"Ну и сон мне приснился... бред какой-то..." - подумал Елисей, потягиваясь в постели. Он потряс головой, потер глаза и уселся на край кровати. "Хм... а если...". Дворянин, состоящий на службе Его Императорского Величества, на секунду задумался, выставил перед собой руки и тут же ощутил легкое покалывание в центре ладоней, из которого, радостно переливаясь всеми возможными цветами и оттенками, появился энергетический шарик. "Что же... пора бы и вспомнить, что у меня на сегодня... "
- Артемий! - позвал Елисей старого прислужника, которого знал с детства и который ко всему прочему был его кровным дядькой. Дед Елисея, как говорят, питал огромную любовь ко всему женскому полу - и дядька Артемий был результатом этой самой любви.
- Никак проснулся уже, барин! - усмехнулся дядька и раздвинул тяжелые шторины, солнечные лучи проникли в покои - и Елисей зажмурился, выражая недовольство своеобразными звуками, более всего напоминающими помесь сопения и мычания.
Открыв-таки глаза, он подошел к окну и посмотрел на солнце: - Значит, Ра, проявленный молодым Солнцем...
- Да какое же молодое, солнце-то? Полдень на носу, барин, - хмыкнул Артемий и подал Елисею рубашку, выполненную в аглицком стиле. "Барин" в очередной раз выглянул в окно: да, замечательная осень выдалась в тысяча девятьсот четвертом году...
- Какой нынче год... - задумчиво произнес Елисей.
- Какой-какой! Семь тысяч четыреста третий от сотворения мира. - Отозвался Артемий.
- Какой? - Елисей укоризненно покачал головой. - Ты, дядька, совсем церковных заветов не чтишь! Тысяча девятьсот четвертый от Рождества Христова!
- А все едино, барин! Хоть так, хоть эдак! Басурмане, так вообще рекут, что год ныне тысяча двести восемьдесят второй! Вот и кому верить? Я так считаю, что вера истинная в предках наших!
- А ты это отцам святым в церкви расскажи, - рассмеялся Елисей, - и брюки мои подай, что для конных прогулок.
- С отцами святыми мне говорить не о чем! А брюки... Ну, барин! То-то ты заспался, видать всю ночь бродил где-то...
- Нигде я не бродил. - Сердито фыркнул Елисей, глядя на забрызганные брюки: "Значит не сон..."
- А то я разговоров твоих не слышу! - уличающе и торжественно отметил дядька Артемий. - Ра, проявленный молодым солнцем! Кровь фараоновская в тебе говорит! И меня же после этого в церковь к отцам святым посылает!
Мать Елисея, даром что Марья Николаевна, действительно происходила из древнего рода, который по легендам возник задолго за Рождения Сына Божия и переместился в земли русские во времена исхода славян из Палестины вместе с ними в попытке скрыться от преследователей, поклявшихся извести весь род до основания. В предки Марье Николаевне приписывали то фараонов египетских, то жрецов вавилонских. Она, будучи еще девицей, смеялась над подобными шуточками, однако после рождения сына именно легенда спасла ее от гнева супруга, который до сей поры оставался безумным ревнивцем. И гнев этот можно было понять - Павел Петрович в молодости был стройным мужчиной невысокого роста, абсолютно белокурым и вдобавок ко всему голубоглазым. От всего вышеперечисленного остался только невысокий рост и большие голубые глаза, фигура стала тучной, обзавелась увесистым брюшком, а светлые волнистые волосы остались разве что на затылке. Что же до сына Марьи Николаевны и Павла Петровича, то Елисей с детства отличался высоким ростом и атлетическим телосложением; волосы же его всегда были абсолютно прямые и иссиня-черные. И окончательно вывели из себя Павла Петровича бездонные черные глаза сына и смуглая кожа, будто он от басурмана какого был рожден, а не от российского дворянина. Так "счастливый отец" и заявил своей супруге, увидев ребенка. На что Марья Николаевна ответила мужу, что кровь в ней течет фараоновская и что Павла Петровича она безумно любит и даже помыслить не может о других мужчинах.
- Ох, Артемий, повезло тебе, что право крепостное отменили к тому времени, как я родился!
- Так мне десять лет исполнилось в том году, как его император Александр указом величайшим отменил. А тебя и не было тогда еще, ты токмо через двадцать годков родился, барин.
- Не через двадцать, а через девятнадцать - в тысяча восемьсот восьмидесятом году от Рождества Христова.
- А ты не учи дядьку счету! Ученый больно! Мне бы столько гувернеров, так не глупее тебя был бы! И универтету бы закончил с отличием, а не кое-как!
- Кого закончил бы? - Елисей расхохотался. - Университетом сие заведение называется.
- Да хоть акмодеей назови! На вот, брюки надень! - и протянул "барину" брюки от нового костюма.
Елисей покорно натянул на себя брюки и заметил: - А что там с обедом? Проголодался я тут с твоими разговорами.
- Так Федора накрывает ужо.
- Ну так иди, а я спущусь вскоре.
Дядька Артемий ушел, а Елисей уселся на кровать и вновь вспомнил странный сон, который оказался явью. Но пора было спускаться к обеду. Папенька и так будет жутко недоволен тем, что его наследника не было за завтраком. И это тогда, когда он пригласил погостевать недельку-другую своего друга, графа Белкина, у которого, между прочим, имелась дочь на выданье.
Елисей тяжело вздохнул, припоминая несметное количество "невест", с которыми его пытался свести отец. Началось все это лет с пятнадцати, и сбившись со счету где-то в районе девятнадцати то ли лет, то ли невест, потомок фараонов поднял себя с кровати, потянулся и вышел из спальни.
***
- И где это мы пропадали с самого утра? День нынче воскресный, в церковь следовало отправиться, а не почивать до обеда. - Приветствовал сына Павел Петрович.
- Вот, столько трудов в воспитание вложено, в университете обучал, а видимо напрасно: понабрался там идей атеистических германских. - Пожаловался Павел Петрович гостю. - Так оно, Порфирий Игнатьевич, и получается. Погубит страну нынешняя молодежь, как есть погубит!
- Обязательно, папенька. Вот только пообедаю - и сразу же губить отправлюсь. - Улыбнулся Елисей. Отец посмотрел на него укоризненно и покачал головой. Гость нахмурился.
"Что же... Кажется, я ему не понравился... Это хорошо!" - удовлетворенно отметил про себя Елисей и начал поглощать приготовленные Федорой блюда. Федора была женой дядьки Артемия и второй матерью для самого Елисея.
- Ну вот, задумался за обедом, не слышит ничего. Ты никак молишься?
Елисей потряс головой и пришел в себя:
- Что?
- Молишься, спрашиваю? - настойчиво произнес Павел Петрович.
- Если бы умел, обязательно бы помолился. - Хмыкнул сын.
От подобных заявлений Порфирий Игнатьевич даже поперхнулся:
- Павел Петрович, дочь моя, Софья, набожна.
Елисей понял, что ему пора уходить, тем более что все возможное он уже съел - и места не осталось даже для пирожного.
- Ну, папенька, гость дорогой, дела меня ждут. - Он встал и откланялся.
- Кто же в день воскресный дела делает? - возмутился поведением возможного зятя гость.
Хозяин дома что-то отвечал своему другу, графу Белкину, но что именно, Елисей уже не слышал.
***
- Ты что же, поганец, делаешь? - ворвался в беседку, где сидел Елисей, Павел Петрович.
- Ничего не делаю, отдыхаю от трудов своих праведных. - Наигранно ответил сын. - Воскресный ведь день нынче.
- Ответь мне немедленно, когда я внуков своих, продолжение рода Немирских, увижу, богохульник?!
- А Вы на детишек девок, что у нас в усадьбе трудятся, поглядите хорошенько. Может и увидите. - Оскалил зубы единственный наследник рода Немирских.
Отец стукнул кулаком по столику, стоящему в беседке:
- Все, ты женишься на Софье Порфирьевне Белкиной!
- А Вы папеньку-то ее спрашивали? Хочет ли он свою дочь за меня выдать?
- Выдаст, род его знатен, но карманы пусты! - прикрикнул на Елисея отец и выбежал из беседки прочь.
Неспешно подошла Федора:
- Сходил бы ты, дитятко, к своей матушке. Занедужила она, и к обеду не спустилась, токмо в церкви на службе и побыла, да дурно ей там стало, Марье Николаевне... Да ты не слышишь меня вовсе... Стряслось чего?
- Ох, Федорушка! Снова отец мне невесту нашел!
- А может и хорошо оно? Повенчаетесь, детишек нарожаете. Нам вот с Артемием не дал Господь такого счастья...
- Ну что ты, Федора! - обнял Елисей погрустневшую женщину. - Хочешь, меня сыном зови? Да и ты мне, как матушка вторая. Но невесту я выберу себе сам!
- К матушке-то, Марье Николаевне, сходи.
- Уже бегу. Врача нашего... как там его? Егор Николаевич? Звали?
- Так сейчас и сидит в спальне у Марьи Николаевны. Средства заморские перебирает поди.
Федора оказалась права, врач сидел у кровати Марьи Николаевны и упорно что-то искал в своем чемоданчике. Там же стоял и отец.
- Ну что я Вам скажу, Павел Петрович... Вам предстоит счастье вновь стать отцом.
- Марьюшка, радость моя. - Прижался губами к рукам жены Павел Петрович. - Любовь моя, голубица моя!
Елисей обнял отца, он и сам был несказанно рад: в ближайшие два, а то и три года, отец оставит его в покое.
Ужин прошел в разговорах, которые с Марьи Николаевны переключились на неспокойную обстановку в государстве. Простой люд затевал что-то недоброе, да еще и окраинные земли, с начала времен принадлежащие Российской Империи, явно не питали дружественных чувств к Его Императорскому Величеству.
К концу ужина Елисей устал настолько, что, только добравшись до постели, не успев раздеться, погрузился в сон. Может быть, сказалась бессонная ночь, а может и заботы о намерениях отца женить его на "неведомой зверушке".