Будущие святые - тоже люди, не считая песиглавцев, конечно
3 апреля 1644 года от Р. Х.
Впрочем, в последнем утверждении - что будущие святые тоже люди - Юхим, по всеобщему мнению уже святой, странно даже, что на белом свете задержался, в данный конкретный момент крепко усомнился. По крайней мере, он сам чувствовал себя лягушкой, раздавленной чьим-то тяжёлым подкованным сапогом. Или копытом. Вот такие подробности - кто и зачем вздумал его уничтожать - в голове после вчерашнего не сохранились. И почему именно лягушкой, а не мышью там или жуком-рогачом - также внятно ответить бы не смог, но точно не зверьком или насекомым.
"Да и якак, к шайтану, ризниця? Раздавили и раздавили, ох, як же голова болыть, не могли, сволочи, зовсим видрубиты! А щё грудь, правую ногу и... ох, да, чого мелочиться? Рубиты так рубиты - в капусту покрошить. Меленько так меленько... ой-йой-йой, к горилочке такая хороша, на закуску. Якая же скотина цей Федько Пересериднипро. Сам-то здоровенный кабаняка, на билим свити, може, и баб-то немае, щоб його обхопыты самотужки могли - пока вокруг обийдешь, так весь у поту будешь! Ясне дило, що у нього горилки за раз стильки улизе, що мени, козаку нормальному, не один день питы. А я сдуру старався не видставаты, ни одного "будьмо!" не пропустив. У-уу! И Васюринский, а ще ж шляхтич и знаменытисть, в його честь козаки курень перейменували, а вин... друг, называеться. Мало того, що не остановил, минарет ходячий, так ще ж подзуживав!.. Выпьемо друзи, бо скоро ж у бой! Йому-то теж не так страшно, поки горилка доверху до пустой башки дойде - я десять разив утону. Правильно Аркаша говорил: "Нет в мире справедливости". И горилки для опохмелки, наверно, теж нема, при таких-то друзяках утром здоровья всегда пиправыты ничим".
Так, пребывая в совершенно минорном настроении, Срачкороб предавался прикладному философствованию, терпя при этом, как и полагается святым, неимоверные муки. Он бы и ещё полежал - каждая попытка движения оборачивалась натуральной пыткой, боль вспыхивала неимоверная, да вот беда - мочевой пузырь и кишки потребовали немедленного опорожнения. Не иначе очередные козни шайтана, Юхиму приходилось слышать, что нечистый всячески изводит претендентов на святость.
"Ох, как жалко, що в житти я не можу цього поганца изловить, як росказывають про мене же в байках... Эх, хорошие байки Аркаша придумав, да у народи появились откуда-то свойи. Ну як нечистий силе объясниты, що я-то людына мирска и на святисть не претендую?"
Вопреки кличке, знаменитый шутник предпочитал сам ходить в сухих штанах и по европейским меркам был сумасшедшим чистоплюем - мылся, если была такая возможность, каждый день и вони испражнений на дух не переносил. Что служило лишним доказательством его знакомства с нечистой силой. Монахи-то, бывает, за всю жизнь в монастыре ни разу не моются, соблюдение чистоты духовной, как известно, превыше чистоты телесной. Это была одна из причин (второстепенных), по которой он категорически отказывался уходить в монастырь - вопреки всем уговорам и увещеваниям. Главным же было нежелание Срачкороба расставаться со ставшим ему родным и горячо любимым бандитским гнездом - Сечью. Жизни вне этого коллектива он себе уже не представлял. Именно ради жизни на Сечи он публично отрёкся от ислама и принял православие, оставаясь при этом в душе если не безбожником, то как минимум пофигистом по религиозным вопросам. Кто там, в небе заправляет - Аллах, Саваоф или Христос - его не интересовало ни в малейшей степени. Да хоть Будда! То есть в монастыре ему пришлось бы жить в условиях постоянного лицедейства и непрерывной лжи. И епископский головной убор, светивший потенциальному обладателю нимба вскоре после принятия пострига, по словам Хмельницкого, не казался привлекательным ни в малейшей степени. Казацкая шапка из овчины ему была несравнимо милей.
"И чого вони ко мне прицепились? Теж мени святого нашли! Нужен казацкий святый - берить Ваньку Васюринского. От хто и в монастырь може с охотой пийты, и от души його устава держатыся, йому вже - по його же словам - пора грехи замаливать. Вин и, на мисти куренного, змудрився уси охрестни монастыри с богатыми дарами объихаты. А я так не прочь щё погрешиты".
Давление в органах, требующих освобождения, нарастало, терпеть становилось рискованно. Пришлось смириться с необходимостью совершения очередного подвига - для казака дело привычное - подъёмом в жуткую рань (полдень) с постели и походом к отхожему месту. Мышцы после сна ещё не включились, и Юхим неловко завозился в постели, пытаясь определить - в какую хоть сторону вставать? Решимости открыть глаза он ещё не набрался, и через закрытые веки свет нестерпимо давил на глазные яблоки. При этом он неожиданно обнаружил, что раздет совершенно и лежит на перине, покрытой шёлковой простынёй, а укрыт также чем-то тёплым и в шелку.
"О Аллах!.. - обращение не к Христу в сложный момент от будущего православного святого произошло не из-за возвращения его в ислам, просто сказались годы, проведённые в Медресе, некоторые слова там ему вбили в подкорку. - Видкиля у сильский хати постиль из шовка?!"
Удивление более чем естественное - квартировали вчерашние собутыльники именно в сельской хате, причём не самой богатой, там такого не имелось отродясь. Всё хозяйство бывшего крепостного, а теперь вольного крестьянина стоило на порядок меньше, чем одна шёлковая простынь. Естественно, сами степные лыцари заводить подобные излишества и не думали - это ж сколько горилки на такие деньги можно купить?! Вот шёлковое бельё завели, тот же Аркадий сильно пропагандировал такое новшество. Одним из бичей того времени были болезни, разносимые вшами, а в шёлковом белье вошь завестись не может - слишком оно скользкое. Но простыни?.. Юхим вдруг вспомнил, что в разгар пьянки к ним в гости завернул сам гетман, да не один, и в его душе зашевелилось нехорошее - да что там - ужасное предчувствие. Прямо тут же немедленно оправдавшееся.
- Проснувся, бидненький? - негромкий женский альт с богатыми интонациями прозвучал для казака как гром с ясного неба, вызвав у него сильнейший всплеск головной боли, учащённое сердцебиение и совершенно не характерный для храбреца приступ паники. - Йди сюды, миленькый, я тебе приголублю.
У Юхима пока сил голову поднять не хватало, а уж женские ласки в данный момент его интересовали в последнюю очередь. Но немедленному осуществлению угрозы это никак не помешало. Таинственная незнакомка - он судорожно пытался вспомнить вчерашний вечер и разлепить глаза, чтоб на неё посмотреть - прижала его к своей груди. Роскошной, большой, упругой - об обладании женщиной с подобными богатствами мечтает множество мужчин. Для Срачкороба - по его ощущениям - эти минуты чуть не стали роковыми. Навалившись на него, прижав голову к своему бюсту, дама полностью перекрыла ему доступ к воздуху.
Конечно, лихой казак не сдался, он мужественно боролся за свою жизнь. Только вот скинуть незнакомку с себя или вырвать собственную голову из её цепких ручек он никак не мог, хоть силы возвращались к Юхиму буквально с каждой секундой. Вероятно, именно энергичность дёрганья его и спасла. Вместе с возмущённым мычанием, ну не смог в этой ситуации иначе, членораздельно выразить он свой протест - и глотка пересохшая плохо повиновалась хозяину, и телеса обильные дыхание сбивали. Стыдно признаться, но знаменитейший казак, которого большинство окружающих считали сильным колдуном и, одновременно, претендентом на святость (странное сочетание, но и Сечь была не обычным местом), чуть было не укусил то, что мешало ему дышать. Бабский приём, но другого способа освободиться он в тот момент не нашёл.
К великому его облегчению, почувствовав дёрганье мужчины, женщина немного отстранилась и дала тем самым возможность вздохнуть. Как же порой человеку мало надо... Вот и Срачкороб почувствовал натуральное чувство счастья от простого набора воздуха в лёгкие. Дышать - это такое блаженство! Пусть от веры он отрёкся, но воспитание в исламской семье наложило неизгладимый отпечаток на личность, в том числе и на отношение к смерти от удушья.
- Недобре моему хлопчику? А от выпье вин для опохмелу чарочку наливочки сладкойи - зараз и полегчае.
Для продолжавшего попытки сфокусировать взгляд на собеседнице казака такие слова прозвучали приятней всякой музыки. Даже головная боль резко уменьшилась, и, наконец, удалось её рассмотреть (отметив про себя, что и пахнет женщина очень приятно, восстановившееся после последнего перелома носа обоняние это чётко зафиксировало), весьма красивой оказалась незнакомка. Вот только его попытка положительно отреагировать словесно не увенчалась успехом. Пересохшая глотка выдала только безобразное: - Кар!.. - отчего на глазах лихого и бесстрашного воина даже, сами собой, слёзы выступили.
Слава Богу (или кто там, на небесах), красавица поняла его правильно и немедленно осуществила своё благое намерение - слезла с кровати и налила из большой зеленоватой бутыли в чарку тёмно-красную жидкость, подала страждущему.
Юхим, горя от нетерпения протянул к вместилищу нектара руку и с ужасом обнаружил, что взять-то наполненную чарку не сможет. То есть взять-то возьмёт и, скорее всего, не выронит, но вот сохранить содержимое, донести его до рта не сумеет наверняка. Его верная прежде десница, так уверенно обращавшаяся с пистолем, саблей и поводьями, не знавшая промаху - что не раз спасало хозяину жизнь - не просто дрожала, а ходила ходуном, выписывая странные и не контролируемые им фигуры.
Казак предпринял невероятное усилие по обузданию вдруг проявившей своеволие конечности, но добился этим обратного эффекта - его самого начало пошатывать в такт движениям руки.
- Мму... му!.. - произнёс он, хотя собирался не мычать по-коровьи, а произнести: "Не могу". Однако не только рука, но и горло по-прежнему отказывались ему повиноваться, выставляя перед такой роскошной женщиной в самом неприглядном свете. От расстройства у него опять заболела голова, а из глаз сами собой потекли скупые мужские слёзы. А ведь сколько раз ему в детстве и юношестве говорили, что вино превращает человека в свинью, нечистое животное...
Женщина оказалась очень понятливой и добросердечной, а не только ослепительно красивой - настоящая пери. Она сразу поняла возникшую проблему и удивительно правильно отреагировала на неё.
- Не можешь узяты, тому що расплескаеться? Бидненький, що ж с вами, мужчинами, клята горилка делает... я сама тебе напою.
И рослая, пожалуй, что повыше самого Срачкороба, пышная, но не жирная, светловолосая и на вид совсем ещё не старая (кто их, женщин, разберёт, какой у них возраст) - в общем, настоящая красавица - села рядом с Юхимом, прижала его правой рукой к себе, а левой осторожно, так, что не пролилось ни капли, вылила ему сладкую вишнёвую наливку в рот.
Он уже приготовился к внутренней борьбе за невыплёскивание наливки обратно, по опыту тяжёлого похмелья знал о таком подлом поведении спиртного - вылетать обратно в рвоте, вместо растворения в желудке, приносящего облегчение исстрадавшемуся организму. Однако чудеса продолжались, никаких приступов тошноты не последовало, по жилочкам побежал огонь облегчения. Но одной чарки для ухода от мучений было мало, это Срачкороб помнил прекрасно. Продышавшись, не без опасения - воспоминания о двух предыдущих попытках заговорить были ещё свежи - произнёс, хоть и хрипловато, но вполне внятно:
- Спасыби, прекрасна панночка, вы спасли мени життя.
- Ой, - белые лицо и шея женщины заалели, хотя до этого она не смущалась собственной наготы, для тех времён явление редкое. - Та за що ж?!
- Як за що?! От помирав я у страшных муках и не мог сам спастыся. Но тут до мене спустилась дева немыслимой красы и доброты и вытягнула грешного козака з пучины отчаянья.
Женщина покраснела до уровня варёного рака не только лицом и шеей, но и плечами и грудью выше великолепного бюста, потупила взор, замахала ручкой.
- Ой, не смущайте мене. Якая там дева?! Жона же я ваша, Анна. Да и до свадьбы вже вспила вдовицей побуваты.
- Но выглядаите липше всех дев, виденных мною за усе життя! - вдохновенно продолжил наступление на прекрасную особу Юхим (обходя скользкий вопрос о собственной памяти). И только после произнесения этой галантной фразы до него дошёл смысл сказанного собеседницей.
- Жона?! - неожиданное изменение семейного статуса стало для неунывающего шутника страшным сюрпризом. Можно сказать, что жутким, так как он пока не мог вспомнить даже знакомства с этой панной, не говоря уже о бракосочетании, которое вообще в его планах не числилось. Зачем собаке пятая нога, а сечевику жена?
От откровенного испуга фактом женитьбы на ней, женщина мгновенно расстроилась, лицо её сморщилось и сразу стало выглядеть старше, в уголках глаз блеснули слёзы. Женщина прижала левую руку ко рту и беззвучно зарыдала, по щекам сразу же потекли ручейки.
Весьма спокойно относившийся к бабьим выбрыкам Юхим вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
"Учора... або... не учора? От чортивщина! Помню ж, садились питы утрёх, у сильский хати, а просыпаюсь вже у постили бабы, шайтан знае де и, та й ще, жонатый! Що же це делается? Ой, якбы жинку побыстриш заспокаиты, бо ж хрен що вид нейи взнаешь".
- Кх... Панна, - пересохшая глотка снова подвела бравого казака, выдав поначалу непонятный, кашлеобразный звук вместо слова. Продолжить обращение он не смог. Услышавшая это обращение, красавица разрыдалась уже в голос, будто Срачкороб её ударил, введя, таким образом, его в ступор. Его мозги никак не желали работать в полную силу, а провалы в памяти, после вчерашнего (или, после вчерашнего и позавчерашнего? А может, после вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего?), затягиваться не спешили. Даже во вполне здоровом состоянии способность к соображению у мужчин рядом с плачущей женщиной существенно снижается, а уж в тяжелейшем бодуне, с вернувшейся головной болью, пребывая в крайней растерянности... Наконец, после длительного торможения, Юхим сообразил, что женщину необходимо обнять и успокоить. В самый последний момент его посетило озарение (не иначе, как свыше), что если она действительно его жена, то лучше называть бабу не отстранённо, панной, а по имени.
- Кх-кх! - Уже сознательно прокашлялся казак и осторожненько подвинулся к вроде бы не обращающей на него внимания в приступе страданий-рыданий красавице. Судя по пышным формам, совсем ещё не старой, однако из девчачьего состояния вышедшей не вчера. - Анна, - как можно более проникновенным голосом обратился к супруге Юхим, одновременно придвигаясь к ней вплотную и осторожно обнимая за роскошные плечи и судорожно прикидывая, как бы поделикатнее расспросить о собственной женитьбе.
Вопреки опасениям она этому не воспротивилась, а, немного развернувшись, уткнулась мокрым личиком ему между плечом и шеей. Продолжая обнимать её одной рукой, он другой стал неумело гладить женщину по волосам. Рыдать Анна перестала, однако помочь беспамятному супругу вернуть воспоминания о произошедшем не спешила. Только потеснее прижалась, невольно вынудив напрячь мышцы спины и инстинктивно выпятить грудь.
Соприкосновение с жарким бедром, пышной грудью, соблазнительным плечиком окончательно расстроило способность Юхима думать. На короткое время он забыл обо всём - изменении своего семейного состояния, необходимости продолжить похмелье, переполненных мочевом пузыре и кишечнике, провалах в памяти и неясности своего появления в чужой постели. Ему уже захотелось не только наливки, что должно было броситься в глаза собеседнице. Женщины, они такие вещи сразу замечают, даже если вроде бы смотрят в другую сторону.
Но тут - не иначе, как из-за козней врага рода человеческого, он любит будущих святых изводить* - в брюхе знаменитого шутника что-то забурчало, и он ощутил настоятельную потребность облегчиться. Где угодно, но немедленно. Чувствуя, что ещё немного и это произойдёт прямо здесь, на шёлковых простынях, герой тоскливо замычал. Интерес к более тесному общению с прекрасной незнакомкой, оказавшейся его собственной женой, также временно пропал, не до того стало.
Анна показала себя не только красивой, но и умной. Мгновенно поняла причину неожиданного изменения настроения мужа и, оторвав от его плеча заплаканное личико, показала пальчиком на ширму. - Ось там!
Героически, как лев, нет, как целый львиный прайд сражавшийся с собственным организмом Юхим вскочил и устремился в указанном направлении. Весьма странной походкой - боялся что-то не донести до цели, уронить по пути.
Пообщавшись с ночным горшком, не слишком долго, но громко, казак вернулся из-за ширмы довольный и смущённый, дав себе твёрдое обещание устроить здесь, в этом доме отхожее место на новомодный манер - с унитазом и проточной водой.
Жена заметила смущение и, понимая, что с помощью двух маленьких стопок из такого запоя не выйти, предложила мужу выпить ещё одну.
Отказываться Юхим не стал. Да и какой казак на его месте это сделал бы? Налил точным движением себе тёмно-красной жидкости и, подняв чарку на уровень глаз, провозгласил, громко и внятно: - За несравненную Анну! - после чего лихо осушил сосуд.
Видимо, не привыкшая к подобным знакам внимания женщина совсем раскраснелась и растерялась, в ответ на тост только головой помотала.
Разухарившийся казак, наполнив сосуд ещё, вдруг сообразив, что пьёт один, поинтересовался: - А не выпье ли прекрасна пани зи мною?
Однако тут его ждал облом. Анна энергично замотала головой и очень решительно отказалась:
- Ни! Простить ради бога, но пить наливку или горилку не буду, зарок дала.
В голосе её при этом будто сталь прозвучала, собеседник это уловил, и настаивать не стал. Молча опрокинул в себя, немного погодя возместил потерю жидкости организмом выпив большую кружку рассола.
* - Теолог в такой трактовке усомнился бы, ведь сатана соблазнял будущих святых женскими прелестями, а не отрывал от них в самый интересный момент. Но Срачкороб-то не монах! Исполнение супружеского долга для него - обязанность. В общем, как и всё связанное с таким героем, эпизод был неоднозначным.
* * *
Не сразу, по кусочкам, но вспомнил Юхим обстоятельства своего знакомства с Анной.
Поход на Гданьск откладывался из-за сведений о наличии на Висле льдин. Скорее всего это сообщение уже устарело, но само мероприятие планировалось с расчётом, прежде всего, на внезапность и остановка чаек для выжидания улучшения ледовой обстановки могла всё погубить. Хмель приказал ждать полного освобождения реки ото льда, он много ставил на этот удар и рисковать лишний раз не собирался. Поэтому-то трое друзей и позволили себе расслабиться.
Сели за стол в обед и до полного опустошения среди стоявших на нём кварт с горилкой вставать не собирались. Вопреки обычному распорядку таких посиделок, плотно поели кулеша с мясом, конечно же, обильно запивая еду спиртным. Затем, когда хозяйка дома убрала пустые миски и поставила новые, после чего ушла в пристройку, куда временно переселилась её семья, просто сидели за столом, болтая о том и о сём. И, естественно, регулярно смачивали глотки, занюхивая и загрызая покупную горилку небольшими, остро пахнущими и едкими до слёз луковицами.
Хорошо сиделось. Тепло - печка добротно протоплена, тихо - только потрескивает лучина, торчащая из подставки над миской с водой, да хрустят на крепких казацких зубах луковки. Ну, само собой, ещё булькала наливаемая и опрокидываемая в глотки горилка, стукали по столу стопки, звучали в хате голоса общающихся. А что темновато, так пронести стопку мимо рта никто не боялся. Воистину, что ещё казаку надо на отдыхе?
Разговаривали о разном. Об оружии, например. Как старом, веками проверенном - саблях, что за казак без сабли? Так и о новомодных придумках общего друга, Аркадия. Пулях, летящих чуть ли не на версту, крутяках, из которых можно пальнуть несколько раз подряд, ракетах способных сжечь большой корабль или подпалить целый город. Все присутствующие соглашались, что не к добру такое усовершенствование смертоубийственных устройств, однако раз они достались правильным людям, казакам, так оно и не ко злу. Ясное дело, что в добрых руках и оружье служит доброму делу.
Перемыли немного косточки тому же самому Аркадию - тоже характерник, а дома сидит под каблуком у жены как мышь под веником. По аналогии вспомнили и гетмана - грозный воин, а супротив своей бабы со скалкой ему не выстоять. В этом выпивающие сошлись единодушно и также единогласно выразили удовлетворение своим холостым положением и отсутствием над ними власти баб, от которых, как известно, всё зло в мире. Впрочем, все при этом сошлись во мнении, что если уж привела бы нелёгкая судьба к женитьбе их, то уж они-то жён быстро сумели укротить.
Через некоторое время Юхим вдруг почувствовал, что окружающий мир теряет резкость, голоса друзей как бы отдаляются, а голова начинает идти кругом. Такое быстрое опьянение его встревожило, сидели-то совсем ничего, выпили не так уж много... Он поднапрягся, отгоняя вялость, прислушался к голосам товарищей. Те были, как говориться, ни в одном глазу, если в лицо не дыхнёт, то и не догадаешься, что употребил.
"Щось со мной не то в последнее время. И сил стало меньше, хочь не дидуган ще, он Васюринский, старше, а як був бугаюкой, так и зостаеться. И пьянию намного быстриш, ранише я вид такойи малости горилки и шуму бы у голови не почуяв, а сейчас веде, голову так закружило, що..."
- Наливай! - донёсся до него, будто издалека, голос кошевого, он прервал размышления, наполнил стопку, опрокинул её в рот после команды: "Будьмо!" и срочно стал грызть луковицу боковыми зубами (передние повыбивали после его проделок). Плохо пошла, не соколом, а колом.
"Так про що ж я думав? Про щось важлыве... О! Про опьянение я думав. Мене будто хто зачаровав, выпьешь зовсим чуток, считай ничого и брык пид стол. Но друзяки-колдуны говорят, что не зачарованный. Значить що? Значить... значить... святость клята виновата! От як прызначили мене святым, так и пропало мое вминня питы. И як теперь от цией биды збутыся?"
Друзья, Васюринский и Пересериднипро, не замечая отстранённости Срачкороба, продолжали болтовню, перешедшую почему-то с оружия на баб и их неспособность понять настоящего казака, в чём у них расхождений не проявилось. Зато в отношении "правильной" женской фигуры возник спор.
- Главное у бабы сиськи! - горячился Иван, одновременно отводя от себя полусогнутые руки, будто держал две большие тыквы. Пожалуй, даже очень большие. С вилкой в руке (увлёкшись разговором, куренной забыл положить новомодный столовый прибор на стол, хоть немалый шмат сала уже покоился в его брюхе), он, наверное, такую тяжесть и не удержал бы.
- Ни! Головне - це срака! - твёрдо стоял на своём Фёдор, также сопровождая слова жестом - выводя руками окружность не менее метра в диаметре. Глаза раскрасневшегося уже от выпивки казака при этом масляно блеснули.
Юхима всегда животрепещущая для мужчин тема женских прелестей на данный момент не интересовала. Он прилагал титанические усилия, пытаясь сообразить, как ему избавиться от великой беды - быстрого опьянения.
Однако ничего неистощимые на проказы и шутки мозги ему не подсказали. Вместо прямого ответа на чётко заданный вопрос они ему карусель вздумали казать - завертев всё вокруг. Казак ухватился покрепче за стол, пытаясь остановить это безобразие, но проклятое кружение прекращаться не пожелало. Мужественно переждав головокружение, он, наморщив лоб и таращась в неведомую даль, сосредоточил все усилия на решении жизненно важной задачи, ведь если так и дальше будет продолжаться, то сама жизнь потеряет для него смысл. Что это за жизнь, если не можешь посидеть за чаркой с добрыми друзьями? А какой смысл и садиться-то, если, толком не начав гулянку, сползёшь под стол?
От натуги даже вспотел и чуть воздух не испортил, но ничего придумать не смог. Правда, головокружение прошло и слух, вроде бы, восстановился - голоса друзей, на некоторое время стал слышать куда лучше. Впрочем, вслушиваться в них Юхим не стал, решил посоветоваться. Не успел. Во дворе заливисто зашёлся лаем местный кабысдох, мелкий, тощий и невероятно блохастый. По случаю постоя в хате чужих, он сидел на прочной ременной привязи и на появление новых людей во дворе реагировал особенно зло.
Затем бухнули двери и в хату зашёл гетман. Судя по мрачному выражению лица - в крайне плохом настроении. Разговор мгновенно замолк, даже тени казаков - будто испугавшись, а не от порыва воздуха - замельтешили на стенах. Битые, стреляные, рубленые запорожцы, конечно же, не струсили, но и при виде хмурого Хмельницкого мигом потеряли мажорное настроение. Чего уж там, крутенек был кошевой атаман, даже самые отмороженные сечевики его, как минимум, уважали.
Богдан привычно высмотрел красный угол с иконами и перекрестился. Только после этого обвёл всех присутствующих взглядом из-под насупленных бровей, и нехорошо, криво ухмыльнувшись, спросил: - Гуляемо, значить. Горилку у походе ведрами лакаемо.
Казакам сразу стало зябко. Может от впущенного пришедшим холодного воздуха. А может и от самих слов. Питьё горилки в походе по запорожскому законодательскому кодексу гарантированно не имело похмелья - провинившегося топили или вешали немедленно по обнаружению такого проступка.
- Ты що, Богдане! - взвился с лавки Васюринский. - Якый поход?!! Мы ж у нього ще не выступали! Твоего приказу ждемо!
Собутыльники его энергично закивали, будто их кто невидимый затряс. У Срачкороба при этом весь хмель из головы вылетел, а Пересериднипро от волнения покраснел ещё больше. В общем-то, не было у них особого повода бояться за свою жизнь. Не стал бы приписывать такое преступление Хмель популярному кошевому и знаменитому шутнику, да к тому же и будущему святому, понимали это казаки. Понимать-то понимали, да... мало ли какие глупости обидные в мире не случаются?
Продолжая хмуриться, гетман задумчиво накрутил на палец длинный ус, переводя пронзительный взгляд с одного собутыльника на другого. В хате наступила мёртвая тишина, нарушаемая только потрескиванием лучины. Для сидевших застыв Юхима и Фёдора, стоявшего чуть наклоняясь - между столом и придвинутой к нему лавкой по другому и не станешь - Ивана тишина была ещё тягостной, давящей.
- Да? Глянь, яки послушные, горилку лакать. Ну, да ладно, лакайте, чорты, но щоб завтра ни в одном глазу! Поход на носу.
- Так мы ж готови, як ци... - Васюринский хотел сослаться на часто поминавшихся Аркадием пионеров, однако сообразив, что рядом сидит непосвящённый в тайну попаданца Пересерыднипро, замялся.
А тут и приличное объяснение для заминки появилось: Фёдор, сидевший не дыша, задержав воздух в груди, услыхав, что никаких репрессий точно не будет, шумно выдохнул. Не то что бы громко, но грудь у него была богатырская, с лёгкими очень солидного объёма и резко исторгнутый из неё воздух затушил лучину, погрузив хату во тьму, только несколько быстро блекнувших точек-угольков один за другим гасли на той самой лучине.
Все застыли от неожиданности, а потом... Юхим и Иван, имевшие при себе зажигалки, кинулись обхлопывать многочисленные карманы (влияние друга) в поисках необходимого предмета. Естественно, зажигалки затеяли игру в прятки, и находиться отказывались. Впрочем, тут же появилось предположение, что виноваты не бездушные вещи, а некто тоже бездушный, но деятельный и пакостливый.
- От бисовы козни! - немедленно озвучил эту гипотезу куренной. Увидь кто, как он сам себя тщательно облапывает, кто-то мог бы подумать о характернике нехорошо. Разумеется, только подумать - говорить вслух даже тихо-тихо, такие вещи о знаменитом колдуне... в запорожском войске подобные идиоты вымирали настолько быстро, что их мудрено было заметить. Однако никто в этой темени Васюринского рассмотреть не мог. Но и задевавшуюся куда-то зажигалку ему почему-то найти не удавалось.
- Да де ж вона! Ну, точно, нечистая сила постаралась, не маленька ж, - расстройство в голосе Ивана просто звенело. Действительно, коллективу в Азове удалось уменьшить этот необходимый в быту прибор до величины в хороший (как у самого куренного) мужской кулак и веса меньше пары фунтов. Много меньше, чем первые варианты, но не настолько, чтоб теряться в карманах.
Срачкороб же, наконец, вспомнил, что совсем не чёрт, а он сам положил свою зажигалку на стол и полез её искать. На ощупь. Первым делом он попал рукой в миску с чем-то жирным.
"Кулеш!" - опознал содержимое миски, понюхав и лизнув собственную руку. Энергично, но негромко произнёс что-то неопознаваемое и застыл, держа кисть руки перед лицом (в темноте можно было только с трудом разобрать очертания пальцев) и чувствуя себя полным дураком. Скатерти на столе не было, носовичок, вспомнилось, ещё вчера потерялся, а жир на ладони раздражал неимоверно.
"Вытерты о шаровары чи кунтуш? Все одно йих потим выкыдаты, но де ж мени другие тряпки с пропиткой проты вошей знайти? Якщо завтра скомандують: По чайкам! Выйде, що весь поход у кулеши буду. Засмиють".
Казак - он на то и казак, чтоб находить выход из самой трудной ситуации. Юхим быстренько - благо никто не видит - облизал собственную ладонь, досушил-таки её о шаровары и опасливо начал шарить по столу дальше. Опрокинул со звоном чарку ("ничего, всё равно пустая"), осторожненько сдвинул миску, чтоб не вляпаться в кулеш повторно и, аж сердце ёкнуло, услышал стук упавшей со стола посуды. Шибанувший в нос, мгновенно забивший все другие запахи аромат горилки (степень его привлекательности или отвратности, в связи со сложностью вопроса, лучше опустить), дал понять, что упало.
- Юхиме, с глузду зьихав, горилку на пол лить? - отвлёкся от поисков зажигалки по карманам Иван.
- Та я ж ненароком! - виноватым тоном отозвался Срачкороб. - Зажигалку на столе ищу, десь тут поклав.
- Поклав вин... О, так и я ж на стол поклав, колы трубку пидкуривав. Щас...
По столу что-то зазвенело и почти неслышно упало на земляной пол ("А, чарку вронив"). Потом более массивный, стеклянный предмет грюкнулся о дерево стола ("Кварту опрокинув"), - последняя догадка сразу же подтвердилась, ароматов сивушных масел в воздухе стало ещё больше.
- Та що ж це таке! - возмутился куренной, и тут, неожиданно для гультяев, в хате стало светло. Не дождавшись успешного итога поисков запропавших зажигалок, своей воспользовался Хмельницкий. Хотя от уже ставшего непривычным глазам света всем пришлось прищуриться, Юхим успел заметить, что Васюринский облизывает свои пальцы. Ох, и слаба человеческая натура! Даже у будущего святого - такой неприятности случившейся с человеком, вляпывания в миску с кулешом - Срачкороб порадовался и немедленно стал прикидывать, как её обыграть.
"Слава богу, не один я сьогодни попався у кулеш. Можно буде..."
Додумать будущую шутку не удалось. Не очень старательно пряча улыбку в усы, Богдан подошёл к столу, поджёг лучину и, пряча зажигалку в карман, перехватил инициативу:
- Що, Иване, вкусна в тебе рука, як що лижешь её будто мале дитя?
- Та в кулиш сунув у питьми, вляпався. Не зваты же з вулыци псив, щоб вылизали? - смутить прожженного политика такой малостью было мудрено.
- Це правильно ты говоришь, ничого дворовых псив у хату пускаты. А от накуриваты так, що у ний розгледити ничого не можно, не дило. Не пити ли вам с Федьком на двор, покуриты, продыхатыся, а мы с Юхимом покы об одной деле поговорымо.
Нисколько не считавшие до этого густой табачный дым вокруг помехой, Васюринский и Пересериднипро мгновенно прониклись пониманием важности свежего воздуха.
- Конечно, Богдан, вже идемо, - куренной поспешно сунул в карман свои зажигалку и кисет с табаком. Фёдор, согласившийся с предложением-приказом гетмана молча, мигом встал с лавки и они, прихватив по пути свои полушубки, выскочили во двор.
Юхим проводил их тоскливым взглядом. Нет, на улицу ему не хотелось, недавно бегал в отхожее место, и выскакивать из тепла хаты в пронизывающую сырость совсем не тянуло. Но вот самым чувствительным местом чуял, что Хмельницкий явился сюда не добрым шуткам посмеяться. И предпочёл бы лучше на свежем и влажном ветру постоять, чем говорить дин на один с гетманом. Состояние охмеления прошло полностью, только радоваться этому не получалось.
"За що вин мени може хвоста защемити? Ничого ж такого... гриховного... мабуть... не зробив... - от мучительных дум голова глухо звенела, а во рту застыл кисловатый привкус. - Може... щось незначне, там, таке, шо ине розглядиш здаля - нихто и не всерся. Але ж не гетьманови про таки маленьки дурости допитувати. Та и хлопци не ображалися... Майже... - Нихто в свару не лиз, шум не пиднимався... Якщо добре подумати, то и шуткував я в дорози всього-ничого. Поперва, воно, гидко себе почував писля гульбасу на Сичи, потим у походи не до того було - и щось не шуткувалося зовсим. Чарку-другу випив - и пид стил. Та на биса ж вин сюди прийихав???"
Срачкороб внимательно всмотрелся в кошевого атамана, присевшего на ту же лавку, где сидел он сам. Злости или, упаси бог, ярости на лице Хмельницкого не проглядывало. Что казака весьма порадовало - в гневе Богдан-Зиновий был страшен. Скорее гетман выглядел уставшим и расстроенным. И в неярком, колеблющемся свете лучины Юхим рассмотрел куда более многочисленные, чем два-три года назад морщины, небритую несколько дней пегую, с многочисленными вкраплениями седины щетину.
Хмель внимательно, но без агрессии посмотрел в глаза Срачкороба. Знаменитый шутник (которому сейчас совсем не хотелось шутить) увидел в них не злость, а озабоченность. Богдан тяжело вздохнул, видимо, предстоящий разговор и его самого не радовал.
- Ну, Юхиме, шо з тобою робитимем?
- А я шо? Я ничого! - поспешил отбояриться от возможных обвинений запорожец. Формулировка вопроса ему категорически не понравилась. Потому как на Сечи, если что с казаком делали, то в лучшем случае - пороли. Если провинился по мелочи. Большинство правонарушений каралось смертью. Судя по виду и тону кошевого атамана, награждать собеседника он не собирался.
Гетман снова накрутил ус на палец, потом отмотал его обратно и снова тяжело вздохнул, усиливая тем самым у Срачкороба самые плохие предчувствия.
- Нииичого вин...
- Так ничого ж такого не робив! Ну... за останний час, принаймни.
- Не робив вин ничого. У тому й бида, що робив!
- Шо?!!
- Вид человеческий втратив. Даний нам Господом по образу своему и подобию (цитаты церковных книг обычно цитировались в церковнославянском произношении, без простонародных реплик). Спывся ты Юхиме... зовсим. Часто вже не на чоловика, а на скотину бессловесну похожий. Скоро горилка тоби весь свит застить. От и сьогодни, захожу, - Йван з Федьком як огирки, а ты сидишь - куняешь. Ще чарку выпыв би, точно б пид стил впав.
- И не впав би! Як завсегда сидив. А як бы и навернувся б, що за бида? Я шо, з сечевикив бильш за всих пью? Та в нас повным-повно козакив, шо горилку дудолять - де там мени, гришному. Чому мени не можна?
Хмельницкий скривился, будто вместо огурца лимон надкусил.
- Що пьють, то пьють, правда, твоя. Тильки вони ж не ти.
- Так чим я гирший (худший)?!!
- Не гирший, а зовсим наоборот - кращий (лучший).
- Га?.. - сечевик растерялся. Одно дело считать себя о-го-го, каким лихим казаком и умным в придачу. И совсем другое - услышать нечто подобное от самого Хмельницкого, не в шутку (какие там шутки!), всерьёз.
- Авжеж! Хто ж на Руси про знаменитого Срачкороба побрехеньок не чув? Та, думаю, нема таких людей, хиба що глухи та дурнувати, котри мови людськой не розумиють. И по чужинським землям про тебе вси знають, на нич, щоб одне одного налякати, байки про тебе розповидають. Навить у дальних землях, Гишпании, наприклад, мени передавали, що хлопцив з нашего посольства про тебе, Юхиме, в Аркадия запитували.
Юхим невольно расправил плечи и гордо поднял голову. Что ни говори, но когда о тебе такое рассказывают, любому будет приятно.
- Наконец, - продолжил кошевой, - про тебе ж як про святого слава йде. По всий руський земли. Зимою монахи з Троице-Сергиевой Лавры у Чигирини були, про тебе запытували. Прийшлося брехати, що ты на поважний справи и з ними стринутися не можешь. Не розповидати ж посникам и молильникам, що святой людыне в пьяний сварци морду розбили, щелепу набик зворотили, нис розплющили та, на додачу, сапогами по рёбрам видходили? Довидатися вони всё одно довидалися, але хоч пристойность була соблюдена.
Воспаривший было в эмпиреи, Срачкороб испытал, в который раз, "прелесть" грубого возврата в действительность.
- Та я... та мы йим самим навишали! И святисть ця... - Юхим проглотил ядовитое определение, не желая подставляться ещё и по поводу своего отношения к православию, принятому им сугубо для проникновения в желанное общество сечевиков.
- Припустимо, навишали йим вже коли ти, як не живий, на земли валявся. Тебя ж за мертвого сприйняли. Через твои дурни жарти два куреня стинка на стинку зийшлися. А святисть... Хто ж тебе спрашивать буде? Це всий Малий Руси треба. И усим козацким землям.
Полагавший, что шутка над казаками соседнего с Васюринским куреня была не дурацкой, а очень удачной и остроумной Срачкороб в пререкания по этому поводу вступать не стал. Поостерёгся. Но смолчать по поводу доставшей и совершенно ему не нужной святости не смог.
- Та не потрибна мени ця святисть!.. Призначьте святим кого-другого. Ну, хоч Ивана, я скильки разив про це говорив!
Богдан стукнул кулаком по столу, вызвав этим небольшое столотрясение. Звякнули ложки-вилки, опрокинулась и прокатилась по столу чарка, чуть было не опрокинулась одна из вновь водружённых на стол кварт с горилкой. Юхим её машинально поддержал, не дал упасть.
- Цыц! Святисть це тоби не чин чи выборна посада! На нейи неможна назначити чи серед людей вибори провести. Думаешь, я або митрополит не жалкуем, що слава святого в народи про тебе пишла? Ох, як печалуэмося - непидходяща ты для нимба людина. Та тильки що мы проти воли Господа? Видно, це Його ришення, - Хмельницкий указал пальцем в потолок. - Хочешь ты, чи не хочешь, а бути тоби святым. Питяння тильки, колы набудешь святость.
Последние слова показались Юхиму особенно неприятными.
- Це як понимать, про набуття?
- А чого тут незрозумилого? Святым признаэться людина, вид чиих мощей виходять чудеса. Навколо тебе йих завжди було досить, не сумниваюся, що й писля смерти ты не заспокоишься. Але ж тут и собаку закопано. Не подобае майбутньому святому лишати земну юдоль, захлинувшись, заливши очи, власним блювотинням, чи вид стусанив зьихавших з глузду пьянчуг. А ты, судячи з усього, маєшь намири закинчити саме так.
Гетман, насупясь, уставился на притихшего Срачкроба. Тому показалось, что его просвечивают тем самым ре... в общем, теми самыми лучами, о которых рассказывал Аркадий. Даже тени сомнения у казака не возникло, что видит его Богдан насквозь. И разговор о собственной кончине, да ещё настолько конкретный, Юхиму категорически не нравился. Ему вдруг стало зябко, и самые чёрные страхи заползли в душу.
"Ох, не до добра усе це".
Посверлив немного сечевика взглядом, Хмельницкий, поморщился, наверное, рассмотренное ему не понравилось. Так и не дождавшись от обычно бойкого шутника возражений, он продолжил:
- Я, як кошевой атаман войска Запорожского и гетман Малой Руси допустыты такого неподобства не можу. Святый из козакив должен загынуты у бытви с иноверными супостатами. З поляками там, або турками. И организуваты таке благе дило зовсим лёгко.
В последних словах Юхиму послышался приговор. Даже лютые враги не могли упрекнуть Срачкороба в трусости, но здесь он почувствовал, как отливает кровь от лица, а тело охватывает мелкая, противная дрожь. Только страх страхом, а человек, не умеющий его преодолевать, знаменитым на Сечи стать не мог. Пусть не мгновенно, но достаточно быстро казак сообразил, что имей Хмельницкий намерение поторопить смерть будущего святого, разговоры с ним разговаривать бы гетман не стал. Богдан подгонять собеседника не спешил, проявив свойственную многим политикам несовместимость слова и дела, достал из кармана трубку, кисет с табаком, задымил.
- И нащо же ты, Богдане, сюды прийхав? Хотив бы вбываты, був бы десь далеко, щоб нихто не подумав о твоей к цьому причетности.
- Аркадий попросил поставыты тоби ультиматум. Знаешь це слово?
- Слыхав.
- Так от, - Хмель не спеша, глубоко затянулся, потом медленно выдохнул дым вверх. Над головой кошевого образовалось медленно тающее кольцо. - Так от, - почему-то повторил он начало фразы, - першим заметил твою биду саме Аркадий. Помитыв и спробував тебе вговорыты пыты менше. Памъятаешь таке?
- Эээ... так, було щось... памъятаю.
- Памъятаешь, значить. Це добре. Москаль-чародей, как и годыться чаклуну, знав вже тоди, до чого твойи гулянкы доведуть, и сказав мени...
- От сволота! А ще другом мойим себе называв...
- Ты, дурень, його сволочиты не поспишай, спершу мене, свого кошевого атамана дослухай! - жёстко пресёк попытку возмущения алкоголика Хмельницкий. - Так от, сказав мени, щоб я не смив тебе тихенько вбиваты.
Богдан снова глубоко затянулся из трубки и выдохнул дым колечком, проводил его взглядом, а потом придавил им собеседника так, что тот почувствовал тяжесть на плечах. И продолжил:
- Раниш мене поняв, поганець, куды дило йде и про тебе, пьяндалыгу, побеспокоился, захистыв. А то давно б тебе на цьому свити не було. Слово, дане комусь другому я, може, як бы появылась така потреба мог порушиты, а обицянку йому... побережусь.
Смущённый Юхим некоторое время не находил достойного ответа на укор гетмана. Стыд окончательно смешал без того нестройные мысли, то ли от них, то ли ещё отчего, ко всем неприятностям у Срачкороба разболелась голова. Поняв, что никакой словесной борьбы с Хмельницким не получится, казак спросил, как отрубил: - Так на що ж ты до мене прийихав?
- Прыихав же сюды по проханню того ж Аркадия, спасаты тебе от твоейи же пагубнойи прыстрасти к горилци.
- Це як?
- С писнями! От доброты души выбир даю. Хочешь - идешь пид клобук, пид молитвенные песнопения, хочешь - женишься пид свадебные писни, дав зарок проти пыятства.
- А як що ни те и ни друге?
- Тоди сегодьни ночью ты сгинешь от рук лютых ворогив, ще не решив, яких. Може, панов-папёжников, може, пидлых шведив-лютеран. Ворогив у нас много, нихто сумниватыся не буде.
- А...
- На Ивана и куринь не надийся. Васюринский, хоть и твий друг, а супротив кошевого атамана на войне не пиде.
С огромным трудом преодолев желание взвыть и побить всё в хате, Юхим нашёл, как ему показалось, причину не делать ни того, и ни другого.
- В монастыр не пиду! Не мисто мени там! Силою пострижете - добра не буде, не выдержу монашеского життя и натворю чогось... зовсим... - казак не нашёл нужного слова, однако Богдан его понял, выразив это кивком. Срачкороб же продолжил: - А женихатыся - то полагается котам блудливым, а казак - птица вольная! Да и нема у менэ знакомых дивок, а як що не завтра, то пислязавтра нам у похид.
- Так, значить, у монастыр не хочеш?
- Хоть риж на мелки шматочки, не пиду!
- А женитыся не можеш, бо як дивок знакомых нема?
- Так нема ж!
- Зато в менэ е! И не дивка юна, ей тебе не удержаты, а вдовиця-красуня.
- Вдовыця?
- Для такого, як любыть говорыты наш общий друг, подержанного парубка як ты, молода литами вдовыця - у самый раз. Та й ще красуня-шляхтянка, эх, я б и сам... так в мене жена вже е, - с нескрываемым сожалением произнёс кошевой атаман.
- Эээ... - совсем "поплыл" казак от такого удара-предложения, не находя выхода их сложившейся ситуации.
- Ты мени не экай, а прямо говорь, согласен жениться, или хочешь быстриш святисть набуты?
- Не хочу у святи!
- Значит, будеш одруживатыся?
- А...
- Ни! Или, или. И не потим, а сьогодни.
- Одружусь, - тихо выдохнул Юхим.
- От и молодец! Я прямо сейчас пойихав за нареченою, вона недалеко, на хутори.
- А...
- Що, а?
- Випиты у последний раз можна? - жалостливым голосом, глядя глазами ни за что побитой собаки в глаза Хмельницкого, спросил Срачкороб.
Богдан брезгливо сморщился, махнул рукой.
- Пый, чорт с тобою. И що ця клята горилка с людьми творить... Тильки помни, що писля женитьбы...
- Клянусь! Писля - ни-ни!
Кошевой атаман вышел, а Юхим налил себе не в чарку, а в кружку, наполнив её почти до краёв, в несколько жадных, поспешных глотков осушил. С ужасом ощутил, что горилка не подействовала. Совершенно. Тут же набулькал ещё одну кружку и вылакал. Совсем было испугался, что хмельное на него перестало действовать, как по телу пошло привычное приятное тепло.
К приезду Хмельницкого с будущей женой Срачкороба, жених уже находился в состоянии полного отруба. Для церемонии его пришлось оживлять с помощью холодной воды и какой-то тайной характерницкой настойки, вонючей и крайне горькой, вызвавшей у бедолаги сильную рвоту. Стоять-то в церкви Юхим смог, но способность соображать, к нему вернуться не успела, будь там Аркадий, сравнил бы поведение жениха с повадками зомби. Разве кидался он не на людей, а на горилку, вследствие чего быстро выпал в осадок и ни церковной церемонии, ни свадебного пира, как ни старался вспомнить позже не мог.
"Из-за острова на стрежень..."
Буг-Висла, апрель 1644 года от Р.Х.
Таки из-за острова и именно на стрежень. Вот только не так, не там, не тогда и не с теми.
Не торжественно-песенно выплывали, а вынеслись, гребя часто и с силой. Без того шедшие быстро, завидев добычу, сечевики заметно ускорились, стремительно приближаясь к своим жертвам - двум большим, тяжело груженным, одноразовым - Аркадий бы назвал их баржами, большая часть участников рейда, посчитала насадами - несомым течением на север. Участился ритм барабанов, синхронизировавших греблю, вёсла чаще стали мелькать в воздухе. И не парадно-расписные челны это были, а внешне невзрачные чайки, успевшие потемнеть от времени, небольшие, но боевые кораблики, обложенные по бортам снопами высохшего, бурого камыша. Кто-то казаков хекал при каждом гребке, кто-то находил в себе силы ещё и выкрикивать нечто матёрно-ободряющее для других. Ну, и события разворачивались не на Матушке-Волге, а в месте впадения Буга в Вислу - баржи сплавлялись по вздувшейся от весеннего половодья Висле, как раз в момент их прохода мимо устья переполненного мутной водой Буга и появились там казаки. Шансов не то, чтобы отбиться или уйти на судах, даже сбежать на берег у поляков не имелось - при дувшем с умеренной силой встречном, северо-западном ветре зерновозы на резкие манёвры не способны. Да руководил налётом не прославленный Степан Разин, на момент происшествия ещё совсем юный, а не менее легендарный Иван Сирко. Впрочем, свой путь в сказания и песни Иван только начал.
Увидев несомые Вислой насады, наказной атаман, шедший на первой чайке, в первый миг глазам своим не поверил - слишком желанна была такая встреча, подумал - мара (мираж). Искоса глянул на вперёдсмотрящего, как раз в этот миг обернувшегося к нему с выражением радостного изумления на лице.
- Батьку, глянь! - сопроводил выкрик-обращение сечевик жестом, тыча пальцем вытянутой вперёд руки на неспешно несомые течением насады.
И только тогда Сирко позволил себе поверить. Не обнаруживая волнения, впрочем, внешне - разве лицо немного потемнело и сильнее выделилось на нём большое родимое пятно.
- А ну, хлопцы, частишь гребить, кажись, Господь видклыкнувся на наши молытвы.
- Як же, на наши, - не удержался от реплики один из записных острословов, Константин Пидкуймуха, которому и тяжёлая работа не мешала развлекать людей. Заткнуть ему рот мог разве что поцелуй прекрасной панны, из-за чего веселуна на разведку или диверсии никогда не брали. - Потим скажуть, шо це наш святый когось на неби вговорыв, чи у другому мисти... - шутник выделил интонацией последние два слова и сделал многозначительную паузу, давая возможность окружающим сообразить, в каком ещё месте, помимо рая, мог попросить или потребовать помощи Срачкороб.
- Вин може!
- Та чорты що хош зроблять, тильки б вин до них не попав!
- А мы, сирые и убогие, сколько лет рядом с ним живём...
- Зато потим в рай попадемо, за грехи на земли видмучилысь!
Барабан учащал ритм даваемый гребцам, и скоро от перенапряжения сечевикам стало не до юмора. Даже самые болтливые вынужденно перешли на односложные выкрики-подбадривания. До непосредственной атаки наказной атаман ничего больше сделать не мог и невольно предался воспоминаниям.
Война со Швецией, совершенно не нужная и опасно разорительная накатилась вопреки всем попыткам её предотвратить. Куда раньше, чем ожидалось, шведы повели наступление сразу тремя армиями. Кривонос разменял свою конницу на вражескую артиллерию и треть пехоты, но отступил к Бресту. Богун здорово проредил вражеские кавалерию и пехоту и также уничтожил всю артиллерию у Делагарди-сына, однако, узнав о расходе боеприпасов и подходе к врагу подкрепления, предпочёл отступить к Гродно. Зато Косинский подставил своё войско под удар Делагарди-отца и Радзвилла и был вдребезги разбит, потеряв две трети армии и собственную жизнь - на колу. Деморализованные остатки его армии отступили в Минск, где и попали под окончательную раздачу. Радзивиллу удалось договориться с кем-то в осаждённом городе и тайно заслать туда ночью большой отряд наёмников, сумевших захватить к утру ворота, через которые и ворвалась литовская конница. Злые на казаков литвины устроили в городе кровавую баню похлеще, чем армия католической лиги в Магдебурге, с самыми что ни на есть натуральными кровавыми ручьями по улицам.
Обеспокоенный этими событиями гетман, собиравший к лету большую армию, в срочном порядке организовал рейд на Гданьск. При этом откровенно недолюбливавший Сирка Богдан, славившийся своей хитрожопостью, сумел повернуть дело так, что Иван добровольно напросился на почти невыполнимое и смертельно опасное задание. Хмельницкий, имевший немалый опыт морских походов, посчитал затею уж очень рискованной. Характерник, которому в помощники навязали ещё одного колдуна, Васюринского, это прекрасно понимал, но взялся за дело уверенно. Он чуял, и другой Иван подтвердил, что имеет сходное предвиденье - поход завершится успешно. Однако чуять-то чуял, а мысли о смертельной опасности затеи из головы выбросить не мог. А, мало того, самому идти на верную погибель, да ещё вести за собой столько достойных казаков... тяжело. Молодой характерник раньше и не представлял, насколько тяжело, однако и не увильнёшь ведь, в случае удачи удар по врагу получался страшным.
Теперь можно было не беспокоиться, как раз эти неуклюжие, способные плавать только по течению суда помогут решить поставленную кошевым атаманом задачу - сжечь склады Хлебного острова Гданьска. Естественно, интересовали Хмельницкого и посланного им Сирка не сами сооружения, а то, что в них хранилось - зерно, собранное в прошлом году в Польше. Точнее, та часть, которую удалось шведам сохранить, не отдав голландцам и французам - в Европе в последние годы возник серьёзный продовольственный кризис. Хорошо укреплённая крепость на острове, со специализированными для хранения хлеба помещениями подходила для сбережения продовольственного запаса идеально.
Уже при разработке плана этого рейда, изначально стало ясно, что взять штурмом крепость на острове можно будет только при невероятно большом везении. Хотя возглавили войско сразу два колдуна, Сирко и Васюринский, и один святой, строить расчёты на такую удачу - бога гневить. Об осаде и речи быть не могло, ставку сделали на ракеты с напалмом. Их невеликая, даже по меркам артиллерии середины семнадцатого века точность при пальбе по площади помешать не могла, зато запылай сразу несколько складов, гарантированно выгорят и остальные - застройка там была очень плотной.
Имей Малая Русь на Буге ракетные каторги, никаких трудностей не возникло бы. Проблема, делавшая рейд походом самоубийц, состояла в том, что с чаек запускать крупные ракеты не получалось - слишком неустойчивой платформой для этого был мелкосидящий в воде кораблик. А перетаскивать в Буг и проводить по мелководьям каторги опоздали безнадёжно. Вот и сделали ставку на захват в море более солидного корабля, перегрузке ракет на него и обстрела острова с трофея. Вероятность найти подходящую для этого цель на Висле в это время расценивалась как очень низкая, поэтому рассчитывали на проход в море, где возле Гданьска всегда присутствовали суда и возврат для обстрела, обратно в реку. Авантюра чистейшей, ничем не замутнённой воды.
Единственное, что давало шанс на удачу - отсутствие шведских боевых кораблей. Их в недавней войне датчане почти полностью уничтожили или захватили, а вновь построенные или купленные у голландцев держались своих берегов. В случае удачи рейда на Гданьск предвиделось резкое усложнение обстановки для всех армий Швеции вне метрополии. От дополнительных поборов и самые надёжные союзники взвоют, белокурым гуннам придётся вести войну, рассчитывая только на трофеи. В случае неудачи для гетмана невелики потери - полторы тысячи сечевиков, пара колдунов да давным-давно ставший неудобным Срачкороб. Само собой, участниками рейда были только добровольцы - после разграбления Царьграда казаки с легкой душой подписывались на любые авантюры.
Не раз при обсуждении мелькало сожаление, что весной глупо и мечтать о плывущих на север хлебных насадах. Их время - конец лета и осень, а не весна, да и какая, казалось бы, может быть торговля у беспощадно разоряемого юга Польши с прочно оккупированным севером? Разве что шведы недовывезенные осенью трофеи вздумают по Висле сплавлять, на это шанс имелся. Про себя именно на них Сирко рассчитывал. Правда, в этом случае предстоял бой с охраной вывозимого имущества, который наверняка заметили бы и на берегу. Заметили и могли сообщить в Гданьск - опередить медленно сплавляющуюся посудину всаднику легко.
Эта встреча кардинально меняла ситуацию, позволяла выполнить задание без запредельного риска, поэтому не то, что вслух, про себя радоваться наказной атаман не спешил - боялся спугнуть удачу, она, как известно, девка капризная.
Померяй кто характернику в этот момент температуру, частоту пульса и давление, то в двадцать первом веке его однозначно признали бы больным. Однако сам Иван об отвлечении на лечение даже помыслить не мог - казаку в походе приходится переносить все лишения, которые встретятся. Тех, кто не перенесёт, бросят в море или прикопают. Он жаждал увидеть скрывшиеся за мыском силуэты зерновозов, неуклюжих и медленных, но массивных, основательных, вместительных - очень удобных для размещения примитивных пусковых устройств, причём, привычного для охранников вида, никак не подозрительных для стражи Хлебного острова. Вслух, вроде бы, никто и не мечтал, а они вот, плывут себе неспешно в нужном направлении. Впрочем, в других направлениях эти насады не ходили - делали их для одного путешествия, до Гданьска, где и разбирали на доски, также востребованный в порту товар.
Насады не растаяли в воздухе и не ускорили свой ход. Первый с прежней неспешностью продолжал свой путь по реке, а экипаж второго - видимо совсем потеряв соображение от звуков казацких барабанов, задающих темп гребли - при неуклюжей попытке свернуть круто к берегу развернулся боком к течению. Судя по метавшимся по польским судам фигуркам людей, вопреки античным свидетельствам, бог Пан не погиб, а и в семнадцатом веке от Рождества Христова способен был мутить разум нестойких или недостаточно храбрых мелодией своей флейты. Или характерники придали стуку казацких барабанов, далеко разносящемуся над поверхностью воды сходное свойство?
Сирко решил атаковать насад, идущий первым, проскочив мимо совершенно потерявшего управление второго, оставив его для абордажа следующему следом кораблю. Увидев проходящую в непосредственной близости запорожскую чайку, кто-то из экипажа развернувшегося поперёк течения судна не выдержал и бросился в реку, пытаясь уйти от казаков вплавь. Учитывая температуру воды, это был, скорее всего, путь не к спасению, а на тот свет. Другой поляк продолжал бессмысленно метаться по судну, третий упал, и забился с громкими криками на палубе... от происходящего зримо веяло ужасом и колдовством. Хотя, в данном случае, волшебство творили не характерники, а казацкая слава. Жутковатая, прямо скажем, для всех окрестных народов.
Передового насада древнегреческая мелодия тоже достигла, но на нём нашёлся человек, сумевший противостоять ей и навести на там хоть видимость порядка. Впрочем, у трёх шляхтичей, размахивающих саблями, но благоразумно не стреляющих, и полутора десятка хлопов и мысли не возникло, драться с лезущими с чайки сечевиками. Не стали попусту палить и пошедшие на абордаж казаки. Деловито залезли на высокую, по сравнению с чайкой, палубу, быстро рассредоточились по ней, попутно сгоняя застывших в безвольном ужасе хлопов на нос. Оружие те сами побросали, попыток сопротивляться не делали. Разве что кого-то из них пришлось приводить в чувство стусанами - бедолаги стояли, застыв от страха, и смогли передвигаться только после энергичного внешнего воздействия.
- Йа протест! - решительно выразил своё отношение к происходящему наиболее богато одетый человек на зерновозе на родном польском. Невысокий, зато весьма объёмный, с огромным брюхом, тройным подбородком и обвисшими щеками, как у набившего защёчные мешки хомяка. Даже благородная бледность это лицо не украшала, впрочем, она имелась на судне и у явных хлопов - один вид толпы до зубов вооружённых сечевиков способствовал подобному облагораживанию. Зелёный кунтуш, красные шаровары голландского сукна, выглядывающая из-под верхней одежды жёлтая шёлковая рубаха, украшенные разноцветными камнями ножны булатной сабли и уверенность, с которой рука держала дорогое оружие - всё указывало на шляхетство и главенство этого человека здесь. Одетый в грязные, многократно чиненные тряпки Сирко, выглядел рядом с важным паном наглым оборванцем-попрошайкой, разве что, сабля - в не менее дорогих ножнах - и револьвер, висевшие на поясе казака, вносили диссонанс в такое понимание происходящего. Характерник заметил не только бросающиеся в глаза детали, но и умный, волевой взгляд поляка.
- И проты чого высокоповажный пан протестуе? - атаман спросил без малейшей издевки в голосе, не вынимая клинок из ножен и не хватаясь за револьвер.
- Це произвол! Се есть корабли ясновельможного пана Станислава Любомирского, коронного гетмана Речи Посполитой, вы не маете права... - без труда перешёл поляк на русинский.
- У Речи Посполитой дие одне право - право сильного. У пана е сумлиння (сомнение), що воно на моему боци?
- Але...
- Нияких але! Ци корабли мени потрибни (нужны) и я, атаман вийска запоризьского Иван Сирко, их реквизую.
При звуках имени казацкого главаря лицо предводителя дрогнуло, видимо до него дошла одна из баек о запорожских колдунах, в которой упоминался Сирко. Однако продолжить энергично и бессмысленно протестовать это шляхтичу не помешало.
- Це произвол! Не маете права! Я буду скаржиться (жаловаться) крулю!
- Маю, маю. В мене сабель бильше, - откровенно ухмыльнулся характерник. - Та й, высокоповажный пан не скаже, куды ци корабли плывуть?
Рука толстяка, сжимавшая саблю, побледнела почти до снежной белизны, глазки сверкнули молниями из-под скрывших их почти совсем слоёв жира. Отвечать на вопрос атамана ему не хотелось. Поставки продовольствия злейшим врагам могли серьёзно ослабить положение Любомирских и фатально аукнуться ему самому.
- Так що никуды скаржиться нихто не буде. Прошу пана витдаты мени саблю.
Стоявшие за спиной предводителя два более бедно одетых шляхтича дружно бросили свои куда более скромные клинки на палубу, а вот у него самого с этим возникла проблема - кисть руки не хотела расставаться с родовым оружием. Не способствовали успокоению доверенного лица Коронного гетмана и посыпавшиеся как из рога изобилия комментарии сечевиков по его адресу. Крайне неполиткорректные и невежливые. Уже предвкушавший допрос наверняка много знающего об интригах при польском дворе человека, Сирко с пониманием отнёсся к трудностям пленника и подождал, пока тот смог, наконец, разжать кисть правой руки. Захват зерновозов прошёл без крови, об утонувшем-таки незадачливом беглеце со второй баржи никто не вспомнил.
* * *
За ночь зерно с насадов сгрузили на чайки, а пусковые устройства и ракеты перекинули в обратном порядке. Перегружали его на чайки не только поляки, кроме главного, тот удовлетворял любопытство Сирка, но и сечевики - время поджимало. Принципиальные противники мирного труда, в случае необходимости - для войны или грабежа - они умели работать с невиданными трудолюбием и скоростью. Неожиданная же добыча пиратов радовала - в голодные времена зерно стоило дорого. А вот грузили на баржи тяжёлые ракеты казаки уже сами, без поляков. Таскали мешки или смертоносные снаряды сечевики весело и зло, с многословными, совершенно неприличными комментариями, успевая ещё подгонять никуда не спешивших польских хлопов, причём, не только словесно, с обещанием батогов или купания в Висле, но и пинками. Попытавшиеся, было, сначала приберечь силы хлопы, забегали как наскипидаренные.
После разгрузочно-погрузочных работ произошло ещё одно неприятное действо. Сменившиеся на зерновозах экипажи ещё и, кроме предводителя, обменялись одеждой. К взаимному сильному неудовольствию - поляков не радовали вонючие от антинасекомной пропитки, латанные-перелатанные тряпки сечевиков, казаков - доставшиеся им с трофейной одеждой вши. Высокоповажному пану повезло - человека его комплекции среди вышедших в поход на Гданьск не было. На любом из них его одежда смотрелась бы странно и неестественно.
Почёсывание переодевшихся товарищей вызвало у сохранивших походную одежду приступ веселья и волну, нет, девятый вал довольно издевательских шуток. Особенно прикалывались над наказным атаманом, имевшим очень подходящую для этого фамилию. Сирком на Малой Руси обычно называли дворового пса, кабысдоха.
- Глянь, глянь, як чеше! От-от дырку протре.
- Иване, а ты зубами их хапай, тоби так зручнише (удобнее) буде!
- Семене, а ты чого чешешся? Ты ж вуж, а не пес!
- Иване, Иване, ногой спробуй! За вухом тоби ж ногою привычнее!
Попавшие под словесный обстрел вяло отбрехивались. Спокойно отнёсся к солёным шуткам над собой подчинённых и наказной атаман. Люди без чувства юмора на выборные должности в пиратском братстве Северного Причерноморья не попадали.
Сирко в перегрузке не участвовал, увлёкся допросом разряженного попугаем шляхтича. Ясновельможному Любомирскому хватило соображения назначить в такое сомнительное дело, как торговля с врагом, умного руководителя. Сразу поняв, что колдуна впрямую обмануть нелегко, а разоблачение чревато крупными неприятностями для него лично, поляк честно отвечал на все вопросы. А знал он много, в том числе - именно потому, что был умным и образованным. По иронии судьбы, польская и литовская шляхта, уверенно ведшая страну к национальной катастрофе, была наиболее образованным правящим классом в Европе. Увы, это как раз тот случай, который характеризуют "Не в коня корм". Шляхта преисполнилась чувством собственного величия и с пренебрежением смотрела на всех вокруг, теряя адекватность в восприятии мира.
Университеты университетами, но первым делом пан попросил характерника не губить его истинно христианскую, католическую душу - наверное, слышал о собеседнике что-то совсем уж страшное и связанное с нечистой силой. Век Вольтера и Дидро ещё не наступил, даже католическая знать искренне верила в бога и... его антагониста. На что атаман легко согласился. Со спокойной душой отдававший приказы о массовых казнях, Иван никогда не имел склонности к мелочному садизму и славился как человек благородный даже у татар и поляков. Мужественно встретивший смертельную опасность на палубе, поляк в беседе один на один "поплыл" - непрерывно потел, не мог полностью скрыть дрожь в пальцах. Однако больше чем потом, от него разило страхом - при всех потугах это стыдное для шляхтича чувство не показывать.
Будучи одним из доверенных лиц очень важной политической фигуры, Ежи Ковальский много знал, а ещё о большем догадывался. В том числе и о том, чего знать не мог. Мысленно посомневавшись, Иван решил отпустить и его, а не тащить с собой в Гданьск и не отправлять с зерном на Русь. Недавно оскорблённый ясновельможным паном Станиславом, Ежи охотно пошёл на сотрудничество с казацкой разведкой. За что и получил сразу немаленький гонорар - вопреки обыкновению для походов на врага, у Сирка имелась при себе большая сумма в золоте. Поэтому допрос затянулся дольше погрузочно-разгрузочных работ.
Наказной атаман отпустил пленных, преодолев соблазн отправить их вместе с зерном на Русь - рабочих рук там по-прежнему сильно не хватало. Хлопы отправились домой, через полстраны пешком, с сомнительными шансами дойти. На казацкую походную одежду в Польше болезненно реагировали слишком многие, порядка, опять-таки - на землях, через которые им предстояло идти - не было совсем. Шведы контролировали только города и селения на основных дорогах, вокруг же царило голое право силы, зачастую - с лютейшим произволом. От которого, впрочем, хвалёный шведский порядок отличить было мудрено. Совсем не случайно их прозвали "беловолосыми гуннами", да и религиозная рознь раздирала Польшу всё более жестоко, по "живому". Протестантская армия не могла не вести себя в католической стране иначе, как войско оккупантов. Шляхтичи, не без труда раздобыв лошадей, рванули в Силезию, докладывать Любомирскому о неприятностях. У пятерых конных и оружных всадников, шансов это сделать имелось куда больше, чем у двух с небольшим десятков хлопов добраться до родных селений.
Сирко - не имея на это полномочий - пригрозил, что если Коронный гетман не поспешит с началом изгнания шведских оккупантов с земли Ойчизны, то весь мир узнает об участии пахолков ясновельможного пана в атаке на Хлебный остров. Нешуточная угроза. Шведы могли по такому поводу не только реквизировать всю его собственность в пределах зоны оккупации, но показательно разрушить все имения рода. Не менее важным обстоятельством было то, что другие магнаты обиделись бы за ужесточение хлебной торговли, существенно ослабив его позиции при дворе. Возросшая при этом популярность среди патриотов вряд ли компенсировала бы убытки. Мнением плебса и нищих шляхтичей пан Станислав привык пренебрегать, а польские патриоты, почему-то, практически поголовно принадлежали к этим слоям населения. Впрочем, благодаря отвлечению большей части армии королевы Кристины на войну с казаками, условия для отвоевания своих земель, изгнания шведов хотя бы с юга и центральной части Польши создались весьма благоприятные.
Насады же утро застало в пути. Взбаламученная половодьем Висла повлекла их к желанной цели, не требуя ничего взамен. Только опытный и очень пристальный взгляд смог бы при этом заметить на них смену экипажей. Казаки охотно предались ничегонеделанью. Запущенная Москалём-чародеем поговорка "Казак спит, а служба идёт" встретила среди них полное понимание, хотя идя на прибыльное дело, они лень отбрасывали, будто совсем её не имели. Однако если есть возможность плыть к цели не прилагая рук, то почему бы не побездельничать? Правда, ночью это показное безделие сменялось интенсивной суетой - команды учились собирать на ощупь пусковые устройства, подтаскивать к нему нелёгкие ракеты. Делать это днём они и раньше умели, теперь приспосабливали свои навыки к работе без освещения.
К Гданьску суда прибыли, как и рассчитывали новые команды, к концу светлого времени суток, когда затевать разгрузку было уже поздно. Поэтому никого не смутило их заякорение к юго-западу от Хлебного острова. Удивления прибытие зерновозов в апреле здесь не вызвало. Видимо, не один пан Любомирский предпочитал продавать хлеб весной, по полуторной, если не двойной цене. В связи с некоторой отдалённостью стоянки, разленившаяся стража - война-то где-то далеко - даже не посчитала нужным проверить их немедленно, отложила это дело на потом, за что впоследствии огребла от начальства по полной программе.
Стоило темноте плотно укутать землю, надёжно накрыть водную гладь, как на прибывших судах активно забегали команды, что обычно случается разве что при угрозе затопления. Ночью добрые люди спят. Хотя необходимо иметь богатейшее воображение, чтоб так назвать казаков, вышедших в этот поход. Для них-то, "работников ножа и топора, романтиков с большой дороги", ночь - привычное время суток для профессиональной деятельности. Не было в мире других таких любителей (и умельцев!) заявиться в гости с первыми лучами солнца, да ещё с гарантированно высоким эмоциональным откликом для хозяев. При неожиданном появлении в крепости казаков, спокойствие сохраняли только беспамятные или мёртвые.
Поглядев на подготовку к обстрелу, никто не посмел бы обозвать сечевиков лентяями и неумехами. Суетились и бегали - вполне осмысленно и целенаправленно - они на судах, как муравьи в тёмных ходах родного муравейника. Разве что усами меньше шевелили, к сожалению, человеческая физиология не предусматривает возможности ориентирования с помощью растительности на лице. А жаль, усы-то у многих имелись вполне подходящие, в десятки сантиметров длиной. Щёголи их вынужденно вокруг собственных ушей обматывали, во избежание несчастных случаев.
Освещать эту суету Сирко не разрешил. Даже маленькие огоньки могли вызвать подозрение на стенах крепости Хлебного острова, часовые по ним лениво похаживали. Не только на реке, но и в городе возле неё наступили тишина и покой, привлекать к себе внимание не хотелось - любили казаки делать сюрпризы. Работы же предстояло немало. Собрать - в почти полной темноте - пусковые направляющие и направить их на цель, засыпать вокруг палубу заранее прихваченным песком, намочить его забортной водой, снарядить ракеты взрывателями - их, для безопасности, транспортировали отдельно.
Более того, наказной атаман настоял на предельно быстром выполнении обстрела, что резко повышало его рискованность, хотя, вроде бы, поводов к такому решению не было. По сообщениям агентов боевых судов в Гданьске не имелось. Тем не менее, Иван приказал спешить, жертвуя даже точностью попадания. Ощущение приближающейся опасности сдавливало ему голову и сердце. Он предвидел неприятности и откуда-то знал, что избежать можно только поспешив.
- Чую, що тягнуты не можно, - завершил он приказ. А предчувствия характерника тогда имели, куда больший вес, чем ныне прогноз погоды.
Посему его подчинённые и уподобились общественным насекомым. Правда, в отличие от муравьёв, казаки не могли не выражать свои эмоции вслух.
- Ой-ой-ёй! Пальци прыщемив, щоб тоби!..
- Не суй их куда попадя, чай не к бабе за пазуху лезешь.
- Стий, стий, куды тягнешь?!
- Як, куды?
- Да стий же, сучий сын!
- Сам ты ит улы*! А я... - неожиданно вызверился на такое обращение обозванный, оказавшийся принявшим крещение ногаем.
- Оба дурни! Не стийте на проходи!
Причём, все эти и многие другие подобные "добрые" пожелания и "ласковые" характеристики произносились, только шёпотом, ни разу не прозвучало при этом ни одного вскрика или громкого звука. Что свидетельствовало о высочайших профессионализме и дисциплине рыцарей удачи.
Особую проблему представляла переноска уже подготовленных к пуску ракет, с взрывателями, основанными на капсюлях. В отличие от известного в ХХ веке напалма, казацкий от соприкосновения с воздухом не загорался - не придумал Аркадий, способа получения лёгких металлов - но загоревшись, пылал ничуть не хуже и водой не гасился. Даже одна загоревшаяся до пуска боеголовка могла поставить крест на всей затее. Сечевики это прекрасно понимали, отсюда и нервное напряжение. Однако, то ли благодаря молитвам святого Юхима (наиболее распространённая версия на Малой Руси), то ли из-за колдовства характерников, взнуздавших нечистую силу (также широко распространённый вариант событий, особенно вне казацких земель), то ли просто по природной везучести, свойственной многим из участников событий (невезучие на Сечи не выживали), обошлось.
Приготовления закончили, совершенно случайно, аккурат к петушиной ночной перекличке - голосистых кочетов в городе и окрестностях имелось много, шведы эту местность не разоряли, а холили и лелеяли - что вызвало у поляков, немцев и шведов полное доминирование характерницкой версии. Мол, дождались проклятые колдуны прихода полуночи, своего времени, и спустили, натравили на добрых христиан адскую нечисть. Вне Малой Руси и казацких земель такое толкование стало официальным, внеся дополнительные трудности в отношения с государями Европы. При дворах казацкие послы ссылались на умелость своих воинов и полководцев, обещая союзникам поставки грозного оружия. Последний аргумент стал сверхубедительным. В Вене, Риме, Венеции и Мадриде предпочли сделать вид, что верят в отсутствие колдовства.
Петухи оторали и с приспособленных на скорую руку к войне зерновозов, с примитивных направляющих полетели, со страшным воем, с большими огненными факелами ракеты, распуская огненные хвосты - как показалось кой-кому - на полнеба. Естественно, водная гладь отражала происходящее, дав повод к ещё одной версии событий - пуску смертоносных снарядов - по сговору с водяной нечистью - из-под воды. Наличие виденных сотнями, если не тысячами свидетелей барж, сгоревших и затонувших к утру, выдумщиков не смущало. Впрочем, впоследствии рассказы о произошедшем были и куда более причудливыми. На насадах, раз уж время таиться кончилось, зажгли по несколько масляных светильников и по паре керосиновых ламп - продолжать таскать ракеты в темноте уже не имело смысла.
На Собещанский остров обрушились изделия истинного хай-тека семнадцатого века. Невообразимо огромные, нигде не делали ничего подобного, многокилограммовые снаряды легко проламывали черепичные крыши и адское, не боящееся воды пламя вспыхивало на деревянных чердаках, радостно пожирало внутренние стены и полы из просушенного дерева. Одна из ракет угодила в склад с мукой. Сначала в воздух поднялась туча мучной пыли, потом мощный, будто от многопудового порохового заряда, взрыв разметал сооружение, сорвал с соседних зданий кровли и повредил стены. Чем вскоре воспользовался разгулявшийся огонь.
Хотя по другим районам города не стреляли, паника там поднялась нешуточная. Одно дело слышать про такое - слухи о сожжении Стамбула казаками ходили, причём, самые разные, в том числе дичайшие и явно недостоверные. И совсем другое, оказаться свидетелем такого события или, не дай Бог, попасть под обстрел. Пусть по разрушительности действия казацким ракетам было очень далеко до снарядов "Катюш", по внешней - зрительной и звуковой - эффектности они с этим оружием будущего почти сравнялись. Стены и башни, обращённые на реку, заполнились встревоженными или, если честно, смертельно испуганными людьми. Летающие с таким огнём и воем снаряды единодушно опознали как оружие из преисподней, некоторые запах серы более чем за версту умудрились унюхать - оружие дьявольское, значит пахнуть должно соответственно. Не то что простые бюргеры - доблестные шведские воины, побывавшие во множестве сражений, струхнули - всё неведомое страшит, а уж если это сюрприз с такими свойствами... в договоре о найме про войну с преисподней пунктов не имелось. После этого налёта не только Гданьск перестал казаться надёжным перевалочным пунктом, победоносно двигавшиеся на юг шведские армии потеряли немалую часть уверенности в собственной победе.
С укреплений собственно обстреливаемого острова во врагов сделали всего лишь несколько выстрелов из ружей. Нападения не ожидалось - крепость считалась тыловой - запасы пороха содержались в пороховых погребах, поэтому пушки зарядили с существенным опозданием, когда стрелять стало не в кого. На самом острове несколько часов не делалось даже попыток тушить пожары, предотвращать загорание соседних помещений, отчего урон оказался весьма болезненным. Пропало около половины хранившегося на тот момент там зерна. Будь зерно более горючим, потери были бы ещё тяжелее, но часть его сохранилась даже в сгоревших складах.
Не заметить обстрел и его последствия не смог бы и слепоглухонемой - взрыв мучного склада добротно тряхнул не только Хлебный остров, но и отозвался толчком по окрестностям. Гул разгоревшихся пожаров усиливался, свет от них выставлял на обозрение стреляющих. Понимая, что трудно ожидать после случившегося от шведских солдат и местного населения христианских добродетелей, таких как терпение и прощение, сечевики рвали жилы, стараясь быстрее выпалить по цели все припасённые для этого боеприпасы. Не подорвавшись, и не сгорев сами. Скользя по облитой самими же водой палубе - стартующие ракеты её всё равно, то и дело поджигали, приходилось одновременно со стрельбой тушить поверхность, по которой передвигались. Почти все получили ожоги, кое кто, растяжения мышц и сухожилий - умели казаки не жалеть себя в бою.