Мне вспомнился устный рассказ жены моего однокашника, как её мама общалась в Париже с негром. Если где-то напутала - поправьте. Никогда не была в Париже и никогда не общалась с неграми. События происходили в начале девяностых. Назовем мою приятельницу (надо же дать её какое-нибудь имя для удобства) Аней. Была она лет двадцати двух, когда перестройка начала старательно разжигать алчность в наших гражданах, и они кинулись в подножный бизнес. То есть в тот бизнес, который лежал под ногами.
Аня - дочь очень известного директора очень процветавшего завода. Некогда. Некогда процветавшего. Именно в тот момент, как какая-то сука приказала всем директорам фабрик и заводов не платить зарплату наемным работникам - а наемными работниками в Советском Союзе были все, даже директора - с отцом Анны случился инфаркт, и он умер. Не выдержал человек звериных законов криминального бизнеса.
Семью кормить стало некому. Мать отродясь не работала, кроме как и по хозяйству - домашнему. Для, только что окончившей университет и потерявшей любимого отца, Ани работы тоже нигде не нашлось. Квартира в самом центре города, в которой жили Аня с родителями, лишь условно называлась квартирой. Это была студия, сравнимая с футбольным полем. Она занимала целый этаж старого дома еще досталинской эпохи, с высоченными потолками, огромными окнами и парочкой балконов размером с террасу, на которых могли бы свободно разместить два Сан-Марино или один более крупный средиземноморский город. Эти площади надо было оплачивать, не говоря уже о желании хотя бы раз в день поесть.
И стала Аня торговать трусами. Женскими. Не буду врать, не знаю, где она взяла деньги на оптовую закупку трусов, но знаю, что возила их в Польшу. Челночила Аня то удачно, то не очень.
Однажды приехала злая, раздувая ноздри, рассказывала, как её поляки ограбили прямо среди бела дня в трамвае. Зашли сразу за ней в трамвай два здоровенных парня. Один прижал её в углу и держал руки, а другой шарил по телу и доставал из нагрудного дамского сейфа свернутые трубочкой деньги, потом одним движением с талии отстегнул кожаную байдару, набитую мелкими купюрами, бережно собранными Аней для сдачи. Трамвай был полон людьми. Аня кричала - рот ей никто даже не пытался закрыть - звала на помощь, взывала к жалости и состраданию, просила вызвать полицию, остановить трамвай, а когда поняла, что никто и ухом не ведет, то стала ругаться, переходя от литературных русских ругательств к обсценной лексике. По тому, как хмурились женщины и скабрезно лыбились мужчины, поляки прекрасно поняли обличения, которые обрушила на них Аня.
Как-то раз челночники должны были ночью перебегать с одного поезда на другой по железнодорожным путям, чтобы не опоздать. Аня бежала в толпе таких же бедолаг со своим партнером по бизнесу, держа огромную пластиковую сумку за одну ручку, а партнер за другую. Вдруг партнер спотыкается, падает и в падении тащит за собой Аню, вцепившуюся мертвой хваткой в свои дорогие трусы. В это время по колее шел маневровый, а потому неожиданный, локомотив, и партнер не успел встать и перешагнуть через рельс... в руках Ани только ручка от сумки и осталась. Трусы белыми чайками разлетелись в ночи по железнодорожному узлу, сопровождая отлетевшую душу незадачливого бизнесмена. Когда она рассказывала о гибели парня, то вся дрожала, и я впервые видела слезы на её глазах. Все свои невзгоды, потери и крах бизнеса Аня встречала дикой злобой и никогда не плакала. Кремень, а не женщина.
После одной очень неудачной поездки Аня сидела возле телевизора и смотрела в него отсутствующим взглядом. Там был какой-то то ли конкурс, то ли викторина, которыми в то время так любили потчевать своих зрителей центральные каналы. Аня знала ответы на все вопросы и написала об этом на телевидение. Она ни на что не надеялась, просто надо было скоротать время и дать выход своей кипучей энергии. Правду говорят - сучи лапками, лягушка, сбивай масло, будет на чем передохнуть, когда выбьешься из сил. С центрального канала Ане пришло приглашение на телешоу, где ей в качестве награды за отгаданную викторину вручили путевку на двоих на пару дней в Париж. Радости было на всю оптовую партию трусов! Сначала она хотела продать кому-нибудь путевку, чтобы компенсировать потери от последней неудачной поездки. Но, оказывается, виза была уже готова и только на фамилию Ани. Ехать надо было очень срочно. Время оставалось только на то, чтобы оформить визу на второго человека. После гибели партнера, который, как, оказалось, был не только партнером по бизнесу, но и по койке, у Ани не было никакой новой привязанности. Она решила взять с собой в Париж нежно любимую маму, которая никогда не была за границей. Но была одна загвоздка. После смерти отца Ани семейную стаю возглавил, оставшийся единственным существом мужского пола, самец бассета. Это было настоящее исчадие! Длинноухое чудовище, чтобы добиться своего, грызло ножки огромного обеденного антикварного стола в стиле ампир, или скребло своими кривыми лапами драгоценную паркетную мозаику. Но больше всего он любил таскать за собой на поводке кабинетную швейную машинку к которой его привязывали. Машинка билась обо всю дорогую мебель и страдала сама, но поделать с этим ничего не могла. Силы были неравными. Привязывать мерзавца к чугунной батарее отопления уже не пытались после того, как он её однажды сорвал и залил кипятком всю квартиру и соседей снизу, лишив весь подъезд живительного тепла. При этом сам жалобно плакал, жалуясь на ошпаренные лапы. Настырный характер бассета со сложным иностранным именем, присвоенным клубными фантазерами, знали все в городе. Связываться с ним не хотел никто, даже заводчики, которые стремились продолжить элитную линию, не желали получать щенков с исходно вредным характером. Не говоря о собачьих приютах: "Он же все решетки разгрызет, все клетки сломает, все вольеры лишит оград - нет!" Две женщины и швейная машинка не могли противостоять уродливому, могучему тирану. Без мужской руки он совсем потерял страх. Семья поняла, что от собаки надо избавляться. Аня нашла выход.
В одной из самых желтых газет Украины "Симон", где помещали объявления сводники и проститутки, она сообщила о необходимости продать элитного бассета с родословной, длиннее родословной Виндзоров. И если бы не трагические обстоятельства, то никогда она не смогла бы расстаться с таким прекрасным, умным, вежливым, послушным, вышколенным другом, каким был её пёсик.
Результат был самым неожиданным. В Харьков прилетел личный самолет какого-то одесского нувориша, чтобы забрать принца крови из варварских лап, не могущих по достоинству оценить британского бассет-хаунда. Цена в несколько тысяч баксов за такое экзотическое добро показалась одесситу плевой, и он отслюнил их после проверки документов на собаку. Аня, боясь преждевременного бунта бассета, не захотела передавать поводок охраннику, а самолично препроводила дорогого друга до взлетной полосы и ввела его в самолет. После чего опрометью бросилась наутек.
Уже находясь в троллейбусе, который увозил её из аэропорта, она слышала басистый рёв коротышки, возмущенного её коварством. - Только бы он не прогрыз дыру в самолете, а то ведь не взлетит! Новый хозяин знает, где я живу! Господи, сделай так, чтобы он ко мне не вернулся! - молилась Аня только ей ведомым богам.
Видимо в тот час небесные врата были открыты, и заведующий собачьими судьбами услышал Анины молитвы. Бассет улетел в Одессу безвозвратно.
Так Аня с мамой, Верой Игнатьевной, оказались в Париже, да еще и не с пустыми руками.
Собачьи деньги приятно оттягивали банковскую карточку, которая для наших была еще внове.
Два дня прогулок по Парижу и шопингов, и восхищений пролетели незаметно. Университетского знания английского языка, хорошо усовершенствованного во время бизнес путешествий, Ане вполне хватало для общения в магазинах.
Париж Парижем, но пора было возвращаться в Харьков к трусам и Польше.
Но возвращаться не хотелось.
Очень не хотелось после беззаботных сорока восьми часов счастья впрягаться в унизительную гонку на стылых путях родных просторов.
И Аня уговорила маму остаться в Париже до тех пор, пока деньги не кончатся. А потом пусть их депортируют бесплатно домой.
Битая-перебитая в своем бизнеса Аня никак не могла понять, почему её тихая мама долго не соглашалась нарушить закон чужой страны.
Аня пожимала плечами: "Ну и пусть мы никогда больше не сможем приехать в Париж из-за нарушения визового режима. Мы и без нарушения никогда более в него не приедем - ни денег, ни других возможностей для этого больше нет. Зато у нас на карточке есть еще достаточно средств, чтобы снять номер в гостинице и пожить в свое удовольствие, пока деньги не кончатся".
Вера Игатьевна согласилась в последний момент. Еще бы чуть-чуть и женщины сели в поезд, идущий в Москву, а потом домой.
Но они помахали хвосту поезда с платформы и вернулись в здание Восточного вокзала.
Оставив уставшую маму возле туалета, Аня пошла искать банкомат. И вдруг поняла, что совершенно не помнит заветные четыре цифры. Похолодев, она стала судорожно рыться в сумочке, в надежде найти записанный где-нибудь код, как неожиданно её рука провалилась в длинную узкую дыру.
Портмоне с банковской картой и остатками денег исчезло вместе с девственностью сумочки.
Хорошо, что загранпаспорт остался в отдельном кармашке, закрытом на молнию.
Аня стояла посреди огромного вокзального зала и понимала, что не знает, что дальше делать.
В банк идти нет смысла - карты нет.
Права находиться в Париже у них тоже нет.
Не говоря уже о том, что денег след простыл.
И самое главное, очень-очень не хотелось уезжать из Парижа.
Она еще походила по залу, не зная, как объясняться с матерью. Правду говорить не собиралась.
Наконец, после нескольких кругов Аня оказалась возле туалета и сообщила маме, что на вокзале нет банкомата. Сейчас они возьмут вещи и поедут к ближайшему отделению банка.
Аня не боялась опростоволоситься - сумерки сгущались, время шло к закрытию всех учреждений. Завтра суббота, потом воскресенье - банки не работают.
Зато они проведут еще, по крайней мере, два дня в Париже. О том, что им будет голодно и бессонно девчонка не думала, как не думала и о страданиях матери.
Ночное гуляние, сидение, болтовня под парижскими фонарями была столь же утомительна, как и под харьковскими.
Уже в субботу вечером Вера Игнатьевна взмолилась. Она хотела вернуться на вокзал и там найти возможность отдохнуть. Поближе к дому.
Чертыхаясь, неутомимая Аня повела мать к вокзалу и оставила её на лавочке с вещами, а сама опять пошла мерить шагами мостовые города.
Нагулявшись, Аня вернулась к маминой скамье, но её там не оказалось. Аня оббегала всю округу, но мать пропала.
Начала расспрашивать тех, кто явно никуда не ехал и никого не провожал - клошаров, которых она определяла безошибочным чутьем младо_бизнес_вумен.
Она как-то призналась, что нюхом чует, у кого есть деньги, а кто только делает вид, что их имеет.
Один из клошаров указал на большую коробку и сказал, что маленькая белая старушка ушла с черным в его отель.
Аня кинулась к коробке, пнула её и остолбенела. Коробка открылась, в ней сидела её мама, а рядом с ней, положив ей голову на колени, лежал молодой негр с надкусанным пирожком в руках. Он спал.
Вера Игнатьевна улыбалась.
Аню будто ножом в живот ударила эта кроткая улыбка:
- Моя мама в коробке?! Что же я натворила!
Аня стояла и молчала, не в силах пошевелиться.
Вера Игнатьевна жестом пригласила дочь присесть рядом.
Оказалось, что после того, как Аня ушла, мать достала из сумки пирожок. Она его понюхала, втягивая сладковатый дух родного хлеба, и принялась есть.
К ней подсел выходец из черного квартала Страсбургского бульвара.
И проглотил голодную слюну.
Вера Игнатьевна тут же достала еще один пирожок и протянула его негру. Потом еще один, и еще...
- Ешь, ешь, касатик, - приговаривала мама, - у меня осталось много пирожков. Я их напекла еще в Харькове, в дорогу. Да только их в дороге никто есть не стал - всё какие-то чипсы, да гамбургеры ели. Говно, прости, Господи! А пирожочки у меня хорошие, сдобные, начинка разная: капустка, картошечка, яблочки, яичко с рисом и луком. Всё сама готовила, свежее, за два-три дня не успеет испортиться. Ешь. Голодный, видать, парнишечка.
Неизвестно, что из сказанного понял молодой бродяга, но он не лишен был чувства благодарности, и пригласил чужую добрую маму к себе домой - в коробку то ли от холодильника, то ли от кондиционера.
Совершенно неясно, как они общались - Вера Игнатьевна не владели ни одним языком, кроме русского, а негр явно никогда не бывал в России. Но они понимали друг друга.
Мама поведала Ане, что её новый друг посоветовал обратиться к первому же полицейскому, чтобы он помог им попасть домой.
Негр также объяснил старушке, что банкоматы есть везде, и они работают круглосуточно.
Аня со вздохом призналась матери, что да, карты нет. Но зато остался паспорт.
Потом она, ворча, что в коробочном отеле могут быть вши и блохи, собрала вещи и повела маму к маячившему в поле зрения полицейскому.
Когда Вера Игнатьевна хотела отдать оставшиеся пирожки проснувшемуся негру, Аня выхватила их и стала набивать рот.
Возвращение домой уже было делом простым и неинтересным. Во всяком случае, Аня никогда ничего об этом не рассказывала. Да что там рассказывать? Запихали их в транспортный самолет без сидений и вышвырнули в Борисполе.
Женщины была несказанно рады вернуться домой.
После парижских скитаний и отчаяния, страха за мать, и перелета через всю Европу на каких-то мешках, Аня, оказавшись в родных стенах, бухнулась на кровать и проспала более полутора суток.
Через пару лет после Парижа у меня в гостях Аня познакомилась с парнем, который был университетским другом моим и моего мужа, и вышла за него замуж. Родила троих детей. Что не помешало её деловой активности уже на Родине - что-то связанное с нотариальными переводами с одного языка на другой язык. И обратно.
Правда, бизнес на торговле трусами прогорел - наверно польки больше не нуждаются в трусах.
Говорят, что есть такие учреждения в Европе, где женщины ходят совершенно без одежды.
Вера Игнатьевна жива до сих пор, внуки в бабушке души не чают. А она в них.
Аня объездила с мужем и детьми весь мир, но она почему-то избегает Парижа.