Дома Сталин бурно поссорился с Яшкой, отказавшимся жениться на Ольге Голышевой, уехавшей в Урюпинск и родившей там сына. Узнав об этом от Лукашова, вождь, вызвав сына, встречавшегося с новой еврейкой, спросил его у себя в кабинете по-грузински:
- Послушай, ты, недоумок, до каких пор ты будешь безответственным человеком, прикрываясь тем, что ты сын Сталина? Кто тебе дал такое право?!
- А в чём дело, отец? И почему ты позволяешь себе разговаривать со мной в таком оскорбительном тоне?
- Я - позволяю себе такой тон потому, что я - твой отец! Это - во-первых. А, во-вторых, я - Сталин, вождь огромного государства, в котором уже есть города моего имени: Сталинград, Сталин-абад, Сталино! Понял, нет, что это означает?
- Нет, не понял. Если ты даже и великий человек, это не даёт тебе права так грубо разговаривать с родным сыном. Разве лев плюёт своему львёнку в лицо?
- Ты - ещё не львёнок... это раз, - закипел Сталин.
- А кто же я, если ты - Лев?
- Ты - ничтожный шакал, это 2!
- А 3, - вспылил Яшка, - это то, что ничтожные шакалы рождаются от ничтожных шакалов, а не от Львов!
- Что-о?! Да я превращу тебя после таких оскорблений, знаешь, во что-о?!.
- Знаю. В отравленный труп, случайно попавший под колёса машины...
- Молчать, щенок!!
- Молчу. Что дальше? В чём дело, отец?..
Покраснев, как варёный рак, видно, поднялось кровяное давление, Сталин усилием воли взял себя в руки и, как можно спокойнее, произнёс:
- Ты зачем бросил женщину, родившую тебе сына, и опять связался с еврейкой, на которой собираешься жениться, и уже подал заявление в ЗАГС?
- Когда я хотел жениться на Ольге, она... не хотела этого, потому что я ей... разонравился. А когда узнала, что забеременела и... делать аборт уже поздно, то не захотел жениться на ней я. Потому, что полюбил другую. Но эта - не устраивает... тебя, отец! Так что же мне делать, скажи, если ты... такой великий и мудрый?
- Ты что-о?!. - вновь повысил голос Сталин. - Издеваешься надо мной?!
- Нет, отец, это ты всю жизнь издеваешься надо мной, а я - говорю тебе серьёзно, без всякой насмешки. Что, что мне делать?!. Стреляться ещё раз? Ты, между прочим, привык издеваться... не только надо мной: это стало у тебя душевной потребностью. Не замечаешь за собой?..
Делая вид, что хочет закурить, Сталин принялся набивать табаком трубку, уминать. Затем, подавив в себе ярость, произнёс:
- Ладно, оставим этот... неумный разговор. У меня есть деловое предложение к тебе: подавай заявление, документы для поступления в военную Академию. Только военная служба поможет тебе стать настоящим мужчиной и человеком.
- А меня примут туда?..
- А почему нет? Разве ты не здоров?..
- Хорошо, отец: я - согласен. Ты - действительно мудрый и умеющий владеть собою человек. У тебя есть, чему поучиться. Спасибо!
6
23 января 1937 года начался судебный процесс над Рютиным, Пятаковым, Сокольниковым, Радеком и другими - всего 17 человек. Бухарин не стал даже читать газет, освещавших процесс - швырял их на пол, выкрикивая:
- Не могу читать этот бред! До чего же дошёл "вождь народов", считает всех дураками... - И отключил заодно и радиоподхалимаж на стене.
Однако от жизни не спрячешься - через несколько дней узнал от жены: суд не вынес, уже ставшего нормой, ленинско-сталинского приговора "расстрел" Радеку и Сокольникову, а только по 10 лет тюремного заключения с "особым режимом". Бухарин воскликнул:
- Они заработали себе жизнь клеветой на меня! Особенно этот "Крадек", какая точная кличка! А Рютина - расстреляли, сволочи, первым!
Жена, подумав, заключила:
- Значит, эти - ещё для чего-то ему нужны. Но всё равно... он, использовав их, затем - уничтожит.
- Почему ты так решила? - испуганно спросил он.
- Ходят слухи, что скоро будет арестован Ягода.
- Но это может знать, кроме самого Сталина, который свои планы, кому попало, не поверяет, только Ежов.
- Именно от него и ползёт этот слушок.
- Неужто кровожадный кавказец хочет устроить третье средневековое судилище? - пробормотал Бухарин вслух своё предположение. И с облегчением подумал: "Хорошо, что мама не дожила до ленинского октябрьского переворота!" Отец тоже без конца переживает и тоже с облегчением вздыхает: "Хорошо, что не узнала всего этого моя Любовь Ивановна!"
И вдруг в феврале, когда Ягода был уже арестован, а Сталин готовился провести какой-то особенно важный пленум ЦК, в кабинете Бухарина зазвонил телефон, и мужской голос, поздоровавшись, назвал себя:
- Это вам звонит из гостиницы "Москва" Николай Созыкин, однокурсник по институту Ани Лариной. Можно её пригласить к телефону?
- Сейчас позову...
Когда жена переговорила с этим Созыкиным, он поинтересовался:
- Чего ему надо?..
- Говорит, что работает инженером теперь на каком-то заводе. Приехал вот в Москву, и приглашает к себе в гостиницу, повидаться. Он - родом из Царицына, то есть, сейчас - Сталинграда. Он был у нас на курсе комсоргом. Неплохой парень... женился. Вот, пожалуй, и всё.
- Откуда он знает, что ты вышла за меня замуж? И номер моего телефона, который ни в каких справочниках не числится, "закрытый"!
- Понятия не имею. Вот повидаюсь, спрошу.
- А если он не инженер, а... провокатор?
- Ой, да ну тебя! Ты, Коля, стал таким подозрительным!..
- Ничего удивительного. Во всяком случае, советую тебе: не рассказывай ему обо мне и Сталине ничего лишнего... Вообще ничего не говори об отношениях между нами!
- Ладно, не буду.
Бывшего сокурсника Анна узнала при встрече сразу, но увидела и перемены: возмужал, превратился в уверенного в себе мужчину, исчезло выражение былого добродушия в облике. Усмехнувшись, он спросил:
- Что, изменился?..
- Да, стал каким-то другим.
- А в какую сторону: в лучшую, худшую?.. Вот ты, к примеру, расцвела вроде бы; в смысле красоты. А глаза - несчастные, как у брошенной хозяином собаки. Похудела; вид измученный. Что, плохо живётся замужем?
- Да нет, муж у меня хороший. Но... ты же читал в газетах про него?
- Нет, не читал. А что там?..
- Да нападки без конца... Вот я от переживаний... и сохну: не чужой же он мне!..
- Ну, я думаю, это скоро пройдёт. Говорят, товарищ Сталин дал команду арестовать Ягоду... Значит, наведёт порядок там у них!
- Где это?.. - насторожилась она. - Газет, говоришь, не читаешь, а... в курсе! - И, наконец, уяснила: изменились у Коли Созыкина глаза - нехорошими сделались. Не то они "бегают" у него, не то он сам их... отводит.
Словно почувствовав в ней перемену, Созыкин не ответил на её вопрос, а спросил сам:
- Ты мне так и не сказала: в какую сторону я переменился-то? - И улыбнулся ей прежней, светлой улыбкой.
- Ну, внешне - настоящим мужчиной стал. Но... ты - тоже неспокойный какой-то... - не нашлась она, как определить поточнее своё впечатление от него.
Он начал оправдываться:
- Зарабатываю - хорошо. Но работа - нервная, понимаешь... И ответственность...
- А кем ты работаешь-то? Почему - нервная?
- Оборонный завод. Не имею права рассказывать...
- А в Москву приехал надолго?
- Не от меня зависит! Прислали "подтолкнуть" выполнение нашего заказа. Да, а как товарищ-то Сталин относится к нападкам на твоего мужа? - перевёл Созыкин разговор на опасные рельсы, а глаза при этом стали внимательными-внимательными, словно ощупывал ими. Вопрос был провокационный, и она, спасая мужа, ответила:
- Я думаю, что НКВД - обманывает Сталина. Отсюда и его отношение...
Разговор после этого как-то сразу завял, а через некоторое время перешёл на "о том, о сём", словно на ступеньках эскалатора в метро, которое недавно открылось в центре, и иссяк вовсе. Настал удобный момент прощаться.
Возвращаясь от Созыкина домой, Анна увидела, что из соседнего подъезда их дома, который был ближе к Троицким воротам в кремлёвской стене, вышел плотный, коренастый Орджоникидзе с броскими пышными усами. Направляясь к наркомовской машине, блестевшей чёрным лаком, остановился, заметив Анну.
Она подошла. Несколько мгновений после приветствий он молчал, глядя на неё такими же скорбными, измученными глазами, как и она. Затем произнёс:
- Я всё знаю, дэвочка. 18-го фэвраля пленум ЦК. Нада крэпица!.. - Пожал ей локоть и сел в машину.
7
Пока жена ходила к своему сокурснику на свидание, Бухарин, получив очередной номер "Известий", в котором уже не было его фамилии как редактора, обнаружил заметку, где сообщалось, что во Франции, в журнале "Социалистический Вестник" началось печатание большой статьи с продолжениями под названием "Письмо старого большевика", носящее резко антисоветскую направленность, и что за этим "старым большевиком" угадывается стиль Н.И.Бухарина, ездившего в прошлом году в Париж. Прочитав это, Николай Иванович обомлел: "Чёрт знает что, только этого мне сейчас не хватало! Что же делать? Позвонить Сталину и объявить, в знак протеста, голодовку? Нет, сначала надо выяснить всё через "своих" сотрудников, оставшихся в газете, а потом уже что-то предпринимать. А то получится, как в пословице про дурного звонаря, который бухнул в колокола, не заглянув в святцы, святой ли сегодня день?.."
А когда вернувшаяся жена рассказала о своих подозрениях, он сразу догадался, что однокурсник Аннушки Созыкин, безусловно, агент НКВД, и что его звонок, каким-то образом, связан с заметкой в "Известиях". Спросил:
- Анечка, а он похож на... приезжего человека?
- В каком смысле?
- Ну, как он выглядел? Человека "с дороги" ведь сразу видно: усталый, помятый.
- Нет, не похож, - ответила жена, подумав. - Типичный москвич...
- Я так и подумал. Посмотри-ка вот это, - ткнул он пальцем в газетную заметку. - Надо же, такому совпадению! На днях - Пленум, а тут, такая крутая каша заваривается, что можно и подавиться!..
Глава шестнадцатая
1
Пока Бухарин, объявивший Сталину по телефону, что начинает голодовку, в знак протеста против непроверенных клеветнических публикаций, порочащих его имя, возмущался позицией "Известий", к Сталину приехал Орджоникидзе со своим проектом, порученной ему, резолюции, которую должен принять очередной пленум ЦК.
С первых же строк, предлагаемой Серго резолюции, Сталина охватило недоумение, а потом, всё больше и больше, гнев. Стал чиркать на полях "проекта" такие оскорбительные замечания, что Серго, прочитав их, взорвался от обиды. Говорили по-грузински:
- А ты что же хотел, чтобы я похвалил такой дурацкий проект? Ты какую задачу получил?..
- Значит, я для таких задач - не гожусь, - обиделся гордый Серго.
- А если не годишься, то зачем ты мне?.. Подавай в отставку!
- Это - пусть решает ЦК.
- Не беспокойся, решит, если понадобится! Ты кого жалеешь в своей резолюции?
- Я - всех этих людей - знаю лично! Сам их себе подбирал. А теперь - во "вредители" их, да? Тогда, выходит, и я вредитель?..
- А в этом, кстати, и надо разобраться, - зловеще пообещал вождь, глядя на Серго испытанным тигриным взглядом. - А Бухарина, Рыкова и всю эту компанию... ты - тоже знаешь?
Серго упрекнул:
- В прошлом году мы тебе - уже ручались за них, и ты сам потом убедился в их невиновности!
- А в этом году, - возразил Сталин, - против Бухарина показывает - даже его школьный, многолетний друг! Сокольников. Так что` я должен делать, по-твоему? Закон - обязывает нас проверить всё ещё раз!
- А если это... не закон, а твоя личная ненависть к Бухарину? - напрямую возмущённо спросил Серго.
- Ты читал показания арестованных, которые я тебе показывал? - возмутился и Сталин. - Там - не только про Бухарина...
Серго молчал.
- Почему молчишь? Почему это... не нашло отражения в твоём "проекте"?
- Ты сам знаешь, почему; всё, что там написано - липа!
- Липа? Кто ты такой, а?..
- Ну, кто я, кто?! - взбеленился вдруг Серго.
- Хорошо, скоро ты - это узнаешь. Я тебе так всё объясню, что ты... сразу всё поймёшь и сообразишь... что тебе делать!
На этом расстались. Серго уехал, взревев мотором машины за высоким забором дачи с такой силой, что Сталин подумал: "Как бы не выкинул какой-нибудь неожиданный номер, с него станется! Псих..." И, чтобы охладить перед Пленумом ЦК его пыл, решил немного пугнуть, и... проверить: как поведёт себя?
Пугнул, конечно, по-своему... Зная, что 23 января состоялся закрытый суд над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым и другими, на который не пропустили ни Серго, ни Бухарина, желавших прощально посмотреть на лица подсудимых, "показания" которых (в особенности Сокольникова) вводили Бухарина в глубокую депрессию. Подозревая, что и Серго этот суд расстроил напоминанием о расстрельной судьбе брата, Сталин послал к нему на квартиру ночью 15 февраля, энкавэдистов с обыском. Пусть задумается, ишак!
Вскоре в домашнем кабинете Сталина раздался телефонный звонок. Звонил Серго. Сталин ждал этого звонка, и был готов к нему.
- Слушаю, - поднял он трубку. - А, это ты, Серго? - ответил он тоже по-грузински. - Почему не здороваешься, почему такой возбуждённый?
- А ты не знаешь, да? Не знаешь, что у меня, члена ЦК, члена Политбюро ЦК, на квартире идёт обыск?
- Обыск? Ну и что?
- Как это?!. Ты не понимаешь, что это означает для меня?!
- Погоди, не горячись. Никогда не надо горячиться, Серго. Разве ты не догадался, что это не обыск, а шутка?
- Какая, к чёртовой матери, шутка? Проснись! Говорю тебе, обыск, настоящий! Приехали люди Ежова. У них - ордер, всё настоящее, я сам читал! Да ещё вручили мне протокол допроса моего брата Папулии, который жил, как ты знаешь, в Тбилиси.
- А ты не подумал, для чего это всё?
- Послушай, Коба, мне сейчас не до шуток, понимаешь? Жена перепугана, люди роются в моём кабинете, вещах!
- Зачем роются, не догадываешься?
- Нет, не догадываюсь. Я член ЦК и не давал повода...
- Нет давал. Надо, чтобы ты понял, за кем тебе идти до конца! За мной, твоим другом, или за этой лисой, за Бухариным. На днях Пленум, а ты мне... что подготовил для этого?!
- И ты решил это выяснить таким способом? Да?
- Да. Тебе - надо почувствовать, что всё обстоит... очень серьёзно! Ты хорошо сделал, что позвонил мне. Сейчас позвоню Ежову, он отменит обыск.
- А если бы я не позвонил? - Голос Серго дрожал, как натянутая струна.
- Я знал: ты позвонишь.
- И, после таких штучек, ты хочешь, чтобы я... шёл за тобой, да?
- Извини, пожалуйста, не подумал, что это может тебя так напугать.
- Скажи мне, куда ещё идти за тобой, дальше?.. К этим зверствам, да? К расстрелам, нет?
- Ты с кем разговариваешь?
- Я с тобой разговариваю. Я хочу понять...
- Серго, не строй из себя дурачка! Ты - уже давно всё понял. Чего - хочу от тебя, чего - от других.
- Покорности? Это я понимаю. Но, зачем ты идёшь... по пути Германии? Ты - большевик или национал-социалист?!
- Как ты смеешь?! Я - сидел в тюрьме, когда ты... ещё сиську сосал!
- А теперь, кто сидит у тебя в тюрьмах? Старые большевики, да? Которые шли против царя и сидели вместе с тобой? За что ты их сажаешь? За что расстреливаешь?!
- Сажаю - не я, сажают органы. И приговоры выносит - суд, тоже не я. Что тебе от меня надо? Разве ты сам... не подписывал?..
- Ты отлично знаешь, что все они - ни в чём не виновны!
- Зиновьев не виновен? Каменев не виновен?! Ты - тоже причастен к ним. И не только к ним!.. Испугался, да? Теперь хочешь барашком прикинуться? Не выйдет!..
- Да, испугался. Потому - что верил тебе, и шёл за тобой. Теперь - вижу: надо искупать вину кровью.
- Брось болтать, будь мужчиной! Делай свой выбор, и кончим этот разговор. Мы с тобой грузины.
- Нет, на этом, я с тобой - не кончу. Ты, как морфинист, который дорвался до морфия! Всё тебе мало...
Чувствуя, что Серго неуправляем и орёт так, что, вероятно, слышно во всех комнатах (хорошо, что хоть по-грузински), Сталин попробовал сбавить тон:
- Зачем ищешь ссоры, Серго? Повторяю, мы с тобой оба грузины, мы не должны ссориться. Неужели ты действительно мог подумать, что я дам тебя арестовать? Вспомни, как я тебя выручал, когда Ленин хотел тебя выгнать из партии за тот мордобой, помнишь?
- Никакого мордобоя не было, ты не сравнивай!.. Я только вгорячах ударил этого меньшевика по щеке. А твои люди - отбивают почки! Да ты и сам уже видел выбитые зубы у Пятакова.
- У тебя короткая память, Серго! Камо - на чьей совести!
Серго возмутился:
- А вот этого - не надо! Зачем перекладываешь чужой грех на меня?! Это было твоё распоряжение, и все такие приказы шли из Москвы в Тифлис мимо меня, к людям Ягоды.
Вождь немного смягчился:
- Я и теперь приказал арестовать твоих врагов в Грузии - Мдивани и Махарадзе, которые будут...
- Я - не просил тебя об этом! - перебил Серго, ужаснувшись, что будут расстреляны и эти невинные люди.
- Ну хватит! - потерял терпение вождь. - Через 3 дня пленум, все уже оповещены, твой Бухарин грозит мне голодовкой, а тут ещё и ты со своими фокусами!
- Мой брат Папулия тоже грузин. И Сванидзе грузин! А куда ты их дел? По твоим приказам уже и грузин много мёртвых!
- Замолчи! Иначе, никого не оставлю из Орджоникидзе! Ты меня знаешь.
- Знаю. Ты - не грузин, ты убийца, вот твоё настоящее имя!
В трубке пошли гудки, а в груди у вождя клокотала ярость. Тут же приказал соединить его с Ежовым и, когда тот снял трубку и, ещё не сонным голосом, ответил: "Слушаю, товарищ Сталин, Ежов", заговорил с ним, как о деле решённом:
- Сейчас мне звонил Орджоникидзе. По-моему, он решил застрелиться. Я думаю, он даже должен это сделать. Ты меня понял?
Ежов молчал, что-то обдумывая, затем переспросил:
- Должен, говорите?
- А зачем ему мешать? Пусть сделает это, если решил. Меньше будет мороки. Как думаешь, не будем ему мешать?
- Вас понял, товарищ Сталин - не мешать.
- Молодец, ты правильно меня понял. Он нервный, горячий. Пусть твои люди помогут ему сейчас, если надо.
- Сейчас?
- А зачем откладывать? Самоубийство - лучшее оправдание всему. Зачем позор такому человеку?
- Понял, товарищ Сталин. Немедленно распоряжусь.
- Всего хорошего. Доложить мне обо всём лично.
Вождь повесил трубку.
"Вот теперь разговор окончен, Серго. Ты меня знаешь, у Сталина слово с делом не расходится".
Ежов появился в квартире Орджоникидзе минут через 40, тихо и незаметно, словно из-под земли вырос. Серго сидел за письменным столом в кабинете и писал заявление-жалобу в Политбюро на обыск, устроенный сотрудниками НКВД в его квартире, когда над ухом у него прозвучало:
- Что у вас тут происходит, Григорий Константинович?
Серго вздрогнул от неожиданности, снял очки, положил рядом с ними ручку на стол и, увидев Ежова, принялся с возмущением объяснять происходящее.
Ежов перебил его новым вопросом:
- Ваш наркомовский револьвер при вас, нет?
- Вот здесь, - выдвинул Серго справа от себя нижний ящик стола.
- Положите его пока на стол... - спокойно приказал Ежов, - мои сотрудники должны зарегистрировать, что он у вас на месте, сколько при нём в наличности патронов, номер, какой системы, и так далее.
- Пожалуйста, - вытащил Серго пистолет, обойму с патронами и положил на стол. - Можете записывать...
- Да не я же буду этим заниматься! - раздражённо произнёс Ежов и, обходя Серго за его спиною, якобы осмотреть положенный на стол наган, быстро достал из кобуры свой пистолет и, взведя курок, выстрелил из него Серго в затылок. Даже не вскрикнув от неожиданности, хозяин кабинета упал грудью на стол, обливаясь кровью. Ежов хладнокровно засунул свой наган в кобуру, и едва успел изобразить на лице изумление, как в кабинет ворвалась Зинаида Гавриловна. Увидев мужа окровавленным, выкрикнула:
- За что вы его?!.
- Вы с ума сошли!.. - осадил Ежов. - Он же сам себя... Я и сказать ему не успел, что произошла ошибка!
- Да ведь он же... что-то писал! - Зинаида Гавриловна показала пальцем на очки, исписанный лист бумаги.
Ежов быстро взял со стола револьвер Серго, обойму и, пряча их в свою полевую сумку на боку, торопливо возразил:
- А это что... по-вашему?
Хозяйка метнулась к телефону, но и тут её опередил Ежов:
- Сначала я... вызову "скорую помощь"! - крутанул он ноль на диске.
- Да какая тут "скорая", когда он уже мёртв! - выхватила она у карлика телефонную трубку. - Нужно позвонить Сталину! - И рыдая от горя и приговаривая: "Ой, господи, да что же это делается?!.", принялась набирать номер телефона квартиры Сталина.
- Слюшию... - раздалось в ухо из трубки.
- Товарищ Сталин, несчастье! Убили моего мужа...
- Как ета убили? Кто убил?
Губы Зинаиды Гавриловны прыгали, тело тряслось, словно в ознобе, она выкрикнула:
- Да этот карлик, что пришёл! Ежовым 5 минут назад назвался...
Голос Сталина в трубке стал жёстким:
- Зина! Вислюшай миня внимателна... Если тибе дарага твая дочь... ни балтай, чиво папаля! Ти сама развэ виделя, что стрелял Ежов? Зачем викрикиваиш такие слова?!.
- Но мой муж был в очках и что-то писал... На столе - какое-то заявление, всё в крови! Разве так стреляются?!. Хотите, я позвоню сейчас Бухарину и позову их всех?! Они подтвердят, что я говорю правду...
- Зина, ни деляй етава, астанавись! Ни впутивай в ети деля Бухариня и ево симю! Им щас ни да етава, паверь мне! Разбирёмся давай сами. Если ета самаубийства, ми абъявим в газетах и па радиа, шьто Сэрго сканчалься ат паралича... Так будит лючи для всех, паверь мне! И для тибя тожи, ти же умная женщиня!.. - В ухо Зинаиды Гавриловны понеслись тоскливые гудки. Сталин повесил трубку, и несчастная женщина пришла в ужас от страшной догадки - лицо её исказилось от чёрной безвыходности и вынужденного молчания.
Ежов прибыл к вождю только на рассвете. Доложил, что Орджоникидзе покончил с собой из личного оружия.
2
Утром 19 февраля должен был начаться пленум ЦК, на который пригласил Бухарина секретарь Сталина Поскрёбышев по телефону, добавив, что "вас, Николай Иванович, товарищ Сталин предупреждает персонально - прибыть в обязательном порядке, так как будет рассматриваться ваш вопрос", и потому Николай Иванович поднялся с постели на час раньше обычного. Включил на стене репродуктор, и услыхал траурную музыку. Диктор сообщил, что 18 февраля скончался от паралича сердца Серго Орджоникидзе, и что, в связи с этим, пленум ЦК переносится на 23 февраля.
"Бедный Серго, не выдержал всего этого ужаса, хотя ни Радека, ни Сокольникова с Пятаковым ещё не расстреляли, так как они должны проходить ещё по какому-то судебному процессу, - подумал Николай Иванович и огорчился: - Наверное, зря я поторопился вчера послать в цека своё заявление о голодовке в знак протеста против шантажирования меня. Уже и сил нет от голода, а пленум откладывается... И как быть с вдовой Серго? Чем, кроме соболезнования, можно сейчас ей помочь? Только душу мучить..."
В этот же день написалась - как-то сама собою - поэма о Серго, один экземпляр которой отправил по почте с письмом Зинаиде Гавриловне, другой - Сталину. Если бы знал, что этот скот, чувствующий себя вторым Лениным и "вождём", завёл у себя дома папку, подписанную по-грузински: "Мои подхалимы", в которую складывал газетные выступления о нём, а также копии выступлений на кремлёвских собраниях, то не послал бы ему поэму о Серго. Николай Иванович входил в число "подхалимов". Сталин положил в папку и копию записки в ЦК, написанной Бухариным и Рыковым, в которой они осуждали свою позицию, когда 17 ноября 1922 года их вывели из Политбюро по желанию будущего вождя. В записке они писали: "Мы считаем своим долгом заявить, что в этом споре оказались правы партия и её ЦК. Наши взгляды оказались ошибочными. Признавая эти свои ошибки, мы, со своей стороны, поведём решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии и, прежде всего, против правого уклона". Стыдясь своего малодушия и унижения, они вручили эту записку Сталину, уставившись в пол, не глядя в его насмешливые глаза.
Полистав папку, вождь нашёл другое выступление Бухарина: "Сталин был целиком прав, когда, блестяще применяя марксистско-ленинскую диалектику, разгромил целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, формулированных прежде всего мною... Обязанностью каждого члена партии является... сплочение вокруг товарища Сталина, как персонального воплощения ума и воли партии, её руководителя, её теоретического и практического вождя".
Дальше была речь Рыкова: "Я хотел характеризовать роль товарища Сталина в первое время после смерти Владимира Ильича... О том, что он как организатор побед наших с величайшей силой показал себя в первое же время. Я хотел характеризовать то, чем товарищ Сталин в тот период сразу и немедленно выделился из всего состава тогдашнего руководства".
Речь Федосеева-Томского вождь, естественно, подколол следующей - "святая троица правого уклона": "Я обязан перед партией заявить, что лишь потому, что товарищ Сталин был наиболее зорким, наиболее далеко видел, наиболее неуклонно вёл партию по правильному пути, ленинскому пути, потому что он наиболее тяжёлой рукой колотил нас, потому, что он был более теоретически и практически подкованным в борьбе против оппозиций, - этим объясняются нападки на товарища Сталина".
Листая папку, вождь наслаждался: "А вот как отозвался об этой троице в то время Киров. Это же было сказано им прямо в лицо, сидели и слушали: "... теперь они пытаются вклиниться в наше общее торжество, пробуют пойти в ногу, под одну музыку, поддержать этот наш подъём... Возьмите Бухарина, например. По-моему, пел как будто по нотам, а голос - не тот... Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском".
Но была у вождя и папка чёрного цвета, в которую он заносил всех, кого ненавидел и хотел уничтожить, и даже хранил в ней особо злые высказывания о себе Троцкого, напечатанные в русских издательствах за границей. Его буквально трясло от двух из них: "Сталин, необразованный в философии, экономике, истории, обладал, однако, тонким чутьём на чужие умы и идеи и всё время быстро ловил, ориентировался практически, что ему поддерживать, умел выделять из чужого главные звенья.
Сведение Сталиным марксизма-ленинизма к элементарным схемам резко затормозило в стране развитие общественной мысли, гнало застой".
"Сталин - это всегда схема, догматизм, чёрное-белое, прокрустово ложе, и ещё раз схема и схема, примитивизм. Но он умел на практике воплощать в жизнь все свои примитивные "теоретические" положения, т.е. всегда приспосабливал свою практику под конкретные запросы своих теоретических выкладок. И от этого его правление страною выглядит ужасно.
Догматизм можно сравнить с судном, сидящим на мели. Волны бегут, а корабль стоит. Но видимость движения сохраняется. Сталин подходит к идеологии сугубо прагматически: настоящая идеология должна функционировать внутри страны ПОДОБНО ЦЕМЕНТУ, а вид её - КАК ВЗРЫВЧАТКА".
Перечитав "подлые строки" снова, вождь взорвался твёрдым решением: "Дам задание убить шакала за границей, во что бы это мне ни обошлось! Пусть подохнет, как и его Блюмкин, которого он насылал на своих врагов. Я найду на него своего "Блюмкина"!"
С этим озлобленным настроением жил вождь и в дни пленума, прерванного похоронами Серго. Ему остро хотелось расправы над "Рыжим Бухариным", осмелившимся заявить протест своей голодовкой. "Революционер какой нашёлся! Увидел в Сталине чуть ли не главу царской охранки, а не великого государства! Я тебя, шакал, так проучу публичным унижением, что позавидуешь Зиновьеву с Каменевым..."
Сталин вспомнил одну из сладчайших сцен в своей жизни, когда ему пришла в голову мысль в августе прошлого года привезти к себе в кремлёвский кабинет на "последнее свидание" Зиновьева и Каменева, приговорённых к расстрелу. Какой замечательной получилась встреча! Какой разговор, какие чувства были на заросших седою щетиной лицах!..
Оторвавших от приятных воспоминаний, вождь переключился мыслями на открытие пленума, на котором продолжит расправу над Бухариным, ещё не знающим, какой сюрприз он ему подготовил и согласовал со своими клевретами. Радостно предвкушал: "На этот раз осечки не будет: вряд ли кто уже решится перечить, после смерти Серго, после проведённых новых арестов и всеобщего страха, поселившегося в Кремле. Теперь мой черёд торжествовать, и я приготовил вам к концу Пленума такой наглядный сюрприз, что вы и у себя дома, в постелях, будете помнить, что Сталина ничто не может остановить. А каждый из вас в отдельности - уже не сила, если я, на ваших глазах, расправился с личным другом Ленина, которому Ленин ещё в 23-м году выдал блестящую характеристику. Теперь вы для меня не сила, даже взятые все вместе. Вот почему я смотрю на вас, как на будущих покойников. Я рассматриваю сейчас каждого из вас лишь на один предмет: оставлять в живых или нет? Если оставлять, то пора втягивать вас в свою подковёрную деятельность. Почему воры и бандиты втягивают в свои тёмные дела и не замазанных в преступлениях людей? Чтобы снаружи организация выглядела чистой, а в случае провала, замазавшиеся "чистые", не решались бы на саморазоблачение и предательство остальных, потому что и сами уже завязли в преступлениях по-крупному. Вот так надо поступить и с новичками: с Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем - заставить их подписаться под расстрелом невинных, внушить, что виновны. А потом... дать понять им, что распоряжались судьбами невиновных. И они будут молчать об этом до самой могилы, как и Серго, как Анастас Микоян после поездки в Ереван, где разрешил арестовать стольких армян, что ему... лучше не появляться больше в Армении. Это древний способ, проверенный... А эти дристуны - и на пенсии будут твердить, что никакого давления на них от Сталина, никогда и ни в чём, не было, всё в Кремле шло по-честному... Хотя я-то знаю другое: абсолютно честных людей не бывает. Нравственные муки - это для дураков!
Что представляет из себя Михаил Калинин, этот бывший рабочий, поучавший когда-то меня, семинариста Иосифа Джугашвили, азбуке интернационализма? Добрый, никчемный слабак. Можно оставить...
Рудзутак? Этот - хитрый, осторожный, а в душе - мой враг. Значит, пойдёт в подвалы Ежова.
Станислав Косиор? Такой же. Но начинать надо - не с него, а с его военного брата, Иосифа Косиора. Надо будет посмотреть после всего на реакцию этого. Двух Косиоров для одного ЦК, пожалуй, многовато.
Павел Постышев? Этого я уже приближал к себе. Но, кажется, он так ничего и не понял - хочет быть принципиальным. Не знает, что стопроцентно принципиальным можно быть только в могиле. Если поведёт себя в прежнем духе и дальше, придётся, вероятно, удовлетворить его пожелание.
Влас Чубарь? С этим всё будет зависеть от, уже арестованного, заместителя командующего войсками Ленинградского военного округа, комкора Виталия Примакова. Тут, вообще, скоро будет развёрнута совершенно другая кампания - против военных: Тухачевского, ездившего в Германию в 1931 году под видом генерала Тургуева; Якира, который учился в 1929 году в академии германского генерального штаба; Уборевича, Корка, Эйдемана, Путны, Фельдмана. Вот изучит Ежов ещё раз материал, присланный из Чехословакии Бенешем, подготовится, и можно будет начать, параллельно с "делом" Бухарина. Как арестуем, станут "показывать", тогда и решим, что кому суждено. Впрочем, ясно, что` суждено за... шпионаж и измену. А пока, пусть ещё поживут на свободе, походят. Поглядим, с кем встречаются. А когда проведу в резолюцию съезда своё предложение об установлении в тюрьмах и лагерях "особого режима", разработанного мною вместе с Ягодой, а теперь и с Ежовым, то страх разольётся и по всей стране: от Бреста до Владивостока".
Глава семнадцатая
1
Новая беда, вернее, понимание её неотвратимости, пришла в семью Бухарина, когда Сталин, не вытерпев, прислал до начала пленума на квартиру Николая Ивановича ночью (решил воспользоваться тем же приёмом, что и с Серго) трёх переодетых энкавэдистов с ордером на выселение из кремлёвской квартиры. Однако не успели они взяться за дело, как тут же позвонил Бухарину по телефону, и, чуть ли не дружеским тоном, спросил:
- Что там у тебя, Николай?
Николай Иванович, изумлённый такой осведомлённостью, ответил:
- Да вот, Иосиф Виссарионович, пришли выселять меня из Кремля. А я в проживании здесь - вовсе и не заинтересован. Прошу только, чтобы другое помещение позволило уместить мою разросшуюся библиотеку.
- А ти атвэди трубку от уха, чтоби слишали и ани... атвёль?
- Да.
- И пашли ихь к чёртавой матэри! Всё! - И повесил трубку.
Энкавэдистов словно ветром сдуло. Но зловещий удар по нервам был уже нанесён, тем более что именно в ту же ночь был выселен из своей кремлёвской квартиры Рыков. Жизнь после этого пошла в страхе ожидания чего-то ужасного. И оно наступило...
22 февраля пришло извещение, что завтра начнётся Пленум ЦК, и что его повестка дня такова:
1. Вопрос об антипартийном поведении Н.Бухарина в связи с объявленной голодовкой... Пленуму.
2. Вопрос о Н.Бухарине и А.Рыкове.
3. Организационные вопросы.
Прочитав это, Бухарин решил на семейном совете с отцом и женой, что Сталин, видимо, не собирается исключать его из партии, если ввёл в повестку Пленума дополнительный пункт, а, видимо, хочет лишь ошеломить его и всех членов ЦК неожиданностью постановки вопроса в партийном плане, то есть, разыгрывает из себя человека, относящегося к затеянному позорному следствию НКВД, якобы, с недоверием. А это признак того, что исключения, вероятно, не будет.
Деланно бодрясь перед перепуганной женою, он возмутился:
- Какой идиотизм! Такие обвинения могут быть предъявлены только бандиту с большой дороги. А при чём же тут "антипартийность"?!. Ладно, явлюсь, не прерывая голодовки...
- Я провожу тебя, - поднялась жена, одевшись потеплее.
- Зачем? Я сам, голова - пока ещё не кружится...
- Нет, я провожу. У меня какие-то нехорошие предчувствия.
Она проводила его до самого вестибюля в здании "партийного царства" Сталина. Начали прощаться. Побледнев, Анна произнесла:
- Зря ты, Коля, с этой голодовкой. Ты и так не оправился после прошлогоднего ареста - похудел настолько, что вся кожа обвисла, на старика стал похож.
А чем ещё можно остановить этого идиота, каким иным протестом? Я показывал отцу текст "заявления" по поводу вынужденного самоубийства Томского, но он его забраковал: "Мол, только озлобишь. Разве можно теперь против НКВД вякать - сомнут, а то и расстрелять решатся!"
- Ну ладно, миленький, иди. Но... из-за меня там - не сдавайся, ладно?
- Хорошо, родная. Держись и ты, если что!..
Расцеловались, и он вошёл в вестибюль. Там его встретил у вешалки осунувшийся, почерневший, похожий на длинную жердь, Рыков. Протягивая руку, заикаясь сказал:
- Самым дальновидным из нас оказался, я думаю, Томский. Следствие - лишь называется следствием, а на самом деле - это расправа!
Сдав свои пальто и шапки, они пошли по ступенькам вверх, в зал заседаний. Николай Иванович мрачно пошутил:
- Поднимаемся, словно к грузинскому Богу на горе Арарат.
- Арарат - это в Армении, там хороший коньяк. А мы идём...
к грузинскому пауку, сумевшему оседлать Россию, из-за таких за-асранцев, как Молотов, Во-орошилов и остальные его подхалимы!
Если бы Рыков и Бухарин пришли на 15 минут раньше, они бы видели, с каким презрением Сталин смотрел на своих подхалимов и на врагов, входящих в зал, которым недавно определял, кого из них оставлять жить, а кого - лишать жизни; не простой человек, а судьбоносный вождь, бросающий взгляды-гибель и взгляды-помилования! Он ещё вчера распределил им роли, кому и что говорить. Бухарина - планировалось валить "Письмом старого большевика", печатаемого в парижском "Социалистическом Вестнике", который был организован в 30-м году врагом Советской власти Мартовым, удравшим из России. Рыкова - надо уязвить его родством с братом - врагом Советской власти, и духовным родством с предателем Рютиным, напечатавшим своё антисоветское воззвание в 29-м году. Но главный расчёт вождь
строил всё-таки на материале, подготовленном в НКВД Ежовым.
В зале заседаний, видимо, их ждали, так как никто ещё не сидел, а толпились в проходах. С их появлением гул голосов оборвался, будто по команде. Николай Иванович хотел было протянуть руку Ворошилову, очутившись перед толпой, но тот повернулся к нему спиной; другие - опустили глаза; третьи - делали вид, что заняты разговором друг с другом. И только Уборевич сам протянул руку ему, а затем и Рыкову. Видевший всё это Акулов тоже подал ему руку, и сочувственно прошептал:
- Мужайтесь, Николай Иванович.
Понимая, что Акулов, как секретарь ЦИКа, знающий обо всём, что готовит им Сталин, предупредил его о какой-то смертельной опасности, Николай Иванович взглянул в сторону Сталина, стоявшего возле, пустующего пока, стола для членов президиума собрания. Тот смотрел на входящих с едва скрытой усмешкой и ждал. Как только расселись, прибывшие на Пленум из других городов, и в зале затихло, вождь поднялся и, подходя к каждому члену ЦК, стал вручать копии материалов обвинения против Бухарина и Рыкова, отпечатанные и размноженные в НКВД, у Ежова. Лица цекистов мгновенно серели, а пальцы начинали подрагивать. На этом и строился весь расчёт.
Теперь осталось лишь предоставить трибуну для выступлений Ворошилову, Молотову, Кагановичу, и машина "большинства" заработает...
Так он и сделал. Но, перед этим, устроил небольшое театрализованное представление.
- Товарищи, прежде чем перейти к решению вопросов повестки дня Пленума, - начал он, - мне хотелось бы напомнить вам о некоторых перегибах, допущенных нами, в связи с арестами враждебных нам элементов. Товарищи, работающие на местах, стали забывать нашу Конституцию, хотя она и принята была нами только в прошлом году. А там ясно сказано, чёрным по белому, что сын - не отвечает за своего отца, брата или сестру. Однако даже в Москве уже имеются случаи, когда с работы увольняют членов семьи арестованного. Это - в корне недопустимо, товарищи! Это противоречит нашим законам и демократии.
Знал, красивые слова о демократии надо говорить для усыпления бдительности. Чтобы народ продолжал верить: вождь страны Советов, товарищ Сталин, всегда стоит на страже порядка и справедливости в государстве. Газеты завтра же раструбят об этом его предупреждении на весь мир, как когда-то о его статье "Головокружение от успехов", напечатанной по поводу "перегибов" с насильственными вовлечениями крестьян в колхозы. Статья произвела огромное впечатление в народе, и авторитет вождя был поднят: Сталин к насилию - никакого отношения не имеет, во всём виноваты чиновники-перегибщики. А людей, как загоняли в колхозы силой по тайному приказу, так и продолжали загонять, только уже без лишнего официального шума. Даже можно было жаловаться, хоть самому Сталину. Ну, а если не было ответов на эти жалобы, значит, до Сталина они не дошли, чиновники-бюрократы не показали ему их. Вот так всё будет и с арестами, и увольнениями родственников: будут продолжаться... Но вождь... опять останется на высоте. Потому, что всё предусмотрел ещё в 1932 году, когда испытывал свою "философскую" систему разъединения людей на практике строительства Беломоро-Балтийского канала имени Сталина. Страх, животный страх на "свободе" перед партией большевиков, а в концлагерях - перед дневной охраной, и перед уголовниками - ночью; плюс звериный голод. Вот самые действенные способы подавлять не только баранов, именуемых народом, но и членов ЦК. Во главе этой пирамиды - должен стоять на мавзолее Ленина - фараон: стальной, несгибаемый и безжалостный. Сталин. А если уж кого арестуют с согласия самого вождя, как вот произойдёт сейчас, то сомневаться... будет не в чем: разрешил сам страж закона, стало быть, вина большая! О, вождь был великим мастером интриги, умел предусмотреть всё.
Кончив речь в защиту демократии и справедливости, Сталин объявил:
- Слово для чрезвычайного сообщения имеет товарищ Ворошилов.
Вождь и тут всё рассчитал. Знал - это свой, этот не подкачает, а главное - известный герой гражданской войны, все его любят. Но почему любят, почему знают? Потому, что Ворошилова нашёл и выдвинул вождь. Прославил его, безвестного когда-то комдива, в газетах. Потому, что он нужен вождю за сговорчивый характер и способность пойти ради него на всё. Но главный расчёт сегодня был всё-таки на материалы, подготовленные в НКВД людьми Ежова, против них Бухарину не устоять.
Ворошилов подошёл к трибунке и, не отрывая головы от бумаг, которые разложил перед собой, боясь смотреть в сторону Рыкова и Бухарина, сидевших в зале рядом, начал:
- Товарищи, надеюсь, вы уже ознакомились с материалами наших органов безопасности? И понимаете, что в нашу среду, прикрываясь партийными билетами и высокими должностями, вновь проникли враги! Которых, как выяснилось, давно завербовали к себе на службу иностранные разведки, а теперь они чуть ли не в открытую, но... всё-таки прикрываясь званиями бывших "старых большевиков", печатают свою клевету на Советскую власть в парижских журналах, как вы уже знаете, и в газетах.
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis0715/parus2.jpg)