Начиная повествование об этом удивительном существе, не могу удержаться от трепетного волнения, которое охватывает меня всякий раз, когда я начинаю вспоминать и думать о нём. Чувства эти, наверняка, знакомы многим у кого в друзьях когда-нибудь был или есть бесконечно преданный и верный "до гробовой доски" своему хозяину любимый пёс. Куаныш (в переводе с казахского - СЧАСТЬЕ) - светло-половый кобель среднеазиатской борзой "тазы". С немного сыроватым щипцом, высотой в холке чуть больше положенного стандарта, с чрезвычайно милым, подкупающим своей невинностью, взглядом. Семи месяцев от роду, как это иногда бывает с подростками, сбежал из дома. Щенки охотничьих собак очень чувствительны и чересчур своенравны в этом возрасте. Обследовав все близлежащие помойки в районе станции метро "Академическая", напуганный и голодный прибился, в конце концов, к сердобольной пожилой женщине, которая проживала на одной лестничной площадке с моим сокурсником и в своё время соседом по комнате в общежитии. Он-то и познакомил меня с ними обоими, приняв, однако, ошибочно, подобранную псину за арабскую борзую "салюки". Нужно отдать должное Евгении Александровне (по-моему, так звали нашу даму), объявления о том, что найдена собака, были расклеены в достаточном количестве на фонарных столбах и близлежащих автобусных остановках Красногвардейского района. Кажется, объявление было даже дано в какую-то местную жёлтую газету, но реакции, тем не менее, никакой не последовало. Женщина не была намерена оставлять себе неожиданно свалившуюся на неё обузу и горела страстным желанием отдать непонятного происхождения животину в какие-нибудь хорошие руки. Для этого она устроила у себя дома что-то вроде смотрин, во время которых скрупулёзно наблюдала за реакцией найдёныша к различным кандидатурам на место будущего хозяина.
К тому времени я окончательно созрел для того, чтобы завести себе четвероногого друга, но никак не мог решиться, какой всё-таки породы будет мой будущий питомец. Одно знал точно, что эта собака должна быть именно собакой и собакой обязательно полезной, а не каким-нибудь беспомощным дрожащим тойтерьером, непонимающим кто он такой и зачем вообще явился в этот враждебный мир двуногих великанов и непрекращающихся зрительных кошмаров. Воображение рисовало, что-то вроде ирландского сеттера. В общем, шёл я на эту встречу в довольно большом смятении, мучаясь по дороге сомнениями и судорожно размышляя: " ... и зачем оно мне это надо? Такая большая ответственность. Я всё время работаю. Собаке необходимо постоянное внимание. С кем я её оставлю днём? Куда деть на время отпуска. Что скажут родители...."
Но я шагнул в небольшую светлую комнату, и стало практически сразу ясно, что мы с Чарликом (так называли щенка в течение почти целого месяца) встретились в этот промозглый осенний вечер только лишь для того, чтобы больше не расставаться друг с другом уже никогда. Он не отходил от меня всё время, которое я провёл у них в гостях - таскал мне игрушки, тёрся о ноги, заглядывал в глаза, звал играть. Я же всецело был поражён его красотой. Чарли оказался щенком, как я уже говорил, светло-полового, почти белого окраса, с явно выраженным сеттеринным профилем, за что впоследствии его частенько обзывали на улице сеттером-альбиносом. На ушах и правиле (хвосте) присутствовали очаровательные длинные с завитками шелковистые подвесы (отсюда сходство с "салюками"). В районе подрыва и на ногах оставался ещё не выпавший детский лёгкий подшёрсток. Умные глаза добродушно смотрели на меня тёмно-карим прозрачно-чистым взглядом. Не мудрено, что породы его никто не смог определить сразу. В городе на то время этих собак можно было сосчитать по пальцам и все они оказались вторым-третьим поколением, от вывезенных в своё время из степей Казахстана рабочих родителей. Тазы ("тази" в переводе с персидского "чистый") в прошлом, единственное животное, которое Коран разрешал держать в доме. Обладая неимоверной выносливостью и большой скоростью, они запросто могли охотиться на сайгаков и вдвоём-втроём работали по волку. Из старины известен случай, когда за одну такую собаку хозяину предлагали целый табун лошадей. Но об этом я узнал уже много позже, потом, а сейчас по явному и обоюдному непротивлению сторон мы весело бежали с ним в темноте наперегонки через Сосновку (парк в Выборгском районе Петербурга) в сторону Скобелевского проспекта, где я в то время жил. Так начиналось наше с ним совместное сосуществование.
С самого первого момента знакомства и ещё где-то, наверное, с полгода или даже чуть более того, не позволял он себя никому гладить по голове. Всячески избегая излишних сентиментальных проявлений, пятился, глядя недоверчиво исподлобья, ловко уходил от рук. Иногда мог даже тяпнуть за палец, если избежать прикосновения не удавалось. Делал он, правда, это без злобы, а скорее всего от какого-то заскорузлого детского страха. Похоже, он не был послушным мальчиком и предыдущие хозяева лупили его от души "как сидорову козу". Чарли оказался очень способным учеником и практически сразу же освоил основные собачьи команды, выполнял которые дома практически беспрекословно. На улице же делал это только тогда, когда ему этого хотелось. Я слышал, что "охотники" плохо поддаются дрессировке и старался добиваться послушания только лаской, для чего постоянно носил в кармане кусочки сыра. Около недели ушло на выяснения, кто же всё-таки из нас двоих является в доме хозяином. В первый же день этот вислоухий недоросль умудрился вытащить из кастрюли, стоящей на огне, довольно приличную кость. Принеся в комнату и расположившись с комфортом в самом центре перед телевизором, принялся самозабвенно смаковать её, закатывая от удовольствия глаза, роняя слюни на ковёр и не обращая ни малейшего внимания на угрожающие протесты с моей стороны. Делать было нечего - пришлось проявить насилие. Газета и терпение сделали, в конце концов, своё дело и разногласий по этому поводу у нас уже больше не возникало никогда. Так прошёл год.
Станция метро "Удельная", расположена в относительно экологически чистой зелёной зоне нашего мегаполиса. С одной стороны, растянувшись вдоль проспекта Мариса Тореза, находится достаточно большой и очень красивый парк "Сосновка". С другой стороны, вдоль проспекта Энгельса до Светлановской площади - "парк Челюскинцев" и тренировочная спортивная база "Зенит". Гулять мы ходили то в один, то в другой парк - по очереди. В одну из первых наших совместных прогулок Чарли неожиданно для меня затормозил на полном ходу и резко потянул новенький кожаный поводок в сторону от первоначального вектора нашего с ним направления. Каково же было моё удивление, когда он привёл меня к валявшейся на обочине дороги, сложенной вдвое купюре, достоинством в сто тысяч рублей, оброненной видимо кем-то совсем недавно. Я сразу же подумал, что это хороший знак. Вот настоящая полезная собака! Вообще-то эта порода, как оказалось, падка на всё блестящее и выделяющееся от остальных окружающих предметов. Я читал потом, что в былые времена их специально натаскивали на воровство и засылали частенько в соседские юрты, поживиться чем-нибудь полезным. В основном это было серебро и столовые приборы.
В парке "Челюскинцев" произошло наше первое и не очень удачное знакомство с лошадьми, впрочем, закончившееся, на мой взгляд, весьма и весьма благополучно. Ну, откуда было ему знать бедному, впервые в жизни увидевшему четвероногое, в двадцать раз превышающее его собственные размеры, что к этому невиданному зверю нельзя подходить и тем более лаять на него сзади. В наморднике Чарли был безопасен для окружающих, и я по обыкновению своему частенько отпускал его на прогулках в свободное плавание, не забывая, однако, пеленговать время от времени место его положения. Был будничный осенний достаточно тёплый и солнечный день. Молодые мамаши не спеша прогуливались с колясками. Вокруг шныряли разнокалиберные шавки, породистые и не очень, резвились дети, резкие настороженные серо-рыжие белки деловито носились вверх-вниз по янтарным сосновым стволам со своими вечными подачками. Вдруг, вой, похожий скорее на истерический человеческий крик, огласил безмятежно спящее пространство тихого парка. С осины сорвался, уже начинающий было краснеть прозрачный лёгкий листок. Старый чёрный ворон, недовольно каркнув, слетел с покосившейся лысеющей берёзы и вдалеке показалась, стремительно приближающаяся белая ревущая тень. Первый и последний раз видел я у собаки реальный "фингал". Кровь из носа текла целый день, до самого вечера. Чарли, накрытый покрывалом, возлежал на моей кровати с мокрой тряпкой на голове, жалобно поскуливал и пристально смотрел сквозь щель опухшего фиолетового глаза на мою испуганную суету вокруг него. Со страхом к этим "нехорошим" непарнокопытным нам так и не удалось справиться до самых последних дней его жизни.
Ещё одной фобией моего подопечного оказались китайские петарды, до сих пор столь бездумно и бесконтрольно использующиеся различными молодыми балбесами, запускающими их в самых неожиданных местах по нескольку месяцев кряду до и после Нового Года. Было обидно и стыдно, но преодолеть этот страх мы также не смогли. Охотничья собака дико боялась выстрелов и громких звуков. Мы специально ходили в "Сосновку" на полигон для стрельбы по летающим тарелкам, но результата это не принесло. Чарли трясся, как лист на ветру, скулил, терпел, но лишь появлялись первые признаки того, что мы уходим, тут же бросался прочь от ненавистного места, усердно работая лопатками и судорожно скребя когтями прочный чёрный асфальт. В дальнейшем я отказался от этой идиотской затеи и больше не мучал его этим бесполезным занятием.
Где-то, через год с небольшим, после того как Чарли стал жить у меня и мы стали уже считать себя полноправной семьёй, в парке "Челюскинцев" произошла неожиданная встреча с его матерью Ладой и её хозяйкой Леной. Оказалось, что живут они относительно недалеко от нас, на Парашютной улице и периодически гуляют в одних и тех же местах, что и мы. Просто, по воле случая, ни разу не пересекались наши пути. Молодая девушка в зелёной куртке и вязаной шапке с четырьмя собаками разнообразных пород налетела как тропический ливень быстро и неотвратимо, затискала "насмерть", ничего не понимающего Чарлика, чем напугала нас обоих. Ну, конечно же, она узнала его сразу. Таких высоких "тазиков" (московское папочкино наследство) в городе больше не было. Да и какая же "мать" не узнает своего "сына". Я стал невнятно бормотать (понимая, что где-то, видимо, не совсем прав), что собаку, мол, никому отдавать не собираюсь, так как прошло очень много времени и т.д. К счастью оказалось, что этого она вовсе не имела в виду. Предыдущие хозяева даже не поставили в известность о том, что щенок пропал, хотя в "собачьем" мире эти случаи являются довольно распространённым явлением и здесь помогают, что говорится, всей деревней. Дальше всё было очень просто. Мне отдали родословную, поменяв соответственно владельца собаки, и я стал законным хозяином этого "отпрыска семейства двигателей внутреннего не сгорания".
Сейчас начало декабря. На улице выпал первый недолгий снег. Время это у охотников называется "чернотропом". Называется оно так потому, что следы животных на неглубоком, ещё чистом снегу выделяются многочисленными темнеющими дорожками и видны далеко-далеко простым невооружённым глазом. "Заяц-русак", ещё не сменивший до конца свою летнюю шкурку на серебристо-седую зимнюю, хорошо приметен в открытом поле. В это время и открывается лицензия, разрешающая охотиться на него. Вспоминая наши выходы на полевые "испытания", могу с уверенностью сказать, что никогда потом уже не встречал я в своей жизни зрелища более красивого и более азартного, чем бег борзых за добычей. Особенно хорошо, если наблюдать этот процесс с какой-нибудь возвышенности, тогда все развивающиеся события лежат в поле зрения и видны, что говорится, как на ладони. Встав в линейку и разбившись на связки, в основном по три собаки в каждой, испытуемые идут по полю, пока не поднимется спящий после ночного обжорства ленивый заяц. Иногда зайцы спят настолько крепко, что поднимаются уже только за спиной, после того, как прошла "ровняшка". Визг, крики "Ату! Ату его!", гиканье, улюлюканье, собачий вой со всех сторон, невообразимое оживление после нескольких часов безрезультатного блуждания по полю в поисках зверя. И как не обидно, как не хочется всем остальным, как не бьются в истерике ошалевшие от рвения суки и кобели, с поводка спускается лишь одна единственная свора. Та, которой в этот раз повезло, и от которой заяц встал справа. Инстинкт срабатывает молниеносно. Оказавшись на долгожданной свободе, застоявшиеся собаки немедленно увлекаются умопомрачительной бешеной погоней. До конца! До последнего! Пока, либо не поймают зверя, либо не потеряют его из вида. И здесь, надо отдать должное нашей породе, упорства в этом им не занимать.
Вот, встал, резко набирая скорость, поднятый заяц. Нет, он не бежит. Он скачет, как теннисный мячик по открытому голому полю. Вслед ему вылетают три, словно сорвавшиеся с тугой тетивы стрелы, собаки. Почти не видно как они сгибаются пополам во время погони. Такое ощущение, что это просто три облачные тени стремительно перемещаются по полю одна за другой. Первая настигает и жарко дышит в затылок жертве, повторяя траекторию её движения и пытаясь ни в коем случае не отстать. Другая следует чуть поодаль справа. Третья страхует левее. Вот первая нависает вплотную над дёргающейся уже вдалеке чёрной точкой и тут заяц делает первую "угонку" (резкий поворот на девяносто градусов). Зубы лязгнули над самым ухом косого. Через пятьсот метров вторая угонка - чуть-чуть не достали до жилистой лодыжки. Масса не позволяет собаке изменить направление движения так же быстро, как зайцу Погоня продолжается снова. Впереди овраг. Умный заяц знает, где его спасение. Вот он мелькнул на другой стороне между кустами. Собаки за ним, а он уже обратно. Чуть притормозил, скатился вниз и исчез из вида. Потеряли. Обидно, но за зайца рады. Между оврагами проложены ирригационные трубы, по которым эти смышлёные зверьки и убегают частенько от погони, вылезая совершенно в другом, уже безопасном месте, облегчённо перекрестившись по-своему от страха и, наверное, посмеиваясь над недоумевающими преследователями. Не смотря на всю кровожадность данного мероприятия, здесь всё по-спортивному честно и у зайца всегда есть сто путей, чтобы улизнуть от своих врагов. Есть даже в этом роде знаменитости среди них. Часто на привале, в разговорах между усталыми хозяевами собак, довольными прогулкой на чистом воздухе и любующимися красотами природы, можно было услышать любопытные истории про двух зайцев Дашку и Машку, которые давно уже живут на соседних полях и за которыми несколько лет бегает, тренируясь не одно поколение борзых.
Говоря о породе "тазы", хочется отметить ещё одну интересную деталь. В некоторых сложных условиях охоты нам очень пригодилось природное строение, собранной в комок "заячьей" лапы, с твёрдой и непритязательной к поверхности земли грубой подошвой. Русские борзые, грэйхаунды и хортые, например, в большинстве своём отказывались от преследования добычи по мёрзлой пашне (вообще-то "испытания" в этих условиях запрещены). Те же из них, которые всё-таки рисковали на этот чумовой героизм, через некоторое время прекращали безнадёжную погоню и возвращались хромая обратно, не пробежав и пятисот метров, с избитыми в кровь больными ногами. "Тазики" не только не прекращали погони, но и успешно брали зайца-беглеца далеко за пределами горизонта. Мы осматривали затем их ноги. Поразительно, но на них не было и кровинки.
В процессе охоты, собаки убегают так далеко, что обычно исчезают из поля зрения и тут оказывается всё уже продумано природой заранее. Как правило, одна из них сторожит добычу (почему-то с самого начала эту обязанность взял на себя Чарли, видимо от того, что он был единственным кобелем среди нашей своры), а остальные бегут к хозяевам, показывать место трагической развязки. Немаловажной чертой для "тазы" является также вежливое отношение к пойманному зверю. Ни разу за всё время мы не рвали и не делили между собой пойманную дичь, хотя и наблюдали этот акт вандализма неоднократно за другими породами.
Многое пришлось нам пережить вместе. Была вязка Чарлика с ласковой красавицей Акмаей. Была поездка в Витебск, куда перекочевала добрая часть нашего потомства. Были выставки, были прогулки в лес. Были выезды за город, где я гонял его, тренируя вдоль обочины дороги на стареньких "Жигулях". Как-то раз в Парголово на окраине леса Чарли обнаружил, выброшенной кем-то из нерадивых коммерсантов, целый самосвал испорченной селёдки. Счастью собаки не было предела. Он валялся в этой рыбе, как неизлечимый больной в лечебных грязях Таманского полуострова. Не знаю, как я довёз его до дома. В машине невыносимо воняло рыбьей тухлятиной, невзирая на вентилятор и все четыре полностью открытых окна. Избавиться от этого устойчивого запаха, даже за пять раз мытья горячей водой с шампунем, так и не получилось. Рыбой воняло ещё где-то недели две-три, если не больше. Много пережито было вместе. Всего и не упомнишь.
В двухтысячном году я женился, и у нас в семье появилось радостное прибавление. Клонировался чудесный мальчуган Димка, который в скором времени подрос и начал делать свои первые робкие неуверенные шаги. Чарли, как ни странно, не только не стал ревновать его ко мне, но и принял самое непосредственное участие в обучении сына этому непростому для них обоих занятию. Частенько, в поисках надёжной опоры и промахиваясь, Димка хватал, идущего мимо него Чарлика, за причинное место (уж больно удобно оно располагалось в районе досягаемости коротких детских ручонок) и они вместе дефилировали дружной компанией из одной комнаты в другую. И только когда терпеть детскую наивную простоту становилось для бедной собаки совершенно невмоготу, недовольно огрызаясь, Чарли давал понять неразумному дитяти, что тот переступил границы дозволенного и следует переменить своё потребительское отношение к экзистенциальному субъективному восприятию сложившейся вокруг него инфантильно-порочной действительности.
В тысяча девятьсот девяносто седьмом году мною был написан первый и единственный законченный портрет масляной краской. Этот портрет, как можно догадаться, был портретом Чарли. Я писал его (так уж получилось) исключительно под звуки второго концерта Рахманинова, с фотографии, снятой солнечным осенним вечером, на прогулке в районе посёлка "Осиновая роща". В тот день мы долго болтались с ним окрест и неожиданно для себя забрели на какую-то военную базу. Удивительно, но она с одной стороны оказалась не огороженной. Меня с собакой, с фотоаппаратом "Зенит", на котором был навинчен внушительных размеров длиннофокусный объектив "Таир" и с шестнадцатикратным биноклем в придачу, задержал местный патруль. Не знаю, что они подумали (уж больно вид мой смахивал на диверсанта), но выпустили через проходную части без лишних вопросов. Видимо, время тогда было такое, что всем было совершенно безразлично, что я делал и как оказался вблизи склада боеприпасов военного арсенала. Но, возвращаясь к портрету, на мой взгляд, он вышел очень и очень даже ничего. Расположив глаза собаки в самом центре картины, я получил эффект слежения персонажа во время движения мимо него. Нос собаки удлиняется и кажется, что собака поворачивает голову вслед за проходящим. Обнаружилось это совершенно случайно, уже после написания картины. Заказав натуральный тяжёлый багет, я добавил по периметру рамку из тиснёной кожи, чтобы внутрь под стекло не попадала пыль. Всё делалось очень тщательно и с большой любовью. Закончив работу, помнится, я подумал вслух, что дела наши переживут нас. Не будет ни меня, ни собаки, а портрет, даст Бог, будет висеть у кого-нибудь из потомков на стене, непрерывно распространяя в окружающее пространство неиссякаемые лучи тихого безмятежного тёплого счастья, которое довелось разделить нам с ним пополам в тот памятный осенний вечер.
Мы с Чарликом были действительно настоящими родственными душами и всегда чувствовали друг друга на расстоянии. Он мог не есть в течение нескольких дней, если я уезжал куда-нибудь и в моё отсутствие обычно тихо грустил. Мой отец, когда бывал у нас в гостях, удивлялся, ожидая меня с работы и специально выглядывая в окно. Машины не было ещё видно из-за поворота, а собака уже сидела в прихожей и нетерпеливо поскуливала в радостном ожидании прогулки. Он всегда встречал меня первым. Радовался, прыгая вокруг, лизал лицо. Но если я вдруг, по какой-то причине, приходил домой "не в духе", то старался не досаждать излишними проявлениями радости, а уходил на своё место, тяжело вздыхая по дороге. Он часто приходит ко мне во сне. Таким же весёлым и ласковым, каким был при жизни и тогда у меня отступает ощущение потери, но много бы я отдал сейчас за то, чтобы обнять его ещё раз, зарыться носом в его тёплые мохнатые уши и попросить прощения за всё, что не успел для него сделать.
Утро первого января две тысячи четвёртого года не предвещало никакой беды. Выспавшись после празднования Нового года, мы отправились на традиционную утреннюю прогулку, заглянув по дороге в соседний продуктовый магазин, для того, чтобы купить детям свежего молока. К тому времени у нас появилась ещё и Катька. Ей не было тогда и двух месяцев. Я, как обычно, привязал Чарлика у мусорного контейнера, в стороне от дороги, чтобы не пугать редких прохожих. Вошёл внутрь пустующего павильона. Сделав необходимые покупки, вернулся обратно, не заметив в поведении собаки ничего необычного. Дальше день протекал как-то обыденно и спокойно, но вечером, собираясь на очередную прогулку и надевая ошейник, я заметил, что замок не застёгивается на своём привычном месте и Чарли как-то слабо поскуливает при данной процедуре. Не придав, однако, этому должного значения, мы как обычно отгуляли положенное нам время и вернулись домой. Вечером, ближе к ночи, стало заметно, что шея собаки увеличилась в размерах. Чарли вёл себя очень беспокойно и непрерывно бродил из одного угла в другой. С трудом нашли работающую ветеринарную клинику, в которой был дежурный врач, готовый выехать к больному. Уже ночью приехала молодая девушка и, сделав три укола, заметила на ходу, что не уверена в том, что пёс доживёт до утра. Всю ночь я пролежал с ним на полу в коридоре в обнимку, стараясь облегчить страдания. В восемь часов утра, вытащив его на руках из дома, погрузил в машину. Идти сам он уже не мог. Круглосуточных клиник для животных в то время ещё не существовало и мы поехали к открытию в ближайшую "ветеринарную помощь" на улице Ольги Форш. Врач, взглянув на измученное животное, моментально приказала нести его в операционную и, взяв с меня какую-то расписку, немедленно ввела наркоз. Чарли постепенно засыпал. Последние минуты я не забуду никогда. Эти несколько минут, которые застыли в памяти посекундной жалящей тоской, до сих пор не отпускают меня и требуют от меня всё новых и новых объяснений и отчётов о том, что было и что не было предпринято в тот злополучный зимний день для его спасения. Взгляд. Последний взгляд. Как он тяжёл. Чарли прощался со мной. Это я понял уже, когда врач вышла из операционной, и смачно сплюнув, бросила: "Вот ведь, дурак, сукин сын. Слишком долгим был стресс. Вы, что его били? - на мой немой вопрос она продолжила. - Разрыв трахеи в двух местах. Разрезали, всё прочистили, стали зашивать - сердце не выдержало!". Как, когда получил он эти травмы, не совместимые с жизнью, для меня остаётся загадкой до сих пор. Единственным временем, когда он был без присмотра, было время, когда я ходил в магазин. Что тогда произошло в эти пять минут, когда меня не было рядом. Как это всё случилось - навсегда покрыто тайной. Я вошёл в операционную. Чарли лежал на столе недвижимый, неестественно повернув голову набок. Изо рта его вытекала тоненькая ниточка ещё тёплой красной крови. На ватных ногах, без каких-то особых мыслей, взяв справку о смерти, я погрузил моего дорогого друга в машину и позвонил жене. С первого же слова меня накрыли рыдания. Я не мог произнести ни слова и стоял как ребёнок, беспомощный и беззащитный, не зная, что делать теперь и кому дальше нести свою безутешную беду. Слёзы ручьём текли по моим щекам, и я помню, что мне не было стыдно в тот момент перед случайными прохожими, проходившими мимо и видевшими моё отчаяние. Похоронил я его за городом, в Парголово, где мы часто гуляли. Вырыл сапёрной лопатой яму в мёрзлом грунте. Опустил туда моего бедного Чарлика, в его любимом покрывале, и забросал комками мёрзлой коричневой земли. Постоял немного и поехал домой. По пути, через несколько километров, меня нагнала дорожно постовая служба и устроила досмотр автомобиля. Кто-то видимо увидел как я рою могилу и оперативно вызвал милицию. Я был немало удивлён. После предъявления медицинской справки о смерти собаки сотрудники милиции извинились передо мной, отдали честь и уехали. Вот и вся история.
Сейчас я смотрю на старую, но уже цветную фотографию, сделанную аппаратом "Смена", на которой застыли четыре неподвижные фигурки "тазы": Акмая, Молли, Лада, Чарли. Серое вечернее небо перед закатом набухло дождём. Девушки лежат, на золотистой стерне, освещённой лучами заходящего солнца, отдыхая после многочасовой прогулки, а Чарли, охраняя "гарем", стоит, зорко всматриваясь вдаль. Давно уже нет и из них никого в живых. Но память о преданной бескорыстной дружбе, что зовётся любовью, навсегда останется в наших сердцах. Спите же мои дорогие. Спите мои хорошие. Нам очень посчастливилось встретиться в этой жизни. Встретится и интересно провести время. И, простите нас, если что-то было не так.
