Из всех братьев только Иль просыпался легко и весело, подобно птахе. Открывал глаза сразу же, как только ветер с моря трогал его нос и щёки солоноватой прохладной ладонью.
Иль улыбался неизвестно чему, потягивался и вскакивал с лежанки. Выбегал из лачуги, мчался по следам ночного тумана на дорожке, прыгал через узловатое плетение корней, нёсся вниз по песчаному склону и застывал на берегу.
Смотрел на море: по едва заметному краю, где бликующие воды переходили в голубизну неба, можно было догадаться, каким выдастся день и быть ли ему вообще.
Нет угрюмой темной полосы? Не будет и непогоды, которая надолго загоняла братьев под ветхую крышу. Славно! Значит, сегодня Иль вымесит глину и приступит к лепке. Правда, ещё могла вспыхнуть багровая зарница, которой пугал дед. Тогда настанет конец света. Но такого на своём веку Иль не видел и не хотел видеть.
Нужно домой. Иль -- работник. Да какой там работник, просто на подхвате у деда. Ученик, одним словом. Пора за дело. Дед говорит, что во всём, на вид мёртвом, -- камне, песке -- спит жизнь. И трое братьев должны её разбудить, показать людям.
Как только ступил на дорожку, сразу понял: что-то не так. И верно - дед, Том и Люк сокрушённо вздыхали над тележкой. Вчера дед укатил её туда, где братьям бывать не доводилось, - в чужой край.
Иль подошёл, глянул и чуть не заплакал. Тележка была полна глиняных черепков, осколков камня и струганых кусков акаций.
Снова их труд насмарку. Никому не нужен. И стало быть, годится только в мусорный отвал.
Столько дней и вечеров, когда от работы дрожали руки, а с носа и бровей капал пот, - всё напрасно!
Дед сделал ему знак рукой -- увози, мол.
Иль не посмел возразить, хотя в глубине души возмутился: а почему он? Только потому, что самый младший? Но ничего не поделаешь.
Закусив нижнюю губу, шмыгая носом, Иль подхватил тележку и покатил её за дом, а дальше -- по отшлифованной до блеска тропинке.
Сколько же раз по ней проезжали колёса, если почва казалась каменной? И не только на вид -- она холодила ноги, как скала, была твёрдой, как скала, такой же чужой и безжизненной, как скала...
Иль вывалил мусор в овражек, который вроде бы уже был заполнен обломками, но, с другой стороны, почему-то казался бездонным, и поплёлся к дому.
На столе, который был сделан из пня, уже стояли плошки и кувшин колодезной воды.
Еды, конечно, было ещё меньше, чем вчера. Если честно, то Иль с тех пор, как стал жить у деда, ни разу не ел досыта. И откуда старик берёт эти пресные сухие крупинки, которые только по виду напоминают обычную кашу? А на вкус они ни то ни сё. Но зато сытные!
Иль принялся за еду, украдкой рассматривая деда, который задумчиво глядел поверх макушек, склонившихся над плошками.
Его лёгкие, словно топлиный пух, старческие пряди, длинная борода, кустистые брови были точь-в-точь такого же цвета, как ежедневная пища. Да и длинная рубаха, не скрывавшая острой худобы тела, такая же пепельная.
После трапезы дед куда-то собрался. Накинул плащ, взял посох и заковылял по направлению к морю.
А Иль с братьями принялись за работу.
Том стругал куски стволов акаций, Люк обтёсывал камни. Иль лепил.
К вечеру вокруг каждого толпился свой народец: мужчины, женщины и дети. Из камня, дерева и глины. Так похожие на настоящих! Вот каменный воин взмахнул саблей, нахмурил брови и словно разодрал рот в крике: "В атаку! За мной!" А на деревянном лице крестьянской молодки - ласковая улыбка. Она склонилась к корзине, в которой лежал её младенец. Глиняный рыбак, закинув на плечо снасти, всматривался в небо: не собирается ли буря.
Иль вздохнул. Всем хорош народец каждого из братьев, но молчалив. Дед сказал, что рано или поздно фигурки оживут, заговорят. До той поры самим братьям нельзя и словом перемолвиться. Потому что за мастера говорит его изделие. Пока что вокруг царит тишина. Даже над оврагом с мусором больше звуков.
Илю стало скучно. И досадно. Ну сколько можно корпеть над тем, что никогда не станет двигаться, работать, чувствовать, подобно человеку? Он взял красно-бурого босоногого подростка в неподпоясанной рубахе. Его макушка уже чуть подсохла и покрылась крохотными трещинками, отчего волосы и впрямь выглядели настоящими. Иль грязной рукой пригладил свои и усмехнулся. Потом поднёс фигурку к глазам. Что это такое?
Про глину он знал всё. А вот с тем, что быстро сохнущее месиво может излучать свет, столкнулся впервые. Глина ведь матовая, поглощающая лучи, совсем не такая, как материал Тома и Люка.
Неожиданно Иль прижал вылепленного мальчонку к щеке. Ну надо же -- он тёплый! И не от солнышка, которое так и шпарило по осоловелой от жары листве, каменной дорожке, щелястой хижине, белёсым потёкам пота на рубашках братьев. А от того, что у фигурки внутри. И что же там?
Иль безжалостно переломил её, впился глазами в плотные, без пустот -- хорошо вымесил! - обломки. Ничего...
Фигурка полетела в корзину с недоделками.
А на щеке осталось тепло.
И от этого ощущения Иль кое-что вспомнил.
Когда-то он жил в другом мире - с обязательными временами года, а не только с вечным летом, как здесь. С настоящей семьёй, в настоящем селе. И как же он любил их! Из-за этого, наверное, и оказался у деда, который считал способность любить главной в мастерстве.
Иль, радостно и осторожно плутая в воспоминаниях, случайно глянул на свой глиняный народец.
Вот это да! Он ожил, зашевелился.
Рыжие, шершавые от присохшей глины руки потянулись к глазам -- протереть, смахнуть морок. Значит, можно оживить народец, если отдать ему свои чувства и память?!
А мужчины тем временем собирались в круг, размахивали руками, показывали на дорожку, которая, наверное, казалась им нагромождением каменных холмов.
Женщины хватали ребятню, успокаивали, грозили и даже шлёпали непосед.
Иль напрягся и услышал голоса. Народец собирался перебраться через камни и обосноваться там, где росла высокая трава. Ишь, какие шустрые!
Неужели дед был прав? Нужно показать братьям!
Иль оглянулся на них.
Том растянулся на земле и глазел на то, как деревянные пастухи сгоняли отару, а женщины и дети продевали в ручки корзин подобранные веточки, которые вполне годились для переноски тяжёлой поклажи. Тоже собирались куда-то.
Люк шутливо заслонялся ладонями от пик наступавших на него каменных стражников, беззвучно смеялся, как от шекотки.
- Эгегей! Здравствуй, новый мир!
Иль сначала услышал радостный крик, а потом только осознал, что он вырвался из его рта, отучившегося говорить.
К птичьему щебету в кронах сада прибавились удивлённые восклицания, выкрики, хохот мастеров.
Вечером, когда вернулся дед, они уселись за столом, на котором не было ничего, кроме кувшина с водой. В ласковом прищуре морщинистых век деда блестела влага, узловатые худые руки подрагивали, довольная улыбка пряталась за усами, а сам он отмахивался от бесконечных "а почему", "а как" и "что будет".
- Нужно посмотреть, как фигурки... человечки устроились на ночь! - заявил Том.
- Не вздумай! - строго, как прежде, предупредил дед. - Пусть справляются сами. И побольше уважения к созданному вами народу. Ну что это такое -- фигурки, человечки?! Люди -- вот как следует их называть. Им столько всего предстоит сделать! Не меньше, чем выпало на долю вам самим. А может, и больше...
Утром Иль отправился не к морю, а в глубь сада. Новые люди куда-то подевались. Стало обидно: ну что ж они так сразу позабыли тех, кто их создал. Иль с трудом отыскал маленькие хижины и загон из опавших веточек.
Народ горевал: за вечер и ночь, пока строились жилища, один глиняный человек потерял дарованную жизнь. Или камнем придавило, или веткой. Над ним, воздевая руки и запрокидывая голову, голосила женщина. Рядом стоял мальчонка.
Подошли каменные воины, подняли тело, понесли к корням кряжистого дуба, опустили на землю.
Жизнь народа забурлила с новой силой. У дуба, который, наверное, казался новым людям чем-то запредельно огромным, уходящим в такую высь, что и не вообразить, остались только женщина и её сын.
Иль помнил слова деда, но всё же решил вмешаться. Наклонился над скорбевшими. Его тень стала непроглядной темнотой для сироты и вдовы. Поднял холодное тело.
Да, теперь это просто глина. Без тепла, которое шло изнутри, без отблеска света.
Иль сжал ладонь в кулак, медленно высыпал крошки и пыль на землю, потом заспешил к дому. Нужно бы расспросить деда о том, как продлить жизнь новых людей. Иначе зачем их вообще создавать?
Но у лачуги оказались незнакомцы. Иль похолодел, потому что понял: пришла настоящая беда.
Дед согнулся перед пришлыми чужаками так, что его борода коснулась земли. Люк и Том, бледные, перепуганные, прижались друг к другу поодаль. И сам Иль не мог шевельнуться от странного оцепенения.
Длинный, как пиявка, человек в камзоле плевался ругательствами. А тот, кто носил тёмно-синюю мантию, приказал:
- Веди нас, показывай уродцев, которых ты называешь новыми людьми!
- Конечно, господин, - с жалкой угодливостью вымолвил дед и попытался разогнуться. Заохал и упал на колени.
А потом добавил:
- Только ребят не трогайте, господин. Они особенные, других таких нет... Они настоящие мастера!
Человек в латах, которые сияли так, что слепило глаза, злорадно сказал:
- Так стало быть, всё дело в твоих ребятах?
И, стуча каблуками по дорожке, направился к братьям.
Дед вдруг пополз к нему на коленях, но получил удар сапогом в грудь.
Илю показалось, что всё вокруг издало вопль боли и ужаса. Голубое небо яростно полыхнуло, гневно дрогнула земля, ветер закружил в воздухе чёрную от горя листву.
Но через миг всё стало прежним, но почему-то более страшным, чем буря, которая только что мелькнула и тут же исчезла, будто и не было её.
Дед лежал навзничь, его грудь с остро выступившими рёбрами ещё вздымалась.
- Ты кем себя вообразил, старый безумец? - прогрохотал человек в мантии. - Создателем миров? Они завоёвываются, а не создаются! И есть только один великий завоеватель -- наш Император!
- Отступник... - презрительно бросил закованный в латы и снова занёс сапог над дедом, но передумал бить, тяжко развернулся и отошёл на своё место позади тёмно-синей мантии.
Иль почувствовал, что его босую ногу кольнуло. Глянул вниз. Это копьё одного из каменных воинов оцарапало лодыжку.
Новые люди шли защищать свой мир. Смехотворно маленькие, хрупкие, безнадёжно слабые. Но со светом и теплом внутри глины, дерева и камня.
Нужно же кому-то противостоять злодеянию. Но ведь не им! Иль захотел остановить, нагнулся, но куда там -- тотчас забился в чьих-то сильных руках. Люк и Том тоже пытались вырваться от захвата настоящих стражников, которые, видно, прятались раньше за домом.
Блестящие латы, мантия, длинные камзолы затряслись от хохота.
Сапоги в железных заклёпках в один миг расшвыряли маленьких воинов, рыбаков, крестьян и пастухов.
- Дави их!
И под толстыми подошвами и каблуками, хрупнув, исчезли женщины и дети со своим оружием -- кусками веточек и щепками.
Иль очнулся от грохота. Точно с таким же шумом когда-то сыпались в овраг осколки, обломки и прочий мусор. Солнце поливало жаром груду отходов.
Где сейчас Том и Люк, дед и сам Иль? В овраге среди прочего лома? А где-то завоёвывает новые миры -- в хруст, прах и тлен -- всемогущий Император.
Небесная эмаль пошла трещинами, откололась, обнажила чёрно-багровую изнанку. Сейчас, наверное, наступит тот конец света, которым когда-то дед пугал братьев.
И точно: зловещие тёмно-красные, как кровь, зарницы оцарапали мглу, разодрали её.
Иль почувствовал запредельную боль, словно его тело с чудовищной силой смяли, вымесили, растянули, снова сплющили. Видно, теперь его очередь оказаться в руках неведомого мастера. Движет ли им то, что когда-то ценили дед и братья?
Иль терпел неимоверную муку и думал, какая фигурка из него получится. Пусть она когда-нибудь оживёт в руках мастера. Потому что наперекор всему Иль сохранит тепло и свет, с которыми ему доведётся покинуть старый мир. Как же Иль благодарен новым людям и сломанному, выброшенному им глиняному мальчишке, которые помогли понять эту истину!