Празднование Нового года прошло в семье Чалеев невыразительно. А может, это только показалось Виталику - сравнительно с вышеописанной бурной студенческой вечеринкою. Кроме того, и мысли его в предновогодний вечер невольно обратились к экзамену по высшей математике, назначенному на 5 января. По этой причине, просидев в семейном кругу бой Кремлевских курантов, Виталик отправился спать где-то на первой трети "Голубого огонька". Раньше младшей сестры. Зато назавтра, свежий и бодрый, с утра засел за учебники и конспекты.
Чалей перво-наперво пробежался по экзаменационным вопросам, сопоставляя с конспектом. И с досадой нашел, что многие темы лектор не раскрыла до конца, а некоторые и вовсе предоставила выучить самостоятельно. Такая неожиданность несколько огорчила парня. Настораживало еще и то, что Неля Игоревна на последнем занятии, рассказывая о правилах приема экзамена и критериях оценок, определила как основное - решение задачи. Даже отличный ответ на два вопроса экзаменационного билета давал без решения примера только удовлетворительно. Логично вставал вопрос: а стоит ли напрягаться с теоремами по конспекту, выискивать необходимые материалы по толстым и неуклюже составленным учебникам?
Но Виталик отринул от себя подобные колебания и прилежно да последовательно, номер за номером, взялся повторять и учить вопросы билетов. Как оказалось, посещение лекций и усердное конспектирование речей преподавательницы не давали знаний по предмету, а только избавляли от головной боли при поисках нужного материала в учебниках. Лектор диктовала слишком быстро, и студентам хватало времени лишь на то, чтобы поспешно, с уродливыми сокращениями за ней записывать. При такой гонке в уме почти ничего не откладывалось, а повторять записанный материал дома среди студентов не было принято. Молодцы начинали шевелится, только будучи прижатыми сроками зачетов. Такова человеческая психология. Даже Чалей, явно выделяющийся среди одногруппников прилежанием в учебе, никак не мог заставить себя на протяжении семестра хотя б перечитать последнюю лекцию, не говоря о том, чтобы по своей инициативе выучить и доказать с карандашом в руках теорему. Выполнял только домашнее задание для семинаров.
И вот теперь Виталик пожинал плоды своей лени. Что было, конечно, небольшим горем в сравнении с тяготами тех первокурсников, которые и вовсе не имели собственного конспекта. Чалей не зубрил, а с детальной дотошностью разбирал теоремы, затем брал лист и, закрепляя материал, выстраивал заковыристые математические выкладки.
Четыре дня кряду трудился за письменным столом Виталик. По десять часов в день. Он не выпускал из-под внимания и не оставлял ни одной, даже самой незначительной, недоделки. Не вполне понятные места в конспекте уточнял по учебникам, загодя подготовленная стопка которых лежала от него по правую руку. Тужился, бледнел, потел, но находил-таки в неподатливых гроссбухах рациональные зерна.
Внешний мир перестал существовать для него на эти четыре дня. Тем более что все домочадцы ходили по квартире буквально на цыпочках. Елене было велено заниматься на гитаре в кухне - самом отдаленном от Виталиковой комнаты помещении. Сестра была на школьных каникулах и явно скучала без ставших привычными дружелюбных перепалок со старшим братом. Она даже по собственному почину разогревала Виталику обед, но так и не услыхала за это слов благодарности. Брат жевал, смотря сквозь нее. Какой-то чужой, уставший, задумчивый.
А нагрузка на молодую голову Виталика выпала и впрямь огромная. Он не давал передышки ни телу, ни мыслям, пока не одолеет назначенных на день себе самому двадцати экзаменационных вопросов. Не допускал и поблажек: прилечь на тахту, послушать музыку, просто мечтательно, как обычно любил, уставиться в окно. Далекими, сказочными, недосягаемыми представлялись парню зимние городские пейзажи. А на дворе, к слову, установились непривычные для Беларуси морозы в двадцать пять градусов. Но богатое государство на совесть отапливало жилища своих граждан: в квартирах было сухо, светло, уютно. На свежий воздух Виталик не выходил, но и без того засыпал сном солдата, вконец измученный предэкзаменационной запаркой.
На четвертый подготовительный день, после обеда, Виталик в последний раз пробежал глазами вопросы будущего экзамена, уточнил некоторые подозрительные места и сказал себе: довольно. Надо было спешить на консультацию, по обыкновению проводимую вечером накануне экзамена. Во время этой встречи студентам давался последний шанс выяснить у преподавателя непонятные или сложные вопросы, словом - преподаватель объяснял еще кое-что в последний раз. Поскольку назавтра уже ему надлежало слушать своих подопечных. На консультацию, в принципе, никто за руку не тащил, но студенты неизменно ожидали там чего-то таинственного, успокоительного, вроде заветного ключика - то ли от дверей неподатливой дисциплины, то ли от сердца педагога.
...Чалей двигался пешком, покрыв ушанку капюшоном зимней куртки. Мороз стоял ядреный, и лишь быстрая ходьба позволила ему донести родное квартирное тепло до института. Только в гардеробе вспомнил Виталик события недельной давности - молодецкую гулянку в Ларисином доме и позорную взбучку от тамошних громил. На душе стало гадостно и как-то стыдно. Потому что, насколько не подводила память, не выделялся тогда Виталик среди одногруппников ни отвагой своей, ни силою. Только помнится - резво удирал от погони да смиренно сносил тумаки от злодеев. Одно утешало - не намного трусливее, чем остальные. Но все же назойливая досада бередила душу, и, отворяя дверь аудитории, Чалей готов был принять на себя пренебрежительные взгляды однокашников как должное.
Преподавательницы еще не было, и практически полная аудитория встретила Виталика гулом и выкриками. В них, как ни странно, преобладали одобрительные, дружеские интонации.
- Здорово, боец! - без камня за пазухой протягивал руку с передней парты Шумаков.
Пашка Краснюк игриво толкнул Чалея в плечо, по-свойски радушно поздоровался и Каржаметов. Что-то говорили и остальные, и казалось, что вся группа наслышана об их "подвигах". Скорее всего, так и было, поскольку Бывалому наплести - что плюнуть. На ходу приветствуя приятелей, Виталик добрался до последней парты, где за спинами Воронец и Ящук его ожидал беспокойный Максим Горевич. Виталик кивнул мимоходом девчатам, и они улыбнулись ему в ответ. "Неужели я им не противен?" - мелькнуло в голове.
Макс нервно ерзал по сидению парты и всем видом выдавал свою неподготовленность к завтрашнему испытанию. Спрашивал у Чалея то про одну, то про другую тему билетов, отчаянно хватался за голову и молитвенно шептал:
Как выяснилось, Горевич славно гульнул на праздники в своем областном центре. Очухался лишь два дня назад, лихорадочно схватился за свой неполный конспект, но было поздно. Поэтому на консультации чувствовал себя Макс, как накануне порки. На его подвижном лице попеременно являлись вина, боязнь, отчаяние, слепая надежда и даже оптимизм холерического человека.
Неля Игоревна определенно опаздывала. В аудитории поднялся галдеж. Каждый рассказывал о своем наболевшем. Преобладали темы воспоминаний о праздниках и тревоги за завтрашний день. В этом прекрасном возрасте мысли о плохом и хорошем безболезненно уживаются между собою.
К Чалею обернулась Воронец:
- Виталик, скажи, пожалуйста, как ты понимаешь вот это? - Она положила на его парту конспект, показала изящным пальчиком на какую-то формулу.
Если б она спросила у Чалея о чем-нибудь несерьезном, житейском, да еще голоском игривым и кокетливым, он бы, безусловно, растерялся и выглядел неуклюже. Но серьезный тон Иры, которым она искренне просила помочь уразуметь способ решения дифференциального уравнения, настроил парня на непринужденный лад. Он начал объяснять. Для удобства девушка пересела на краешек его скамьи. Снова, во второй раз за последнюю неделю, почувствовал Виталик, как приятно находиться ему рядом с нею. Склоняясь над тетрадью, он чуть касался лицом ее каштановых буклей, утонченный аромат парфюмерии рождал в глубине его души что-то сладкое, непонятное, теплое. Воронец казалась такой близкой, мягкой, легкой, успокаивающей... Названные ощущения, конечно же, препятствовали Виталику должным образом объяснить Ирине смысл математических закорючек в ее тетради. Они были на полдороги до решения дифференциала, когда вошла преподавательница.
- Здравствуйте, товарищи. - Неля Игоревна, видная женщина средних лет, заняла свое рабочее место. - Я вас слушаю...
Посыпались вопросы. Лектор поначалу брала в руки мел и как можно лаконичнее поясняла на доске непонятные студентам места. Но коль скоро желающих пояснений оказалось непомерно много, Неля Игоревна сменила тактику:
- Минуточку внимания!.. Извините, но мы ограничены во времени, поэтому давайте решим некоторые организационные вопросы.
Группа настороженно притихла.
- Тут Семен Петрович, преподаватель ваших практических занятий, подготовил мне список... Там ваши достижения записаны. Кроме того, я заметила среди вас людей, которых мне на лекциях встречать практически не приходилось... Все это, несомненно, влияет на качество ваших знаний... и на мою, так сказать, требовательность.
- А если на отлично будешь отвечать, то на сколько балов понизите? - выкрикнул с места Дубель, которого по причине постоянных прогулов этот вопрос волновал нешуточно.
- Если на отлично - на здоровье! Поверьте, что придираться я не буду, и список этот мне нужен лишь как ориентир... Но, молодой человек, чудеса так редки в жизни, а в математике - тем более.
Лектор обвела взором озадаченную группу.
- Насчет порядка приема... Я приглашаю назавтра к девяти часам только семь человек. Готовиться они будут минимум сорок минут. Так что оставшаяся часть группы пускай приходит позже... по крайней мере, на полчаса. Единственно, что... давайте определимся с фамилиями этих семи, так сказать, смельчаков.
Молчание.
- Им даются определенные льготы, - с хитринкой продолжала Неля Игоревна. - В частности, тому, кто из этих студентов подготовится первый, повышается оценка на бал. Для остальных будут небольшие поблажки.
Сразу же потянулись руки - желающих рискнуть оказалось не так и мало. Однако Бывалый, что сидел перед преподавательницей на передней парте и легко мог записаться первый, остался молчать... Поэтому и Чалей решил не высовываться и идти завтра где-нибудь в середине группы.
К гардеробу одногруппники шли по опустевшим коридорам не слишком шумной гурьбой. По-видимому, каждый мысленно был уже в завтрашнем дне. Зловещим, несмотря на как будто неплохую подготовленность, представлялся грядущий экзамен и Виталику. Он попрощался на автобусной остановке с сильно приунывшим Максимом Горевичем и поплелся домой обычным маршрутом - дворами.
Уже взойдя на пригорок своего дома, Чалей бросил взгляд в пучину вечерних сумерек. Где-то там, на западе, между двумя соседними девятиэтажками, теплились остатки засыпающего дня: голубая полоса над горизонтом медленно гасла. Печальным, неземным покоем веяло от этой таинственной дали. Над блекнувшей голубизной уже разгорались ночные звезды. Мириады звезд, разделенных меж собою немыслимыми, непреодолимыми расстояниями. Одинокие, как люди...
11
Ночь Чалей провел беспокойно. Нездоровые мысли, тревожные воспоминания, боязливые предположения насчет завтрашнего испытания досаждали его неустойчивой нервной системе с удивительной напористостью. Не помогали тут ни автотренинг, ни пересчет воображаемых баранов, ни капли корвалолу, которые, истерзавшись бессонницей, выпил он во втором часу. Виталик измял подушку, надорвал пододеяльник и наконец раскрылся совсем. И это не помогало. Иногда казалось, что долгожданная успокоительная тишина окутывает его, что через минуту нырнет он в спасительный океан снов... Но вдруг в зеркале немеркнущего сознания вставали то строгое лицо Нели Игоревны, то умоляющая физиономия Горевича, то Шумаков что-то усердно строчил на бумаге и приговаривал: "Все на мази, все хорошо, мои милые", то Воронец ласково ерошила Виталиковы волосы, то прерывал эти картины грубый окрик печально известного рослого детины: "Эй, умник, иди сюда... твою мать!" При этом громила замахивался на Чалея огромным, точно кувалда, кулаком... Виталик в ужасе стряхивал с себя эту липучую одурь, чтобы спустя несколько минут вновь очутиться в пасти болезненной, тошной дремоты.
Около трех часов ночи Чалей вынужден был принимать решительные меры. Он вскочил с кровати и в злобе потопал в ванную. Сбросив исподнее, залез под душ. Горячая вода, как и всегда ночью, отсутствовала. Но Виталику как раз и было необходимо охладить свои чересчур напряженные нервы. Ледяные струйки приятно щекотали шею, плечи, грудь, текли по животу и ногам, сливались в резвый ручеек и убегали в канализационное отверстие. Стоял Чалей долго, покуда не прошиб озноб, способный перерасти в настоящую лихорадку. Вытершись насухо, накинул хламидообразную пижаму и пошагал в свою комнату. В зале сестра спала безмятежным сном. Что ей! Виталику б ее кукольные проблемы! Чалей вдруг почувствовал себя едва ли не самым несчастным на свете, быть может, впервые в жизни задумался: а к чему это все - учеба, старания, нервозность, школярские унижения перед преподавателями, из-за которых даже сон не берет? Что дает эта общественная возня именно ему, Виталику? И разве перевернет он мир своими жалкими муравьиными усилиями? А впрочем, чего он волнуется - не на бойню ж его завтра ведут. Во всяком случае, как бы ни сдал Виталик ту опостылевшую математику, а и завтра, и послезавтра и, вероятно, не один еще год будет он жить в уютной квартире, хорошо питаться, браниться с сестрой, выслушивать отцовы рассуждения о смысле жизни, чувствовать на себе мамину заботу...
Успокоенный этими мыслями, Чалей тихонько снял с гвоздя гитару, прошел в свою комнату, затворил дверь. И еще с полчаса, всматриваясь в серость январской ночи, трогал Виталик нейлоновые струны, извлекал звуки из дивного инструмента. А с ними в душу проникало что-то летнее, знойное, благостное: мерещились запечатленные с далекого детства плач дудочки, пьянящий запах сеновала, вспоминались полузабытые пейзажи деревенской околицы...
Спасительный сон вскоре окутал Чалея.
Остаток ночи Виталик проспал нормально, но все же утром встал не очень здоровым. Ныло вверху живота, а телу было зябковато. Не хотелось и есть. Насильно впихнул в себя кофе с бутербродом и, буркнув что-то нечленораздельное матери на ее пожелание "Ни пуха, ни пера", вяло двинулся в институт. По дороге Виталик вспомнил о вчерашней договоренности с лекторшей о том, чтобы большинство группы приходило позднее на полчаса. Поэтому излишек времени слонялся по закоулкам своего квартала. И тут с ужасом отметил про себя Чалей, что немногое помнит из выученного. На его лихорадочные мысленные запросы к собственной памяти, та отвечала несуразно или обнаруживала такие пробелы, от которых перенимало дух и хотелось криком кричать: "Помогите!" Успокаивал Виталик себя лишь тем, что мозг еще не раскочегарился как следует, что в аудитории все станет на свои места... А город мало-помалу просыпался, светлел, начинал жить своей всегдашней суетливой жизнью, и, понятно, до Виталиковых проблем не было ему никакой заботы.
Чалей загулялся и добрался до экзаменационной аудитории лишь в десять часов. У дверей уже околачивалась чуть ли не вся группа. Из толпы тотчас же выскользнул Макс Горевич, ухватил Виталика за руку и затараторил:
- Конец, Виталя, это конец, горим, пропадаем... - Все его тело ходило ходуном, голос дрожал.
- Да погоди ты, не скули! - Виталик тряханул приятеля за плечи. - Что там случилось?
- Жавновичу "трояк" влепила, а он первый отвечал! - плакался Макс. -Господи, что ж тогда со мной будет?!
- Да ничего не будет... Жавнович завсегда - тормоз, - утешал его Виталик, а у самого от слов Макса в утробе залегло что-то тяжеловесное, тиснуло, саднило, угнетало невыносимо.
Чалей сунулся в гущу толпы, откуда только что вынырнул Горевич. Там, окруженный одногруппниками, стоял Костик Жавнович да кротко и очумело моргал. Судя по всему, он был удовлетворен и "трояком". Со всех сторон на огорошенного Жавновича сыпались расспросы, но ничего вразумительного Виталик в его ответах не уловил. Костик, заикаясь, повторял преимущественно одно:
- Страшно там... страшно...
Только от Дубеля, беспрестанно подглядывающего в замочную скважину, узнал Виталик следующее: опрос Неля Игоревна проводила не за столом, а на ходу - барражируя мимо парт. Причем экзаменовала параллельно нескольких студентов. Жавнович сам не вызывался, но стал первой жертвой. По словам Сашки Дубеля, он не ответил практически ни на один вопрос и получил свое удовлетворительно как натяжку.
Вдруг с треском отворилась дверь, и из экзаменационного котла вывалился еще один горемыка. Все бросили Жавновича и метнулись к нему. Это был парень, который, в принципе, относился к категории неуков. Он явно радовался полученному несколько секунд назад "трояку". В невообразимом галдеже Чалею показалось, что тот хвалит преподавательницу за покладистость.
После третьего "трояка" кряду, полученного смельчаками из первой семерки, Виталику стало не по себе; он занял очередь на экзамен и отдалился от шумных одногруппников. Двинулся по коридорам. В некоторых аудиториях проходили экзамены, некоторые пустовали. Между прочим, в коридорах сейчас стоял еще больший гам, чем во время учебного семестра. И не удивительно - большинство студентов толпилось вне аудиторий.
Укрываясь от топота и гула, Виталик зашел в одно из пустующих помещений, сел за парту. Праздно коротать время перед экзаменом было неловко, и он открыл конспект. Но очень скоро понял, что не сможет сейчас вдолбить в свою голову ни строчки. Задуренный, затурканный Виталиков мозг отказывался ему служить. Мысли невольно сворачивали на строгую Нелю Игоревну, на ошарашенное лицо Жавновича, на Шумакова-Бывалого, которого почему-то среди одногруппников сегодня не было... К тому же не сиделось. Так и подмывало высочить из зловеще-пустынной аудитории и, если не удирать из института, так ходить, ходить беспрерывно. Только движение могло успокоить распаленную переживаниями нервную систему.
Бесцельно шныряя с этажа на этаж, Виталик натолкнулся на Толика Шумакова. Тот как раз поднимался по лестнице: в костюме, с дипломатом, причесанный, солидный и самоуверенный.
- Здорово! - Чалей внутренне возрадовался, так как одиноко сносить внутреннее напряжение не было мочи.
- Привет! - Шумаков переложил дипломат из правой руки в левую и приветливо пожал приятелю руку. Ладонь у него была теплая и сухая: по крайней мере, хоть один человек из группы не волновался.
- Что там слыхать? - с нотками безразличия в голосе спросил Бывалый. - Сколько человек прошло?
- При мне трое...
- "Трояки"?
- А ты откуда знаешь? - насторожился Виталик.
- Ну, во-первых - лицезрел вчера список первой пятерки, а во-вторых... Гм... Надо идти, когда Неле наскучит ставить удовлетворительно.
- Как так - "наскучит"?
- А так: уяснит наш средний уровень, глядишь, и требования свои понизит. Короче, спешить не торопясь надо. Соображаешь?
Виталик вообще мало чего "соображал" в этот день. Недопонял он и экивоки приятеля. Знал одно - к Бывалому стоит прислушиваться.
- Айда лучше малость перекусим - я сегодня слабо позавтракал, - предложил Толик.
- Давай, - только за компанию согласился Чалей, так как есть, мягко говоря, не хотел.
Они спустились на первый этаж. Около двери буфета Виталик вдруг вспомнил:
- Слушай, Толик! Там же очередь надо на экзамен занимать.
- Занято уже, наверно. Я вчера Дубеля попросил...
В почти пустом зале буфета они бросили свои сумки на стулья, стоявшие у окна. Шумаков заказал себе за прилавком мясной салат, яйца под майонезом, кефир с булочкой и гору черного хлеба. Виталика при одном взгляде на это замутило. Для приличия взял себе сомнительной прозрачности сока. Присели.
Бывалый уписывал блюда с завидным аппетитом и быстротой. Гундосил с набитым ртом:
- Напрасно не ешь, Виталька. Питательная пища нервы успокаивает.
Чалей потянул кисловатый напиток. Выпив половину, он внезапно почувствовал, как что-то возмущается и восстает в его животе. Во рту стало горько и до мерзости муторно. Тошнота, которую Виталик отметил у себя еще спозаранку, в мгновение ока достигла угрожающей силы. Буркнув "Извини!" Шумакову, зажимая рот ладонью, метнулся Чалей к выходу. Блевота, похоже, стремилась наружу. Со слезной пеленой на глазах, почти ощупью добежал он до ближайшей уборной. Благо около умывальников никого не было, - достигнуть унитаза Виталик бы просто не успел... Блевал несчастный только жидкостью и желчью - мучительно, судорожно-спазматически.
Через минут пять в туалет заскочил встревоженный Шумаков. В руках он держал дипломат и Виталикову сумку. Белый, как полотно, Чалей уже мылся под струей холодной воды, посинелыми дрожащими пальцами обтирал черно-желтую вонючую слизь с раковины.
- Что, брат, выпотрошило? Эх, какой же ты впечатлительный!
Изможденный желудочными страданиями Виталик лишь мычал в ответ.
- Ничего. Помойся, заправься. А главное - никаких нервов! Самое худшее на сегодняшний день ты уже, видать, перенес.
И действительно, по дороге к экзаменационной аудитории Виталику значительно полегчало. Уменьшились слабость в ногах, дрожь пальцев, муторность в глотке. По-видимому, рвота дала необходимую разрядку его полудетскому организму как своеобразная защитная реакция.
У дверей экзаменационной "пыточной" было все так же знойно. Разве что толпа немного поредела. В центре стояла Ирина Воронец, и по ее умиротворенному облику можно было судить, что девушке весьма повезло.
Ирина сунула ему под нос зачетную книжку. Ее четверка оказалась первой в группе. А Ира выходила десятой.
- Молодчина! Дай я тебя расцелую! - паясничал Толик. Он сложил губы трубочкой и в шутку потянулся к Воронец.
Та отшатнулась.
- Балбес!
Виталик смотрел на нее - статную, с распущенными волосами, обворожительно-привлекательную... После пресловутой вечеринки Воронец стала значительно ближе ему, так сказать - доступней. Разумеется, не в грубом телесном смысле. Чалей невзначай открыл в ней новые черты характера, интонации голоса и многое из того, чего словами не выразишь. Он теперь мог запросто, без смущения смотреть девушке в глаза, раскрепощенно улыбаться, как улыбаются если не близкому, то хорошо знакомому человеку. Это, безусловно, касалось и всех остальных участников предновогодней пирушки. Потому что та, с трепкой на закуску, гулянка сблизила их сразу на несколько порядков.
Но, честно говоря, не девичьей красой любовался сейчас Чалей. Истерзанный ожиданием своей очереди на экзамен, он мучительно завидовал Ирине - на сегодня вольному человеку.
Наконец, нырнул в зев ужасной аудитории и Виталик. Он положил зачетную книжку на стол преподавательницы и, не колеблясь, взял ближайший билет. Правда, усевшись на указанное Нелей Игоревной место, он долго не решался прочитать экзаменационные вопросы. Особенно опасался "сюрприза" с задачей. К счастью, все обошлось: и теоремы, и пример оказались, по крайней мере, не самыми сложными.
А тем временем рядом с Чалеем, каждый на отдельной парте, потели и выбивались из сил его однокашники. Через проход от себя Виталик заприметил всегда бледное, а сейчас побагровелое от думанья лицо Макса Горевича. А впереди подозрительно склонил свою вертлявую шею и косился под парту Сашка Дубель. Да и вообще, тяжелый, спертый воздух аудитории славно соответствовал внутреннему напряжению экзамена и не благоприятствовал безукоризненной работе мозга.
Чалей шустро скреб авторучкой, выводя теорему, а краем глаза примечал, как подсаживается преподавательница то к одному, то к другому студенту, вполголоса опрашивает, дает дополнительные задания, молча расписывается в зачетках. Угадать качество оценок было нелегко, не ошибся Виталик лишь в случае с Дубелем, который так ничего и не вымучил из своей пустоватой головы.
Приунывшим влачился Сашок к выходу. Виталик старался на него не смотреть. Благо на собственном проштампованном листе все пока складывалось здорово. Туда Чалей и углубился.
Проходя в очередной раз по рядам, экзаменаторша остановилась около Виталика. Заинтересовавшись его писаниной, подвинула листок поближе к себе и с минуту молча всматривалась в математические дебри. Которые, впрочем, лично для нее дебрями и не являлись. Парень весь съежился и замер. Только в висках неугомонно и споро стучали сердечные такты.
- Хорошо, очень хорошо... Достаточно - здесь мне все ясно, - с этими словами Неля Игоревна перевернула один исписанный лист на чистый бок, торопливо и размашисто начеркала небольшую формулу. Велела: - Докажите, пожалуйста... - И направилась в противоположную сторону аудитории.
Уже беглый взгляд на предложенную преподавательницей формулу принес Виталику облегчение: в памяти тотчас встало нужное математическое доказательство. За какие-нибудь три минуты рука почти автоматически вывела необходимые записи. А еще спустя некоторое время с трепетом получал Виталик свою зачетку. Он не следил, что записывала там Неля Игоревна, но шалый внутренний голос восклицал: "Отлично! Отлично!! Отлично!!!"
На выходе из аудитории Чалея взяла в объятия небольшая уже часть одногруппников.
- Как?
- Не смотрел еще, - честно ответил Виталик, сжимая в руках коричневую книжку. Он раскрыл ее. Даже при чахлом освещении в почти безоконном коридоре ошибиться было невозможно: отлично.
- Ого! Молодчага! Конечно... Да... - смутно доносилось до Чалея. Вконец измордованный пережитыми событиями, он не чувствовал себя ни героем, ни триумфатором. Крепко хотелось только лишь одного - выйти на свежий воздух.
- А где Шумаков! - спросил он у одного пронырливого одногруппника.
- Там еще...
- Странно, я и не заметил, как он заходил... А Горевич что получил? - Виталик искал глазами приятеля в коридорном полумраке.
- Да и он там. Ты, часом, не спятил от экзамена? - усмехнулся пронырливый товарищ. - Неужто не засек?..
- Подожди, Макс же раньше меня туда влез, - удивился Виталик.
- Резину тянет...
Чалей постоял еще несколько минут и уже собирался отправляться домой, как вдруг из дверей вьюном выскользнул Горевич. А за ним, спустя несколько секунд, вылез и Бывалый. Чудеса, как оказалось, только начинались - оба отхватили по четверке. И если к Шумакову такой успех еще можно было примерить, то Макс без преувеличения поразил однокашников и держался среди них гоголем. Самое интересное, что не списывал Горевич, а как азартный картежник "поднял банк" - вытащил едва ли не единственный выученный билет, наполовину справился и с задачей.
На расспросы товарищами Бывалого - не списывал ли он, весельчак отвечал:
- Да нет, ей-богу, нет... Ну, может, самую малость. - И плутовски подмигивал.
Из института выходили втроем - Чалей, Шумаков и Горевич. Правда, Макс, как зачастую с ним приключалось, на крыльце "зацепился" за кого-то из своих многочисленных знакомых и вскоре исчез с поля зрения.
На углу улицы, где приятели обычно прощались, Толик повлек Чалея в растворенную дверь с надписью "Рюмочная".
- Пошли, тяпнем по одной!
- Неохота... - промямлил Чалей. Ему сейчас более всего на свете хотелось повалиться на тахту и дрыхнуть. - Да и нельзя мне, видно...
- Наоборот, - ухватился за это Толик. Спорить с ним всегда было сложно. - Прочистишь мозги... Да и утробу промыть не завредит. Мы ж - беленькой.
Зашли. На стене за пивным прилавком, в полумраке, виднелась аляповатая надпись: "Лицам до 21-го года спиртное не отпускается". Шумаков, которому на вид можно было дать все двадцать два, смело двинулся к стойке. Он взял по сто грамм водки каждому и по бутерброду с подозрительного вида и запаха рыбой. Все это приятели уговорили за угловым столиком задымленного табаком помещения.
- Все! Больше не дам, даже если попросишь, - умиротворенным тоном молвил Бывалый, отодвигая от себя пустой, еще до него захватанный нечистыми пальцами стакан. - Сто грамм - это на пользу, это норма...
И впрямь, животворный напиток подействовал надлежащим образом и на Виталика: оборванцы кабачка показались ему людьми симпатичными, прокуренное грязное помещение - уютным. По пути домой здорово искрились под ясным солнечным небом сугробы, благозвучно гудели машины, прохожие шмыгали мимо Виталика как-то неназойливо и приветливо улыбались... Миром просто на глазах завладевал покой и согласие. На долго ли?
12
Последующие два экзамена - физика и история КПСС - прошли по схожему сценарию. Разве что волновался Виталик перед ними чуть меньше. По обоим экзаменам он получил отлично. Правда, на истории пришлось проявить определенную тактическую гибкость. Принимали ее параллельно два преподавателя: лектор - старый благообразный профессор, и средник лет наставник по семинарам. Идти отвечать более молодому Чалей не решался потому, что хорошо знал его придирчивый характер: тот считал свой предмет без преувеличения святой дисциплиной и в принципе не мог допустить по нему абсолютных знаний от экзаменуемых. Большей частью ставил на глазах Виталика тройки и четверки. Быть может, не давало ему расщедриться и присутствие многоуважаемого профессора, опрашивающего студентов с последней парты. Чалей же после первых успехов поймал кураж, и получить не самую высокую оценку по самой легкой, нетехнической дисциплина ему не улыбалось. Довериться лектору мешало одно - его профессорское звание, перед которым, естественно, первокурсник мог только благоговеть. Но после довольно продолжительных колебаний Виталик отправился-таки к профессору и не просчитался: с лету получил отлично.
К слову, если подвести общие результаты первых трех экзаменов, можно констатировать: Чалей шел лидером группы. А точнее, с одной девушкой, видимо отличницей еще со школы, они шли с большим отрывом от всей группы. Оценку отлично получали перед последним экзаменом только они. Девушка, правда, неожиданно отхватила четверку по истории КПСС. Наверное, не проявила такой осмотрительности, как Виталик. Остальные одногруппники на экзаменах не блистали - редки были и четверки. Кажется, хорошо - без троек - отвечали Воронец, Шумаков и еще один парень. На каждом экзамене группа набирала стандартную "квоту" неудовлетворительно - по два. Из наших знакомых на математике, как помнится, "отметился" Дубель, на физике - Лариса Ящук, на истории - Краснюк Пашка. Названным особам следовало в особенности прилежно готовиться к последнему экзамену - начертательной геометрии, ибо при наличии второй "пары" возникала опасность вообще вылететь из института, как следует и не распробовав наслаждений студенческой жизни. Исправить две двойки за отведенную неукам каникулярную неделю, по рассказам старшекурсников, было весьма сложно.
Начертательная геометрия была дисциплиной далеко не простой, преподавалась она скверно. Лекторша, пожилая картавая женщина, с первого же дня не нашла взаимопонимания с аудиторией. Некоторые разбитные студенты подленько посмеивались с последних рядов над дефектами ее произношения, передразнивали; иные перекусывали просто на лекции и скатывали пустые кефирные бутылки по ступенькам - под гору; кое-кто чересчур громко и заметно болтал. Все это, разумеется, крепко раздражало лекторшу. Она практически не принимала мер для усмирения нахалов, а сразу же озлилась на всех студентов огулом и впоследствии диктовала материал чисто механически, не взирая на реакцию ста не слишком смышленых голов. Кстати, пообещала рассчитаться на экзаменах.
Практики решения задач по начертательной геометрии Виталик почти не приобрел. И вот почему. Для разбора задач выделялось время на чертежных занятиях - одни час из четырех. Остальное время студенты занимались программными чертежами, за которые надлежало отчитаться перед экзаменом - чтобы быть к нему допущенными. Замысловатые чертежи отнимали уйму времени, и оттого на последнем часу занятий группа, как правило, не слушала преподавателя, своенравного и властного деда-фронтовика, с мелом в руках распинавшегося перед доской. Справедливости ради заметим, что объяснял он дурно: невнятно и явно не заботясь о том, чтобы присутствующие его поняли. Бубнил и черкал на доске будто сам для себя. Студентов преподаватель не любил и относился к ним как к козявкам, докучливым насекомым. Подтверждением тому можно привести прием у группы зачетных чертежей. Старый самодур, не одобрив какую-нибудь линию, исправлял ее, чертя по белоснежному ватману чернильной ручкой. После чего, естественно, приходилось снова горбатиться над постылым чертежом ночь напролет.
Словом, экзамен ожидался нелегкий. Это Виталик осознал уже в первый подготовительный день, провозившись с конспектом лекций и нескладными толстенными учебниками до позднего вечера. Если по теории еще можно было собрать отовсюду кое-какие обрывки знаний, то по способам решения задач выходил круглый ноль. Начертательная геометрия была не из тех предметов, которые можно основательно выучить по книгам. Тут требовалась практика, и только практика. Как, скажем, представить себе пересечение куба с тором - устрашающей бубликообразной фигурой - да еще построить тот срез в разных координатных плоскостях?! Короче, три дня подготовки к "начерталке" не принесли Виталику желаемого результата. На горизонте в лучшем случае маячил "трояк", и Чалей внутренне был с этим согласен. Тем более что во время консультации пронеслась лихая молва о сдаче геометрии соседней группой: семь двоек.
Но, вероятно, за прилежание и успехи на предыдущих экзаменах фортуна улыбнулась Виталику и на этот раз: его билет оказался на удивление несложен. Возможно, Чалей справился бы с ним даже со школьным багажом знаний, поскольку задача предлагала выполнить проекции пересечения прямых линий поочередно на три координатные плоскости. Легки были и теоретические вопросы. Таким образом, по велению судьбы обошли Виталика зловещие эллипсы, пирамиды, сферы, многоугольники и прочая начертательная дрянь, а также - и дополнительные вопросы удивительно доброжелательной к нему экзаменаторши. А может, предварительно заглянула она в его зачетку?