Дети пристали ко мне после урока:
- Абсурдина Пептидовна! Абсурдина Пептидовна! Расскажите, как вы выжили в авиакатастрофе?
Эта история давно и надолго прилипла к корме моей биографии. Биография не фрегат, на верфи не перекрасишь, а Новороссийск - город маленький, хоть и не деревня.
Я взглянула поверх рыжих, чернявых, русых и одной лысой головенок на зелень древ и синь небес. Вздохнула.
- Ладно, черти полосатые... Но только в последний сто первый раз!
Галдеж стих, и я стала говорить - сначала бесстрастно, как бортовой самописец, а потом с болью пережитого воздушного сопротивления и сотрясением души о каменную воду Черноморья.
Гидроплан был старый, двигатель отказал... Нет, не буду рассказывать теперь еще и вам, неизвестным мне людям, которых я, возможно, никогда и не увижу, но меня подобрали, а отца-летчика не нашли.
Известно, что я дрейфовала на обломке деревянной доски, бывшей лавки. Сама бы я не выбралась. Значит, раненный отец вытолкнул меня, или все произошло иначе, я ничего не помню.
Человеческое любопытство всегда сует мокрый нос в те уголки чужой памяти, которые тщательно вытерты неведомой нам милосердной уборщицей.
А дети - они ангелы, которых посылает небо на нашу печальную землю. Но постепенно детские души забывают, откуда они, и их начинают прельщать истории, знание которых, возможно, и не привязывает к земле, но и не сбрасывает с разума грязные одежды неподобающих идей и мыслей.
Вот и сейчас в одних глазах я читала подлинное сочувствие - искреннее и чистое, как хрусталь, а в других мерцали алчные огоньки нездорового любопытства: как оно было, что конкретно я чувствовала, какова была глубина моря и скорость самолета?..
Я смутилась и стала смотреть в стол. Под стеклом лежало расписание, которое я составила собственной рукой, но сейчас почерк мне казался чужим и каким-то расплывчатым.
- Не плачьте, - сказала Любочка Панова. - Вашему папе можно позавидовать. Вот мама Пети Рожкова полгода протянула на наркотиках и умерла в муках. А собака Коли...
- Любочка, - прервала я севшим голосом. - Не надо. Я не о том плачу. Не потому...
Все замерли, жадно глядя на меня. Я подняла взгляд и сняла очки.
- Я радуюсь тому, что сегодня двадцать четвертое мая, а вы, четвероклашечки мои, почти окончили школу начальную и переходите в средние классы. Что я наконец-то избавлюсь от тебя, Любочка, тварь подколодная, рвущая мне сердце каждым словом, от тебя, Сережа, гаденыш мерзостный, буквально будущий сатанаил сущепакостный, от тебя Куманев, преступник малолетний, опять что-то затеял, морда твоя лисья!.. Но в то же время я грущу о том, что в будущем году каждое божье утро меня не будут встречать улыбчивые глаза Маши Касатоновой, лучистый смех Филиппа Горна, ласковое оканье Пети Козенко.
Дети притихли, только Сашенька Мережковская, дочь директора сети автомоек, шмыгнула носиком. Я встала, вышла из-за стола, поклонилась им до земли и покинула класс.
А поздно вечером я самозабвенно, словно в последний раз, трахалась с папой Сашеньки Мережковской и украдкой думала, что мне страшно повезло в этой жизни. И тогда, когда я не разбилась, и когда вышла замуж за пэтэушника да хулигана, а он взял и поднялся по жизни, ну и дочка у нас получилась все-таки хорошая. Сашенька, я люблю тебя!