Спесивцев Анатолий Фёдорович : другие произведения.

Не нужен нам берег турецкий. Глава 9

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Комменты пожалуйста в общий файл.

8 глава.

Мир вокруг Вольной Руси.

Сентябрь-октябрь 1638 года от Р. Х.

  
   Накал страстей в Польше после ухода из неё орд грабителей не снизился. Да и боевые действия продолжали вестись активнейшим образом, хоть и не в таких крупных масштабах. Воспользовавшись смутой и изменившимся на местном уровне балансом сил, многие паны сочли благоприятной сложившуюся ситуацию для сведения счётов, мести или округления своих владений. В стране, и без того разорённой, запылали местные войнушки.
   - Общая беда? Что может быть общего у шляхетного человека с быдлом? - именно так ответили бы многие из панов на призыв к сплочению нации перед страшной угрозой. И собирали они челядь для налёта на соседнее имение, и гибли в усобицах умелые воины.
   Начало октября всегда считалось самым сытым временем, но в этом году тысячи людей после сбора урожая оказались на грани голодной смерти. Враги ведь не столько грабили, сколько палили и разрушали, лишая этим сотни тысяч людей средств к существованию. Но если дороги Малопольши и Великопольши были полны нищих, просящих подаяние, то мало пострадавшее Поморье продолжало вывозить хлеб, хоть и далеко не в тех размерах, что раньше.
   Заметно обострилось положение и в городах. Купцы и ремесленники столкнулись с резким снижением спроса на свою продукцию, их финансовое положение стремительно ухудшалось. Зато цены на продовольствие росли невиданными прежде темпами. Во многие мещанские семьи также заглянул голод. Попытки некоторых горожан выехать в село и выменять там еду часто заканчивались исчезновением таких инициативных людей. Опасно стало появляться в польских сёлах без хорошей охраны.
   Вальный сейм в очередной раз продемонстрировал свою неспособность к исполнению собственных обязанностей. На заседаниях скандал следовал за скандалом. Всем было ясно, что весной надо собирать общепольское Посполитое рушение и нанимать новое кварцяное войско. Но когда король доложил, что даже половины доходов, оставшихся в его распоряжении, для этого недостаточно, вместо серьёзной работы депутаты принялись выяснять отношения между собой и с королём. К счастью для последнего, помощь пришла со стороны. Сначала Франция заявила о готовности выделить Речи Посполитой миллион ливров, потом выразила желание дать заём в полмиллиона гульденов под низкие проценты Голландия. Там очень встревожились из-за резкого сокращения хлебных поставок из Польши и готовы были платить за их возобновление. Разорённая долгой войной Западная Европа сама себя прокормить была не в состоянии. Там ещё не осознали, в какое неприятное положение попали в связи с гражданскими войнами в Речи Посполитой и Оттоманской империи, при полном прекращении хлебного импорта из Московии.
  
  
   Великое княжество Литовское нашествиям вражеских орд в этом году не подвергалось. Казаки и их союзники границы не переходили, фальшивой оказалась тревога по поводу сосредоточения русских войск напротив Смоленска. Но и в Литве обстановка постепенно накалялась. То там, то тут вспыхивали восстания местных хлопов. Их беспощадно подавляли, но тут же начинали бунтовать селяне из соседних поместий. Неспокойно было и в городах - православная часть их населения волновалась и не скрывала надежд на приход освободителей с юга. По городам и весям распространялись разные слухи, большей частью весьма неприятные для высокоуважаемого панства.
   Не решаясь вступить в войну, московиты стали всё чаще беспокоить пограничье налётами дворянской конницы, уводя хлопов из приграничных усадеб к себе. Пришлось великому коронному гетману Литвы Кшиштофу Радзивиллу инициировать посполитое рушение в воеводствах, граничащих с Московией и русскими воеводствами Польши. Русско-литовской шляхте пришлось сесть на коней. На востоке всадники активно противодействовали налётам русских дворян, на юге препятствовали массовому уходу хлопов к казакам. Вольная воля и богатейшие, плодороднейшие почвы были для инициативных крестьян большим соблазном.
   Экономика Литвы, в отличие от польской, пока серьёзно не пострадала. Хотя и без того небольшой вывоз хлеба в Европу почти прекратился из-за недорода этого года, вызванного засухой, и активной скупки хлеба купцами с юга, деньги в государстве были. Великий канцлер Альбрехт Станислав Радзивилл даже смог выделить на увеличение кварцяного войска немалые дополнительные средства. Литовскую гусарию довели до полутора тысяч, пехоты набрали до десяти. Литва интенсивно готовилась к войне, но сама в неё вступать не торопилась, что вызывало всеобщее одобрение панства и ропот в иезуитских кругах. Панство было встревожено, однако встать дружно и оружно на защиту собратьев по классу в русских и польских воеводствах не спешило.
   Иезуитов встревожила гибель нескольких членов ордена в Литве. Слухи, что их убили кальвинисты, заметно теряющие влияние, сработали. Из-за этого обострились отношения между католической и кальвинисткой общинами, великим канцлером, истовым католиком, и великим гетманом, его близким родственником, убеждённым кальвинистом. А здесь и ответные удары пошли. Несколько покушений было произведено на кальвинистских проповедников, при совершении одного из них был пойман иезуит. Неудачное посягательство на жизнь Кшиштофа Радзивилла накалило обстановку до опасной черты. Кальвинисты, понимая, что им трудно будет выстоять в этой борьбе, если литовским католикам помогут польские единоверцы, запросили помощи у Оксешерны.
  
  
   В Москве также было неспокойно. Поражение в Смоленской войне больно ударило по стране. И без того ещё не восстановившаяся после Смуты экономика зашаталась и дала трещины. Военные подати и тяготы оказались чрезмерными для многих. По стране прокатились волнения и бунты. Нерешительный Михаил после обидной осечки в новую авантюру лезть не желал. Столько было у него надежд и чаяний связано с недавней попыткой отбить у врагов русские земли... а получилось... только и радости, что проклятый католик Владислав отказался от претензий на русский трон.
   Хотя татарская опасность вроде бы исчезла, Белгородскую оборонительную линию продолжали достраивать. Во-первых, татары как ушли, так могут и вернуться - наладится жизнь у осман, помогут они татарве и полетят казаки вверх тормашками со всех недавно захваченных земель. Тем более и обиженные поляки одновременно им в спину ударить способны, есть ещё порох в панских пороховницах. Во-вторых, сменившие ногаев в степях калмыки ещё более опасными выглядят. Разведка доносит, что у них много доспешных воинов, дворянам с такими будет управиться труднее, чем с татарами.
   Предупреждённые заранее о возможности засухи, московские власти прекратили вывоз хлеба в Европу. На финансовом положении страны это не сказалось отрицательно, так как излишки зерна охотно купили казаки. Благодаря исчезновению опасности татарских набегов срочно распахивались новые земли на юге. Весьма пригодились в этом деле руки поставленных казаками и черкесами турок, поляков и... черкесов. Оживилась, давая дополнительную прибыль в казну, торговля с Персией.
   Однако к войне страна готовилась ускоренными темпами. Да, обманутые сладкозвучными французскими и шведскими дипломатами русские оказались в войне против поляков один на один и проиграли. Но сейчас-то панов бьют, считай, самостоятельно, казаки, проще говоря - разбойники с большой дороги. Если так и дальше будет продолжаться, сам Бог велел вернуть под руку православного государя Смоленск и Чернигов.
  
  
   Весь Северный Кавказ - привычное дело - воевал. В Кумыкии продолжалась война с осколками шамхальства. Гребенцы, кабардинцы, калмыки и окоты, уничтожив два северных кумыкских царства, планомерно выжигали и разоряли два центральных. Кумыки, засев в труднодоступных твердынях, отчаянно и умело отбивались.
   В Кабарде увлечённо продолжали резать друг друга кабардинцы. Что уже вынудило вернуться на родину большую часть кабардинцев, участвовавших в замирении Кумыкии. Тенденции к затуханию братоубийства пока видно не было.
   В многоплемённой западной Черкессии война не прекращалась никогда. Некоторые из вернувшихся с богатой добычей рыцарей обнаружили, что ни домов, ни семей у них уже нет. Пока они добывали славу и деньги за границей, соседи заботились разорением их домов, убийством и продажей в рабство их родных и близких. Естественно, пошли ответы - кровная месть на Кавказе была святым делом.
  
  
   Леван Дадиани решился и двинул войска на юг. Царь Имеретии Теймураз III Багратиони предвидел такой поворот событий и успел собрать войско. Недавно вернувшись из мингрельского плена, в который попал проиграв сражение ещё в тридцать четвёртом году, он надеялся взять реванш. Из-за его плохого состояния здоровья, войско возглавил его сын Александр. Под стенами Кутаиси, своей столицы, он попытался разбить армию вторжения. Ожесточённая битва была недолгой. Удар трёхтысячной навербованной Дадиани черкесской конницы опрокинул левый фланг имеретинского войска и решил судьбу битвы. Теймураз и Александр вынуждены были спасаться бегством. Казна им для этого была подготовлена заранее.
   Учитывая, что Имеретия и Мингрелия были провинциями Османского султаната, то и искать защиты стоило у султана. Ближайшим человеком, так себя называвшим, был Ахмед Халебский. К нему-то имеретинский царь с сыном и бежал, моля о восстановлении на троне и наказании зарвавшегося владетеля Мингрелии. Но Ахмеду было не до грузинских разборок. Подношения его окружение от Багратида охотно брало, однако исполнять его просьбу не спешило. Новоявленному султану нужна была реальная помощь в предстоящих внутритурецких разборках, Теймураз III же сам просил о помощи.
   Дело решилось после прибытия посольства от Левана Дадиани. Он заявил о своей покорности, прислал богатую дань (собранную с Имеретии) и сообщил о движущемся на помощь Ахмеду войске - трёх с половиной тысячах тяжёлой конницы. Правда, предупредив, что черкесы - наёмники, им придётся платить. Шедшие с черкесами пятьсот имеретинских дворян были им посланы с иезуитской целью - отмазаться от помощи Ахмеду, если он проиграет в борьбе за власть. Мол, помогали только черкесы и имеретинцы, ни одного мингрела там не было. Когда же Ахмеду доставили доказательства просьб Теймураза III о переходе под руку московского царя, со свидетельством об этом католикоса-грека, имеретинского царя и его сына тихо удавили, присвоив всё, что они с собой привезли.
  
  
   Еэн-паша и Мусса-паша работали с интенсивностью большей, чем рабы на кадирге во время погони за вражеским судном. Тем хоть иногда дают передохнуть, чтоб не сдохли раньше времени. Паши, ввязавшиеся в борьбу за власть, себе отдыха позволить не могли - в Стамбул пришёл голод. Первые признаки его грядущего наступления появились раньше, когда казаки резко сократили османское мореходство на Чёрном море, хлеб пришлось из Болгарии и Валахии везти сушей, что немедленно подняло его цену. Из Анатолии подвоз продовольствия прервался совсем, оно было нужно для прокорма хозяйничающей там армии оджака.
   Морские перевозки прекратились почти полностью. На Чёрном море свирепствовали казаки, лишь иногда вдоль берега Румелии удавалось проскочить в столицу судам из северных портов провинции. Эгейское море было в руках венецианцев и греческих корсаров. Даже в полностью вроде бы контролируемом Белом (Мраморном) море порой бесследно исчезали османские корабли. Таким образом, можно было рассчитывать только на поставки провианта по суше. Пусть более дорогой, но в Стамбул хлеб попадал.
   Несколько месяцев Еэн и Мусса выкручивались за счёт усиленного обдирания Румелии. Начинающую бунтовать бедноту безжалостно отправляли во вспомогательные части стремительно растущей армии. Но когда в Румелию вторглись орды ногаев и татар, превратив весь юг и центр полуострова в разворошенный муравейник, поставки резко снизились. Часть урожая пошла на прокорм скота вторгнувшихся орд, другая не могла быть доставлена из-за реквизиций, производимых кочевниками.
   Между тем население Истамбула росло не по дням, а по часам. Туда сходились и съезжались люди из многих мест, уже к сентябрю его численность вплотную подошла к допожарным цифрам. В страхе перед кочевниками люди прятались за городскими стенами. Самыми надёжными не без основания считались стены Стамбула. Туда и хлынули толпы болгар, греков и турок. По суше снабжать продовольствием растущее население становилось всё труднее, на юге море попало во власть венецианцев и греческих пиратов, цены на хлеб и мясо поползли вверх уже с такой скоростью, что впору было говорить, что они побежали.
   Если буджакская орда сильно на производство и перевозки продовольствия не повлияла, остановившись в Добрудже, то приход крымских татар вызвал настоящую катастрофу. Они перекрыли (конечно же, невольно, но кому от этого легче?) большую часть дорог в Истамбул из центральных и северных вилайетов Румелии.
   Цены на еду в городе взлетели вверх, будто ядро, запущенное из мортиры. Слишком многие не имели столько денег, и они вышли на улицы. Разразился самый настоящий стихийный бунт городской бедноты. На счастье Еэна и его команды восстание не было организованным и его удалось, пусть и не без напряжения, подавить. Однако не надо было быть пророком, чтобы предвидеть его повторение.
   Когда на следующее утро к Еэну-паше пришла делегация священнослужителей во главе с назначенным им самим шейх-ул-исламом, он подумал, что они будут упрекать его за пролитую на улицах столицы кровь мусульман, чего Пророк не одобрял в крайней степени. Однако он не угадал. Муллы пришли защищать земельные права гяуров. Они потребовали немедленно, сейчас же убрать из Румелии татар и ногаев, уничтожающих посевы и дома законопослушных жителей, пусть и неверных.
   "Татары разорили вакуфные* земли!" - сообразил Еэн. - "Теперь, хочу я этого или нет, надо срочно идти в Анатолию. Потому как за свои доходы муллы кого угодно с дерьмом смешают. При их противодействии у меня не будет ни единого шанса в борьбе за власть".
   - Воля служителей Аллаха для меня священна. Сегодня же начинаем переправу татарской орды в Анатолию.
   Подготовка к этому важному делу велась не первый день, заслон, оставленный оджаком, был давно частично уничтожен или разогнан, но двигаться через пролив Еэн не спешил, ему с военной точки зрения было выгоднее тянуть, собирать силы.
   "Однако Аллах, приславший мне почти сто тысяч конников, посчитал иначе. Кисмет. Всё в руке его".
   Переправа началась к обеду.
   Еврейские общины Стамбула ощутили опасность от роста цен и нехватки продовольствия как бы не первыми. Их лидеры вспомнили предупреждения евреев с Дона и легко добились у Еэна права переселиться в Палестину. Для этого им даже не пришлось давать большую взятку, великий визирь рад был разгрузить переполненный город. Самой большой проблемой было добиться у венецианцев и греческих корсаров гарантий неприкосновенности. Вот это стоило весьма немалых денег. Уже в сентябре первые корабли с евреями-переселенцами потянулись в Палестину, на родину предков.
   По иронии судьбы первыми, после переселенцев из русских земель Польши, из города стали отплывать романиоты, потомки евреев, поселившихся ещё в византийском, если не римском Константинополе. Эта община была слабее и сильно пострадала от двух пожаров подряд, тридцать седьмого и тридцать восьмого годов. Большая часть её членов не могла уже прокормиться при таких ценах на хлеб и вынуждена была согласиться на предложение, от которого нельзя отказаться - переезд в Палестину. Вслед за ними потянулись и бедняки из пока процветавших общин сефардов и ашкенази. Ненавидимые почему-то евреями Стамбула караимы двинулись из города на северо-восток, на Керченский полуостров Крыма, где вполне благополучно жили их единоверцы.
  
  
   Скот татар, из-за которого так плохо стало с пропитанием в Истамбуле, в этот момент помог выжить очень многим жителям столицы. Часть его, причём значительная, была пущена на прокорм оголодавших стамбульцев. Семьи татар и ногаев, вместе с сильно поредевшими стадами, потянулись вслед за армией последнего Османа, Мустафы. И своими мужчинами, большая часть которых в эту армию была мобилизована. До семидесяти тысяч стамбульцев пошли вместе с Еэном в качестве рабочей силы, тысяч пятнадцать влились в пехоту румелийской армии.
   Когда известие о форсировании румелийским войском пролива достигло противостоявших под Анкарой друг другу армий, их командования преодолели нерешительность и два больших войска сошлись в битве. Битве под Анкарой, на том самом поле, где Железный Хромец уничтожил армию Баязида Молниеносного.
  
  
   * - Вакуфными в Османском султанате назывались земли платившие налоги не султану, а муллам.
  

Битва под Анкарой.

Равнина восточнее Анкары, 23 Джуамаада ль-Ууля 1048 года хиджры

(2 октября 1638 года от Р. Х.)

  
   Выходя в поход на Багдад, Мурад вёл за собой большую армию. Двадцать тысяч янычар (чуть более половины из всех имевшихся на то время), десять тысяч сувалери (тяжёлая конница из корпуса капыкуллу, две трети от наличных в султанате), пятнадцать тысяч сипахов (около половины реально наличных), около десяти тысяч азапов (пехотинцев с огнестрелом, призванных на время войны), пять тысяч легкой конницы войнуков (балканских всадников), столько же секбанов, османского варианта драгунов, пятьсот топчи (пушкарей капыкуллу) и больше сотни пушек. Сопровождали воинов обозники и работяги райя, тысяч тридцать. Предполагалось, что на востоке Анатолии к этой армии присоединится ещё одна, анатолийская.
   За время, прошедшее после гибели султана, из войска дезертировало несколько сот сипахов, в основном румелийских, тысячи три человек выбыло из-за разных болезней. Румелийских помещиков заменили анатолийскими, вместо выбывших по болезни в ряды встали призванные из гарнизонов или добровольцы. Число азапов увеличилось до двадцати тысяч, секбанов до пятнадцати. Главной заботой Ислам-Гирея и великого визиря Зуграджи паши стало наращивание числа конницы. Татар по призыву Гирея прибыло из окрестностей Мраморного моря всего полторы тысячи, зато это была полноценная тяжёлая конница на арабских и анатолийских скакунах. Им удалось мобилизовать до двадцати тысяч кочевников из Центральной Анатолии. Да оставив у пролива часть пушек, осадная артиллерия в полевом сражении бесполезна, их заменили на орудия меньшего калибра из крепостей.
   К битве Гирей имел шестьдесят шесть с половиной тысяч конницы, из них двадцать шесть с половиной тяжёлой, и сорок тысяч пехоты, половина - янычары. Артиллерийским прикрытием для них служили семьдесят орудий, не считая гаковниц.
   Если у Зуграджи и Гирея не хватало конницы, то для Ахмеда Халебского и его великого визиря Гюрджи Мехмед паши главной проблемой стал поиск пехоты. Из тюркских племён востока Анатолии им удалось набрать пятьдесят пять тысяч всадников, правда, лишь пять тысяч из них обладали полным комплектом доспехов и могли причисляться к тяжёлой кавалерии. К ним прибавились десять тысяч арабских конников, столько же секбанов, пять тысяч сипахов и прибывшие в последний момент три тысячи черкесов и пятьсот имеретинцев. Всего восемьдесят три с половиной тысячи всадников, тяжёлой конницы вдвое меньше, чем у противника - всего тринадцать с половиной тысяч. Впрочем, многие тюрки и арабы имели неполные или облегчённые доспехи и были способны противостоять сипахам и сувалери.
   С пехотой дела обстояли много хуже. К пяти тысячам янычар присоединились двадцать тысяч азапов. И то для этого пришлось полностью оголить гарнизоны крепостей на границе с ненадёжной и агрессивной Персией. Выход предложили те же армянские ростовщики. Все последние годы Армению терроризировали набеги конницы из Персии. Кизилбаши, правившие там, разоряли местность, убивали и угоняли в плен население. Тактику выжженной земли не в двадцатом веке придумали. Армяне выразили готовность заменить османов в крепостях, Ахмед и Мехмед на это согласились. До пятнадцати тысяч гонюллиян (пехота из иноверцев) было мобилизовано в Армении. Посомневавшись, восемь из них, самых лучших, прихватили с собой в поход, оставив в крепостях, вместо них пять тысяч подошедших асхира (сирийских пехотинцев). Армянам в случае победы Ахмеда было обещано возрождение пяти армянских царств, под рукой султана, естественно.
   На поле боя у анатолийской армии было пятьдесят пушек, не считая гаковниц, которых также было меньше, чем у гиреевской армии.
   То есть, имея преимущество в числе конников, халебцы уступали по количеству пехоты и артиллерии. Подавляющего, определяющего преимущества не имел никто. Оба претендента на султанский титул и их штабы об этом прекрасно знали. Перебежчики из лагеря в лагерь появлялись ежедневно. Да и шпионы могли действовать весьма вольготно, выловить их удавалось редко.
   Раз нет значительного преимущества, следовательно, и результат сражения сомнителен в крайней степени. Именно так думали и там, и там, поэтому и со сражением тянули. Переправа через пролив румелийской армии вынудила гиреевцев и халебцев идти в бой. То, что у них самих нет договорённостей с Еэн-пашой, они знали точно, а вот о связях с ним противника - могли только гадать.
   Воины обеих армий узнали о приближении противников задолго до сближения. Лето и в Анатолии было жарким, дороги после римлян там и не пытался никто мостить, многокилометровые змеи армий с обозами видно было издалека по пылевым облакам, ими поднимаемым. Две огромные армии сошлись на ровном поле восточнее Анкары к вечеру 21 Джуамаада ль-Ууля (1 октября). Но был день йаум аль-джум''а, то есть пятница, начинать сражение никто не решился. Всю вторую половину дня посвятили обустройству лагерей, приготовлению пищи, молитвам.
   Не сразу бросились в бой и на следующий день. Встав с призывом муэдзинов к первой молитве, в темноте, выстроились друг против друга только засветло, а в битву бросились после второй молитвы.
   Особо экспериментировать с расстановкой войск оба военачальника, Зуграджи и Гюрджи Мехмед, не стали. В центре расположили табора с пехотой, поставив перед ними артиллерию, по флангам разместили конницу. Первыми подали сигнал к атаке конников у халебцев, но его тут же повторили рожки гиреевцев. На обоих флангах тысячи всадников столкнулись в ожесточённой битве. Именно своей боевой яростью, прежде всего, славились совершенно заслуженно османские воины. Мало кто мог выдержать их неудержимый напор. Однако здесь сошлись в схватке люди, ранее ходившие в походы вместе.
   Зная о количественном и качественном превосходстве своей пехоты, Зуграджи приказал янычарам атаковать табор халебцев, рассчитывая быстро его захватить. Но не тут-то было. Не только малочисленные янычары халебцев, но и их азапы и армяне отчаянно оборонялись, раз за разом отбрасывая янычар и азапов гиреевцев от своего табора с огромными потерями.
   Никому не удавалось победить и на флангах. Качественное преимущество гиреевцев нивелировалось численным у халебцев. Храбрые до безрассудности османские воины часто не отличались стойкостью. Но полководцы прекрасно были осведомлены обо всех качествах своих воинов, так как сами выдвинулись наверх, пройдя всю цепочку повышений, начав карьеру рядовыми янычарами. Первоначально они бросили в бой менее половины наличной конницы, и как только их подчинённые начинали пятиться, им на помощь приходил резерв.
   Конница давно дралась почти вслепую, из-за пыли, поднятой копытами лошадей, стало тяжело опознавать своих и чужих, резня приобрела всеобщий характер. Нередко нанеся удар, всадник вдруг понимал, что ударил своего, но... не было там времени на сомнения и терзания. Начавшие удерживать рубящую руку гибли наверняка. Мало шансов было выжить в этой толчее и у уставших. В отличие от Европы, в Азии принято бросать в бой первыми не самых хорошо защищённых и умелых, а тех, кто похуже. Поэтому лучшие конники начали вступать в сражение много после полудня, когда солнце уже ощутимо клонилось к закату.
   Атаки на табор халебцев к тому времени прекратились. Новый глава оджака Бекташ-ага подошёл к великому визирю Ислам-Гирея и предупредил, что янычары из-за огромных потерь при штурмах вражеского табора находятся на грани бунта. Меньше всего Гирею и Зуграджи нужен был мятеж основной части своих войск, атаки табора прекратили. Знали бы они, что последнее нападение их противники отбили чудом, показавшие невиданную стойкость армяне практически полностью янычарами вырезаны в предыдущих атаках, халебские азапы также понесли огромные потери. За каждого убитого янычара они расплачивались двумя-тремя своими жизнями, уровень обучения в оджаке был очень высок. Пойди янычары на штурм ещё раз, вражеский табор они бы взяли наверняка. Кисмет...
   Уже к вечеру наметилось продвижение вперёд и на правом фланге гиреевцев. Сипахам удалось заметно сдвинуть противостоявших им арабов и тюрок. Зуграджи бросил на прорыв на этом фланге свой резерв - сувалери, конницу капыкуллу. И она вырвалась было на оперативный простор, но была остановлена встречным ударом резерва халебцев. Черкесы и сипахи Ахмеда Халебского оказались твёрдым орешком и для лучшей османской тяжёлой конницы. А впереди грузин по происхождению Гюрджи Мехмет поставил имеретинцев, прекрасно зная об их сомнительной стойкости. Грузины, которых все эти внутриосманские разборки не интересовали в принципе, может, и драпанули бы, если бы у них была для этого возможность. Однако подпираемые бешеными в бою черкесами и сипахами, они шансов на бегство не имели, и честно полегли в бою. Все.
   На закате дня бой прекратился и враги как-то вдруг разъединились, вымотанные до невозможности.
   По-разному отдыхали в эту ночь воины обоих лагерей. Кто-то завалился в своём шатре, даже не поев, и провалился в сон как в пропасть. Другие же так и не смогли сомкнуть глаз, несмотря на истощение и измотанность от невероятного напряжения в бою. Некоторые, не столько на сохранившихся силах, сколько на воле, искали среди десятков тысяч трупов родственников и друзей. Отгоняя при этом шакалов и их двуногих собратьев из обоза, спешивших поживиться на поле великой битвы. Случалось воинам найти брата с только что перерезанным подобными выродками горлом. Перегрызть глотку ослабевшему, пусть и льву, шакалы - большие мастера.
   Продолжения битвы на следующий день не было. С рассветом из лагеря Гирея увидели хвост отступающего войска Ахмеда Халебского. Подсчитав потери, там ужаснулись и поняли, что второго сражения их армия не выдержит, а если и вынесет его чудом, то на третий день им некого будет ставить в строй. Пехоты осталось меньше половины, тяжёлой конницы вообще треть, да и лёгкая конница потеряла до сорока процентов убитыми и тяжело раненными. Многие из оставшихся в строю имели лёгкие раны, все были вымотаны. Во время обсуждения несколько раз возникала тема отправленного в обход пятитысячного отряда тюрок. Он так и не напал на врага с тыла, как планировалось накануне. Гюрджи Мехмету осторожно ставили в вину его распоряжение об этом рейде.
   Сразу после первой молитвы они начали отход, бросив часть обоза и оставив погребение мёртвых на противника. Однако это было именно отступление, с артиллерией, обозом, в телеги которого загрузили раненых вместо выброшенного имущества, с арьергардом, прикрывавшим отступление.
   Но их никто не стал преследовать. Потери посчитали и в лагере Гирея. И ужаснулись не в меньшей степени. Пехотинцев осталось две трети от вчерашнего числа, тяжёлой конницы как бы не меньше, лёгкой не более половины. На совете, собранном после первого намаза, здесь также встал вопрос об отступлении, но вспомнив о румелийской армии, вот-вот могущей прийти с запада, решили, что отступив сейчас, на победу в будущем, рассчитывать не придётся.
   При виде хвоста отступающей армии в штабе Гирея возник ожесточённый спор, преследовать ли их, бросать ли на уходящее войско конницу? В конце концов, решили, что не стоит. Главным аргументом против преследования врага послужило неожиданное появление на западе большого отряда конницы. В армии чуть было не разразилась паника, кто-то заорал, что это татары. Паникёров прибили, паникующих успокоили, срочно высланные навстречу тюрки опознали в нерешившихся напасть на укреплённый лагерь всадниках представителей соседнего племени, служившего Ахмеду Халебскому.
   Бросаться в погоню, имея за собой такой хвост, было бы воистину сумасшествием. Да и о возможном вскоре подходе румелийской армии нельзя было забывать. Потеря ещё нескольких тысяч всадников могла стать фатальной в противостоянии с Еэном. А так - поле боя осталось за Гиреем, значит, он победитель! Да и трофеи с тел погибших должны были быть немалыми. Доспехи и оружие очень скоро понадобятся для вооружения новых воинов. Помаячив немного, халебские тюрки ускакал туда, откуда пришли.
   А через два дня Анатолию накрыл циклон. Засуха, так истерзавшая поля летом, наконец-то была отодвинута дождями. С неба лило, с небольшими перерывами, больше двух недель, делая любое передвижение войск по раскисшим дорогам практически невозможным. Затем резко похолодало, дожди сменились снегом, неожиданно наступила ранняя зима. Выяснение отношений за султанский титул отодвинулось на следующий год. Сипахов, секбанов и азапов распустили по домам, и это стало ОЧЕНЬ плохой новостью для Анатолии. Немалая часть отправленных в запас вместо возращения к мирному труду или в своё разорённое поместье сбилась в шайки и занялась грабежами. И без того дышавшая на ладан экономика страны начала демонстрировать трупное окоченение. Шайки на дорогах стремительно увеличивались за счёт притока задавленных налогами райя.
  

* * *

  
   Еэн-паша не успел до дождей переправить через пролив всех, кого собирался. Но стоило большей части войск покинуть столицу, как там вспыхнули беспорядки, быстро перешедшие в грандиозный погром. Голодающая османская беднота нашла виновников своего бедственного положения - христиан. Их в Стамбул много набежало, спасаясь от татарских орд. Еэн вывел из города как подсобных рабочих для армии много людей, но город всё равно был перенаселён в крайней степени. Обеспечить элементарные потребности такого количества жителей на данный момент городские власти не могли по объективным причинам. Взрыв народного возмущения был неизбежен, и он грянул.
   Описывать то, что вытворяли погромщики с греками, армянами и болгарами, не буду. Многие кварталы в городе имели стены и укрепления, не все христиане безропотно подставили свои шеи под ножи пылавших праведным, как они считали сами, гневом турок. В Стамбуле развернулись настоящие уличные бои. В Галате, где иноверцев жило больше, чем мусульман, погромщиков отбросили с огромными потерями, запылали уже мусульманские кварталы, уровень терпимости у греков и армян был ничуть не выше, чем у турок. В конце концов, при поддержке населения пригородов прибежавшего пограбить, мусульмане одержали решительную победу. Часть христиан, правда, смогла вырваться из города и отойти на север, на побережье Чёрного моря, откуда и начали перебираться в Крым. Сначала на греческих рыбацких и торговых судёнышках, потом к их вывозу подключился казацкий гребной флот. Холодная и сырая погода, недостаток питания довершили дело погромщиков. Всего в Крым прибыло около пятнадцати тысяч стамбульцев, менее десяти процентов христианского населения города.
   Евреев погромы не затронули благодаря их предусмотрительности. Часть уже выехала в Палестину, другие, заметив нехорошие признаки, собрались в нескольких удобных для защиты кварталах и наняли для охраны оставшихся в городе янычар-ветеранов, в походы не ходивших. Такая мера предосторожности подействовала, желающие пограбить с янычарами связываться не посмели. Предпочли поискать другие, не такие опасные объекты.
  

* * *

  
   Шахиншах Сефи уже готовился к вторжению в ослабленный гражданской войной Османский султанат, когда пришла крайне неприятная весть с востока. Войска Шах-Джахана, Великого могола, захватили принадлежавший Персии Кандагар. Пришлось Сефи вести своих кизилбашей и гулямов в сторону Индии. Отбивать Кандагар, отучать наглеца-могола от покушений на территорию его государства. Одна радость - гарнизоны в новоприобретённых городах можно было оставлять минимальные. Османам в ближайшее время будет не до Персии.
  

Суета и маета.

Азов, грязник 7148 года от с.м.

(октябрь 1638 года от Р. Х.)

  
   Дела в донской столице закрутили Аркадия не хуже сильного смерча. Даже лишний раз дух перевести было порой некогда. Сразу десять дел, одно другого важнее и неотложнее, требовали немедленного решения, и обойтись без него никак не могли.
   Казалось бы, совсем недавно - каких-то полтора года назад - казакам достался почти пустой город, немаленький по местным меркам. Никто его не жёг, дома не разрушал, места для приезжающих сюда жить, должно было ещё надолго хватить. Ага, как же. Первое нехорошее предчувствие посетило попаданца сразу по приезде. Виселицу у ворот "украшали" сразу пять тел, что для города, в который не успела вернуться немалая часть жителей, было многовато. Следующим звоночком стала затруднённость передвижения каравана по улицам. Уж очень много людей на них толкалось, причём минимум половина - с нерусскими рожами. Ногаи, горцы, наверняка не только черкесы, греки, выходцы с Балкан, евреи... да и русинов стало заметно больше. Улицы пестрели разноцветной одеждой самых разных покроев. Ещё весной такого многолюдья здесь не наблюдалось.
   Невольно вглядываясь в прохожих, сновавших или степенно вышагивавших в разных направлениях, он всё больше удивлялся. Помимо, судя по носимому оружию и поведению, бандитов, примкнувших к пиратскому сообществу, встречалось много явно мирных людей. Заметно увеличилось и количество женщин, испытывавших немалые затруднения при передвижении из-за местного обычая уступать казакам дорогу. Ему то и дело приходилось придерживать коня, давая возможность очередной даме (казачке, горянке, еврейке, русинке...) вернуться на подобие тротуара, с которого они сходили на проезжую часть, пропуская казака, идущего навстречу.
   "Дьявол! С этим горским обычаем, перенятым донцами, надо бороться, уж очень затрудняет жизнь прекрасному полу. Но ведь приверженцы старых традиций меня заплюют, если раскрою по этому поводу рот. Чёрт бы их подрал, эти обычаи!"
   Предчувствия от сего зрелища стали расти и крепнуть несравненно быстрее, чем бамбук на плодородной и увлажнённой почве под жарким солнцем.
   "Если в городе столько людей, то они где-то живут. Учитывая, что город не резиновый, хм... такое уже где-то слышать приходилось... тьфу! В общем, ещё одна проблема вырисовывается".
   Наспех разместив караван в собственном подворье, он в сопровождении десятка охраны отправился к Калуженину. Не стал даже перекусывать и лишил такой возможности своих охранников.
   Самые нехорошие предположения оправдались. Вернувшийся в Азов раньше Осип Петров встретил его как доброго друга, предложил отобедать у него, раз ещё не кушал, заверил, что охранников тоже покормят. Но когда Аркадий завёл речь о выделении ему жилья для привезённых евреев-ремесленников, то получил однозначный отказ. Вежливый, но решительный.
   - Какие там дома! Аркадий, хочешь - верь, хочешь - нет, а нету в Азове свободных не то что домов - комнат. Всё забито напрочь, а люди прибывают и прибывают. Как с ума посходили! Так что куда хочешь, туда и своих жидов девай.
   - Да не мои они!
   - Ха! А чьи? Ты привёз, ты и устраивай!
   - Куда?!
   - Да хоть на Закудыкину гору, мне, как ты любишь говорить, по барабану.
   - Зима же на носу, людям жить же где-то надо!
   - Тебе надо, вот ты и озаботься.
   - Так не мне же одному надо, всему Всевеликому войску Донскому.
   - Ты в нём не последний человек.
   Поняв, что нахрапом от атамана ничего не добьёшься, Аркадий тяпнул стопку наливки и принялся выторговывать хотя бы стройматериалы на строительство от войсковой казны. В этом Калуженин пошёл ему навстречу. В ходе дальнейшей беседы уже попаданцу пришлось сопереживать проблемам мэра донской столицы. В связи с неурядицами в Османской империи оттуда хотели сбежать очень многие. Греческие рыбаки, как Анатолии, так и Балканского полуострова, были заняты в последнее время не столько своим главным ремеслом, сколько перевозкой людей на север. К немалому удивлению незадачливого "колдуна" в Азов перебрались на постоянное место жительства не только христиане, но и несколько турецких семей. Они даже согласились креститься, лишь бы избавиться от опасностей жизни в стране, охваченной гражданской войной. Всё более увеличивался поток людей с Кавказа. Оттуда всегда люди бежали, появление рядом места, где можно пристойно жить этот поток беженцев существенно увеличило.
   - А наглые среди них попадаются... слов нет, как ты говоришь, одни выражения. Вчера вот какого-то князька бесленеевского - одно название, что князь, облезлый и потрёпанный, будто нищеброд - пришлось повесить. Драку с оружьем затеял, требовал, чтобы встречные черкесы ему княжеские почести оказывали. Обычай у нас такой, кричал. Трёх человек посёк, слава Богу, - атаман перекрестился на икону, - никого не убил.
   - И никто за него не вступился?
   - Нашёлся один, - Калуженин скривился, как от надкушенного лимона. - Тоже за саблю схватился. Ну этот никого подранить не успел. Тут же подстрелили и на виселицу рядышком с князем пристроили.
   - А соплеменники, родичи их как, не пытались их защитить? - проблема попытки дикарей везти свои обычаи в большие города чужих стран при переезде туда Аркадию была очень хорошо знакома.
   - Не-е. Больше дураков не нашлось. Попробовал кто-то из толпы кричать о священности обычаев. Так я им прямо и сказал: Раз они для вас священные, вот и убирайтесь к себе. А здесь правит казачий закон!
   "Н-да... это вам не времена политкорректности и доминантности прав человека. Хотя... как раз права человека здесь-то, в бандитском гнезде, соблюдаются куда лучше, чем на постсоветском пространстве двадцать первого века. Рабов, конечно, это не касается, так невезучие были, есть и будут во все времена".
   Пришлось возвращаться в свой дом и обустраивать вынужденных переселенцев в нём. Ворча не только про себя, но и вслух про проклятых жидов, утесняющих бедного казака даже в его собственном жилище. Впрочем, сам Москаль-чародей, кстати, совсем не бедный, никаких особых неудобств лично не испытал. Потесниться пришлось его джурам и охране. Оставлять ремесленников на улице означало их погубить, чего он уж точно не хотел. И вряд ли ограбленные и согнанные с родных мест люди по достоинству оценили его заботу о них. В этом он убедился немедленно: евреи отказались есть из общего котла, считая пищу не кошерной.
   Подошли по этому поводу к нему двое. Высокий, заметно сбросивший вес в дороге, но всё равно никак не худой алхимик Давид Хартклигкайт и смахивающий на колобок с бородой, несмотря на все дорожные трудности, Авигдор Золотаренко. Из их глаз, как и полагается по такому случаю, смотрела грусть всего мира и укоризна жестоким преследователям избранного народа. Представителем последних Аркадий себя немедленно почувствовал, что не прибавило ему положительных эмоций. Впрочем, в отличие от литературных персонажей-евреев, эти говорили без избытка словес, конкретно и не пытаясь давить на эмоции. Просто информировали, что из общего котла есть не будут ни при каких обстоятельствах. Высказав им всё, что он думал о еврейских обычаях и фокусах, он распорядился выдать им продукты для самостоятельной готовки в казанах на кострах.
   Уже на следующий день он организовал строительство неподалёку от Дона небольшого посёлка из мазанок. Столбы и доски для крыши, кирпич для печей выделил Калуженин, глину для замазки стен, ветки вербы для их основания и камыш для крыши добыли сами евреи. Люди понимали, что трудятся на себя, и работа у них закипела. Был серьёзный шанс, что до больших холодов они смогут перебраться в собственное жильё.
   Но обустройство привезённых ремесленников было одной из хлопот. Ревизия собственного разросшегося табуна выявила не самое блестящее его состояние. Не справлялись нанятые ранее хлопцы-русины с обихаживанием лошадей. Пришлось срочно искать более знающих это дело людей. И таковые легко нашлись. Ногай Юсуф Кара-мангыт уходить в Анатолию не захотел, но и судьба казака его не прельщала. Опытный табунщик с нескрываемой радостью согласился заняться любимой работой. За весьма скромную плату, потому как это предложение решало кучу его собственных проблем. Ведь с неказаков за использование земли требовали плату, а личное стадо Юсуфа и без того еле-еле обеспечивало его многочисленной семье прожиточный минимум. Теперь же он мог вместе с табуном колдуна и свой скот бесплатно пасти, да ещё деньги какие-то за это получал. Да и возможность резко улучшить породистость собственных лошадей благодаря скрещиванию с великолепными жеребцами принадлежащими нанимателю многого стоила.
   Новый главный табунщик и его сыновья живо напомнили Аркадию первых встреченных в этом мире людей, однако вспыхнувшая неприязнь к ногаям быстро сошла на нет. Юсуф оказался степенным, немногословным мужчиной среднего роста, неплохо говорящим на русинском, точнее, полтавско-черкасском диалекте. Разговаривал ногай со знаменитым чародеем уважительно, но без подобострастия. Воинственности в нём не было ни на грош, зато лошадей он любил беззаветно и знал досконально. Сыновья, как и положено, в разговор старших не лезли, да и заметно робели перед попаданцем, видимо, наслушавшись россказней о его "подвигах".
   Аркадий лично поучаствовал в осмотре одного из своих табунков, выпасать всё конское поголовье вместе было нерационально из-за неизбежных схваток между жеребцами за кобыл. Гад за прошедший год несколько похудел, не так блестяще, как во время передачи их табунка попаданцу выглядели кабардинские кобылицы, но новый табунщик заверил, что ничего страшного не случилось.
   - До весны они у меня с блестящей шерстью будут! - пообещал Юсуф. - Но таким лошадям зимой подкормка нужна.
   Вопреки взбунтовавшемуся любимому домашнему животному, жабе, попаданец пообещал, что обеспечит всё что нужно.
   Возвращался домой Аркадий довольный. Пусть прохладный ветер забирался под одежду и остужал тело, небо уже хмурилось облаками, проблема с лошадьми была разрешена. А расходы на содержание табуна легко будет покрыть продажей нескольких молодых кобылок или жеребчиков. Однако перед собственным домом его настроение было капитально подпорчено. Подъёзжая к воротам, он заметил присевшего со спущенными штанами невдалеке от них русина. Селянин тужился, выпучив глаза, не обращая внимания на прохожих и подъезжающих всадников. За подобную неосмотрительность и был взят в нагайки. Хотя по голове его не били, впечатлений неосторожный получил массу, особенно когда на карачках со спущенными штанами убирался подальше от сыплющихся на него ударов. Характерно, что он даже не пытался протестовать или звать на помощь, бойко затрусил на четвереньках, потом встал, натянул кое-как шаровары и побежал прочь.
   "А ведь попадались мне на глаза кучи, как-то не обращал внимания, в последнее время ездить-то приходится, а не ходить, и всё равно не успеваю и трети того, что нужно сделать! Значит, в городе возникла ещё одна проблема, далеко не маленькая. Летом в катастрофу может перерасти. Мало мне других проблем!"
   Но указание расширить туалет во дворе дал сразу же после обеда.
   В Азове продолжалась переливка османских пушек на оставшейся ещё от старых хозяев медеплавильной печи. Только уже не на древесном угле, а на каменном. Мастера жаловались на плохое качество бронзы, однако необходимого количества олова для её улучшения вокруг не наблюдалось. Аркадий загорелся идеей добавить в неё марганец, однако сделать это оказалось весьма нелегко. Из руды в расплавленную медь он переходить отказывался категорически. Пушки же из османской бронзы приходилось делать более толстостенными, а следовательно, и тяжёлыми. Одно утешение, благодаря рассверливанию они не имели внутри раковин и казацкие пушки могли отвечать на каждый вражеский выстрел двумя-тремя.
   Мастера по стеклу порадовали прозрачными отливками. Долгожданными и востребованными. Теперь можно было рассчитывать на разворачивание производства оптических приборов. Пока - подзорных труб, а потом, глядишь, и биноклей. Среди ремесленников, привезённых с Малой Руси, был и мастер по шлифовке линз. Для очков, правда, однако попаданец был уверен, что и для оптики сможет сработать на уровне. Оставалось подождать, пока он закончит строительство для себя дома и начнёт обучение молодёжи. Аркадий решил, что будет требовать от него не продукции, а обучения подмастерьев. Учеников он уже сам начал подбирать.
   В первый же визит к Петрову поднял вопрос об организации в городе общественных туалетов. Тот и не спорил, но...
   - А кто там работать будет? Ты ведь с добычей селитры сам уже намучился, не хотят люди с дерьмом возиться!
   - У нас в армии говорили: "Не можешь - научим, не хочешь - заставим".
   - Это как?
   - Ты у нас городской атаман или так, погулять вышел?
   - Ну, атаман.
   - Для простых казаков слово атамана приказ или так, лай собачий вдалеке?
   - Ха! Попробовал бы кто мои слова здесь лаем обозвать! - оскалился Калуженин.
   - Так издай указ, что любой, кто будет пойман гадящим на улицах, должен отработать две недели на строительстве отхожих мест, очистке их от дерьма и вывозе его на селитряные поля. Людям, думаю, ходить по кучам надоело, нарушителей все в охотку вылавливать будут.
   - Хм... а пожалуй, будут. Хорошо, сегодня же и издам.
   - Только сначала не забудь продумать, где будешь нужники ставить.
  

Вольная Русь, осень 1638 года от Р. Х.

  
   Выгнать врагов с земель Малой Руси за лето и начало осени не удалось. Даже если оставить за скобками владения Великого княжества Литовского. К началу октября полностью русинскими были Левобережье и Восточная часть Правобережья. Да и то в Полесье не были взяты несколько замков. Сверхуспешные походы в Польшу и Малую Азию отвлекли слишком много воинов и времени. Попытка успеть сразу во всех местах привела к ожидаемому результату - неполной победе на всех направлениях.
   Больший срок, чем во времена исторической Хмельниччины, заняла кампания по освобождению городов Малой Руси. Переговоры во многих местах шли трудно и с затяжками. Расставаться с имуществом и отправляться в другие земли горожанам иных вероисповеданий совсем не жаждалось, только реальная угроза жизни вынуждала их к тяжёлому выбору. Зато казачья верхушка получила куда более солидные дивиденды, несравнимо меньшими были потери, и города избежали погромов и пожаров.
   Шествие от победы к победе закончилось в Галиции и на Волыни. То, что с трудом, но удавалось на Левобережье и в Центральной Малой Руси, не сработало на западе. Попав под власть Польши ещё в четырнадцатом веке, этот регион подвергся куда большей католизации и насильственному насаждению униатства. Подавляющая часть дворян в Галиции перешла под юрисдикцию римского престола, в городах преобладали, куда в большей степени, чем на востоке Малой Руси, иноверцы и иноплеменники. Даже небольшие местечки приходилось брать штурмом, с понятными последствиями для их жителей. Между тем города и местечки играли важную роль в местной экономике, их фактическая ликвидация ставила тех же показачившихся селян в трудное положение - сбывать излишки произведённого им теперь было некуда.
   Донцы отказались от продолжения кампании и отправились по домам. Их примеру последовала и немалая часть сечевиков. Из-за чего сорвались осады Луцка и Перемышля. Командовавшие войсками там Гуня и Нечай вынуждены были увести от этих городов свои полки. Провозгласившие себя казаками селяне Востока и Центра Малой Руси также большей частью предпочли разойтись по домам, а не тащиться осенью Бог знает куда.
   Ко Львову Хмельницкий подошёл в начале октября с пятидесятитысячной армией. Казалось бы, немалая сила, но... лишь процентов десять его казаков держали саблю в руках больше двух лет, ещё столько же - больше года, остальные показачились в этом году и как воины стоили немногого. Да и уровень их вооружённости заметно уступал новоказакам Левобережья. Там у всех имелись ружья, а здесь и коса была большой редкостью. Не говоря уж о том, что наличие оружия у быдла панами категорически не приветствовалась. Местные крестьяне платили за всё, а наделы имели несравненно меньшие и худшего качества. Не подойди к нему незадолго до этого отряд молдавских добровольцев, он ещё крепко подумал бы, стоит ли вообще на столицу Галиции идти. Пороха оставалось немного, ракет зажигательных не было совсем, да и глупо по богатому городу таким оружием пулять, собственную добычу палить.
   Львов был крупнейшим городом Малой Руси с двадцатью, если не более, тысячами человек населения. Он одновременно был главным центром враждебных русским сил на их земле и форпостом Руси на западе. Враждебным потому, что подавляющая часть его жителей к русским не имела отношения (или уже не имела). Православные русины населяли один из кварталов города, в остальных жили иноверцы и, большей частью, иноплеменники. Форпостом потому, что именно во Львове существовало мощное братство, боровшееся за сохранение веры и культуры отцов, работало много типографий, в том числе и русинских.
   При приближении армии Хмельницкого население в городе удвоилось. Со всей округи туда сбежались католики, униаты и евреи. Они прекрасно понимали, что ничего хорошего им от наступающего войска ждать не приходится. Ещё повезёт, если сразу убьют, крестьяне были очень злы на панов и их помощников. Ожидать сдачи Львова не приходилось. Паны и подпанки не только имели оружие, но и хорошо умели им пользоваться. Это касалось - к великому удивлению приезжавших на Малую Русь иностранцев - и евреев, часто открыто носивших ружья и сабли. И только слышавших о таком унижении, как особая одежда и хорошо заметные знаки для иудеев. Охотно взялась за оружие и многочисленная армянская община, в тысяча шестьсот двадцатом году принявшая унию. Понимая, что от их стойкости и храбрости зависит жизнь их родных, все они готовы были защищаться до последней капли крови.
   Плотно окружив город, казаки начали подводить к стенам города траншеи, обустраивать артиллерийские позиции, но тут пошли дожди. В траншеях стала скапливаться вода, совсем не тёплая, Богдан приказал все подобные работы прекратить. Подвести их вплотную к стенам не удалось. В войске стали распространяться простудные болезни, палаток и шатров не хватало и для трети, спешно сооружённые навесы даже от дождя защищали не всегда, а уж сырость везде воцарилась, как в болоте.
   И без того уже скудные запасы пороха сократились, потому как немалая его часть отсырела и с просушкой были большие проблемы. В городе сохранять порох сухим было несравненно легче, что ещё более затруднило положение воинства Хмельницкого. Пушек у казаков было немало, но почти все они были небольшого, в лучшем случае среднего калибра. Разбить такими стену нечего было и мечтать. Штурм же укреплений без подавления огневых точек врага - крайне сомнительное удовольствие. Особенно если почва раскисла от дождей и быстро передвигаться по ней пешком просто невозможно.
   Если опасно атаковать, то обычно разумно окружить и вынудить к капитуляции осадой. Вообще. А в частности попытка долговременной осады обернулась бы, скорее всего, поражением казаков. Да, во Львове запасов продовольствия надолго вряд ли хватило бы. Но месяца два-три они бы продержались, зерно урожая этого года уже и туда успело добраться. Зато осаждающим без тёплых помещений, под дождём, потом снегом пришлось бы совсем кисло. Гетман это прекрасно понимал и искал способ превратить поражение хотя бы в видимость победы.
   Кривонос попросил позволения обкатать в бою полки нового строя, и Богдан Зиновий разрешил ему штурмовать Высокий и Нижний замки, расположенные отдельно от львовской крепости. На вылазки поляки не решались, бросать людей на самоубийственный штурм мощных львовских стен не хотел уже Хмельницкий. Небольшие, но прекрасно укреплённые замки подходили для демонстрации силы и увеличения давления на психику осаждённых.
   Высокий замок занимал всю вершину каменного утёса более чем стометровой высоты. В реале до тысяча шестьсот сорок восьмого года он считался неприступным, что убедительно опроверг Максим Кривонос. Для повреждения его укреплений - которые-то и увидеть можно было, только задрав голову - нужны были мощнейшие мортиры, которых на данный момент в войске повстанцев не было. Богдан уже отписал Москалю-чародею о необходимости их иметь к весне будущего года. Посылать на штурм пехоту не имело смысла, её сверху и камнями можно было посшибать вниз. Да и не добрались бы они до вершины даже без помех.
   К счастью, у казаков были пластуны. Именно им и пришлось решать эту задачу. Гетман уже убедился в больших организационных и военных талантах командира своего солдатского войска, ему он и дал себя проявить. Немаловажную роль здесь играло происхождение Кривоноса. Маловероятным было избрание гетманом шотландца, следовательно, он не был соперником Хмельницкому в борьбе за булаву, победы Максима были и победами самого Богдана. Неистовый шотландец и пластуны не подвели. Они лишили невинности неприступный замок в конце ночи. Забрались по неприступной - как считали защитники укрепления - скале (в темноте!) и вырезали часовых. После чего поднявшиеся по сброшенным сверху верёвкам товарищи помогли им уничтожить весь гарнизон. Никогда ранее не бравшаяся врагом крепость пала меньше чем за час.
   Рассчитывать ещё на один такой фокус не приходилось. Нижний замок брали днём, штурмом. Расположено это укрепление было вплотную к городским стенам, их разделяла только речка Полтва. К великой досаде казаков расстрелять защитников на стенах, как в Азове или Серале, было невозможно, здесь они были с зубцами, а на их разрушение не хватало времени и пороха. В сокращении потерь большую роль сыграл Срачкороб, привёзший с собой по приказу гетмана много бочек со смесью мазута и асфальта.
   Их немного прикопали следующей, после взятия Высокого замка ночью в двух сотнях шагов от стен, а утром подожгли. Чёрный вонючий дым стелился над землёй, и под его прикрытием полки Хмельницкого смогли подобраться вплотную к стенам. Казакам пришлось тащить с собой либо хворост для засыпки рвов, либо лестницы. Отбить атаку вдесятеро более многочисленного врага поляки не сумели, и после короткого ожесточённого боя и это укрепление перешло к восставшим. Очумевшие от вонючего и небезвредного для людей дыма казаки выместили злость на защитниках, в плен их не брали. Да и отходили надышавшиеся гадостью бойцы немалый срок.
   Впрочем, пленные таки после штурма появились. В одной из башен была тюрьма для шляхтичей. Они охотно согласились заплатить выкуп за освобождение. Трофеи, прежде всего - порох и свинец, дело хорошее, возможность разместить под крышей заболевших и раненных - тем более, но ситуация гетмана по-прежнему не радовала. Будь у него тяжёлая артиллерия, расстрелять львовские стены с двух сторон и захватить обескураженный таким поворотом дела город он мог бы легко. Но ни крупнокалиберных пушек, ни израсходованной полностью вонючей гадости, привезённой Срачкоробом, у него не было. Имевшееся тройное преимущество в численности перед осаждёнными успех штурма не гарантировало. Да и даже в случае взятия города потери обещали быть огромными, что было крайне нежелательным. Ведь к нему собрались все самые активные защитники православия и враги поляков (заодно и любители грабежа, но куда ж без них...). Их массовая гибель могла заметно изменить умонастроения среди селян Галиции. Хмельницкий всё больше склонялся, как и в реальной истории, к получению выкупа с горожан. А пока он разрешил Срачкоробу пошалить.
  

* * *

   Раскинувшуюся на огромной территории Калмыкию к Вольной Руси отнести было никак нельзя. Другой народ, другие обычаи, совершенно иной стиль управления. Осколок Великой некогда Монгольской державы. В первой половине семнадцатого века был последний всплеск активности монголов, после которого последовал быстрый закат их влияния на мир и события, в нём происходящие. Авторитет калмыков тогда был огромен, даже в далёком Юргенче (Узбекистан) правил их ставленник. Да и в момент союза с Доном на Яике калмыки пытались уничтожить местное казачество, о чём Татаринов и донская старшина узнали только зимой.
   Вернувшись из похода на Польшу, тайша Хо-Урлюк неожиданно для казацкой старшины убыл на восток, прихватив с собой старших сыновей. То ли в Джунгарии, то ли в Монголии намечался последний всеобщий съезд монгольских властителей. На хозяйстве он оставил младших сыновей, из которых с донскими казаками чаще всего вёл переговоры Лайзан. И это было не очень хорошо. Всё же отцовского авторитета у него не было, а проблемы в отношениях между зарождающимися государствами появились нешуточные.
   Главной опасностью, грозящей вылиться в непредсказуемое обострение отношений, стала кража скота на казацких землях калмыками. И реакция на неё казаков. Как у всяких кочевников, кража соседского скота была среди калмыков в порядке вещей, молодёжь во время таких набегов оттачивала своё воинское мастерство. Немного освоившись в Прикубанских степях, калмыцкие удальцы стали совершать налёты и на стада казаков. Хотя их предупреждали, что на Дону действует простое и понятное законодательство: украл - будь добр прошествовать на виселицу. И ни для кого на своих землях казаки делать исключений не собирались. Пойманных на месте преступления там же и вешали. Успевших угнать добычу домой находили и вешали в родном кочевье.
   Калмыкам такое обращение со своими юношами сильно не понравилось, однако пока большая часть мужчин была в походах, поделать остававшиеся в кочевьях ничего не могли. Когда воины вернулись, да ещё с богатой добычей и великой гордостью победителей, напряжение на калмыцко-казацкой границе немедленно достигло критической черты. Лайзану пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы стычки не переросли в войну некоторых родов с казацкими городками. Он прекрасно понимал, что у казаков воевать будут не отдельные городки, а общее войско. А сам был крайне заинтересован в сохранении союзных отношений с казаками.
   Именно эта его заинтересованность - он собирался в будущем году возглавить ещё большее войско, чем отец в походе на Польшу - в сочетании с желанием ещё раз пограбить подавляющего большинства калмыцких воинов помогла погасить конфликт. Слишком воинственных и склонных к скотокрадству нойонов и зайсангов (калмыцкая знать) предупредили, что в случае их войны с казаками многие роды поддержат не их, а противников. Пришлось калмыцким молодцам привыкать к мысли, что на чужих землях приходится жить по чужим, а не своим законам. Только огромная добыча при смехотворно низких потерях предопределила победу миролюбия в данном случае. Проходя по казацким землям, калмыки видели, что на них грабить практически нечего, зато неприятностей можно огрести... с такими соседями лучше жить мирно и в союзе.
  

* * *

  
   Дожди прекратили войну в Кумыкии. Даже союз с кабардинцами, несколькими окотскими племенами и периодически наведывавшимися туда калмыками окончательной победы гребенцам не принёс. Кумыки были храбрыми и умелыми воинами, крепости выстроенные ими в горах славились надёжностью. Из-за непрерывности боевых действий в их селения пришли голод и болезни, однако они держались из последних сил. Ещё хуже приходилось тем окотам, которые приняли ислам - союзникам шамхальства. Их прессовали как враждебные соплеменники, отказавшиеся менять религию, так и гребенцы с кабардинцами. Перед ними встал уже вопрос о выживании. Часть мусульманизированных окотов, спасаясь от уничтожения, уже двинулась высоко в горы, выдавливая обитавших там немногочисленных вайнахов на историческую прародину - южную сторону Кавказского хребта.
   Гребенцов бесконечная война с Тарковским шамхальством начинала уже бесить, ведь из-за неё они потеряли возможность пограбить Царьград и Трапезунд, пошарить по польским землям. Но уходить куда-то при таких соседях - чистейшей воды сумасшествие, приходилось воевать, радуясь, что война идёт на земле врага. Чем дальше, тем больше казакам-гребенцам хотелось покончить с этой застарелой враждой. Любыми способами, как угодно, но избавиться от неудобных соседей.
  

* * *

  
   Донская земля стремительно менялась. Невероятными темпами росло население, как казачье - за год показачились тысячи ногаев, русинов, черкесов, калмыков, существенно изменив баланс сил в войске - так и мирное. На Дон пришли с Малой Руси преследуемые там католики, евреи, униаты, благо здесь конфессиональных запретов на проживание не было. Часть прибывших хотели быть казаками, но большинство предпочло заниматься каким-нибудь другим делом, платя городкам, на территории которых оседали, налоги. Такое было и раньше, но масштабы нынешнего переселения многих старожилов тревожили.
   Пока доминировавшие на севере Донской земли сторонники соблюдения традиций не заметили одного важного процесса - стремительно растущего перекоса в демографии с перестраивающимся под новые реалии Низовьем Дона. Население этого региона выросло за год на порядок, а люди туда всё прибывали и прибывали. В Верховьях прирост был несравненно меньшим, это вскоре должно было сказаться и на политическом весе атаманов этих земель.
   Не всех там даже уход вековечных врагов обрадовал. Ведь на смену им на востоке пришли лучше вооружённые и организованные калмыки, а с севера резко усилилась угроза прихода царя и его помещиков. Раньше их татары сдерживали, а теперь этой опасности не было, боярские и дворянские глаза завидущие не могли не заметить плодороднейших земель, пригодных для освоения. К тому же, даже среди казаков немало было людей, которые не любят и не принимают изменений в принципе.
   Довольно легко захваченный кусочек Черкессии требовал всё больших и больших усилий и средств для его удержания. Поселенцам приходилось не расставаться с оружием ни днём, ни ночью. Осевшие на землю потому, что не жаждали судьбы казаков, русины там вынужденно становились воинами, альтернативой были смерть или рабство.
  

Господи, оборони от происков нечистого!

Львов и его окрестности, октябрь 1638 года от Р. Х.

  
   Темно, сыро и зябко было в помещении. А главное - чего уж перед своими притворяться - страшновато. Не только и не столько моросящий дождик и холод середины осени на улице тревожили подмастерьев и старших учеников гильдии кузнецов, собравшихся здесь, в наспех оборудованной караулке одной из башен львовских укреплений. Страх перед возможным штурмом города осадившим его казацким войском холодил их сердца. Они сидели на лавках, расставленных вдоль стен, и трепались ни о чём. Говорить откровенно в присутствии начальства было глупо, привычно шутить о сердечных делах товарищей - стрёмно. Хоть и говорят, что темнота - друг молодёжи, но парни предпочли бы зажечь для бодрости и тепла очаг, или хотя бы лучину подпалить.
   Однако назначенный командовать стражей этой башни мастер гильдии кузнецов Хофмайер против огня и освещения резко возразил.
   - Мы зачем здесь собрались? Если кто думает, что о бабах потрепаться или выпить втайне от жён, у кого они есть, то он сильно ошибается! Мы здесь поставлены Лемберг охранять от страшных врагов. Не дай Бог ворвутся они в город, всем будет плохо. Если здесь огонь зажечь, то, выбежав по тревоге на стену, мы первое время, как кроты, будем слепы. Скажите спасибо, что разрешаю дежурить там, под дождём и ветром по одному.
   Спорить с членом магистрата - себе дороже. Особенно когда он славится вздорностью характера и большими связями вплоть до Варшавы. С него станется, если в дурную голову взбредёт, выгнать всех на стену, под дождь и ветер. Поэтому попыток уговорить Хофмайера разжечь очаг или зажечь лучину, больше никто не делал. С другой стороны, в темноте можно тихонько подремать... главное при этом не храпеть и не падать с лавки.
   Обжора Фридрих попытался завести разговор о сосисках с капустой, но был оборван уже собратьями по несчастью, в смысле - боевому дежурству. Прихваченные с собой ужины все давно подъели, и дразнить желудки болтовнёй о вкуснятине никто не хотел. В общем - тоска зелёная. Но ТАКОГО развлечения они точно бы предпочли избежать, если бы у них был выбор.
   Как ОН появился в помещении, вошёл, как люди заходят, или материализовался прямо здесь, никто не видел. Просто раздался вдруг незнакомый голос от входа, говорящий на польском языке (все беседы кузнецы вели на родном швабском диалекте): - Ян Алембек сюда не заходил?
   Естественно, все, кто не дремал слишком крепко, повернули головы ко входу и, несмотря на темноту, увидели вошедшего (или появившегося). Хотя предпочли бы ничего такого в жизни не видеть. Потому как стоял там человеческий скелет со светящимися глазницами. Голый скелет, без мяса на костях и с ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СВЕТЯЩИМИСЯ провалами глазниц. Кузнецы люди крепкие, остальные их часто колдунами считают, ведь они из земли железо получают. Но собравшиеся здесь были законопослушными подданными и добрыми католиками. С нечистой силой они не знались и знаться не желали. Появление слуги того, чьё имя лучше не произносить, тем более глубокой ночью, их мгновенно ввергло в шоковое состояние. Заговаривать с посланцем тьмы никто не спешил. Все дружно постарались прикинуться несуществующими, слиться со стенами, будто репетировали такой манёвр на плацу. Тишина вокруг воцарилась почти идеальная. Почти потому, что из угла слышалось чьё-то сладкое посапывание.
   - Так мне ответит кто или нет?! Ян Алембек сюда заходил? - с заметным раздражением повторил вопрос скелет. В наступившем безмолвии его слова казались просто оглушительными. Только Бог и тот, кого лучше не поминать, знают, каким образом он говорил, ведь языка и всего прочего у скелета нет. В смысл вопроса пока никто и не пытался вслушаться. Один из подмастерьев потом признался, что, увидев этот ужас, перестал дышать и чуть не задохнулся от страха. Другой рассказал, что несколько раз сильно зажмуривался и, раскрывая глаза, надеялся увидеть перед глазами обычную ночную тьму. Без поднятого кем-то кошмара из ада. Все храбрые защитники города, находившиеся в помещении, притихли, как мышь под веником.
   Громкие звуки разбудили заснувшего невдалеке от входа Ганса Штрауса.
   - А?! Что случилось?! - встрепенулся он. Чем привлёк внимание скелета, уставившегося прямо на него. Увидев спросонку прямо пред собой такую инфернальную картину, бедолага потерял сознание и свалился на пол прямо возле места, где до того мирно дремал. Вокруг разнёсся аромат нужника, видимо, организм подмастерья спешно избавился от всего лишнего. Будь на месте львовских кузнецов сечевики, они бы наверняка заподозрили в происходящем одного своего товарища. Но запорожцы были не внутри укреплений, а вовне.
   Из угла послышался громкий дробный стук зубами. К этому времени парализующая составляющая шока несколько ослабла, сразу двое или трое парней начали молиться и креститься, пытаясь святой молитвой изгнать нечистую силу прочь. Увы, то ли молились они недостаточно искренне, то ли грехов на них было с избытком, но скелет и не думал исчезать или рассыпаться. А святой воды, как на грех, ни у кого с собой не было.
   - Сгинь!
   - Изыди!
   - С нами крестная сила! - раздавались из разных мест восклицания. Многие принялись крестить наваждение. Однако и наложение крестов от стоявшего у входа кошмара кузнецов не избавило. Порождение падшего между тем от прозвучавших обращений к богу только озлилось.
   - Так ответит мне кто или нет?!! Ян Алембек здесь был?!! - рявкнул скелет и указал своей костлявой рукой на притихшего, как и подчинённые, мастера. Из его кисти вдруг вылетел тонюсенький, неправдоподобно не расширяющийся, будто материальный лучик света и упёрся в грудь Хофмайера, на которой появилось маленькое световое пятнышко.
   Только тут находящиеся в шоке, наконец, поняли, о ЧЁМ спрашивает дьявольское создание.
   - Эхе... - первая попытка говорить мастеру не удалась, горло отказало. - Кх! Кх! - прокашлялся он и уже вполне членораздельно (разве что чуть дрожащим голосом) смог ответить.
   - Нет здесь господина бургомистра. И приходить он сюда не собирался.
   - Да? - отреагировал пришелец, явно неприятно удивлённый этим сообщением. - Тогда разрешаю вам всем закрыть глаза.
   Все дружно воспользовались этим разрешением. Когда же решились открыть (некоторые сделали это нескоро), то никаких порождений сатаны в башне не было. И пахло здесь не серой, а испугом продолжавшего лежать без сознания Штрауса. Правда, дежуривший на стене Петер Йодль исчез, будто его и не было.
   О товарище, находившемся вне помещения, вспомнили далеко не сразу. Каждый думал о себе и о своей чуть было не погубленной врагом рода человеческого душе. Почти всем захотелось немедленно облегчиться, хотя пива во время несения стражи никто не пил. У башенного помещения со сливом наружу образовалась очередь, но никто и не подумал выглядывать, не говоря уж о том, чтоб выходить наружу. Бог его знает, зашёл тот... ну, в общем... не человек, или материализовался прямо в караулке, однако выходить было страшно. Особенно одному.
   Только через немалый срок друг Петера, Руперт Шмидт решился выглянуть из двери и убедился, что никого снаружи нет. Это открытие ещё больше укрепило всех во мнении, что до первых петухов лучше посидеть всем вместе в помещении, в молитве к Господу. Предложение очнувшегося Ганса Штрауса закрыть двери на засов и нарисовать на них кресты после короткого, но бурного спора было отвергнуто. Решающим стало слово мастера.
   - Для нечисти любые неосвящённые двери не преграда. А вот когда придут нас менять армяне, то будут сильно удивлены отсутствием стражи на стене и закрытыми дверями на ней. Тогда нам и без... потусторонних сил плохо будет. За оставление поста во время войны и повесить могут.
   Армянские купцы в городе жили уже сотни лет. Вся восточная торговля контролировалась именно ими. Дело это было очень прибыльным и чрезвычайно опасным, караваны находились в пути годы, и прибытие каждого было настоящим праздником для львовян. Восемнадцать лет назад армяне стали униатами и от казаков ничего хорошего ждать не могли, как и швабы-католики. Этим утром, придя менять стражу в башне, армяне были весьма удивлены пришибленным и испуганным видом обычно шумных и энергичных кузнецов. Не звучали вопреки обыкновению шутки, никто не пытался всучить сменщикам, якобы по дешёвке, что-то смертоубийственное... бледными тенями швабы соскользнули в город и растворились в его узких улочках. По закону всемирной подлости именно сменщики на месте происшествия и узнали всё одними из последних, когда в башню явился католический ксёндз с причетом, освящать помещение.
   После прихода смены все бегом ломанулись в город. Хофмайер прямиком к бургомистру, а его подчинённые по домам. Уже к обеду весь город не просто знал о случившимся, а гудел, как большой колокол в пасхальный перезвон. Правда, слово "знал" для описания ситуации подходит не очень хорошо. Скорее - совсем не подходит, потому как "знали" львовяне весьма различающиеся версии случившегося. Причём настолько различающиеся, что совместить их никак было нельзя. Что не мешало не только известным любовью к сплетня кумушкам, но и почтенным бюргерам и благородным шляхтичам подряд пересказывать эти самые не стыкующиеся друг с другом варианты произошедшего ночью события.
   Новости жгли узнавших их, как горячие угли, казалось, не расскажешь другому - спалят изнутри. В связи с отсутствием каких-либо средств связи приходилось людям выходить на улицы и идти или ехать к тем, с кем хотелось поделиться невероятными известиями. И очень часто львовяне в этот день знакомых дома не заставали, те сами ушли делиться узнанным.
   В рассказах нечисть размножалась с пугающей скоростью. О её появлении уже не в одной башне, а во многих, если не во всех, говорили, как о безусловной правде. Кто-то вспомнил вой собаки (собаки ли?) на кладбище, кто-то пророчества местного юродивого... Обречённость бургомистра и всего магистрата на вечные муки в геене огненной доносилась, как неоспоримая истина. Уровень испуга и взвинченности горожан быстро достиг взрывоопасной черты. Люди стали искать - на ком бы выместить свои отрицательные эмоции.
   Удачным день оказался для казацких снайперов. Засев вокруг города в разнообразных укрытиях от дождя, они выцеливали на стенах неосторожных. Обычно таких было немного, воины и ополченцы города Льва быстро осознали опасность, угрожавшую от запорожских стрелков. Но в этот день на стены почему-то полезли попы с причетом. Увы, верующие в бога сечевики не видели греха в убийстве человека в рясе. Расстались с жизнью или получили смертельные раны пять священнослужителей (три ксёндза, униатский и православный попы) и несколько их помощников. Попытка освятить немедленно не только основания, но и верх стен провалилась.
   Меткость казаков больно аукнулась православным львовянам. В нескольких католических храмах прихожане, собравшись в толпу, шли громить православные кварталы, не без основания подозревая их жителей в симпатиях к бунтовщикам. И власти вмешиваться в это безобразие не спешили, давая возможность испуганным и озлобленным людям выместить свои эмоции на ненадёжных горожанах. Несколько десятков человек погибли, многие были жестоко избиты, немалое число женщин и девушек пытались подавать в суд, требуя наказать насильников. Без толку, естественно, православных религиозная терпимость Речи Посполитой не касалась.
   В таких городах, как Львов, бургомистрами дураки редко становились. Сделал выводы из произошедшего и Ян Алембек. Рассказ Хофмайера, донесения стражников и городских чиновников убедили его, что затягивание осады может стоить ему не должности, а жизни. Уж лучше выгрести всю львовскую казну и хорошенько потрясти местных богатеев, но убрать от города бунтовщиков. Если проклятые запорожские колдуны нашлют на стражу нечисть, люди могут и не выстоять. Деньги ещё можно нажить, а жизнь Господь человеку даёт один раз.
  

* * *

  
   Осаждающим приходилось пока терпеть куда большие трудности. Холод и сырость стали косить их ряды не хуже вражеской картечи. Не хватало тёплой одежды, появились проблемы с доставкой продовольствия и корма для скота. Из-за постоянно моросящего дождя резко ухудшилась санитарно-гигиеническая обстановка, тащиться для оправки куда-то на край лагеря под льющейся с неба водой, да если тебя морозит... Богдан ломал голову, как выбить из горожан выкуп за прекращение осады?
   Поэтому произошедшее стало для него очень приятной, но несколько загадочной неожиданностью. Вскоре после обеда к Хмельницкому явилась представительная делегация. Разыгрывать из себя сильно занятого человека он не стал, хотя дел, причём требующих срочного решения, у него было очень много. Гетман сразу обратил внимание на перевозбуждённый, если не испуганный вид её членов. Некоторых он знал лично, уж что, а сохранять видимость спокойствия они точно умели.
   "Да что там случилось? Все дёргаются, будто чёрта увидали. Впрочем, у меня вчера слегло более сотни человек, если дело дальше так пойдёт - не с кем осаду держать будет. Надо договариваться".
   Делегаты тянуть кота за хвост не стали. Сразу предложили огромный выкуп за снятие осады. Богдан и сам к этому вёл, да и запросить собирался меньше, но раз предлагают деньги, почему бы не потребовать вдвое больше? К его превеликому удивлению, немного поторговавшись, делегаты согласились с запрошенной им несусветной, как он сам считал, суммой. Решив, что от добра добра не ищут, согласился, уже жалея, что не запросил втрое.
   Заключив договор и отдав приказ о начале подготовки к отступлению на восток, Богдан задумался над произошедшим.
   "С чего это они как наскипидаренные мира просить прибежали? Запасы продовольствия у них ещё есть, стены крепки, больных в городе, как подсылы и перебежчики показывают, много меньше, чем у нас. С чего эта паника? Кто их испугал?"
   Долго не мог придумать ничего путного, решил развеяться, приказал явиться к нему Срачкоробу, тот вроде бы собирался пошалить, скучать объектам его шуток ещё никогда не приходилось. Уже отправив посланца, подумал: "Уж не его ли шуточка до усирачки львовян испугала? Хм... а ведь возможный вариант. Они не первые в таком качестве будут".
   Явившийся по приказу Юхим выглядел довольным, как кот, выхлебавший у соседей крынку сметаны. Можно сказать - лучился блаженством. Знаменитый шкодник с видимым удовольствием рассказал о своей проказе.
   - ...мне Аркадий подсказал. Давно хотел так пошутить, да условий подходящих не было. И глаза светящимися никак черепу сделать не удавалось. А тут Свитка мне и посоветовал, как светящуюся гнилушку на короткое время яркой сделать.
   - Постой, если глаза светящиеся, как же ты сам сквозь эти гнилушки видел? - Богдан начал понимать причину испуга городской верхушки. Добавка к огромному казацкому войску нечистой силы делала положение горожан особенно уязвимым. Не случайно их попы святить стены бросились.
   - Не-е, батько, гнилушки у меня в фальшивых глазницах были, на лбу. Вокруг всё подсвечивали, а мне глаза не слепили. Ну и кости нарисованные белой краской на... одежде такой обтягивающей, Аркадий её трико называл. Специально мне эту одёжку под цвет камня львовских стен выкрасили, а нарисованные кости тоже гнилушей немного подмазал, чтоб виднее были.
   - И не побоялся, что стража тебя на куски порвёт, если разоблачит?
   - Ха! Разоблачит. Соображалка у них для этого негодная.
   - Ну ты и, как твой друг говорит, отморозок. Очнись там хоть один человек, не быть тебе живым.
   - А!.. - махнул рукой Юхим. - Один раз живём, так уж лучше прожить эту жизнь весело.
  

Выбор.

   Чёрное море, баштарда "Гетман Сагайдачный", конец октября 1638 года от Р. Х.
  
   Тяжёлыми выдались для Ивана лето и первая половина осени этого года. Да - победными, да - очень прибыльными, да - радостными. Но трудными и выматывающими, даже если не обращать внимания на опасности. Однако если угрозу своей жизни он мог игнорировать, то нехватка сил на привычное бытиё тревожила с каждым днём всё больше и больше. Только он сам да Господь знали, чего ему стоила кампания по очистке черноморских берегов от османской нечисти.
   По утрам приходилось мысленно раздваиваться. Один воображаемый Васюринский стягивал не желающее просыпаться, тяжёлое - будто свинцовое - тело с постели, другой спихивал его с кровати, старательно награждая тумаками и подсрачниками. Хорошо, хоть воображаемыми, иначе задница давно в сплошной синяк превратилась бы. Хотелось - как тому Вию из рассказа Аркадия - попросить, чтобы кто-нибудь поднял веки, потому как сами они, несмотря на приказы хозяина, открываться отказывались. И так почти каждое утро.
   Всё чаще и сильнее стали ныть старые раны, а их у него было немало, порой тяжкого труда стоило заснуть, притом, что вымотан был до предела. Начавшая побаливать после контузии лет десять назад голова теперь, если не каждый второй, то каждый третий день точно, будто невидимому палачу попадалась. Очень старательному и знающему дело. Непонятно, правда, кому и в чём надо было признаваться для избавления от этих мук.
   "Господи ты Боже мой! Дай возможность дотянуть, не сломаться в самом конце! Пожалей своего верного раба, добавь хоть немного сил! Понимаю, что стар стал, уж давно сорок лет минуло, но ведь богоугодное дело вершим, супостатов подальше от родной земли гоним".
   Голова от такого пробуждения соображала плохо, а война медлительных и невнимательных не любит. Волей-неволей пристрастился к любимому напитку друга - кофе. Никакого удовольствия от его употребления не испытывал, пил как горькое лекарство, аптекари, бывает, и не такую гадость приготовляют, да и народные средства на жабьей коже и летучих мышах... Однако хоть и отвратительно горьким напиток был, а сон прогонял и думать помогал.
   Какие бы тяготы на Васюринского ни валились, достигнутыми под его руководством успехами он мог гордиться. Всё побережье Малой Азии, от грузинской крепости в Абхазии Гониа до Босфора, было очищено от осман. На дневной переход пешего войска, как минимум. Во время кампании наказной атаман не раз натыкался на оставленные турками сёла и города. Забрав всё, что могли унести и увезти, мусульмане в страхе бежали на юг, где их, кстати, никто не ждал с распростёртыми объятьями. Ну разве что симпатичных молоденьких девушек гарантированно готовы были принять в гаремы. Поставки живого товара с севера прекратились совсем, да и с Румелией, Сирией, Египтом связь, не говоря уже о торговле, была затруднена до крайности.
   Повезло тем, кто сообразил сбежать весной - они смогли хоть как-то устроиться на новом месте. Тем, кто бежал осенью, пришлось намного хуже, их шансы на выживание этой зимой были призрачны. Мужчины могли уцелеть разве что у близких родственников или в расплодившихся как грибы после дождя бандах, о судьбе, ждавшей селянок, лучше и не говорить. Война пришла в Анатолию сразу с нескольких сторон и не поленилась заглянуть в каждую семью, почти во все селенья и дома. Кровавая смерть ходила сейчас по этим местам, собирая обильную жатву, а вслед за ней уже показались голод и болезни.
   К погромам присоединился целый флот. Опасавшийся до того влазить в дальние экспедиции владетель Абхазии Шервашидзе послал свои немалые морские силы на помощь казакам. До этого он побаивался агрессии Дадиани, но после того, как тот начал наводить свои порядки в Имеретии, абхазы также захотели откусить кусочек от поверженного льва. Не все в Западной Грузии восторженно приветствовали смену власти, тем более Лев Мингрельский был куда более решительным и умным правителем, чем его тёзка-предшественник, и многих феодалов это в восторг не привело. Да и на укрепление новых южных и восточных границ ему приходилось обращать самое пристальное внимание.
   Палить оставленные врагами дома казакам и их союзникам было неинтересно, им рабы на продажу нужны были и добыча, желательно побогаче. Так что разорением и разграблением Синопа и Трапезунда они не ограничились, совершили несколько рейдов на малых судах по рекам Анатолии во внутренние области.
   Два таких похода прошли успешно, хоть и нельзя сказать, что сверхприбыльно, а в третьем казаки нарвались на неприятности. Они всего в двадцати верстах от морского побережья обнаружили небольшой и символически укреплённый городок с трудновыговариваемым для русских названием. Иван, хотя турецкий язык знал, названия не понял и запомнить его не пытался. Вероятно, лёгкие победы, шедшие одна за другой, вскружили ему голову.
  
   * * *
  
   Узнал Васюринский об этом треклятом городке, как обычно, от греков из рыбацкой деревеньки невдалеке. По их словам городок был небольшой и не слишком богатый, жили в нём местные руководители и люди, обслуживавшие скотоводов и земледельцев округи. Земледельцы, правда, от моря сбежали, а город и населявшие его люди остались. То ли понадеялись на свои невысокие стены, то ли посчитали, что не привлекут внимания жадных грабителей своим скудным достоянием. В другое время, может быть, и не привлекли бы, но после решения атаманов об очистке всего побережья и прилегающих к нему земель они были обречены.
   Разведка донесла, что городок действительно мал и плохо укреплён. Стены в полтора человеческих роста, старые, местами в плохом состоянии, никаких пушек на них нет и быть не может. Башен всего три, самая высокая сажени в три с половиной. Судя по малому числу широких бойниц, пушки там если и есть, то в малом количестве. Гарнизон в таком городе большим быть не может, хотя пластуны отметили, что дозорную службу городские стражи несут хорошо, в лунную ночь к трём из четырёх стен подобраться будет затруднительно.
   Посовещавшись, решили времени на правильную осаду не тратить (ох, грехи наши тяжкие, гордыня, так совсем к смертным относится), взять город неожиданным наскоком. Любимый запорожцами приём, удававшийся им и против куда более крупных и сильных укреплений. Те же разведчики донесли, что четвёртая стена выходит на глубокий овраг, башен не имеет и ночью охраняется всего одним часовым. Иван решил тряхнуть стариной и пойти на приступ вместе с его зачинателями - пластунами.
   Вместе с передовым отрядом пошёл в обход оврагом и, скрываясь под крутым склоном, лёгко незамеченным подобрался к предполагаемому месту атаки. Про себя немного погордился.
   "А ведь есть ещё порох в пороховницах. Иду с лучшими пластунами, все - кто в полтора, а кто и в два раза моложе меня - а ничуть им не уступаю. Значит, рано мне ещё на монастырский покой отправляться, грехи замаливать".
   Атаковали глубокой ночью, за полчаса до первого намаза. Стражника на стене удалось убрать бесшумно. Он, находившись, имел неосторожность присесть и, получив две стрелы в лицо, упал практически беззвучно. Очень тихо звякнула заброшенная на стену кошка, и по тянувшейся за ней верёвке в крепость стали проникать пластуны. В числе первых десяти проник и наказной атаман. Ему пришлось сцепить покрепче зубы из-за не вовремя занывших локтевых суставов, но на подобные мелочи Иван давно привык не обращать внимания.
   Всё сделано было профессионально, вторжение врагов в крепости никто не заметил. Вниз сбросили ещё несколько верёвок, по ним вверх поднимались уже опытные в уличных схватках бойцы. Когда казаков набралось больше сотни, Васюринский повел эту команду через город к воротам, рассчитывая захватить их втихую. Пластунам он приказал взять две ближайшие башни. С чем они, кстати, прекрасно справились. В неприятности вляпался со всего маху отряд самого наказного атамана.
   Он шёл впереди отряда вместе с проводником, казаком из греков Василием Скользким. Тот по своим делам здесь не раз бывал и заверил, что хоть давно это было, но к воротам вывести ночью сумеет. Васюринский ещё тогда подумал, что вряд ли только рыбной ловлей занимался, проживая в этих местах, этот человек. Зачем рыбаку умение уверенно ориентироваться в чужом городе ночью?
   Улочки, как и в других здешних поселениях, были очень узкими, извилистыми и грязными. Сам бы атаман на подобный рывок без провожатого ни за что не решился, уж очень легко было здесь заплутать.
   У входа на базарную площадь шедший впереди Иван чуть не столкнулся лоб в лоб с десятком осман. Не турок-крестьян или ремесленников, а воинов. Оттолкнув грека левой рукой назад, правой выхватил саблю и ринулся в бой. Никак не ожидавшие наткнуться здесь на врагов мусульмане, тем не менее, праздновать труса не стали, а также выхватили сабли и бросились на пришельцев. В короткой ожесточённой схватке азапов, как опознал встреченных Васюринский, всех перебили, но о сохранении тишины не приходилось уже и мечтать. Атаман приказал поспешить к воротам, рассчитывая, что успеет их захватить нахрапом, о чём потом сильно жалел.
   Не успел его отряд добраться до улочки напротив, через площадь, как из караван-сарая располагавшегося невдалеке густо полезли османы. Много, сотни. Наспех одетые, но оружные и очень злые. Учитывая небольшую численность воинов, шедших с Васюринским, такой поворот дела стал для них крайне неприятным. И смертельно опасным. Только опытные казаки могли соперничать с османами в бешеной сабельной рубке, Ивану оставалось возблагодарить Господа за то, что с ним именно такие бойцы и были. Под напором врагов отряд Васюринского отступил в узкую улочку, ведшую к воротам, но с таким "хвостом" не было смысла рассчитывать, что их удастся захватить.
   В темноте казаки не могли воспользоваться своим преимуществом в скорострельности, пришлось отбиваться саблями. Бой в "свалке" был одним из казацких козырей, однако и для местных он был излюбленным видом сражений. Получилась ожесточённая резня с огромными потерями для обеих сторон. Схватка шла на равных, вот только приблизительно равные потери неизбежно должны были привести к закономерному итогу - пришельцы вскоре кончились бы. Только высокие дувалы спасали запорожцев от окружения и немедленного уничтожения. Быстро теряя в числе, они, отчаянно сражаясь за жизнь, отступали как раз туда, куда собственно и направлялись первоначально.
   Ограниченность пространства диктовала свои условия. Бьющиеся не могли уклоняться от ударов, приходилось их отражать собственным оружием. Невозможно в таких условиях совсем не пропускать - невидимок на поле боя не было - поэтому все сражавшиеся быстро обзаводились ранами. Упавших немедленно сменяли стоявшие сзади. Поэтому тяжёлораненные были почти обречены на смерть.
   Сам Иван в рубке не участвовал, прорываясь впереди, он теперь оказался сзади. Авторитет и многократные победы позволяли ему не лезть во все стычки. Заведя людей в ловушку, он судорожно пытался придумать, как из неё выйти. Пока ничего, кроме как держаться до прихода помощи, в голову не приходило. Для ослабления вражеского давления Иван приказал казакам второго ряда стрелять между ног товарищей в животы и ноги нападавших. Заряженные пистоли им подавали из задних рядов. Действительно, азапы не могли идти в сражение по кричащим от боли приятелям. Раненых подхватывали и оттаскивали назад, что давало некоторый передых казакам. А долгожданная помощь задерживалась, судя по доносящейся невдалеке стрельбе и шуму, она также вела бой.
   Подмога, проникшая в город вслед за командиром из оврага, действительно нарвалась на врагов. В меньшем числе, чем давило на казацкий авангард, но в достаточном, чтоб задержать продвижение. Там узость улочки играла уже на руку защитникам крепости. Один Бог знает, как бы всё закончилось для Васюринского со товарищи, которых с каждой минутой становилось всё меньше, да к низеньким стенам местечка подошли основные силы казаков и легко их преодолели, ведь большая часть защитников вела бои на улицах.
   Уже готовившийся подороже продать свою жизнь Иван с огромным облегчением перевёл дух.
   "Господи, благодарю за спасение! Ведь во Имя Твоё бились. Молю позаботиться о душах погибших казаков, люди они были грешные, но за веру христианскую жизнь отдали". (Вообще-то войско Васюринского явилось туда за рабами, но уж так устроены люди...)
   Предаваться размышлениям и молитвам у наказного атамана не было времени. В городке продолжались бои, требовалось срочно выяснять - откуда здесь взялось столько воинов и нет ли опасности подхода к врагам подкрепления? Чем он и занялся, старательно скрывая дрожь в руках.
   Наличие четырёх сотен азапов и сотни сипахов разъяснилось быстро. Оказалось, что после битвы под Анкарой султан Ислам-Гирей приказал большей части своего войска разойтись по зимним квартирам. Вот и в этот городок направили всадников, имевших поместья в Румелии, и пехотинцев с боевым опытом. Вместо двух сотен местных ополченцев пришельцам пришлось драться с прошедшими не одну кампанию головорезами. Имея многократное численное преимущество, казаки победили, но какой ценой... Более шестисот погибших, почти двести серьёзно раненых, часть из которых заведомо не выживет, а другая необратимо покалечена.
   Горожане-мужчины, естественно, участвовали в попытке отпора захвату местечка и почти поголовно полегли в бою. Поэтому добычей стали: оружие побеждённых и лошади сипахов, молодые женщины и немалые запасы продовольствия, которые выгребли полностью. Стариков и малолетних детей вопреки практике прежних годов оставили в живых, но не из милосердия, а для наведения ужаса на остальных жителей Анатолии. Бродящие по её дорогам бедолаги должны были по задумке Аркадия наводить турок на нужные мысли.
  

* * *

  
   Как и опасался Иван, шторм таки застал эскадру в море. Не то чтобы жесточайший, моряк-современник Аркадия определил бы его как восьмибалльный, причём на относительно короткий период, большей частью волнение на море не превышало шести-семи баллов. Но для казацких судов и он оказался страшным испытанием. На их счастье ветер дул западный, так что относило корабли к абхазскому и черкесскому побережьям. Изначально плохо приспособленные к сильному волнению по конструкции, сделанные из сырого дерева, управляемые не всегда уверенной рукой галеры были поставлены на грань выживания. И не все смогли соскользнуть в нужном направлении.
   В полном соответствии со временем года, ветер дул не только сильный и наполненный влагой, но и холодный. На верхней палубе от него невозможно было укрыться, пробирал до костей. Несколько человек смыло в море волнами, и никого из них спасти не удалось, подставлять борт волне означало утопить корабль. Не намного лучше приходилось казакам и на гребной палубе.
   Шли под штормовыми парусами, благо на каторгах их ставили латинские, позволявшие ходить не только строго по ветру. Всерьёз ветер задул через несколько часов после выхода из гавани, вернуться уже было невозможно, как и идти в Крым, направились к портам Северного Кавказа. Вскоре пришлось спустить паруса, оставив по одному штормовому и сократить вдвое число вёсел, убрав "лишние" внутрь.
   Османские верфи имели немало классных мастеров, строить корабли там умели. Но... не всегда они располагали возможностью делать это качественно. Слишком часто султаны в кораблях нуждались уже вчера, а посему спешка при сооружении кадирг была похлеще, чем при ловле блох. Использовались сырая древесина и плохое железо, пушки отливали кое-как и из отвратительной бронзы, минимум половина средств, выделенных на строительство, разворовывалась, что приводило к невыплате зарплаты на верфи. Из-за чего работа шла там буквально из-под палки, с соответственным качеством.
   На нижнюю гребную палубу волны захлёстывали куда чаще, чем на верхнюю, так что на удаление воды приходилось тратить усилий не меньше, чем на греблю. Даже в холодрыге вымываемое из нижней палубы дерьмо вносило ещё один нюанс в жизнь команд, нельзя сказать, что приятный. Вдобавок, стала сдавать обшивка, вода всё активнее стала просачиваться внутрь сквозь щели в ней. Удары волн сильно способствовали появлению всё новых и новых. Чем дальше, тем больше. Относительно короткое, меньше двух суток, возвращение из Турции превратилось в испытание на прочность. И не всем его было дано выдержать.
   Казаки с пяти каторг, выбросившихся на пляжи, считали себя счастливчиками, у них даже корабли пострадали не слишком сильно. Побережье после казацких побед стало дружеским (относительно, конечно, но попытки убийства или пленения они могли не бояться), пара разбилась на скалах у берега, с них спаслась едва десятая часть, тоже везунчики - только с другим оттенком удачи. Ещё три, "Ж.опа", "Вонючка" и "Рыгалка" (благоухание на гребных палубах побуждало и не к таким названиям), исчезли, будто их и не было, пошли на дно в неизвестном месте. В общем, потери, сравнимые с поражением в морском сражении. И проиграл его Васюринский часто упоминавшейся Аркадием "особе" - огромной зелёной жабе. Самое обидное - даже не своей.
   Ещё две недели назад он потребовал прекратить праздник грабежа и собираться домой. Хотя погода стояла неплохая, пусть и дождливая, известным местом чувствовал приближение неприятностей. Однако всё войско, при полной поддержке союзников, стало на дыбы. При отсутствии серьёзного сопротивления им хотелось нахапать как можно больше. Иван попытался тогда надавить, но почти все капитаны дружно и очень энергично воспротивились немедленному уходу.
   Казацкие корабли уже больше месяца сновали от Анатолии к портам Крыма и Северного Кавказа и обратно. Гребцы понатирали себе кровавые мозоли, но их это не смущало ни в малейшей степени. Ведь, выбиваясь из сил, они таскали в казацкие или союзные порты богатейшую добычу. Прерывать такое приятное действо большинство не желало категорически. И при попытке Васюринского продавить срочное возвращение в эскадре запахло бунтом. Увы, казацкая вольница сыграла в этот раз против самих казаков. Понимая, что если дальше будет настаивать, то может лишиться жизни, наказной атаман отступил.
   Потом Аркадий удивлялся - почему Иван не взял с отказавшихся повиноваться капитанов расписки? Но тогда Васюринский перестал бы быть самим собой. В результате произошедших событий перед бывшим куренным, а ныне наказным атаманом замаячили очень малопривлекательные перспективы. За подобные просчёты у казаков даже кошевые атаманы, случалось, отвечали буйной головушкой. Какая ему судьба уготована по возвращению, ведал только Бог.
  

* * *

  
   Осторожный стук в дверь оторвал Ивана от мрачных мыслей.
   - Входите! - с беззвучным стоном - негоже атаману выказывать слабость - он поднялся и сел на кровати, поставив ноги на пол.
   В открывшуюся дверь вошло несколько человек. Все выглядели несколько смущёнными и взволнованными. В других обстоятельствах их можно было бы принять за группу нищих, пришедших просить Христа ради. Разве что сабли, пистоли и кинжалы, обильно украшавшие драную - нищий побрезгует - одежду, и откровенно бандитские физиономии указывали на склонность к другому, не попрошайническому промыслу.
   Обежав взглядом вошедших, отметил, что все они были из родного, его имени куреня, да не новички, а как один - ветераны.
   "Филимон Кладигроб пришёл в курень года через два через два после меня, совсем ещё зелёным шляхтичёнком, нищим, но гонористым. Гришка Чертопляс тоже вступал в курень под другим названием. Вацлав Пердисрайло и Тихон Затуливетер... уж и не припомню, кажись, всё же уже в Васюринский курень вступали, а самый молодой из них, Данило Ласка, точно моей выучки казак. Все люди верные, от них удара в спину ждать не приходится. Неужто предупредить о чём хотят?"
   Сечевики между тем, войдя в каюту наказного атамана, никак не решались завести речь о цели своего визита. Битые жизнью, стреляные и рубленные, тонувшие и горевшие головорезы мялись, как парубки на сватанье, пихая один другого. Слышалось только тихая невнятная перебранка.
   - Ну, давай.
   - Сам начинай.
   - Ну, хлопцы, договаривались же...
   Наконец, решился самый молодой и энергичный - Данила. Иван про себя ему прочил полковничью, если не атаманскую булаву.
   - Батько... мы, значит, посовещались... вот... и значит, вот... - слова давались сотнику с явным трудом. - Просим тебя, значит... вернуться в курень. Куренным, вот!
   Тёплая волна покатилась откуда-то изнутри по всему телу у Васюринского. И почему-то вдруг забилось бешено сердце, защипало в глазах, да так сильно - испугался, что слёзы покатятся. Поэтому перед ответом энергично почесал нос, убрав две набухавшие слезинки.
   - Хлопцы, вы что, не понимаете, что меня за утерю каторг в мешке могут кинуть поплавать или на виселицу подвесить?
   - Чего ж не понимать, понимаем. Оттого и звать в куренные пришли, - продолжил отвечать за всех Ласка.
   - Так зачем вам куренной, которого вот-вот топить или вешать придут?
   - А... (длинное и путанное выражение одновременно на староукраинском, польском, татарском, плохо поддающееся переводу на современный язык)! - встрял в разговор Пердисрайло. - А ещё... (пожелания самого неприятного и странного на пяти языках сразу)!
   Иван невольно покрутил головой и улыбнулся. Вацлав как всегда выразился весьма образно, пытаясь представить его пожелания, не улыбаться было невозможно.
   - Хлопцы, вы что, не понимаете? Меня же к ответу Татарин и Хмель будут призывать? Оно вам надо - искать неприятности на свою задницу?
   - А чхать! - рявкнул густым басом Тихон. Огромный васюринец родом из-под Вятки был традиционно краток и убедителен.
   Гадостное настроение Ивана будто сильный ветер выдул. Старые боевые товарищи прекрасно понимали всю шаткость его положения и предложили великолепный выход из неприятностей.
   "Да, я перестану быть наказным атаманом, да разве в этом счастье?!! Господи ты, Боже мой, насколько легче и приятней было мне жить в куренным! Вокруг все свои, казаки меня как отца родного уважали, всё понятно, о таком непослушании как в Синопе речи быть не могло. Живи и радуйся! Связываться с популярным куренным, требовать его выдачи... пожалуй Хмель и Татарин не захотят, поостерегутся. А как захочешь поразмять косточки, пустить кровь врагам - сдай булаву на время помощнику, иди в поле или море наказным куренным... счастливое было время".
   - В том что вы все храбрецы у меня сомнения нет. Да поддержат ли вас молодые казаки? Многие же уже после моего ухода в Азовский поход пришли, небось, только издали и видели.
   - Поддержат, батько, не сомневайся. Мы учим молодыков не только воевать, но и правильному пониманию жизни. Они все знают, в честь кого курень назван, и какой ты... дюже гарный казак! - опять за всех ответил Ласка.
   Ох, как захотелось Ивану принять это предложение. Аж дыхание спёрло. Однако помечтав чуток об этом, он понял, что откажется от него.
   "Шкуру я свою, положим, спасу. Только нашей борьбе с ворогами лютыми большой урон нанесу. Если не разобрать нынешнюю неудачу, если не наказать всех виновных, в том числе и меня, не будет порядка у нас и впредь. А земли где нет порядка, обречены стать чьей-то добычей. Казачья доля - сложить головушку в поле. Так неужто из-за нескольких лишних лет жизни я на предательство пойду? Нет! Пусть ценой собственной головы, но подниму вопрос на совете о жестоком наказании всех неслухов. Иначе получается, всё чего в боях и походах добивался - псу под хвост!"
   - Спасибо братцы. За доверие ваше, за верность и храбрость. Только нельзя мне сейчас в курене от опасностей прятаться. Уже не столько о моей жизни сейчас речь идёт, а о будущем всех нас, казаков. Надо мне на суд явиться. Да не зверюги ведь Хмель с Татарином, не жду я от них большой беды (здесь Васюринский лукавил, прекрасно знал он, что при необходимости атаманы могут любого хищника в зверствах превзойти).
   Казаки не сразу отступили от своей задумки, ещё долго его уговаривали, вспоминали прежние времена, погибших товарищей, славные победы... но наказной атаман остался непреклонен. В общем, хорошо посидели, оставалось только сожалеть, что из-за походного положения спиртного на корабле не было.
   Оказавшись в бухте Сухума, Васюринский невольно занялся дипломатией. Провёл плодотворные переговоры с владетелем Абхазии Шервашидзе, порекомендовав для заключения полноценных договоров приехать зимой в Азов. Мягко предупредил доверенное лицо Левана Дадиани о нежелательности наездов Мингрелии на Абхазию. Подкинул ему идею об отвоевании у турок Самцхе-Саатабаго. Уйдут османские войска на запад - кто сможет вам помешать вернуть исконные грузинские территории?
   - А если турки на нас большое войско направят, на помощь придёте? - сразу спросил грузинский дипломат.
   - Придём! - твёрдо пообещал Иван. Про себя подумав, что уж лучше с турками на краю Малой Азии биться, чем у своих земель.
   - А отвоевать Картли и Кахети поможете? - оживился собеседник, сразу потерявший положенную статусу невозмутимость.
   - Нет!
   - Почему?
   - Нам вражда с Персией сейчас совсем не нужна. Вздумаете на них нападать - пальцем не пошевельнём.
   Такой оборот дела мингрелу не понравился, но переубедить собеседника он не смог. Мечты Дадиани об объединении всех грузинских земель под его руководством наказного атамана интересовали лишь в той степени, где совпадали с интересами запорожцев и донцов.
   Договорившись о починке повреждённых кораблей, Васюринский отбыл на своей баштарде в Азов. Сопровождала его всего лишь половина вышедших из Синопской гавани каторг. В осенних штормах образовался просвет, не стоило его зевать. Хотя за время пребывания в кавказских гаванях корабли немного подремонтировали, казакам пришлось всё же хорошо потрудиться над вычёрпыванием воды и сейчас. Этот сезон для выходов в море закончился. К сожалению, далеко не на мажорной ноте.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"