Сим вещественным доказательством наших невещественных отношений сообщаю тебе, что работы у меня сейчас много - прямо себя не узнаю. Да и что остается делать, как только сучить ручками и ножками. На себя ведь пашу, не на дядю. А занятие это, как ни странно, гораздо больше времени отнимает, чем труд по найму.
О тебе нет-нет, да и вспомниться. Не отпускаешь ты душу мою на покаяние...
Хоть сама и раскаивалась, что назло маме уши отрезала. Но грех большой: ни с того, ни с сего у живого отца детей отнимать. Ты ведь теперь с ним единое целое. "Прилепись жена к мужу своему, и будут они как единая плоть". Так что крест сей тяжкий нам и далее влачить по прежнему: тебе свой, а мне свой. Твой-то малость полегче будет - его дети поддерживают и муж, кстати, как бы ты к нему не относилась. Сама же говорила, что человек хороший. А коль хороший, то за что же его наказывать без вины?
Как представил я тогда, что мне такое вот прибыло - душа взбунтовалась. Но это уже позже было - в Петропавловских степях, в геологической экспедиции. Древние арии не зря там свой сакральный город выстроили еще четыре тысячи лет назад. Небо там, на девять десятых занимает все обозримое пространство и при этом горизонт не с пятак, как на Устюрте, а красивой изломанной линией со сколками березового лесочка на бугорочках. Огни ближайшего поселка на пятьдесят верст видать. Ветерок постоянно в уши посвистывает мелодии древних номадов.
А энергетика... Мощнее еще нигде не чувствовал.
Размеренный физический труд, да послеобеденная сиеста зело к размышлениям склоняет.
Так вот... Сидя пнем в этой девственной степи хотелось мне отвлечься от московских дум тяжких - да не с кем было. В небе жаворонки поют, я под навесом табак палю, мысли нянькая. Не зря же говорят: дурак думкой богатеет.
За неделю до моего отъезда устроила ты мне истерику с полифоническим контрапунктом по поводу не рожденного от меня, в восемьдесят пятом, ребенка. И как тебя это до сих пор мучает. Как снятся тебе эти несостоявшиеся роды... А я тут, в чем виноват, если ты мне о той беременности ни сном, ни духом?.. А на следующий день пришла ты ко мне и тепла я от тебя не почувствовал. Один только треп про анархический митинг на Пушке. Куда же всё повыветривалось за сутки?
Все это по зрелому, неторопливому, размышлению и подвигло меня сыграть с судьбой в прятки.
Это было бегство - будем называть вещи своими именами. Утопающему и соломинка за божий дар.
И я убег.
Только не в Уральской степи под Парижем (не смейся, есть там такой населенный пункт дворов на триста). Подвигнулся я исчезнуть тебя из своей жизни на Тамани, омываемой благословенными водами Понта Эвксинского. Панически удирая от одной пророченной гороскопом мне в год Дракона фальшивой любви в объятия подобной. И полной мерой хлебнул того, чего искренне не желал мужу твоему.
Может грех я тогда пред тобой совершил и Бог наказует меня. Может только тогда и прорвало тебя - темнилу, на искренность предо мной. Если так, то тем паче грешен я перед Господом: ибо Бог есть Любовь.
А любовь у нас была. Снизошла на нас благодать - не каждому в этой жизни так отламывается: любить взаимно. Хоть немного... Так и живут, не зная, что это такое и с чем его едят. А у нас была. Калеченая, как души наши, но была... И есть еще покамест. Змеей, колодой судеб наших придавлена, извивается, корчит, хрипит... Но чаще спит, забывшись от боли, раны зализавши и струпья свои холя. Мучиться ежечасно не может никто. Природа не дозволяет, да и заботы каждодневные, особенно ныне - не то, что в лучший сезон...
Хотя, что нам до жизни внешней, когда свербит внутренняя. Лучше всего в такой ситуации тем, кто стирать любит.
Давишь в себе чувство причастности к душе твоей, но подчас, из-под спуда, как трава сквозь бетон, пробиваются они снова. Зеленые, свеженькие - словно только вчера слякотилась осень лимонными листьями клена на черном мокром асфальте, когда сестра отловила тебя в метро и затащила в мастерскую - рисовать. А нарисовался я...
Кисмет, как говорят болгары по-турецки.
После того, как я тебя выгнал, года два не мог забыть ощущений от тела твоего. На стенку лез. Ни одна баба мила не была.
И чего нам мало было? Или слишком много, чтобы жить вместе? Чего не жилось? Теперь смешно. Господи, на все воля твоя, но надо, же было так сделать, чтобы именно в самый тяжкий кризис жизни моей, заслать тебя сквозь вселенское безверие метеором.
Услыхал Господь мои молитвы. Просил я у него во времена безрадостные щенячьей радости. Дал тебя Господь. Но радость эта на то и щенячья, что век щенячий недолог.
А у тебя супер-задача - Москву завоевать. При такой постановке вопроса не до нюансов личности с тобой соседствующей.
Пашка Глоба - сволочь - летом восемьдесят пятого, помнишь, у меня дома на вечеринке гадал тебе по руке... И как программу в компьютер вложил. А ты и понеслась лобком по кочкам, дорог не разбирая. Хотя и предупреждал тебя я, что он, по стервозности своего характера, никогда ничего хорошего не скажет, а вот гадостей наговорить, напугать - тут весь его кайф.
А с коробками? Досадить мне решила? Не скрою: сильно досадила. Долго всё кипело против тебя - несколько месяцев. Ну, это мне. А себе, на сколько лет китайскую пытку устроила? Если верить тебе... Ходя ты, Ходя...
Звонишь, время от времени, когда с мужем поругаешься или настроение плохое. Так ведь? Можешь не отвечать: сам знаю, что так. Потреплешься куртуазно - и легче. Все ж подмога для духа слабого, Бога не ведающего. Так и жизнь течет, и сами собой дети умножаться. Муж, как чемодан без ручки: нести неудобно, а выбросить жалко. А ему, видать, тяжко жить с женщиной, которая не любит его, и наверняка сам уже об этом догадывается.
И дети...
И квартира московская...
Ты же сама всего этого хотела? Не так ли? И жить не можется, и поломать все боязно. Положенице...
Ну, нам-то ладно: есть за что. Но своему-то мужику пошто жизнь медленным огнем в прах изводишь? Он-то со всей душой к тебе?
Жестоко, говоришь, к тебе отношусь? Нет, не жестоко. Я ведь сильно любил тебя, и по сей день люблю... Ту. От большой любви и выгнал тогда - боялся. Обознаться страх был. Сама знаешь: пуганая корова на куст садиться. Ты же удила закусила и жала как бульдозер. Замуж тебе приспичило: вынь, да и полож! Подождала бы, коль поумней была, самую малость: недельки три-четыре. Сам бы в ЗАГС потащил.
В церкви я с тобой венчаться хотел. В храме Донского монастыря с пением ангельским... Но сомнение - червь сатанинский - гордыня и безверие в род ваш бабский. Отчаяние души калеченой всей жизнью нашей блядской. Не чувствовал я тогда, что ты вся со мной. Много в тебе нелепого было. Да и по сей час неясно, что ты кроишь. В общем, уподобился я той японке из старого анекдота с песней "Сомнение".
Как там Халецкий приговаривал... Вот так они и жили: спали врозь, а дети были.
И тогда, в мае восемьдесят восьмого, мниться мне приходила ты не воссоединиться со мной, а освободиться от меня. Не вернуться, а избавиться. Недаром говорят, что самый быстрый способ избавиться от искушения - это поддаться ему. И если эта цель была у тебя, то ты ее не достигла. И вряд ли достигнешь. Я только мертвый освобожу тебя от тяги ко мне, ибо не я тебя тяну, а сама ты ко мне тянешься, как былинка к солнышку. Хотя какой может быть толк от осеннего светила. Но так горние силы распорядились. Бог все видит и свободу грешить дал нам, в милосердии своем, для познания пути к нему. Ибо Бог есть любовь.
А может и не любовь у тебя вовсе, а так... Сенсорный голод. Попался мужичишко завалящий, серенький - первый кто замуж в Москву позвал. Не так ли? А случись ему лучше меня оказаться? Где бы ты сейчас была? Сама же проговорилась: "Если бы я тебя не встретила раньше, то счастлива бы была". Если бы да кабы, да во рту росли грибы... На поверку выходит, что твоя большая любовь ко мне - всего лишь невезение твоё. Жизнь безрадостная, детей двое, скучно... Не расходиться, впрочем, с программой, что Глоба на твоей руке прочитал. Все мы получаем то, что хотим. Только вот сами не всегда осознаем свои истинные желания. А Бог не фраер.
Избавиться от меня просто - убей меня. И перестану тебя я мучить только фактом своего существования. Останется светлая щемящая грусть, жить не мешающая. И твердо верю, что ежегодно, на Светлое Воскресенье, за могилкой моей заботливо ухаживать будешь, втайне от семьи. Это же так романтично.
Так что думай. Я думаю, и ты думай. И чтобы не придумала, а поговорить нам начистоту, без излишнего романтического флера, до края необходимо, хотя бы для того, чтобы избыть недосказанность. И решить потом. Что угодно, в любую сторону, но решить. Ибо хер на хер менять - только время терять. Дипломат из тебя никакой. Из меня тоже. Так что сядем рядком, поговорим ладком откровенно. Хоть раз в жизни...
Не так как тогда:
- Что хочешь?
- Замуж.
- За меня или замуж?
- Замуж.
- Замуж, так замуж - выдам.
В нашей стране, где каждый ежеминутно каждого, в чем-либо принуждает, принуждение в области чувств особенно нетерпимо и вызывает просто животный протест. Вот и тогда все во мне взбрыкнуло. Твоя разнарядка замуж, как на овощебазу.
Я тебя сейчас ни в чем не принуждаю. Выбор за тобой. Но ВЫБОР. Выбор - это единственная свобода воли, которую даровал нам Господь. И от него не отвертеться. Отказ сделать выбор - это тоже выбор, но самый худший из всех. Ведь между выборами все предельно детерминировано. И так до следующего Витязева камня: направо пойдешь, налево пойдешь... Все равно что-нибудь да потеряешь. А рыбку съесть и на хер сесть одновременно в наших широтах еще никому не удавалось. Да и в других тоже. Прав был Наполеон Бонапарт, когда сказал, что ничего нельзя украсть - за все приходиться платить.
Сижу, музычку кручу, письмецо тебе стряпаю. Мне тоже не хочется жизнь прожить по принципу: день прошел - ну и кол с ним! Хотя бизнес - это лучшее средство убивать время. В нем ничего не приобретаешь, кроме денег. Азарт он, чем хорош - тем, что потом... Думать некогда, надо трясти. Вот и старые струпья лучше сразу отдирать, а не, сладострастно постанывая, отковыривать по одному. Хотя, может быть, именно в этом и есть твой кайф? Откуда мне знать.
Даже не представляю себе, что будет, если ты сейчас вернешься ко мне. Это, если уж совсем быть честным. С чего начать, куда бечь, и чем кончить? И дети твои здесь самое наименьшее препятствие. Я уже не тот, да и ты уже не та. Мы, к сожалению, совсем другие люди, только внешне, слегка, похожи на тех счастливых эпилептиков, что сплетясь змеиным клубком, согревали друг друга на продавленном матрасе в коммуналке на Ленинском проспекте блаженно-болезненной зимой с восемьдесят четвертого на восемьдесят пятый...
Подснежниками пахнуло, потому что разрыв наш, иррациональный по сути своей, не изжит нами. Не воспринят, как данность. Это понять мне самому себе тяжело и сложно: любить и выгнать. А тебе?.. И чем сильнее любил тебя, тем непримиримее колготилась душа моя о закрытость души твоей. Темнила ты. Неужели навсегда?
Ну, зачем ты сбежала после майского дождливо-грязного байдарочного похода в восемьдесят пятом? Ты можешь хоть себе на это ответить? Это же было приглашение к танцу: дура, вернись! Но ты решила иначе. Это был твой выбор. Как, незадолго перед тем, мой.
Вот и сейчас. В январе позвонила и молчок. Встречи наши успокаивают тебя месяца на два-три, продлевая семейный гомеостаз. Не ново это: хороший левак продлевает брак. Но даже и на это ты решиться не можешь. Ни жена, ни любовница. А ведь и то и другое подразумевает упорядоченность во времени. А у тебя какие-то детские игры на уровне восьмого класса. И если это так, то с этим пора уже кончать. В любую сторону к определенности. Никогда не любил делить женщину с кем бы то ни было.
А лучше всего: влюбись в своего мужа и забудь меня. Для всех это просто здорово бы было. Стала бы счастливой и отпустила бы мою душу на покаяние: замаливать грехи не связанные с тобой. Не отвечаешь? И я не отвечу. Не дано знать человекам, что хуже, а что лучше для грядущего - ибо сие есть промысел Божий.
Прощай. Не упивайся грядущими бедствиями. Жизнь прекрасна, хотя бы тем, что она есть и другой на этой земле, про запас, не предусмотрено.
А про горний мир знать нам ничего не дано, кроме того, что Бог есть любовь.