Федя Мазин Ленку свою - застал. В райцентр Федя поехал, а с полдороги вернулся, живот прихватило, и - застал. И что особенно обидно, с учителишкой очкастым, задохликом из Москвы.
Иван Карнаухов, сосед Федин и дружок его закадычный, аккурат в это время ружьишко к охоте готовил, двустволочку. На дворовом столе собрал, смазал, протёр любовно, зарядил. Поднял голову и глядит - топает Федя от крыльца к плетню, прямо по грядкам с георгинами, что Ленка высадила. Дотопал и мордой об штакетник сходу как навернёт. Враз кровью умылся и вроде не почувствовал даже. Вдоль плетня до калитки добрёл, ножищей её выставил, щеколда в сторону отлетела. Набычился и как был, весь в кровище - к Ивану.
- Давай, - говорит, - ружжё, руками не могу.
- Чего? - опешил Карнаухов. - Чего руками-то?
Он посмотрел на Федины руки. Поверить, что тот не может что-то ими сделать, было трудновато. Выжимал Федя на спор морковный сок без всякой соковыжималки - руками. И картофелины в пюре сдавливал.
Карнаухов отшатнулся. Федю такого он раньше не видел. Да его никто таким не видел - самый здоровый на селе мужик был и самым спокойным. Не то, что мухи не обидит - комара не тронет.
- Ты чего, Федя, - замямлил Иван. - Кого порешишь? За что?
Мазин застыл, Ивану показалось, что он видит, как ходят под черепной коробкой мозги.
- Ленку, - выдохнул наконец Федя.
- Сдурел? - Иван грудью перекрыл доступ к двустволке. - Не дам!
Федя рванулся, схватил Карнаухова за грудки, отшвырнул в сторону, цепнул ружьё со стола. Миг помедлил и с размаху сунул стволы в рот. Закусил их, зажмурился, хватанул клешнястой пятернёй спусковую скобу.
Карнаухов даже не закричал - взвыл. Метнулся головой вперёд, сложенными в замок кулаками подбил стволы, вышиб у Мазина изо рта вместе с зубами. Треснул выстрел, заряд дроби ушёл в небо.
Федя осел на землю. Закрыл лицо руками, уткнул в колени. Метровые плечищи затряслись мелко.
- Нюрка! - заорал Иван истошно. - Нюрка, твою мать!
На крыльцо выскочила жена, в переднике, простоволосая.
- Самогона давай! Живо, ну!
Пили тут же, из эмалированных кружек, не закусывая. За полчаса опростали бутыль.
- Уеду, - сказал Федя. - Дом ей оставлю. Пускай живут.
- Ты ч-чего? К-куда ты поедешь? - Иван захмелел, с трудом удерживал взгляд.
- Не знаю, - Мазина хмель не брал. - К брательнику, может, в Сибирь. Не про меня она. Люди говорили, не слушал. Думал стерпится - слюбится.
- Да ты чего, Феденька? - Нюрка подошла неслышно. - Ты о чём говоришь-то? Гони её, курву. За тебя ж любая пойдёт. Вон Марьянка Лескова до сих пор сохнет. А Ленка твоя... Федь... Ты извиняй, но фифа ведь городская, от горшка два вершка, а туда же. Нашла себе хахаля - и ладно бы, мужика, а то так - задохлика. У него небось хрен-то с гулькин клюв, - Нюрка хохотнула. - Тоже мне - учитель. Чему он детишек учит, а? Как на чужих баб лазать? Хорош...
Федя не дослушал, поднялся.
- Пойду, - сказал.
Повернулся спиной и закосолапил к калитке. Большой, плечистый. Мужик.
Поспел на последнюю электричку, к утру был в райцентре. Взял билет до Красноярска на завтра. Денег осталось аккурат на сигареты. Купил пачку, за два часа скурил. Улёгся в зале ождания на скамью, натянул на глаза кепку.
Там, на вокзале, его и разыскал Иван. Растолкал, сунул в руки завёрнутую в тряпицу снедь.
- Ты это, - сказал. - Возвращайся. Нюрка с бабой твоей говорила. Ревёт она. Грит, если вернёшься, то... Ну, это...
- Чего "это"? - не понял Федя.
- С тобой останется. Не нужен ей, дескать, никто. Хахаль-то, учителишка, ночью свинтил.
- Как свинтил?
- Да так, - Иван пожал плечами. - Монатки собрал, и поминай как звали. Пойдём, Федя, а? Хочешь, у нас заночуешь, а с утреца в лес. Уток постреляем, а? Ты это, баба-то она хорошая у тебя. Ну, вильнула разок, бывает. Если в башке не дом с хозяйством, а этот, как его... Панцырнак, Парцынак, тьфу, не выговорить.
- Пастернак, - подсказал Федя. - Поэт такой. Она любит.
- В нём вся закавыка и есть. В Пастырнаке, будь он неладен.
Иван сплюнул. Про то, как ночью прислонил учителя к амбарной стене, навёл стволы и сказал глухо "вдругорядь увижу - порешу", рассказывать он не стал.