На лужайке рос старый пень. Когда выл ветер, заставляющий деревья со скрежетом и ревом клониться к самой земле, или когда молния попадала в кого-нибудь из стоящих с ним рядом могучих соседей, расщепляя их пополам и обугливая, как спички, старый пень тихо радовался, что уж ему-то не страшны ни сильный ветер, ни гроза - для них он был слишком низким и приземистым - вырвать его с корнем было, пожалуй, не под силу самому свирепому урагану, в отличие от других деревьев, имеющих высокую, густую крону; молния тоже не могла причинить ему большого вреда, как другим, более высоким соседям - разве, что опалит его и без того потемневшую от времени и дождей, бугристую, затвердевшую, как камень, поверхность.
Когда-то пень тоже был высоким, молодым, стройным деревцем, шелестевшим, как и его собратья, на ветру ранней, весенней листвой и окутывающимся зимой в сверкающий, белоснежный наряд, словно теплая, мягкая шуба, укрывающий его в морозные зимние дни.
Но однажды, когда дерево достаточно окрепло, (а я забыл сказать, что когда-то пень был дубом), пришли лесорубы и срубили его и многих других его наиболее высоких и крепких товарищей, стоявших окрест, после чего увезли их всех в неизвестном направлении.
Что стало с тем, чем он был раньше, и его товарищами пень не знал. Может быть, из них построили прочный, добротный дом, призванный простоять века, а может, изящный, легкий и быстрый корабль, а может, на худой конец, их просто пустили на дрова и сожгли в печке - ведь люди так любят, когда уютно потрескивают в комнате дрова, по которым пляшут веселые языки пламени, в то время, как за окном завывает вьюга.
Пню тоже было тепло и уютно зимой без своей кроны - вокруг него наметало большой сугроб - так, что он переставал быть виден, - и пень засыпал под теплой, снежной периной, убаюканный завываниями ветра в голых ветвях других деревьев на всю зиму. Ему снились сны, - как он снова шумит своей зеленой кроной, в которой вьют гнезда птицы - и соки земли вновь циркулируют по его молодому, упругому, звенящему телу, наполняя его весенней радостью и трепетом, а иногда он видел себя мачтой корабля, расправившего паруса под свежим морским ветром, стремительно несущегося навстречу опасностям и приключениям.
Наступала весна, снег таял и зима уходила вместе со всеми своими атрибутами - стужей, снегом и пургой - восвояси. И когда в оживших ветвях деревьев вновь начинали петь птицы, а каждая травинка и стебелек на поляне, где рос пень, наполнялись неумолчным, весенним гвалтом, полным неутомимого движения разных невидимых тварей, старому пню становилось неожиданно грустно. Он видел и ощущал вокруг себя ликование жизни, но сам был как бы исключен из этого праздника, он мог лишь наблюдать его со стороны. Но в одну из весен земля, накопившаяся за долгие годы в расщелине пня, неожиданно дала нежный, гибкий росток из семени, занесенного сюда неведомо откуда, и пень почувствовал себя, как не чувствовал уже очень давно, - счастливым. Он вновь почувствовал себя нужным ведь он дал жизнь новому ростку, приютил его семя, стал его колыбелью. "Главное, почувствовать себя нужным", - подумал пень, - "именно чувство ответственности за кого-то, кому ты нужен, придает жизни смысл. А смерчи и штормы, и опасность погибнуть - разве это ни ничтожная цена за счастье обрести полноту и радость существования в невыразимо прекрасном и не прекращающемся ни на миг танце жизни?"