Все персонажи вымышлены, любое совпадение случайно.
В романе нет стрельбы, секса, погони.
30. От наполеона до яблочного пирога
Яблочный пирог не люблю. Его пекла тёща номер один, пекла жена номер один, пекла тёща номер два, пекла жена номер два. Попросил Любимую никогда не делать его, и тут же она сказала, что тоже не любит никаких яблочных пирогов...
Прелестно, так оно и оказалось - обманула! нельзя из солидарности любить или не любить - иногда ест булочки с яблочным вареньем, и как-то забавно смутилась...
Женская хитрость на уровне интуиции и её можно разъяснить дедуктивно-аналитическим методом и поставить всё на свои места и?.. Дудки! Не нужно ничего ставить на свои места или переставлять, пусть будет всё так, как есть, хоть и с яблочным пирогом, хоть с наполеоном, пусть будет жизнь, как жизнь, а не застывший на полотне пейзаж.
Семнадцать лет назад я из вредности отказался попробовать Ею приготовленный наполеон, вот, балда-то был!
В общаге университета за большим столом, составленном из нескольких учебных, собрались студенты - складчина, сбор, посиделки, трёп, племени самого нахального и самого безответственного в стабильные времена.
Я долго молчал и не участвовал в разговоре, во-первых, потому что, с одной стороны, врождённая дикость и совершеннейшая малоуверенность в себе, касательно витающих над столом тем, совершенно безразличных душе и сердцу, а потом - я в гостях и технарь...
Некий активист, что в те времена, по моде, жил оппозиционируя, - слышно для всех и безопасно для себя, - что-то плёл, плёл, плёл, но меня это не касалось - я тут по другому поводу, вроде сопровождающего, неприлично молодой девушке одной вечером со складчины возвращаться.
Активист не умолкает, плетёт безостановочно и, вот незадача - перешёл к собственной трактовке стихов Пушкина и Тарковского, а в те времена трактовка поэтов могла быть только моя, я тут же вспыхиваю, - предки огнём наградили, - тем более, что невежество небрежно, походя, говорит о сокровенном! Встрял, наехал эрудицией, выключил занудное радио, размазал и ушёл с прелестной Н.К. курить на балкон.
Прелестную Н.К., не путайте читатель дорогой с Любимой.
С Н.К. у меня был роман, не роман, но милая и глубокая прелюдия, разумеется уже после дороги из аэропорта.
Н.К. не хватало любви или слов о любви... Муж её посматривал на меня, как на не уличённого, но потенциального врага, когда мы здоровались, вдруг столкнувшись в каком-либо коридоре общаги, но как-то он пригласил меня выпить с ним. В ответ, я, ни с того, ни с сего, болтая в руке ключами от квартиры так, словно имеющий приватную тачку, заявил: "Знаешь, в другой раз. Сегодня я - за рулём, так что извини, брат, рад бы, да не могу!" Он странно посмотрел на меня, с сочувствием, я до сих пор помню этот его до тупизны упёртый в меня взгляд, - человек он уж был смертельно утомлённый средой, общагой, женой, ребёнком, отсутствием цивилизованной перспективы и ни мало не верил в случай или удачу... Но Н.К. было тяжелее, ибо, ко всему тому же негативу, у ней был ещё и скучный муж.
Ответив, я пошёл углубляясь в длину коридора, к лифту и однажды навсегда исчез из тех студенческих мест.
Напоследок оставил Н.К. томик Пушкина, - Поэтом она увлекалась чрезвычайно, - а книга была почти пушкинского времени издания.
Книжку я приобрёл на первом, возможно единственном книжном аукционе Города, что проходил в помещении драматического театра, на ней, поверх имени поэта стоял круглый штамп "Библиотека Г..."
Как-то Любимка узрела сию печать и рассказала мне, что Г... - был молодящийся старичок, вел драмкружки и делал в них постановку "Человека с ружьём" и ещё вел танцевальные студии для девочек от одиннадцати до семнадцати лет.
Лет в одиннадцать Любимка пришла записаться в общественную танцевальную студию Г.
Старик внимательно поизучал её ножки, порассматривал их, всё недовольно качая головой, трогал их так и сяк, попросил постоять у перекладины укреплённой вдоль зеркальной стены с максимально поднятой одной ножкой, другой и всё качал головой...
Гнусный старик, забавно, что у него я когда-то начал репетировать в спектакле, мне было лет шестнадцать, я пришёл в студию, он меня взял, я отбыл одну репетицию человека с пушкой и ушёл в молодёжную студию при ДК Железнодорожников, потому что Губерт хренов всуе плохо сказал о Высоцком, я ушёл к Тамаре Абрамовне Шехтман, что многих из нас спасла от бесцельного времяпровождения, а значит от преступлений и тюрьмы, ибо прав классик, - Поэт убиённый с подачи длинорукого, - что бесцельное времяпровождение молодому человеку опасно.
Вернёмся к наполеону - торт я не раз вспоминал...
Эх, какие это были дни!
Седьмой этаж, город на ладони, сумерки, молодость, крылья вот-вот взнесут, вознесут, понесут легко навстречу подвигам во спасение всего человечества сразу и в синии дали, а мировая скорбь в душе и сердце жжёт сострадательным огнём ко всем и вся, мирь и всё сущее ясно как Белый день, а на любой вопрос - молниеносен ответ...
Н.К. и я, посмаковав наши литературные изыскания и взаимно поэрудировав, что в переводе с древнееврейского называется, почесать языки за сигаретками на балконе, остались очень, очень взаимодовольны беседой, погодой, собой и воротились за стол, - сама такая добрая беседа, как правило всегда является добротной основой для будущих отношений, - сели за стол и как раз предлагают торт, и я - отказываюсь.
Собственно, от наполеона я отказался ещё до спора с активистом и прогулки с Н.К. на балкон, отказался вовсе не потому, что не люблю тиранов, будь то Наполеон, Сталин, Гитлер, Нерон или Ленин, - отказался из вредности: "...не буду есть твой пирог!" - "Почему?! Я сама пекла." - "Не-хо-чу." - "Ну ладно." - уговаривать не стала!!! второй раз не предложила, но обиду запомнила... Оказалось, мы оба не забыли - кто торт, а кто - обиду!
Вскоре время разбежало нас, унося какой-то самый важный смысл жизни... остались скорость и какие-то гранки условностей - карьера, работа, забота... я перестал бывать там, где не бывал с Ней наедине... От общаги в памяти осталась только дочь председателя колхоза, страааашненькая и оптимистка, которая кормила колбасой и картошкой весь блок и всех желающих, хоть и с улицы заходи...
Город начал мучить воспоминаниями. Я всё оказывался там, где со склонённых ветвей ещё можно было собрать Твоё тепло, которое оставила Ты проходя мимо... Оставила для меня или так - это было не важно, я подбирал всё. А там, где ступали Твои кроссы, там - жар, пронизывающий до костей.
"И остаётся только ждать и жить как жил..." - как сказал самый добрый бард на земле.
Я нашёл противоядие: во-первых, разрешил себе думать о Ней и разговаривать с Нею, всегда и везде, когда и где захочу, во-вторых, я решил уехать, в третьих, я скоро женился...
Жена номер один.
Прежде надо немного рассказать про Фотографа.
С Фотографом я познакомился, когда чуть не провалил вступительный экзамен по физике, - может быть его стоило провалить?! Нет! тогда б всё могло закрутиться вовсе иначе...
Чёрт меня дёрнул наглеть и показывать познания предмета, которых и так было немного - "...пестёрку ягод вздрочь!" - предметом я увлёкся несколькими годами позже, когда он заитересовал меня и я ненароком очень не плохо разобрался в нем, - а тогда я начал подсказывать тонущей девушке, немного знал тему. Девушка не всплыла, а я чуть не огорчил маму, хотя вовсе не хотел становится инженером: физик лет тридцати пяти, пару раз вежливо отдёрнул меня, а затем протопил на двух теоретических вопросах, копец! к задаче придраться не смог и вкатил тройку.
Я грустно сидел в коридоре, чувствовал всеобщую и частную несправедливость и раздумывал, а не подать ли на аппеляцию? но кто даст гарантию, что я вытяну лучший билет или комиссия не разыщет к чему придраться исследуя листок с моими ответами и решением задачи, - в одну формулу из квантовой физики, - листком, что уже стал документом, подшит в дело и будет храниться семьдесят пять лет, а главное, я не был уверен в том, что экзаменатор не далёк от истины. Тут-то мимо и проходил Фотограф, уже тогда он был фотограф и "Зенит" был с ним неразлучен. Мой скучный вид привлёк его, мы познакомился, - он как раз получил пятёрку по физике у Рачка...
На втором же курсе, старший преподаватель Рачок потребовал, чтоб на экзамен студенты принесли конспекты его лекций и весь "низший сорт" потока завошкался в поиске. Я отыскал у знакомых прошлогодний конспект совпавший слово в слово с лекциями этого года, вытащил из старой обложки "мясо", вклеил его в другую, затем выдрал листы с автографами Рачка, - он пролистывая на экзамене конспект, имел привычку расписывался на случайных листах, чтоб студенты не могли использовать "толмуд" многоразово, - и пошёл на экзамен. Рачка устроил и мой ответ, и мой конспект, он поставил мне пятёрку, а Фотограф пошёл без конспекта и получил честную тройку, невзирая на чёткие, грамотные и вдумчивые ответы.
Наше знакомство не стимулировало нас к учёбе, более того - оно было для неё вредно - мы решили заниматься кино и когда на студию, организованную нами при политехе, пришла, благодаря папе Фотографа, старая камера с телецентра, мы начали пробовать снимать.
Теперь, через двадцать с лишним лет, я понимаю: самое важное из того, что мы наснимали - это не художественные изыскания, над которыми мы долго бились раздумывая, фантазируя или придумывая на голом житейском опыте - всё это халабуда, самое важное что отсняли мы - документальные обрывки нашего куска времени нашими глазами.
Дождётся коробка, полная отснятого и проявленного материала на шестнадцатимиллиметровке монтажа! Я знаю, где и у кого стоит она на антресолях, но когда доберёмся мы друг к другу! Поймёт моё желание тот, кому не чужды "души высокие порывы", тот, кто обжёгся на формовке их в какой-либо материал, но выжил и не убежал, - ничего в этом позорного нет, убежать - скорее достоинство, - но тот, кому удалось выверить хоть раз форму, преобразить материал в вещь, вогнав в неё плотненько плоть времени, вложить в форму чувство и запустить в жизнь, тот поймёт - вчера-сейчас-в веках - чувства мои, когда память ощущает кончиками пальцев гладкую кожу чёрно-белого Дракона времени, ощутим запах кино и преддверие рождения чуда иллюзиона совсем рядом, - непознавшему, чувства эти чужды!
Одновременно мы стали делать репортажи, как внештатники при телецентре: я придумывал репортаж, Фотограф снимал, монтировать нам помогал на студии режиссёр-профи Т.К.
Как-то Т.К. организовал семинар, и мы, в благодарность за все его монтажи прошлые и будущие, поехали, чтоб народу было больше, в какую-то, не то деревню, не то посёлок, не то турбазу - не помню где событие имело место быть, помню только, что сидели мы в красном уголке, а не в зале.
Т.К. собирался вскоре ставить "Голого Короля" или "Сказку о Золотой Рыбке", и вся его лекция-диалог были построены на этих двух произведениях.
Обе сказки мне были чужды в классических трактовках, я был слишком горяч и заявил, что Король - мудрый человек и вся чернь - чернь, потому голый вид ему не помеха, "...король, он и голый - король!", как заформулировал самый добрый сказочник, а по поводу второй сказки утверждал, что в последнем стихе Старик должен не сокрушаться, а петь и плясать от радости... По-моему, со мной никто не согласился и даже будущяя жена номер один, хотя ей следовало уже соглашаться со мной во всём!..
Наши репортажи цензура, несмотря на обильный развал империи, кастрировала нещадно, и была права, не давая раскачивать и без того неуправляемую лодку, то есть баломутить толпу, подливать масла в огонь. И мы тоже были правы, делая репортажи о безответственной дезактивации последствий Чернобыля, о том, что детей никто никуда не вывез - некуда, и в городке Брагине тридцатикилометровой зоны течёт обычная активная комсомольская жизнь.
На озвучивании репортажей, я и познакомился с первой благоверной, это было через год, - плюс-минус, - после моей личной катастрофы.
Мне показалось, время взяло своё, я этого очень хотел, ну и потом - пусть знает!.. Что пусть знают - я сам не знал. Симпатия ко мне молодой красивой женщины, молодость и победы на студии, привели меня к браку, несмотря на то, что к этому времени я уже прочёл слова Бануэля, что брак - начало развода.
Будущая жена номер один работала ассистентом по звуку, она давно собиралась разводиться с мужем, а я тогда ещё не знал, что едва ль не половина женщин в браке всегда собираются разводиться с мужем.
Я не хотел укореняться в родном городе, где всё так или иначе поминало мне о моей житейской неудаче, да и реактор подбрасывал радиацию, и мы уехали - это было начало моих странствий, мне было двадцать шесть лет и я ещё довольно миролюбиво относился к яблочному пирогу.
Отчётливо помню, как осенило меня, когда бляцнул запираемый замок контейнера загруженного бытовыми вещами, что собрали родители нам, осенило, глядя на сокрушённую маму на пороге дома, где вырос я: "Что ж я делаю?! Мне это надо? Ошибка."
Зачем часто спешил я по жизни, как говорят в народе, и пробовал "бежать впереди паровоза" - какой уж есть!
Когда мы вселились в этот дом, что я покидал навсегда, мне было лет пять и я сразу вышел погулять, а на улице с ужасом подумал-понял - я не знаю, где моя квартира! И доверившись чувствам я бросился в какой-то подъезд, ноги внесли меня на какой-то этаж, я постучал в какую-то дверь, - звонок был высоко! и мне открыла Мама! Я помню это чувство.
Жена моя номер один, была баба не тупая, но упрямая и вспыльчивая, благодаря смеси турецких и белорусских кровей, очень хозяйственная и красивая женщина, но извечно маялась - был ли у ней оргазм или только привиделся, и очень переживала по этому вопросу, как и по тому, что её часто принимали за еврейку. Зато порядок в доме держала идеальный, пылинки не лежало, и наводила его всегда в один и тот же день недели, не помню в какой, а на время уборки я выставлялся на улицу.
Однако, борщ готовила она минута в минуту по поварённой книге, и есть его было невозможно, но зато прилично пекла, играла на пианино и цимбалах, и таскала везде с собою затёртую публикацию из эмигрантской (тех времён-то!) газеты, с фотографией и статьёй, где она, ребёнок осьми лет, изображена, как победитель конкурса игры на национальном инструменте, цимбалах.
Книги читывала, но не могу сказать, что занятие это шло ей на пользу. Была открытой атеисткой, хотя и крестилась в возрасте двадцати трёх лет, убеждённая к этому шагу своей мамой, человеком религиозным.
Тёще, я, как молодой супруг и добытчик притащил для дачи несколько новых, - по-честному краденых! - светильников, что списывались и раздавались на фабрике всем ИТЭровцам, в те времена воровством это как бы не считалось, ведь всё было общее, - я работал мастером энергоучастка, а раздавались электроприборы моим предшественником Хавкиным, который украл-списал их намного больше, чем мог вывезти за кордон, на историческую родину, где он с сыном собрался открыть фирму, поставить же списанное обратно на баланс предприятия было невозможно, хотя б и от того, что это не могло прийти никому в голову, это - смешно! - а если б и пришло, то всё равно было невозможно из-за опасности ревизии, да и кому это нужно было. Лампочки, это что, вот за полгода до моего прихода на завод там случился пожар складских помещений...
Я радостный - первый месяц работы! - приволок подарок тёще с тестем, - дома меня с такими подарками попёрли б далеко, несмотря на истёртость прослойки меж городом и деревней никто в семье ничего никогда не брал чужого, никак не пользуя себе во благо того факта что всё - общее.
Много раз позже мне приходилось, ища компромисс с окружающим миром, ломать рамки условностей, внутренних и внешних, заложенных в меня семьёй и государством - их было слишком много и неудивительно было ошибиться, стремясь смести с пути то, что сдерживало дыхание молодости, в моих действиях иногда происходил перебор, путаница, ошибка, смещение масштабов, что на самом деле могло мне дорого стоить, но Бог миловал.
Простой пример - закрытие нарядов работникам, если делать по голой схеме, то все подчинённые останутся без зарплаты, с мизером, последствия - от текучки кадров, до несчастного случая, - кто будет терпеть такого мастера?.. Или приходят женщины из цеха и просят сделать что-то с освещением, темно, глаза устают - а нету люминисцентных ламп ни на складе, ни на базе, - чья это вина: Хавина, Славина, Петрова, Сидорова? я не выясняю, это бессмысленно - мне надо сделать освещение, я беру ящик мороженого, - с разрешения шефа, - еду на другой завод за лампами... Или, перемотать движок... "Алло! Ребята, такой провод у нас есть?" - "Есть, меняем два к одному на такой-то..." ... или - "Мужики, вал надо наварить и прогнать на токарном! Станок, линия стоит, к утру надо сделать!" - "Сам к токарями сходи и договорись, чтоб быстро сделали." - "А как?" - "Ну дай им по четыре-пять лампочек, они тебе всё и сделают в лучшем виде..."
Милая вчера заметила мне:
- Чехов пишет, что труд наравне с народом возвышает.
- Труд наравне с народом - унижает человека образованного, труд может быть только наравне с самим собой! Это касается, разумеется, дяденек, за тётенек не скажу... А у дяденек - только наравне с самим собой! Это - игра! Чехов - утопист, он ошибочно считал, что трудом можно излечить быдло от быдлонизма, что труд у быдла развивает человеческие душевные качества, аж до самых высших духовных струн, даже если нет мозгов. Это утопия: быдло - это проявление генетических качеств и проявление этих качеств у чиновека высокого ранга или низшего пролетария совершенно одинаково, - как например, светясь счастливо громко пукнуть так, чтоб подвиг и героя узрели все. Быдлонизм вовсе не приходит и, тем более, не уходит от лопаты или мастерка - инструмент, это лишь инструмент... Чехов стоял за терапию трудом, но терапия - это лечение, а лечить нужно больных, не нужно лечить здоровых! Это ошибка, когда здоровых лечат, как больных и самый простой пример, а примеров - тьма, Поэт Бродский. А что такое лечение всех бескрайних?! Отпечаток такого лечения на мозгах не одного поколения почти дигитально показал двадцатый век: человек по своим душевным качествам стал жиже, потому что ломать созданное - интеллект, - выдав всем мастерок, лопату или кайло, хоть и духовное - нужно неисчислимо меньше времени и потрат сил, чем взрастить, а ведь любой насильственный поход в ногу - это ломка частной души... Интеллект по-колхозному не развивается или развивается по-колхозному.
- Теперь я понимаю, почему тебя всю жизнь тянет бездельничать - ты совершенно здоров, я - рада!
- Как?! Я работаю - я пишу и рисую! Что ж в том плохого, что я не стремлюсь закопать дар и избегаю проклятие рода человеческого... Разве, что за чёрный нал...
- Не пугай меня! Я не об этом!
- А о чём? Что ты имеешь ввиду?
- Ты никогда не терпел ничего... нет не терпел, нет! не то...
- Скажи то!
- Вот! Тебе не нравится рутинарная работа, как конвейер, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год... а если, как проектировщик работать?
- У станка, конвейера, одинаковое количество часов одно и то же день, неделя, год, век! Задалбливают рамки. Не нравилось... мне всегда не везло со стадной жизнью. Знаешь, я как-то был на фабрике, мы репортаж делали там... швейная фабрика... Огромный цех, метров пятьсот на триста... Плотненько стоят машинки самые разные, очень плотненько, убористо... Жуууу, жуууу, шум, жужание машин, механизмов, люминисцентные лампы вздрагивают от плохих кондёров или пускателей, ритмичные вздохи цеха с аритмией сердечника, тележки какие-то снуют по рельсам узкоколеек... "Обслуживание таким-то оператором столько-то станков!.." А!.. Меня поразила одна женщина... Как я её увидел - она меня и поразила, сразу и наповал. Она продувала носки. Продувщица носков. Слева и справа от неё стояли две огромные металлические корзины, по-моему они были даже на колёсах, высотой метр и сантиметров девяносто в диаметре. В корзинах лежали носки: в правой продутые, в левой не продутые?.. А между ног женщины, технологически и для удобства, торчит из пола отполированная железная труба, нержавейка может быть, а может и нет, но шириною с руку и на высоте груди, эдакий фаллос и закруглённый-запаянный сверху, и со множеством дырочек в шарообразной головке, и справа от него, из самого пола вытарчёвывается отполированная наработанная педаль. Женщина брала носок из левой корзины, надевала на трубку, как презерватив и нажимала педаль, трубка взхрыкивалась воздухом под давлением, носок надувался и ошмётки швейного производства вылетали из него вон. Педаль отпускалась, носок сдувался и следовал в правую корзину, операция завершена и повторялась сначала. Женщина работала без маски и уже лет тридцать на этом месте, и была почётным работником производства... Мы брали у ней репортаж! А за нею и перед ней, в обе стороны ряд: фаллосы, фаллосы, фаллосы и продувщицы всех возрастов... Что они представляют, когда исполняют супружеский долг.
- Это ужасно! что ты этим хочешь сказать?
- А то, что ты мне давеча подарила несколько пар замечательных носков... Хлопок! Они не продуты! когда я вечером иду мыть ноги, то ворсинки - непродутые отходы швейного производства, смываю водой, так вот, открыв эти ворсинки - я радуюсь, что там, где пошили эти носки, нет дебёлой специальности - продувщица носков. Как она могла называться ещё? Или, продувщица носков такой-то категории или разряда; и семинары и профессиональные споры, и обмен опытом, и лучший по профессии, а?! ... Но каждый любой профи - он тот же продувшик носков... Воот... я, вероятно, псих-одиночка, хотя и не полноценный, но всё так сложилось, по молодости лет я не продал себя - случайное сцепление обстоятельств благодаря Провидению, а не моя заслуга... а сейчас продаваться поздно... Да и желания на это нет.
- Ты тоже продувщик носков?
- Да... Пробую им стать. Но на своём месте...
- Тебе нравится процесс творчества, а результат, лавры, тебе по барабану.
- Ну, это не совсем так. Трава меня действительно не очень волнует. Просто в молодости мне повезло, хотя я считал иначе, очень долго считал иначе.
- А поливаешь травку, тоже без интереса?..
- С интересом! Человек любит лить воду!..
- И наблюдать течение вод!
- А как же!
...
Кузина - это наша белая кошка. Я ей дал кличку Пантекрис, которую она приняла. Ещё у ней есть запасные клички Белла Сигизмундовна, Пантекриса Ивановна, и новые Резерва и Сектор-А... Утром она бежит впереди меня на кухню за кошачьей сосиской и муркает, это напоминает мне почему-то о том, что никогда не следует дёргаться и суетиться...
Судьба кошки переплелась с нашими, Кузина-Пантекриса - землячка с Бескрайних, откуда-то оттуда, одна молодая особа привезла её из деревни Красная Синька в Германию, привезла белого котёнка. Но появился у девушки парнишка отечественной выкройки и с мозгами заклиненными демократической анархией - когда ему становилось "не у дел", то бишь скучно, он одевал кошке на голову пакет и, запустив туда сигаретного дыма, раскачивал бедное животное за лапу над энным этажом проживания, проделывал с ней то, что может придти в голову ущербному подростку. Через некоторое время, девушка рассорилась со своим уродом, а может, стала бояться его, и перешла жить к родителям, у тех был Кот. Кот и Кузина провели совместно одну ночь, а утром Любимая, узнала по эмигрантскому телефону о существовании белой кошечки и забрала Кузину к себе жить. Через несколько месяцев Кузина принесла трёх котят, одного серо-тигрового и двух белых, и все они, по словам Любимой, были пристроены в хорошие руки.
Кузина - представитель нашего дома, она уже довольно спокойная кошка, но всегда вздрагивает от шелеста полителеновых пакетов и бежит от них прочь, а иногда начинает их грызть - не так ли мы странной порой пробуем тёмные закоулки своего прошлое, что не спрашивая нас, не учитывая желаний, преподносит неотступный хвост времени, иногда подобно "Ночному портье".
...
Прежде чем ехать на почту, чтоб отправить партию заявлений на работу, за три месяца, я вышел купить пакет молока. На Гуссарской улице, моё внимание вдруг привлёк газетный лист, подогнанный ветром к самым ногам моим так, что я остановился и взглянул на чёрно-белую фотку - она напомнила мне одного из всегдашних политиков-болтунов Ябминского, и на память сразу пришло название одного феодального блока из множества других, ведь мы живём в феодальные времена! - название данное народом БЛЯ, - точно как киоск - комок, - не помню расшифровку аббревиатуры...
Мы оба постарели почти на десять лет, я хотел пригнуться, чтоб посмотреть подробнее на черты соотечественника, как ветер ожил, схватил газету и унёс прочь.
Лучше не у дел в иммиграции, чем не у дел на трибуне... Или, как говаривал Художник, лучше я заболею, чем скурвлюсь.
Функция политиков или функционеров - раскачивать лодку одной рукой, а другой держаться за кормушку. Неудачники из них вынуждены долгие годы скептическими комментариями сопровождать действия победивших их врагов, а, дождавшись падения очередного, но более удачливого "льва", пусть даже "тощего" - активизируются, начинают давать интервью журналистам, такой же продажной сволочи, интервью, как правило, завершая обвинением "де, не прислушалась общественность наша к пророку, мне! за своей страстью к пороку, а я всё это предсказал уже много лет назад, но меня почему-то не послушали, хоть я рождён командовать людьми..." и всё в этом роде.
Как будто, чтобы что-то предсказать, всегда нужно быть пророком! чушь, тем более, что даже явное понимание ситуации всегда слабее сытой лени, на бескрайних это звучит так: гром не грянет, мужик не перекрестится.
Современник в далёком времени, знакомом мне, но не обжитом, а им обжитом, но ещё не знакомом, перенесёт мысль мою, на своего современника, усмехнётся или ужаснётся, отведя на миг глаза от книги, что увлекла душу бестолковой, но счастливой болтовнёй, взглянет в синюю безграничную даль, и радостно вздохнёт оттого, что Любимая рядом, Она шьёт и совершенно увлечена выверением шовчика сарафанчика, цвет которого взят у первого пиона, а форма у полевого колокольчика...
Дорогой мой друг, не ищи таких истин, за которые платят мечтой, тем более, что не всякая победа стоит того, чтоб отдавать за неё дар, а теряется всё... Береги дар свой, - да не обойдёт тебя понимание этого, когда ты полон сил! - лелей дар, храни от дурного глаза, пока не окрепнет он, беги толпы, всегда беги толпы и не торопись жить, "как все", не торопись, и будь благодарен Судьбе за то, что жизнь прошла между появлением Любимой и первым прикосновением к ней. Да оградит Бог тебя от служения политике, самой чёрной лжи, созданной современником. Коснись руки любимой, посмотри, как она шьет, - по-домашнему, и вся поглощена занятием этим.
"Где ты... а-у!.." - "Здесь... Сейчас..." - что может быть прелестнее такого увядания дня...
...количество дней отмерено, аромат бесконечен.
Я знаю, все когда-нибудь пройдёт, что тихой сапою иное подойдет, а что уж Время принесёт: иль Рим, иль старость, какая разница с того, чего осталось; так дай, Господь, напиться счастья мне от этой женщины, которая при мне, покоится ея рука в моей руке (такой фагот!) - быть может, это счастья лот, иль на приколе бот; есть прелесть парковых аллей, и красота осенних тополей, есть счастье от того, что уж прошло, есть счастье от того, что лишь пришло. И на закатах мигов или дней, к устам уста становятся теплей, а что уж Время принесёт: иль Рим, иль старость... Какая разница с того, чего осталось!
...
Попадание на парковку Центрального почтамта, осуществляется через электронного регистратора, он на въезде считывает номер машины и выдаёт карту с кодом; карту я принимаю из специального отверстия, опустив стекло на левой дверке. Шлагбаум поднимается, въезжаю. При выезде процедура обратная: опустив стекло, подаю карточку в специальное отверстие на башке автомата, карта заглатывается им, электроника что-то там считывает и шлагбаум поднимается. Вероятно, автомат сравнивает номер машин и время между въездом и выездом, - если время меньше тридцати минут - парковка бесплатная... время на почте на три-четыре минуты всегда отстаёт, - это следует знать в демократическом мире, - от часов регистратора.
С неделю назад, когда я заезжал в гараж почтамта, водитель, стоявший впереди меня, отчего-то решил развернуться и уехать, передумал человек, бывает. Я сдал машину немного назад, выпустил его, а когда подъехал к "электронной башке" автомата, "из пасти" его уже торчала карта, шлагбаум был поднят, я взял карту и повёл машину в гараж. Минут через двадцать я выезжал обратно, но шлагбаум решил меня не выпускать. Я совал карту так и эдак, раздумывал о принципе работы системы, вызывал кнопкой дежурного и не реагировал никак на скопление за спиною машин - что это даст?! Никаких ответов от дежурного не было. Впереди опущенный мёртвый шлагбаум, позади пока три-четыре машины. Тут напротив меня, на полосе въезда, остановилась жёлтая почтовая тачка и из неё выскочил почтальон моих лет. Он хитро подмигнул мне и спросил доверительно и дружелюбно: "Что время проморгал!.." Я начал было всё подробно объяснять, но он спешил и лишь сунул в автомат свою служебную карту взамен моей, шлагбаум легко взлетел вверх, дав газ я только успел крикнуть: "Данке, твою мать!.." Уехал и позабыл произошедшее, но карточку, что автомат отказался взять, кинул не думая на турбину.
Сегодня на почте сталкиваюсь с Гавнезином, тем самым, чей образ сваял Грек "случайно" на скульптурном изображении фестиваля организованного глазастой танцовщицей. Мы делаем вид, что не знакомы, я во всяком случае, он может быть, действительно не видит меня в упор. Отправив письма, выезжая, примечаю, что за мной следом стала гавнезинская машина, новенький синий бусик. "Ну и хрен, - думаю, - с тобой нехороший человек..." Беру с турбины карту, пихаю её в автомат, а он не принимает - выплёвывает... Не та карта? Как не та?! Опять двадцать пять! пихаю, но история та же - умер шлагбаум и всё, спасителя никакого нет. Нажимаю кнопку вызова - никакого результата. Как быть? Водила Гавнезина, вежливо и нервно на эмигрантском немецком уточняет, не просрочил ли я невзначай время. На его эмигрантский немецкий я отвечаю своим конкретным: "Найн".
И что делать с этой недоделанной электроникой, тупейшен-корпорейшен? Надо подумать, а времени - йок. В хвосте уже три, четыре, пять тачек... Время сочит, я безрезультатно нажимаю кнопку вызова дежурного и ни одной почтовой машины! Хвост растёт, скрывается в гараже, его уже не видно, но становится слышно.
Вдруг взгляд мой падает на ещё одну, такую же точно карту, что тоже лежит на турбине и меня осеняет, ну да! Конечно же! Я же ведь пихаю в автомат старую карту от неизвестного мне водилы... От, ёжки-клёшки! Точно! Пихнул другую карту, шланбаум приветно взлетел. Проезжай! На перекрёстке у почтамта, Гавнезин, обгоняя меня, продолжительно, наверное воспитательно - узнал! заглянул в мою машину... Спишет не на мою бестолковость, а на недоброе отношение к нему, и будет не совсем не прав...
Я вспомнил его разговор с моим когда-то коллегой Славой...
- Слава! Слава, ты чего... - тягуче и с искренней недоброжелательной вежливостью говорит Гавнезин. - Ты чего, Слава?!
- А? - чуть слышно и удивлённо.
- Ты не понимаешь?!
- А что? Что-то не так, Сандрей? - действительно, в чём дело?
- Нет, ты вправду не видишь?!.
- Нет... А что? - Слава вновь и вновь исследут изображение на мониторе и пытается понять шефа. - Что?
- Ты что? Ты... ты не видишь?!
- Да что такое, Сандрей?..
- Нет! Ты правду не видишь?!. Ты скажи... Ты не понимаешь... - почти участливо, почти искренне, почти заглядывая в глаза, коротко оглянувшись - призвав свидетелей... - Слава, - тембр окрашивается интимными нотами. - Ты, ты - гавнезин лепишь. Ты - понимаешь это? Вот это всё, - он безнадёжно и непререкаемо презрительно шепчет и указывает на монитор, где картинка над которой Слава работает и собирается вот-вот закончить, - вот это всё гав-не-зин!
Славе под пятьдесят, нищий отец семейства, профессиональный и добросовестный художник, - был когда-то с именем в своём городе, здесь классный, живой компьютерный график, профи и с фантазией.
- ...это всё, всё, абсолютно всё - гав-не-зин, убери... Всё убери! Начни сначала...
Слава хватает воздух, разговор не окончен. Гавнезин распрямляется во весь рост, около двух метров, на нём черный костюм, белая рубашка, всё модное и бабочка и туфли классические... Но одёжка вся, как бы с чужого плеча, по-сиротски навешена, хотя приобретена в самом дорогом магазине - как убогий взгляд ни оформи, всё убог, и бывший патрульный старлей и существо с одним мелкокорыстным интересом остаётся тем же...
Полгода Гавнезин не платил Славе зарплату, и последний непонятным образом как-то жил, но в конце концов подал в суд и выиграл процесс и ушёл из фирмы... Замечательна была реакция некоторых коллег: "Это непорядочно, Сандрей, слава-то поступил, негоже сор из избы!.. Ославил фирму..."
Шеф, выпрямившись из полусгнившего своего состояния, хватает свободный стул, садится рядом со Славой, пригибается к нему, ниже, совсем низко и дыша в лицо собеседнику, объясняет в чём "гавнезин"... Тут зазвонил телефон, Гавнезину становится не до Славы, с хэнди в руке исчезает в шефский кабинет собственной фирмы
Грустно работать за границей у хваткого до денег, малообразованного, нищего душой соотечественника.
Личных претензий к Гавнезину у меня нет, но когда он умрёт, я переживать по этому поводу не буду, если, конечно, не опережу его, но он старше, это меня обнадёживает, тем более, тогда я ему остаток долга успею простить - за лживый с его стороны устный договор, а часть долга я ему простил, когда практиканты, по незнанию компьютера, открывали вирус в системе фирмы: я этого не заметил, ведь мог не знать, а потом, они меня демократично не спрашивали...
А не ври людям, не делай бизнес на костях современников, как сатрап какой, тогда и люди будут по-людски.
...
Читатель мой самый дорогой, самый бесценный мой читатель, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, не мсти гавнезинам и им подобным, не уподобляйся им и не требуй от них выполнения взятых обязательств, если какая-то неосторожность сведёт Тебя с кем-то из них; оставляй общение с ними бесповоротно, вычёркивай из будушего своего раз и навсегда, и упаси тебя бог забыть о произошедшей встрече.
...
...
Неделей ранее, дней за десять до Пасхи, я спрашивал Любимую, во время просмотра фильма, что она знает об этом актёре, сыгравшем капитана, потому что сам я ничего о судьбе его не знаю...
Любимая пожала плечиками...
...
...
Пасха, и я поехал святить куличи, но перепутал время - хотел посвятить еду и - домой, - не хотелось стоять службу, хотелось выгадать, приехать к освящению еды, минут десять побыть и домой, но иные силы распорядились иначе, время было скособочено просчитано, я выстоял службу с одиннадцати до трёх часов утра - Любимая первый раз встретила меня вся в слезах: - "Я думала что-то произошло ужасное!.." - "Куличи целы, совершенно довольно ответил я..."
Чего я только не передумал созерцая службу, но более всего, я тупо и неотступно думал о страшной судьбе Константина Григорьева, о которой я невзначай, случайно совершенно, прочёл за полчаса до отъезда из дому в статье, что скачал из интернета. Прочитанное поразило меня, несмотря на то, что я человек достаточно циничный и анекдотом или трагедией театрального мира удивить меня трудно, но прочитанное поразило меня: первое, фактом - нельзя весть никакую борьбу на жизнь и смерть походя, это не может быть шуткой, а пуще того - нельзя недооценивать противника, и второе - полная нищета Великого Артиста и забвение бывшими коллегами, друзьями, многие из которых давно добрались до крутых рябчиков... ...гусь свинье не товарищ, а сытый голодного не разумеет...
Господи, как же опасно врага задеть походя, на расслабоне; нельзя, нельзя воевать в шутку боевым оружием; нельзя недооценивать врага, лучше переоценить; а быть может, ещё вернее - действовать только своим оружием, а не распыляться на различных фронтах, а его-то оружием было, Константина Григорьева, его-то оружием была только сцена, литература и кино, стихи, но никак не кабак, - нельзя садиться в чужие сани, тем более на ходу - всё это не осуждение, но личное заключение о частной истории в факт, в формулу, которая, быть может, поможет кому-либо...
И ещё повторю, Сынок, никакая борьба не может быть в шутку или шутя - это уже не борьба, а бессмысленный смертно опасный риск, русская рулетка, поведение недостойное здравомыслящего человека, знай, знай: борьба - всегда на излом, насмерть, с врагом шутить нельзя - у него задача, что и у тебя - победить, убить, а в войне и любви - все способы хороши, и ему это тоже хорошо известно;
всегда лучше переоценить противника!
Никогда не забывай печальной судьбы Константина Григорьева: не борись походя, не борись чужим инструментом, "в чужие сани не садись"; делай дело души взвешенно, держи баланс, баланс и, ещё раз, баланс, не срывайся, - слона валит мышь, - управляй ураганом из центра его, откуда управляем он, чтоб не понесло всё сущее на периферию, где сила урагана непомерная - только из центра его возможно управлять и давать делу души, - самое главное орудие! - самый главный ход - жизнь; может быть, это самое важное, что я хочу сказать тебе и ещё "Жизнь пройти, не поле перейти" - но это, сам отыщешь в Библии с возрастом...
Сам я не борец, мои фантазии и творчество важнее мне любой политической дискуссии, мне нужно допеть и дописать, может, я ошибаюсь, но я выбрал довести начатое до конца, под окнами моими, слава Богу, не стреляют, я демократически могу не участвовать ни в каких спорах... иначе б другое занятие было у меня... я противник войны, но отчётливо понимаю, мир без крови непрочен, как Спас, - мир, как жизнь не прочен, как земной уют, всё над ним миссии ворожбу ведут...
- Не понятно: мессия спаситель или миссия поручение. Получается бессмыслица.
- Мессия приходит и уходит нищим, а миссия - обеспечен, так что, миссии ворожбу ведут...
- Это, последнее стихотворное замечание, про частный мир или общественный?!