Когда внезапный крен кареты бросил Ребекку на отца, Бальтазар Абрабанэль болезненно зашипел.
"Осторожнее, дочка!" - проговорил он и сильнее прижал руку к груди. Его седобородое лицо казалось вытянутым и измученным, а дыхание было быстрым и неглубоким.
Ребекка уставилась на него. Её собственное сердце колотилось от страха, граничившего с паникой: "С ее отцом было что-то не то. Его сердце..."
Снаружи раздался крик. Ребекка узнала голос командира банды ландскнехтов, которую отец нанял в Амстердаме, чтобы сопроводить их в Баденбург. Но он говорил по-немецки с таким акцентом, что она не могла понять ни слова. Но, тем не менее, было ясно, что тот чем-то поражен.
Ещё крик. И на сей раз она поняла: "Назовите себя!" Бальтазар тихо простонал и пробормотал с очевидным усилием: "Ребекка, посмотри, что происходит."
Ребекка колебалась, состояние её отца пугало её. Но, по привычке, через мгновение она повиновалась.
Она спешно и раздраженно начала развязывать завязки занавесок. Карета была открытой с боков, и Ребекка предпочла бы, держать занавеси постоянно открытыми, чтобы ветерок мог бы её обдувать, но отец настоял на том, чтобы всю поездку держать занавеси закрытыми.
- Эта поездка будет достаточно опасна, дитя мое, -сказал он, - даже если ни один мужчина тебя не увидит". Он сказал это со странной улыбкой, в которой были не только нежность и гордость, но и что-то еще...
Поняв, что это было за "еще", Ребекка была шокирована и потрясена, шок от того, какого преступления со стороны чужаков боялся ее отец: "Мужчины на самом деле так поступают?" А потрясение вызвало то, что даже ее отец считает, что она красива. Другие говорили ей это, но сама идея всё ещё казалась странной. Сама она никогда не видела в зеркале ничего, кроме молодой сефардской женщины. Коричневато-желая кожа, длинные темные волосы, нос, глаза темных глаза, рот, подбородок - ничего особенного. Да, черты лица очень правильные и симметричные, возможно, более правильные, чем у многих. А, в редкие моменты тщеславия, она даже допускала, что ее губы привлекательны, полные, хорошей формы. Но, тем не менее: "Красивая? Что это значит?"
Наконец-то, это потребовало несколько секунд показавшихся вечностью, ей удалось распутать завязку. Она толкнула в сторону занавесь и высунула голову.
Мгновение она не понимала, что увидела, потому что она всё была сосредоточена на состоянии здоровья своего отца: "Его сердце...!"
Наконец она увидела. Она открыла от изумления рот и подалась назад. На неё новая волна ужаса накатила на нее, смешиваясь со страхом за отца. Частично, страх вызывал вид разбросанных повсюду тел, или на первый взгляд ей так показалось. Ребекка раньше никогда не бывала на поле боя, и не видела ничего страшнее хулиганских потасовок, и даже они случались в Амстердаме крайне редко. Определенно, она никогда...
"Кровь повсюду! А вот там... там валяется голова! И та женщина - что с ней? Её...? О, Б-же!"
Но всё это вызывало не более, чем страх. Ужас, от которого горячая волна пробежала по её позвоночнику, вызывал человек, стоящий прямо перед ней... приближающийся к ней. Ему оставалось пройти не больше тридцати футов.
Парализованная ужасом Ребекка уставилась на приближающегося мужчину, как мышь на змею.
"Идальго! Здесь? Г-ди, помилуй!!!"
"Что там, дитя?" требовательно поинтересовался отец. И шепотом: "Что происходит?" Она ощутила, как он шевельнулся на сиденье за ее спиной.
Она разрывалось между ужасом перед идальго и страхом за отца. Вдруг: "Да когда это прекратится?" - у неё появился ещё один повод ужаснуться, она услышала, как командир ландскнехтов снова заорал.
- Уходим! - услышала она - Шевелитесь. Нам слишком мало платят, чтобы ввязываться в это!
Ребекка услышала как застучали копыта. Через мгновение она почувствовала, как качнулся вагон, и поняла, что кучер спрыгнул с козел тоже. Она слышала, как тот ломится прочь сквозь придорожный кустарник.
"Они нас бросили!"
Обернувшись внутрь повозки, она, широко раскрыв глаза, уставилась на отца. Губы её приоткрылись. Но мягкий и мудрый человек, на которого она полагалась всю жизнь, не мог помочь ей сейчас. Бальтазар Абрабанэль был все еще жив. Но глаза его были закрыты, а челюсти судорожно сжаты. Теперь к груди были прижаты обе руки. Он соскальзывал с мягкого сиденья на пол. Раздался слабый стон.
Ужас дочери оказался сильнее остальных. Ребекка упала на колени, обняв отца, и отчаянно пытаясь помочь ему, но не зная, что ещё она могла сделать. Она глянула на тяжелые сундуки, стоявшие на скамье напротив нее. Там были книги ее отца. В одном из сундуков - его перевод медицинских трактатов Галена. Но это безнадежно, где-то там лежали тридцать семь томов Галена, и все они - на арабском, языке, на котором Ребекка едва читала.
Она услышала голос и, поражённая, обернулась.
Идальго стоял у кареты, просунув голову в окно. Он был настолько высок, что для этого ему пришлось немного наклониться.
Снова голос. Она едва смогла отделить одно слово от другого и подумала: "Но это невозможно. Он не может говорить..."
Идальго повторил. На сей раз Ребекка поняла слова, по крайней мере, большинство из них - акцент был очень странным, непохожим на ранее слышанные ей.
"Английский язык? Он говорит по-английски? Идальго не говорят по-английски. Это ниже их понимания собственного достоинства - язык пиратов и торговцев".
Она уставилась на него, столь же удивленная теперь, как была напуганной раньше. Человек выглядел как идальго во всём: высокий, сильный, стройный, мужественный, он источал такую уверенность в себе, какая могла быть только у испанского дворянина. Даже его одежда, от белой рубашки с оборками на груди - шелк, она была уверена в этом - до темных брюк, была похожа на испанскую. Правда, отметила она, что с башмаками было что-то не так, но...
Он снова широко улыбнулся. "У кого еще могут быть такие прекрасные зубы?"
И, затем , он заговорил снова, повторил четвертый раз ту же самую фразу: "Мадам, Вам нужна помощь?"
Годы спустя, Ребекка Абрабанель часто будет задаваться вопросом, почему она сказала точнее, пролепетала правду в тот раз. Сидя в одиночестве, она часами вспоминала тот момент и удивлялась.
"Частично," - будет думать она: "это объясняется древним горем. Несмотря на все дикости, творимые Святой Инквизицией, и жестокость, с которой испанские аристократы изгнали евреев, сефарды Испании и Португалии так никогда и не смогли забыть Иберию, залитую солнцем землю, которую они любили, в которой провели многие столетия, которую помогали обустроить. Они убедили себя, что евреи там, наконец-то, обрели безопасность и убежище - пока христианские короли и аристократия не передумали, и не изгнали их. Не смотря на это, они сохранили свой язык, свою поэзию и свою культуру. Ашкенази могли запереть себя в стенах гетто в Центральной и Восточной Европе, закрывая свои души от мира. Но не сефарды. Почти полтора столетия минуло со дня изгнания из земли, которую они назвали Сефарад, но до сих пор самой высокой похвалой среди них было назвать человека "Идальго".
Cо временем, она решит, что её реакция отчасти была реакцией ребенка, вдруг убедившегося, даже, скорее, надеявшегося убедиться, что, в конце концов, легенды не лгали. Что где-то в мире существует аристократия, не являющаяся воплощением жестокости и предательства под покровом вежливости и хороших манер.
Но было и иное. В конце концов, она разберётся и в этом - частично её реакция была реакцией женщины.
Потому что было что-то в этом мужчине. Мужественность, да, но не совсем в стиле идальго. Даже в тот момент ужаса и неразберихи она сохранила достаточно быстрый ум, чтобы почувствовать разницу. Он был красив не красотой хищной птицы, характерной для идальго. Просто красивый мужчина - почти что крестьянин, если приглядеться, с приплюснутым носом и открытой улыбкой. И, если его глаза и сияли, таким чистым синим цветом, что любой идальго удавился бы от зависти, ничего, кроме дружелюбия и беспокойства в них не было.
К таким выводам Ребекка Абрабанель придет через многие годы. Но, даже тогда, она будет вспоминать этот момент снова и снова. Иногда - часами. Вероятно, это самообман, но, ни один другое воспоминание, не будет заставлять её сердце пылать таким ярким огнем.
- Да - пожалуйста! Мой отец... - Она на мгновение опустила голову, прикрыв глаза. Слезы показались в уголках прикрытых глаз. Чуть спокойнее. - Он очень болен. Что-то с сердцем.
Она открыла глаза и подняла голову. Лицо человека было расплывалась, наверное, глаза её были полны слёз.
- Мы здесь совсем одни - прошептала она - Никто... - Она судорожно вдохнула. "Мы - марраны." Она ощутила его недоумение вызванное этим словом: "Разумеется, он же англичанин" - и поспешила пояснить:
- Тайные евреи... -. к собственному удивлению, она умудрилась хихикнуть. - Подозреваю, что уже даже и не евреи. Мой отец... - она сильнее сжала пальцы, как бы защищая седую голову своими руками - философ. Врач по профессии, но он изучал и многое другое. Маймонида, разумеется, но и аргументы караимов о Талмуде, и Аверроэса Мусульманина.
Она поняла, что заболталась: "Какая ему разница?" Ее губы сжались.
- И поэтому, евреи Амстердама изгнали его за ересь. Мы были на пути в Баденбург, там живет мой дядя, он обещал приютить нас. - И снова, она внезапно замолкла, вспомнив про серебро, скрытое в сундуках с книгами. Страх вернулся. Человек заговорил, но не с ней, а повернул голову и крикнул: "Джеймс, сюда! Похоже, что у тебя нашелся пациент здесь.
Он опять повернулся к ней. Его улыбка теперь была тоньше, не такая широченная ухмылка, как раньше. Но даже сквозь слезы Ребекка видела уверенность в его глазах.
- Вам что-то ещё требуется, мэм? - спросил он. Лицо его напряглось. - Сюда идут какие-то люди, в доспехах и с оружием. Кто это?
Ребекка охнула, она напрочь забыла о группе наемников, с которыми они столкнулись ранее.
- Это люди Тилли! - воскликнула она. - Мы не предполагали, что они заберутся так далеко от Магдебурга. Мы натолкнулись на них за две мили отсюда. Мы надеялись ускользнуть по этой дорожке, но...
"Кто такой Тилли?" - спросил человек. Улыбка исчезла окончательно, лицо стало жестким, напряженным, сердитым. Но она поняла, что гнев направлен не на нее.
Ребекка вытерла слезы: "Кто такой Тилли? Как хоть кто-то может о нем не знать? После Магдебурга?"
Человек, казалось, почувствовал её смятение. - Неважно - бросил он. Неожиданно, издали раздался крик, Ребекка не могла разобрать слов, но поняла, что крчали по-английски. Какое-то предупреждение, решила она.
Мужчина быстро спросил - Я должен узнать одно. Те люди намерены причинить Вам вред?
Ребекка уставилась на него. Это шутка? Честное выражение лица убедило её в ином.
- Да, - ответила она. - Они нас ограбят, моего отца убьют, меня...- Она затихла. Ее взгляд метнулся к месту, где только что лежала на земле женщина, но там уже никого не было. Женщина медленно шла к дому, а двое из подручных идальго помогали ей.
Она услышала, как идальго прорычал - Этого достаточно. Более, чем достаточно. - Её поразила чистейшая ярость, прозвучавшая в его голосе.
Мгновением позже полог повозки была откинут. По пояс голый чернокожий полез в повозку. В одной руке он держал маленький красный сундучок украшенный белым крестом. Несмотря на удивление, Ребекка не протестовала, когда тот аккуратно отодвинул ее от отца и начал его осматривать.
После быстрого и профессионального осмотра, он открыл сундучок и достал какую-то склянку. Ребекка, дочь врача, распознала коллегу отца. Её затопило чувство облегчения: "Слава Богу - мавр!" - Отец хорошо отзывался о мусульманской медицине, а вот его мнение о врачах-христианах было почти нецензурным.
Мавр повернулся к идальго. Идальго, выкрикнув несколько команд, Ребекка, озабоченная состоянием отца, не уловила смысл, снова просунул голову в карету.
Мавр говорил быстро и сухо, с акцентом, отличающимся от акцента идальго, и использовал странные слова, или слова которые никак не вязались с остальными. Ребекка только отчасти понимала его речь.
"У него (коронация? - к чему он это сказал?). Думаю, довольно серьёзная. Мы должны, как можно скорее, доставить его в (странноприимный дом?). Если мы быстро не дадим ему какое-нибудь (опять бессмысленное выражение, 'смыть комки' но какое отношение к ситуации могут иметь комки?) лекарство, всё остальное будет бессмысленно. Ущерб будет невосполнимым."
Ребекка ловила ртом воздух:
-Он умирает? - Чернокожий врач поглядел на нее. Его темные глаза были заботливыми, но мрачными.
- Возможно, мэм, - сказал он тихо. - Но, возможно, он и вытянет." ('Вытянет?' Выживет, это она поняла. Странная идиома.) Уверенно пока сказать ничего нельзя.
Снова раздался крик одного из подручных идальго. Ребекка думала, что кричали из фермерского дома. На сей раз она поняла слова: "Они идут! Прячься (бессмысленно - имя идальго, решила она)!" Мак?
Идальго уставился на дорогу. Сейчас Ребекка могла бегущую толпу и человеческие крики. Немцы. Люди Тилли. Лают, как волки. Они увидели карету.
Идальго качнул головой и крикнул в ответ: "Нет! Все остаетесь в здании! Как только они подойдут, открывайте огонь. Я отвлеку их от кареты!"
Он быстро заглянул в повозку, протягивая руку к врачу: "Джеймс, давай мне твою пушку. У меня нет времени искать свою".
Мавр вытащил что-то, что было заткнуто за кушак сзади. Ребекка неуверенно посмотрела на это: "Это - пистолет? Он же такой крошечный! Совсем не похоже на те здоровенные штуки, что были у ландскнехтов".
Но сомнения, что догадка соответствовала действительности, развеялись, когда она увидела, с каким нетерпением Идальго схватил эту вещь. В конце концов, Ребекка очень мало знала об огнестрельном оружии, хотя невероятная тщательность выделки оружия потрясла её.
Идальго метнулся в сторону, и не более, чем через пять секунд, он занял позицию за много ярдов от вагона. Он остановился, повернулся, быстро осмотрел пистолет, делая что-то, чего Ребекка не могла понять. Теперь он ждал, расправив плечи и устойчиво расставив ноги.
Ребекка наблюдала за всем этим из окна повозки. Ее взгляд метался от фермерского дома к идальго. Ребекка немедленно, несмотря на всю свою неопытность, поняла, что делал Идальго - он отвлекал внимание людей Тили, в от повозки, на себя. У его людей в доме будет чистая линия огня.
Несущиеся к ферме наемники, были с другой стороны кареты и видеть Ребекка их не могла их, только слышать. Всё, что она видела, был идальго, смотревший в сторону от неё.
Весь последовавший бой она не смотрела больше ни на что, взгляд её были прикован к высокому человеку на дворе фермы, спокойно стоявшему, одетому в белую блузу с рюшами и черные брюки - непритязательный наряд. И, всё-таки с его ботинками было что-то не так, но Ребекка решила не обращать на это внимания, Шмуэль ибн Наргела, декламировавший еврейскую поэзию мусульманской армии, которую он вел к победе в битве при Алфуэнте, гордился бы такой обувью. Так, по крайней мере, думала молодая женщина, выросшая на легендах о стране Сефарад.
Он казался настолько уверенным в себе. Ребекка помнила строки знаменитого стихотворения стихотворения Нагрелы "Битва при Алфуэнте".
My enemy rose-and the Rock rose against him.
How can any creature rise up against his Creator?
Now my troops and the enemy's drew up their ranks
Opposite each other. On such a day of anger, jealousy,
And rage, men deem the Prince of Death
A princely prize: And each man seeks to win renown,
Though he must lose his life for it.
Идальго выстрелил первым. Он не предупреждал, не командовал, не угрожал. Он просто немного присел и обеими руками поднял пистолет. Мгновением позже, испугав Ребекку, оружие выстрелило, и начался бой.
Коротоким, диким и невероятно жестоким был он. Даже Ребекка, чрезвычайное наивное в вопросах насилия создание, знала, что оружие не могло стрелять с такой скоростью, чтобы создать свинцовый ливень, подобно вырвавшемуся из пистолета идальго и оружия его людей. Видеть опустошение, произведенное им в группе наемников, она не могла, но в общих чертах представить его, по их крикам боли и удивления, было не сложно.
От погружения в ужас её душу хранила литература. Этот идальго, и поэзия другого идальго о битве про Алфуэнте, наполняли храбростью её душу.
These young lions welcomed each raw wound upon
Their heads as though it were a garland. To die-
They believed-was to keep the faith. To live-
They thought-was forbidden.
Она затаила дыхание, не все ружья, стрелявшие в этом бою, принадлежали идальго и его людям. Она узнала гулкий рев аркебуз, которыми были вооружены наемники. Каждую секунду ждала она, что кровь брызнет на белую рубашку идальго.
The hurled spears
Were like bolts of lightning, filling the air with
Light . . . The blood of men flowed upon
The ground like the blood of the rams on the corners
Of the altar.
Но ничего не случилось... ничего, кроме невидимого порыва ветра, рванувшего левый рукав рубашки идальго и порвавшего его. Ребекка зашипела, но крови не было. Никакой крови.
Никакой крови.
Внезапно, так же неожиданно, как и началось, сражение было окончено, и опустилась тишина, нарушаемая лишь топотом ног выживших наемников, в ужасе бежавших по дороге. Ребекка глубоко вздохнула, ещё и ещё раз. Это привлекло внимание врача, мавр, уделив ей не более чем мимолетный взгляд, повернулся обратно к отцу, с легкой улыбкой. Поняв значение этой улыбки, Ребекка, покраснела от стыда, но не слишком сильно. Это был всего лишь пожилой человек, мельком любующийся фигурой молодой женщины, в этой улыбке не было угрозы.
Ребекка рухнула на одну из устилавших сиденье повозки подушек, и разрыдалась, закрыв лицо руками.
Буквально через несколько секунд она услышала, как снова отодвинулся полог. Она почувствовала, что в карету входит идальго. Он осторожно присел рядом с ней и обнял ее за плечи. А она, не задумываясь о неуместности своихдействий, склонилась к его плечу и уткнулась лицом в грудm.
Мягкий шелк на твердых мускулах и никакой крови.
"Спасибо", - прошептала она.
Он ничего не сказал и это было бы излишне. Впервые с момента начала ужасов этого дня Ребекка почувствовала, как уходят напряженность и страх. А, может быть, впервые за долгие годы.
Has a flood come and laid the world waste?
For dry land is nowhere to be seen.
Сейчас она думала о странном. Придя в себя от ужаса в убежище из рук незнакомого мужчины, она могла думать только о купающейся в лучах солнца земле поэзии и роскоши, которую никогда в жизни не видела. Осушая свои слезы шелковой рубашкой, она вспоминала "Оду моему плащу" Авраама Ибн Эзры:
I spread it out like a
Tent in the dark of night, and the stars
Shine through it: through it I see the moon and the