграция, которая несет важнейший информационный пласт - только для нас ли? Пойдемте лучше выпьем вина возле этих прекрасных подсвечников.
   - Фамильная ценность, - оживляется госпожа Адлер. - Алисии они очень нравятся, едва ли не единственные из нашей обстановки. Не могу надивиться ее вкусу. Резьба выдержана...
   Она начинает объяснять гостям историю подсвечников, сохраняя тон радушный и в меру скучающий. Лейбниц приближается к нашей группе, как будто вслушиваясь в излагаемую легенду, и шепчет мне прямо в ухо:
   - Вы решили насчет цены?
   Я делаю отрицательный жест, маскируя это от окружающих. Банкир не отстает:
   - Поторопитесь! Я мог бы ссудить деньги вашему правительству - это надежное вложение. Иначе сегодня вечером они могут закончить все. Миттельгоф не такой идиот, а...
   Неожиданно совсем рядом раздается голос Радогеску - низкий, вежливый, внушительный...
   - Госпожа Адлер, вы так увлекательно излагаете судьбу этих прекрасных украшений и почему-то забываете о столике, на котором они выставлены. А ведь малахитовая инкрустация... Серебро... И это клеймо в центре. Восхитительная, мастерская работа! Я всегда восторгался прошлым, обретающим такой вещественный облик. Любой из моих знакомых антикваров, простите, лопнул бы от зависти при взгляде на него...
   Хозяйка замка прижимает руки к вискам:
   - Простите... Несправедливо с моей стороны, но эта история слишком уж... Даже слова не подберу! Пусть лучше Алисия ее изложит, если пожелаете. Вот, кстати, и она!
   Воздушное юное создание, появившееся на пороге гостиной, кажется мне знакомым. Так и должно быть, если я в Гештальте уже давно. Но возможно, я видел ее и раньше - много, много раз. Изящное розовое личико с ямочками на щеках, золотистые волосы стянуты кокетливым темным бантом. Желтоватое платье нельзя назвать вечерним, но в этом мире я - чужестранец и, возможно, не разбираюсь и никогда не разберусь в здешних обычаях. Все мужчины склоняют головы, я следую их примеру, состязаясь в галантности с представителями прочих наций. Впрочем, француз, даже приветствуя барышню, сохраняет отсутствующий вид. Будто он попал сюда случайно и должен находиться в другом месте, куда и переносится мысленно вновь и вновь... Или я сам чувствую нечто подобное?
   Алисия тем временем отвечает на поклоны легким ответным жестом:
   - Я вижу, мама успела вас уже заинтриговать этим столиком. Несчастный Роджер Адлер, как гласит легенда, приобрел его для своей возлюбленной Ирен. Прекрасная госпожа поставила подарок в своей спальне и однажды, неудачно ступив, споткнулась и упала. Она расшибла голову об этот малахит и это серебро. С тех пор сэр Роджер не знал утешения... В общем, его дух, как говорят, привязан к тому месту, где находится столик. Раньше он красовался в красной комнате, но там начали происходить странные вещи. Слуги начали выражать волнение, пришлось перенести его сюда подальше от спален. Говорят, что звуки шагов раздаются по ночам. И мрачную фигуру Роджера Адлера, и после смерти страдающего из-за трагедии, невольной причиной которой стал он сам, видели многие... Так что не прогуливайтесь по ночам вокруг этих мест - в замке хватит и других комнат!
   - Вы верите во все это, Алисия? - непринужденно интересуется Мальпертюи.
   Девушка указывает на поверхность стола чуть левее подсвечника:
   - Видите вмятину. И здесь же темное пятно. Слуги говорят, что оно не смывается. И они различают красноватый оттенок... Нет, господа, все это слишком далеко нас заведет. Пойдемте лучше...
   - Да-да, - с готовностью подхватывает госпожа Адлер, стараясь отвлечь внимание от ужасной истории, - пойдемте в каминный зал.
   Дворецкий выступает откуда-то из темноты, поднимает подсвечник, и столик с малахитовой и серебряной отделкой скрывается в последних отблесках желтого света, тает и забывается, как вся эта история. Удар головой, смертельная случайность - мало ли таких сказок существует! И некоторые из них правдивы. Но почему-то именно эта не кажется легковесной байкой...
   Тепло камина возвращает нас в царство домашнего уюта. Но прежде чем достигнуть этой тихой гавани, мы минуем анфиладу полупустых помещений, где слой пыли скрывается только темнотой. В одной или двух комнатах окна забиты досками крест-накрест - не то ради маскировки, не то из-за обилия воров вокруг замка. Воспитанные гости делают вид, что ничего не замечают. А может, они, в отличие от меня прекрасно осведомлены об истинном положении замка. Что творится за его стенами? Война? Восстание? Эпидемия чумы? Нет, это слишком литературно... Кроме того, я не должен забывать о своей тайной миссии, в чем бы она там ни состояла. Я касаюсь локтя Миттельгофа:
   - Барон, я согласен на требуемую цену. Лейбниц выдаст вам чек. - В словах финансиста я не сомневался ни минуты.
   Миттельгоф кивает:
   - В два часа в гостиной... Ждите...
   Лейбниц, сохраняя равнодушную полуулыбку на лице, кивает нам. Он, судя по всему, доволен своим участием сделки и суммой вероятного барыша. Остается узнать, не опередят ли меня другие охотники. И догадались ли они о соглашении?
   Никто не выдает своих истинных чувств. Мальпертюи, изящно двигая длинными пальцами, заводит какое-то длинное рассуждение о связи между душами:
   - ... Во сне мы приближаемся к этому состоянию, но разве можно приближение сравнить с истинным разрушением барьеров материи? Оттуда этот мир легко достижим, гость может явиться - чаще всего как нейтральный наблюдатель. Что в наших скучных делах и заботах может еще заинтересовать тех, кто уже удалился от сиюминутного...
   Заметив, что собравшиеся заскучали, Мальпертюи неожиданно резким жестом сам оборвал собственные разглагольствования:
   - Мадмуазель Алисия, меня сразу привлек этот портрет... Странно, до чего он непохож на все прочие сокровища вашей галереи.
   - Действительно, он не принадлежит этому замку, - звонкий голосок Алисии разносится по комнате. - Его подарил маме граф Дивов. Это редкое полотно одного русского мастера. Но пусть граф расскажет; ему, наверное, лучше удастся...
   Я делаю отрицательный жест: ни о каком портрете, разумеется, воспоминаний не сохранилось, а угроза разоблачения заставляет меня вздрогнуть. К счастью, мне хватает сообразительности придумать подходящую отговорку:
   - У вас получится гораздо лучше, прекрасная госпожа! Вы теперь владеете картиной, вы и должны говорить о ней.
   На картине, к которой Алисия подносит свечу, нет ничего особо примечательного. Худощавый человек средних лет щурится, поправляя усы. Церемониальный наряд с орденской перевязью смотрится на нем как взятый напрокат. Но за спиной мужчины - замок, возле которого на камне восседает золотоволосая девушка, вид которой вызывает у меня смутные воспоминания. Она похожа на Алисию - да, тут сомнений нет. Но эти развевающиеся волосы, эта полуулыбка... Где я мог сталкиваться с ней раньше? И замок рядом... Странно, но он тоже кажется мне знакомым. Рядом с ним - черное пятно, будто квадратный кусок холста покрыли толстым слоем краски. Или наоборот - в картине зияет дыра, ведущая в какое-то иное пространство. Я вглядываюсь - и, кажется, вот-вот разгляжу что-то важное... Но прекрасная хранительница реликвии нарушает мою сосредоточенность:
   - Вероятно, на полотне именно Гештальт и одна из его хозяек. Как мог художник попасть сюда - неизвестно. Возможно, объяснял нам граф, он был одним из скитальцев, направленных на учебу в чужие края и забытых вдали от родины. Века протекли, но вот картина попала в то место, где родился ее замысел.
   - Да, бывают странные совпадения, - басит Радогеску. Он, впрочем, смотрит на полотно без особого интереса, будто разгадал его тайну. Уж не подделкой ли мы любуемся? Как знать... В этом замке многовато поддельных личин, почему бы не быть и еще одной?
   Госпожа Адлер указывает дочери, что она утомила гостей, и предлагает нам отправиться на покой. Я особого утомления не чувствую, но Лейбниц и Радогеску, судя по всему, прибыли совсем недавно и нуждаются в отдыхе. Мы прощаемся с гостеприимной хозяйкой и расходимся по своим спальням.
   Мне досталась комната на втором этаже левого крыла. Сопровождаемый миловидной служанкой, я направляюсь туда, пытаясь запомнить дорогу. Это кажется не слишком сложным делом: лестница весьма широка, хоть и боковая, а коридор лишь изредка пересекается с другими. Проход широкий, но в него выходят лишь три двери, моя находится в самом конце. Я спрашиваю у провожатой:
   - А что там, слева и справа?
   - Двери... - брюнетка прикрывает ладонью пламя свечей. - Там большая кладовая - она пустует уже много лет. А слева - комната месье Курта; он редко бывает здесь и недолго. Они с госпожой вообще мало общаются...
   Месье Курт... Еще одно знакомое имя. И впрямь - я слишком тесно связан с этим замком. Следует решить ночью все дела с Миттельгофом и пробираться на свободу. Неведомый Курт почему-то кажется мне потенциально опасным. Не хватало ему еще нагрянуть...
   Дверь открывается и в колеблющемся свете предстает уютная гостиная, из которой можно попасть в большую спальню.
   - Колокольчик здесь, - служанка указывает на шнурок по левую руку. - Ваш слуга явится по первому зову.
   Еще и слуга! Сколько же всего я позабыл! Или не помнил никогда... Я с благодарностью отпускаю барышню, но не собираюсь укладываться в постель. Кладу раскрытый брегет на стол, извлекаю из седельной сумки (она после долгих поисков обнаружилась в огромном дубовом шкафу) два револьвера и проверяю, заряжены ли они. На одном пистолете обнаружилось непонятное клеймо - "Фабрика Лукутина", на другом - надпись по-немецки "Marx bruder". Почему я запасся таким оружием? Калибр один, но почему разные фирмы? Нет, во всем этом замке есть какая-то дикая несообразность. Миттельгоф вряд ли даст к ней ключ, но поможет побыстрее вырваться отсюда.
   Я еще раз смотрю на часы, потом подхожу к окну. Оно выходит во внутренний двор. В кромешной тьме просматриваются только контуры стен, да ряды окон в центральном здании, из которого я ушел недавно. Тишина, будто замок вымер... Но я прекрасно понимаю, что это не так, что за каменным фасадом творится много дивных происшествий. Но мне лучше держаться от них подальше. Заберу у Миттельгофа его изобретение, Лейбниц выпишет чек - и вперед! Вот только куда?..
  

Некоторые образы вновь и вновь возникают в пределах различных по характеристикам гештальтов. Они могут опираться и на искусство как таковое, но чаще - на неверные коллективные впечатления от него. И потому отслеживание первоисточников для гештальт-психологии не имеет практической пользы.

Из статьи Д. Бьюкенена "По поводу Фрэзера"

   У двери послышался шорох, отвлекший меня от бесплодных попыток вспомнить все, что происходило до появления в замке госпожи Адлер. Я подскакиваю к двери и резко, одним движением распахиваю ее. Вовремя - в конце коридора промелькнула неясная тень, скрывшаяся за дверью кладовой. А на полу валяется записка - клочок бумаги, на котором печатными буквами чья-то дрожащая рука вывела следующее: "Бойтесь призраков! Ваш враг - на самом деле друг вам. Ищите преступника..."
   Я готов поклясться, что в маленькой фигурке ночного визитера опознал того самого карлика, что провел меня от двери замка в гостиную. Но рассмотреть его повнимательнее времени не нашлось - ни тогда, ни тем более теперь. Отвлекаться на таинственного советчика я не могу - следует разобраться с наиболее насущным делом. Я еще раз гляжу на часы, беру маленький фонарик, предусмотрительно оставленный какой-то доброй душой на столе, и выхожу в коридор.
   Дорогу я запомнил недурно - сбился с пути только один раз и то больше из-за шороха в одном из боковых коридоров. Возможно, в замке водятся крысы, но я опасаюсь чего-то большего, нежели хвостатые грызуны. Поминутно за моей спиной раздаются шаги - или это только эхо, тоже вполне возможное в коридорах замка Гештальт? Я вздрагиваю, прикрываю фонарь рукой - и продолжаю двигаться вперед.
   По мере приближения к гостиной желание поговорить с Миттельгофом все растет. Однако комната абсолютно пуста - барон и не думал меня дожидаться. Я бросаю взгляд на брегет и тут же обращаю внимание на полоску света, пробивавшуюся из-под незаметной дверцы в противоположном конце комнаты. Остается только дивиться, почему я не видел ее раньше, да и все остальные тоже. С другой стороны, узкую дверь из цельного дерева (на вид и на ощупь похожего на бук) намеренно сделали тайной. Она находится на одном уровне со стеной; кроме того, внимание от этой детали отвлекал стоявший рядом пресловутый столик. Но сейчас его легенда меня совсем не занимает. Куда более интересными кажутся приглушенные голоса, раздающиеся за дверью. Я приотворяю ее, увеличив щель ровно настолько, чтобы бесшумно просочиться в тайник. И оказываюсь на нижних ступенях достаточно широкой лестницы, вьющейся вверх - не то в башню, не то в какое-то помещение на верхних этажах. Спрятаться здесь негде, а голоса все еще слишком слабы.
   Прижимаясь к стене, ощупывая рукой кирпичную кладку, я медленно, шаг за шагом двигаюсь вперед и вверх. Действительно, лестница очень длинная. Многого об этом замке я еще не знаю. Сколько же может быть здесь таких ходов? И сколько тайн может в них обнаружиться?
   Но сейчас меня интересует только одна - та, что творится над моей головой. Визгливые интонации барона Миттельгофа различимы даже здесь; немец повышает голос, не думая о возможности быть услышанным. Зато его собеседники сохраняют полное спокойствие. Один изъясняется короткими рублеными фразами - будто стреляет из карабина. Голос второго... Я даже не знаю, голос ли это. Какой-то рокот, будто эхо, скрытое в каменных стенах, вырывается наружу и создает эффект разговора. Но этому эху странным образом отвечают два живых, судя по всему, человека.
   Понемногу из ритмов и звуков речи формируются слова, доносящиеся до меня в искаженном, урезанном виде:
   - Нет, это невозможное дело! - вскрикивает Миттельгоф. - Мое изобретение... совершенно нереально... Такой заговор...
   - Принца нужно спрятать! - четко произносит его оппонент.
   Далее в разговор опять вступает третий, но его речь остается для меня невнятным рокотом. Затем раздается звук - будто кто-то всплеснул руками. Я понимаю, что это может быть только экспрессивный барон:
   - Как вам будет угодно! В любом случае, господа, у меня иная договоренность. И я исполню ее... Ваша идея хороша - но только как идея. Воплощение ее - так использовать... Слишком много смертей из-за принца...
   Я понимаю все меньше. И кажется, кто-то неслышно следует по моим пятам. К счастью, обнаруживается, что эта лестница выстроена в полном соответствии с общими правилами, к замковым башням применимыми. В середине пути от лестницы отходит маленький проем, ведущий в круглую каморку со скамьей у стены - для отдыха, охраны... Или для шпиона.
   В комнате абсолютно пусто. Пыль на скамье, похоже, не тревожили десятилетиями. Я едва удерживаюсь, чтобы не чихнуть, зажимаю рот рукой, пытаюсь снова вслушаться.
   Теперь голос Миттельгофа становится еще яснее: видимо, барон собрался спуститься вниз:
   - Нет, вся эта чертовщина и мистика мне, кабинетному ученому, претит. Ну, впишете вы круг в шестиугольник и будете развлекаться вызыванием демонов. Братство вольных каменщиков, к которому я имею честь принадлежать, как вы знаете, не одобряет подобных практик. Моральное самоусовершенствование и высшая мудрость. Я держусь в стороне от этих интриг. Именем принца и так творится много зла. Не буду прибавлять к нему своей скромной машинерии. Магия вам поможет.
   - Что ж, вы правы, - я понимаю, что эти рубленые фразы принадлежат юному Гордону. Только по голосу кажется, что он состарился лет на пятьдесят. - У нас найдутся и другие силы для борьбы и победы. А ваше сотрудничество с иностранными разведками, в конце концов, такая мелочь. Прощайте, барон, не смею удерживать!
   Третий тоже произносит нечто неразборчивое, далее слышится какое-то шарканье и все трое идут вниз. Свет от фонаря, который несет Миттельгоф, уже падает на лестницу, и я понимаю, что не успею добраться до двери. Остается только затаиться в каморке, вжаться в стену, замереть и ни о чем не думать.
   - Барон, вы, кажется, неплотно притворили дверь внизу. Тушите фонарь, пока сюда не примчался кто-нибудь ретивый!
   Запоздалое распоряжение Гордона исполняется напуганным Миттельгофом. Лестница погружается во тьму. И я не могу видеть лица того третьего - только слышу, как англичанин шепчет ему:
   - За нами следили - там, наверху. Теперь сделка барона сорвалась... А наше дело кончим завтра...
   Эта фраза меня выбивает из колеи. Значит, наверху есть кто-то еще. И наличие другого соглядатая ничего не меняет - заговорщики не боялись разоблачения. До меня доносится скрип открываемой, потом прикрываемой двери. Засов на ней имеется только с внутренней стороны, так что мне не грозит опасность провести день в заточении. И тем не менее - мчаться вниз, к барону, или подняться вверх, в обитель магии и ритуалов? Что, если изобретение Миттельгофа в самом деле не имеет силы... Или это ловкий маневр? О каком принце ведут речь заговорщики? И ради чего затеян сам заговор? У меня нет ответов. Я выхожу из клетушки на лестницу, нерешительно смотрю вниз, потом наверх. А там виден круглый вход в залу, где разгорается странное синеватое пламя. И в его отблесках различима гротескно огромная тень. Тень высокого худощавого человека в плаще с высоким воротником. Тень моего старого врага. Тень Антона Радогеску...
   Выходит, он уже опередил меня! И сделка с Миттельгофом не является уже тайной! Но явно не она занимает Антона. Я выхватываю пистолет и делаю шаг, чтобы броситься вверх и встретиться наконец с тайным противником лицом к лицу. И в этот миг снизу раздается крик:
   - Задержитесь-ка, любезные господа! - этот оперный бас принадлежит милейшему кавалеру Мальпертюи, которого привела в гостиную явно не бессонница.
   Воспользовавшись мгновением моего замешательства, Радогеску скрывается в верхней зале. За его спиной я различаю гаснущее синее сияние - будто отражается на стене круг внутри шестиугольника. Я разряжаю пистолет наугад, не успев подумать, что привлеку внимание компании у подножия лестницы. Но пистолет издает лишь ленивый щелчок - никакого выстрела. Зато тем, что находятся внизу, уже не до меня. Мальпертюи сопит:
   - Убирайтесь, барон, похоже, ваша сделка с графом сорвалась... Да и медленное стекло уже изобрели до вас! Не морочьте людям головы своими игрушками. А вот с вами, господа...
   Гордон сохраняет величавое спокойствие:
   - Кавалер, вы понимаете, надеюсь, что перешли все мыслимые границы? Судьба принца и всей системы зависит от наших действий. А если механизм рухнет...
   - Не вам меня учить, мальчишка! И бросьте револьвер... - Мальпертюи чуть возвышает голос. - У вас за спиной - первоклассный стрелок. Граф Дивов, я же видел вас; спускайтесь, будьте любезны. Заговор разоблачен, вы почти спасли свое правительство от глупейшей сделки в его истории...
   Раздается шипение третьего заговорщика; похоже, Гордон понимает его превосходно, потому что тут же отвечает:
   - Это всего лишь ловушка! Подземелья таят множество таких, вы прекрасно знаете... Дивов - обычный агент, ему наши проблемы мало интересны. А серия убийств вряд ли будет связана с тайной принца Лэрда. Ритуал исполнен. Прощайте...
   Я решаюсь спуститься вниз, увы, слишком поздно. Гордон, стоящий рядом с потайной дверцей, бросает пистолет прямо на легендарный столик. Раздается какой-то томительный звук - будто рвется тонкая ткань, сквозь которую просачивается все мироздание. Мальпертюи ахает; незримая рука выбивает у него фонарь и единственным источником света становится сиреневый огонек, покрывающий крышку стола. Странного вида пламя будто стекает вниз; его очаг находится как раз там, где красуется вмятина от удара. И тем же светом озарена полупрозрачная фигура, простирающая к столику руки. Я ни на минуту не сомневаюсь, что в гостиной объявился сам Роджер Адлер.
   Призрак беззвучно приближается. Гордон делает шаг в сторону, давая ночному гостю дорогу, загораживает от меня своего шипящего спутника, зато открывает прекрасный вид на вдового страдальца из неведомых времен. Сэр Роджер Адлер - в шляпе с пером, камзоле со стоячим воротником и в башмаках с бриллиантовыми застежками - в этом древнем замке выглядит чужеродно. Будто и впрямь явился из иного мира... И на лице у него ужасная усмешка - знание, понимание, безнадежность и бесконечность кошмара смешаны так, что превосходят самые дурные сны, от которых просыпаешься в поту, неясными выкриками поднимая домашних...
   Я пытаюсь отыскать пистолет, но руки дрожат и путаются в складках камзола. Гордон шаг за шагом отступает к стене и скрывается во мраке. Сэр Роджер оказывается уже совсем рядом. И тут на резной крышке стола выступают те же самые круг и шестиугольник. Несчастный призрак тут же исчезает. Но у Мальпертюи уже не выдержали нервы:
   - Принц должен быть освобожден любой ценой! Будьте вы все прокляты, предавшие человечество. И во имя чего... Во имя кого... Граф, стреляйте же! Ну...
   И это были последние слова кавалера. Он успел выстрелить, но в этой мгновенной вспышке я не успел различить его цель - только тени теней на всех поверхностях гостиной. Выстрел раздается как взрыв, но для Мальпертюи все потеряно. Раздается шум борьбы, фонарь кавалера падает на пол, масло проливается и почему-то вспыхивает. Я успеваю заметить вытянутые на полу ноги француза. И кто-то тащит тело моего нежданного союзника прочь из гостиной.
   - Стой! Вернись, мерзавец! - Я полностью утрачиваю самоконтроль. Не думаю о Гордоне, о Мальпертюи, о замке... Только о том, что этот уйти не должен. Я выхватываю наконец второй, лукутинский пистолет. Может, он окажется понадежнее первого. И стрелять придется в спину в сравнительной тишине. Пусть это недостойно джентльмена - в борьбе с тем, с чем я столкнулся в башне, все средства хороши.
   И тут за моим левым плечом раздается голос карлика, медленно отступавшего во тьму. Именно эти слова удерживают меня от преследования врага. Хотя не только они... Ведь столкнулся я все-таки не с Радогеску. Не Антон был в башне с Гордоном и Миттельгофом, не он стоял внутри круга, вписанного в шестиугольник, не он призвал из небытия неназываемые силы, не он нанес с их помощью удар кавалеру Мальпертюи... И не к нему относятся слова карлика:
   - Пусть Каин идет... Ибо он - божий!
   А затем огонь на осколках фонаря - последний источник света - сверкает в последний раз и гаснет. Но отголоски недавнего шума распространяются по извилистой паутине коридоров, сотрясение воздуха пробуждает обитателей замка, и кое-кто из них уже спешит в гостиную. Первым появляется Лейбниц - в ночном колпаке и комичных тапочках ядовитой оранжевой окраски. Сразу за ним прибывает Радогеску, очевидно, дожидавшийся подходящего момента для выхода на сцену. Он же следил за моими ночными похождениями и был свидетелем всего происшедшего. Но Антон не собирается демонстрировать свои познания и никак не показывает, что несколько минут назад сталкивался со мной в верхнем помещении, занимаясь столь же таинственными делами. Он изумленно восклицает, на мой взгляд, несколько переигрывая:
   - Граф, что здесь творится? Что за кошмарные звуки?
   Да, мы по-прежнему находимся на противоположных сторонах игровой доски. И смысл игры все еще от меня ускользает, в отличие от осведомленного Радогеску. Или он только имитирует всезнание, а на самом деле понимает в происходящем не больше моего? В любом случае, помогать Антону я не собираюсь. Пусть преследует свои цели и отрабатывает деньги своих хозяев, кем бы они ни были. Информации они не получат, кроме самого краткого отчета:
   - Мне послышался чей-то разговор... Подошел сюда и заметил Мальпертюи, который с кем-то ссорился. Потом раздался вроде бы стук падающего тела. Кавалер что-то выкрикнул и начался тот кавардак, который всех вас перебудил.
   Появляются слуги, за ними - сумрачный Гордон и благоухающая экзотическими ароматами Алисия. Последней прибывает госпожа Адлер, находящаяся в жутком смятении. Кавалера в его апартаментах, разумеется, не оказалось, и это повергает нашу хозяйку в истерическое состояние. Она бросается ко мне:
   - Что же... Граф, как могло случиться такое? Слуги говорят об этом ужасном призраке! Неужели мы могли накликать беду нашими застольными беседами?! Но ведь с Мальпертюи ничего не случилось... Наш милейший кавалер...
   - Успокойся, мама! - твердо произносит Алисия. - Я думаю, нам стоит разделиться и поискать в коридорах Мальпертюи и его собеседника. В каком направлении, граф, они могли удалиться?
   Я указываю на коридор, в котором скрылся Мальпертюи. При этом в глаза мне бросается, что на ступенях, ведущих наверх, лежит толстый слой пыли. Как ни странно, по ним никто не спускался. Радогеску тоже косо посматривает в эту сторону, прежде чем присоединиться к поискам:
   - Мадмуазель, ваша решительность делает вам честь. Мы с графом последуем в этом направлении. А мистер Гордон и господин Лейбниц, надеюсь, возглавят партию, что обследует левый коридор. Дамам же лучше оставаться в гостиной - здесь теперь людно и более безопасно. Если опасность в самом деле существует...
  

Фраза Лондона "Сколько я ни встречал собак с затейливыми кличками, все они никуда не годились" - к гештальт-психологии вполне подходит.

Из анонимного памфлета "Обезьяна у тебя в голове"

   Мы шагаем по узкому коридору, которого я не замечал раньше. Здесь царит жуткое запустение, но зато имеются и следы: содранные портьеры, опрокинутый высокий подсвечник. На полу рядом с ним что-то блестит. Дворецкий, шедший за нами, мигом нагибается и поднимает с пола металлический предмет. Радогеску смотрит на вещицу и кивает:
   - Вы были правы, граф. Пуговица с гербом Мальпертюи! На всякий случай приготовьте револьвер. Вижу, он при вас.
   Я вытаскиваю оружие и взвожу курок. Радогеску следует моему примеру, но тут дворецкий, вскрикнув, указывает вперед:
   - Это он! Он!
   В конце коридора явственно различима мужская фигура. Человек делает шаг, другой, приближается к боковой двери и - как будто проходит сквозь нее...
   - Адлер... - шепчет дворецкий. Лицо у него сейчас гораздо белее, чем у любого призрака. - Недаром раздался тот крик...
   Мы подбегаем к двери и обнаруживаем, что она заперта на висячий замок.
   - Куда она ведет? - спрашиваю я у трясущегося дворецкого. Сохранять спокойствие легко - в фигуре, кем бы там ни был предполагаемый призрак, не находится ничего общего с кошмарным силуэтом, доведшим меня в гостиной чуть не до беспамятства. Так себе силуэтик - худощав, тщедушен...
   - Это боковой вход в библиотеку, - бормочет тем временем дворецкий. - Давным-давно не используется.
   Замок надежен, попытки отыскать ключ ни к чему не приводят, да это и кажется бессмысленным. Приходится двигаться дальше, отыскивая следы и пытаясь восстановить картину случившегося. Но было ли это в человеческих силах?
   Радогеску замечает:
   - Сейчас, господа, мы преследуем призрака убийцы или убийцу-призрака, как вам больше нравится. Но почему-то мне все кажется, что он, преследуемый, гораздо более реален, чем все мы, преследующие. Как вы полагаете, граф?
   Странное дело, но мне хочется согласиться с Антоном - в его словах есть нечто, созвучное моим мыслям. Однако я прекрасно помню, как его силуэт возвышался в башне на фоне синих сполохов... И потому только бурчу себе под нос:
   - Занятно, что мы найдем в конце концов! Или, может, убедимся в собственной призрачности?
   - Вы мрачновато смотрите на вещи, граф, - ухмыляется себе в усы Радогеску. - Я только имел в виду, что все сейчас думают об одном и том же субъекте, подразумевая различное... Кто бы он там ни был, но он существует. И нужно докопаться до сути...
   Радогеску приподнимает повыше свой фонарь и поворачивается налево и направо - мы как раз миновали пересечение центрального коридора с каким-то узким боковым проходом. С правой стороны проход заграждает зеркало и Антон, устремивший туда свой взор, отскакивает с выражением ужаса на лице. Дорого бы я дал, чтобы узнать, какое именно отражение разглядел в зеркале мой противник. Но увы - проход оказывается слишком узким и заглянуть в него двоим одновременно не удается.
   Радогеску утирает пот со лба:
   - Оптический обман...
   Через несколько шагов коридор раздваивается - левый проход ведет куда-то вниз, второй, поуже, кажется прямым как стрела. Дворецкий на наши вопросительные взгляды только вздыхает:
   - Подвалы населены только крысами. Вряд ли туда сунется еще кто-нибудь, если только он принадлежит нашему миру.
   Над ступенями ровно висит непотревоженная паутина. И мы, оставив дворецкого у развилки, шагаем прямо. Антон даже начинает насвистывать знакомый мотивчик...
   - Забавно, граф, - неожиданно отчетливо произносит он, не оборачиваясь, - никаких отрицательных эмоций по отношению к вам я не испытываю. Так, сущие мелочи... Вроде бы враги должны ненавидеть друг друга. Подумайте - скорее всего нас кто-то нарочно стравливает, чтобы усложнить достижение обоюдно полезных целей. К примеру, ваш пресловутый договор. Нет, меня он совершенно не занимает. Текущая политика - вообще не по моей части. А вот Мальпертюи жаль. Толковый был человек, только нервный очень.
   - Вы, значит, уверены?... - обреченно выдыхаю я.
   - Какие могут быть сомнения! Мы беднягу больше не увидим. Кому-то очень важно спрятать труп - или то, что у него при себе. Насколько мне известно, Мальпертюи - единственный, кто обладал точной картой подвальных этажей замка. Упрощенный вариант он скормил нашей милой хозяйке, а вот подробности укрыл надежно. Внизу находится ключ ко многим кровавым тайнам - вернее, подлинная причина нескольких преступлений.
   Я пошатываюсь от неожиданного приступа головокружения. Размеренный голос Радогеску то удаляется, то приближается. И в его словах кроется что-то для меня предельно важное. Кроме договора с Миттельгофом, я несу и другую миссию. Что-то личное и одновременно всеобщее... Преступления... Кровь на ступенях...
   - Взгляните, до чего занятно!
   Сначала я не понимаю, к чему относится это высказывание Антона. Он приподнимает подсвечник, но кругом не находится ровным счетом ничего примечательного - пыль, каменная кладка и кое-где разметка на стенах. Потом я понимаю, что смотрит Радогеску не в коридор, а на сам подсвечник.
   - Видите, граф, узор у основания! Что-то нам про него вчера сообщили. И Мальпертюи проявил огромный интерес к сообщению. Эта вещица не из замка - герб другой; но с замком она определенно связана. Должна быть некая общность...
   Я всматриваюсь в узор: вписанные друг в друга многоугольники, начиная с додекаэдра. Стандартная орнаментальная чепуха... Не стоило задерживаться ради нее - вдруг еще сохранилась возможность кого-нибудь нагнать. А Радогеску все указывает:
   - Смотрите не так! Попытайтесь охватить весь узор и потом медленно двигаться к центру, фокусироваться на нем, на том иероглифе... Граф, это очень важно!
   И впрямь, в треугольник входит какая-то мельчайшая деталь, точка, может быть. Я сосредотачиваюсь, отнимая у фигур угол за углом, направляясь к центру. И будто волна поглощает мое сознание. Неясный, лишенный наименования и резких очертаний знак пронзает меня всего, впечатывается в мозг, в кожу. Знак открывает что-то внутри, а не вовне. Он исполняет функцию ключа. А за отпертой дверью... Я различаю какие-то фигуры, отдаленный гул голосов, движение стрелок на сложных приборах, человека в белом халате. А потом знак вспыхивает и пропадает.
   Я будто утрачиваю все чувства и прихожу в себя, когда Антон трясет меня за плечо, пытаясь вернуть к реальности:
   - Что с вами, граф? У вас было такое странное выражение лица! Будто вспомнили что-то важное. Это касалось Мальпертюи?
   - Полагаю, нет, - я с усилием качаю головой. - Просто устал и переволновался. Не пора ли нам возвращаться?
   - С вашего позволения, еще несколько шагов. Во мне проснулся охотничий азарт.
   Радогеску нехорошо улыбается. И почти тотчас же под ногами у него раздается неприятный звон. Антон с восторженным видом поднимает рыцарский шлем. На уровне лба на проржавевшем металле видны две буквы: Р и А.
   - Роджер Адлер... - вздыхаю я. - Хотя мало ли какой обладатель подобных инициалов мог обретаться в замке. Совпадения возможны...
   - Нет ничего занимательнее совпадений. То, что они случаются, и то, как случаются, обеспечивает нас будущим, настоящим и прошлом, - загадочно бормочет Радогеску, озираясь по сторонам. - Если б не они - мы остались бы людьми, лишенными собственных занятных историй. Иногда совпадения приводят к разгадке, иногда - к тайне. Боюсь, перед нами второй случай. Ух ты!
   Будто ребенок, любующийся новой игрушкой, он вытаскивает из шлема неведомо как закатившийся туда предмет. Это еще одна пуговица от сюртука, поразительно схожая с той, что принадлежала Мальпертюи. Только теперешней находке наверняка исполнился не один век: ржавчина, грязь и копоть почти скрыли герб. Я покачиваю головой:
   - Сомнительно... Что же, Мальпертюи донесся сюда по воздуху вместе с призраком Адлера, да еще состарившись на сотню лет? Нет, должно быть какое-то объяснение соседству этих вещей!
   Антон разводит руками:
   - Я начинаю сомневаться, а существовал ли в реальности наш милейший кавалер. Может, из прошлого он явился сам со своим планом, пытаясь навести порядок в настоящем? И столкнулся с сильной волей, одержимой противоположным намерением. На эту тему было бы небесполезно пообщаться со здешним алхимиком. Но он, увы, неохотно пускается в откровения с посторонними, как и большинство обитателей замка. А жаль - мадмуазель Алисия рассказывала о его познаниях много лестного. Подумайте, граф, может, что-то придет в голову. Попытайтесь сосредоточиться!
   Я следую совету Радогеску, испытывая к нему едва ли не благодарность. Действительно, какое-то решение маячит на заднем плане и вот-вот может явиться во всей завершенности. Преступление... Может быть, его скрывают... Мальпертюи решил, что не может более лишать остальных знания - и поплатился. Принц явно во всем этом замешан. Но есть и другая сила... Может быть...
   К сожалению, мои размышления и созерцание немногочисленных улик прерываются весьма прозаически. Поначалу я чуть не испугался: из-за поворота в конце коридора медленно-медленно появилась белая, почти прозрачная рука, державшая оплывшую свечу. Но почти сразу же доносится голос, и я отпускаю локоть своего спутника.
   - Это Алисия! А вот и Гордон... Слуги с ними. По крайней мере, у них все в порядке.
   - Господа, вы никого не обнаружили?
   - Только это, - Радогеску протягивает им наши скудные трофеи.
   - У нас - вообще ничего. - Гордон разводит руками. Если бы я не целился ему в спину полчаса назад, то был бы уверен в полнейшей невинности англичанина. Но выдавать нашу историю нельзя - кто знает, как далеко могут разнестись ее отголоски.
   Мы, подавленные, расходимся по комнатам, не прекращая судачить о ночных приключениях. Всем нам есть что скрывать. Или я в самом деле преувеличиваю? И тайные операции международных разведок - лишь мелкие игры на общем поле? И нет никаких метафизических загадок? И вообще ничего нет, кроме милого старого замка, принявшего под свои гостеприимные стены нескольких странников? А призраки и исчезновения - необходимая составная часть нашей превосходной арены? Так легко во все это поверить...
   Правда, под кувшином с водой, принесенным мне в комнату все той же миленькой служанкой, обнаруживается листок бумаги. На нем изящным и безличным готическим шрифтом выведено: "Спасите принца! Не останавливайтесь ни перед чем. Избегайте искушений". Подписи, разумеется, нет. А мне, умывающемуся теплой водой, хочется снова упасть в постель, закрыть глаза и пробудиться отдохнувшим - уже в другом мире. В мире, где нет замков и страшных тайн, где нет подземелий и заговоров, где я сам помню первое, что со мной случилось... До того первого, что я помню...
  

Контакт психолога с гештальтом пациента, раз установленный с соблюдением надлежащих условий, не прерывается до окончания сеанса. Присутствие терапевта может обретать самые гротескные формы - в зависимости от состояния носителя...

Д-р К. Холландер, руководитель исследовательской группы

  
   Я прихожу в себя уже после обеда и обнаруживаю, что уже встаю из-за стола, аккуратно складывая уже ненужную салфетку. И совершенно не помню, что происходило в предшествующие часы. Похоже, не в замке и не во времени дело, а в моем собственном сознании. И демонстрировать собственную слабость нельзя. Еще не сейчас...
   Госпожа Адлер, облаченная в роскошное платье, отделанное павлиньими перьями:
   - Вы не откажетесь принять участие, граф?
   - Простите... - Я окидываю взглядом стол. Гордон не отрывается от тарелки. Миттельгоф и Лейбниц о чем-то оживленно спорят, Алисия вертит в руках бокал, а Радогеску шепчет комплименты на ухо роскошной брюнетке в простом сиреневом платье. - Я...
   - Вы же обещали объяснить нам устройство калейдоскопа Левена - дивной игрушки, которой так интересуется мисс Клара. Ведь это возможно?
   - Здесь все просто... - Я тяну время, пытаясь сообразить, когда возник на горизонте этот самый калейдоскоп и кто такая мисс Клара. - Стоит только взглянуть - и творение Левина станет обезоруживающе притягательным, вовлечет в свою орбиту всех и вся.
   - Левена, дорогой граф, - Радогеску понимающе улыбается. Неужели - знает? Или уже знают все? - Мне, по счастью, случилось встретиться с ним в Миренбурге. Вы ведь там тоже бывали, Миттельгоф?
   Барон краснеет и умолкает. Похоже, Антону и его удалось поддеть. За соседа вступается Лейбниц:
   - Я жил в Миренбурге два года; дивное место - и страшное... Левен ютился в каком-то закутке под облаками и не принимал ничьей помощи. Он уже растратил все, что получил на калейдоскоп, на другое устройство - то, которое должно было нейтрализовать действие первого. Любой ценой...
   Радогеску с уважением смотрит на старого финансиста:
   - Вы недурно осведомлены, господин Лейбниц. Цели, средства, тайны... Для Левена калейдоскоп и впрямь стал проклятием, всегда напоминавшим о прошлом. В любой детали он видел отблеск одного из узоров. И в их конечном числе провидел трагедию мира. Вы читали его книгу, граф?
   Я недоуменно поворачиваю голову, будто пытаюсь уследить за ходом мысли Антона. К чему он ведет? Эта метафизика, мнится мне, имеет реальную подоплеку. И в замке она должна сыграть свою роль. Вот только какую? Я про себя взываю к Миттельгофу: "Ну откликнись же, объясни! Не выставляй меня идиотом..." Но барон молчит. Я вынужден сознаться в своем невежестве - и тут же слышу ответ Лейбница:
   - В библиотеке замка есть экземпляр с автографом автора. Технические главы намеренно запутаны и скучны, а вот рассуждение о мистическом смысле калейдоскопа - пожалуй, лучшее из сочетаний физики и метафизики. Увы, Левену не повезло - он не нашел противоядия от своего изобретения... Я, с вашего позволения, уклонюсь от участия в экскурсии - слишком мрачные воспоминания связаны с эти устройством.
   Гордон произносит деревянным голосом, ни на кого не глядя:
   - Обычное человеческое дерзание. Смелость, порыв - ничего больше. Левен большую часть жизни оставался шарлатаном, а потом обнаружил выход. И всеми силами устремился к нему. Многие на это не решились бы...
   И англичанин снова возвращается к еде. Очаровательная мисс Клара не сводит с него огромных глаз:
   - Вы разжигаете мой интерес, господа. Просто не терпится взглянуть! Сама судьба привела меня сюда. И теперь есть возможность насладиться зрелищем, исполненным великого смысла и занимательности.
   Миттельгоф бурчит что-то неодобрительное. В итоге мы, оставив его вместе с банкиром скучать у столика с напитками, следуем за исполненным важности дворецким в левое крыло замка. По крайней мере, именно так говорит госпожа Адлер. Сам я давно утратил надежду как-нибудь сориентироваться в бесконечных коридорах. Даже местоположение моей собственной комнаты остается неразрешимой тайной. Как странен этот лабиринт! И есть ли хоть какой-нибудь смысл в его линиях, созданных с помощью тривиальных символов скучнейшим из мастеров. Нет, истории замка мне только не хватало! Я слышу знакомый голос и возвращаюсь в мир сомнительной реальности. Это Алисия шепчет что-то своей маменьке - но недостаточно тихо:
   - Беспорядок в комнатах месье Курта... Ты... Это уже слишком...
   Еще что-то - может, уже совсем крамольное - готово сорваться у нее с языка, но госпожа Адлер делает предостерегающий жест:
   - Все будет в порядке. Успеем... - И тут же произносит с нарочитой уверенностью: - Мы прибыли, господа. Вот за этой дверью находится действующая копия калейдоскопа Левена.
   Комната не поражает размерами или убранством. Она вытянута в длину метров на пятнадцать; в дальнем конце прямо напротив двери - большое зеркало. Восемь устройств с какими-то сложными линзами размещены во всех углах. Линзы сфокусированы, судя по всему, на идеально чистой поверхности зеркала. В центре комнаты с потолка свисает небольших размеров коробочка, оснащенная тремя кнопками. Какого-либо смысла во всей этой конструкции я усмотреть не могу. Неужели я и впрямь брался объяснить мисс Кларе устройство калейдоскопа? Радогеску ехидно смотрит в мою сторону, будто обличая в незнании, выдерживает эффектную паузу и произносит в воздух:
   - Левен считал, что его изобретение станет новым словом в ассоциативном лечении. Применение казалось ему простым. Манипулируя падающими на потолок фигурками и элементами с помощью двух кнопок на пульте, пациент подает сигнал; оптика проецирует получающиеся изображения на зеркальную стену и умножает их. При этом созданный пациентом образ становится атомом в новой картине, где из бесчисленного множества создается новый рисунок. Количество переходит в качество.
   Мы все следим за объяснениями Антона с немалым интересом. Устройство Левена кажется мне знакомым. Где я мог сталкиваться с подобным - в детстве? Или гораздо позже? Может, даже здесь, в замке?
   Радогеску между тем продолжает импровизированную лекцию:
   - ...орудием внушения. Как метод ведения психологической войны, калейдоскоп крайне ненадежен. Пробуждаемые им воспоминания зачастую имеют ложный подтекст и мешают достичь цели лечения. Сами же по себе красивые картинки Левена не занимали. Слово "косморама" он считал ругательством, хотя именно это устройство предшествовало калейдоскопу.
   Мисс Клара, ухватив под руку Гордона, с детским любопытством подходит к зеркалу:
   - Но оно же нас не отражает!
   - И не должно... - ехидно замечает Алисия. - На стекло выводится образ из иного пространства, сиюминутным отражениям там места нет. Только сны и видения...
   - Большей частью они не заслуживают ни малейшего доверия, - бурчит Гордон. - Хотя иногда - на кнопку нажать стоит...
   - Кстати, а вот эта третья кнопка для чего предназначена? - мисс Клара упирает пальчик в названную деталь.
   Радогеску подходит к пульту и занимает место рядом с брюнеткой.
   - Всего лишь сброс результатов. Пропуск хода... Попытка уйти от решений и ответов. Бегство для тех, кто сдался... Граф, вы не присоединитесь?
   Последние фразы Антона сильно походят на вызов. Он чего-то ждет от меня - но чего? Будто рассчитывает на откровенность, на соучастие, на ответный удар... Нет, здесь что-то другое... Лечение, ассоциации, калейдоскоп... К чему все это ведет? Или с помощью калейдоскопа у меня рассчитывают что-то выведать - то, что надежно скрыто в моем сознании? И весь визит в замок...
   От этой мысли мое тело пронзают холодные волны страха. Но отступать уже нельзя - иначе я рискую потерять лицо. Не могу сказать, чтобы мнение Клары или госпожи Адлер меня особенно волновало. Но вот Алисия... Да и Радогеску...
   Палец Антона упирается в левую кнопку. Сверху раздается шорох - будто осыпается песок в песочных часах. В комнате медленно темнеет, и лучи рассеянного света один за другим фокусируются на поверхности зеркала. Я пытаюсь разглядеть контуры появляющихся там предметов, и в это время длинные пальцы Антона смыкаются на моем запястье:
   - Не пытайтесь обмануть себя. Идите за образами. Там - ваш выход...
   Картины в калейдоскопе отнюдь не кажутся живыми и реальными. На первый взгляд это обычные схематичные изображения, которые каждый волен насыщать своим собственным смыслом. Первые очертания, которые я могу сколько-нибудь уверенно различить, одновременно напоминают и схему кантонов Швейцарии, и лежащую на полу кошку. Зато потом - узоры из крестов, роз и драконов сменяют друг друга с пугающей быстротой. Потом все это складывается в один огромный букет, который оказывается частью более сложного сюжета: женщина в нездешней, странного покроя одежде стоит под циферблатом уличных часов. Букет она держит в левой руке. Неожиданно что-то происходит: резкое движение, уличная суета, тень падающего тела.
   Эта картина предстает отражением в рамке странной формы. Может, передо мной человеческий глаз - глаз наблюдателя, не успевшего вмешаться? Но уж слишком странен угол зрения... А, вот оно как - глаз прижат к маленькому отверстию в двери; над дверью номер "12", но ведет она в замок, чем-то похожий на Гештальт. Смыкаются и размыкаются бесконечные коридоры, сменяют друг друга подъемы и спуски, мелькает открытое пространство и снова мы попадаем во тьму комнат, лишенных окон. Проносится мимо человек средних лет в белом халате - или это я проношусь мимо него, а он с немым удивлением смотрит мне вслед? Рядом юноша, окруженный сложными приборами; он что-то кричит и я пытаюсь прочесть по губам. Лэ... Не... Бесполезно! Все равно появляются другие картины, так или иначе связанные с насилием и убийствами: полицейские, ножа на полу, лужа крови, листок бумаги... И тут в немое кино вторгается женский крик:
   - Выключите это! Я больше не могу!
   Моя рука безвольно опускается на среднюю кнопку. И тут же отражения в зеркале тускнеют, а комната вновь озаряется светом. Мисс Клара судорожно сжимает руку Гордона; ее лицо искажено, на глазах блестят слезы. Радогеску мрачно смотрит в сторону зеркала. Складывается впечатление, что он ждет со стороны калейдоскопа еще какой-нибудь гадости. Из всех нас, стоявших перед пультом, только Гордон совершенно спокоен. Алисия, отодвинувшись от стены, с любопытством смотрит на гостей:
   - Отсюда мы, праздные наблюдатели, можем видеть только бледные тени. Но вам - впервые в жизни - довелось испытать все, на что способен калейдоскоп. Это так волнующе и вместе с тем так страшно!
   - Не могу не согласиться... - кивает Антон. - Хотя я уже делал опыты раньше. И всегда результат получался неожиданным. Мисс Клара, похоже, вам не слишком понравилось?
   - Да это какой-то ужас! Можно подумать, что мир рушится, и мы вместе с ним! Ваш Левен был серьезно болен...
   - Не исключено, - замечаю я. - Но все мы, в конце концов, видели разное. И можем делать свои выводы.
   Госпожа Адлер, перебросившаяся какими-то замечаниями с дворецким, тоже подает голос:
   - Вижу, вы ко всей этой игрушке относитесь серьезно. А вот что скажет мистер Гордон? Он вроде бы не напуган.
   - Разумеется, - англичанин верен себе. Какие бы тайные планы он не лелеял, внешне Гордон ни в чем не отступал от раз принятых манер. - Я просто закрыл глаза и остался неподвижен. Этой штуковине меня не пронять!
   Несколько ошарашенные выходкой Гордона, мы покидаем комнату с калейдоскопом. Я ловлю разочарованный взгляд Радогеску. Похоже, погружение в мироздание по Левену не дало тех результатов, на которые рассчитывал Антон. Печально - для него. А меня занимает нечто иное - клочок бумаги, который неведомо как оказался у меня в правой руке. Кто-то сделал очередной ход - и теперь события должны получить новое развитие.
   У себя в комнате я разворачиваю листок, благоухающий нездешними ароматами. На бумаге, украшенной вензелем в форме двух сплетающихся букв "К", каллиграфическим почерком выведено: "Любезный граф! Ваше присутствие лишает сердце мое покоя. Безумная страсть, которую вы мне внушили, заглушила все веления рассудка. И теперь предаю себя вашей воле и молю о свидании. В замке есть преданные вам сердца. Не отвергайте их. К." Очень мило... Я, оказывается, могу еще внушать сильные чувства. Если это не очередная ловушка, подстроенная Радогеску. Или кем-то еще...
  

Центр тяжести гештальта может находиться в подсознательной области; может в редчайших случаях контролироваться рассудком. Но проблема сердечного влечения, возможно, связанного с мирообразом, все еще не решена...

Из введения к коллективной монографии "Забвение доктора Фрейда", 2021 год

   Занятно, но даже в этот момент меня больше занимает не личность дамы, а ее цель. Замок подбрасывает все новые ловушки и головоломки; конца им пока что не видно. Как не видно и цели столь огромного предприятия. К чему фантастический размах? Кому мог понадобиться третьесортный резидент граф Дивов? И какой план нельзя реализовать без его участия? Прекрасная незнакомка вряд ли даст мне ответ, но может указать кратчайший путь к нему.
   Подобные размышления приводят к тому, что после ланча я с особой тщательностью переодеваюсь, усаживаюсь в мягкое кресло и устремляю взгляд в сторону двери. Почему-то меня нисколько не удивляет, что через полчаса в проеме появляется дама в густой вуали и манит меня взмахом изящной маленькой ручки.
   Я не беру с собой пистолетов - они уже доказали свою бесполезность; острый кинжал - на всякий случай - покоится в скрытых ножнах. Но меня не покидает уверенность, что на сей раз все пройдет исключительно мирно.
   Следуя за дамой под вуалью, я выхожу в коридор. Но тут за поворотом раздаются чьи-то быстрые шаги и гостья, прижав палец к губам, скрывается в маленькой нише под светильником. У нее это получается настолько хорошо, что сам я, стоя в двух шагах, могу поклясться, что коридор абсолютно пуст.
   Но лжесвидетельствовать мне не приходится. Алисия, поднявшаяся по лестнице, не особенно смотрит по сторонам:
   - Граф! Мило, что я вас застала... Мама говорит, что вы еще плохо представляете замок и нуждаетесь в экскурсоводе. Месье Радогеску говорит - у меня неплохо получается...
   - Был бы польщен! - демонстрируя галантность, я щелкаю каблуками и церемонно склоняю голову.
   - Вот и миленько... Я покажу вам пару чудесных мест, если мы встретимся после обеда в галерее третьего этажа. Там чудная анфилада; можно будет спуститься к Лобковичу, раз он сам не появляется за столом. Согласны?
   - Всенепременно.
   - Ну, тогда до встречи. А у меня еще множество дел по хозяйству.
   Алисия едва не бросается вперед очертя голову, но вспомнив о своем положении приличной барышни и дочери хозяйки дома, замедляет шаг и отправляется куда-то наверх, вспоминая по дороге какой-то модный мотивчик. Она так очаровательна, что я даже забываю на миг о даме под вуалью и ее таинственных намерениях. А когда вспоминаю - таинственная незнакомка уже приблизилась к лестнице и указывает мне куда-то вниз.
   Там, между пролетами, располагается маленькая каморка для слуг. По крайней мере, так я полагал до сих пор, бездумно шагая мимо неприметной двери. Однако помещение, хоть и в самом деле невелико, отделано как первосортный будуар - в сиреневых и розовых тонах. Диванчик, рассчитанный на двоих, красуется в левом углу и манит нас своими изящными линиями. У стен - подставки и вазы с цветами, наполняющими комнату вязкими нездешними ароматами. Камин декоративен, но на полке над ним красуются очаровательные лампы с египетской символикой. Потолок расписан розовым и золотым. Среди традиционных Амуров и Психей неведомый художник изобразил нескольких фавнов и даже одного речного дракона - явное знакомство с китайской мифологией показалось мне не совсем уместным в этом уютном помещении.
   Незнакомка между тем бросается на диван. Конечно, "К" могла быть только Кларой. Почему я не думал об этом? Или нет - думал, но сохранял убеждение, что в замке возможно все. И ожидал непредсказуемого.
   В итоге непредсказуемым оказывается самый очевидный результат. Под роскошной вуалью скрываются темные волосы и пылающие глаза Клары Корэл, очаровательнейшей обитательницы замка. И ужасной - по крайней мере, для меня. Может, совершенство этих удивительных черт, может, дикость и необузданность страстей, может, тайна вокруг этой женщины, а может, некое смутное предчувствие - но я предпочел бы оказаться подальше от будуара и беседовать с кем угодно, но не с этой сиреной. Я не собираюсь анализировать свои чувства, а Клара, похоже, и вовсе не знакома с этим понятием. Чарующе прикрыв глаза, она шепчет:
   - Вы прекрасны, граф! Ваша холодность - как щит, как страшнейшее оружие... Вы должны понять и мою осторожность, и мой страх. Банкир Лейбниц - мой строгий опекун - уже избрал для меня партию, несомненно, выгодную и притягательную. Но ваша слава, весь этот шлейф дивных историй и приключений... Они сводили меня с ума давно; и вот, устроив визит в замок, я была движима только одной надеждой - видеть вас, говорить с вами. Ключи от старого будуара мне дал... один друг. И я использовала это помещение как только смогла. Простите мою вольность, граф, но...
   Рыдания Клары почему-то не кажутся мне убедительными. То и дело, прижимая к глазам платочек, барышня бросает в мою сторону взгляд, исполненный внимания и сомнений. Кокетство не оказывает действия - впрочем, могло ли быть иначе?
   Я долго не решаюсь отвечать... Оскорбить влюбленную женщину в таком месте и в такое время... Последствия могут быть непредсказуемы. Да и Лейбниц, будучи ее опекуном, может немало мне повредить. Ведь финансовые дела в руках банкира, а мой собственный кошелек пуст. И дальнейшее исполнение задачи будет поставлено под угрозу.
   - Дорогая моя Клара! - начинаю я, и тут же испытываю чувство стыда за взятый высокопарный тон. - Я понимаю ваше увлечение. Но подумайте - возможно ли говорить о любви, не зная человека или зная только понаслышке? Ведь мы почти не знакомы. А эти истории... О каких историях вы говорите?
   - О да! - Клара едва не бьется в экстазе. Мне она кажется вполне взрослой девицей (да полно - девицей ли?). О какой опеке может идти речь - совершенно неясно. Однако о местных законах я знаю еще меньше, чем о замке. Приходится слушать дальше, тем более что в репликах влюбленной проскальзывают интереснейшие детали. - Вы столь холодны и жестоки, граф! Да, все именно так... Ваш путь обрамлен разбитыми сердцами и смертями. Пролитая кровь - своя и чужая...
   - Я не настолько уж холоден и жесток. Но, признаюсь, мадмуазель Клара, крайне редко склонен к амурным похождениям.
   - А графиня Зейдлиц... Принцесса Лихтенштейна... Грейс Ренье... Эта ужасная катастрофа... Дуэль с Робертом Доннером... А смерть несчастной баронессы Оделл! Нет, вы подлинный убийца! Убийца! И несмотря на это, я...
   Слова о смерти и убийстве не вызывают во мне гнева или отвращения. Нет, Клара не повторяет светские сплетни. Она действительно касается чего-то важного... Не знаю, убивал ли я в прошлом... Да... Нет... Может быть... И это "может быть" звучит пугающе. Кажется, и в самом деле... Задолго до визита в замок... Нет, это могло быть только фантазией, сном, иллюзией...
   Увы, Клара не способна своими упреками и призывами пробудить уснувшую память. Не хватает отклика - кажется, кто-то из ученых называл это эмпатией. Убийцей, жестокосердным преступником, оказывается, не так уж и плохо быть. Просто плыть по течению... Я, конечно, ни на секунду не верю, что мог совершить все то, что мне приписывает Клара. Но представлять себе нечто подобное - как минимум занятно. А что если...
   Но с плачущей барышней, усердно играющей в любовь, нужно что-то делать. И страх ни на секунду не отпускает. Что же в этой Кларе такого ужасного, если не считать имени и красоты? Нет, не понимаю!
   - Вы - просто чудо, дорогая Клара! Но чувства нуждаются в проверке... И в утверждении, сказал бы я. Посему нам неплохо бы лучше узнать друг друга, а не совершать необдуманных поступков, способных повредить нам обоим во мнении света.
   Клара всхлипывает:
   - Все это мог сказать и другой. Я читала нечто подобное в старинном романе. Неужели вам сложно выдумать что-нибудь поновее? Или позавлекательнее? А оскорбить бедную девушку, открывшую вам сердце, подобным невниманием сможет самый обыкновенный ловелас. Граф, вы же не такой, вы - необычайный!
   - Простите, Клара, но вы торопите события... Поговорим об этом позже...
   Я двигаюсь к выходу, но барышня, поднявшись с дивана, исключительно твердо впилась в меня. И отделаться от этого живого плюща никак не удается... Наконец я деликатно отодвигаю роскошную Клару Корэл (подобное самоотвержение не требует от меня почему-то никаких усилий) и делаю шаг к выходу из будуара. Еще движение - и я на свободе.
   - Быстрее! - раздается голос над ухом. - Старый идиот сейчас заявится!
   Радогеску (а это именно он - в том же черном камзоле и лакированных сапогах) тянет меня в сторону, ускоряя шаги. Мы едва успеваем скрыться за поворотом, как на лестнице появляется банкир Лейбниц, размеренно чеканя шаг. Он явно знает, куда направляется. Подойдя к дверце будуара, старый финансист одним резким движением распахивает ее - и замирает.
   Радогеску пытается сдержать смех; впервые я замечаю на его лице подобную веселость:
   - Ну и попали вы в переплет! Лейбниц полагал, что чары удержат вас ненадолго. Клара - чудное создание; но временами она переигрывает. Хотя экзальтация ей не чужда, и барышня с охотой помогла бы старику уловить вас в сети Гименея.
   Сцена и впрямь напоминает один из тех старинных романов, о которых упоминала Клара. Разгневанный отец, застигнутые любовники, поруганная честь, спасительный брак. И вот - какая-то случайность все разрушает!
   - Радогеску, но зачем... Лейбницу - женить меня на своей воспитанице? - Я ошеломленно качаю головой, все еще силясь постичь странную логику обитателей замка, иногда ведущих себя как марионетки, а иногда - как чересчур могущественные творцы своих собственных миров.
   - Не обязательно брак, только помолвка, - замечает Радогеску. - Вы здесь весьма активны. Старик, снабжая вас деньгами, кое-что сопоставил и решил, что вы связаны с движением...
   - Что за движение? - пауза кажется мне чересчур затянувшейся.
   - Не разыгрывайте меня, граф! Впрочем, вы можете и впрямь не подозревать, хоть и были в башне и знаете про заговор. У несчастного принца многовато врагов и маловато сторонников...
   Радогеску становится серьезнее; он хоть и не собирался меня спасать на сей раз, все же выражает сочувствие. Но помощи от Антона я не приму - по крайней мере, на его условиях:
   - Согласитесь, все это немного чересчур! В вашем замке творится немало странных дел. И все эти миссии, страсти-мордасти в башнях и подземельях... Во что вы играете, Радогеску?
   - Это не игра, граф; увы, совсем не игра! Лейбниц думает о происходящем именно так, но он судит из своей конторы. На карту поставлены реальные жизни - много, много жизней. А ведь и одной было бы предостаточно! Выбирайтесь отсюда, граф. У вас есть все шансы... Нужно только восстановить истину - и вы освободитесь.
   - О чем вы? - спрашиваю я, хотя, кажется, начинаю понимать, о чем ведет речь мой предполагаемый противник. И это нечто посерьезнее и брака с Кларой, и калейдоскопа иллюзий, и даже восстания за стенами замка. Знать бы - существует ли в реальности эта ускользающая истина или она только часть занятной постановки со множеством действующих лиц? Или средство для манипуляций своими соперниками в руках того же Радогеску?
   Но Антону я этот вопрос задавать не собираюсь; да если бы и собрался - уже некому. Радогеску скрывается в узком коридорчике, ускользая куда-то по своим загадочным делам. А я остаюсь наедине со своими мыслями, со свежими воспоминаниями и давними предположениями...
   Впрочем, не надолго. Через пару минут раздается гонг к обеду. И я иду на звук, с радостью осознавая, что иногда акустические колебания могут быть одной из неотъемлемых принадлежностей объективной реальности.
  

Судьба пациента - в руках опытного гештальт-терапевта. Но в чьих руках в этот момент судьба самого врача?

Ф. Коффка "Вопросы на ответы" (неоконченная работа начала XXI века)

  
   Алисия обещала ждать меня в галерее на третьем этаже. Вот только где мне искать эту галерею? Замок словно бы вымер в послеобеденные часы, а коридоры упрямо выводят не туда, куда требуется, а куда попало. Я уже трижды возвращался в гостиную и бросал испуганные взгляды на легендарный столик. К счастью, Роджера Адлера в помещении не обнаружилось. Но и никого другого... Миттельгоф и Лейбниц, похоже, задались целью избегать встреч со мной. Я выхожу к покоям, где должен квартировать барон, и несколько раз стучу в дверь. Безуспешно... Видимо, выход предстоит искать самому. Так, здесь я уж точно был...
   Увы, "знакомый" поворот выводит в узкий коридор, прямой как стрела и бесконечный, как сам замок. Я обнаруживаю лишь одну дверь, из-за которой доносятся невнятные звуки. Как будто стон - по крайней мере, слов не разобрать... Интересно, куда это меня занесло?
   Вопреки ожиданиям, дверь оказывается незапертой. Она ведет в помещение, явно занимаемое джентльменом со средствами. Роскошный шкаф заполнен одеждой на все случаи жизни. На письменном столе - идеальный порядок. Перья разложены на подставке, бумага сложена в стопки, уголки аккуратно обрезаны. Письма, на которые еще предстоит ответить, сложены отдельно. Верхнее развернуто и будто ожидает своей очереди. Я пользуюсь представившейся возможностью и действую соответственно своему положению - весьма неловкому и непонятному. Что же, агентура так агентура; никого нельзя выпускать из виду. В замке у каждого может быть своя миссия. Итак, на конверте лондонский штемпель. Имени адресата не видно. Можно разобрать лишь верхние строки: "Дорогой друг, вы пока не вполне оправдываете наши ожидания. Жизнь принца не столь важна, как вам кажется; но положение в мире тесно связано с контролем над ситуацией в Гештальте. Выясните, как можно воздействовать на Лэрда и того, кто его охраняет. Вы можете..." Дальнейший текст прикрыт промокательной бумагой; я уже тянусь к столу, когда из соседней комнаты доносится новый стон, еще громче прежнего.
   За небольшой дверцей справа от стола размещается роскошно убранная спальня. Кровать - настоящее царское ложе - украшена гербом замка, а полог отделан такой роскошной, хотя и тяжеловесной вышивкой, что мог стоить целое состояние. Над кроватью красуется огромное зеркало, в котором я и рассматриваю сцену во всех подробностях.
   На ложе извивается девушка в форменной одежде. Я с некоторым замешательством узнаю в ней горничную, показывавшую-мне комнату. Кажется, Джейн? Но сейчас она нисколько не походит на строгую молодую особу, не склонную ни к каким вольностям. Лицо девушки искажено, тушь и помада безнадежно смазаны. Рот завязан махровым полотенцем, заглушающим крики. Руки связаны за спиной пеньковой веревкой, несколько волокон которой обвивают высокую грудь. Стянутые веревкой полушария набухают под разорванным платьем и кажется, что белая плоть вот-вот вырвется наружу. Ноги девушки привязаны к стойкам кровати, чулки разорваны. Я могу себе представить вид, который открывается на нижнюю часть тела - но только представить...
   Над Джейн склонился светловолосый мужчина; лица его я в зеркале увидеть не могу. Он затягивает веревку на поясе девушки, потом делает узел, еще и еще. Этот конец он пропускает между ног горничной, затягивая веревку так, чтобы узлы впивались как можно сильнее в наиболее интимную часть тела. Закрепив веревку сзади, он повторяет манипуляции. О том, что они достигают цели, свидетельствуют усилившиеся стоны несчастной. Мужчина почти нежно расправляет короткую юбочку и поглаживает низ живота и стянутые веревкой груди. Он касается видимых под платьицем сосков, щиплет их, вызывая судорожные движения жертвы. Затем медленно, осторожно сжимает грудь, еще туже стягивая веревку. Вот, еще одно движение - и полушарие движется в том же ритме, что и его тонкие пальцы. Хриплым голосом мужчина шепчет:
   - Ну что, маленькая шлюха, получила свое? Твоя пизда вся уже разодрана. И когда добрый кусок веревки въезжает в тебя, это нравится куда больше, чем обычный член. Ты испорченная маленькая дрянь, и ты получаешь заслуженное наказание за плохое поведение! Ведь так? Так... Тебе нравится задирать юбки, чтобы под них заглядывали все кому не лень. А сиськи ты постоянно выставляешь наружу - просто дразнишь всех, кто рядом с тобой. Ничего, и тебе, и твоей подружке придется поплатиться за это!
   Тут я бросаю взгляд в сторону - оказывается, что к одной из стоек кровати привязана еще одна барышня в форме горничной. Руки ее стянуты веревкой, ведущей к металлическому крюку в потолке. Петля на шее не дает несчастной шевельнуться. Рот у девушки тоже заткнут; она полностью обнажена ниже пояса и судорожно пытается сжать ноги...
   Надо сказать, что эта сцена вызывает во мне противоречивые чувства. Конечно, необходимо остановить негодяя и вызволить девушек. Но притягательность такой абсолютной власти - и физической, и психологической - только подстегивает мое собственное возбуждение. Способен ли я сам на нечто подобное? На упоение собственной силой и бессилием жертвы? На возбуждение от боли и страданий? Нет, вряд ли... Тюремщиком-садистом я бы не смог стать. И судьба несчастного принца (если он и в самом деле существует) вызывает одно сочувствие. Но сейчас, с этой истерзанной и прекрасной в своем страдании барышней в форменной одежде... Нет, мечтать о таком временами - удел всякого мужчины. Но вот осуществление мечты всегда несовершенно. И негодяй, надругавшийся над этими юными телами, должен быть остановлен - без страха и сомнений. Даже если миссия будет поставлена под угрозу... Чувства справедливости никто еще не отменял. В замке оно столь же естественно и уместно, как и в остальном мире.
   Я распахиваю дверь и одним ударом отшвыриваю насильника в сторону. Пока он приходит в себя на полу, я бросаюсь к девушке и, путаясь в узлах, срываю с нее веревки. Черт, какие-то восточные узлы, раньше я с такими не сталкивался. Бросаю взгляд в сторону второй девушки и - не вижу на ее лице радости или благодарности. Но задуматься над этим времени уже нет; человек, лежавший возле кровати, поднимает голову. И я вижу его отражение в зеркале:
   - Гордон!
   - А вы кого ожидали увидеть - Курта Непогрешимого? Или Роджера Адлера?
   Рука моя тянется к пистолету в боковом кармане. Но я вспоминаю, что оружие в прошлый раз дало осечку, и нащупываю на поясе кинжал. Теперь негодяй явил свою истинную сущность. И говорить с ним вроде бы не о чем. Гордон уже доказал, что связан с моими противниками. Даже упоминание о Курте меня не настораживает. А должно бы, наверное... Англичанин не собирается нападать; он демонстративно откидывается назад, не скрывая усмешки:
   - Вам, граф, не мешало бы поумерить свой рыцарский пыл. Вы, конечно, добавили к нашим играм некоторую изюминку, но не знайте меру и не лишайте даму удовольствия.
   Я вглядываюсь в лицо горничной. В самом деле, то, что на расстоянии можно было принять за ужас, оказывается еле сдерживаемым удовольствием. Глаза девушки прикрыты, на искаженных кляпом губах - капельки слюны... И стоны ее если и содержат проклятие кому-либо, то разве что мне - нежеланному спасителю.
   Гордон добавляет масла в огонь:
   - Потрогайте ее между ног; маленькая дрянь вся мокрая от наших игр. Ее это возбуждает куда больше, чем сопливые поцелуи при луне. И кого волнует, чем я занимаюсь в личных покоях? Оставьте веревку; эта система называется шибари, в Японии очень популярно. Когда я был в тамошней миссии - научился: многим нравится, а добропорядочных идиотов вроде вас шокирует.
   Вторая девушка улыбается; она представляет довольно забавное зрелище - связанная, с инстинктивно сведенными ногами, с кляпом во рту и ироничным выражением лица. Но мне сейчас не до смеха. Гордон медленно поднимается с пола, вытянув руку в предостерегающем жесте:
   - Только не зарежьте меня сейчас; я едва вошел во вкус тайной дипломатии на широкую ногу. Отвлекся на минуту - и тут же удар! А поразвлечься таким образом я люблю; правда, барышням приходится доплачивать за вредность. Ну, они-то меня понимают.
   Когда Гордон проводит рукой по волосам Джейн, в его глазах появляется что-то, отдаленно похожее на нежность. И я начинаю понимать, что в заговоре основную силу воплощает не он. Да, Гордон жесток, болен, не вполне нормален, но нити абсолютного зла в этом замке держат другие руки... Симпатии англичанин не вызывает ни малейшей, но здесь, в будуаре, он выглядит вполне уместно. Там, в башне, имел место случайный эпизод. Игра на поле врага - не в первый раз, быть может. Но в Гештальте Гордон такой же чужак, как и я. И права у нас равные...
   Джон как ни в чем ни бывало оправляет ремень на брюках:
   - Вам не кажется, граф, что пора бы и честь знать? Вы бросились на бедняжку Джейн, как на самого принца Лэрда. Интересно, спасти хотели или задушить? По вам сейчас не скажешь... Не волнуйтесь, тайна принца, в сущности, доступна каждому. Как и ваш интерес к этой тайне. Но скоро все это не будет иметь ни малейшего значения.
   Отпустив столь интригующее замечание, Гордон умолкает. Он провожает меня к двери, ободрительно кивнув своим развратным подружкам. У выхода губы его вновь кривятся:
   - Всегда печально разочаровывать рыцаря. И забавно... У меня в спальне та же бутафория, что и во всем замке. Ничего подлинного, любезный граф! И ничего однозначного.
   Он словно бы читает мои мысли. Смерти, призраки, заговоры и демоны... Все это как будто понарошку. Будто игра, в которую меня втянули против воли и в которой заставили играть непонятную роль. Гордону, может, все и безразлично, но я должен хотя бы узнать правила... В противном случае и принц, и преступления, и сам замок просто утрачивают смысл. Нет, я где-то сбиваюсь... Ошибка в логических посылках... Подлинное или нет, но это существование наполнено глубоким смыслом. Жаль, поделиться этой мыслью не с кем - Гордон уже закрывает дверь.
   Впрочем, в последний момент англичанин задерживается:
   - Надеюсь, граф, что вы по-джентльменски...
   - Слово дворянина! - до низкого шантажа я не опустился бы ни в коем случае. Частная жизнь человека - святыня, которой не стоит нарушать. Гордон явно не ждет иного ответа и меланхолично кивает. Я прошу об ответной услуге:
   - Гордон, как мне попасть... в галерею третьего этажа?
   - Второй поворот направо и два пролета вверх! - англичанин отвечает с военной точностью. - Туда вы, похоже, и направлялись через мой будуар. Изучали бы лучше схемы и планы, чем выискивать преступления! Кстати, оттуда очень близко до логова здешнего алхимика. Вы с Лобковичем, пожалуй, кое в чем схожи... Так, где там мои грязные негодницы?
   Удаляясь, я слышу за дверью звуки ударов и страстные стоны. Но теперь мысль о бутафории будет пронизывать все мои поступки. Для чего же могла быть создана столь грандиозная сцена? И кто может стоять за ее созданием? Интересно, Алисия тоже думает, что я похож на алхимика? Нет, ее спрашивать не стоит - благовоспитанной барышне мои похождения вряд ли придутся по вкусу.
  

Психологическая подготовка, практиковавшаяся в Теософическом обществе, содержит зачатки гештальт-психологии, по существу, использующей некоторые ресурсы астрального плана.

Свами Баннерджи, очередная инкарнация мадам Блаватской.

   Алисия обнаруживается точно в указанном Гордоном месте. В галерее нет особых достопримечательностей, кроме нескольких абстрактных изображений на стенах. Впрочем, лучшим украшением помещения является прекрасная хозяйка. От этого неуклюжего комплимента Алисия отмахивается:
   - Скажите лучше, где вы были столько времени?
   - Заблудился в здешних лабиринтах. - Я не отступаю слишком далеко от истины. - Но я надеюсь, что обещанная экскурсия в подземелье не сорвется из-за моего опоздания...
   - Пойдемте! - Алисия мило улыбается. - Этот противный Лобкович почти никого туда не пускает. А в подвале столько забавного...
   От такого предложения, исходящего от очаровательной юной особы, никто бы не отказался. Я не хочу быть исключением. Пыльная лестница выглядит препротивно, но свечу держит маленькая розовая ручка, а шелест шелкового платья гораздо приятнее сквозняков в коридорах. Эта ситуация, конечно, провоцирует на разные не особенно приличные поступки, но я - все-таки джентльмен, хоть и находящийся во вражеском лагере. Поэтому оставляю на всякий случай некоторое расстояние между собой и Алисией. Мало ли кому может изложить свои домыслы ученый алхимик.
   А вот и он - легок на помине! Лобкович бежит на своих коротеньких ножках нам навстречу и подает Алисии руку на последней ступени лестницы.
   - Счастлив приветствовать вас в моей скромной лаборатории! Вы - совершеннейшее ее украшение! Граф, как мило с вашей стороны поинтересоваться нашими занятиями.
   - Месье Лобкович, - улыбка Алисии не претерпевает изменений, - помимо поисков философского камня иногда обучает меня естественным наукам. И я столько от него узнала! Вы, граф, никогда не занимались учеными экспериментами?
   - Только умозрительно, мадмуазель, только в храме ума.
   Лобкович расцветает:
   - Как я вижу, господин граф является настоящим адептом Великого Делания. Ведь все мы знаем, что тигель - только символ, а истинное перевоплощение вещества вершится в сознании ищущего. Император Фридрих никак не мог проникнуться этой доктриной. Как сейчас помню, в его лаборатории в Миренбурге, когда явился дух великого Беме, император вопрошал о том, как одолеть темные силы, вредящие Деланию.
   - "Сердцем, только сердцем!" - подхватываю я. - Беме писал об этом в "Утренней звезде", если мне не изменяет память. Правда, его разъяснения касательно Люцифера именно с этого места становились исключительно туманны.
   - Исключительная память! - Лобкович с завистью глядит на меня, но потом обращает внимание на свою ученицу. - Извините нас, прекрасная хозяйка, за эту ученую беседу. Но рождающиеся в такие моменты озарения могут приблизить нас к заветной цели. Вы помните, чего требует высшая химия?
   Алисия кивает. Видно было, что к абстрактным излияниям она уже привыкла и считала их прелюдией к занятным фокусам, которые и влекли барышню в скучный подвал. Лобкович и в самом деле вскоре утомляется от рассуждений о сердечных токах и проникновении в эфир и указывает нам на новый перегонный куб, в котором он - впервые! - использовал новый серебряный состав, свойства которого давали большие шансы на выявление первоэлемента и воплощение его в более совершенных формах. Короче говоря, Лобкович все так же мечтал о золоте.
   - Универсальный растворитель, таинственный алькахест, как прежде, недостижим для простых смертных, не искушенных в тайных знаниях. Но мне удалось на шаг приблизиться к сущности его.
   Алхимик чихает, и частицы пудры с его парика летят в мою сторону. Алисия в это время перебирает приборы на столе:
   - Дитя мое, вы можете поджечь горелку, - командует Лобкович. - Убавьте огонь до среднего уровня. Вот так! Превосходно...
   Жидкость в прозрачной колбе почти сразу закипает, сероватый осадок со дна взмывает вверх. Из колбы вырывается клуб желтого дыма, на миг скрывая хрупкую фигурку Алисии.
   - Назад! - вопит Лобкович. - Этого не должно было...
   Но все уже сделано: колба полна странной желеобразной массой, а девушка стоит рядом, будто зачарованная.
   - Ну, вот и элементалы... Так это, кажется, называется? - происходящее отнюдь не кажется мне шуткой, но от иронии удержаться трудно. Слишком уж вовремя я оказался в подвале, пронаблюдав загадочное действие сил, пред которыми умолкает наука.
   Очки Лобковича соскакивают и валятся на пол с истошным звоном. Сметая на ходу манускрипты и реторты, он мчится в угол, где курится странного вида жаровня:
   - Только не это! Чем же может кончиться такое? Дочь хозяйки замка - и во власти лярв! Не могло случиться ничего подобного, просто не могло.
   В голосе алхимика, впрочем, не слышно уверенности. Я делаю шаг к Алисии, другой... Девушка по-прежнему смотрит в нездешний мир зачарованным взором. Я вспоминаю трактат Парацельса, где описывался подобный случай...
   - Если она одержима кем-то из нижних демонов - значит, перед нами пифия, так? Но откуда же явился демон?
   - Из универсального... - бормочет Лобкович. - Не встревайте, если вам дорог бессмертный дух! Лучше стойте у стены и следите...
   Но я предпочитаю не оставлять Алисию: щелкаю пальцами, прикасаюсь к руке. Тепло тела сохранилось, но стало каким-то иным - неподатливым, что ли. Неужели эта прекрасная оболочка навеки отдана демону? И что я мог бы спросить, стоя перед пифией?
   Губы Алисии приоткрываются; доносятся слова, будто из глубочайшей впадины:
   - Десять раз по три и отними два... Белый лист на красной крови! Смотри - и увидишь! За спиной... незримое... оно... Тот, кто смотрит, идет по пятам твоим. Doppelganger...
   Я наклоняюсь ближе и ближе; в неуместных и неясных пророчествах чувствуется смысл. Какое отношение они имеют ко мне? Последнее слово, знакомое всем алхимикам, возвращает меня к действительности. Вот, после секундного пребывания в ином мире, я вновь смотрю в застывшие глаза бесчувственной девушки. А Лобкович тянет меня назад:
   - Уйдите, пока душа не перебралась в вашу бренную оболочку. Держите эту подставку!
   Он дает мне дощечку с дымящимся ароматным порошком, а сам выхватывает кинжал, подхватывает порошок острием и направляет на Алисию. Я хочу остановить знатока тайных наук, но происходит нечто, превосходящее всякое воображение. Тело начинает раскачиваться вправо и влево со все увеличивающейся амплитудой. Желеобразная масса в колбе закипает; комнату потрясает взрыв, сопровождающийся запахом перегоревшего масла. Я на мгновение зажмуриваюсь - а потом вижу Алисию, недоуменно озирающуюся по сторонам:
   - Что с вами, господа? Я засмотрелась на реторты - а вы уже все перевернули!
   Лобкович со значением сжимает мое запястье. Я не собираюсь разрушать отношения алхимика с хозяевами - признательный союзник всегда пригодится. И виновник переполоха отвечает:
   - Минутный обман чувств! Превосходный опыт совершился... Вы сами видели колбу. А элементалии оказали свое воздействие на прочее.
   - Как мило! - Алисия хлопает в ладоши. - Я надеюсь, мы вскоре вернемся к нашим занятиям. Здесь у вас всегда так летит время! А графу, видно, уже пора...
   Я радостно киваю: пора выбираться, пока мы окончательно не утратили собственную сущность. Алхимик тоже рад с нами распроститься:
   - Помните, друзья мои, у тайной науки великое будущее, - Лобкович тычет пальцем в потолок. Недаром один мудрец сказал: "Идеалист остается - реалист исчезает".
   Я вздрагиваю; фраза кажется пугающе знакомой. Откуда она пришла? И кто усиливает мой страх перед ней? Неужели тот незримый, что за спиной? Это же не моя память... Не мой мир... Но Алисия, что-то щебеча, дергает меня за лацкан пиджака. Она так мило склоняет головку, что удержаться от комплиментов нет сил. И я отвлекаюсь на пустяки, а когда оборачиваюсь - Лобкович уже углубляется в какой-то пыльный фолиант и нетерпеливо машет рукой. Приходится, озираясь, покидать подвал, где можно было бы отыскать разгадку. Можно было бы - если бы не этот страх, пронизывающий каждую молекулу тела, страх, который гонит меня вперед, по коридорам замка, через анфилады комнат и ряды колонн, мимо статуй и барельефов, медальонов и миниатюр, портретов и портьер.
   Алисия исчезает за поворотом - и я теряю ее в бесконечной ленте замкнутых пространств.
  

Гештальт-терапия? Только тщетная попытка доказать, что никаких драконов за нашей спиной нет.

Стивен Кинг. Из интервью 2028 года.

  
   В своей комнате я обнаруживаю удивительный порядок - за одним-единственным исключением.
   Миттельгоф с удобством устраивается в моем кресле; при моем появлении барон даже не делает попытки встать. Он смотрит на меня исподлобья и уныло кряхтит, будто готовится к неизбежной смерти.
   - Ну что, Миттельгоф, наш с вами договор вроде как аннулирован? - улыбаюсь я. - Ночные эскапады вам не к лицу, дружище. И вы так и не научитесь служить двум господам, если не сумеете сделать хорошую мину при плохой игре.
   - Граф! Случившееся - лишь ничтожный эпизод. - Миттельгоф, похоже, ни малейшего значения не придает своему участию в заговоре и моей холодности. - Гордон и Мальпертюи - мелкие проходимцы, втянувшие меня в свои свары. Но Лейбниц - вот настоящая старая лиса!
   - И чем же вам не угодил милейший банкир? - я от души потешаюсь. Сейчас барон попытается выманить у меня аванс, убеждая не доверять Лейбницу. Но дальнейшее превосходит все ожидания.
   - Оккультисты могут сколько угодно забавляться с духами, иногда опасными, чаще занятными, вроде машинки Левена. Но масонский заговор, частью ключей к которому владеет Лейбниц, связан с куда более опасными силами. И это происходит буквально у вас под носом! Духи могут изничтожать отдельных неудачников, но здесь настоящая разветвленная сеть. Только взгляните...
   На листке, выдранном из блокнота, стояла готическим шрифтом выведенная литера "Д". Ниже размещался план одного из этажей, показавшийся мне знакомым. Неудивительно - именно здесь я и обретался. Так, мои покои, а комната месье Курта - рядом; она-то и обведена чернилами несколько раз.
   Я недоуменно смотрю на Миттельгофа. Тот едва ли не торжествует:
   - Видите, граф Дивов, и я не такой уж погруженный в изыскания субъект, каким могу показаться. Истинный заговор гораздо глубже; и в него вовлечено значительно больше людей, чем вы можете себе представить. В какой-то момент мои интересы столкнулись с их представлениями о мире. Я обратился за оккультной поддержкой, пытался завязать дружбу с правительствами мировых держав - но потерпел неудачу. И сегодня, после калейдоскопа, после ночи в башне, после нашей неудавшейся сделки, я понял - вот человек, которому можно довериться! Вот кому по силам ввязаться в борьбу на высочайшем из уровней. И остановить творящийся кругом ужас.
   - О чем вы болтаете, Миттельгоф? Выражайтесь более связно. - Я положительно начинаю выходить из себя.
   - Вы умный человек, граф, - вздыхает неудачливый изобретатель. - Вы же давно поняли, что замок - только ширма, что тайна - в его стенах, но на другом уровне. И вы, понятно, страшитесь этой тайны. Она не связана с некромантией; тот, к чьей помощи нас вынудили прибегнуть, оказался знаком лишь с низшими обитателями этого пантеона. Мое оружие - не более чем игрушка в сравнении с их возможностями. И если бы вы нашли ключ... В общем, он у вас в каком-то смысле есть.
   - Ключ от чего? - у меня речи барона вызывают стойкое ощущение паранойи. Причем это ощущение заразно - оно пропитывает весь воздух комнаты, сочится по стенам, передается мне без остатка. И мысль, что за каждой стеной, за каждой дверью, за каждой фигурой стоит еще нечто или некто, готовый (или готовые) нанести удар, одновременно парализует волю и толкает на отчаянные поступки.
   - Ключ от комнаты месье Курта. В вашей двери точь-в-точь такой же замок, - наконец решается барон.
   Вопреки ожиданиям не джентльменское предложение не вызывает во мне ни презрения, ни отвращения. За этой эскападой должно что-то стоять - может, чья-то шутка, может, злая воля, а может, прикосновение к тайне замка, которая пока еще недосягаема.
   - Положим, я признаю ваше утверждение истинным, - после минутного раздумья замечаю я. - Что же мы найдем в комнате? И что я смогу с этого получить?
   Барон встает, едва не подпрыгивая от удовольствия:
   - Дивов, я благодарен, что вы поверили мне! И вы найдете... То, о чем не могли и мечтать. Цель существования замка и ключ для того, кто хочет повелевать им. В комнате месье Курта - тот самый дракон, который и стережет принца, и в каком-то смысле сам принцем является. Нет, я не зря побывал в башне... Сделка, сделка - какой ничтожной была бы наша собственная, если б не появился это план.
   - Кстати, где вы взяли этот клочок бумаги? - с деланным презрением тяну я, вертя в пальцах тонкий листок без опознавательных знаков. - Тоже в башне получили? От жуликов-заговорщиков?
   В повадках Миттельгофа проявляется истеричность, которая барону никогда свойственна не была. Что-то стоит за его предложением; а я давно уже разучился удивляться и сомневаюсь даже в себе самом, не говоря уж о других. Миттельгоф предлагает ключ - можно его не принимать, но взглянуть, что этот ключ собой представляет. Неплохо было бы обнаружить дорогу к принцу Лэрду прямо за спиной. И тогда все проблемы, предложенные замком, решатся сами собой с минимальными затратами времени и сил.
   Я, кажется, забыл о логике и осторожности. Но уж слишком манит приоткрытый бароном коридор:
   - Чего же вы хотите в обмен, любезный барон?
   - Вы должны пойти в башню... - шепчет Миттельгоф. - Не сейчас, после... И стереть их проклятый узор. Пока он начертан на полу, мне не разорвать договора с Гордоном и тем, чье имя мне запрещено произносить. А вам я доверяю... Ни одна темная сила не сможет остановить человека, давшего слово. Человека, подобного графу Дивову.
   - Ваша лесть становится грубоватой, приятель! - в предложении барона чувствуется обманчивая простота. И тем не менее - приманка слишком велика: - И все-таки, если мы найдем именно то, о чем вы говорите, тогда я окажу эту пустяковую услугу.
   - Иного я и не ждал! Тогда в путь, граф... Не забудьте ключи... - Миттельгоф уже у выхода. Мне ничего не остается, кроме как следовать за ним.
   Коридор, ведущий к моим покоям, кажется каким-то другим. Нет, умом я понимаю, что здесь ничего не переменилось. Те же светильники, те же двери в тех же самых местах... Но в атмосфере появилось нечто гнетущее. Может, подобное ощущение возникло, потому что я собираюсь взломать дверь в чужую комнату. Это, разумеется, противоречит даже самым либеральным законам гостеприимства. Но ставка слишком велика. Обойти Радогеску и всех прочих соперников, одним шагом достичь обиталища таинственных сил, создавших и замок, и его обитателей, и, может быть, самого принца Лэрда... Увидеть дракона... Поистине Париж стоит мессы. А Гештальт требует жертв, тем более столь абстрактных - ведь месье Курт якобы отсутствует, а комната - пуста.
   Остановившись у двери, я оборачиваюсь к барону:
   - Миттельгоф, как получилось, что мне достался столь ценный ключик?
   Барон не отрываясь смотрит на дверь, изнывая от нетерпения:
   - Ошибка, всего лишь ошибка... Создатели замка во многом просчитались. А с драконом и вовсе занятно выходит. Он непредсказуем в своих желаниях и никто не может управлять им.
   - Что же собой представляет дракон? - я уже поворачиваю ключ в хорошо смазанном замке.
   - Как, вы не знаете? - удивляется Миттельгоф. - Конечно, не то мистическое чудовище, стерегущее сокровища. Нет, подлинный дракон - податель жизни. Все, что окружает нас, не более как след дыхания дракона.
   Барон добавляет еще что-то, поясняя свою концепцию учеными алхимическими терминами, но я заворожен именно этой фразой. Ее говорил - в незапамятные времена - совсем другой человек, колдун Мерлин, предсказатель и целитель... Метод его лечения... В голове проносится какое-то полузабытое слово, но нет времени его восстанавливать. Мерлин говорил Артуру, что дыханием можно управлять. Что-то о слове творения... О жертвенной крови... Нет, слишком давно это было! Старые легенды сейчас не помогут, раз мы стоим на пороге новых.
   Порог, впрочем, выглядит не особенно элегантно: маленькое темное помещение, задрапированное пыльной коричневой тканью. Впереди, в двух шагах - нечто вроде колышущегося занавеса из той же ткани. Поскольку разглядеть больше ничего нельзя - свет проникает только из коридора, из-за наших спин, то я быстро преодолеваю это расстояние и обеими руками раздвигаю завесу.
   И мы, онемев от удивления, попадаем в другой мир.
   Он не слишком велик - всего две смежные комнаты, но зато почти совершенен в своей нездешней притягательности. Первая комната залита неярким светом снизу. Здесь на полу золотом выложен узор, в котором я опознаю карту. Миниатюрные коридоры, комнаты и переходы с удивительной точностью воспроизведены неведомым ювелиром. Возможно, это сам замок - или его первоначальная модель. У меня создается впечатление, что карта на полу живет странной собственной жизнью. Там будто мелькают миниатюрные фигурки, звучат голоса, даже музыка... Над картой поднимается дымок, создающий дополнительный эффект движения и постоянного изменения узора. На него можно смотреть очень долго, не узнавая и не постигая своего истинного положения на схеме, но меня уже влечет в следующую комнату.
   Здесь панели тоже отделаны золотом; рельефы на них представляют какие-то значительные исторические события. Вот молодой человек принимает скипетр; вот молящиеся собираются в подземном храме; вот узника освобождают из темницы. Подписей нет, изображение при всей четкости линий кажутся весьма условными - и тут на одной из панелей слева я узнаю свое лицо. Сомнений нет - суровый человек в роскошном костюме взирает сверху вниз на знакомый узор. В шестиугольник вписан пятиугольник, в который... Я ощущаю знакомое головокружение и перевожу взгляд вперед. Там, на дальней стене, мерцает отраженным светом высокое зеркало - точная копия того, на которое мы с Радогеску натолкнулись в своих блужданиях. Почти точная...
   Потому что в этом зеркале в клубах дыма различимы контуры неясной, но величественной фигуры. Человек - и в то же время не совсем человек. Он устремляет на меня взгляд. Я почти физически чувствую, как его глаза - и тот третий, что в районе лба - ищут меня и находят по эту сторону зеркала. Рука с неимоверно длинными пальцами вытягивается ко мне, разрывая туман. Вот он почти касается меня. И будто из морских глубин выплывают слова:
   - Граф, вы должны убить принца. Избавьте его от страданий. Это благородная миссия. Подумайте о том ужасе, на который он обречен. И мы не можем смириться с этим унижением, которое черным пятном легло на замок и на создавших его. Совершите благое деяние - и в память потомства вы войдете как освободитель. Только вам, человеку из плоти и крови в мире...
   Тут речь прерывается, будто рвется контакт с тем миром, в который я проник. В то же мгновение я вновь оказываюсь в золотой комнате. Только она не кажется уже столь притягательной. На панелях - толстый слой пыли, на раме зеркала - грязь и паутина. А передо мной стоит Антон Радогеску и что есть силы лупит по щекам, всматриваясь в глаза:
   - Очнитесь, граф! Не спите, смотрите на меня, а не на стены... Вернитесь в мир! Вот так, уже лучше. Они-таки не успели вас обработать! Хорошо, что я заметил открытую дверь, иначе вам несдобровать.
   - Я...не понимаю... Что, вся затея Миттельгофа была простой ловушкой? - Радогеску, кажется, искренен. И он доказал, что во всяком случае не испытывает ко мне вражды. Но кто же тогда...
   - Миттельгоф - мелкая сошка! Вот, полюбуйтесь, - Антон указывает на барона, в оцепенении стоящего в углу комнаты и уставившегося в одну недоступную другим точку. - Они поймали его на крючок той самой ночью. Гордон им не подошел по ряду причин, а вот милейший барон... Что бы они вам там ни внушали - это только их, а не ваши мысли! Наверняка речь шла о принце? - Я нерешительно кивнул, вспоминая человека из зеркала. - Гипноз, не более чем. Не допустить освобождения ни в коем случае, сделать каземат своего рода замкнутым метафизическим кругом - вот их цель. Вернее, одна из целей. Но вам, граф, предстоит совсем иное, не так ли?
   Я с иронией смотрю на Радогеску. Уж не рассчитывает ли вчерашний враг, что я выдам ему все самые сокровенные планы? Тем более что и сам не могу их вспомнить:
   - Спасибо, что пришли на выручку! Полагаю, вы просто проходили мимо?
   - Старая привычка заглядывать во все открытые двери. Полагаю, у вас она тоже имеется? - Вспомнив о Гордоне, я едва удерживаюсь, чтобы не покраснеть и не опустить виновато глаза. Откуда он все знает? Или это случайность? Впрочем, Радогеску и не ожидает ответа: - Граф, постарайтесь исполнить свой долг, невзирая на магические соблазны. Может, вы и найдете в замке союзников. Мало ли здесь всего - и всех...
   Я указываю на барона:
   - А с ним что будет? Не выведет ли он нас к настоящей тайне?
   - Миттельгоф только говорил всю жизнь о тайном знании, но никогда им не обладал, - улыбается Радогеску. - Он очнется через пару часов и выйдет отсюда, ровным счетом ничего не помня. Их возможности велики. Зря Мальпертюи ввязался в это дело...
   Радогеску уныло смотрит по сторонам, и обстановка комнат "месье Курта" утрачивает последние следы былой притягательности. Я быстро направляюсь к выходу и слышу брошенные мне вслед слова:
   - Не забывайте о союзниках, граф! Почему бы вам не поискать легких путей, скажем, в библиотеке?
  

Литература по гештальт-психологии в начале XXI века просто заполонила книжные рынки. И спрос на нее не убывает.

Из "Мировой книги фактов", 2029 год

   - Вы можете пройти в библиотеку вот здесь, - служанка делает реверанс и указывает путь прямо по коридору. Затем она удаляется, демонстрируя идеальной формы ножки в легкомысленных чулочках. Кажется, я снова в знакомом замке, и кошмары последних часов прекратились. Униформа прислуги, впрочем, была несколько иной - в последний раз, когда я обращал на эти подробности какое-то внимание.
   Возбуждения, овладевшего мной в комнате Гордона, я теперь не чувствую - служанка миловидна, но не более того. И кто может знать, что ждет за указанной ею дверью. Библиотека... Насколько можно верить окружающим, если их существование так ненадежно? Я могу обернуться и увидеть совершенно иных людей в новых положениях. И моя собственная ситуация будет совершенно иной. Но в библиотеке я смогу получить знания, информацию о таинственной сути происходящего. Если мне не помешает тот, кто незримо идет по моему следу...
   В библиотеке все именно так, как должно быть. Бесконечные ряды старинных фолиантов, полки и стеллажи. Никаких следов каталога или указателей. Я беру наугад две книги из открытого шкафа с левой стороны: "Змеи Исландии", "Папесса Иоанна". Похоже, они оказались рядом из-за равного размера. Можно разыскивать книги о замке сколь угодно долго, но лучше прибегнуть к помощи. Вот только чьей?
   За крайним стеллажом раздается скрип пера. Я поворачиваюсь туда и наблюдаю успокоительную картину: пожилой усатый мужчина в солидных очках водит вечным пером по бумаге. На столе горит неяркая лампа, свет которой как будто беспокоит пишущего. Он периодически делает жест, словно отмахивается от невидимого источника раздражения. Перед ним на столе разбросаны изрядно запыленные книги, но не похоже, чтобы с ними часто сверялись. Несколько стопок громоздится на полу - также без ощутимого применения.
   - Добрый вечер! - предупредительно кланяюсь я. - Вы, вероятно, здешний библиотекарь?
   Старик рассеянно смотрит на меня сквозь очки. Особенной радости при виде посетителя он не выказывает.
   - Что же вас, многоуважаемый, навело на эту мысль?
   - Ну...род занятий... эта атмосфера.
   - Никогда не судите по обманчивым внешним признакам! - он не то фыркает, не то чихает. - Библиотекарь, как же... Этого тунеядца я уже не видел очень давно. Я здешний летописец, литератор в совершеннейшем выражении. А это место выбрал как наиболее подходящее для моего opus magnum'a.
   - Простите, вы пользуетесь всеми этими богатствами? - Пожимая протянутую морщинистую руку, я оглядываю ближайшие полки. Знакомое заглавие - "Религия Фридриха Великого"... Но ничего похожего на историю замка, на путеводитель, на справочник "Кто есть кто?"
   Писатель поправляет очки:
   - Вы про макулатуру, собранную так называемыми библиофилами? Что вы, разумеется, нет! Моя книга - о реальном, а не о придуманном мире. И она произведет настоящий фурор. Все, все будет охвачено и открыто! Я собираю рассказы живых свидетелей, все они становятся персонажами и приводят к другим персонажам.
   - Это что, вроде беллетристической истории замка?
   - Вы что, прикидываетесь? Присядьте сюда... - он небрежно смахивает несколько фолиантов с вольтеровского кресла, вздымая облачко пыли. - Вы совершенно невежественны в литературных технологиях. Все бывшее и несбывшееся - только материал для великой книги реальности. И мое творение превзойдет описываемый информантами мир, доступный мелким человеческим чувствам. Должно только найти раму для всех противоречащих друг другу историй - и все объяснится без помощи библиотек и библиотекарей! Должна остаться только одна книга...
   Кажется, это становится интересным. Старый маразматик мог узнать очень многое - если он не воображал себе "информантов", а имел дело с живыми людьми. Из их рассказов можно почерпнуть немало сведений о Радогеску, о хозяевах замка и об истинной первопричине происходящего. Однако монолог литератора тут же пресекает мои надежды:
   - Презренный реализм должен быть отброшен! Персонажи вместе с новыми, раскрывающими суть именами получают истинное, глубочайшее освещение. Все услышанное под моим пером обретает иные характеристики. Где-то у меня был проспект...
   Пока автор, сдвинув очки на лоб, разыскивает драгоценную бумагу, я интересуюсь - почти без всякой надежды:
   - И вы не стенографируете, так сказать, подготовительные материалы?
   - К чему бы? Только в преображенном виде они обретают смысл, возникают новые, все объясняющие связи...
   Наконец он вытаскивает из-под стола лист пергамента, на вид весьма древний, бережно разглаживает и протягивает мне:
   - Может, вам и удастся постигнуть метафизическую суть происходящего. И тогда ваш рассказ преобразится в моей книге. Как знать - может, черты его сохранятся и в окончательном варианте. А я должен набросать кое-что...
   Я беру листок и прочитываю заглавие: "Всемирная Библиотека". Фрагмент не особенно велик и не имеет особенного отношения к происходящему со мной. Тем не менее что-то мешает мне отложить бумагу. Необходимо ее прочесть... Вопрос "зачем?" бессмысленно задавать - все равно отвечать некому. Разве что набросанные погруженным в созерцание перфекционистом строки подскажут что-то. И я читаю дальше:
   "Кажется, что я нахожусь в огромном зале, в котором совершенно нечем заняться, и сообразно обстоятельствам не ощущаю ни необходимости, ни желания что-либо делать. Не выражает ли это описание, похожее на фрагмент дурной компьютерной игры, самую суть хваленой свободы воли? Или - опять - ее призрак?
   Зимой в помещении холодно, и окна исторгают порывы обжигающего кожу ветра. Но сейчас я изнываю от жары - удивительно душно. Впрочем, материальные и вообще физические удобства немногого стоят. Их отсутствие может только освободить. Или связать еще крепче... хотя крепче уже невозможно.
   Есть такая грань, за которой слова теряют всякий смысл - остаются только музыка и настроение. Если бы я не обращал внимания на тех, кто проходит иногда мимо этого колченогого стола, я создал бы шедевр, равно не понятный мне и всем остальным. Впрочем, ни разу не пробовав, я не могу быть уверен, что мне это удастся.
   За той гранью нет и сомнений: она отсекает Библиотеку от всего мира, оставляя его там, вдалеке. Но если, как полагал Борхес, весь мир - Библиотека, то ничто не покинет его. Куда же исчезнут сомнения и тяготы?
   Но нет! Эта Библиотека, в которой я сижу, не может быть и моделью мира. Зал огромен, но слишком мал, чтобы вместить даже тех немногих, которые известны мне. А если он не может стать ковчегом, то каково же будет ему в облике мира?
   Мне кажется, он живой. Стены колышутся и вот-вот поглотят маленького одинокого человека, который пишет за колченогим столом историю о другом человеке, который тоже пишет о другом, который тоже...
   Впрочем, довольно снов - своих и чужих. Я знаю, что если сложить две противоположно направленные бесконечности, получится ноль. Для этого не нужна математика, равно как не нужен и здравый смысл. Или они могут существовать вместе? Нет! И тысячу (откуда такая точность!) раз то же самое.
   По часам у меня на руке совершенно нельзя понять, который час на самом деле. И все равно - пора раскрыть карты. Мучаясь скукой, я поспорил с собой, что испишу один лист за этим столом, чтобы развлечь тебя - моего будущего случайного читателя. Если не удалось - что ж... У всякой медали две стороны (и еще ребро), у измученного мозга - тоже. Никто не получит награды. Просто все увидят могущество той силы, которую по недомыслию называют "разумом".
   Скольжение пера по бумаге... Движение света в воде...
   Даты неясны..."
   Я чувствую, что схожу с ума. Этот текст когда-то писал я сам, еще студентом... Нет, что за бред! Я пытаюсь стряхнуть оцепенение и отбрасываю листок, тут же возвращающийся на пол. Кто подкинул его мне? Литератор куда-то исчез, вопросы задать некому. Да и вряд ли этот старый болван может сказать что-нибудь путное. В замке творятся странные дела. Может ли быть, что творю их я, воплощая старую мечту о Всемирной Библиотеке? Не я ли сам сидел за этим столом, пока замок покрывался пылью? Но зачем - если там, наверху, столько упоительных приключений? Нет, этот листок - всего лишь ложное воспоминание. А я уверен, что должен обрести истинные!
   От дверей раздается неясное пыхтение. Я с усилием поднимаюсь из кресла и наблюдаю поразительную в этой тихой обители картину. Старик в развевающемся балахоне борется с мужчиной в темном костюме. Они тянут в разные стороны увесистый фолиант с неразборчивыми письменами.
   - Я должен показать ему! Как вы не понимаете... - бормочет писатель. - Отдайте немедленно!
   - Старый осел! Если он еще и это увидит - все рухнет. Посмотрит и не сможет вспомнить. Или наоборот...
   - Ну-ка отдайте! И обернитесь немедленно.
   Мое вмешательство производит впечатление: книга падает на пол, оба заговорщика отскакивают друг от друга. Но мое внимание уже привлечено к предмету их раздора. Я нагибаюсь и пропускаю кое-что слишком важное. Мужчина в костюме делает движение рукой. Когда я смотрю в его сторону - уже поздно.
   Радогеску (или кто-то очень на него похожий) метает в меня подсвечник. Книга падает из рук, открывая сплошь чистые страницы. Но я не успеваю удивиться - свет меркнет в моих глазах...
  

Сексуальные метафоры в гештальте особой роли не играют. Они могут быть явными, но при этом ничего не объяснять и не доказывать.

Из сборника "Фрейд и другие"

   А пробуждение наступает будто в другом мире. Я осматриваюсь, пытаясь сфокусировать зрение. Казалось, что в этой комнате замка я уже успел побывать. Тяжелые красные занавеси, скрывающие оба окна, письменный стол, на котором в беспорядке свалены книги, какие-то письма, счета... Обширное ложе возле стола, на котором я и почивал. У изголовья - бюро, на котором покоится колокольчик. Стоит мне к нему прикоснуться - и все пропавшие часы возвратятся, можно будет не протирать глаза...
   Но раздается пронзительный звон, дверь приоткрывается и является пожилой мужик с бородой. На нем когда-то роскошная, но теперь изрядно поеденная молью ливрея. Больше всего пострадала та часть, где находится герб. В итоге разобрать в остатках золотого шитья можно немногое. Сгорбленный слуга что-то бормочет себе под нос и не слишком торопится исполнять возможные приказания:
   - Никита, дай одеться!
   - Сейчас, барин, сию минуточку... - Никита, не сбиваясь с ритма, подает мне приталенную рубаху, пиджак, брюки и пододвигает до блеска начищенные сапоги.
   - Который теперь час?
   - Самый уже обеденный, барин... И порядочные люди - хоть бы батюшка ваш - давно на ногах. А вы в койке до утра проблядовали...
   Старый хрыч явно подзабыл правила хорошего тона, поэтому я отвешиваю ему подзатыльник и мрачно поясняю, приводя в порядок нижнее белье:
   - А ты, мудак дряхлый, лучше помалкивай! Вечор приехала ко мне баронесса и я ее ебал - и на канапе, и на столике, и в этой вот койке. Сам небось по блядям шлялся - вот на порядочных людей хуйню и вешаешь.
   Вся эта матерщина кажется мне вполне естественной, не вызывает болезненной реакции, скорее наоборот. Смущает лишь то, что во всех репликах чувствуется знакомая нотка. И Никита, похоже, говорил уже нечто подобное:
   - Опять вы за старое, барин! - вздыхает он, натягивая сапог на мою левую ногу. - Жениться вам пора, остепенились бы. Мало ли в свете законных пизд...
   - В этих дырах и задохнуться можно. А "бобер" нынче не в в моде...
   - Тьфу ты! - за эту сердечную реакцию я награждаю лакея еще одним тычком. - Хоть бы дамы-то к вам видные ездили, а то по званию громки - баронессы да княгини, а так - посмотреть не на что. Вот та, что неделю назад была - прелесть, не женщина. Век бы и смотрел.
   - У тебя, мудила плешивый, губа не дура! Дарья Федоровна - женщина, верно, в теле, в самом соку. Мы же, помнится, с ней даже до спальни не добрались. Прямо в гостиной на медвежьей шкуре и кувыркались.
   Я ищу на столе записки со знакомым почерком, но не обнаруживаю ничего похожего на ровные, закругленные французские фразы Дарьи. "Мой единственный! Жду в саду..." "Муж уезжает завтра. Поедем на острова..."
   - Никита! Собери всю эту херню со стола и сожги, что ли. Остоебенели мне свиданки по-быстрому с разными прошмандовками... Обедать подашь в столовой, а я свежую почту прогляжу.
   - Барин! А вот что Семенова барыня вас звала на вечер. - Я вопросительно смотрю на Никиту, задержавшегося в дверях. - Подумайте, ведь две дочки у них... И состояние, говорят!
   Даже старому слуге, почти что другу, такие слова непростительны. Я хватаю со стола какую-то статуэтку, но швырнуть ее в Никиту все-таки сил не хватает. Считая это за поощрение, престарелый петух выхваливает "товар":
   - А Надина, старшая! Вы с ней, помнится, так хорошо на гулянье поладили...
   Я невесело улыбаюсь. Действительно, что-то подобное имело место:
   - Ну уж и Надина. Не то блядь, не то провинциальная жеманница. - И эта фраза кажется знакомой. - Пошли-ка к Жану за шампанским. Вечером можно к цыганам махнуть...
   - Нешто благородных вам не хватает! Где бы не насерить...
   - Пиздец всему!
   - Нет, это ваши шашни пиздой накроются! - нагло взбрыкивает мой ливрейный визави. - Сами хвастались, что сто семнадцать пизд распечатали, а все не насытитесь...
   - Сто семнадцать только благородных, не забудь... И чтобы этого нытья уебистого больше не слыхал! Может, сосватаешь когда-нибудь кого вроде Надины, вся голова в пизду и уйдет... Счастье твое, что я такой добрый.
   - Эх, охальник... - качая головой, Никита все же убирается из спальни.
   И тут же за стенкой раздается женский крик, дверь распахивается и на пороге возникает моя давняя пассия, Аннета. На ней простенькое синее платье, роскошный шейный платок (она всегда знала толк в подобных безделушках), в руках - ридикюль. Лицо искажено безумным гневом.
   - Как ты мог! Подонок! Тебе, тебе я отдала всю себя без остатка, забыв общество, друзей, родных. На что, на кого я истратила все. За моей спиной, за моей спиной... Весь город знает! А я узнаю последней... Ты не мужчина - негодяй!
   - Аннета, милая, не надо этой элегической хуйни! Мы же охладели друг к другу, ты сама должна понимать...
   - Мерзавец! Какой же ты мерзавец... Но более невинных девушек тебе соблазнять не придется!
   Из своего ридикюля она выхватывает нож - не нож даже, а значительных размеров кинжал. Вбежавший Никита бросается к озверевшей шлюшке, но тут же получает шило в бок. С невнятным проклятием верный слуга заваливается вправо, обильно орошая кровью белоснежные простыни. А фурия приближается. В глазах ее тают последние искры рассудка. Ведь казалась такой очаровательной когда-то... Она взмахивает ножом, все ближе и ближе. Бросаться на нее, драться с женщиной - нет, не надуете! Конец должен быть, не может не быть другим...
   - Ах ты пропиздоблядское стохуежопие! - ору я, прислоняясь к оконной фрамуге. И в этой последней фразе слышится не проклятие и не вызов, а констатация факта. Я зажмуриваюсь и делаю шаг вперед. Потом замираю, жду... Решаюсь открыть глаза и обнаруживаю, что Аннеты и след простыл, а за дверью раздается чей-то голос.
  

Механика смены образов в гештальте не подлежит рациональному анализу. Психолог может вступать в контакт с этим своеобычным потоком и пытаться направлять его изнутри. Чаще всего это легко достижимо на сверхчувственном уровне. Но иногда...

Выдранная страница из "Азбуки гештальт-психологии", завалявшаяся в кармане доктора Раушенбаха

  
   На пороге появляется Алисия - как всегда, пышущая очарованием юности.
   - Что с вами, друг мой? Будто призрак увидели... - Она смеется. - Но он никогда не появлялся на этом этаже.
   Я пытаюсь стряхнуть с себя оцепенение и хоть немного отодвинуть в сторону ужасное видение:
   - Как там мой слуга? Алисия, вы его не видели?
   - Только что направился на кухню. Вроде бы нес ваш смокинг в чистку... Эти камердинеры - такие скучные лентяи!
   Она поправляет одним пальцем непокорный локон и осматривает комнату. Здесь как будто все в порядке - никаких следов погрома. Каким же реальным казался весь пережитой ужас! Но и предшествовало ему немало занятного.
   - Алисия, а где вы пропадали? Выбравшись из подвала Лобковича, я вас искал. Да и потом...
   - Какой вы странный! Мало ли дел может возникнуть у девушки... Потом очень мило поболтала с Радогеску. Когда он не драпируется в свои тайные миссии, то необыкновенно мил и забавен.
   - Постойте! Выходит, вы и про его миссию знаете?
   - Кто же про них не знает! Пообщались бы с ним подольше - сам бы все разболтал... Австро-Венгрия чего-то хочет от болгар, Германия - от турок, американцы разыскивают изобретателя, какой-то голландец - возлюбленную. Там еще много разной экзотики намешано, всего и не упомнишь. Каждый раз, когда он появляется в нашем замке, то занят исполнением сверхважного поручения. А при следующем посещении уже выясняется, что бурная деятельность привела к неожиданным и, как правило, сомнительным результатам. Маман его принимает за персону из высшего круга, но все прочие давно поняли истинную цену... Простите, я заболталась! Вы же переоделись к столу. Предложите даме руку и - пойдемте!
   В самом деле, моя одежда имела идеальный вид - только узел шейного платка слегка сдвинулся вбок. Вспомнив облачение других обитателей замка, я подивился их консерватизму. По новейшим требованиям моды узел должен находиться левее... Так, настоящий денди! Я попытался совершить эту манипуляцию незаметно для Алисии, но от женского взгляда ничто ускользнуть не могло.
   - Как вы аккуратны, мой друг! В число добродетелей Лейбница это, к сожалению, не входит. Сэр Джон слишком мало внимания уделяет удовольствиям; его аскетизм очень мил... А вот и он, легок на помине!
   Из своих апартаментов навстречу нам выходит Гордон, тоже направляющийся к столу. Он сохраняет все тот же суровый вид и мрачно смотрит в пол, будто что-то выискивая на роскошном персидском ковре. Гордон принужденно кланяется мне, но ничем не выказывает своего раздражения из-за сорванной сделки и столкновения в спальне. Может, рассчитывает взять реванш? Или ему на самом деле все безразлично? Глядя на ястребиное лицо шагающего рядом с нами "пуританина", в это легко поверить.
   Госпожа Адлер приветствует меня на пороге столовой, взмахом руки отпустив камердинера. Она кажется чем-то озабоченной, но демонстрирует интерес:
   - Всем ли вы обеспечены? Удобны ли апартаменты, дорогие гости? Вы знаете, в замке так легко все ломается, приходит в негодность! Сложно уследить... Простите великодушно, если хозяйка с чем-то не совладала.
   - Что вы, мадам! Все просто великолепно. Давно я так не отдыхал... - Я, правда, не поясняю как именно. Ведь большинству мои затруднения покажутся галлюцинациями, обычными последствиями переутомления. А вещественных следов ни драка в библиотеке, ни побоище в спальне не оставили. Несколько перевернутых безделушек - и только! Неужели и библиотекарь, и Аннета, и все прочие не существуют нигде, кроме моего собственного мозга? Или я попал в сети какой-то могущественной организации, устроившей в замке грандиозный эксперимент? Но для чего? Знания... Их у меня не так много. Моя жизнь... Вряд ли она стоит таких усилий. Должно быть что-то еще? И не замешан ли тут фанатик Гордон...
   Будто уловив мой пристальный взгляд, англичанин отрывается от аппетитного блюда:
   - Вы знаете, что прибывает Инквизитор? Он снова остановится в замке - со всеми легко предсказуемыми последствиями.
   Хозяйка шумно всплескивает руками:
   - Сэр Джон, не стоит рассуждать о таких вещах за столом. Эта тема отбивает аппетит.
   - Отчего же? - замечает Гордон. - Наш друг Миттельгоф почувствовал, что ему необходимо совершить прогулку по окрестностям замка, а уважаемый банкир вспомнил о делах и умчался, оставив записку из двух строк... Это наводит на размышления. Хотя я, конечно, не претендую на всезнание.
   Он вперяет взор в тарелку с таким видом, будто пытается различить там контуры светлого будущего. Неплохо было бы и мне увидеть нечто подобное... Не будущее, но хоть прошлое. Ибо все в этом замке окончательно спуталось. Может, и все ночные авантюры столь же нереальны, как и нападение Аннеты? И этот никем не обещанный Инквизитор?
   Впрочем, два монаха, появившиеся у входа в столовую, выглядят реально и весьма внушительно. Они, впрочем, благословляют наш стол и скромно замирают у дверей. А потом входит огромный - иного слова не подберешь - человек в серой хламиде, которую я бы поостерегся назвать рясой. Радогеску, неведомо откуда выскочивший, тут же склоняется к милостиво протянутой руке. Впрочем, слова, которые произносит мой враг, напоминали кощунство:
   - Приветствую, ваше преосвященство! Благодарю, разбавили нашу компанию. С вами скучать точно не придется!
   Огромный Инквизитор не выражает неудовольствия:
   - Что ж, тот, кому я служу, призвал нести радость стадам своим. Что бы ни подразумевалось...
   Кажется, я сталкивался с подобной высокопарной риторикой за стенами замка. И там были носители слов, считавшие свою ношу Словом. Хотя я не уверен, как складывались наши с ними отношения. Испытывал ли я какие-то трудности в отношениях с официальной религией? Да и какой она была?
   Похоже, бунты в окрестностях замка носят отчасти религиозный характер. По крайней мере, Инквизитор, церемонно поклонившись госпоже Адлер, успокаивает ее:
   - Вашему замку, мадам, ничто не угрожает, спешу уверить! Гештальт в такой же безопасности, как и соседние с ним владения. Стараниями нашей церкви бунтовщикам возвращены должные качества смирения и повиновения... Увы, их прискорбные заблуждения обрели печальное выражение, а кое-кто упорствовал в своем неверии. Но премудрый эдикт, установивший обязанности Инквизиции, исполняется неукоснительно. Это тот самый случай, когда я, верный слуга закона духовного, следую букве законов земных - и не без душевного удовольствия.
   Госпожа Адлер чересчур предупредительно приподнимается в кресле. Кажется, она немного взволнована прозвучавшей тирадой:
   - Надеюсь, вы примете наше гостеприимство среди забот и треволнений, налагаемых вашим саном и данными вам поручениями. Не будет ли неучтивым предложить вам место за нашим столом?
   Инквизитор благодушно кивает. При этом капюшон его колышется, в тени плотного покрова будто шевелятся, расплываясь, черты лица. На миг у меня возникает ощущение, что на самом деле серая хламида скрывает пустоту, что под ней - прореха в пространстве, что Инквизитор не принадлежит этому миру вполне, что он не вполне материален - даже в той мере, в какой материальны мы, обитатели замка. Но дальнейшее связывает огромную фигуру с этими стенами гораздо прочнее, чем мне того бы хотелось...
   - С прискорбием сообщаю вам, мадам, что зловещая ересь прокралась и под сень вашего прелестного убежища. Здесь мы обнаружили ярых сторонников бунта и нарушителей канонов веры. Я вынужден был (последовал поворот головы в сторону гостей) занять одно из подземелий для проведения дознания... Простите мою вольность, но дело, порученное мне, превыше требований этикета.
   Госпожа Адлер кашляет, прижимая платок к губам. Гордон без всякого выражения следит за речью и манерами Инквизитора, а Радогеску морщится... Или это злобная гримаса искажает черты его лица? Нарушил ли я планы этого многоликого шпиона или у него в запасе есть еще какие-то тайные лазейки, может быть, связанные с деятельностью ревнителей благочестия? Я прячу глаза, стараясь замаскировать мой интерес к фигуре Инквизитора и к тому, что скрывается под его капюшоном. Может, различив мой интерес, он усаживается за стол и отбрасывает ткань с лица. Его черты оказываются притягательными - вполне обычные пухлые губы, прямой нос, высокий лоб... Но с этим связана какая-то гротескность облика - будто всего обычного чуть-чуть слишком много. Я теряюсь, неспособный внятно сформулировать свои впечатления. Хотя с другой стороны, кто может требовать от меня внятных формулировок? Здесь речь идет о выживании, об исполнении миссии да еще, может быть...
   Инквизитор между тем спрашивает о состоянии замка хозяйку и обменивается значительными взглядами с Гордоном. Он интересуется у Радогеску положением дел в северном городе с непроизносимым названием:
   - Кажется, там шла речь о культе огнепоклонников? И массовые сожжения в окрестностях происходили?
   Антон с сожалением кивает:
   - О чем-то подобном слухи ходили. Я удивлялся, почему святейшая инквизиция не проявила своевременного интереса к этому кошмарному верованию. Ведь наставлять паству, направлять ее мысли в должное русло - ваша задача.
   Инквизитор морщится:
   - К сожалению, даже люди, подобные вам, искушенные в тайнах дипломатии, не всегда правильно оценивают нашу деятельность. Эти акты как раз возбудили всеобщее негодование; и культ уже не будет иметь преданных защитников. И справиться с огнепоклонниками будет легче легкого. А жертвы - вам известно, сколь многим приходится жертвовать.
   - Ради истины? - Радогеску явно не по себе. Ситуация становится взрывоопасной. Но инквизитор невозмутим:
   - Почти всегда. Вернуть единожды утраченную истину - конечная задача. Байка о цели и средствах появилась очень вовремя. Если бы ее не было - ее пришлось бы выдумать, как говорится. Постижение конечного смысла приведет к осознанию слабости человеческого разума и к повиновению высшей воле. Впрочем, люди пока еще творят глупости. Их отголоски видны в этом замке. Вам, граф, как чужестранцу, в диковинку все наши мелкие неприятности?
   Я ожидал, что внимание гостя обратится и на мою скромную персону. А потому тщательно обдумал ответ. Хотя любой из возможных ответов уже таил возможность провала...
   - Что вы, нравы людей повсюду одинаковы. А религиозные проблемы коренятся в общих недостатках людской породы. Может, история плохо помнится, память подводит или злой умысел уводит нас по ложному следу...
   Инквизитор серьезно кивает и обводит взглядом стол:
   - Вы неплохо разобрались в ситуации, граф. В сущности, ваши собственные игры не представляют для нас ни малейшего интереса. Общение с известным ренегатом Миттельгофом - ваше личное дело; и преследование его ни в коей мере не касается добропорядочных граждан. Но тем не менее не могли бы вы, граф, уделить мне пару минут?
   Я с легкостью соглашаюсь - инквизитор явно мог потребовать и большего. Не даром он чувствует себя в замке полновластным хозяином. И приходится следовать вниз по лестнице. У выхода я оборачиваюсь и наблюдаю, как меняется лицо Гордона. Впервые англичанин не сумел скрыть своих чувств за холодной маской, и наружу явлется жуткое злорадство. Я перехватываю взгляд Гордона, кривящего губы в усмешке; вижу, как движется к центральному выходу Радогеску, как отдает какие-то распоряжения слугам Алисия. Я кланяюсь хозяйке дома и осознаю, что вижу эту уютную столовую в последний раз. Еще один лик замка Гештальт, еще один коридор - и ничто не будет прежним. Что-то происходит во мне самом. И стены утрачивают прочность, а люди - очертания... И комнаты и коридоры скрываются в тумане, которого не разогнать никаким солнечным лучам. И я следую за инквизитором, ожидая, к чему еще меня попытаются подтолкнуть.
   Удар оказывается силен - мой спутник явно рассчитывал на нечто подобное:
   - Увы, знакомая вам Клара Корэл оказалась гораздо опаснее проходимца Миттельгофа. Тот занят так называемой наукой и его сомнительные достижения не могут поколебать нашей власти. А вот мисс Клара перешла на сторону более серьезного врага. И нашла способ с ним связаться напрямую.
   Я начинаю догадываться, о чем идет речь. И мне совсем не хочется слушать дальше. Но инквизитор неумолимо продолжает, и его речь не заглушает доносящихся из конца коридора ужасных воплей.
   - Дело, как вы понимаете, не в темной или светлой силе. Нет, мисс Клара ухитрилась связаться с творцом - тем, кто повелевает нами - здесь и сейчас. Вряд ли она сумела исправить собственную судьбу, но напортить смогла предостаточно. Тот, кто породил это пространство, не вполне... скажем, так... оправдал наши ожидания. И судьба принца Лэрда, на которую все в этом мире замыкается, может решиться очень скоро. И тайны всех преступлений - начиная с самого первого - будут раскрыты. Не знаю, как вы, а я не стремлюсь к такому финалу. Неопределенность дает нам немалые шансы. А это...
   Двое громил в черных хламидах расступаются перед инквизитором возле огромной двери. От легчайшего нажатия его руки тяжелые створки расходятся - и мы входим внутрь.
   Здесь тянут странные литании монахи, но центром действа является, несомненно, человек в красном одеянии. Он молчит - зато криков жертвы предостаточно.
   В этом окровавленном, истерзанном создании я не могу узнать мисс Клары. Шрамы испещряют белоснежную кожу, кровь заливает лицо, волосы сбиты в ужасном беспорядке. И палач делает надрез, обнажая какие-то мышцы на спине подвешенной на дыбе женщины. Я вспоминаю ее трогательную записку, эффектное появление в будуаре, страстное пожатие руки, слезы и нежные признания... Все то, чего у нас не было... Или то, что выпало из моей памяти вместе с жизненно необходимой информацией... Может, я могу еще ее спасти? Если бы только знать - чем.
   Инквизитор спокойно наблюдает за моей реакцией на пытку, проводит длинными пальцами по окровавленным орудиям на маленьком столике. Щипцы, железные штыри, какие-то странные деревянные устройства, о назначении которых не хочется и догадываться, уже побывали в деле. И кто знает, скольких, кроме Клары, касались эти бездушные предметы?
   Последнюю фразу я произношу вслух. Инквизитор медленно, одними губами усмехается, с восторгом наблюдая за действием (или бездействием) своих подручных:
   - Нет, эти инструменты используют гораздо реже, нежели вы полагаете, дорогой граф. Орудие устрашения, непременный атрибут нашей деятельности - не более. Тогда можно использовать и страх, и сознание силы... Массовая психология, что ни говорите, вещь занимательная. Но сейчас случай особый. На карту поставлено все мироздание. И это существо (он указал на Клару) не относит себя к роду человеческому. Более того, оно полагает свое существование вымыслом. А исчезновение вымысла - акт безболезненный. Или почти...
   Несчастная жертва издает стон - до того пронзительный, что я делаю движение, чтобы остановить палача. Два монаха шагают в мою сторону, но инквизитор спокойно опускает руку мне на плечо:
   - Поймите, граф, ее страдания - только временное неудобство и для вас, и для нас. Так называемая Клара Корэл вознамерилась раскрыть тайны принца Лэрда и вышла на этот замок. А в Гештальте многое становится слишком очевидным. И истинная подоплека нашего существования подозрительно напоминает театр марионеток. Только первой жертвой театра стала сама Клара. Увы, она ничего не рассказала нам...
   - О чем? - происходящее кажется мне еще одним актом безумного чаепития, начавшегося в тот момент, когда я переступил порог замка. Или гораздо раньше? Тайны внутри тайн, планы внутри планов. И со всем соприкасается скромный резидент граф Дивов. Не много ли чести?
   Палач приостанавливает свои манипуляции. Из бесконечных стонов мисс Клары я могу вычленить лишь отдельные слова:
   - Принц... Страдание... Уйти от греха... Бегство... Выход...
   - И снова то же самое! - инквизитор бледнеет все сильнее. - Она все знает о выходе и о том, что на самом деле происходит с принцем. События за стенами замка напрямую связаны с тем, что творится в этом каземате. И вы, граф, можете спасти многое и многих.
   - Вы как-то странно заботитесь о спасении! - поморщившись, я указываю на дыбу.
   - Да поймите же! Если, использовав потайной ход, кто-то доберется до принца, все наше положение изменится. Эта новая, до поры до времени незримая сила, которую мы именуем Икс, нарушила равновесие. Наши враги слишком слабы, чтобы избрать такой путь. А Икс избрал, решая судьбу принца Лэрда и нашего мира. О чем он думает? Порядок трещит по швам. Борьбы больше не будет, все скрытые силы высвободятся и разорвут наш мир на атомы, как сказал бы Миттельгоф. Помогите нам остановить это безумие, граф! Вы же должны понять...
   Но тут за дверью раздается страшный грохот, чей-то отрывистый вскрик - и уже огромные створки разлетаются в щепы. На пороге появляется Антон Радогеску, облаченный в черный костюм. Мой недавний противник явился не с пустыми руками и не с мирными намерениями. Трубка, которую он наводит на противников, испускает ярко-синие лучи. И действие их пострашнее дыбы. То, как действуют орудия инквизитора, омерзительно, но здесь мы сталкиваемся с непостижимым. Монахи в оцепенении наблюдают, как гибнут один за другим их сотоварищи. Вот луч касается инквизитора, все еще умоляющего меня вернуть людям их тайну.
   Ужасно пахнет паленым. Клара в последний раз стенает на дыбе. А голова инквизитора, так и оставшегося безымянным, отделяется от туловища. Меня чуть не выворачивает наизнанку, но оторваться от этого зрелища я почему-то неспособен. Нет ни радости освобождения, ни испуга... Простое любопытство? Но так ли уж я любопытен?
   - Быстрее! - Радогеску отбрасывает в сторону свое удивительное оружие. - Заряда хватило только на этот раз. Теперь возьмемся за шпаги!
   Ударом кинжала он сваливает одного из монахов, на второго я обрушиваю древко валяющегося на полу копья. Теперь мы в каземате одни; за стеной раздаются мушкетные выстрелы и крики. Уловив мой недоуменный взгляд, Радогеску поясняет:
   - Алисия постаралась; слуги подняли переполох в левом крыле. Они отвлекут стражу... А мы успеем добраться до библиотеки и запастись всем необходимым.
   Еще один удар кинжала - и очнувшийся монах с перерезанным горлом падает навзничь. Я в ужасе наблюдаю последствия кровавой бойни. Антон разводит руками:
   - Я не мог больше рисковать. Старый негодяй давно понял, что Икс находится в замке. Но он ошибся, избрав вас вместо меня, и неверно оценил цели. Идиот Гордон продемонстрировал все, на что способен, и представил вас жутким монстром - вроде самого инквизитора. Неудивительно, что тот решил с вами договариваться. А теперь бегите за мной что есть сил! Надолго ли хватит Алисии...
   При звуке этого имени ко мне возвращаются силы. Я хватаю Антона за рукав:
   - А с ней... все будет в порядке? Мы должны помочь!
   - Малышка выпутается. У нее мозгов побольше, чем у нас с вами. Она-то давно поняла, какова подлинная цена страданиям в Гештальте. Так, 528... Не забыть бы кратчайший путь!
   Путь действительно оказывается очень коротким. Пяти минут не прошло - а мы уже появляемся в библиотеке.
   Здесь давешний старик в очках кивает Радогеску, как старому знакомому. Значит, история с фолиантом мне не привиделась...
   - Простите, что был с вами груб, - хмурится писатель. - Да и вы, Антон, несколько перегнули палку. Но если б вы увидели фальшивую карту замка, то и впрямь могли бы не поверить в существование подлинной - той, что приведет вас к принцу.
   Радогеску лихорадочно ворошит куски пергамента:
   - Потайной ход! Какие же идиоты... Они все еще мыслят старыми категориями. И потому ищут скрытых дверей и коридоров... На самом деле коридор один. И с вами, граф, мы туда доберемся.
   - Вы полагаете... Найти принца Лэрда - и в самом деле моя истинная цель? - Я спрашиваю самого себя и не жду ответа, но Радогеску его дает:
   - Принц не реален в том смысле, в каком реальны вы. И даже я... Он страдает в подземельях, заточенный злой магией, но его страдание снимает с мира большую часть грехов. Доктрина искупления - ее-то инквизитор уловил в бреду Клары Корэл. Вот уж фантом так фантом!
   - За нами уже, наверно, отрядили погоню, - отрешенно замечаю я, пытаясь вернуть Радогеску к делам насущным. Но он встречает эту реплику без должного интереса:
   - Погоню за Иксом... Что ж, я им не так уж нужен теперь. Разве что месть - и новый круг страданий. Из него должен быть выход, потому я и здесь. Потому и создал истинную карту, потому и провоцировал вас.
   - Но я-то вам зачем? - в библиотеке тишина. Только шорох пергамента, кашель летописца и эхо наших голосов. Радогеску кивает своему союзнику и шагает к маленькой двери в дальнем углу:
   - Мне всего лишь нужно содействие... Содействие того, кто создал замок и сокрыл в нем свои грехи. Того, кто воплотил в призрачных персонажах свои страхи и желания. Того, с кем в контакт никогда бы не вступил инквизитор. Я представляю неучтенную силу, которая должна вернуть миру единственную реальность, с которой все начиналось... И для этого мне нужно содействие творца... Ваше содействие, граф...
   И мне становится страшно от этих слов - до того страшно, что я вспоминаю... И пока мы мчимся вниз, пока вышибаем дверь в оружейную, пока следуем иероглифическим указаниям на стенах, память возвращается. Имена, но не даты, события, но не места, цели, но не идеи... Антон прав - я стремился к исполнению некой задачи, но все время обстоятельства уводили в сторону. Теперь я, кажется, вернулся на путь. Или это только кажется? По дороге к центру замка и к освобождению Лэрда у меня найдется время подумать. Путь предстоит долгий... И я отстраняюсь от своего ведущего и устремляю мысленный взор вперед.
  

Исход - всего лишь иллюзия. Конец - всего лишь начало. В гештальте, как и везде...

Судзуки & Кацуки. "Идея гештальта в дзен-буддизме" (Шамбала-Гонконг, 2023).

   Радогеску (кажется, я так и не привыкну к его истинному имени - Икс) указывает куда-то вниз:
   - Мы должны двигаться в том направлении, приятель. Если хотите выбраться из замка...
   - А как же Алисия? - нерешительно спрашиваю я. - И Лейбниц, и остальные...
   - Вы можете остаться с ними, - его лицо искажает странная гримаса. - Но в компании призраков легче легкого стать призраком самому. Чуть задержитесь, не уловите смены декораций - и лабиринт станет вашим единственным домом. Вдруг никакой Алисии уже нет? Или - возможно - не будет через секунду? Поняли наконец? Хватайте этот меч - и пойдем.
   - Кто же управляет всей этой дьявольщиной? - интересуюсь я, разбираясь в амуниции. - Ведь не сам же собой появился замок. Такую запутанную ловушку мог создать только...
   - Вот именно - маг, и не из последних! Его зовут Сэйбер, и в моем мире он прославился различными деяниями. Потом исчез на долгие эоны. А в этом замке обнаружился след - его и его подручных. Потому-то я здесь и появился - зная, что ваше присутствие у источника силы неизбежно. Мы (Икс горделиво расправил плечи) заинтересованы в том, чтобы великая сила творца этого пространства была направлена на благие дела. И цели мы достигнем! Так, теперь сюда... До выхода, должно быть, недалеко...
   И комнаты замка остаются за спиной; мы растворяемся в хаосе подземного мира. Воспоминания тают... И вместе с ними исчезают ложные личности, навязанные мне демиургом. Их место заступает нечто иное... Каждый шаг приближает к освобождению, к обретению истинной памяти, к освобождению от иллюзий, к единственно верной карте пространства. А тот, кто выйдет за стены замка, сможет править Гештальтом. Икс это знает. Теперь знаю и я. Вот только бы найти выход... Но коридор сменяется коридором, а подземелье все не кончается. И пребывание на этом уровне рождает новые импульсы, новые силы и слабости. Странное, уже привычное ощущение. Странный спутник. Странный мир.
   Кажется, мы здесь уже были... Поворот налево, каменная стена, факел в нише, не горящий, а чадящий, истекающий красноватой смолой. Я сплевываю на пол и смотрю на Икса. Тот хмыкает, выразительно кривя широкий рот:
   - Да, чертов каземат. Если свернуть направо...
   - Ты же знаешь, что это не положено. Чтобы выбраться из лабиринта, надо все время поворачивать налево. Чему тебя учили с детства, дубина!
   Нервы на пределе, я то и дело срываюсь на крик. Эхо в подвале замка Гештальт пробуждает что-то отвратительное, рассеянное во тьме повсюду и не спешащее пугать нас. Икс - мой единственный спутник уже очень давно, а мы все собачимся. И все без толку...
   - Икс, может, нам попробовать подняться по одной из этих шахт; в зале, где мы только что были, одна выглядела достаточной объемной и продолжительной. Мы непременно вернемся на уровень А. Оттуда уже рукой подать до логова Сэйбера.
   - Не думаю, что это хорошая идея... Лабиринт сам создает новые уровни. Магия Лорина, верного слуги злых сил, или самого Сэйбера тут ни причем. Стоит нам совершить логичный, легко угадываемый ход - и нас сразу достанут. Помнишь, что гоблины сделали с Зетом?
   Я киваю. Маленький юркий человечек, шагавший рядом с нами по коридорам, когда-то был рабом Лорина. Он подсказал нам заклинание, которое помогло справиться с ужасной Лампой Богов, и дал карту одного из уровней, украденную им при побеге. Увы, пропажу заметили. Там нас ждала ловушка. Зет выбирал самые простые маршруты... И его падение в огненное озеро было ужасающе долгим. Да, нам в самом деле стоит попробовать поворот направо. Третья миссия по спасению принца Лэрда - неужели и нас ждет печальная судьба двух предыдущих групп? Я вздрагиваю и следую за Иксом.
   Коридор сужается, идет вниз, потом вверх. Еще поворот, затем разветвление. Врагов нигде нет. Икс не сбавляет шага. Впервые за много дней он уверен в себе и своих действиях. Мне остается только понуро плестись за ним, спотыкаясь о неровности пола, да отпускать ироничные комментарии, чтобы как-то отвлечься.
   - Что за дыра, в самом деле! Угораздило сюда провалиться. И кто нас только тянул за язык: вызвались, исполнили - чего уж проще... Как же! Так Лорин и раскрыл нам все секреты.
   - Помолчи... - взмахивает рукой Икс. - Кажется, нас все-таки занесло. У принца есть только одна надежда - что нам хватит трех дней, чтобы обмануть бдительность стражей, воспользоваться артефактом Сэйбера и вывести Лэрда наружу. Люди ждут того, кто возглавит их по праву крови. Они пойдут за принцем, как пойдем и мы. Тогда все решится в открытом бою - без уловок, поддавков и разных хитрых похищений. Мы должны справиться...
   Следующий поворот выглядит совершенно не выразительно: узкие каменные стены, паутина внизу, остатки рухнувшей стеллы по правую руку. Эх, зря я задел паутину! Стелла поворачивается, мы делаем выпады... Только мечи (я знаю это) уже не помогут. С каждым шагом мы будто вязнем в ярком разноцветном тумане, теряем ориентацию, теряем друг друга и самих себя...
   И наконец оказываемся в чудесном саду, в котором мне, читавшему древние манускрипты, легко опознать Магический Лабиринт Лорина. Икс размахивает мечом, рассекая яркие лианы, но их количество не уменьшается. Кругом распускаются экзотические цветы, воздух напоен их ароматами, слышно пение чудесных птиц, жужжат огромные стрекозы, скрывается в зарослях огромное животное с длинным хоботом... А среди всего этого великолепия на поляне янтарного цвета стоит сам Лорин - невысокий старик в длинной серой мантии. Он указывает в нашу сторону посохом и отчетливо произносит:
   - Вот кого я давно ожидал! Вам почти удалось обмануть мои ловушки... Исключительно смелые ходы, не могу не порадоваться, что защитники принца все умнеют. Даже наемники вроде вас с легкостью ориентируются в лабиринтах, а скоро и вовсе научатся наносить удары! Ха, это забавно!
   - Немедленно освободи принца Лэрда - и ты будешь избавлен от повторных визитов! - громогласно изрекает Икс.
   Волшебник смотрит на него с наигранным недоумением.
   - Вы что, до сих пор не понимаете? Принц - это только предлог для ваших странствий. Вы познаете мир, предаваясь бесконечным поискам, а он ждет вас где-то там, в уютном каземате, призрачный и недосягаемый. Вы можете присоединиться к нему, а можете продолжить игру. Второе куда важнее, а первое - просто смехотворно. Подумайте сами...
   - О чем тут думать? Тебе уже многих удалось заманить в свои сети, но с нами фокусы не пройдут. Мы нашли ключ к лабиринту, ни ты, ни твой владыка Сэйбер...
   В ответ раздается неожиданно громкий хохот:
   - Сэйбер! Он такая же фикция, как ваш принц. Условная фигура для организации биполярного пространства, по которому перемещаются искатели приключений и новых граней бытия - олухи, на которых держится этот мир. Иначе кем бы управляли его подлинные хозяева?
   От этого смеха я вздрагиваю. Лорину удалось посеять в наших сердцах сомнения, в этом маг преуспел. Икс выпускает из рук меч, растерянно смотрит на меня в поисках поддержки, потом оборачивается к искусителю:
   - Ты считаешь, что цель не истинна? Если принца нет и все это выдумки, зачем же...
   - Чтобы пройти дальше, разумеется... Верный выбор - и новая задача, потом еще одна... Вы совершенствуетесь и мир совершенствуется вместе с вами... Следующий ход!
   Он снова хохочет. И Икс усмехается ему в ответ:
   - Правильный выбор... Есть ли он? Впрочем, ход кажется таким простым. Надо попробовать сделать это...
   Я хочу крикнуть, чтобы он не поддавался соблазну, но не успеваю. Икс выбирает переход, воспользовавшись своим тайным оружием. Он нажимает на потайную пружину на Артефакте и переносится туда, куда должен был вернуться принц Лэрд. Он покидает Магический Лабиринт, изменив задаче и предназначению... Или я неверно формулирую и нужно: "Изменив задачу и предназначение"? Но решать некогда - да уже и незачем.
   Прежде чем исчезнуть, мой спутник и наставник оборачивается:
   - Артефакт действует! И выход найден. Теперь я знаю, как спасти принца. Вот он, выбор! Черт, ты тоже можешь...
   Фигура Икса становится прозрачной, потом сворачивается, исчезает. Волшебник простирает к нему руки с воплем "Нет! Ошибка!" Но моего спутника уже нет в Лабиринте, остались только мы двое. Икс наверняка прорвал защиту. Он уже снаружи. И принц спасен! Почти спасен... Если Лорин не успеет пустить в дело свою зловещую магию. А старик начинает читать заклинание, не отрывая от меня пронзительного взора:
   - Контрол! Шифт! Делит! - Он снова вздыхает: "ошибка!", потом повторяет снова и снова. Я стараюсь не смотреть на Лорина, но ему удается поймать мой взгляд: - Остановись, идиот, а то весь контур замкнет! Ты же отсюда не выберешься! Ты...
   Я пытаюсь остановиться, но словно кто-то другой направляет мою руку. Я делаю выбор - верный ли, ошибочный? Меч разит точно - ему давно не приходилось побывать в деле. Маг вскрикивает, раздается яркая вспышка, я бью еще раз - и быстро мчусь вперед!
   Кажется, мы здесь уже были... Поворот налево, каменная стена, факел в нише, не горящий, а чадящий...
  
  
      -- Следователь
  
   Звонок, как всегда, прозвучал в самый неподходящий момент. Я только что вернулся к себе и провалился в сон - отбросив решенное дело об убийстве, страстную ночь со случайной знакомой, семейные проблемы и прочие радости жизни. А когда дребезжит телефон, становится ясно, что все вернулось на круги своя. Из мира грез, где не было преходящих дат и вещей, где вечно текут дивные мгновения, приходится возвращаться назад - в мир обычного времени. И пребывать в нем до скончания века, с краткими перерывами на сон и кофе. И сбежать некуда.
   Шеф неожиданно мрачен; даже голос его, искажаемый сетью помех, ломается и вибрирует. Появляются незнакомые мне доселе просительные нотки:
   - Где ты прохлаждаешься, старший следователь?
   - Ночь еще принадлежит мне... - пытаюсь отшутиться, но безуспешно:
   - Твоя ночь длится не восемь часов, а все двадцать четыре. А в городе творится сплошное безобразие! Причем с твоего участка все началось...
   - Что такое? - я вспоминаю, что и впрямь отключил устройство связи, настраиваясь на романтический вечер. Но чтобы какое-то ЧП...
   - В общем, город лихорадит. Какие-то неопознанные лица, вооруженные столкновения, бесследно исчезающие люди и целые здания. Такое впечатление, что половина нашего замечательного населения разом сбрендила и убедила в своей нормальности другую половину. А большинство сообщений приходило поначалу из загородной клиники. Ну, ты знаешь...
   Пауза продолжается немного дольше, чем надо. Но шеф прекрасно понимает, о чем я думаю. Именно из клиники медицинской экспертизы сбежал год назад тот безумец, что угробил моего лучшего напарника. А дело в конце концов передали Службе безопасности. Агентов СБ в клинике - хоть пруд пруди. Нам, местным, туда лучше не соваться. Но они не смогли уследить за своей "конюшней" в тот раз, не справились и сейчас...
   - Проклятое место! - бросаю я в трубку, как в бездну - зло, жестоко, обреченно. - Почему агенты не занимаются этим делом?
   - Откуда я знаю! - шеф, похоже, искренен. - Мне позвонили - и не дали ничего возразить. Ходят слухи, что вся команда СБ как сквозь землю провалилась. Велено принимать меры своими силами, ни на кого не надеясь. Слушай, ситуация внештатная... Я знаю, что ты поедешь один. Если честно - не буду отговаривать. Осмотрись, а потом вызывай подмогу. Только не надейся, что нужно в кого-то палить и махать кулаками. Я не понимаю, что там, но это совсем не похоже на наши обычные дела...
   Я пытаюсь переварить информацию. Шеф сам на себя не похож. Да и инструкции его, мягко выражаясь, неточны.
   - С кем я должен связаться в клинике? Главный врач?
   - Ты представляешь их структуру? Там есть такой Игорь Павлович Смирнов, бывший сотрудник СБ - вроде представителя. Адресуйся к нему, если найдешь какие-то концы. По его просьбе нас и потревожили. Они кого-то обследовали, ситуация вышла из-под контроля...
   - Опять? - Как же просто все объясняется! Но я рановато радуюсь:
   - Нет, никто не сбежал. Я тебе говорю, что-то пошло не так... Вроде бы и убийств не было - только кошмарные видения. Но город уже взбудоражен, а клиника все же - в твоем районе. Можно, конечно, оставить дело СБ...
   Это уже запрещенный прием. Ничего подобного шеф не сделает. И я сделаю все, чтобы этого не случилось. Дело не в противостоянии двух структур - нет, я лично выше этого. По крайней мере, был выше... Всегда есть что-то другое: вера в собственные силы, чувство ответственности, порядочность, наконец. И потому не может быть и речи об ином ответе:
   - Я выехал. Свяжусь по прибытии...
   Утренние сборы коротки; самая долгая часть - дорога к гаражу. "Санрайдер" вычищен, но какой-то идиот приклеил на заднее стекло стикер со странными символами. Что-то вроде пятиугольника, вписанного в шестиугольник. Впрочем, отдирать это барахло времени уже нет. Я запрыгиваю в кабину и выжимаю из автомобиля все возможное.
   В пределах города я не отрываю глаз от дороги. Если попасть в клинику пораньше - может, удастся найти следы, не затоптанные СБ. Хоть какая зацепка... Но, стараясь не загадывать, я все-таки успеваю заметить среди прохожих людей в удивительных одеяниях. На перекрестке у площади 2005 года возвышается синеватая часовня с вытянутым куполом восточной формы. Ничего подобного еще позавчера не было. И кое-кто из жителей взирает на здание с теми же чувствами. Но площадь быстро остается позади, и я уже сворачиваю на узкую дорогу, обсаженную двумя рядами берез. Теперь я понимаю, о каких изменениях говорил шеф. Каменный парапет вдоль дороги, шалаш смотрителя, из которого торчат чьи-то голые ноги, стадо овец... Вот уж овец на эту дорогу никто бы точно не допустил - ее охраняют очень тщательно. Вернее, охраняли...
   На месте, где находились массивные железные ворота - нечто вроде триумфальной арки. Сооружение роскошное, но и только... Даже решетки бутафорские. В верхней части надпись огромными буквами, стилизованными под раннюю готику: "Учителю моему Марку Юнию Бруту - приношение". Я протираю глаза. Как же сочетаются все эти свидетельства разных эпох? В чью больную голову могла прийти идея противоестественного архитектурного сооружения? Вроде бы в клинике таких масштабных методов лечения не применялось. Так, что там слева? Донжон, похоже... Изящный балкончик - век тринадцатый, четырнадцатый?
   Я протираю глаза, снижая скорость до минимума. На мгновение башню будто застилает туманом. Нет, она появилась снова - столь же материальная, но неправдоподобно низкая. Веревочная лестница, свисающая с балкона, почти сразу же касается земли. Занятно... И даже платок прекрасной дамы болтается на балконных перилах! Клиника явно исполняет свое назначение довольно странно. Впрочем, как и всегда...
   Экспертные медицинские услуги были основной специализацией этого заведения, и немало занятных историй, касавшихся клиники, я слышал еще в годы учебы. Потом СБ проводила здесь свои эксперименты - новые методы, технологии, парапсихология и прочие скучные материи. Выходит, в какой-то момент жизнь здесь утратила свою сытую размеренность. И доктор Смирнов поможет мне этот момент установить... Так, он должен ждать меня у главного входа...
   Огромных дверей с эмблемой сети медицинских учреждений изменения не коснулись. Разве что на ступенях теперь выбиты масонские символы. Но это же мелочи по сравнению с донжоном и аркой. А в парке мелькнуло какое-то живое существо непривычной высоты. Неужели жираф? Давно я разучился удивляться. Потому и попал на эту работу - точнее, в это место и в это время... Мысль о времени напоминает, что пора связаться с конторой. Радиомаяк в машине не работает и оживить его я не могу. Устройство связи издает противный треск. Люди из СБ могли, конечно, накрыть радиолокационным колпаком весь район, прилегающий к клинике. Могли и не сообщить нам об этом... Но что-то мне подсказывает, что руку сюда приложили не они.
   Я взбегаю по ступеням, испытывая те же ощущения, что летящий в ледяную воду незадачливый любитель рыбной ловли. Тем более что спасительной нити в лице инспектора Смирнова не обнаруживается. Нет, кто-то выходит из каморки слева от входа. Белый халат, очки, ухоженная бородка, чеканный по-военном шаг... Благообразный, уверенный в себе человек. Только вот глаза за стеклами очков непрерывно моргают. И рука, протянутая для приветствия, дрожит мелкой дрожью:
   - Здравствуйте! Ведь вы следователь? - спрашивает он с надеждой. - Виктор, верно?
   - Да, это я. Игорь Павлович?
   - Увы... - мужчина в халате вытирает пот со лба. - Смирнов... Он попросил встретить вас, когда еще...
   Возникает неловкая пауза - из тех, которые хочется прервать:
   - А с кем я имею честь?
   - Да, конечно, простите. Борис Федорович Егоров, зам главного врача по нервным болезням. - Представившись, он будто обретает силы: - Поскольку главного нет уже месяца три, я вроде как полновластный хозяин в своем отделении. Вернее, был. Теперь здесь безвластие. И никто не контролирует ситуацию. Мы даже не можем подобраться... Вся надежда на помощь извне.
   Я киваю. Знакомые слова...
   - Так что же там со Смирновым?
   - Будет лучше, - по лицу Егорова видно, что лучше не будет, - если я скажу сразу. В общем... Смирнова нет... Его заколол единорог.
   Я был готов к любой истории, но этот бред потребовалось осмыслить. Кто знает, справился бы я с удивлением вообще. Но учитывая впечатления от донжона, арки и прочих новшеств, минуту следует признать недурным результатом. За это время я прошел через последовательную смену настроений: желание позвать санитаров, веселье, вызванное удачной шуткой, мысль об оружии на поясе, которое должно защитить от внешних опасностей, испуг и...
   - Значит, единорог, - я не задаю вопрос, а уныло констатирую факт. Если уж доктор спятил, почему я должен оставаться в здравом рассудке. Лучше уж принять все как есть.
   - Он самый. Понимаю, как это звучит, - доктор сдерживает истерический смешок. - Но от Раушенбаха толку не добиться, а я видел только тело. Дыра в груди действительно от удара каким-то рогом. Хорошо, что не Кинг-Конг какой-нибудь...
   - Раушенбах... - фамилия кажется мне знакомой. Я пытаюсь сосредоточиться на ней, но Егоров уже выпаливает с готовностью:
   - Да, это бывший главный врач. После нарушений режима безопасности его лишили административных должностей, и Борис Васильевич руководил отделением традиционной терапии. Немало общественной нагрузки на себе тянул. Теперь-то уже вряд ли...
   - С ним тоже неплохо бы повидаться. - Я демонстративно не обращаю внимания на последнюю реплику доктора - следователь должен сам составлять впечатление обо всем происходящем. Использование чужих точек зрения может привести к такому искажению реальной картины мира, что даже подумать страшно. Классики об этом многократно писали; а шеф мой, к примеру, однажды принял банальную серию алкогольных отравлений за часть спланированного инопланетного вторжения - спасибо "талантливым" донесениям младшего инспектора.
   Егорова моя позиция не смущает: он делает широкий пригласительный жест:
   - Здесь все к вашим услугам. Поскольку контролировать ситуацию я более не могу, то способен стать гидом. Все одно делать тут нечего. Пойдемте в изолятор. Туда санитары - пока они были на месте - переправили Раушенбаха. Надеюсь, он никуда не исчез... Вот, полюбуйтесь на наш холл; в левом крыле лаборатории, справа - палаты. Дирекция - прямо по коридору; но там пусто... Вы ведь бывали раньше здесь? Ну, по делам...
   - Бывал, к несчастью... - Непрошеные воспоминания с готовностью встают перед глазами. Но колоритной фигуры Егорова там не обнаруживается. - Вы сами недавно работаете в клинике?
   - Восемь месяцев, - кивает доктор. - Только успел освоиться. Рабочий коллектив - не без занудства и придирок, но вполне прилично. Экспериментаторы и традиционалисты, как и везде. Борьба старого и нового, понимаете ли. Вот тут у нас портреты висели. Отцы-основатели, лауреаты, классики науки.
   Я поднимаю голову, осматриваю верхнюю часть стены и вздрагиваю. Вместо Сеченова, Павлова, Фрейда и прочих дойных коров медицины там красуются роскошные фамильные портреты, которым место - в гостиной богатого семейства. Мужчины в напудренных париках, дамы, сияющие драгоценностями и - по моде неведомых времен - декольтированными платьями. Качество работ среднее, но с паршивыми репродукциями, которым самое место в холле больницы, не сравнить. Подписи художников, тяжелые золоченые рамы - все на месте. Герб с девизом вылеплен строго по центру. Егоров с сомнением присматривается к нему:
   - Час назад был совсем другой. Что-то с волками, цветами и деревьями... А теперь - белая роза на синем поле, вверху - тигель алхимика, внизу девиз на французском. Сейчас скажу... "Истина - в действии!" Да, занятно.
   В глаза мне бросаются и другие "занятные" подробности. Пока Егоров изучает герб, я замечаю тяжелые красные шторы на стрельчатых окнах, домашнюю церковь, интерьер которой выполнен в аскетическом духе раннего христианства, загадочную наскальную живопись на каменной стене. Чуть ниже первобытных изображений чьи-то ловкие руки вывели в стилистике прошлого века: "Свободу принцу Л.!" Кое-где обычный коридор со стеклянными дверями превращается в какой-то древний подвал. Переходы от одного к другому не поддаются никакому логическому объяснению - будто безумные строители чередовали разные материалы, занимаясь внутренней отделкой здания. И нигде ни души. Правда, за одной из стеклянных дверей появляется чья-то тень, но тут же исчезает. Я дергаю Егорова, медленно шагающего по холлу, за рукав:
   - Там кто-то есть!
   - Да мало ли кто там может быть! - фыркает доктор. - Час назад на меня налетел кроманьонец с дубиной, а минут через десять я очень мило пообщался с субъектом в роскошном камзоле. Правда, изъяснялся он исключительно на старофранцузском. Пожалуйста, признайте меня сумасшедшим! Только бы перебраться - пусть и в качестве пациента - в другую больницу!
   - Нет, Борис Федорович, так не пойдет! - вздыхаю я. - Начните с чего-нибудь одного! Есть же у этого бардака какая-то исходная точка! Как в истории болезни...
   Упоминание о такой знакомой и надежной для всякого врача вещи отчасти возвращает Егорову уверенность в себе:
   - Примерно определить могу... Смирнов вызвал в больницу одного из ведущих гештальт-психологов. Нужно было определить степень виновности одного субъекта, подозреваемого в серии жестоких немотивированных убийств. Наверное, читали об этом деле? - Дождавшись моего вежливого кивка, он продолжает: - Тот установил свою аппаратуру, побеседовал с пациентом, потом - позавчера после обеда - он включил свою технику и погрузил пациента в транс. Я не слишком разбираюсь в этой терапии и считаю гештальт шарлатанством. Или это надо уже в прошедшем времени говорить? Врач тоже входит в транс и фиксирует состояние пациента, пытаясь направлять его... фантазии, что ли... в определенное русло. Пару раз этот Андрей Тимофеевич прерывал опыт, давал указания ассистентам, а потом начались проблемы. То аппараты зашкаливало, то двери блокировало. А потом все электричество вырубилось. Часа через два, надо полагать, блага цивилизации вернулись, но весь окружающий мир немного изменился. И продолжает меняться непрерывно. Люди, животные, здания, вымышленные существа, наконец... Вот, сейчас поговорите со свидетелем. Борис Васильевич тоже присутствовал при начале сеанса.
   - То есть, когда гештальт-психолог приступил к делу? - Егоров утвердительно мычит. - А как его фамилия, простите?
   - Андрей Тимофеевич... Да, Кнышев, кажется. Смирнов не особенно посвящал нас в это дело, познакомил только в последний момент. Молодой мужчина, ваших лет; очень перспективный якобы исследователь. Может, слышали?
   Я пожимаю плечами. О гештальт-психологии я знаю столько же, сколько всякий обыватель. Новое слово, новый мир, универсальное лекарство... А имена ученых не у всех на слуху.
   - И где этот Кнышев обретается?
   - Если б я знал! - Егоров едва не переходит на крик. - Тогда и проблемы бы не возникло! Мы не можем попасть в тот коридор, где его лаборатория разместилась. Вроде бы все на месте - третий уровень, 249-й номер... Но на месте двери глухая стена. Или того хуже... Смирнов там побывал после аварии. Видел и доктора, и пациента. А вот рассказать ничего не успел... Проходите!
   На двери маленькая синяя табличка: "Изолятор". Металлическая обшивка, решетка на смотровом окошечке, устройство слежения над косяком, мощный засов. Все как в обычной клинике такого рода. Только косяк отделан фривольной резьбой из совокупляющихся нимф и сатиров. Егоров разводит руками:
   - Кто знает, когда и откуда это появилось. Говорю же, слишком много всего...
  

Сочетание методов традиционной медицины с гештальт-терапией может привести к самым непредсказуемым результатам.

Общеизвестная медицинская истина

   Борис Васильевич Раушенбах спокойно сидит на узкой кровати, уставя взгляд в пространство. Старичок все еще облачен в форменный халат. Его круглые очки и бородка в полном порядке и производит бывший главный врач впечатление обычного пенсионера после продолжительного активного отдыха. Егоров внушительно кашляет:
   - Борис Васильевич, следователь хотел бы с вами поговорить.
   - Да-да, - пенсионер снимает очки, протирает их. В глазах его нет безумия - только ощущение крайней безнадежности, бессмысленности всего происходящего с ним самим и со всем миром. - Вы хотели бы услышать мой отчет о событиях.
   - Если возможно, доктор...
   - Теперь докторов не осталось - одни пациенты... Мы с Борисом Федоровичем стояли у двери в палату, когда гештальт-терапевт впервые встретился с пациентом. Они говорили недолго, но в воздухе... чувствовалось напряжение, что ли. Мы это почувствовали оба. И потом напряжение разрядилось...
   - Какое отношение имел к эксперименту Смирнов? - я пытаюсь вернуть Раушенбаха к существу дела. Иначе старик может бесконечно ходить вокруг да около. А я не приближусь ни на шаг к разгадке всего творящегося здесь безумия.
   Борис Иванович, прищурившись, ехидно смотрит на меня:
   - Доктор Смирнов, - он нарочито подчеркивает слово "доктор", намекая на истинную профессию сотрудника СБ, - инициировал этот сеанс, чтобы ускорить расследование. Он был убежден в виновности Дивова, но требовались доказательства. И Конышев...
   - Кнышев, - подсказывает Егоров. Я косо смотрю на него, и мой спутник умолкает. Раушенбах, не слушая, продолжает:
   - Или Кышин... Не помню его фамилии точно, по должности теперь не положено... Он собрал свои аппараты, посадил техника. Смирнов приставил к ним стенографистку. Галина ее зовут... Завхоз наш сильно волновался за электроснабжение, но все вроде было в порядке. Сели, включили технику, датчики поставили. Сначала сеанс шел как обычно. Пациент в состоянии наведенного сновидения, доктор - в так называемом "вторичном гипнотическом трансе". Впрочем, в своей науке они придумали другое название... Так, Конышев два или три раза выходил из транса, передавал информацию и синаптическим путем. Техник расшифровывал, Галина стенографировала. Смирнов тут же вычитывал полученный текст. Нам он ничего не сообщал, но уже во второй раз был серьезно озабочен. После третьей порции сообщений доктора Смирнов завопил, что нужно срочно прекратить сеанс. Тут погас свет; Смирнов бросился в лабораторию, где проходил эксперимент. Двери заклинило - как, впрочем, все двери в клинике. Я оставался в соседней комнате, доктор Егоров как раз вышел в коридор. Галочка была в своей каморке...
   Раушенбах замолкает и устремляет на меня свой обреченный взгляд, как будто уже закончил. Приходится поторопить его:
   - И что же произошло потом, Борис Васильевич?
   - Да ничего... Несколько часов молчания. Мне даже удалось распахнуть дверь, но перешагнуть порог мешала незримая преграда. Самое удивительное, что лабораторию можно было разглядеть. Врач, его ассистент и пациент сидели на своих местах, а вот Смирнова не было... Потом все двери распахнулись, но вели они уже не туда... Будто перепутались все коридоры и палаты. А из лаборатории вылетел доктор Смирнов. И за ним гнался единорога.
   Раушенбах так буднично и уныло произносит эту фразу, что я не могу сдержать удивленного восклицания. Но доктор не воспринимает моего недоверия:
   - Обычный единорог... Я тоже не думал, что они могут существовать. Знаю, древние легенды повествовали про облагороженных народной фантазией носорогов. Еще сто лет назад доказано... И никаких сомнений... Но за доктором Андреем Тимофеевичем Смирновым, вылетевшим из лаборатории, по пятам мчался прекрасный белоснежный единорог. И искры летели у него из-под копыт. Погоня продолжалась совсем недолго. Смирнов не успел добежать до конца коридора, ведущего к палатам. Коридор длинный, узкий. Но потолки высокие - как раз для мифического животного, которое за вашим приятелем гналось. Он что-то увидел впереди, обернулся - и острие рога вонзилось ему в грудь. Я видел только часть, но это было прелестное зрелище. Белоснежная кость и текущая по ней струйка крови. Красное на белом... Поэма в прозе...
   В улыбке доктора Раушенбаха мне чудится нечто нехорошее, и я спешу отодвинуться. Егоров шепчет:
   - Теперь начнутся многословные излияния о красоте насилия. Что бы он там ни увидел - это решительно повлияло на моего коллегу. Пойдемте, следователь!
   Но безумец, что-то шепчущий себе под нос, неожиданно устремляет взгляд на специалиста по нервным болезням. И речь его сразу становится внятной:
   - Вам, Борис Федорович, не стоит насмехаться над легендарными существами! Ведь кое-кто, с вами повидавшийся, тоже не обретается в мире живых. Такая же легенда, как единорог. Правда, более свежая...
   Егоров взмахивает руками, будто пытается отстранить кого-то от себя. Но Раушенбах не умолкает:
   - Да, к нам явились не одни древние люди, населявшие прошлые века! Чему бы не открыла дорогу гештальт-терапия - на нашу клинику обрушилась ужасная напасть. "Исключите невозможное", как говорил Шерлок Холмс. Вот невозможное-то исключить не удастся! Мертвецы не встают из могил. Правда, Борис Федорович? Они там же, где единороги, где викинги, кроманьонцы и флибустьеры - в небытии, в коллективном бессознательном человечества... И отдельных учеников, хочу добавить! Отдельных учеников!
   Дальнейшие реплики Раушенбаха, хоть и весьма эмоциональные, остаются для меня непонятными. Кого бы там доктор ни проклинал - делает он это искренне и выразительно. Но гораздо больше пугает меня то, что Раушенбах так и не узнал следователя, с которым провел немало времени около года назад. Значит, бывший главврач и впрямь не в себе. Я оборачиваюсь к Егорову:
   - Полагаю, нам пора. Доктор Раушенбах уже все сообщил. И вряд ли мы еще чего-нибудь добьемся.
   Мы медленно выходим в коридор. Борис Васильевич, похоже, не замечает нашего отсутствия. Он продолжает сам с собой рассуждать о символизме единорогов, об их красоте и совершенстве. И о насилии, которое они собой воплощают...
   Когда дверь изолятора закрывается, Егоров не обнаруживает на ней засова:
   - Еще одна шуточка неведомых гениев! - Он подпирает дверь валявшейся на полу рейкой и вытирает пот со лба, выдавая свое утомление. - Видели, до чего он дошел?
   Я удрученно киваю головой:
   - Похоже, для него самого описанное является абсолютной реальностью. Кстати, где вы его нашли?
   - В том самом коридоре, о котором шла речь. Рядом находилось окровавленное тело Смирнова... Единорога мы, правду сказать, не искали. Не до того было. Да и в лабораторию попасть так и не смогли.
   Я осматриваю пустые больничные коридоры.
   - Кто же вам помешал?
   - Просто не нашли дороги... Вроде бы и дверь, и знакомые голоса - но все двери ведут не туда...
   Доктора, похоже, говорят правду. И все началось с этого эксперимента... следует подобраться к нему по возможности быстрее. Из эпицентра новоявленную эпидемию можно будет остановить. Но для этого неплохо бы понять результат терапии.
   - Скажите, Борис Федорович, а этот ассистент...
   - Там же, где его начальник, вероятно... А вот Галина... Она на месте, в своем кабинете. У нее же и стенограммы сеансов посмотреть можно. Пойдемте туда, Виктор, здесь и впрямь небезопасно. А в том корпусе еще охрана была...
   - Давно? - интересуюсь я.
   - Часы стали... - сетует озабоченный доктор. - Пару часов назад, вероятно.
   - Значит, давно, - после нескольких минут ходьбы по коридорам, белое безмолвие которых иногда нарушается отдаленными воплями людей или животных, настенными надписями да фрагментами посторонних сооружений вроде буддийской пагоды, я наконец решаюсь задать еще один вопрос.
   - Борис Федорович, когда мы были в изоляторе, Раушенбах что-то говорил о госте, к вам явившемся из иного мира. Не поясните?
   Егоров недоуменно смотрит на меня и явно пытается скрыть испуг. Руки его снова начинают дрожать, а на лице появляется истерическая усмешка:
   - Какие пустяки, в самом деле! Глупая фантазия! Представилось невесть что в коридоре, а я, нарушив законы медицины, поделился этой информацией и дал ход фантазиям коллеги. Минутный срыв, не более...
   Однако я не спешу оставить неприятную для собеседника тему, демонстрируя полнейшее забвение правил хорошего тона. Следователь при исполнении - деваться некуда. И мне до жути хочется разобраться с делом побыстрее. И выбраться из этого бедлама, где уже ничего не напоминает о прошлом. Достаточно и настоящего...
   - Я вынужден настаивать, Борис Федорович! Кого вы увидели и когда?
   Доктор испуганно вздрагивает, пораженный резкостью тона:
   - Мой покойный учитель... Понимаете, привидеться может всякое. Особенно в здешней неразберихе. А Ломан всем известен.
   Михаил Юрьевич Ломан известен даже мне - далекому от медицины и от биологии в какой бы то ни было форме. Даже анатомические подробности в моих делах роли не играли. Но Ломан перевернул не просто отдельную науку - его работы вместе с философскими сочинениями Бьюкенена подготовили почву для возникновения целого ряда фантасмагорических дисциплин. Даже пресловутая гештальт-психология могла быть возведена к трудам Ломана. Культурологическая экспертиза биологии, переосмысление поведенческих стереотипов, трансформация науки изнутри, а не извне... кроме общих фраз, на ум ничего не приходило. Но и их было вполне достаточно.
   - Значит, вы учились у Ломана?
   - Еще в институте, - вздыхает доктор. - Странно, что Кнышев даже не упомянул о моем наставнике. Впрочем, их всегда больше занимал Бьюкенен, а ломановские работы специалисты по гештальту игнорировали с самого основания этой злосчастной науки.
   - Гм... - поворачивая за Егоровым направо, я рассматриваю табличку с указателем "Лабораторное отделение", украшенную игривыми цветочками. Грязный отпечаток чьей-то ступни на полу напоминает мне любимый с детства "Знак четырех". Вот, только дикарей с отравленными стрелами мне не хватало! И так профессору уже призраки мерещатся. И единорог-убийца где-то носится. От этих невеселых мыслей, возвращавших меня к поразительному идиотизму ситуации, я отвлекаюсь, поинтересовавшись у доктора:
   - И часто ли вам являлся наставник?
   - Вы что, меня за подследственного считаете? - взвивается Егоров. - Стоило один раз сморозить глупость - привязались намертво. Ну, показался, погрозил пальцем - и что?
   - Да ничего... Кому-то единорог показался, кому-то викинг, а кому-то двадцать с лишком убийств. Ведь с них все началось! А я просто разговор поддерживаю... - Я стараюсь изобразить дружелюбную улыбку. - Нам далеко еще путешествовать?
   - Вот и пришли... - Но голос профессора тускнеет и превращается в невнятное блеяние. - Караул... Нет, снова...
   Со стула в конце коридора навстречу нам поднимается человек. И я узнаю спутанную гриву седых волос, пеньковую трубку и пронзительный взгляд, известный всем и каждому по фотографическим портретам. Профессор Ломан вытягивает в сторону Егорова длинный палец и делает угрожающий жест. Тут я и постигаю примерный смысл выражения: "Кондратий пришел". К специалисту по нервным болезням он явственно подступает. Борис Федорович бледнеет, синеет и багровеет одновременно, потом поворачивается на одних носках и бросается бежать. Ломан все ближе и ближе. Кажется, я уже могу прочесть по его губам угрозу:
   - Измена! - а дальше произносится нечто несообразное - настолько, что я принимаю все происходящее за массовую галлюцинацию, наведенную умелым фокусником: - Брешешь! Бориску - на царство...
   Костлявый волосатый палец почти упирается мне в грудь. Однако ж ничего не происходит: Ломан сворачивает в сторону и - буквально проходит сквозь стену. А Егорова уже и след простыл. Гоняться за ним по пустынной больнице кажется бессмысленной тратой времени. Лучше зайти в ту дверь, к которой новоявленный Вергилий меня привел. Может, мне удастся куда-нибудь попасть и поговорить со здравомыслящим человеком...
   Никакой незримой стены за дверью не обнаруживается. Вообще ничего особенного не обнаруживается - только симпатичная темноволосая барышня, играющая в шашки с круглолицым широкоплечим парнем, в котором любой (даже тот, кто следственной практикой не занимается) без труда опознает охранника.
   - Валера, я опять выиграла! - как раз улыбается девушка. И осекается, завидев меня.
   Охранник привстает с кресла; я решаю поскорее разрядить атмосферу, представившись и предъявив удостоверение:
   - Я, собственно, следователь. Прибыл разбираться с местными беспорядками. Виктор Николаевич. Вы, надо полагать, Галина?
   - Поздновато вы приехали, - охранник не выказывает особой радости. Очевидно, в мое отсутствие он неплохо управлялся. - Сидим в этой мышеловке, ждем неизвестно чего... вы как в клинику вошли?
   - Через дверь, естественно. Меня Егоров сюда сопроводил. Он, похоже, и вас тут устроил.
   - А сам Борис Васильевич куда подевался? - не отстает Валера.
   - Встретил старого знакомого и решил немного передохнуть... - Я не рискую излагать молодым людям полную версию событий. Еще проводят к доктору Раушенбаху в изолятор. А мне дело надо вести... - Вряд ли стоит ожидать его появления в ближайшее время.
   - Тут не стоит загадывать, - чешет в затылке Валера. - Пока сидим здесь, всякого уже навидались.
   - Да вы садитесь! - вспоминает о законах гостеприимства Галина. И вовремя - ноги у меня от хождения по больничным закоулкам изрядно затекли. - Чаю хотите?
   - Премного благодарен. - Я окидываю взглядом стол со скудной обстановкой. Это явно временное убежище, устроенное Смирновым для своей помощницы. Однако самому доктору, к сожалению, уже не оборудовать ничего постоянного в этом мире. Его расследование так и не окончилось...
   Однако на столе, помимо шашечной доски, подноса с печеньем и чашек двух игроков, красуется и третий прибор. Возле него небрежно брошена роскошная шляпа с плюмажем и золотой пряжкой.
   - У вас, похоже, уже были гости... - указываю я пальцем на посторонний предмет.
   - Да, капитан ушел совсем недавно... - Валера дергает Галочку за рукав, но я уже в своей стихии. И не собираюсь ни на кого давить:
   - Постойте, друзья мои! Кажется, надо восстановить кое-какие пробелы... Я представляю себе картину со слов несчастного Раушенбаха. Потом, после случая со Смирновым, вас оставили в этом помещении. И связи с участниками эксперимента у вас тоже не было?
   - Какая там связь! - Галочка уныло вздыхает. - Петр, который был здесь за старшего, нас с Валерой к лаборатории не подпускал. Все ждал начальства... а никто не появлялся. В коридоре - шум, топот, крики. Но после того, как электричество включили, никто нападать не пробовал.
   - А куда же в таком случае делся Петр? - я еще раз осматриваю каморку. - За помощью пошел? К начальству майора Смирнова? Или он даже подполковник?
   - Берите выше! - Валера солидно расправляет плечи, преисполненный уверенности от того, что столкнулся с такими значительными персонами. - Это дело Игорь Павлович считал очень серьезным. И сам настоял на приглашении Кононова...
   - Да нет! Конев его фамилия... Андрей Тимофеевич Конев... - перебивает девушка. - Сейчас я найду...
   Она роется в бумагах на столе, но нигде не находит нужной информации.
   - Ведь было же! Где-то упоминалась фамилия. Должна упоминаться...
   - Не будем сосредотачиваться на подробностях. - Самого меня именно эта подробность и занимает, но я не хочу расписываться в собственном неведении. Почему никто не может назвать этого злосчастного психолога? Если бы не его аппараты - ничего бы не случилось... Нет, неправда! Осталось бы нераскрытое дело о двух десятках немотивированных убийств. - Итак, вы остались втроем и не пытались проникнуть в лабораторию. Что случилось потом?
   - Телефон у нас не работает, связи с внешним миром не было, - поясняет Галочка. - Так что о смысле происходящего мы толком не знали. А потом дверь отворилась... Мы уже сто раз спорили, но все одно не сходится.
   - Мы видели разное, хоть и смотрели в одну точку! - выпаливает Валера, едва не опрокинувший от волнения свою чашку. - Нет, этот доктор - чародей. Или безумец. Разбудить такую силу!
   - Погоди! - девушка вновь берет нить повествования в свои руки. - Сначала я расскажу... Дверь открылась, за ней стоял ассистент гештальт-терапевта. Андрей вроде бы... Я его видела раз пять и почти уверена, что в коридоре стоял именно он. А напротив была другая дверь - в лабораторию.
   Она распахивает дверь в коридор и я вижу гладкую стену.
   - Петр бросился туда, влетел в помещение, где находились участники сеанса. И все исчезло.
   И Галина, и Валера с подозрением глядят на меня. Но я уже изменил привычному всем следователям скептицизма. Либо ничего этого нет, и все человечество - вместе и по отдельности - лишилось всяких следов рассудка, либо...
   - Что ж, раз вы так говорите, значит, это и есть реальное положение дел. Полагаю, Петра вы больше не видели. Кстати, а где на самом деле находилась дверь лаборатории?
   - Чуть левее, - Валера указывает направление. - Полчаса назад - я проверял - там обнаружилась поросшая мхом каменная кладка столетней давности. А где доктор с пациентом - неведомо. Может, и впрямь тот мужик убийца, да еще и с паранормальными способностями...
   - Нет у него этих способностей! - Галина прикрывает глаза, будто пыталась заснуть - или спрятаться. - Давай лучше свое изложи...
   - Скрывать нечего... - неохотно тянет Валера. - В общем, я за дверью видел мрачного мужика в каком-то зале. На полу рисунок, он - в центре, а сбоку тварь жуткая! И свет синий такой... Лицом мужик немного на доктора похож, а потом повернулся - нет, Дивов самый и есть, пациент то есть! Тут Петька выскочил, пока я ушами хлопал - и все!
   - Как же вы могли спутать подозреваемого с врачом? - недоумеваю я. - Похожи так, что ли?
   - Кто ж говорил, что похожи... Ну, бородатый он, костюм странный. И рядом какие-то люди. Двое очень похожи друг на друга... В общем, бестолковщина какая-то.
   - Тем не менее Петр исчез, а вы остались одни, - подвожу я итог. Не хватает еще в чужих галлюцинациях запутаться! - А когда появился капитан. И что он собой представлял?
   - Капитан Блад, собственной персоной. Помните: "Даже в мыслях не могу быть грубым с женщиной", Арабелла, "Милагроса", яблони в цвету.
   - Что, персонаж Сабатини? Но он же не... - я с опаской гляжу на собеседников. Призрак Ломана - еще туда-сюда, но герой бульварного романа... Спятили они оба, что ли?
   - Нет, мы вместе видели одно - на сей раз, - Валера словно научился читать мысли. Хотя в данном случае задача не особенно сложна... - Это, видите ли, моя любимая книга. Галочка тоже ее читала, но разок... А капитан тот самый... По-английски, по-французски, даже по-русски немного...
   - Очень милый оказался, - вмешивается Галина. - Недоумевал, как попал сюда с борта флагмана. И где его приятель Джереми Питт, спрашивал. Шляпу вот оставил. Мы же голову вам не морочим - к чему бы?
   - То есть ничего относящегося к нашему делу он прямо не сообщил? - называть визитера по имени и фамилии у меня, боюсь, духу не хватает. - И оказался такой же невинной жертвой шуток с психологией, как и все мы?
   - Ну, не совсем... Он был уверен поначалу, что попал в какой-то замок. А узнав, что мы русские, поинтересовался, не знакомы ли с русским резидентом на Мальте графом Дивовым? Только что с такой информацией делать?
   Я перевожу дух и едва не со слезами на глазах взираю на этих двоих - нет, не безумцев. Даже безумие таким не бывает - или оно просто заразительно? У Дивова не было паранормальных способностей - об этом писали все газеты. Но даже будь он магом, Адептом, Посвященным, это не объяснило бы способности попадать в литературную реальность и вытаскивать из нее в наш мир литературных персонажей! Не мог же психиатр эти способности обнаружить? Или развить? Нет, невозможно... Еще одно невозможное... Стоп! Кажется, зацепка у меня есть...
   - А куда капитан делся потом? Растворился?
   - Почти... - едва ли не с сожалением кивает Валера. - Вышел в коридор - взглянуть на то место, где лаборатория была. А потом - канул. Хотели искать, но ведь боязно отлучаться...
   - Значит, был он не совсем настоящий?
   - Не совсем...
   Уверенность во мне все крепнет. Похоже, мы имеем дело с фантомами из подсознания. Некоторые из них могут материализовываться. И причинять людям вред, и воздействовать на них в разных формах... Не такого ли рода нашествие вызвал психиатр с неизвестной фамилией, порывшись в гештальте серийного убийцы? А вот убийцы ли? Все еще можно повернуть вспять... Можно справиться с обеими загадками разом. Но вот почему эпидемия распространяется? И установил ли доктор виновность пациента?
   Я едва сдерживаюсь, чтобы не врезать себе изо всех сил по лбу. Конечно, я же пришел сюда за ключом. А вместо этого даю заморочить себе голову всяческими вторичными следствиями и ненужными подробностями.
   - Галочка, все обстоит просто замечательно! Записи сеансов у вас?
   - Да... Все, что Смирнов принес, на бумаге и на пленке. - Девушка указывает на папку с надписью "Дивов", от которой я теперь не могу оторвать глаз.
   - Тогда вам, ребята, не стоит ожидать подмоги. Она может и не прибыть. Идите к выходу кратчайшим путем. Вот моя рация и пистолет... Все будет в порядке.
   Валера принимает мои дары и встает, нерешительно двигаясь к выходу:
   - Вы полагаете, что справитесь один?
   Я улыбаюсь:
   - Вероятно... Расследование почти закончено. Я вызволю наших несчастных - или хотя бы найду путь к этому. А в городе сейчас вам будет не опаснее, чем в клинике.
   - Тогда счастливо! - Галочка хватает свою сумку и с облегчением вылетает в коридор.
   - Пока, ребята! - Напоследок я в одной циничной фразе даю выход неведомо откуда явившемуся хорошему настроению: - Единорога не бойтесь! Он теперь вряд ли кому угрожает...
  

Гештальт-психология - наиболее реалистичная область познавательной деятельности. Как и в человеческой жизни, здесь нет ни прошлого, ни будущего - одно бесконечное настоящее.

Ф. Левен. Из "Вводных лекций"

   Я рассматриваю небогатый архив на столе. Здесь, разобранные, валяются пленки первых сеансов. Галочка приклеила к каждой бобине бирку с датой и временем, но поставить в шкафы или расшифровать успела-таки не все. Я включаю самую первую запись: "Боюсь, могу немного вам сообщить. Я знаю свое имя, знаю, что сегодня четверг, двадцать третье июня. Кстати, эта фраза - "сегодня четверг!" - вам не кажется знакомой? Мне почему-то кажется..." Конечно, фраза! Я знаю ее, совершенно точно. Да, это же хохма из старого фильма. "Обливион" - про загадочный город на другой планете. И название переводится на русский как "забвение". Неточный, но единственный аналог. Забвение...
   И дальше следуют одна за другой попытки вытянуть наружу истинное содержание разума Максима Дивова - попытки безжалостные, необходимые и - безнадежные. Я вижу, как раз за разом отступается врач, не в силах справиться с гештальтом, подобрать к нему ключ, найти выход... Отсюда и озабоченность Смирнова, и его волнение, и судорожные попытки доктора продемонстрировать свою силу. Но это приводит только к повреждению мирообраза. И ни на шаг не приближает к разгадке.
   Я снимаю наушники и утомленно откидываюсь в кресле. Какая-то мысль не дает мне покоя. Обливион, дракон Аарне, белый кролик, Харон... Селение Пейпус, храм Курта Непогрешимого, "Дорога из желтого кирпича"... Все эти герои и места...
   Да, ничего настоящего, подлинного, живого в гештальте своего пациента доктор так и не обнаружил. Ему услужливо подсовывали эрзац, в котором он и бился, как муха в меду. Легко отыскивать ассоциации и взаимосвязи, легко анализировать и идентифицировать. Но это всего лишь образы - литературные, культурные, философские, наконец! Либо Дивов и впрямь так хорошо защитил свою память - и тогда ему явно было что защищать, либо...
   Два выхода - Максим - в самом деле убийца, прячущийся в стране грез, и Максим - невинная жертва эксперимента, запутавшаяся во вторичных образах. Третьего не дано. Но так ли это?
   Безумно хочется курить. Голову ломит, в висках стучит бешено мчащаяся по венам кровь. Должно быть что-то еще... После ладьи Харона, после того, как Смирнов постиг всю тщетность своих попыток... Или наоборот - пришел к окончательному выводу? На пленке есть и отвращение к насилию, и любовь к жизни, и стремление помогать людям. Но все это принадлежит не одному Дивову - это багаж всего человечества. А что же собственное, индивидуальное? Не альтруизм же подозреваемого, в самом деле, привел в такой ужас сотрудника СБ?
   Я вспоминаю про единорога, жирафа, капитана Блада и весь творящийся снаружи бардак. Дивов, что ли, вызвал все эти образы, пребывавшие в воображении и разом ставшие частью реального мира? Но почему им не нашлось места в его собственном гештальте?
   - Будет ли этому конец? - вслух вопрошаю я неизвестно кого. - Дурацкими вопросами можно задаваться сколько угодно, а к разгадке даже пленки не приближают.
   Окончательно запутавшись, я выхожу в коридор покурить. И обнаруживаю на противоположной стене дверь - в точности там, где она должна быть по словам Валеры. Строгая табличка: "Лаборатория. Не входить". И никакого подвоха... Правда, нижняя часть двери отделана странным материалом. Бархат, что ли? Но к чему такая роскошь в закрытой ведомственной клинике? Я пытаюсь открыть, но дверь, как и следовало ожидать, заперта изнутри. На стук никто не откликается. А когда я примериваюсь к поверхности могучим когда-то плечом, в конце коридора раздаются шаги.
   Из-за угла возникает странная парочка. Впрочем, не страннее единорога.
   Полноватый, среднего роста мужчина средних лет облачен в строгую визитку. Его кустистые брови удивленно вздымаются, когда он меня замечает. А я испытываю настоящий шок, когда вижу его спутницу. Слова "роскошная брюнетка" представляются несколько затертыми, но вот других я подобрать не могу. На даме роскошное кружевное платье с атласным шлейфом. Перо в волосах смотрится несколько легкомысленно, но картины нисколько не портит. Дама взмахивает веером, вероятно, принимая меня за слугу. Что ж, в сравнении с вновь прибывшими я не столь экзотично выгляжу. Интересно, откуда взялись эти персонажи?
   - Э-э, любезнейший... - выдавливает из себя мужчина. - Мы ищем дорогу в покои господина Радогеску. И давно стены замка кажутся нам изменившимися. А люди куда-то пропали... Где покои мессира Антона?
   - Если б я знал! И еще неплохо бы понять, о каком замке вы говорите?
   - Я же вас предупреждала! - едва ли не весело выкрикивает дама. - Это варварское наречие... Мы больше не в Гештальте...
   - Где-где? - я чуть не валюсь на пол.
   - В замке Гештальт, в котором мы пребывали в гостях. Кавалер Мальпертюи (дама указывает на своего спутника), Антон Радогеску, граф Дивов и прочие... В том числе и я, леди Клара Корэл.
   - Карл у Клары... - бормочу я себе под нос. - Этого и следовало ожидать. Но из замка вы попали в больницу, с Гештальтом соприкоснувшуюся совсем недавно. Вот Дивова и спросите о дороге, ежели с ним встретитесь... А пока -
   Кавалер взмахивает пухлой ладонью:
   - От этих простолюдинов ничего хорошего ждать не приходится. Пойдемте, дорогая моя, может, нам повезет больше в следующем коридоре. Чутье подсказывает, что мы на верном пути.
   - Дивов наверняка за этой дверью, - указываю я Мальпертюи. Хоть как-то задержать их, выяснить... Но что можно выяснить? Они - из гештальта Дивова, ясно как день. А о происходящем знают не больше моего...
   Однако кавалер не намерен со мной общаться. Величавым жестом он отстраняет меня с дороги и шагает, даже не взглянув на дверь лаборатории. Леди Клара следует за ним, и я успеваю заметить легкий беспорядок в ее костюме: на правом боку изящного платья расплывается темно-красное пятно.
   - У вас, кажется, кровь на платье, мадам.
   Но леди не замедляет шага:
   - Всего лишь вишневый сок. Приятно и освежающе...
   Я так и не успеваю понять, кому из нас кто привиделся. Коридор снова пустынен. И только дверь лаборатории остается на своем месте. Раз герои тех видений Дивова, с которыми Игорь Павлович не успел ознакомиться, уже проникли в наш мир, время появиться и самому Дивову. Ему более всех под силу объяснить, откуда набралось столько фантомов, как остановить их нашествие и как это связано с гештальт-психологией. Пора, если он хочет снять с себя все подозрения. Если только возможно их снять...
   Тут, словно мои мечтания стали явью, дверь лаборатории распахивается сама собой. А за ней стоит молодой человек в очках и в белом халате.
   - Наконец-то! - обрадованно выдыхает он. - Заходите скорее...
   Мысль о печальной кончине охранника Петра меня останавливает, и я замираю на пороге:
   - А смогу ли я попасть внутрь? Судьба предшественника смущает. Петр, если помните...
   - Я не знаю, куда он там помчался! И что ему явилось. Бежал-то он в моем направлении, а видел совершенно другое. Иная картина мира, вероятно... Мирообраз, как шеф бы сказал. Но теперь у этого слова другое значение будет. - Молодой человек вытирает пот со лба. - Да не бойтесь вы! Теперь бояться нужно только самих себя... А вы попадете куда хотите.
   - Ну, раз так! Положимся на заверения... - "И положим на врагов наших", - мысленно добавляю я шефское присловье. Делаю шаг - и оказываюсь в вожделенной лаборатории.
   Здесь никого нет, кроме молодого человека в халате. Большинство аппаратов отключено, работает только магнитофон, непрерывно разрывающий воздух психоделическими аккордами.
   - "Волонтеры", - довольно кивает юноша. - Жизнеутверждающе и к нашему случаю подходит.
   - Особенно если учесть, чем для "Джеферсон Эйрплейн" все закончилось... - Из отчетов доктора я уже знаю о музыкальных пристрастиях ассистента. Как и о том, что зовут его Вадим, а вовсе не Андрей. - И коммуна, и любовь, и музыка...
   Молодой человек снимает очки и поднимает на меня серые глаза. Открытое интеллигентное лицо. И спокойное... Таким людям нечего скрывать. Они всегда готовы сотрудничать. Только всегда ли им найдется, что рассказать?
   Я собираюсь представиться. Но Вадим опережает меня:
   - Вы, вероятно, присланы сюда, чтобы разобраться. Иначе бы не попали. Пока кто-нибудь не докопается, отсюда никому не выбраться.
   - Кое-кто уже пытался прорваться, - я намекаю на группу СБ.
   Вадим раздраженно отмахивается:
   - Эти придурки, как я понял, даже бомбы с собой привезли. И натолкнулись на динозавров... А у вас хоть оружия с собой нет. Значит, вы и есть правильный аналитик.
   - Всего только старший следователь, отвечающий за этот район...
   Вадик закуривает; предлагает и мне. Я нетерпеливо отмахиваюсь: "Свои". Тогда бывший ассистент переводит дух:
   - Вы, наверно, уже услышали кучу версий происходящего. У каждого свое объяснение, не приближающее ни на шаг к разгадке.
   Я киваю... Шеф, Егоров, Раушенбах, Галина, Мальпертюи... Слишком много деталей. Но следующая реплика Вадима озадачивает своей нестандартностью:
   - И ничего ведь не происходило, вы только рассуждали и слушали. Одни разговоры! Что ж, вот и еще один. У меня тоже есть версия, основанная на личных впечатлениях и на данных сеанса. По крайней мере, до определенного момента. Потому что сеанс еще не закончен.
   - Тогда где же...? - я указываю на пустующие кресла с мертвыми рядами датчиков.
   - Вот к тому я и веду. Шеф никак не мог пробиться сквозь стену, возведенную пациентом между запретными воспоминаниями и реальным миром. Он попал в хаотичный мирообраз, но как профессионал отступать не собирался. А вот в последний раз... Самое интересное началось, когда Смирнов ворвался сюда с воплем: "Остановите его! Это же бесконечно! Убийства были..." И тут Дивов исчез. А Смирнов, в ужасе глянув на пустое кресло, помчался назад. Единорог появился прямо из воздуха - и бедняга получил то, что сам себе напророчил. Ведь всем начали являться те образы, которые в пределах гештальта занимали особое место. Только теперь символы стали реальностью. Уверен, что воображаемое животное гналось за ним не зря.
   - А кто погнался за вами?
   Вадим безрадостно улыбается:
   - Моя реальность - работа и эта музыка... Каждый получает то, чему он сам придает особое значение. Ваш удел - удел следователя. И значит - вечные расследования и допросы.
   Я удивленно смотрю на собеседника:
   - И это все? Великая тайна, сокрытая в гештальте и расшифрованная величайшими умами? Секрет Дивова только в умении пробуждать эти ключевые эпизоды?
   - Были еще и убийства, если помните... Уж вы-то должны помнить.
   - И что же? В последующих сеансах обнаружилась разгадка? Спрятал ли Дивов истину?
   - Он убивал. Это Смирнов понял. - Ответ как-то слишком прост. И я жду продолжения. - И в то же время это были не совсем убийства. А этого в СБ так и не поняли. Ведь у всех жертв было нечто общее...
   - Он что, сам сознался? - не выдерживаю я. Так легко - маньяк, наделенный тайной силой? И все?
   - Ни в чем он сознаться не может. Где теперь Дивов - могу только догадываться. И шеф, наверно, там же. А вот пленки остались у меня. И там - бесконечные разговоры, диалоги и монологи, выдержанные в недурственном литературном стиле. Там нет ни образов, ни символов, ни гештальта... Одни персонажи... А убийства? Старуха, державшая частный ломбард, девица легкого поведения, глухонемой дворник, человек, в состоянии аффекта убивший свою супругу... И всех остальных легко так же представить. Он не людей убивал, а героев вычеркивал. Да и сознательно ли? Гештальт может быть устроен совсем иначе и диктовать иные условия игры. Там и нет разгадки - только бесконечное развитие того, что уже воплотилось в реальном мире. Поняли?
   Я в отупении смотрю на Вадима. Возможно ли такое? Убийство как эмоциональная реакция. После чтения, сеанса в кино или любого другого впечатления. Пустой лист - как вычеркнутая, вырванная страница. Пусть даже так... Пусть доктор попал в дурную бесконечность, когда попытался заведомо неподходящими методами добраться до несуществующих воспоминаний. Я готов поверить в это. Я поверю во что угодно, только бы это объясняло все. Все до конца.
   Я не замечаю, с какого момента начал говорить вслух. Но собеседник меня не прерывает. И долго внимает моим жалобам на бессмысленную запутанность дела, на метафизическую невнятицу и прочие ужасы борьбы с неведомым врагом. Потом откладывает сигарету в сторону:
   - Не ту я профессию выбрал, не ту! А теперь это и вообще не профессия. Хотя "теперь" уже непонятно где и когда. Втравил нас доктор в историю! Нет, дальнейшего распространения фантомов я не могу объяснить. Может, убитые Дивовым и были воплощениями его представлений, а действительное их существование - с документами и биографиями - куда сомнительнее воображаемого. Так что угодно оправдать можно! Но, наверное, у каждого из нас похожий уголок обнаружится. И вскрыв один, мы вскрыли все. Или некую общую для всех копилку, из которой и посыпались чудеса, бумерангами возвращавшиеся к источникам. Нравится?
   - Не очень... - я отрицательно качаю головой. - Смертей реальных людей и столь быстрой волны трансформаций эта теория не объясняет. Или, может быть...
   - Да вы посмотрите записи доктора! Сами убедитесь, как там все выглядит. Пока не исчез, он все на датчики выводил. Я только результаты получал. А потом - пропал. Раз - и нет! Там всем место нашлось. И я себя узнал, и шеф реально получился.
   - Кстати, - спохватываюсь я, - как все-таки его фамилия? А то все путают, вспомнить не могут.
   - Странно, фамилия такая простая - Концов. Помните, у романиста Данилевского в "Княжне Таракановой" "Дневник лейтенанта Концова"?
   Но мне уже не хочется думать о беллетристике. В этих звуках - вернее, в их смысле - предчувствие скорого финала. Значит, и впрямь - назад возврата нет. Преступления Дивова уже не так важны. Только бы увидеть механизм высвобождения этих фантазий. Может, если поспешить, кто-то успеет захлопнуть дверь, которую так легкомысленно отворил лейтенант... то есть доктор Концов.
   Я беру у Вадима устройство считывания и быстро разбираюсь, как оно работает.
   - Надевайте, не бойтесь. Там многие фрагменты не читаются, разрывы есть. Но контакт с Дивовым он поддерживал долго. Так что информации уйма. Может, найдете, к чему ее приспособить. На улики не тянет, но для предотвращения сгодится. Ежели будет, что предотвращать... - неловко шутит молодой человек.
   И я надеваю устройство и погружаюсь в мир, отпечаток которого вынес из своего последнего сеанса гештальт-терапии доктор Андрей Тимофеевич Концов.
   А когда узнаю все о замке Гештальт, то открываю глаза. Путаные заметки Концова, перемешанные с фантазиями Дивова, теперь у меня в голове. Но вот поделиться впечатлениями не с кем. Дверь в коридор распахнута настежь и в комнате никого нет.
  

Гештальт-психология не всесильна. Как ни печально это признавать, но существуют некоторые области, и для этой новой науки представляющие неразрешимую загадку. Возможно, размыкание горизонтов приведет к появлению новых научных дисциплин. Но возможно и исчезновение существующих...

М.Ю. Ломан.

"Футурология и культурология"

  
   Теперь следствие получило всю необходимую информацию. Ключи к загадке у меня в руках - то есть, в голове. Но использовать их, достичь истины возможно только при некоторых дополнительных обстоятельствах. Истина, как известно, рождается в споре. А с кем мне теперь спорить? Кому интересно, откуда взяты начальные и конечные фразы, как группируются в гештальте эпизоды, какое преступление скрывается за каждым из них? Откуда взялся тот или иной персонаж, откуда Дивов позаимствовал детали своего замка? Кому какое дело...
   Первое преступление можно сбросить со счетов. Дивов, несомненно, убийца. Но вот каким образом он перенес части своих фантазий в реальный мир - пусть решают другие. Он мог убивать в мире гештальта, там и находился во время совершения злодеяний, потому ничего и не помнит. Но вот содеянное там становилось частью здесь. Ладно, новая человеческая способность... Пусть в СБ разбираются. Только вот под силу ли Службе безопасности с этим разобраться?
   Ведь есть еще вторая часть загадки; а она все никак не желает разрешаться ко всеобщему удовольствию. Концов вошел в тот мир, который он искренне полагал гештальтом Дивова, но который был на самом деле не мирообразом, но миром - а дальше? Доктор блуждал по следам пациента, переживая вместе с ним исключительно реалистичные галлюцинации и пытаясь на них воздействовать. Следы этих попыток в записях Вадима есть, но вот их энергия сошла на нет. Да, пациент ощущал чужое присутствие, полагал его если не враждебным, то мешающим. Он небезуспешно бороться с Концовым. Отсюда роль буквы К - все сколько-нибудь неприятные или пугающие персонажи связаны с этой буквой. Даже Клара Корэл, которой суждено было умереть. И из фантазии ее распадающееся тело проникло в экспериментальную клинику в моем районе. Красота не означает совершенства; слишком часто она вызывает страх. Как и все непонятное...
   Не глядя по сторонам, не отдавая себе отчета в собственных действиях, я медленно шагаю по коридору. Снова и снова я переживаю наиболее яркие впечатления от недавних записей, вспоминаю детали, раскладываю их по полочкам и пытаюсь найти спасение. Сигарета уже не помогает, и я отбрасываю ее. И тут замечаю, что пол мало напоминает паркет, прекрасно уложенный в клинике.
   Теперь это грубая каменная кладка - под стать стенам. На стенах кое-где горят факелы, кое-где свечи в огромных шандалах. Иногда этот средневековый интерьер перебивается более привычным - белые стены, лампы дневного света, двери с табличками. Но эти противоречия уже не режут взгляд. Знакомое место... Замок Гештальт, где я недавно побывал на экскурсии. И вот теперь попал как гость, не выходя за стены клиники. Что ж, у меня неплохие шансы закрыть дело в подходящем месте.
   А у стены с грустной улыбкой стоит высокий человек в роскошном черном камзоле.
   - Вот, еще один гость! Давненько никого не было.
   Я знаю: я только что видел его, только что...
   - Вы в самом деле Антон Радогеску? Тот, которого выдумал Дивов?
   Мужчина хмурится и протягивает мне руку:
   - Как же все-таки искажена ваша информация! Дивов... Конечно, с его точки зрения, именно он меня и породил.
   Орден неизвестной страны переливается золотом и перламутром у него на груди; короткая шпага свисает с роскошной перевязи; пряжки на башмаках изображают каких-то невиданных зверей. Радогеску поправляет ворот рубашки, видимо, думая о чем-то своем, а я задаю первый из вертящихся на языке вопросов:
   - Так вы выбрались из лабиринта? И колдовство посрамлено, не правда ли?
   - Да, конечно, - почему-то восторга в его голосе не заметно. - Икс, Сейбер, Лорин. А еще доктор Концов, ротмистр фон Бек... Дивов мог считать, что он сам скомпоновал этот эрзац. Но увы - это далеко не вся правда. Где-то и как-то Антон Радогеску существует вполне реально. И замок Гештальт, и все прочие обитатели. Да, мы победили мага. И Дивов исчез бесследно, а меня вышвырнуло вот сюда. Легче стало? А в другом варианте мы еще шатаемся по лабиринту. И где-нибудь за поворотом еще могут раздаться слова заклинания: "Контрол! Шифт! Делит!" Или как оно там...
   К моему ужасу, нечто подобное и впрямь раздается вдали. Или это только эхо неосторожных слов Радогеску? Я испуганно озираюсь, но ничего подозрительного не обнаруживаю. Если не считать, конечно, смеси древнего замка с отделкой и меблировкой 21 века. А мой единственный путеводитель указывает вперед:
   - Пойдемте! Кое-что покажу... Это мог и Мальпертюи сделать. Но старый идиот ни о чем не думает, кроме своего собственного альтруизма. А я должен еще бороться с Дивовым. Кавалер-то от него ловко отделался, мне так не повезло.
   - То есть сам Дивов здесь не появится?
   - Для правосудия он недосягаем. Если правосудие еще сохранилось в привычном вам состоянии. Теперь действуют иные законы; и всем придется с ними разбираться. Я вроде как подтверждаю новые правила. Ну, от Концова мне кое-что досталось. А где теперь сам Концов? Одни фрагменты остались; один Дивов сколько насоздавал!
   - Да, в каждом фрагменте, - соглашаюсь я. - И в замке, и раньше Дивов чувствовал его присутствие. Он боялся доктора, но в то же время...
   Радогеску махнул рукой:
   - Дивов ушел в тот мир навсегда; какое-то время доктор был единственной связью с ним, теперь и эта связь прервалась. Великий был специалист; но специальность выбрал не ту.
   - Как я понимаю, никакого гештальта не существует. Только пространство, где убивал Дивов и куда открыл ворота Концов. А вы...
   Радогеску почти кричит:
   - Отвяжитесь же! Не лезьте! Не будь вы мне необходимы - слова бы не сказал! Ни в чем они не виноваты, ясно? Не они так другие! Раньше или позже...
   Продолжать бессмысленно; Антон не отвечает, только что-то бурчит себе под нос, отмеряя расстояние и присматриваясь к одному ему ведомым знакам. Наконец замирает перед неприметной дверью.
   - Это выход из замка! Запоминайте, повторять не буду. Вам нужен рецепт спасения, и вы его получите. Но за все надо платить. Ваша плата уже установлена; предстоит совершить одно неприглядное дело. Что будет за дверью - в точности не знает никто; Дивов, может, и знал, но он здесь уже не появится. Лишить живое существо жизни - значит постичь тайну существования и несуществования; теперь смерть лишена "настоящести", так что можете действовать смело. Во что бы то ни стало убейте единорога.
   - Но зачем? - я даже не пытаюсь притвориться, что понимаю, о чем он говорит.
   - Вы же хотите понять, куда открыл дверь незадачливый гештальт-терапевт. Куда он влез за Дивовым и куда нас втянул... И что делать дальше... Убейте единорога - и у вас будет последний ключ. Смерть воображаемого существа откроет для вас ворота, и вы проникните вслед за ним в сердце нового мироздания. Не элементы так называемого гештальта, попавшие в ваш мир, нет - подлинный замок, где у вас будет выбор. И вы сможете помочь человечеству. Ни Дивов, ни Концов не могли и не хотели этого сделать, а я... Я слишком связан с одним - или несколькими - замками. Каждая часть меня тяготеет к определенному архетипу, пусть целое и уникально. Так что - увы!
   И он распахнул дверь со словами:
   - Для вас это все не настоящее. И никогда не будет вашим собственным миром! Но вы должны показать...
   Дальнейшие его слова заглушаются раскатами грома. И я выхожу - из клиники - замка - лабиринта под небеса, ежесекундно меняющие цвет. То они зеленые, то оранжевые, но чаще - черные или багряные. Иногда там сверкают молнии и на землю доносит не дождь даже - некое предвестие бури. Такое ощущение, что потоп начался на небесах, что они уже поглощены бурными волнами. И вопреки всем известным мне законам физики мы, находящиеся внизу, не тонем в этих потоках.
   Двор Замка именно таков, как описывал Дивов. Вернее, в его сознании была лишь уменьшенная копия, оригинал которой поражает своими размерами. Башни, лестницы, переходы и пристройки, стены и стрельчатые окна, изящные барельефы и грубые монолиты - все это здесь, и все вместе составляет Замок.
   - Они идут на штурм! Они идут! - справа от меня по колено в грязи стоит карлик в красном костюме. Он тычет пальцем в какую-то незримую точку между небом и землей, истерически подпрыгивая и извиваясь. Я замечаю, что неподалеку от карлика грязная, размытая дождями земля сменяется странной расцветки полом. Зигзаги черного и белого...
   Ах да! Это же все не настоящее! Красная комната, Черный вигвам... Конечно, Дивов позаимствовал своего карлика именно оттуда, из странного мира под названием "Двойные вершины", из которого открываются порталы в иную вселенную. Туда, где всегда играет музыка и поют птицы.
   - Скорее к Оберону! - продолжает вопить карлик. - Ему необходимы все... Оборона рушится.
   Видно, заслышав его призывы, от главного входа в замок медленно шагает мужчина, сжимающий в руках увесистые тома. Худощавый, с безумным взглядом отрешенных глаз, видящих одному ему ведомые вещи, он не перестает бормотать:
   - Штурм укрепленного города... Возвращение... Смерть...
   Этого я могу узнать. Последний из великих слепцов, и тот пойман в ловушку могущественного сознания, принадлежащего неизвестно кому. Радует, что это только одно из отражений аргентинца. Кто ведает, где теперь остальные...
   Но надо спешить к стене. Обгоняя мужчину с книгами, я мчусь к широкой лестнице, ведущей вверх к оборонительным редутам. По дороге успеваю еще раз оглядеть двор. У дальних, малых ворот кипит какая-то работа; похоже, ратники в шлемах мастерят катапульту или другой метательный снаряд. В углу двора кипит смола в котле. Здесь поселенцы в мирной одежде вносят свой вклад в общее дело. Ни детей, ни женщин не видно. Значит, замок попал в серьезную переделку. Все постройки, извлеченные Дивовым и Концовым из мрака забвения людского, подвергаются серьезной опасности. И раз самих виновников уже не достать - они растворились в ими же созданном мире - значит, незримые силы попробуют разделаться с замком Гештальт.
   Почему Радогеску не последовал за мной? Видно, и его сила иссякла. А моей еще достанет на верный выбор - за все несчастное человечество. На убийство единорога.
   Навстречу мне по лестнице скатывается невысокий человек в очках. Ухватив меня за ворот и с трудом переводя дыхание, он бормочет:
   - А здесь Выбегалло не пробегало?
   - Это вам не сюда, а в НИИЧАВО, - нахожусь я с ответом. И тут же жалею о сказанном.
   - А НИИ, вы полагаете, где? В подвальном этаже... Сейчас все собрались в замок. Все, кто попал в этот мир за долгую человеческую историю. Просто многих не видно...
   - А Выбегалло-то вам зачем? - бросаю я, когда Привалов мчится вниз.
   - Оно везде пригодится. Иначе расчеты...
   Как и все разговоры, этот обрывается на полуслове и ничего не добавляет к моим знаниям, кроме той сомнительной истины, что у каждого - своя точка зрения на мир и что каждая точка зрения безусловно верна. "Однако, амбивалентность", - говаривал мой затерявшийся в реальном мире шеф в особо сложных случаях. Сейчас как раз такой - если не самый сложный.
   Но поднявшись на вершину стены, я забываю обо всем. И доктор, и пациент, и два десятка убийств, и распадающийся мир, и поручение Радогеску, и окровавленное платье прекрасной Коры Корэл - все остается в прошлом. Ибо грандиозность зрелища поражает. Справа от меня рушит вниз каменные глыбы Геракл, отбрасывает копьем осадные лестницы Дон Кихот, стрелу за стрелой выпускает царица амазонок Ипполита. Слева палит из ружья Робинзон Крузо (или Александр Селькирк - уж не знаю, на какое имя он откликается), из револьвера - Шерлок Холмс, а из какого-то невообразимо мощного устройства - мрачный мужик в десантном берете, которого я не могу опознать. И ряды реальных и воображаемых героев выстроились вдоль всей невообразимо длинной и извилистой стены, защищая созданный всем человечеством таинственный мир подлинного гештальта от опасности разрушения.
   Но не эта галерея живых легенд потрясает мое воображение. За последнее время его потрясали уже столько раз, что пора бы и привыкнуть. Нет - подлинная мистерия творится по ту сторону стены, невообразимо далеко и в то же время у наших ног.
   Озаренные меняющимися красками непонятного неба, к замку приближаются орды завоевателей. Нет, я не узнаю их лиц - да и есть ли у них вообще лица? Разрушив барьер между вселенной, которую он считал гештальтом пациента, и нашим миром доктор Концов создал в пространстве замка пустоту, занять которую немедленно возжаждали обитатели иных пространств. И если падет замок, то и нам, уже измученным тщетной борьбой с фантомами, ни за что не выстоять.
   Какой простой и логичной оказалась истина! И какой жестокой! Полчища внизу летят как вихри и молнии, они бьются о подножие замка, пытаясь проникнуть внутрь и бессильно откатываясь после каждой неудачи. Там есть свои полководцы, свои герои, свои чудовища - но где же мне, обычному следователю, описать их или хотя бы различить! Другие миры, другие законы, другая игра. Словно из гулкого колодца доносится снизу истошный вопль карлика:
   - Ваша любимая книга снова войдет в моду... через тридцать лет. Но чьи это будут годы?
   Моему появлению наверху никто не удивился; воителям вообще не до меня. Но со смотровой башенки над входом меня окликают:
   - Вы - доброволец от Радогеску? Тогда подойдите...
   На маленьком деревянном настиле, озирая поле битвы, стоит суровый пожилой человек с окладистой бородой, спутавшейся на ветру. Неясно, руководит ли он битвой - впрочем, чем и как тут можно руководить? Но он выглядит достаточно властно и внушительно, чтобы отдавать приказы. Однако, когда я приближаюсь, отдавать их как будто некому. А властелин говорит кому-то:
   - Пусть отряд соберется у ворот! Это будет битва, которой Дворы не видали давно! Все отражения содрогнутся от ее раскатов. День великой грозы! Проверьте, как идут дела с подкопом. Заряд нужно заложить точно в указанный час. И не забудьте о нашем уговоре, Гриффин!
   - Слушаюсь, лорд Оберон! - раздается шелестящий шепот и незримое тело скользит мимо меня. Только тут я понимаю, с кем говорил хозяин замка и кто он такой. Но это... Это опять невозможно... Оберон, Дворы Хаоса, Лабиринт, Единорог. Дело не в том, что я не читал этой злосчастной книги. Но свести все к ней одной - тут даже слова карлика не помогают. А потом я собираю в кулак остатки памяти и логического мышления. Там речь шла об истинной реальности. И герои были уверены, что в ней обитают. Еще одна метафора. Просто чтобы добиться максимальной отдачи от призрачных бойцов... Они больше не порождения единой воли, нет - они защищают несуществующий Амбер... Ведь не клинику же медицинской экспертизы и не мой район, в самом деле. Так куда удобнее. И главное - справедливее.
   Оберон возвращает на шею медальон на цепочке, который он держал в руке. Призрачный король не кажется обеспокоенным - он столько всего повидал, что научился сносить капризы судьбы.
   - Антон передал мне, что вы прямо оттуда? - Он нетерпеливо дернул подбородком. - Ну и как там теперь?
   - Все распадается, - думаю, что не ошибаюсь с ответом. - Примерно как здесь... Зря они это начали.
   - Не они, так другие. У них были самые лучшие намерения. Один пытался подправить культуру людского племени, другой - раскрыть преступление века и вылечить больного. Если б не эти намерения, им бы ни в жизнь не разнести всех границ.
   Оберон устал, но в глазах его по-прежнему сияет огонь мудрости. Да, всем борцам и странникам необходимо такое ободрение. И они свое получают. А король думает, что способен что-то решать...
   - Вы пойдете с передовым отрядом. Гарнизон замка решился принять открытый бой. У вас есть задача, которую следует исполнить. Что тогда произойдет, я не уверен. Может, вы спасете себя и свой мир, может, обеспечите нам победу, а может, создадите совсем новые условия, при которых замок будет совсем не тот, что прежде.
   - Ну, прежним он уже никогда не будет, - замечаю я.
   - Теперь он непрерывно меняется. Ничего - ни здесь, ни там - предсказать нельзя. Попробуйте закрыть портал. Удачи!
   Он, похоже, абсолютно искренен. Здесь не может быть иначе. Каждый выносит на всеобщее обозрение то, что в него было заложено. Все, чего добилось и что сформировало племя людей. И если у племени не останется этого коллективного образа мира - куда же денется само племя?
   Оберон задумчиво смотрит на свой медальон, потом вешает его на древко короткого копья, которое вручает мне. Я так и не понял, представляет ли он, как я исполню свою задачу в этом мире. Вряд ли смерть единорога может быть ему приятна. Даже если единорог не настоящий.
   Что там говорил Радогеску? Простившись с главой гарнизона и спускаясь вниз, я все пытаюсь вспомнить его слова. И последние детали головоломки встают на место.
   Во дворе уже нет ни карлика, ни слепца, ни котла со смолой. Десятка три воинов проверяют снаряжение. Большая часть - те самые копейщики, которых я видел чуть раньше. Белозубый гигант в набедренной повязке с ружьем и дубинкой да носатый джентльмен, укутанный красным шарфом - вот наиболее экзотичные персонажи. Все это уже где-то было, понимаю я. Но битва, хоть и воображаемая, все равно кажется весьма серьезной. А у меня только короткое копье... Но времени на рассуждения и разговоры нет. Огромные створки ворот приоткрываются и в образовавшуюся щель мы выскакиваем наружу - экспедиционный корпус, разведывательная вылазка или попытка к бегству? Нет. Просто созданное человечеством пытается проявить собственную волю. Без надежды на успех...
   Впервые я выхожу за пределы двора - и замка. В первое мгновение грязная равнина вокруг ошарашивает разве что своими размерами. Никаких следов чужого присутствия. Никаких деталей, артефактов, врагов. Ничего, кроме пространства...
   Воины растерянно смотрят по сторонам. Как и я, они, похоже, не представляют, чем обернется атака врага. Да представить это и невозможно! Я ожидал битвы, сражения - но нет. Силы, подступившие к замку, порождены чужими и чуждыми сознаниями. А посему ни описать, ни даже разглядеть их я, проживший всю жизнь в застывшем мире, не способен. Течение света и тьмы, искрящиеся фонтаны... То и дело в них, кажется, проглядывают знакомые контуры, но это только иллюзия. Ничего общего с человеческим сознанием - другие приходят нам на смену; их больше, и они стремятся люой ценой занять свободное место.
   Первая волна растекается мельчайшими каплями у наших ног. Человек с дубиной, стоящий возле меня, бормочет:
   - Берроуз был идиот! Все, что он считал своей фантазией, прекрасно существовало и без него. Еще и я...
   Я не успеваю ответить - даже если он нуждался в ответе. Наступает вторая волна. Краем глаза я замечаю, как со стены замка склоняется вниз Оберон, наблюдающий агонию своего авангарда. Но потом волна окатывает нас - и я погружаюсь в чужой мир.
   Вернее, не так; миров этих неисчислимое множество, и каждый создан уникальными существами. Их представления я мог бы описывать, не анализируя, много-много лет. Но у меня есть поручение.
   Концов ошибался, принимая существующий в ином измерении мир за гештальт; Дивов ошибался, полагая его единственным. А ведь ему был дан ключ. Я вспоминаю, что он видел в башне; да, третий заговорщик... Медальон на шее; и странная форма тела, и голова... Не знаю, зачем единорог изменил облик тогда. Я делаю шаг вперед - и сталкиваюсь с тем, первозданным.
   Из вихрей и туманов чужих миров вырывается очаровательное белое создание, часть человеческих фантазий, оказавшихся явью. Но единорог существует и там; он связан с открывшимся порталом. И раз ни доктор, ни пациент не смогли с ним справиться, это должен сделать я. Уничтожить красоту, совершенство, гармонию - или лишиться всего. И родного, привычного мира, и той дивной вселенной, что с ним связана. Последняя мысль - мысль о слезинке ребенка - пронзает меня, когда я поднимаю копье. И я вижу, как короткое острие с медальоном на нем входит в белоснежную грудь летящего в воздухе существа. И понимаю, что сделал все возможное, нанес удар по единственной уязвимой части орды. Никто из защитников замка на смог бы поднять руку на единорога; он плоть от плоти, кровь от крови их. Другие создания могли умирать (ведь уничтожал же здесь кого-то Дивов), могли рождаться (по крайней мере, из закоулков сознания извлекал их в этот мир, приближая распад, доктор Концов), но это... Только пришелец извне был способен на такое чудовищное деяние. Тот, кто гордился хладнокровием и логикой, кто верил в собственные силы, кто знал о своем мире все.
   Теперь можно употреблять прошедшее время. Я больше не горжусь, не верю, не знаю. Капля крови вытекает на острие (не так давно безумный Раушенбах назвал подобное зрелище прекрасным) и касается медальона. Вспыхивает невыносимо яркий свет - и неведомые полчища бесследно исчезают, унося моих недавних собратьев по оружию. Осада снята; портал захлопнулся; бывший гештальт снова получил свои пространства во владение. А замок начинает расти. Его громада вытягивается вверх, вширь, во все стороны... И поглощает меня.
   На некоторое время я теряю сознание. А когда прихожу в чувство, то нахожусь в новом мире. Правда, мир этот очень похож на старый. Снова коридоры, светильники, лестницы. Куда же дальше? И где я вообще? Если атака отбита, замок спасен, значит, и на земле все должно прийти в норму. Но Радогеску что-то говорил о выборе. Или не он?
   Нужно идти - пусть даже не ведая цели. И я уныло переставляю ноги, пытаясь забыть о прекрасном белоснежном видении. И об остром коротком копье. Но воспоминания не оставляют; а одно из них оживает и вовсе неожиданно.
   Карлик стоит у низкого столика, инкрустированного малахитом, на котором виднеется пресловутая вмятина. Теперь он в черном костюме. Как я понимаю, он и в самом деле носит траур:
   - Антон просил передать, что дело сделано! - бурчит карлик. - Теперь все зависит уже от каждого из вас. Ты идешь к выходу. И дойдешь - к тому или другому... С нами тоже все будет в порядке, если вам удастся правильно выбрать. И два мира останутся. Только ее уже не вернуть.
   Я запоздало вспоминаю, что единорог всегда был женского пола. Но спросить хочу не об этом:
   - Значит, убийств больше не будет. И эпидемии, вызывающей фантомы из этого мира в наш, тоже пришел конец. Но сохранится ли связь или я ее навеки разрушил? Как будут выбирать остальные? Где и когда? И где сам Радогеску?
   Но карлик не отвечает; он теряет очертания и при этом будто растет, пока не превращается в тень несчастного Роджера Адлера - уже не пугающую, а трагическую. Призрак неопределенно машет рукой. И в том направлении раздается мрачный металлический голос: "Контрол! Шифт! Делит!".
   И тут я неожиданно понимаю, куда попал. Как же все было просто! Тот самый лабиринт, в котором где-то блуждают врач и пациент, приведшие человечество к концу одного мира и возможному началу другого. Лабиринт замка Гештальт, в котором заблудились все мы - несчастные, разбудившие демонов, которых не смогли загнать обратно. Хаос, таившийся в мирообразах обитателей планеты, теперь безжалостно вскрытых, без остатка выплеснулся наружу. И эта волна увлекла всех нас в бездну пещер и коридоров. Мир "гештальта" и мир "реальности" сплелись, отгородившись от чуждых вселенных прочной стеной, созданной из крови единорога. Теперь люди вольны блуждать в обретенном лабиринте в поисках определенности и порядка, которых жаждали в жизни до катастрофы. Осталось только сделать правильный ход. Я чувствую, что выход есть. Может, там за поворотом? Нет - ни колдуна, ни героя, ни лекаря... Только я - в залитым темным светом пространстве. Из него ведут три пути. Могу ли я выбирать? И как в замке Гештальт совершается выбор? Остается только попытать счастья. Попробуем сначала...
  

Левый коридор

   Слишком темно. Не уверен, но кажется, что впереди какой-то просвет. Увы, это фосфоресцирует плесень на камнях. Дальше коридор куда-то поворачивает. Я не знаю, стоит ли следовать по нему. Ведь пол угрожающе неровен, а наклон все увеличивается. И есть большая вероятность, что смельчак свернет себе шею... Бррр! Нет, конечно, не хочется. Но возвращаться назад, неведомо куда и зачем, тоже смысла нет. Идти до конца - в этом единственный смысл!
   Я вытягиваю ногу вперед, нашаривая следующую точку опоры. А коридор опять поворачивает, вытянутыми руками я упираюсь в стену и больно ушибаю палец. Тьфу ты! Стены на ощупь не скользкие, а будто покрытые какой-то пленкой. Если присмотреться, они могут показаться мраморными, но это весьма сомнительно. Откуда такое богатство в заброшенном замке? Похоже, императорская династия покинула его давным-давно. Если это сооружение вообще когда-нибудь использовалось как резиденция, в чем я с каждым шагом все сильнее сомневаюсь. Такие коридоры не используют для бегства. А для лабиринта не хватает ответвлений.
   Но вот впереди забрезжил свет. Я ускоряю шаги и обнаруживаю, что коридор обрывается. Каменная кладка обрушена и свалена в аккуратные кучи, исполняющие функцию столбов у врат. Только врат никаких нет - просто большая пещера, в центре которой пылает красноватый огонь. И у огня виднеется огромная фигура. Обезьяна - вроде бы нет, великан - тоже не совсем, циклоп... Нет, у существа два глаза, красные, с неподвижным взором, но злобы в них нет, только усталость и удивление.
   Существо встает во весь свой немалый рост, невнятно мычит, затем начинает медленно говорить, будто заново привыкая к языку:
   - Ты опоздал явиться. Чересчур опоздал.
   Я недоуменно смотрю на страшилище. Действительно, перед таким можно оробеть. Не то чтобы оно враждебно - нет, просто пугающе чуждо. Будто противостоит всему, что со мной хоть немного связано. Но я готов пройти мимо - если понадобится, с применением силы:
   - Не уверен, что назначал здесь встречу. Если на то пошло, то с кем имею честь?
   - Я - всего лишь твой страх, - рокочет громадина. - Самый глубокий и пугающий. Ты должен был встретиться со мной давным-давно. Но собрался только сейчас. Когда-то я ждал тебя с радостью. И радостно было бы наше сражение, и радостной была бы твоя победа. Но ты закрывал от себя путь вниз, оттягивал этот момент. А я сидел у огня и ждал достойного противника, пока не забыл об этом. И о своей высшей сущности тоже забыл. Так что теперь я просто старая седая обезьяна. И я очень устал и хочу только покоя и завершения битвы. Фанфар не будет, радости тоже...
   С этими словами мой страх бросается на меня. И свет костра гаснет в моих глазах...

Правый коридор

   На сей раз коридор сух, ступени выглажены множеством ног до идеального состояния. Ни одной трещины в монолитных стенах, ни одной выщербленной ступеньки, ни одного пятнышка плесени. Все вверх и вверх ведет меня дорога, закручиваясь широченной спиралью. И пути нет конца.
   Как я попал сюда? Перестав считать ступени, я задумываюсь над этим вопросом. Вроде бы свернул в правый коридор, как раньше выбрал левый, и начал переставлять ноги. Но как я оказался опять в начале пути? Не знаю. Не помню... Левый коридор, тьма, правый... А что было раньше? Развилка, а до нее - долгий путь, но где его начало и что я миновал по дороге? Нет, бесполезно. К тому же коридор завершается.
   И выглядит это завершение в высшей степени привлекательно. Широкая площадка овальной формы, вместо одной из стен - несколько смотровых отверстий в камне, между ними - колонны коринфского ордера. Шикарное местечко! Светло, нет ветра и прекрасный пейзаж. Внизу равнина, по ней лениво течет река, у которой пасутся огромные стада, окруженные пастухами, и трудятся земледельцы из близлежащих селений. Идиллический облик местности довершается замком на холме - небольшим каменным сооружением с флагом на крыше. Кажется, в его облике есть что-то знакомое. Не бывал ли я там? И не был ли хозяином замка - в другие, лучшие времена?
   И тут мои размышления прерываются хриплым голосом:
   - Здравствуй. Ты немного рановато, я не ждала тебя еще. Но - добро пожаловать!
   Я отскакиваю от отверстия, озираясь по сторонам. И вижу в соседнем проеме большую птицу - не орла, не ястреба, нет... Я не знаю ее имени, но говорить могла только она. Птица внимательно смотрит на меня, наклонив голову, потом спокойно кивает:
   - Да, это я, твоя гордость. И я ждала момента, когда ты сможешь гордиться созданным тобой. Вот этот момент настал. И я появилась здесь, чтобы ты мог двинуться дальше.
   - Что я должен сделать?
   - То же, что и я. - Птица взмахивает крыльями, вылетает наружу и парит вдоль стены. - В мире, где ты всего достиг, ты способен и на это. Полет - это слишком просто. Ты устремляешься к своему замку, а оттуда судишь свою страну и выбираешь свой путь. Гордость позволит тебе добиться всего...
   И я понимаю, что не могу не последовать совету, раз уж оказался здесь. Подо мной - мой собственный мир. Остается лишь взять его и владеть им, достигая вполне возможного совершенства. Я делаю шаг, другой, расправляю руки и парю... Только теперь я вспоминаю, как учился когда-то избегать обмана и самообмана гордости, и понимаю с опозданием, что стал частью своего собственного обмана. Приближается каменистая поверхность и с каждой секундой мир все быстрее погружается во тьму...

Центральный коридор

   Теперь дорога обманчиво проста: никаких уклонов, никаких ступеней, только слегка изгибающийся коридор. Откуда-то сверху падают тусклые отблески света. В их неверном дрожании я различаю старые стены, аккуратно пригнанные плиты пола, между которыми кое-где пробивается трава, и уводящую вдаль линию коридора. Конечно, в какой-то момент я обнаруживаю, что обзор резко прерывается - из-за чуть более значительного поворота. Остается только двигаться вперед, ибо этот коридор - последний. Других выходов нет.
   И теперь я могу предполагать, что же все-таки происходит. Я неправильно ставил вопрос в прошлый раз. Главное, не как, а зачем. По какой причине я оказался здесь и что должен отыскать в лабиринте. Если память не может ничего подсказать, следует воспользоваться помощью элементарной логики. Не гордость, не страх - тогда что же? Или я просто заблудился и никогда не покину этих ужасных коридоров?
   Но нет - кажется, вдали забрезжил конец. Коридор упирается во что-то. И навстречу мне выходит человек. Я с ужасом вижу самого себя - в той же белой рубахе и темных брюках, с тем же выражением растерянности и ужаса на лице. Я - и в то же время не совсем я. Ведь я просто не мог бы сказать того, что произносит мой двойник:
   - Приветствую тебя в сердце замка. Ты как раз вовремя, не раньше и не позже необходимого. И я наконец счастлив тебя видеть. Приятно, что ты изменился и сохранил немного от себя прежнего - надеюсь, самое лучшее. Замок теперь твой, со всеми его усладами и ловушками. Ты - владелец, но помни, что это не только привилегия, но и тяжкая обязанность. Многие считают замок храмом, иные называют его мрачным чуланом с набором второсортных катакомб. Некоторые уверены, что здесь только страхи, другие не видят ничего, кроме блаженства. Ты можешь рассудить сам. Для этого нужно совсем мало. Ты готов?
   - Я не вижу иного выбора. И потому - да, без условий и отлагательств.
   - Тогда тебе нужно сделать лишь шаг вперед. Не маленький и не большой - обычный.
   Я шагаю - и упираюсь в зеркало. Моя ладонь гладит его поверхность, прикасаясь к своему собственному отражению и отбирая у него еще немного воображаемого пространства. Разочарованный и озлобленный, я кулаком бью по стеклу. И оно неожиданно легко рассыпается на мельчайшие осколки. Кажется, подступает тьма. В этой тьме исчезает замок Гештальт. И теперь я могу строить новый - с новыми коридорами.
  

Идеалист остается - реалист исчезает.

Франц Коффка

Џ 2003, А. Сорочан

Всякое воспроизведение текста или его частей без ведома автора воспрещается...

   1
  
  
   155
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"