У Луки была цель. Благородная и обществом вполне одобряемая.
Ради нее он работал. День и ночь. Ночь и день.
Работал не покладая метлы и засучив рукава бежевой неприметной куртки, кое-где дырявой. А про цель никому не рассказывал - ни хмурым трудовым товарищам, ни соседям по ночлежке в портовом районе, ни... Ни-ни. Никому.
Над Лукой посмеивались за всё сразу. И за всегдашнюю молчаливость, и за сальные спутанные волосы, и за улыбку, которая нет-нет да и мелькнет - то ли мечтательно, то ли с издевкой. Поди разберись.
Так и жил. Метлой, левой-правой, раз-два, грязными рукавицами бумажку - хвать! - и мусорный мешок на помойку тащить, тяжеленный. А по вечерам картошку чистил и посуду мыл.
Бывает, кричит ему сытый по горло повар:
- Эй, ты! Скульптор! Перестань, ты чего?
- Я, - говорит, потупившись, пряча и глаза, и улыбку, - я задумался. Вот...
И в руках у него вырезанная из картошки человеческая фигурка. Женская.
А позади окно, в котором площадь, мелькают разноцветные вечерние люди и играет в брызги фонтан. Говорят, волшебный.
Самые приятные утренние минуты проходят за разглядыванием витрины.
Лука еще ежится спросонья, глотая дымный городской воздух, зевает, а глаза уже серьезные, в один угол смотрят.
Дома тем временем просыпаются, распахиваются ставни, вперемешку с кофейным ароматом летят брань и проклятия.
Витринные сокровища завораживают Луку и он ничего не замечает вокруг.
Приближается, перекатываясь, грузный мужчина с недовольными губами.
- Опя-ять ты-ы? - почесывая лысину, рокочет. - И не мечта-ай!
Лука молчит.
Насмешник уже внутри и ждет первых солидных посетителей. У него лучшая антикварная лавка в городе, а значит, они обязательно придут. "А этот бедный дурачок пусть и дальше заглядывается на коллекцию".
Бедный дурачок вдруг вздрагивает, словно подслушав его мысли, смотрит на башенные часы и быстро-быстро топает на площадь, не забыв бросить последний взгляд на витрину.
За толстым стеклом лежат золотые гульдены. Им чертовски приятно такое внимание.
Площадь украшает огромная протянутая рука. Ну, или не украшает. Поди разберись. А вообще все давно привыкли.
Рука правая и, похоже, мраморная. От бугра Венеры к пальцам вылетают зеленые брызги, и чего только про этот фонтан не рассказывают в народе. Сколько людей - столько и мнений, столько и желаний приврать что-нибудь от себя.
Лука собирает безмолвных, но красноречивых свидетелей вчерашних гуляний. Бумажки, фантики, бутылки - все в мешок.
Собирает и улыбается. Украдкой, чтоб никто не догадался. Ведь цель уже близко. Только - тс-с!
А еще по древним влажным камням бродит попрошайка с серебряной щетиной. Как ни странно, у него сытые румяные щеки и добрый решительный подбородок. Или - решительно добрый.
Луке даже хочется поделиться с попрошайкой звенящим счастьем, но нельзя. Потому что ни-ни. Никому.
Лука сметает вместе с пылью часы и минуты. Позевывая, начинают зажигаться фонари.
И опять, который уже вечер, год и век подряд на площади мелькают разноцветные люди и играет в брызги фонтан.
Говорят, волшебный. Стало быть, исполняющий желания.
Был бы только старинный гульден. Без него ни-ни. Никак.
Следующее утро у хозяина лавки началось с упавшей челюсти, а у Луки - с оттянувшегося кармана. Ну кто мог подумать, что этот дурачок купит коллекционную монету? Не один год, наверное, копил.
А Луке осталось только дождаться поздней ночи - короткого мгновения, когда последний гуляка допоет свою булькающую песню, а первый петух еще не проснется.
Сегодня Лука не будет работать и проваляется в портовой ночлежке на любимой верхней полке. Верхней, потому что так ближе к звездам. Он их сам однажды нарисовал на тусклом потолке.
Идти по храпящим каменным улицам хочется на цыпочках. Не то разбудишь что-то ужасное, пугающее до слез и пробуждения. Свой детский ночной кошмар.
И Лука топает. Как можно тише. И озирается поминутно, оглядывается. Нет ли кого.
А кого там только нет? Тени, миллионы теней, одна страшнее другой.
Вода подсвечивается теплым зеленым светом. Мраморная ладонь журчит: "Дай!".
- С-сейчас, сейчас, - шепчет Лука и роется в кармане. Складка, дырка, где же он? Черт!
Позади мелькнула тень, шаркнула ножкой. Или нет? Показалось.
Вот он, нашел! Лука вытаскивает свое сокровище, больше не стесняясь ночи, и золотая монета, блеснув, на мгновение заменяет солнце. Наконец-то!
Ослепленный и осмелевший, Лука находит в себе и голос, и волю говорить довольно громко. О наболевшем.
Про то, что любовь хочет неземную, единственную. И чтоб с глазами такими, что не оторваться, и утонуть в которых можно. И много другого всякого, о чем и умолчать не стыдно.
Старинный коллекционный гульден важно подлетает, перевернувшись несколько раз в дымном воздухе, и, не спеша, с удовлетворенным звоном отскакивает от мраморного указательного пальца и - плямк! - уже в воде.
Последний счастливый вздох, и Луке можно спать. Ведь фонтан, говорят, волшебный.
Человек с серебряной щетиной отряхнул руку и закатал мокрый рукав.
- Неземную и единственную, говоришь? Есть у меня одна на примете...
У попрошайки в ладони матово улыбались друг другу две золотые монеты. Их бывшие хозяева хотели одного и того же.
И опять, который уже вечер, год и век подряд на площади мелькают разноцветные люди и играет в брызги фонтан.