Аннотация: И вдруг я увидел тебя, твою живопись - недоработанную, по-детски яркую, и невероятно живую... После нашей встречи я понял: в этом - моя жизнь.
Автор: witless
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: PG-15
Жанры: Ангст, Психология, Романтика, Слэш (яой)
Размер: Миди
Статус: В процессе
Описание: И вдруг я увидел тебя, твою живопись - недоработанную, по-детски яркую, и невероятно живую...
После нашей встречи я понял: в этом - моя жизнь.
Публикация на других ресурсах: С шапкой
Иллюстрации:
http://s004.radikal.ru/i207/1101/fc/f6963cdd2fc3.jpg
http://s50.radikal.ru/i130/1101/46/fd95918faf90.jp
Счастье, поделенное на двоих, умножается.
(Леонид С.Сухоруков)
Гулкий раскат грома где-то рядом. Промерзлый камень мостовой леденит ноги. Ещё один тяжелый раскат - теперь, кажется, над самой головой... И тут же мощным потоком хлынул ливень, влажным шумом заполнив вселенную.
Стучит по крышам, асфальту, деревянной лавочке напротив - так настойчиво и грустно, что становится жалко и тучное небо, и разлившуюся по улицам с дождем синеву, и черные крючья веток на голых деревьях.
Тысячи, тысячи блестящих капель.
Ударяются о камни, прыгают вверх и в ту же секунду рассыпаются на атомы в искрящемся воздухе.
"Как всегда опаздывает... Где его черти носят?"
Дрожу в насквозь промокшей куртке.
"Сегодня отец был особенно жесток..."
Торопливое шлепанье ботинок по воде, отдышка после пробежки:
- Давно здесь?
"Наконец-то..." - вздыхаю я и оборачиваюсь, встречая взгляд зеленых глаз:
- Что-то ты быстро сегодня.
Победоносно смотришь на часы и с задором произносишь:
- Опоздал ровно на минуту!
С досадой протягиваю неопределенное "уааа" и добавляю:
- У меня снова часы спешат... Время не подскажешь?
Ливень буквально заливает нас шумными водяными потоками.
Странно, наверное, смотрятся два подростка, тринадцати и двенадцати лет, под проливным дождем, обсуждающие текущее время.
- Всегда приходишь раньше назначенного, - вздыхаешь ты, смерив меня категоричным взглядом. - Держу пари, опять простудился.
- Я что, похож на хлюпика? - вызывающе говорю я и закрепляю свои слова смачным оглушительным "Апчхи".
Ты смеешься, опустив голову:
- Ну, пошли ко мне. Выставку придется отложить.
Тело бьет мелкая дрожь: ощущаю, что промок до нитки - соглашаюсь на твое предложение, мысленно уже представляя кружку горячего-горячего чая в руках... Желудок тоскливо урчит.
- Ну, долго еще стоять будешь? - хватаешь меня за руку и рывком тащишь за собой.
- Иду я, иду...
День прошел лучше, чем когда-либо. Хотя мы и не посетили выставку знаменитого портретиста, но зато как нельзя весело провели время у тебя дома.
Признаться, я не люблю ходить в гости. Новые люди, осматривающее меня с головы до ног, вызывают омерзение... Будто видят насквозь. А я не хочу, чтобы знали, как меня избивает пьяный отец, как мать плачет в одиночестве, как ненавидит меня за разрушенную семью.
Родители очень любили друг друга, когда поженились. По-крайней мере, мама любила отца - так она говорила...
Но мама не могла иметь детей.
Я попал к ним из детского дома. И если б не я, всего этого не случилось бы.
Отец не стал бы выпивать, влезать в немыслимые долги и разоряться в шумных загулах. Маме не пришлось бы выслушивать укоры в бездетной болезни, продавать бабушкин дом, чтоб погасить долги - не пришлось бы плакать по ночам в ожидании пьяного мужа.
Не пришлось бы ребенку на четвертом году обучения бросать единственную в городе, платную школу.
Во всем был виноват только я - как воплощение их бед и несчастий.
Я часто плакал, даже слишком часто. Когда только начал понимать, что заставляет этого страшного широкоплечего мужчину меня бить, я начал забываться в слезах, проводя время где-нибудь подальше от дома, в заброшенных городских переулках.
А потом я познакомился с тобой - совершенно случайно. Столкнулся на углу, ты уронил папку... Вылетели рисунки: девушка, наблюдающая восход, натюрморт с двумя кринками, раскидистый сад, - все это пестрое многообразие неожиданно задело душу...
Я ведь никогда не думал, чему бы мог посвятить себя. Неясное, неприятное ощущение собственной неприкаянности терзало в долгие часы одиночества. И вдруг я увидел тебя, твою живопись - недоработанную, по-детски яркую, и невероятно живую...
После нашей встречи я понял: в этом - моя жизнь.
Мы познакомились легко, просто, невероятно быстро - к тебе я ощутил непреодолимый интерес. Ты был обходителен и приятен в общении, у тебя было много товарищей - точнее, казалось, просто не было врагов. Интуитивно, без каких-либо сложностей ты сразу находил с людьми общий язык. И, что вызывало у меня особое восхищение, - ты легко уживался с такими странными и непонятными "взрослыми".
Я же всегда стремился быть один. Мне этого не хотелось, но по-другому я уже не мог - пытался защититься, отстраняясь от окружающих...
Но с тобой можно не бояться боли.
Зеленым глазам, таким нежным и искренним, я мог и могу доверять до сих пор.
Возвращаюсь я поздно: весь вечер шел проливной дождь, и твои родители никак не хотели меня отпускать. Напоив горячим чаем и показав недавние рисунки, ты провожаешь меня. Я смеюсь и разговариваю даже не задумываясь, что произойдет через несколько часов.
Тихонько захожу в дом и закрываю за собой дверь. Тут же различаю крики из соседней комнаты. Поежившись, не снимая куртки, я начинаю осторожно прислушиваться.
- ...Взять чужого ребенка. Идиота не от мира сего!!
- Он одарен от Бога... - звучит слабый голос протеста.
- Какое мне дело?! Я хотел собственного сына! Собственного, слышишь?!
Испуганно вздрагиваю от удара кулаком по столу.
- Может, ты просто не хочешь иметь от меня детей?! Думаешь, я стану жить с такой женой?!
Плечи сотрясаются от жалкого рыдающего гнева. Неясные очертания мебели в полумраке расплываются от слез.
- Если тебе так дорог этот слабоумный, можешь катиться из дома ко всем чертям!! И прихвати его с собой!!
- Я продала дом моей матери...
Звонкая пощечина, слабый женский вскрик. Не понимая, что делаю, с громким всхлипыванием дергаю дверную ручку и врываюсь в комнату.
- Как ты смеешь бить маму?!
Перед глазами возникает огромная фигура, в нос ударяет запах перегара.
- Это ты ко мне обратился? - мрачно звучит голос в образовавшейся тишине.
Душа уходит в пятки. Чувствуя дрожь в коленях, все-таки с усилием проговариваю:
- Да. Хватит делать все, что хочешь.
- Сосунок, ты еще смеешь мне указывать?!
Большая тяжелая рука взлетает вверх.
- Папа... Не надо! - вырывается испуганный плачущий крик.
Громкий треск от удара ремнем по лицу. Сдавленный визг.
- Сопляк! Не смей! Повышать! На меня! Голос!
Раз за разом, еще и еще, с каждым словом оставляя красные полосы на сжавшемся теле.
- ...Чтоб! Так! Отцу!
- Ты мне не отец!!
Изумленный моей неожиданной храбростью, он останавливается. Из глаз против воли в три ручья бегут слезы, но изнутри рвется отчаяние, смешанное со злобой.
- Еще одно слово и я...
- Ненавижу тебя!! - кричу, осознавая, что одной ногой я уже в пропасти.
- Убирайся из этого дома! - кричит отец вне себя.
Нахожу силы и, спотыкаясь, выбегаю за порог...
В темноте не различаю ничего перед собой. Бегу вперед... Как можно дальше от этого дома. Дальше... Дальше... Беспроглядная влажная мгла расступается передо мной. Неожиданно напарываюсь на какую-то арматуру. Неважно... Только бежать. Как можно быстрее и дальше.
Самыми счастливыми бывают те, у кого для этого нет никаких оснований. (Валерий Афонченко)
Следующий день я провел, прячась от липкого дождя в развалинах обгоревшего дома. Вжавшись в самый дальний угол, скрытый беспроглядной тенью. Редкие прохожие, плывущие во влажной пелене тяжелого воздуха, не замечали меня, а если и замечали, то только чуть задерживали взгляд на моем озлобленном лице, не замедляя шаг. Наверное, безумно горящие в темноте глаза пугали, и они только скорее проходили мимо.
Я не знал, что делать. Не задумывался. Будто не помнил произошедшего. В голове расстилалась пустота, мысли растворялись в ней, едва успев родиться.
Я просто... ждал.
...Не знаю, как тебе удалось меня отыскать. Сам я не помнил, как попал на эту улицу, что это был за район. Казалось, я никогда здесь не был. Хотя, может все просто забыл? В те дни я просто не мог вспомнить - не было сил уловить собственные мысли и чувства.
Я даже не понял сначала, что ты пытаешься сделать. В моих руках неожиданно оказалось что-то большое, теплое, завернутое в бумагу - из щелочек в ней тянулся аппетитный аромат, я вдруг оказался укутанным в твою куртку. Я даже не слышал вначале, что ты нервно говорил, суетясь рядом.
- ...переночевал бы у меня. Как ты додумался только спрятаться в этой дыре на окраине города?! Если б не случайная прогулка, я бы тебя вообще не нашел... Что произошло?
- Меня... я... из дома... - с трудом ворочая языком, выдавливаю я из себя.
В твоих глазах на секунду останавливается недоумение. Только на секунду. В следующее мгновение ты уже серьезно киваешь:
- Значит, теперь надо найти, где жить. Я поговорю с родителями, думаю...
- Не надо. Не надо так, - сконфуженно перебиваю я тебя, опуская слезящиеся глаза. Бумага в руках постепенно расходится - на золотистую котлету и свежий хлеб капают непослушные слезы. Ты вздыхаешь и ободряюще произносишь:
- Потом все обсудим. Пфф... В тебя еду силком заталкивать или с ложки?
Рыдая в три ручья, я послушно откусываю кусочек домашней котлеты. Невероятно вкусно! С нарастающим аппетитом проглатываю еще такую же, заедая хлебом. Принимаюсь за третью... И тут же останавливаюсь, робко поднимая на тебя взгляд:
- С-спасибо...
- Да на здоровье, - с такой родной, доброй улыбкой пожимаешь ты плечами.
...Что бы я делал без тепла этих глаз?..
* * *
Не знаю, как отнеслись бы твои родители к предложению дать жилье несчастному голодранцу, выгнанному из дома. Что-то подсказывает, что, несмотря на всю их природное добродушие и приветливость, они не откликнулись бы на предложение сына фактически обзавестись лишним домашним животным без имени и прошлого ...
Наибольшей помощью, которую я принял от тебя, были ежедневная пища и теплая одежда. Было стыдно до ужаса, когда я осознавал, насколько тебя отягощаю. Но от мысли вернуться в "родной" дом, где стояла вонь дешевого алкоголя, табака и женских слез, где ждал этот страшный человек, отказывающийся называться моим отцом, выжидающий момент для удара... От одной мысли мне хотелось вопить от отчаяния.
Никогда.
Никогда туда не вернусь.
Поэтому дни напролет я проводил в заброшенном сарае, метрах в ста от твоего дома. Ни твои, ни мои родители не видели меня или нас вместе. Это было удобно - жилище возле самого обрыва, спрятанное от чужих глаз за старыми гаражами, пылью и частыми деревьями в просеках развалин.
Мы любили это место.
Отсюда открывался прекрасный вид.
Рассвет я поджидал, сидя здесь в серых сумерках после недолгого сна. Обхватив руками колени, вперив взгляд в розовеющее небо. Я испытывал настоящий восторг охотника, когда мне удавалось поймать глазами, почти что схватить золотистые лучи солнца, сияющими потоками выбрызгивавшие из-за четкого горизонта на нежную синеву небес...
В такие моменты я почему-то вспоминал твою улыбку. Такая же ласковая, и одновременно ослепляющая, она в один момент могла раскрасить окружающий мир в радостные тона, придать всему особый, жизнерадостный оттенок.
И тогда мне казалось, что, поймав утро, я могу прикоснуться к твоему теплу.
Когда мне это удавалось, я чувствовал себя неподдельно счастливым, щемящее чувство одиночества уходило, чтобы вернуться потом только в прохладе и тишине ночи.
День проходил в веселой болтовне, изучении книг и горячо любимом рисовании.
Ты научил меня основам. Освоив их, я осмелился дать волю внутреннему чутью. Прозрачная, чистая акварель, дававшаяся мне лучше всего, вызывала у тебя искреннее восхищение. Я же был рад поделиться с тобой тем, что чувствовал - ощущением солнца, душистостью воздуха, даже каким-то другим осмыслением заката. Я не говорил и не пытался объяснить, что испытываю, глядя в твои глаза, наблюдая за улыбкой, смехом, жестами. Все это я пытался хоть как-то отразить на бумаге с помощью кисти и красок, которые охотно мне помогали и безропотно слушались. Нежная, чуткая живопись...
Ты понимал. Может, даже лучше, чем надо было.
Кто не помнит своего прошлого,
обречен пережить его снова.
(Джордж Сантаяна)
Интересно, был ли я когда-нибудь счастливее, чем в эти пять месяцев?..
На протяжении мая я привыкал к новому образу жизни. На мою удачу, весна была довольно теплой, и по ночам мне хватало двух одеял и одежды, чтоб не замерзнуть на толстом матрасе в сарае.
Пришло лето... Казалось, радость и свет наполняют мир до краев, и в это жаркую, сияющую пору природа была особенно щедра на пышную зелень и блестящее солнце.
Я уже не боялся выходить за границу заброшенных гаражей и деревьев - жизнь шла своим чередом, и пару раз у меня получилось подработать у взрослых в качестве посыльного и подобия грузчика. Накопленные деньги я потратил на подарок тебе - в начале июня ты отпраздновал тринадцатилетие, а совсем скоро, в июле, мне исполнилось четырнадцать. К твоему удовлетворению и гордости, ты вытянулся в росте, и теперь был мне ровно по глаза. Правда, это не избавило тебя от доброго подшучивания с моей стороны над значимостью и величиной твоей персоны.
Потом наступила осень. Школа забирала у меня часы общения с тобой, и я снова понемногу свыкался с одиночеством. Хотя, каждый день был согрет ожиданием предстоящей встречи, и потому мне не было тяжело.
В тот сентябрьский вечер, который я пообещал запомнить навсегда, ты задержался. Я как всегда ожидал тебя на обрыве, где встречал рассвет и провожал закат. Отдаленное, укромное место, уделенное городом только нам двоим... так я думал - поэтому был сильно удивлен, услышав незнакомые голоса.
Обернувшись, я увидел четырех мальчишек своего возраста, проходивших между гаражей. Каждый был в школьной форме, за плечами - ранец. Оживленный говор приостановился, когда они заметили меня.
- Слышь, не подскажешь, как отсюда выйти? - кричит мне один из них, кучерявый, с небрежно заправленной в штаны рубашкой.
Я решаюсь подойти к ним, ведомый смутным любопытством. Я редко видел сверстников, и хотел услышать больше о том, все еще далеком мире за пределом заброшенных лачуг.
- Сейчас направо, потом долго идти по прямой, пока не увидите расщепленное дерево. Там налево, и скоро город.
- Спасибо. А ты что в такой глуши делаешь?
Отвечаю машинально, не успев придумать ничего лучше:
- Ну так... живу.
Четыре пары глаз загораются интересом.
- И как это? Получается?
- Вроде бы.
- Без родителей??
- Без.
Я встречаю полные озорной пытливости взгляды и не понимаю, что их может интересовать в этой убогой, нищенской жизни.
- Жить без предков... кааааайф... - блаженно протягивает высокий курносый паренек, со смачным хрустом отгрызая кусок от сочного яблока. - Единственный минус, что денег взять не у кого. Ну и поесть никто не приготовит.
- Да... пожалуй, - отвечаю я невпопад, задумчиво глядя на немедленно уменьшающийся зеленый плод, положенный заботливой рукой в школьный рюкзак и уничтожаемый теперь с таким рассуждением и аппетитом.
- Тебе время на школу тратить не надо... Хотел бы я такую жизнь.
- И много времени на нее уходит? - осведомляюсь я, залезая на дикую грушу, раскинувшую ветви над гаражом.
- Еще как. Мы-то еще, бывает, сбегаем с уроков. Правда, от родаков достается...
- Если узнают, конечно, - перебивает с веселым кивком кудрявый мальчишка, прищурившись.
Два других паренька заворожено наблюдают, как я ловко и быстро карабкаюсь по веткам, чтобы сорвать грушу покрупней. В их глазах загорается благоговейный восторг.
- А... а смысл? Что плохого в том, чтоб быть умнее?
- Быть умнее? Много ты знаешь, бродяга! - окинув компанию недовольным взглядом, вызывающе вскрикивает курносый. - Мы, по-твоему, совсем тупые?
Я не успеваю ответить. Ветка под ногой с треском ломается - я хватаюсь за пару сучков руками, нога летит вниз и неожиданно находит узкую опору. "Ветка тонкая" - проскальзывает мысль, предательский хруст вынуждает спрыгнуть. Неуклюже приземляюсь, подвернув ногу.
- Мда. А я смотрю, ты даже по деревьям-то лазить не научился, - курносый насмешливо качает головой. - Еще что-то о нас говоришь...
Ощущение, что у меня пропал дар речи. Не знаю, как возразить им, усмехнуться, заставить уйти. Я вижу, как меняются выражения лиц у всей компании - хрупкий авторитет свободного как ветер уличного заводилы падает с каждым следующим словом этого парня. Внутри просыпается старый инстинкт - как загнанный в угол зверек, я в озлобленном молчании исподлобья сверлю их взглядом, сидя на земле.
- Он даже ответить не может, ха! - с издевкой произносит курносый, оглядываясь на друзей. - Совсем видимо одичал. После такого нам надо быть умнее... И мы это слышали от него!
- А может, в зверинец его, а? Будем деньги на говорящем... хм... волчонке зарабатывать, - подключается кучерявый, бросая на меня настороженный взгляд.
- Мысль... только кто на это смотреть будет? - курносый брезгливо приподнимает бровь, но не решается сделать ко мне и шага.
Надоело.
Вскакиваю на ноги, бросаюсь к ним... И тут же с болезненным вскриком оступаюсь и падаю. Боль в вывернутой щиколотке резко и мучительно дает о себе знать.
В ответ - глумливый хохот.
- Нет, ты посмотри.... Это ж безнадежно!
- Может, его сначала научить ходить? Волчонок, передвигающийся на задних лапах...
- Оххо, сколько у нас будет посетителей!
- А чему его еще можно научить, мм? Ну-ка, ну-ка...
От дальнейших предложений меня начинает тошнить.
Что я могу сейчас сделать? Вторая, третья попытка встать вызвала у них только новые залпы смеха.
Я не умею обыгрывать людей на словах - ты единственный, с кем я говорю весело и беззаботно... И вдруг, когда я уже отчаялся сам отыскать выход, раздается твой голос:
- Что тут происходит?
Эти металлические нотки в бархатистом тембре... Никогда не слышал, чтобы ты говорил так холодно и надменно.
- О, ты вовремя! - с приветливой улыбкой кивает тебя кучерявый.
- Только посмотри, кого мы тут нашли... - курносый со смехом начинает пересказывать происшедшее, приплетая какие-то новые детали. Оказывается, у меня не ветка сломалась под ногой, а я неумело ухватился за сучок и свалился с дерева прямо на заднее место. Еще я умею произносить только пару слов, и имею клыки, как у животного, и никогда не общался с людьми...
- Хватит уже.
Не дослушав, ты проходишь ко мне и, присев, спрашиваешь, что случилось. Становится так стыдно...
- Я подвернул ногу, а потом... Я не знаю, чего они хотят. Я не понимаю.
Тяжело вздохнув, ты поднимаешься и оборачиваешься к ним. Я смотрю на оторопевшие лица... куда делись те презрительно-смешливо искаженные черты? Это же просто дети. Растерянные, беззащитные дети, оробевшие под взглядом мыслящего, невозмутимого взрослого.
- Вы не собираетесь уходить?
- Да о чем ты! Мы же только...
- Шутка затянулась. Не позорь себя.
Я слышу только твой голос - строгий, со скрытой угрозой. Интересно, какие у тебя сейчас глаза?
- Ну и дальше сюсюкайся со своей собачонкой! Оно нам надо? А, народ?
Курносый демонстративно отворачивается и шагает по дороге назад. Остальные бросают на нас робкие взгляды и пятятся за вожаком.
Кидаешься ко мне и помогаешь встать.
Мы дохрамываем до моего "дома", и с твоей помощью я сажусь на землю в прохладной тени. Ты устраиваешься рядом.
- Растяжение. Перевязку бы, - внимательно смотришь на ногу.
Опустив глаза, едва слышно проговариваю:
- Спасибо... Если б ты не пришел... Не знаю, что бы было.
Недоуменно приподнимаешь бровь:
- Разумеется, ты бы их прогнал.
Я отрицательно мотаю головой, сконфуженно сжавшись. Ужасно стыдно.
- Да брось! - чуть улыбаясь, ты ласково смотришь на меня. - Эти даже драться не полезли. Придурялись. Таким только пару слов сказать, и они сюда не заглянут.
Неправда. Просто ты умеешь говорить с людьми, убеждать, поощрять. Ты можешь унизить, тебя нельзя испугать. А я... трусливый, жалкий, способный только скулить, ища у тебя поддержки. Находить ее, и забываться.
- Как... как у тебя так получается? Научи меня! - резко оборачиваюсь и буквально налетаю на твое лицо. Губы касаются нежной кожи на щеке, у самого рта... замираю. Всего секунда, но прожигает мое тело насквозь. Тут же судорожно отпрянув, начинаю торопливо оправдываться. За... это горячее, страшное чувство внутри?
- Все нормально, - кашлянув, ты с игривой улыбкой встряхиваешь головой. Челка опускается ниже полуопущенных ресниц, но не скрывает румянец на скулах.
Улыбнувшись, ловлю себя на мысли, что хочу снова дотронуться до этой кожи.
- Ну, тебе просто надо быть более открытым...
Хочу ощутить это бархатистое тепло на губах.
- ...и вообще, ты боишься сказать о своих мыслях.
Запустить пальцы в шелковистые русые волосы.
- ...хоть со мной говори, что думаешь.
Ты так близко, стоит только податься вперед...
- Я хочу тебя поцеловать! - неожиданно заявляю я, шокированный собственными словами.
- ...хотя иногда о чем-то стоит умолчать, - медленно заканчиваешь ты речь, удивленно уставившись на меня. И тихо добавляешь, придвигаясь вплотную:
- ...но мне говори только правду.
Тогда мысль о преступности наших желаний растворилась в жарких объятиях. Не помня себя, мы распалялись все больше - что-то страшное и терпкое захлестывало с головой, заставляя желать, кусать, целовать; забывать о скромности, гордости, времени - жить одним только этим моментом...
Мы любили друг друга.
Ни разу не сказав об этом, мы наслаждались взаимностью чувства.
Мы прощались счастливыми...
Наутро встретились взрослыми.
- Так не должно быть. - ты говоришь, не поднимая глаз, заламывая руки.
Сгораешь от стыда, я и сам краснею от позора. Вспоминаем, что тогда было, и не можем произнести ни слова.
- Но... нам ведь хорошо было, да? - чудовищным усилием выдавливаю из себя вопрос.
Бросаешь на меня быстрый взгляд - вздрагиваем мы оба. Тут же произносишь, опустив голову:
- Все равно это глупо. Неправильно.
Краска заливает щеки. И вдруг непонятная обида вспыхивает в сердце - отворачиваюсь и гордо бросаю:
- Тебя никто не заставлял этого делать. Но если нравится, вини меня.
- Глупый... - на выдохе проговариваешь ты. И вдруг прижимаешься ко мне, обхватив руками, уткнувшись носом между лопаток:
- Я люблю тебя... - совсем глухо, подавленно. Со слезами?
Переливается во влажном от росы воздухе пение птиц.
Нежное тепло рассветного солнца.
Душистая свежесть.
- Ты счастлив со мной? - спрашиваю тихо, уставившись в пустоту.
Еще крепче сжимаешь в объятиях.
- Очень. Немыслимо счастлив.
В один миг я вдруг повзрослел и понял так много...
А на душе темно и тоскливо.
Опускаю ладонь на твои руки, сцепленные на моей груди. Чуть вздохнув, запрокидываю голову - взгляд утопает в синем небе, таком безмятежном и вечном...
- Мы будем вместе. - оборачиваюсь и смотрю в твои глаза. Кажется, я сказал это слишком мрачно...
Касаясь пальцами уголков твоих губ, легонько растягиваю их в улыбке:
- Ну, хватит грустить!
Улыбаешься сквозь слезы, шмыгнув носом.
- Мой хороший, - ласково прижимаю тебя к груди. - Все будет хорошо, верно?
Доверчиво киваешь, пытаясь остановить поток слез... Безнадежно. Плачешь навзрыд, сжимаясь в комочек - обнимаю как можно нежней.
- Я буду рядом. Всегда буду, слышишь?
Тогда я впервые ощутил, что ты боишься - и я пытался защитить тебя, и думал, что могу это сделать. Я боялся людей, их непонимания и злобы, но ты обладал большим, и частым страхом - страхом перед неизвестностью. Жизнь, которая никогда не считалась с моим мнением, оставляла только один выбор - жить без надежды на день грядущий: я не боялся, не отчаивался - потому что не надеялся. Ты же был счастливцем, уверенным в своей судьбе - и тебе было страшно терять эту убежденность. Ведь поэтому ты смотришь на меня так тоскливо, так грустно; потому твои руки дрожат, до боли сжимая мои?..
Однажды, ты подарил мне "завтра", и я забыл, что такое жить прошлым, когда ни в настоящем, ни в будущем ничего нет.
Теперь я пытался отблагодарить тебя тем же, всеми силами старался укрепить в тебе веру в наше счастье. Ведь нужно только пережить это сомнение, собраться с силами и подавить страх - и тогда мы будем блаженно счастливы: вместе, навсегда...
Горечь прежнего опыта была позабыта.
Ты сделал сказку реальностью...
Тем больнее была ее гибель.
* * *
Завтра... завтра продолжалось для меня до трех часов по полудни.
Ты заезжал ненадолго.
Отец дал тебе пару минут на прощание. Он и не подозревал, что ты ничего не говорил мне о престижной школе живописи в далеком Париже, ради учебы в которой родители продали дачу и вынуждены были вести в будущем самый скромный, не сказать бедный, образ жизни.
Ты изо всех сил пытался улыбаться, но предательская слезинка на бледной щеке врезалась в мою память на долгие годы.
Удар был неожиданным.
Я вслушивался в ободряющие слова и не слышал их. Ты продолжал тараторить, то качая головой, то нервно усмехаясь - а нежные зеленые глаза не смели на меня взглянуть.
Выбора не оставалось. В этом захолустье у тебя не было будущего - родители осознавали это и приняли решение, не советуясь с ребенком. Достаточно было твоей тяги к искусству.
Ты не хотел расстраивать меня и отравлять грустным ожиданием и без того редкие встречи. Наверное, ты сделал правильно - иначе я бы лишился тех драгоценных минут абсолютного счастья, превращавших мое жалкое существование в сказку.
- Я тебе сейчас даже деньгами помочь не могу. Может, все-таки вернешься домой? Или в детдом определишься? Придет зима, и здесь будет невозможно жить. Господи, как же все глупо получается...
- А когда... когда ты вернешься?
- Ну, обучение длится пять лет. Только... я ведь не останусь здесь жить. Кому тут нужны гениальные живописцы, верно? - все та же неестественная усмешка, иронический пафос и извиняющийся тон. - Да и родители переезжают в другой город...
Чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
- Значит, я тебя больше никогда не увижу?
От неизбежной прямоты ответа вздрагиваем мы оба. Встречаемся взглядами. Тихонько всхлипнув, ты бросаешься ко мне и крепко, до боли сжимаешь в объятьях. Горячий сдавленный шепот:
- Конечно увидишь. Я приеду и заберу тебя. Чтобы больше никогда не расставаться. Ты только дождись... Обязательно дождись.