Аннотация: Иногда хватает лишь маленького толчка воспоминаний, чтобы вернуться из бездны отчаянья. [Магический реализм. Август, 2015]
Я крепче прижала к груди плюшевого медвежонка - он смотрел на меня умными глазами и говорил одуматься. Холодный ветер трепал грязные каштановые волосы, пузырил бледно-желтую ночнушку, в ушах отдавались хлопки ткани и крыльев летучих мышей. Они здесь повсюду, успокоились после моего нежданного вторжения, высовывают из укрытий любопытные мордочки, смотрят умными глазами, говорят одуматься.
Где-то внизу мой дом, в моем доме мой муж и ребенок, и они орут один громче другого, один бессмысленней другого, один гаже другого. И крыса, гадкая жирная крыса, сейчас, должно быть, ползет по дырявому одеяльцу в кроватке, замерла у нежной шейки, хищно шевелит усами, болтает хвостом, что как червяк могильный, который поглотит мое мертвое тело уже совсем скоро - осталось сделать пару шагов.
Медведь покачал головой, сказал голосом матери:
- Ты сама себе жизнь испоганила. Я же говорила, столько раз повторяла, что ты еще совсем девчонка, что тебе только в куклы играть, дура ты бестолковая! Что аборт нужно было сделать! А она - люблю, справлюсь. Вижу я, как ты со своим муженьком-алкоголиком и выродком вашим справляешься. Не смей приходить больше - и дальше сама справляйся.
Ага, ага, кивала я, справлюсь - и вспоминаю, как лежу избитая под столом на кухне, а там таракан ползет, большой, рыже-бурый, как мой медвежонок, смотрит на меня. Я сама словно этот таракан, бесполезная паразитка. Сильнее чуть ступить на меня, надавить парой трудностей, и останется лишь грязно-желтое пятно.
Я скрутилась на карнизе старого собора, высоко-высоко над землей, не шевельнусь. Я слышу счастливый предрассветный шум ярмарки, ее яркие огни, ее сладкие песни, аромат мяса и глинтвейна.
Летучие мыши порхают вокруг, проносятся тенями и ядовито шепчут украдкой:
- Вы только посмотрите на нее - словно из помойки выползла. Дочь таких уважаемых родителей, а такой муж, такая жизнь.
- Она за ребенком своим совсем не следит, она, говорят, его только мучает из ненависти - голодом морит и связывает. Слышите, он кричит все время.
- Плачем все время заливается...
- А муж отвратителен, неудачник. Пропойца. На работе и недели задерживается. Живут в нищете, стыдно кому сказать, дочь таких уважаемых родителей.
Я заплакала, распугала всех мышей и отбросила дурацкую игрушку. Я совсем сходила с ума, не помнила, как забралась сюда, безумным призраком пробравшись сквозь спящий город, сквозь вечно незапертые двери, показанные когда-то мечтательным священником. Не помнила, как давно оставила малыша, мое маленькое счастье, мое величайшее несчастье... хотя какая разница как давно, если навсегда. Я ведь решила - хватит мучений. Ребенка пусть в приют забирают, я все равно мать никудышная, ужасная. Совершенно чудовищная...
- Понятное дело, чудовищная, раз только и умеешь, что страдать, - сказало чудовище - горгулья, уродливая словно демон, несчастная, прикованная к собору каменными цепями.
Она и ее сестры не порождение моего измученного разума, не голоса вины и унижений, что вечно преследуют меня, а самые настоящие живые горгульи, старые подруги. Когда-то в детстве - боже мой, это ведь было так недавно! - я приходила сюда и отпускала их на волю. Они бескрылые, но жилистые и ловкие, и хвост у них такой же сильный как крысиный. Я их отпускала, и горгульи неловко срывались с постаментов, скатывались со своих шаров-насестов. Но не злились, и вздыхали свободно и счастливо. Разминали застывшие члены и разевали клыкастую, жуткую-жуткую, пасть, а потом возвращались на место, туда, где стояли веками, сторожа покой, изгоняя демонов, извергая дождевую воду из ртов.
Я приходила сюда давным-давно, тысячу лет назад, когда еще ребенок во мне был совсем крошечным, когда я еще любила до безумия и не слушала никого. Я приходила сюда, как сегодня, с его подарком, глупым плюшевым медвежонком. Счастливая-счастливая-счастливая, я пускала мыльные пузыри, как маленькая девочка, и горгульи, что скалились доброжелательно и снисходительно, не сдерживались, прыгали следом за радужными шарами, протягивали перепончатые лапы, разрушали все оковы.
И я так хочу - шаг, за мыльным пузырем, которым оказалась моя великая любовь, мое лелеемое счастье, что лопнуло - хлоп.
Шаг - свободна.
- Ну ты и сука... - вздохнула каменная тварь, и взмахнула своим хвостом, который как крысиный.
Поймать бы ту чертову крысу. Я и сама могу это сделать. Иначе она действительно однажды убьет моего мальчика. Да просто укусит, заразит, и он умрет.
- Почему вы всегда возвращаетесь? - мой голос хриплый и визгливый одновременно разрезал утреннюю тишину, раскромсал тяжёлый воздух, сдавливающий плотным коконом, на лоскутки, и я вздохнула полной грудью, и вдруг поняла, что не все так страшно, больно, безнадежно.
- А ты почему? - осклабилась в зубастой усмешке, дернула заостренными ушами - уродливая и забавная. Я подошла и обняла старое каменное тело, пористое, шершавое, я посмотрела вниз, на распростёртый город, на красные крыши, на зеленые пятна деревьев и горящие огни магазинчиков на первых этажах вековых домов. На случайного прохожего, что видел меня и вертел пальцем у виска. Я посмотрела куда-то вниз, где был мой дом, грязный и запущенный, где спал мой ребенок после тяжелой ночи плача, где спал мой глупый муж, после тяжелой ночи скандалов.
Почему нельзя просто все оставить бедной-бедной избалованной девочке, которой только в куклы играть, а не с настоящим ребенком нянчиться, которая всю семью опозорила, выгнана из дома, пария несчастная, благодатная тема для сплетен за ужином...
Горгулья клацнула пастью, и я, пискнув, отскочила прочь.
- Все будет хорошо, - сказала она, уверенно, как и положено каменной глыбе.