Стешец Сергей Иванович : другие произведения.

И май прийдет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
   Сергей Стешец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   И МАЙ ПРИДЁТ
   - рассказы -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   И май придёт
  
   Как только часы отбили три после полудня, заместитель губернатора Николай Борисович Черняев вызвал к себе секретаршу.
   - Так, Ирина Дмитриевна... Через две минуты я отбываю. - Пригладил волосы на голове (это была его коронная привычка при разговоре с кем-либо) Николай Борисович. - У меня встреча с важными людьми. А все дела срочные и не очень - на утро. На утро, Ирина Дмитриевна...
   Секретарша - молодящаяся сорокалетняя женщина, не сказав ни слова в ответ, кивнув головой, удалилась.
   Черняев подошёл к шкафу, натянул на себя демисезонное пальто - серое, плотное, из чистой шерсти, сшитое по последнему писку моды. После этого небрежно накинул на шею серое же кашне и нахлобучил фетровую шляпу. Прежде, чем выйти из кабинета, остановился перед зеркалом, строго и придирчиво оценил своё отражение. И остался довольным.
   - Хорош, просто красавец! - сказал он, стряхивая невидимые пылинки с плеча.
   Он, действительно, был хорош, несмотря на свои сорок пять лет. Высокий лоб, правильный нос, густые волосы, стриженые под Алена Делона, волевой подбородок и умные серые глаза. В такого ещё можно ох как влюбиться и восемнадцатилетней девушке, студентке филологического факультета.
   Почему именно восемнадцатилетней студентке? - этого Николай Борисович не знал - просто пришло в голову.
   Внизу перед зданием областной администрации стояло с десяток машин, в большинстве своём - чёрные тридцать первые "Волги", но Черняев безошибочно, на автомате подошёл к своей, с четырнадцатым номером.
   Было хмуро, как и полагается быть дню в начале октября. Тяжёлые свинцовые тучи сказочно страшными космами плыли над землёй, будто огромный спрут, хотевший в одночасье поглотить её. Если бы не сильный ветер, порывами налетавший на деревья и срывавший с них листву, быть бы дождю - по-октябрьски долгому и заунывному.
   В такую погоду сидеть бы у камелька да потягивать чешское пиво, которое уважал Николай Борисович. А он так и сделает: заедет по пути к Даше в магазин, купит чешского пива и сушёного балычка и будет сидеть у неё в кресле, потягивая не спеша божественный напиток. Жаль, что в Дашиной маленькой однокомнатной, но уютной квартирке нет камина.
   Черняев открыл машину. Шофёра Василия он отпустил домой в обед. Он никогда не брал его с собой, когда ехал к Даше. Зачем ему лишние свидетели? Когда о чём-то знают двое, секрет перестаёт быть секретом. Всю молодость Николай Борисович рулил сам, даже когда был главой администрации района, и только недавно, года два назад, как обзавёлся персональным водителем - для важности. Черняеву баранку крутить - что до ветру сходить, также естественно.
   Ни с какими важными людьми Николай Борисович сегодня не встречался, а решил провести послеобеденное время со своей любовницей Дарьей, у которой не был уже шесть дней. Сначала ездил в дальний район открывать газовую линию, затем был в Москве по поручению губернатора. И последние два дня был недосуг: то жена Катерина приболела, а то и у самого температура около тридцати восьми была. Немудрено в осеннюю непогоду заболеть.
   Сегодня с утра по мобильному позвонила Даша. Голос грустный, чуть ли не плачет. Испугался Николай Борисович. По жизни любовница была оптимисткой, весёлой, беззаботной бабёнкой, умеющей заполнить свой бесконечный досуг каким-либо интересным делом. Она прекрасно вышивала крестиком, и одну из её работ выпросил товарищ из Москвы, работавший в администрации Президента России.
  
  
   С Дашей Николай Борисович познакомился пять лет назад. В то время он работал главой Пущанской районной администрации и гадать не гадал попасть в областной центр. В детстве и чуть позже, до поступления в сельхозакадемию, Черняев был заядлым рыбаком - покойный отец, Борис Николаевич, бригадир совхоза увлёк его. Благо, что посреди Пущи протекала река Мышанка, в которой во времена детства Николая водилось много рыбы.
   А потом... Потом навалились дела. Не успел Черняев два года отработать главным агрономом Пущанского совхоза, как его назначили директором. Тянул директорскую лямку восемь лет. Началась хозяйственная реорганизация. Большое село Пущу сделали районным центром, назначили выборы главы администрации. И выбрали им без всяких вариантов Николая Борисовича. Всё-таки полноправным хозяином Пущи был он.
   Было тёплое и приятное августовское утро. Черняев почти не спал этой ночью. Проворочался в постели до утра - замучила редкая в те годы бессонница, потому как одолели главу района всяческие воспоминания и думы. С чего бы? Просто в тот день исполнилась третья годовщина со дня смерти отца. Среди прочих моментов вспомнилась Николаю Борисовичу последняя рыбалка с отцом, когда он был директором совхоза, а отец бессменно, лет уже двадцать трудился совхозным бригадиром. Много они тогда рыбы наловили, не менее десяти килограммов - сома, пару щук, окуней, густеры и плотвы, сазанчика ладного. И какую уху сварганили - пальчики оближешь! Как она пошла под домашнюю водку, настоянную на ежевике!
   С тех пор прошло не менее десяти лет. И отец умер, и Мышанка обмелела, и рыбы после того, как фабрика сбросила в реку ядовитые отходы, перевелась. Не та стала рыба, но всё-таки была. Можно было с лодки на пару сковород за зорьку натаскать. Да разве в количестве дело? Если надо, Николай Борисович мог у местных рыбаков, а то и у заезжих с озера сколько угодно купить. И много ли им вдвоем с женой Катериной надобно?
   В то утро заели, допекли Черняева воспоминания о последней рыбалке с отцом. Так допекли, что поднялся он на заре, пошёл в сарай, взял удочки, пролежавшие без дела десять лет, накопал в огороде червей, взял хлеба с сардельками и направился к реке. А она недалеко была - в трёхстах шагах, да ещё шагов пятьдесят вдоль реки до любимого затона. Лёгкую алюминиевую лодку отца, на которой тот всю жизнь рыбачил, увёз себе в колхоз, что стоял вниз по реке, брат Сергей - Николаю Борисовичу лодка была без надобности. И без рыбалки у главы района было дел невпроворот, потому Черняев по давней своей привычке отдавался работе без остатка. К этому его отец, Борис Николаевич, приучил.
   Но в то утро допекли его воспоминания, и он ушёл с удочками к реке.
   Спустился Николай Борисович с крутогора к любимому затончику, где отлично окуни с густерой клевали, и обнаружил, что его место занято. Там, у камышей, сидел рыбак, по всей видимости, к удивлению Черняева, женщина. Она была опранута в мужскую одежду, но выдавала её фигура.
   С противоположного берега реки поднималось солнце - густо-малиновое и косматое, будто из сказочного фильма. Над тихой, тёмно-серебристой водой, к которой не притрагивался даже лёгкий ветерок, плыл туман - спокойный и слоистый. У берега мирно дремали желтые кувшинки, за ними темнела полоска камыша, за которым и был знакомый с детства затончик с развесистой плакучей ивой. Сколько они бегали сюда с Сергейкой, который был всего на полтора года младше Коли, ведь отцовский дом стоял от затона - рукой подать, всего-то в ста шагах.
   - Можно возле вас расположиться? - вежливо спросил Николай Борисович у рыбачки, внимательно разглядывая её. Ранее в Пущах он не встречал женщин, любивших порыбачить на заре. Правда, ходила с ним на рыбалку Катерина, но больше в качестве повара - приготовить уху и выпить с мужем водки по стаканчику-другому. Но так давно это было, Господи! Кажется, прошла целая вечность.
   - А чего, располагайтесь! Чай, Мышанку я не приватизировала! - ответила женщина, оглянувшись на него. Николай Борисович отметил, что ей не больше двадцати пяти-двадцати семи лет, что она необычайно красиво, особенно глаза её - карие и глубокие, и что до этого дня он её никогда не видел.
   Разматывая удочки, Черняев не преминул познакомиться - всё-таки часа два рыбу бок о бок ловить.
   - Меня зовут Николем Борисовичем.
   - А я Дарья Ивановна, - мило улыбнулась женщина, схватившись за удилище. У неё клевало.
  
  
   Они сварили уху. Новая знакомая Николая Борисовича не просто так шла на рыбалку, а взяла с собой котелок, крупу и специи. И когда над сосняком за рекой поднялось нежаркое августовское солнце, когда клёв пошёл на убыль, Даша предложила организовать уху. Черняев с радостью согласился и даже предложил, пока напарница по рыбалке будет колдовать над котелком, сгонять в ближайший магазин за бутылкой. На это Даша, улыбнувшись, вытащила из рюкзака бутылку хорошего армянского коньяка.
   - Пробуйте, Николай Борисович! Как ушица? - Даша протянула Черняеву ложку с ухой.
   Уха получилась на славу. Правда, ради неё они сложили весь свой улов без остатка. А он вышел не очень - с десяток окуньков и пару десятков густеры с плотвой. Но на хорошую уху на двоих этого хватило.
   - Не обессудьте, Николай Борисович, но у меня всё в одном экземпляре - и ложка, и стопка, и миска. Я ведь не могла предположить... - немного смутилась Даша.
   - А мы будем по очереди и пить, и есть! - почему-то расхохотался Черняев. Ему было хорошо на природе в обществе этой красивой молодой женщины. И все заботы и проблемы отпустили. Сегодня (Черняев посмотрел на часы) через час в районе должен проходить семинар по животноводству, но он отчаянно махнул рукой. Пропади всё пропадом1 В кои века ему так свободно, так покойно на душе... И всё-таки, подумав, он вытащил из кармана мобильный телефон - новая штучка, появившаяся в их ра йоне год назад. На счастье Николая Борисовича связь была, и он набрал номер телефона своего заместителя.
   - Иван Андреевич? Это Черняев тебе беспокоит. Что-то я сегодня приболел. Поруководи там животноводческим семинаром. Добре? - солгал Николай Борисович и не почувствовал даже маленького угрызения совести. Сегодня всё было по-другому: можно было лгать, можно было совершать неблаговидные поступки.
   Новая знакомая всё это слышала и иронически улыбнулась, будто нашалившему детсадовцу.
   - Лгать, в принципе, нехорошо, - сказала она. Он заметил, что Даша улыбалась, а глаза были такими грустными, будто случилась вселенская катастрофа. Она налила коньяка в стопку и протянула Николаю Борисовичу. - А главе района обманывать своих подчинённых неприлично.
   - Вы знаете, что я глава?
   - Я была на митинге на прошлой неделе.
   - Понятно. За что выпьем? - спросил Черняев.
   - Это уж вам решать. У вас стопка.
   - Тогда за любовь, - дежурно сказал Николай Борисович, а Даша криво усмехнулась. - Не нравится тост?
   - Не то, чтобы... - Рыбачка решительно отпила прямо из бутылки несколько глотков коньяка. - Любовь - это категория, которую придумали полоумные писатели. А по сути это просто химическая реакция, необходимая для продолжения человеческого рода.
   "Да-а, ломанула где-то жизнь бабёнку! - подумал Черняев. - Неудачное замужество?"
   - Хорошо. Реакция так реакция. В таком случае, я выпью за нашу неожиданную встречу.
   - Это можно, - согласилась Даша, прихлёбывая из котелка уху. - Встреча, действительно, неожиданная. И приятная. Вы мне, честно сказать, понравились. Как человек.
   - А как мужчина? - попробовал пошутить Николай Борисович.
   Рыбачка не ответила. Отобрала у Черняева стопку, плеснула в неё коньяка, выпила. Возникло неловкое молчание, длившееся больше минуты. Решил нарушить его Николай Борисович нейтральным вопросом.
   - В Пущах я вас ранее не встречал...
   - Отчего же? Встречали и не раз. Вы были главным агрономом, потом директором. А я училась в школе. Вы же неоднократно бывали в школе на линейках и даже однажды на уроке. Просто не замечали меня, потому и не помните.
   - Может быть, - почему-то смутился Черняев, будто был виноват, что не замечал такую красивую девушку с глубокими карими глазами. - И...
   Даша вопросительно взглянула на него.
   - Что было потом?
   - А потом всё банально. Я поступила в институт, потом в аспирантуру, неудачно вышла замуж. Аспирантуру, к сожалению, не окончила, три года работала в издательстве переводчиком. А сейчас вернулась домой, в Пущу, под мамино и папино крыло. Я здесь уже две недели.
   Рыбачка выпила коньяк, по-мужски вытерла рот рукавом, прямо и пристально взглянула на него.
   - А вы?
   - У меня ещё проще, чем у вас, в принципе на виду. Сельхозакадемия, а дальше вы знаете.
   - А в смысле семейной жизни?
   - Что, в семейной жизни? - не понял Черняев и вернул ложку Дарье.
   - Счастливы?
   Николай Борисович никогда не задумывался над вопросом: счастлив ли он в семейной жизни? Катерина любила его, заботилась о нём, устраивая уют в доме. И он, кажется, любил её. Не было у них детей, но в этом они вместе с женой виноваты. В принципе, это было даже хорошо, потому что Николай Борисович мог целиком отдаваться работе, и у Катерины были руки развязаны для общественной работы. Кроме того, что возглавляла районную библиотеку, руководила ещё тремя или четырьмя общественными организациями.
   - Наверное, - неуверенно ответил Николай Борисович.
   Они выпили ещё и с час о чём-то говорили. Сейчас он уже не помнит - о чём. Больше на отвлечённые, абстрактные темы. Одно запомнил после первой встречи - Даша была женщиной образованной, умной, но несколько иронической. Но последнее Николай Борисович списывал на то, что напарница по рыбалке два месяца назад развелась с мужем.
   Прощаясь, они договорились встретиться на этом месте через две недели, на зорьке, чтобы вместе порыбачить.
  
  
   Николай Борисович свернул на улочку, на которой жила Даша. Это была окраина, и улочка походила больше на деревенскую - с ухабами и колдобинами, асфальта на неё меньше, чем ям. Черняев собирался её асфальтировать, для этого имел возможности и власть, но так и не дошли руки. Вот и теперь он решил обязательно поговорить со своим коллегой Митьковым, который отвечает в обладминистрации за дороги. Только бы не забыть.
   Здесь, на тихой окраине, два года назад он купил Даше квартирку. Когда его назначили заместителем губернатора, он уже не представлял жизни без своей любовницы, она сделалась частью его новой жизни. С Катерной было удобно и уютно, но она уже не трогала его сердца. По интимным делам они с женой сходились не чаще одного раза в месяц. Это устраивало никогда не бывшей страстной любовницей Катерину, а уж Николая Борисовича, уже встречавшегося с Дашей, - тем более. Вряд ли их отношения с Дарьей особенно в небольших Пущах были секретом для Катерины, но... Жена за пять лет ни разу, даже намёком не поминала любовницу Черняева. Может быть, так было удобно ей? Она была уверена, что муж, виновник её бездетности, никогда не бросит её, если она не полезет на рожон.
   В молодости они не раз говорили с Катериной о том, чтобы взять ребёнка из детдома, но потом эти разговоры возникали всё реже и реже, пока не иссякли. Им с Катериной так было привычно и удобно - без детей. А теперь, когда им по сорок пять, заводить детей могут только сумасшедшие.
   Поначалу, в первый год переезда в город, он устроил Дашу в библиотеку. Она работала, два раза в неделю ждала возлюбленного и была счастлива. По крайней мере, так думал Николай Борисович. Даша за пять лет никогда не заводила разговора о замужестве. Наверное, ей хватило четырёхлетнего брака с алкашом и гулякой. Или... Потому что Черняев сразу расставил все точки над "и", сказав, что не имеет морального права оставить Катерину. Ведь это он уговорил жену сделать аборт на последнем курсе сельхозакадемии, отчего та стала бездетной.
   Николай Борисович остановился возле маленького продовольственного магазинчике на краю улицы. Он всегда останавливался здесь, когда ехал на свидание с Дашей, чтобы купить вина и закуски. А ещё у магазинчика сидела бабуля, продававшая цветы - и в жару, и в мороз, и в дождь, и в снег. Бабуля будто и существовала для того, чтобы Черняев два раза в неделю покупал цветы для Даши. Однажды он освободился около одиннадцати вечера и уже не надеялся купить цветы. Но старушка оказалась на месте, как ни в чём не бывало, ожидала его с единственным букетом роз. Тогда-то он оставил бабуле тройную цену за верность.
   И сейчас Николай Борисович купил у бабульки букет персиковых гладиолусов - любимых цветов Даши - набросив к требуемой цене десятку.
   - Спасибо! - Поклонилась ему семидесятилетняя бабуля и спрятала деньги на груди. Он улыбнулся ей в ответ.
   Они даже имён друг друга за два года не узнали, и это устраивало Николая Борисовича и старушку. Бабуля была неотъемлемой частью его свиданий с Дашей и не более.
   Перед дверью в Дашину квартиру он долго искал ключи, хотя всегда клал их в правый карман пиджака. Дважды обшарив карманы, он не нашёл, чем открыть двери. Неужели Катерина, чистя его пиджак, вытащила ключи и забыла положить на место. Звонить?
   Николай Борисович не понимал, почему на душе его сделалось как-то гадко, будто он сделал нечто скрытное и подлое. О чём могла подумать Катерина, найдя в его карманах чужие ключи? Нет, нет. Он прожил с Катериной двадцать три года, и она никогда не лазила по его карманам. Однажды даже служебное удостоверение Черняева выстирала. И теперь Николай Борисович прежде, чем отдать что-то в стирку, тщательно проверял карманы.
   Вот дурак! Он же сам выложил ключи в портфель, когда они выпали из кармана вместе с носовым платком.
   Расстегнув портфель, он достал ключи и облегчённо вздохнул, будто отыскал нечто очень важное.
  
  
   Николай Борисович не успел снять пальто в прихожей, как на него кровожадной орлицей налетела Даша. Она нашла его губы и впилась в них с жадностью путника, который бродил по пустыне без воды целые сутки.
   - Коленька, где же ты так долго пропадал, милый?! - сказала она, когда он сумел освободиться от её объятий.
   - Шесть дней - это разве долго? - ответил Черняев, снимая итальянские ботинки. - Шесть дней - это совсем ничего.
   - Для кого и ничего, а для меня - целая вечность! - чуть-чуть обиделась Даша.
   Николай Борисович посмотрелся в трюмо, причесался, поправил галстук, приобнял любовницу за талию, поцеловал в щёку.
   - Как твоя диссертация, милая? Смотри, я договорился с университетом на конец ноября о защите.
   - Ты мне зубы не заговаривай! Неужели за шесть дней нельзя было выкроить хотя бы часик?
   - Я тебе звонил и объяснял. Неужто не поняла? - Черняев протянул Даше пакет с продуктами. - На, вот. Готовь обед. Или ужин. Как кому нравится.
   - А я уже приготовила. Твои любимые пельмени. Ручной работы - не из магазина.
   - Спасибо, милая. - Он ещё раз поцеловал её в щёку и, нашарив тапочки, двинулся на кухню.
   Даша опередила возлюбленного, юркнув перед ним к газовой плите.
   Кухня была маленькой, в ней с трудом находилось место для двух человек. Что поделаешь - квартирка-то в хрущёвском доме. Николая Борисовича маленькая кухня и комната не смущали, главное, что здесь была Даша со своей самоотверженной любовью.
   Как высокопарно он подумал! Даша, конечно, любила его. А он? Он скучал по её то нежным, то сумасшедшим ласкам, по неторопливым беседам с нею после любви, по её глубоким, карим глазам, которые она никогда не отводила в сторону и смотрела прямо в лицо, даже когда была виновата. Конечно же, он любил её, скучал по ней, иногда нарушал договор о встречах два раза в неделю и приходил к ней внеочередь, особенно, когда бывало плохо, когда болела душа и хотелось засунуть голову кому-нибудь под крылышко. Но иногда, в последний год, ему не хотелось появляться у Даши даже в очередной день. Он иногда уставал на работе и после этого с тоской думал, что надо ехать на край города, что-то придумывать, чтобы не показаться банальным, кого-то любить, когда хотелось просто лечь на кровати и свободно вытянуть ноги. Ему начинало надоедать однообразие их встреч, он мог заранее рассказать весь их сюжет. Можно было, конечно, что-то придумать, куда-то выехать, где-нибудь покуролесить, тем более, что и Даша была склонна к авантюрам. Но в этом случае нарушилась бы конспирация, их мог увидеть кто-нибудь из знакомых, ведь Николай Борисович довольно известный человек в области. И пусть времена изменились, его вряд ли снимут с должности, обнаружься их любовь, он всё равно не хотел, чтобы тайна их отношений открывалась. Тем более, что губернатор был примерным семьянином и не терпел разгулов подчинённых.
   Даша выставила на стол дымящиеся паром пельмени, а Николай Борисович открыл водку. Сегодня он не устал на работе, сегодня он находился в боевой форме, и заманчивыми ему казались формы любовницы. Он любил недорогой ситцевый халат, который был на Даше - с большим декольте и коротенький. В нём она казалась моложе на пять лет и возбуждала его.
   Он разлил водку, поднял стопку и сказал чуть дрожащим голосом:
   - Давай, пупсик, по маленькой. Перекусим - и в койку. Я так соскучился по тебе!
   Они выпили и ели торопливо, будто опаздывали на важное мероприятие. А оно, действительно, было важным - оба сгорали от страсти.
   Даша любила Николая Борисовича, как в последний раз - с каким-то жадным отчаянием. Когда он опомнился, сжало вдруг сердце от дурного предчувствия, ему показалось, что вся эта идиллия может перевернуться вверх тормашками и полететь к чёрту на кулички.. Он не понимал, откуда взялось такое предчувствие, но на душе вдруг сделалось нехорошо. Он потянулся к пачке сигарет на тумбочке и закурил. Вообще-то он курил редко, обыкновенно в минуты, когда надо было принять важное решение, и пачки лёгких сигарет ему хватало дня на три-четыре. А вот Даша в последнее время курила безбожно, Черняев едва успевал привозить ей сигареты. Но на этот раз, к удивлению Николая Борисовича, она не закурила. Отдыхающая королева лежала, устремив неподвижные карие глаза в потолок, будто там были начертаны знаки кабаллы.
   - Ты чего не куришь? - спросил он, затягиваясь приятным дымом.
   Даша повернулась и внимательно, как могла только она, посмотрела на него.
   - Решила бросить. Я уже три дня не курю.
   - Да ну?! - Он поперхнулся дымом. - С чего вдруг?
   - Просто так.
   - Просто так курить не бросают. Особенно если курят много лет. Должна быть веская причина.
   Она долго, может быть, минуты две лежала молча. Потом, опёршись на локоть, села на кровати, подбив подушку за спиной.
   - Я беременна.
   Поначалу до него не дошёл смысл её слов. И вдруг он соскочил с кровати, будто его ужалила гремучая змея.
   - Что ты сказала?
   - Я беременна. - Даша криво усмехнулась.
   Николай Борисович нервно задавил окурок в пепельницу.
   - Ты с ума сошла? О чём мы договаривались?
   - Коля, не нервничай. Мне сколько лет, позволь тебя спросить? - Она попыталась примирительно погладить его руку, но он отдёрнул её.
   - Если не ошибаюсь, то тридцать два.
   - Тридцать два... Это последний шанс, Коля. Я не хочу на стрости лет остаться в одиночестве. В отличие от тебя.
   Николай Борисович не знал, что ответить Даше - так неожиданно было её признание. Ещё в Пуще они договорились, что речи не может идти об общих детях. Во-первых, сразу откроются их тайны, а во-вторых... Черняев уже не хотел детей ни от Катеньки (что невозможно), ни от Даши, ни от кого-либо ещё. Дети в его возрасте это такой дискомфорт, который и придумать сложно. И Даша соглашалась с ним, что в их положении иметь ребёнка абсурдно, и вместо этого решила дописывать диссертацию, которую начала ещё в институте.
   - Я займусь наукой, - сказала он всего год назад. - И буду любить тебя. Больше мне ничего не надо.
   Он поверил ей, потому что Даша никогда не обманывала. И вдруг... По взаимной договорённости вопросы безопасности секса она взяла на себя. У него никогда не болела об этом голова.
   - Мне тридцать два года, и я хочу ребёнка, - устало сказала она и отвернулась к стене.
   - О чём ты говоришь?! Ты обо мне подумала? Ты знаешь, какую я должность занимаю? Хочешь, чтобы с меня вся область смеялась? А Катерина? Ты подумала об этом?
   - Я обо всём подумала, Коля. И решила родить ребёнка от любимого человека
   Николай Борисович взволнованно ходил по комнате.
   - Нет, нет. Ты сделаешь аборт. Я все организую. Какой у нас срок?
   - Чуть больше месяца. - Она спокойно и решительно взглянула на него. - Никакого аборта не будет. Я решила рожать.
   Черняев знал свою любовницу пять лет и понимал: если она сказала так - спокойно и решительно, - то так и будет, путь он и кол на голове вытешет.
   - Хорошо... - Николай Борисович натянул трусы и плюхнулся в кресло. - Но ты понимаешь, что в этом случае, нам придётся расстаться? Я не хочу рисковать своей карьерой и спокойной семейной жизнью. Ты знаешь, что меня хотят взять заместителем министра сельского хозяйства страны? Ты знаешь, что уже документы для этого готовы. И вдруг любовница, вдруг ребёнок от неё? Ты понимаешь, что всё это некстати?
   - Я всё понимаю, милый Коля. Я устала от этой жизни, я хочу ребёнка. Не семьи, нет. Однажды я обожглась и больше не желаю. Я просто хочу ребёнка. Такого маленького и крикливого. Мне ничего от тебя не надо. Я даже не сообщу тебе, что родила. Мы с тобой сделаем вид, что никогда не знали друг друга. Ты только эту квартиру оставь. Я заслужила её за пять лет преданности?
   - Заслужила... - буркнул он, одеваясь.
   - Впрочем, она записана на меня. - Даша и не думала одеваться, и её красивые груди нерожавшей женщины бесстыже лежали поверх одеяла. - Ключи оставь в прихожей на трюмо. До свидание, любимый!
   Уходя, он остановился на пороге комнаты, зло бросил:
   - Однажды ты об этом пожалеешь, Даша!
   - Может быть. Но я хочу ребёнка. Может быть, когда-нибудь и ты захочешь. Тогда звони. Только в этом случае звони.
   - Я никогда не захочу ребёнка! Никогда!
   Он ушёл в полном расстройстве, громко хлопнув дверью.
  
  
   Черняев вернулся с празднования Дня Победы донельзя уставшим и опустошённым. После митинга, как водится, в ресторане был отмечен праздник. Николай Борисович выпил немного, но ему сделалось нехорошо, и он покинул банкет задолго до его окончания.
   - Что случилось? - испугалась жена Катерина, не ожидавшая мужа домой так рано.
   - Что-то мне не здоровится, Катя, - почти прошептал Черняев, полностью отдаваясь в руки жене, которая раздела его. - И температуры нет, а не здоровится.
   Катерина - сорокапятилетняя, полнеющая женщина с уставшим взглядом подхватила мужа под мышки, отвела в спальню, уложив на кровать. Она и вправду испугалась за мужа, который был бледен и немощен, как ребёнок.
   - Может, ты чем-то отравился на банкете? - спросила жена, с беспокойством заглядывая в глаза. - Может быть, неотложку вызвать?
   - Какая, к чёрту, неотложка?! Я банально хочу поспать часов пятнадцать подряд, тем более, что завтра выходной. Ты можешь позволить мне это?
   - Спи, спи, милый! А я сериал по телевизору посмотрю.
   Катерина покинула спальню так поспешно и покорно, будто в чём-то провинилась перед мужем.
   Николай Борисович думал, что, как только голова его коснётся подушки, он провалится в чёрную дыру - так хотел спать. Но этого не произошло. Вдруг возникли всякие думы на самые разнообразные темы. Прежде всего он подумал о том, что окончательно сорвался его перевод в министерство сельского хозяйства, теперь даже на начальника отдела. Ну не вышел он для этой должности рожей, нет у него волосатой руки в Москве. И теперь пахать ему до пенсии заместителем губернатора, если не случится чего хуже. Потом он подумал о том, что надо бы этим летом достроить дачу. А то стыдоба. Начальник отдела администрации области давно построился рядом с ним, трёхэтажное домище отгрохал. Он же, Черняев, имея гораздо большие возможности, не может скромный двухэтажный особняк достроить. Стены да окна уж два года стоят. Хорошо, что застеклился прошлым летом, чтобы было где переночевать.
   "Ну, всё - теперь спать. Посчитаем верблюдов - и спать," - решил Николай Борисович и закрыл глаза.
   Но тут ни с того, ни с сего вспомнил о Даше. Этими днями она должна родить. Он всё чаще вспоминал о своей любимой. Через месяц после своего ухода он позвонил ей. Но мобильный телефон не ответил ей. Видимо, она сменила номер. Не отвечал и домашний телефон. Потом закрутились дела с его переводом в Москву, так ни к чему не приведшие. В те дни Черняев о себе забыл, не то что о Дарье. На второй день Нового года он поехал к Даше домой. Долго звонил, но никто не открывал. Он был слегка пьян и ещё минуты три стучал и кричал. Вышла соседка и сказала, что Даша уехала к родителям и вернётся через год, что Даша попросила соседку платить коммунальные услуги, оставив деньги.
   Опустив голову, спускался Николай Борисович по лестнице. Ему ничего не стоило съездить в Пущу и поговорить с Дашей по душам. Может быть, ребёнок, должный родиться у неё в мае, и не помешал бы их отношениям. Но он подумал, что у Даши четырёхмесячная беременность, у неё наверняка появился животик, а видеть любовницу с животиком он не хотел, боялся, что у него не возникнет к ней желания, что утратится то, чем он дорожил - любовь к ней. Он не хотел, чтобы погибло в нём сладкое и горькое чувство, без неё большая часть жизни потеряла бы смысл.
   "А, может быть, это и к лучшему, что Даша уехала к родителям? Может быть, этим они проверят себя. Пусть родит, пусть успокоится, а я летом приеду к брату Сергею и навещу её," - так думал Николай Борисович, спускаясь по лестнице Дашиного дома.
   Нет, рождение ребёнка Черняев всё-таки считал высшей несправедливостью по отношению к себе. Даша уже не сможет любить его так, как любила, уделять ему много времени. Все её силы будут направлять на сына или дочь, а он, Николай Борисович, станет для неё человеком второго сорта. Он не хотел быть человеком второго сорта и уже ненавидел неродившегося ребёнка.
   Даша должна родить в начале мая и, может быть, уже родила. Интересно, кого? Мальчика или девочку? А кого он хочет, Николай Борисович? Он прислушался к себе, и ничего не услышал. Он никого не слышит: ни мальчика, ни девочку. Ему всё равно. Потому что и мальчик, и девочка отнимут у него Дашу. Уже отняли.
   Черняев повернулся на правый бок, пытаясь уснуть. А, может быть и не пытаться? Катерина наверняка приготовила праздничный обед. Подняться, одеться, сесть за стол и выпить целую бутылку водки. Быстро - в три-четыре присеста. И почти не закусывать, ведь он не хочет есть. И тогда, пьяный, он сможет уснуть. Ему очень хочется спать, но не засыпается.
   Под одеялом было тепло и уютно, и Николаю Борисовичу не хотелось подниматься. Никто его и не заставляет это делать. Только бы отключить эти мысли, которые назойливо лезут в голову. Может быть, книгу почитать? Чужая жизнь, возможно, освободит от размышлений о своей.
   Черняев с тоской посмотрел на этажерку с книгами, стоящую в трёх шагах от кровати. А ведь тоже надо вылезать из-под тёплого одеяла, плестись к этажерке.
   За дверью послышались быстрые, уверенные шаги жены. Решительно открылась дверь в спальню, загорелся свет. В комнате было сумрачно, но не на столько, чтобы зажигать свет, - с раздражением подумал Николай Борисович.
   - Тебе звонят! - сказал Катерина. - Какая-то женщина из Пущи. Что-то срочное.
   "Даша!" - подскочил на кровати Черняев и, не одеваясь, без тапочек побежал в зал.
   - Да, я слушаю! - поспешно сказал он в трубку.
   - Даша умерла, - всхлипнула в телефонной трубке.
   - Что? - не понял он.
   - Даша умерла при родах. Завтра похороны. - Уже спокойнее сказали в трубке. - Это Дашина мама звонит.
   - Как умерла? - в растерянности спросил Николай Борисович, но трубка отозвалась короткими гудками.
  
  
   Николай Борисович забрался на заднем сидении в самый уголок, поджав колени под себя, будто хотел спрятаться от этого жестокого мира, будто боялся, что мир этот, в конце концов, его достанет. Мимо пролетало зеленеющее озимью поле. Сотни раз за жизнь Черняев здесь проезжал, а сейчас не узнавал ни поля, ни берёзовой посадки по краю дороги, будто ехал по чужой планете. И себя он осознавал, будто не был Черняевым, а чёрт знает кем.
   Шофёр Василий сидел за рулём прямо и недвижимо, как каменное изваяние.
   "Господи! - подумал Николай Борисович. - Почему жизнь так несправедлива? Почему такая молодая умерла?.."
   Он почувствовал на краю глаза слезу. Неужели он плачет? Черняев уже и забыл, когда плакал в последний раз. Может быть, в восьмом классе, когда умерла его любимая бабушка Анастасия Ивановна. Дашу было жалко, потому что она была молодая. Или потому, что он любил её? Конечно, любил. Он и сейчас любит её. Но если любил и сейчас любит, почему не приехал в Пущу, почему не поддержал её? Факт в том, что, будучи в принципе неплохим человеком, Николай Борисович никого не любит, кроме себя. Ни Дашу, ни Катерину. С Катериной ему было удобно жить из-за её незлобивости, и с Дашей удобно. В течение пяти лет, пока последняя не захотела родить. И сразу стала для него персоной нон грата, потому что ему сделалось неудобно, а неудобств он терпеть не мог. Но ведь он, в конце концов, оказался прав, ведь Даша погибла, захотев родить. Если бы не рожала, она осталась бы жива. А, может, потому Даша умерла, что он не хотел ребёнка?
   Испугавшись этой мысли, Черняев спрятал её подальше, поглубже, чтобы не докучала ему. Он ни в чём не виноват, всё решил случай. Как много решают в нашей жизни случаи - счастливые и наоборот! И его встреча с ней, Дашей, на берегу реки - тоже случай.
   Николай Борисович подробно, по дням начал вспоминать пять лет, проведённые с Дашей, но не выходило стройной, логической картины. Мелькали обрывки, вспышки и усмехающе долго стояли только глубокие карие глаза. Так ведь и полюбил он её за эти глаза, а потом уж - за ум и характер. Но одна картина засела в его мозгу целиком, без урезок и сокращений, на что так охоча память у человека, прожившую большую часть жизни.
   Бегая по памяти, Черняев опять возвращался на то же самое место, откуда недавно ушёл. Тёплый июльский день. Утром позвонил губернатор и сказал, что назначил Николая Борисовича своим заместителем. Он давно знал об этом, ещё с того дня, две недели назад, когда губернатор приезжал к ним в район. Он знал об этом и только ждал звонка.
   После звонка ему сделалось легко и свободно Всё, он больше не отвечает за этот район и злых людищек,живущих в нём, он больше ни за что не отвечает. Сегодня он может делать, что захочет. А ему захотелось целый день - с десяти утра до полуночи - побыть с Дашей, которую не видел целую неделю. И Черняев позвонил своей любовнице.
   Они накупили всяких вкусностей в магазине и уехали далеко в лес, на опушку, которую давно, ещё с детства, любил Николай Борисович. Они пили, ели и целовались. А ещё... Ещё он пел. Черняев не пел почти никогда, потому что ему медведь на ухо наступил. А в тот день как он пел! Не хуже тенора Козловского.
   Господи! Как давно это было, в прошлом веке или прошлой жизни.! Николай Борисович усмехнулся и закурил.
  
  
  
   Николай Борисович почти не помнил похорон Даши. Приехал он в Пущу за полчаса до того, как стали выносить гроб. А потом - как в тумане, будто не с ним это происходило, будто не он долго, около часа шёл за гробом, будто не он стоял тихо в стороне на кладбище, когда закапывали могилу. Он помнит только слёзы - его постоянные, беззвучные слёзы. Они текли и текли, будто он хотел весь вылиться вместе с ними. Дашу похоронили, и мир сделался сумеречным и унылым.
   За поминальным столом Черняев сидел рядом с двоюродной сестрой Даши. Чернявая бестия очень гордилась тем, что её соседом оказался заместитель губернатора, и навязчиво ухаживала за ним. А Николай Борисович ничего не ел, хотя с шести утра и макового зёрнышка не было, а только пил. Пил и не хмелел.
   - Жаль только ребёночка. Считай, сирота теперь, - сказала соседка Черняева.
   Николай Борисович поднял тяжёлую голову.
   - Не понял, какого ребёночка...
   - Дашиного. Она же мальчика родила.
   - Как, родила? - недоумевал Черняев. - Живого?
   - Ещё какого живого! Три килограмма шестьсот грамм!
   - Но почему она умерла?
   - Кесарево сечение. Слабое сердце, не вышла из наркоза.
   - А где мальчик?
   - В роддоме.
   Николай Борисович сорвался со стула и уже через десять минут был в роддоме. Его не пускали, и ему пришлось предъявить удостоверение.
   В роддоме случился целый переполох. Но Черняев и не собирался устраивать разгон, хотя было за что. Заместитель губернатора попросил принести ребёнка, которого вчера родила умершая женщина.
   Он взял свёрток с ребёнком в руки и попросил всех уйти. Отвернул край одеяла и встретился с карими бусинками, которые улыбались. Глазёнки младенца были так похожи на Дашины глаза. И Николай Борисович неожиданно почувствовал, как тепло начало разливаться по его груди, будто туда заглянуло майское солнце. Он прижал ребёнка к себе и поцеловал. Он уже любил этого малыша и, защищая его, готов был отдать свою жизнь.
  
  
   Николай Борисович вернулся из Пущи через десять дней. Долго стоял перед дверью в свою квартиру в нерешительности. Он не мог достать ключа, потому что мешал этому свёрток с ребёнком, который он держал на руках.
   Наконец, Черняев нажал на кнопку электрического звонка.
   Дверь открыла Катерина.
   - Это мой сын Боря! - смущённо сказал он.
   Катерина забрала у него ребёнка.
   - Наш сын Боря, - сказала она и понесла свёрток с ребёнком в спальню. На пороге обернулась. - Вырастим!
  
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Укус
  
   Костя плотнее укутался в куртку. В конце марта выдалась погода, что сам чёрт не поймёт: то дождь моросящий сыплет, а то летит с неба какая-то крупа - ни град, ни снег, что-то среднее между ними. Сегодня, с самого утра, весь день так. Разъяснилась только на час, как раз, когда бабушку хоронили. Может быть, потому, что светлым человеком она была, прожила жизнь, никому дурного не сделавши.
   Костя вздохнул, устроился поудобнее на лавочке в детском грибке. Он любил эту беседку с тех пор, как её построили в их дворе, любил посидеть здесь минут пятнадцать-двадцать, подышать свежим воздухом перед сном. Двор их старый, пятиэтажки выстроили во времена царя Гороха, может быть, ещё при Хрущёве. Был такой руководитель страны, когда Костя ещё и не замысливался, а непутёвая мать его пешком под стол ходила. Костя одно про него знает, что он был лысым, маленьким и толстым - по телевизору видел.
   Он оглянулся на свою приземистую и блеклую пятиэтажку. Отсюда был виден незастеклённый балкон на четвёртом этаже. Это его, теперь уже только его однокомнатная квартира и дорогой сердцу балкон, на котором ничего, кроме хлама не было. На нём стоял древний сундук, в который бабушка складывала всякую ненужную всячину: старые журналы, пришедшую в негодность, кухонную утварь, сломавшуюся или разбившуюся. Иногда казалось из-за этого, что сундук безразмерный, что бабушка может сложить туда все вещи на планете, которые оказались временно не нужны людям.
   Ещё на балконе стоял сломавшийся его старый велосипед - "Орлёнок". Сколько он нагонял на нём за пять лет, пока одноклассники да ребята смеяться не стали! Вокруг Земли, наверное, можно объехать. Так и поставил Костя его на прикол в исправном состоянии, разве что тормоза надо было заменить - истёрлись совсем. Нет, Костя хотел велосипед в мусорку отнести, но бабушка запретила. Пусть себе стоит, есть не просит, - сказала. А и правда - пусть стоит, как напоминание о безоблачном детстве, когда не надо было ни о чём думать, ни о чём заботиться.
   Висело на балконе три верёвки с прищепками, на которые бабушка вывешивала стираное бельё. Вот и всё, что может он рассказать о своём балконе. Кроме того, что бабушка, сколько он себя помнит, выходила на балкон, чтобы позвать на обед или ужин, когда внук заиграется во дворе.
   На четвёртом этаже, в его квартире горел свет. Там сидели за поминальным столом трое родственников из бабушкиной деревни - двоюродная сестра и её дети - и человека четыре из местных, которых бабушка знала. Костик посидел за столом минут двадцать, нехотя поел, только потому, что это необходимо было для поддержания жизни, и ушёл. В свои шестнадцать лет Костя не пил и не курил и делать ему среди взрослых людей, разговаривающих на темы, совсем не интересные ему, нечего. Он ушёл. Мог, конечно, посидеть в тепле на кухне, но туда время от времени заглядывала тётка или бабка из квартиры ниже этажом, а Косте хотелось побыть одному.
   Бабушка умерла не старой, два месяца назад ей исполнился шестьдесят один год. Долгое время, лет десять, она болела сахарным диабетом, в последние пять лет - в острой форме. И вот два месяца назад её укусил ротвейлер собачницы Надежды, жившей напротив Костиной квартиры. Надежда - беспросветная пьяница - держала трёх собак, на которых не было никакой управы. Но укусили человека они впервые, если не считать, что до этого собаки покусали свою хозяйку - видимо, были голодны. В общем, случилось у бабушки заражение крови, ей ампутировали правую ногу, но спасти не могли.
   Костя, вспомнив о бабушкиной смерти, поёжился. Она была для него всем: и папой, и мамой, и сестрой. Он не знал своей матери - только по фотографиям. Мать была единственной дочерью Ангелины Васильевны - бабушка Костика. В семнадцать лет она связалась с каким-то нерусским, торговавшим на рынке, и забеременела от него. Нерусский, кажется, азербайджанец ещё до рождении Кости смотал лапти в Москву. А Верка, беспутная его мать, родив сына, хотела оставить его в роддоме, чтобы умотать за своим благоверным и там, в столице, любыми способами разыскать его. И умотала. Бабушка не могла позволить, чтобы её единственный внук попал в детский дом и забрала его. С тех пор и жили вместе. Да... Был ещё и дедушка Николай, которого Костя помнил плохо. Вечно пьяный дядька, жалующийся на жизнь и плачущий за кухонным столом и постоянно раздававший Косте подзатыльники - вот что осталось в его памяти о деде. Дед погиб на стройке, свалившись зимой с пятнадцатого этажа, когда Костику едва исполнилось пять лет.
   Мать уехала в Москву и пропала там. Через год после её отъезда Ангелина Васильевна подала на дочь в розыск, но её не нашли. Бабушка подумала, что убили бедовую. Но через три года от матери пришла открытка откуда-то с Щекотана. Из неё Костя с бабушкой узнал, что мама жива, раскаялась и не дождётся встречи с ними и что через месяц приедет. К сожалению, едет она до сих пор и, кроме этой открытки да фотографий в альбоме, от матери Верки ничего не осталось. В прошлом году летом, заработав двадцать тысяч, работая грузчиком в магазине, Костя хотел ехать на Курильские острова и попробовать разыскать мать. А потом подумал: зачем? Даже если она жива, будет ли ей через столько лет нужен? И нужна ли она ему? У него есть мама - бабушка Ангелина Васильевна. Не поехал, сэкономил деньги, на которые купил компьютер.
   Жил Костя с бабушкой бедно, на её не очень большую пенсию и на то, что та зарабатывала в ЖКХ, убирая два поезда в своём доме. Но Костя никогда не роптал. На карманные расходы в последние три года он зарабатывал сам и даже бабушке старался выделить что-нибудь из этого.
   И вот теперь всё полетело вверх тормашками. Бабушка умерла. И виновата в этом собачница Надежда - так считал Костя. Он думал, что собачницу посадят, носил заявление в суд. Но собачницу лишь оштрафовали на две тысячи рублей. Судья посчитала, что бабушка умерла не от укуса, а от сахарного диабета. Костя не мог доказать обратного. Да, честно сказать, его никто и не слушал - пацана шестнадцати лет. Вот если бы был жив дедушка. А что дедушка? Верно, распили бы мировую с Надеждой и жили бы дальше. А бабушки нет. Она умерла от заражения крови.
   Нет, определённо, Костя подстережёт эту собачницу и убьёт. А там - будь что будет. Бабушка была для него всем, что есть на этом месте, и её смерть он без наказания не оставит.
  
   На балконе погас свет. Это в зале. А на кухне он продолжал гореть. Видимо, гости ушли, троюродные брат и сестра легли спать, а на кухне копошится тётка Саша. Костя совсем продрог - зуб на зуб не попадал. Отбросив голыш, который он держал в руке, Костя поднялся и пошёл домой.
   Дома он застал картину, которую и ожидал. Было тихо, и только на кухне журчала вода. Полупьяная тётка Саша мыла посуду.
   - А-а, Костя... Проходи! - будто обрадовалась ему тётка Саша. Костя почти не знал её, в своей жизни видел, может быть, два раза. В первый - когда ездил с бабушкой в деревню на похороны её мамы. Это было семь лет назад. А лет пять тому тётка Саша приезжала по пенсионным делам в город и на ночь останавливалась у них. Костя совсем забыл о её существовании и даже не знает, кто сообщил ей о смерти бабушки. - Поешь! Еда на столе.
   - Хорошо, - сказал Костя и присел к столу. Он почувствовал, что проголодался. Ничего удивительного - организм молодой, растущий.
   Костя придвинул к себе картошку с котлетами, селёдку под шубой и начал есть так, будто голодал не менее трёх дней. Тётя Саша, закончив мыть посуду, прислонилась к подоконнику и с грустью наблюдала за внуком. Она была по-деревенски полновата, с какими-то размытыми, незапоминающимися чертами лица. И возраст её определить было трудно - где-то от шестидесяти до семидесяти лет.
   Тётя Саша вздохнула и присела на табуретку по другую сторону маленького стола. Положила натруженные, узловатые руки на колени. Всю жизнь она проработала дояркой на ферме, работала и сейчас, уйдя на пенсию. Дома у неё был полный русский деревенский набор - изба с протекающей крышей, немалое хозяйство, большой огород, трое детей и муж-пьяница.
   - Костя, нам надо поговорить о твоём будущем, - сказала тётя Саша как-то скромно и нерешительно. Видно, не привыкла вести разговоры.
   - А что моё будущее? Разве оно кого-то касается? - с каким-то вызовом ответил Костя.
   Он не мог с определённостью сказать: нравится или не нравится ему эта родственница. Другой, более близкой, он не знает. Был у Ангелины брат Виктор, который давно умер. Этот Виктор умер, когда ещё не родился Костя, оставив после себя шестеро детей, но Костя о них ничего не слышал. Наверное, потому, что был гораздо младше их. Двоюродная сестра бабушки тётя Саша имела многочисленных братьев и сестёр, но с Ангелиной Васильевной зналась только она. Давно разошлись жизненные пути бабушки с мужниной роднёй, которая вообще жила на Урале. Была она домоседкой и трудно сходилась с людьми. Чем-то на неё походил и внук. Костя почти ни с кем не дружил, и даже девушки, несмотря на то, что он был недурён собой, у него не было. Когда бабушка спрашивала его об этом, он отвечал: на фига мне эти вертихвостки.
   - Зачем ты так? Чай, мы тебе не чужие.
   Понятно, что не чужие. Но чем поможете? Переселитесь из своей захолустной деревни в его однокомнатную квартиру? Всем многочисленным семейством?
   - Тётя Саша. А чем вы можете мне помочь? - Костя отложил в сторону вилку и прямо посмотрел родственнице в глаза.
   - Чем? - Тётя в первые секунды даже растерялась, хотя ожидала этого вопроса. - Что ты думаешь делать дальше?
   Костя решил быть вежливым, хотя его тянуло на грубость.
   - В принципе, ничего особенного. Во всяком случае, в детдом не пойду. Устроюсь на работу, найду вечернюю школу.
   - Тебе ведь четверть осталась, чтобы десятый класс окончить.
   - Окончу я школу, тётя Саша. Я же ударник, проблем с учёбой нет. В крайнем случае, можно сдать экзамены экстерном, - всё это Костя говорил спокойно, как умудрённый опытом человек, а в глазах - вселенская тоска.
   Тётя Саша вытерла сухие и чистые руки фартуком.
   - А может, к нам переедешь, школу окончишь? У нас изба большая - места всем хватит.
   - Нет, тётя Саша, нет. Я в деревню не поеду. Что я там делать буду? Быкам хвосты крутить? К тому же, у меня квартира в областном центре. А это кое-что.
   - Квартиру можно продать. За неё и жить и выучиться можно. Мы же с тебя ни за постой, ни за еду брать не будем.
   - Нет. Я привык заботиться о себе сам. - Костя встал из-за стола. - Да не бойтесь, тётя Саша! Я не пью, не курю - не пропаду!
   Этим родственница и успокоилась. Видно, говорила она всё для очистки совести.
   - Вот что, Костик. Мы на девять дней не приедем. И далеко, и хозяйство большое. Сам понимаешь. Ты уж как-нибудь сам. - Тётя Саша всхлипнула по женской слабости и вытерла слёзы фартуком.
   - Разберусь как-нибудь, - с унынием сказал Костя. - Что-то спать хочу - с ног валюсь.
   Костя ушёл в зал, в угол, отделённый от комнаты фанерной полустенкой. Этот угол он называл своей комнатой. В комнатке мог разместиться лишь диванчик, стол с компьютером да книжные полки. Он упал на кровать и будто провалился в чёрную дыру.
  
   Назавтра Костя в школу не пошёл. Проснувшись, он уже не обнаружил в квартире родственников - спозаранку в свою деревню укатили. Даже не разбудили его проститься. Захлопнули дверь на английский замок - и были таковы. Ладно, чёрт с ними. Встреча была без слёз, и разлука - без печали. Вряд ли они когда-нибудь свидятся, разве что случайно. Не было у Кости желания искать родственников, кому-то докучать. Он сам с усам - не пропадёт.
   Костя позавтракал и сходил в контору ЖКХ договориться о том, чтобы бабушкина работа убирать подъезды осталась ему. Там были не против, потому что найти человека на такую грязную работу и такую зарплату было проблематичным. А Косте четыре тысячи будут не лишними, три тысячи только за коммунальные услуги платить. Остальное - как придётся. Он по комплекции больше, чем на свои шестнадцать выглядит - работа найдётся.
   А школа? Конечно, не мешало бы одиннадцать классов закончить - всего одна четверть осталась. Послезавтра начинаются десятидневные каникулы. А затем можно ходить в школу не каждый день, раза три-четыре в неделю. Там поймут, выставят оценки за одиннадцатый класс. А уж там, как Бог даст...
   Костя в течение двух часов убрал подъезды. Дело это не новое - не раз подменял бабушку или убирал с нею по подъезду. Этот сахарный диабет - страшная болезнь. Вроде у человека и не болит ничего, а иногда ходит, как сомнамбула, из стороны в сторону качается. И у бабушки так не раз бывало. Костя не из профессорских сынков, любой работой не гнушался. Скажи ему сейчас за десять тысяч туалеты убирать - пошёл бы. Нет хреновой работы, есть хреновые работники.
   Когда Костя после уборки подъездов и обеденного перекуса пришёл к беседке, он подумал, что сделал это для того, чтобы посидеть, отдохнуть, мозгами пораскинуть, что дальше делать, как жить после смерти бабушки. Бабушка успела снять с книжки двадцать тысяч рублей. Десять они уже растратили на похороны. И в этом случае, очень кстати, что не приедут на девять да и на сорок дней родственники. А местные? Целы будут. Он сойдёт в этот ень с самого утра до позднего вечера на кладбище к бабушке. А товарищи, что на поминках были, дома пусть кушают. Зато Костя деньги сэкономит. Они ему ох как нужны!
   Подумать об этом и другом - так решил Костя, устраиваясь поудобнее в беседке. Ан нет, оказывается не за этим сюда пришёл. Скоро должна выводить своих ротвейлеров алкашка Надя. Он обязан посмотреть, что к чему. Не спускать же всё это на тормозах, смерть бабушки не может остаться безнаказанной.
   Костя сидел долго, может, уже более получаса, а алкашка не появлялась. С неё станется! Она может запить и три дня не выходить. А собаки будут в хате гадить. Вонь из её квартиры - хоть святых выноси. Иногда приходится нос конопатить, свою квартирую запирая. И всем до лампочки! Иногда поругаются, и всё остаётся по-преж -нему. А что? По закону алкашка может хоть Сатану в своей квартире держать - никто ей ни указ.
   Правда, иногда, раз или два в неделю, приходит к Надежде племянница, что живёт неподалёку. Уберётся в квартире, собак выгуляет. Из-за квартиры двухкомнатной, наверное. Ведь у алкашки другой родни нет. Костя монал бы эту чёртову квартиру, эту вонь и грязищу! Но, говорят, племянница не московская, снимает квартиру. Снимает! А у тётки - двухкомнатная. Но разве кто с алкашкой и буянкой уживётся? И чёрту не под силу.
   Ничего, ничего, мы тебе поможем, племянница, - почему-то подумал Костя и испугался этой мысли. Как поможем? Он, что, собрался убить собачницу? Холодок пробежался по его спине, но он быстро успокоился. Подумать, ещё не сделать. Он, Костя, с радостью сделал бы это, если бы не светила тюрьма. В тюрьму он не хотел ни под каким соусом. У него были другие планы на жизнь, которые никак нельзя соотнести с этим. Пустить шесть-восемь лет коту под хвост из-за какой-то алкашки? Нет уж - выкуси!
   Но ведь не все убийства раскрываются, - опять почему-то подумал Костя. И опять испугался этой мысли.
  
   Алкашка Надежда всё-таки вывела сегодня своих собак. Только один из ротвейлеров, наверное, тот, что укусил Ангелину Васильевну, был в наморднике. Собачница шествовала впереди собак - полупьяная и от того злая не меньше своих ротвейлеров. Она зыркала по сторонам опухшими глазами, но взгляд её был острым и цепким. Видимо, надеялась, что кто-то во дворе будет выпивать, и она упадёт на хвост. Но вокруг не было ни одного мужика. Сидели на лавочке две старушки, громко обсуждающие какую-то сногсшибательную новость, да трое ребятишек копались в песочнице.
   Собаки Надежды сразу же бросились метить всё подряд: лавки, кусты, деревья, а собачница, вздохнув, прислонилась к стволу ясеня с обиженным и безразличным взглядом. Собаки же, справив естественные надобности, побежали к мусорному контейнеру, надеясь там поживиться чем-либо. Тот, что в наморднике, со второго раза сумел заскочить на контейнер и начал энергично рыться в нём. Интересно, как он будет есть в наморднике? Костя взглянул на него с ненавистью. Казалось, окажись у него в эту минуту ружьё, без раздумья вскинул бы и выстрелил. Это он, кобель, конечно же, укусил бабушку.
   И вдруг Костя успокоился. Собака ни в чём не виновата. Разве она знала, кого и зачем кусает? Собаки ровно такие, какими их делают люди, которые с ними живут. Виновата во всём собачница.
   Вот она, стоит, полузакрыв глаза в десяти шагах от Кости. Видимо, её плохо держат ноги, потому что время от времени они проваливаются, алкашка осовывается, едва не падает и с охами возвращается в прежнее положение. Мартовский день ясен, уже пригревает солнце, и Надежду тянет в пьяный сон: веки слипаются, и она с трудом расплющивает их.
   Костя оглянулся вокруг себя, будто что-то искал. А и правда, он что-то (и сам не мог понять - что) искал. Что-то очень важное в данную минуту. И нашёл. В трёх шагах от него лежал полуметровый арматурный прут. Не ахти какое оружие, но если прутом хорошенько размахнуться да приложиться к чьей-то голове, вряд ли поднимется после этого. А если несколько раз? Три-четыре. Нет, для уверенности лучше шесть-семь. И по чьей же голове? Он, конечно же, подумал о ненавистной собачнице. Нет, нет. Вон старушки сидят, вон дети играют. Он не хочет сидеть в тюрьме, он придумает что-то другое. Идеальное убийство. Ведь по статистике не все убийства раскрываются. Да и кто будет стараться ради какой-то алкашки? Племянница, получив в наследство квартиру? А больше из родных у собачницы никого нет. Костя неожиданно подумал о том, что могут заподозрить убийцу в племяннице, так как у той есть мотивы для этого. Нет, алкашка не стоит того, чтобы из-за неё посадили в тюрьму хорошего человека. Надо организовать это так, чтобы выглядело, как самоубийство. Если бы собачницу заставить выпить два десятка сонных таблеток. Но как?
   Нет, так он чёрт знает до чего додумается. Надо это дрянное дело оставить и думать о чём-либо хорошем. О том, например, что, если бы бабушка была жива, она бы сейчас сидела на лавочке и беседовала со старушками. Наверняка, кто-то в их доме подрался или проворовался, наверняка, кто-то застукал супруга или супругу на прелюбодеянии. Нет, Ангелина Васильевна никогда не было сплетницей, она редко выходила во двор. Она, если бы была свободна, сидела сейчас перед телевизором и вязала. Или пекла внуку блины, ведь он сейчас должен возвращаться из школы.
   Костя подумал о бабушке, как о живой, и на душе сделалось приятно. Ему казалось, что тон может сорваться сейчас с лавочки и побежать домой. А там встретит его доброй улыбкой бабушка
   Собачница устала подпирать ясень, тем более, что не собиралась падать с небес манна небесная, а ещё лучше - бутылка водки, обёрнутая голубой лентой. Если бы сейчас под её ноги подкатилась халявная бутылка водки, не было бы человека счастливее её. На всей огромной планете нашей.
   Что-то осмысленное появилось в её глазах. Она заметила в беседке Костю и, оттолкнувшись от ясеня, неуверенными шагами направилась к нему.
   - Это самое... Привет, Костя! - хрипло сказала она, заслонив собой проём беседки. Была она женщиной в телесах, но вся мятая и блеклая. Обрюзгшее лицо её было землистого цвета - краше в гроб кладут.
   Костя и не думал отвечать, он с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься к арматурному пруту и бить, бить по гнусной роже, превращая её в кровавое месиво. Если бы в данную минуту кто-то решил бы убить собачницу, он с места не сдвинулся, чтобы помочь ей. Он понимал это, и от этого чувства как-то гадко, противно сделалось на душе. Будто неразведённого спирта выпил.
   - Это самое, Костя... - Подавившись слюной, просипела Надежда. - Мои соболезнования... Хорошей женщиной была Ангелина Васильевна... Невредной, доброй. Даже мне пару раз в жизни налила.
   Костя дёрнулся, чтобы уйти. Но он подумал, что надо будет отодвигать собачницу, заслонившую проём беседки. А прикоснуться к ней - это было выше его сил. Уж лучше дерьмо в руки взять.
   - Это самое... В этом случае полагается налить. Я же, это самое..., понимала её. На похоронах не была - не пригласили. Я же, это самое... самая близкая её соседка!
   Отравы бы тебе налить, самой страшной!
   Одна из собак вернулась и легла у ног Надежды. Как и каким образом её убьёшь, если такая охрана! Однако, ведь он, Костя, не дурак - придумает что-нибудь. Но эта тварь по земле ходить не будет и людям воздух портить!
   - Суд присудил вам выводить собак в намордниках. Мне снова писать заявление? - убийственно спокойно сказал Костя. Хоть этим он мог допечь собачницу, до которой пока не может добраться. Но он найдёт способ. Обязательно найдёт!
   - Бля... Что ж это такое? Три дня, как суд прошёл. Я ж не миллионерша! Где это я денег возьму сразу на три намордника. А собаки это самое... Они ведь ссать хочут, между прочим!
   - Я ничего не знаю. Завтра отнесу заявление в суд.
   - Вот сука, вот щегол! Я же на тебя, козла, собак спущу! Адмирал! Адмирал! - расходилась Надежда.
   Прибежал ротвейлер в наморднике. Поморщившись, как от зубной боли, Костя перепрыгнул через бортик беседки и направился в свой подъезд. Ему в спину неслось:
   - Вот сука! Вот падла! Он на меня в суд подаст! Я на тебя в суд подам, педераст хренов. Сопляк ещё мне указывать!
  
   Устал за сегодняшний день Костя. Кроме уборки подъездов, вроде бы ничего особенного не делал - с после обеда до вечера за компьютером просидел, а устал. В одиннадцать вечера выключил компьютер и включил телевизор, чтобы до сна киношку посмотреть. Там шёл очередной, занудливый фильм о любви со счастливым концом. Штампуют эти фильмы у нас не меряно, впопыхах. Ни сюжета, ни игры актёров приличной. Всё катится под Голливуд, всё катится под Запад. Костя любил старые советские фильмы. Вот там есть что посмотреть. А какие актёры играли!
   Костя вздохнул и выключил телевизор. Чем такую ерунду смотреть, лучше хорошую книгу почитать. Но идти к книжной полке лень. Да и не найдёшь ничего, чтобы он не читал. Вместо этого, Костя выключил свет и вытянулся на диване, не раздвигая его. Здесь обычно спала бабушка. А теперь...
   Не мешало бы уснуть, чтоб разная дурь в голову не лезла, но как? Как ему теперь жить без бабушки?
   - Эх, Ангелина Васильевна... - опять вздохнул он, натягивая к подбородку одеяло. - Сидели бы мы сейчас с тобой и спорили, хотя бы о том же фильме. Ты ведь не тёмная у меня была, бывшая учительница начальных классов. Много читала, много знала. И меня, дурака, уму-разуму учила. А теперь что?
   "Это всё из-за собачницы, из-за пса её поганого! Адмирал, мать его ети! Я бы этого Адмирала, на хрен, пристрелил бы, и хозяйку его заодно!" - теперь уже про себя злился Костя.
   Если бы не укус этот, бабушка, может быть, ещё десять лет жила. А, может быть, и больше. Диабет - это не рак, со всякими предосторожностями люди до глубокой старости доживают. И врач этот, эндри... эндрикринолог хренов! Заключение дал, что заражение крови пошло не от укуса собаки, а от трещины на ноге. Какая, к чертям собачьим, трещина, если бабушка бегала, как молодая. А собака укусила...
   Раздался электрический звонок. Костя сразу и не врубился, что в его квартиру звонят. Думал, что в соседнюю. И даже не пошевелился. Но звонок раздался ещё раз. Господи, и кому в такое время надо? Костя сбросил с себя одеяло и нащупал ногами тапочки.
   И вдруг в голову ударила горячая мысль: а никому в одиннадцать вечера к нему не надо. У бабушки не было близких подруг, как и у него, - друзей. В такое время мог звонить только алкаш, который ищет похмелиться. Или алкашка... Уж он её похмелит!
   Прежде, чем открыть дверь, Костя заскочил на кухню и схватил топорик для разделки мяса. Если за дверью собачница, он её впустит и потом саданёт между глаз. А что? Самооборона. Для прочей убедительности он может и нож в руки собачницы вложить, а потом в милицию позвонить. Нет, надо ещё себя по руке ножом полоснуть, а потом уж... Хрен ему что присудят. Все в доме знают, что собачница - алкашка и буйная. Ах, если бы это звонила собачница, все проблемы были бы решены: и бабушка отмщена, и тюрьма Косте не светила бы. Неужели удача сама идёт ему в руки?
   Костя, спрятав топорик за спину, отворил дверь, и на его лице было написано разочарование. На пороге стояла одноклассница Светка Лебедева с бутылкой вина в руке.
   Светка - плотная, довольно смазливая девушка семнадцати лет - считалась позором их 11"б" класса. Училась она плохо, перескакивая с двойки на тройку, в пятом классе оставалась на второй год, ходила в школу не регулярно, время от времени. Как-то её тянули из класса в класс. Может быть, жалели, потому что выросла она в неблагополучной семье - жила с матерью-пьяницей. Но не этим славилась Светка Лебедева, а своей безотказностью. Она сделала мужчинами добрую половину их класса. Костя к этой половине не относился, не смотря на то, что был недурён собой и росл. Он был не коммуникабельным, очень стеснительным и, честно говоря, ни разу ещё не целовался с девчонками. Это его иногда угнетало, у него была богатая подростковая фантазия, в которой он имел девушек, а уж Светку - неоднократно. В одиннадцатом классе девушки навязывались ему, писали записки, назначали свидания. Он не представлял, что будет делать на свидании, как будет обращаться с девушками, тушевался и на свидания не приходил. А те считали его гордецом и ненавидели всеми фибрами души. Пыталась подкатываться к Косте и Света, но он бежал от неё, как чёрт от ладана.
   И вот теперь стоит на пороге эта Светка Лебедева с вином в руке и смотрит на него невинными глазами.
  
   - Я тебе соболезную, Костя! - сказала Света и ничтоже сумнящеся прошло мимо него.
   Она поставила бутылку вина на пол, повесила на вешалку ярко-жёлтую, почти чистую куртку, поправила перед зеркалом волосы, подхватила бутылку и прошла на кухню.
   - Надеюсь, у тебя найдётся закуска? - Она поставила вино на стол и присела. - Вот, пришла твою бабку помянуть. И разделить с тобой одиночество. Тебе, верно, очень одиноко?
   Лебедева уже была слегка под шефе и тяжко вздохнула, едва не обронив слезу. Она совсем не играла, она была ужасно добра, особенно, когда выпьет, и часто плакала по различным поводам. Она заплакала бы и сейчас, но мало выпила.
   - Я ведь не пью, ты знаешь... - Пробормотал Костя. Он чувствовал себя неудобно, потому что не ожидал гостей так поздно, тем более - Светку Лебедеву. Она никогда у него не была, и вообще их ничего не связывало, кроме того, что они были одноклассниками.
   - Знаю. Будешь пить чай, а мне больше достанется. Так у нас есть закусь или нет? Корка хлеба найдётся?
   Закуски после поминок оставалось море - Косте ещё три дня есть, и он суетливо полез в холодильник, начал вытаскивать всё, что там было. Света придирчиво оценивала.
   - Вот это надо разогреть, а это - так сойдёт. Так мы пируем, Костя!
   Костя стал разогревать картошку и голубцы, а Света подошла к форточке, открыла его.
   - Я покурю. Пока к тебе ехала, пока то да сё - уши поопухли. Ты и не куришь?
   - Не курю, - хмуро ответил Костя. Он не знал: радоваться или нет приходу Светочки. С одной стороны его ждёт пару часов канители, а с другой - ему, действительно, страшно и одиноко. Страшно и тоскливо до того, что можно убить себя. Он практически не знал - как и зачем жить дальше.
   Лебедева придвинула стул к подоконнику и прикурила. Пустила кольцо дыма в форточку.
   - Сколько твой бабушке было лет? - спросила Света.
   - Шестьдесят один.
   - Молодая.
   Некоторое время они молчали. Лебедева успела докурить тонкую дамскую сигарету, а Костя - поставить на стол картошку и голубцы. Света откупорила вино и налила себе в стакан.
   - Ты что пить будешь?
   - Компот, - ответил Костя, налив себе компота. - Ой, может ты водку будешь? У меня водка есть!
   Костя метнулся к холодильнику, но Света остановила его.
   - Потом. На опохмелку. Ты же не выгонишь меня ночью?
   Этот вопрос Лебедевой застал его врасплох. Он не подумал о том, что, если она заявилась так поздно, то захочет остаться ночевать. Кровь прилила к его щекам.
   - Оставайся. Места хватит! - великодушно ответил он.
   - В таком случае мне надо позвонить, пока трезвая. Где у тебя телефон?
   - В прихожей.
   Света прошла в прихожую, набрала номер.
   - Мам, я остаюсь ночевать у подруги. Ты, что, пьяная уже? Ночевать у подруги остаюсь, говорю.
   Лебедева вернувшись, подняла стакан.
   - Во сучка! Нажралась уже! Как она мне надоела со своими пьянками и придурочными мужиками! Она нерешительно посмотрела на Костю. - Костя, может, того... Чуть-чуть. Всё-таки бабушка умерла.
   Костя несколько секунд размышлял. Узнав о маме, о её незадавшейся, неприкаянной жизни, Костя поклялся не пить и не курить, как бабушка. Но теперь бабушки нет и примера брать не с кого. И от ста граммов вина он не превратиться в алкаша. На душе так тоскливо, так черно, что не грех выпить. И Костя отчаянно махнул рукой.
   - А, давай! Где наша не пропадала! Только чуть-чуть.
   - Ну и что ты будешь делать дальше? - спросила Светка после того, как они выпили по две стопки.
   - Надо школу закончить. Что тут осталось? Одна четверть!
   - А я брошу, на хрен, эту школу. Вот скажи, Костя, на кой мне она нужна? - Лебедева, выпив две стопки вина на старые дрожжи, опьянела. - Куда-то поступить мне не грозит. И умом не вышла, и мамаша - сам понимаешь, не миллионерша. Нет, мучить себя и других не буду, и в школу больше - ни ногой. Кесареву кесарево, а дураку дураково.
   - И чем станешь заниматься?
   - А за тобой буду ухаживать. Замуж за тебя пойду. Возьмёшь?
   Костя смущённо потупил глаза.
   - Не боись - пужаю я. Поживу у тебя, пока терпелки хватит. Может, день, а, может, год. Кто его знает? А ты, Костик, не сиди. Иди в ванну подмойся - и люлю. Спать хочется - ужас! - Света широко потянулась.
   Спать после выпитого, отчего непривычно и приятно кружилось в голове, хотелось и Косте.
   Когда он вернулся из ванной, Светлана ожидала его на раздвинутом диване. Совершенно голая. Её острые груди вызывающе смотрели на Костю. У него пересохло во рту, и язык не ворочался.
   - Ну что ты стоишь? Иди сюда! Иди, я тебя пожалею, сироту казанскую!
   На неуверенных ногах Костя подошёл к ней. Света, схватив Косину руку, бросила его на себя.
   Потом он ничего не помнит - как в густом тумане всё происходило. Ему было стыдно и хорошо. Одновременно стыдно и хорошо.
  
   Костя лежал на диване и от нечего делать читал "Учительскую газету". Он не вникал в смысл написанных строчек - школы, классы, учителя, разнообразные программы, всё слилось в какой-то хаотический пёстрый ком. Сегодня он разгружал на рынке фрукты у азербайджанцев. Заработал пятьсот рублей и был бы этим счастлив, если бы не болела, не ныла спина.
   Вернувшись, он поклевал того, что приготовила Светка - и на диван. Пять дней живёт у него одноклассница, готовит есть, убирает, где-то ходит, возвращается домой полупьяная и нежно кличет Костю мужем. А ему и приятно. И будто бабушка не умирала, в его квартире всё так же уютно и хорошо. Но самое замечательное из всего этого - любовь. Светлана умела ласкать и любить, так как было существом нежным и добрым. По сути, она была альтруисткой. Ей самой ничего не надо, лишь бы другому было хорошо, а Косте и сравнивать не с кем. И первый поцелуй, и первый сексуальный опыт - со Светой. Его не волновало, что он не первый у неё, может быть, двадцатый или тридцатый. Ему было хорошо и приятно, а там посмотрим, как дело пойдёт. Он не собирается жениться на Светке в ближайшие три года. Она и не требует. Ей осточертела вечно пьяная мать, и она рада побыть хозяйкой. На выпить и курить где-то доставала, а поесть... Поесть она зарабатывает уборкой, стиркой, приготовлением пищи. Вчера, когда Косте было некогда, подъезды убрала. Всё честь по чести, никаких обманов.
   Костя отложил в сторону газету и включил телевизор. Показывали какую-то школу, в которой работали различные кружки. Бабушка, Ангелина Васильевна всю жизнь была учительницей. И его, Костю, тоже взяла к себе в первый класс и три года учила.
   Со стены на него смотрела бабушка с большой фотографии. Вроде как с укором: мол, забыл ты обо мне внучок, хотя и девяти дней ещё не прошло. Нет, нет, бабушка, не забыл, ни в коем случае. И со Светкой это так, чтобы одиночество скрасить. Считай, что сбежались друг с другом две сироты и не дают друг другу от тоски умереть. А о тебя, Костя помнит. Ещё как помнит! И придумал, как собачнице отомстить. Отнесёт ей на твои девять дней бутылку водки. А в водке... Идеальное убийство, бабушка. Надька бутылку возьмёт. Куда денется. Скажу: помяни мою бабушку. Она за водку удавится. А тут - халява. Выпьет, конечно. И ни свидетелей тебе, и ни хрена. Вряд ли кто экспертизу делать станет. А и сделают - что толку. Костя не дурак, Костя никаких следов не оставит.
   Костя с тоской подумал, что может не решиться на это. Он не страдал комплексом Раскольникова, думал о жизни и смерти обыденно, как думают люди о том, что необходимо дышать и есть. Жизнь алкашки Надьки никому не посвящена и никому, кроме собак, не нужна. Но даже не в этом дело - она виновата в смерти замечательного человека - Ангелины Васильевны, а значит, не имеет права жить. Вот и вся философия. И всё же убить человека - это не просто. Как со всем этим будет жить Костя?
   А! Проживём как-нибудь! - махнул рукой Костя. Ему очень нравился его хитроумный план убийства собачницы - он не собирался отступать.
   Косте показалась, что бабушка улыбнулась ему с фотографии. Но улыбнулась иронически? Чтобы это могло значить?
   Простучали девять часов настенные часы. И к их чистому звуку примешался какой-то другой. Костя прислушался. Копошились за дверью, открывая замок. Света! Выключив телевизор, Костя побежал в прихожую.
   Он помог снять Свете ослепительную жёлтую куртку. Она обернулась к нему, раскрасневшаяся на морозе.
   - Заждался, милый?
   Он не спрашивал у неё, где она была - не имел права. Они договорились, что не будут задавать друг другу подобных вопросов. Человек сам расскажет, если захочет.
   Света прошла на кухню, села на табурет, закурила.
   - Да, совсем забыла! Ты знаешь, что произошло час назад в нашем подъезде?
   - Не знаю. Что?
   - Соседку напротив, собачницу, собаки заели. На смерть.
   - Что ты сказала? - Костя в ошеломлении опустился на табурет. Так и сидел молча с минуту. - Вот так поворотик! Это твои дела, Ангелина Васильевна?
   - Не поняла, - сказала Света. - О чём ты?
   - Да так!.. - махнул рукой Костя. - Пустяки.
   - Я картошки купила. Поджарить?
   - Пока не хочу, - поднялся Костя. - Давай чем-нибудь, более приятным, займёмся.
   - Давай, - счастливо улыбнулась Светка.
  
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Узник
  
   От троллейбусной остановки Арсению Волчкову идти двести шагов. Пустяшное расстояние, ежели шагать на трезвую голову и никуда не спеша. Но сегодня Арсений был пьян, если не в стельку, то в дугу. Передвигался он, по крайней мере, на своих двоих - пусть неуверенно и медленно, на автомате, но курс на свой дом держал верный и даже пытался о чём-то размышлять. Хотя невесёлые думы его были обрывочными, перескакивали с одного на другое в самом неожиданном месте. И не было логики во времени и опоры в пространстве.
   Сегодня повод для пьянки был уважительный - мастеру цеха исполнилось сорок пять. Это тебе ни хухры-мухры. Это не нажраться после работы в пивной пивком с добавлением водки. В пивной всегда пьянка спонтанная. Зайдут они с напарником по работе Вовкой Козинцевым в пивнушку с целью выпить по кружечку пива и благополучно разойтись по домам. А там пошло-поехало. Сначала вытрусят всё до копейки, у кого какие сеть. Потом идут дальше на квартал, где у Вовки в гастрономе работает одноклассница. Потом Вовка - он живёт на одну остановку ранее Арсения, провожает его, и они опять заходят в пивную. После этого прощаются, и, кто как может, добираются домой. Ребята они оба крепкие, на ногах стоят твёрдо и в вытрезвителе за десять лет работы на заводе железобетонных изделий попадали лишь дважды. И то это случалось, когда нарывались они на палёную водку. А это дурь такая - не угадаешь, где скосит.
   Но это обычно. А сегодня напился Арсений Волчков на законных основаниях. А уж Козинцев... Тот, бывши моложе Арсения на три года, упился ещё хлеще и не поехал провожать друга, сам едва выполз на своей остановке. Они честь по чести сбросились начальнику по сто рублей, так что получилось хороший подарок - кухонный комбайн, а тот выставился со всей щедростью. Выпивки было не меряно, хоть до полусмерти упейся. Правда, самогон, но такой ядрёный! Арсений это сразу почувствовал, потому что после третьей стопки так повело, будто он бутылку водки выпил. В общем, дневная смена их цеха разошлась на рогах, а Ваську Вуячича - худосочного труженика ЖБИ - пришлось положить спать в подсобке. А что - удобняк. Проспался - сразу на работу.
   Стоп, стоп! На какую работу? Завтра же его величество выходной. Суббота, как говорится, отдай и не греши.
   Арсению Волчкову всё труднее и труднее продвигаться по направлению к дому. И он решил передохнуть, присел на лавочку в детском сквере, которая располагалась ровно на его полпути. Здесь он частенько отдыхал, когда находился в подобном состоянии. Правда, если честно, в положении риз он находился чаще, нежели...
   Вот те и "нежели"... "Только бы не уснуть. Только бы не уснуть. Покурить и идти. Покурить и идти", - уговаривал себя Арсений. Он никак не хотел попасть в медвытрезвитель. И денег, на этот санаторий не было - до получки ещё пять дней, и выходные впереди, у любимой, будь она неладна, тёщи в воскресение день рождения. Сколько же ей лет? То ли шестьдесят семь, то ли шестьдесят девять. Хрен его знает! Запамятовал. Тут о своём дне рождении не вспомнишь, не то, чтобы... Одно в данную минуту Арсений знал точно, что ему зимой стукнуло сорок пять. Сорок пять - баба ягодка опять.
   Волчков вспомнил, как отпраздновали его полуюбилей. Сначала на работе, да так, что после обеда их цех фактически простоял. Потом дома в присутствии жены, тёщи и сына с невесткой. Причём, дома праздновали назавтра, потому как в первый день Арсений был никакой. А уж затем три дня по пивным. Господи! Столько выпили тогда! Полцистерны - это точно.
   Арсений оглянулся. Июль - венец лета. Какая природа вокруг, залитая закатным светом. Тихо вокруг. Деревья не шелохнуться и кусты не пригнутся. И люди кругом шастают. Туда-сюда, как муравьи. И что нам надо? Сидели бы дома, чаи попивали.
   Веки у Волчкова были тяжёлыми и норовили закрыться. Его так и тянуло прилечь на лавочку. "Только бы не уснуть. Только бы не уснуть", опять начал он уговаривать себя. И резко подскочил на лавочке.
  
   Дома Арсения Волчкова ждал сюрприз в виде тёщи. С женой по пьянке он ещё справлялся. Она была тихая и незлобивая, его Зинка, а вот тёща... Чистая фурия. Интеллигентных кровей, понимаешь, учительша. А мужа своего ухайдакала. Тесть, бедолага, и пятидесяти пяти не было, как коньки откинул. А ведь тоже интеллигентом был, инженером. А вот дочка ихняя Зинка не в родителей пошла, всю жизнь продавцом проработала. Хоть училась в педагогическом институте. Но всего три курса окончила. Сумасшедшая любовь с Арсением помешала и Вадик, что не к сроку родился.
   Нет, с Зинкой он примирился бы, пусть бы и бурчала. Завалился бы в кровать и дрых до утра. Разбирались бы назавтра с утра, кто больше виноват в их поганой жизни - Арсений или она? А вот тёща... Ещё когда Волчков ещё в прихожей пытался самостоятельно раздеться, она зыркать начала - эдак сердито и назидательно. Оно понятно, ей пьянство никак не привычно. Супружник её, инженер, совсем не пил, а всё равно раком заболел и умер. Это из-за неё, тёщи. От такой зловредной бабы не только раком заболеть можно, но и СПИДом.
   Зинка помогла ему расшнуровать ботинки и снять их. Жена сказала Арсению одно, но очень обидное слово:
   - Опять...
   Волчкова взорвало. Когда он сильно выпивал, то заводился с полуоборота. Не то, что он был буйный характером - обиды и напраслины не мог терпеть. Если бы ещё с Вовкой накачались в пивной, Арсений просто отодвинул бы в сторону Зинку и сказал:
   - Ладно, мать. Я посплю, а утром разберёмся.
   Но для сегодняшней пьянки была архиуважительная причина. Не каждый день с человеком сорок пять лет случается, а тут, к тому же, именинник - начальник цеха.
   - Что вдруг "опять"? У начальника цеха день рождения. Мне, что, надо было посуху сидеть?
   - А у тебя, Сеня, на любую выпивку причина найдётся. Если не день рождения, то развод, - с грустью проговорила жена и на всякий случай отошла от мужа.
   - Вот, блин! Правду ей говорят, а она не верит! - ответил Арсений и поискал глазами тёщу: где это она, стерва, притихла? Вот она, на кухне сидит, чай допивает! - Вы тоже мне не верите, мама?
   Он ядовито подчеркнул последнее слово. Зацепила его Зинка, напрасно зацепила. Волчков чувствовал, что сейчас понесёт его по кочкам - хрен остановишь.
   - А я с алкашом разговаривать не желаю! - Тёща Екатерина Михайловна даже не обернулась. Волчков продолжал созерцать её узкую и прямую спину и кукиш на голове.
   - Как же это ты меня назвала, разлюбезная мама? - Начали играть желваки у Арсения и наливаться кровью щёки - первый признак, что он может пойти вразнос, броситься на тёщу, как испанский бык на красную тряпку.
   - Эх, Зина! Говорила тебе - вовремя разведись. Вадика вырастили, у меня места хватает. За что страдаешь?.. - Тёща уже не с ним говорила - с Зинкой. Его она естественным образом презирала, ставила ни во что. Или он что-то не так понял. Так объясните униженному и угнетённому пролетарию!
   - Получается, что я беспробудный алкаш?
   - Выходит так, как мы можем сейчас наблюдать! - ответила тёща.
   Ах, ты, гадина старая! Сидела бы в своих трёхкомнатных хоромах! Ладно бы Зинка к ней в гости ходила, благо, что магазин её в тёщином доме. А чего она к ним прётся? Их семью, святую ячейку общества, хочет разрушить. Так за двадцать один год не разрушила, а сейчас желаешь? Я те пожелаю, старая карга!
   Арсений в эту же минуту бросился бы на тёщу, но между ними стояла Зина. Жену он пока ещё любил и уважал. Тем более, что она, как воды в рот набрала - не пикнет ни капли. Всё-таки опыт другой, чем у Екатерины Михайловны. Та горя со своим интеллигентиком тощим, который даже на себя боялся голос повысить, не знала. А Зинка знала! С его, Арсения, характером, после того, как на заводе напашется да пивком усугубит, трудно жить!
   Расчувствовавшись, Волчков обнял Зину и хотел поцеловать. Но не тут-то было - отстранилась, как от прокажённого. Это всё тёща поганая - не даёт ей преданность Арсению проявить.
   - Иди, со столбом фонарным поцелуйся! Ему всё равно, что прёт от тебя или не прёт.
   С таким вызовом это Зинка сказала! Будто показывала тёще: смотри, мол, и у меня гордость имеется, и я, если нужно, могу зубки показать. Когда один на один с ним остаётся, так себя не ведёт. Тихонько старается. А уж утром может понудить-погундосить. А он скажет ей: всё, завязываю, конец. Ты, мол, Зина у меня, как сыр в масле кататься будешь. Она и успокаивалась.
   И он завязывал. Самое большее, бывало, на неделю. Но завязывал же! Слов на ветер не бросал.
   Он стоял в какой-то тупой неопределённости перед Зинкой. Тоже мне раскрасавица! Худющая, как Баба Яга и нос утиный с годами всё шире делается! А глаза - навыкате. Будто отец её не человеком, а тритоном был. Казалось, дал бы по этой неприятной роже, чтобы подальше отлетела.
   Но пока он не делал этого. Чего-то не хватало, какого-то маленького штриха. Недостаточно пока грехов собрала Зинка, чтоб её об стенку бить. Зато тёща этот штришок завершила, зараза, как знающий своё дело художник.
   - Да с ним рядом стоять противно, не то, чтобы целоваться!
   Ах, ты, гнида из семейства плюгавых! Ах, ты цапля!
   Арсений, отбросив в сторону Зинку, бросился к тёще. И ловко ухватил её за шиворот, вытащил с кухни в прихожую. Благо, дурной силы у него хватало, никто в бригаде на руку положить не мог. Он швырнул тёщу к вешалке, и та упала на четыре лапы, как сучка побитая, заверещала:
   - Людечки! Людечки! Убивают!
   Уцепилась шавкой за него сзади Зинка. Он легко сбросил её с себя.
   - Вот что, курва старая! Даю тебе время исчезнуть, пока я в туалет схожу! - Арсений так хотел по-малому, что топтался на месте. Если бы не эта беда, он ещё бы дал им прикурить. - И чтоб больше твоя нога мой порог не переступала. Встречайтесь на твоей территории, сучки!
   Справедливо? Ещё как! Не хрен этой подстрекательнице в его квартире делать!
   С осознанием исполненного долга Арсений пошёл в туалет и заперся.
   И тут он услышал, что дверь с той стороны заперли. А ещё он услышал голос тёщи:
   - Пусть посидит, подумает над смыслом жизни.
   - Мам, ну зачем? - жалобно спросила жена.
   - Молчи, тряпка половая! Хочешь, чтобы до смерти о тебя ноги вытирали?
   До Волчкова дошло, в чём дело: тёща его в туалете заперла. Он бросился к двери, начал рвать на себя, но тщетно, потому дверь туалета внутрь открывалась. Не тут-то было! Крючок с той стороны он сам прибивал - надёжно, намертво.
   -А ну открывайте, суки! Вы чего удумали?! Выберусь - мокрого места от вас не останется! - грозился Арсений.
   - А не выберешься! - злорадно прокричала тёща. - Зина! Неси-ка пару гвоздей побольше. Забьём для надёжности. Здоровый бугай, и вправду выберется!
   - Может, не надо, мама? - нерешительно попросила Зинка.
   - Надо, доча, надо. По другому никак. Неси гвозди, говорю! - по-наполеоновски распоряжалась тёща.
   Арсений в ошеломлении присел на унитаз. Это что же получается? Его замуровывают в туалете?! И всё это карга старая придумала, тёща.
   - Вы что, фашисты? - обречённо спросил он.
   Но с обратной стороны молча прибивали дверь. Он отказывался верить в это. Всего он ожидал от зловредной тёщи. Но такой вероломности...
   - Вы понимаете, что накликаете на свои дурные головы7 - Волчков как бы уже протрезвел. По крайней мере, в голове было ясно, как в июльский безоблачный день.
   - Понимаем. Посидишь тут недельку. Выживешь - хорошо, не выживешь - ещё лучше! - ядовито сказала тёща. - Одеваемся, Зина, и уходим.
   Арсений понял, что дело запахло керосином. Щёлкнул выключатель и погас свет в туалете. Ещё лучше! Темень, хоть глаз выколи!
   Темница, одним словом.
   - Екатерина Михайловна... - чуть не плача попросил он.
   Но стукнула входная дверь, и в квартире стихло.
  
   Пару минут Волчков сидел в полной прострации. А потом начал наполняться гневом - праведным и всеразрушающим. Слетел с унитаза и начал рвать дверь на себя с безнадёжным остервенением.
   - Люди! Люди! Спасите! - закричал он.
   Но ему ответила тишина. Если его кто и слышал из соседей, то не обратил внимания - привыкли к скандалам у Волчковых. Хотя вряд ли слышали. Туалет изнутри был обит утепляющим материалом. Арсений до поступления в профессиональное училище вырос в деревне и терпеть не мог, чтобы из туалета слышались разные непотребные звуки. Вот и сделал на свою погибель его почти звуконепроницаемым.
   Прокричав без пользы минут пять и напрасно подёргав дверью, Арсений вдруг успокоился, присел на унитаз.
   - Это дело надо обмозговать! - вслух сказал он.
   А что тут мозговать? Со всех сторон получалось, что зловредные бабы посадили его в заключение. Да как! Без света в камере площадью полтора квадратных метра. Захочешь - и не приляжешь. Только на унитазе сидеть. Туалет, прости Господи, в хрущёвском доме. И тут Волчков пожалел о том, что в их квартире не совмещённый узел. Забрался бы в ванну и дрых до утра. А там, может быть, Зинка уговорила бы старую фурию выпустить его. Так оно и будет, - вздохнул он. Посидит до утра, а там придёт Зинка и откроет его. Трезвый ведь он и мухи не обидит. Жена об этом знает.
   Захотелось курить. Арсений похлопал по карманам. Слава Богу, сигареты с зажигалкой не успел выложить. И он с наслаждением закурил. Хорошо, что в туалете была вытяжка, а то бы задохнулся от дыма.
   Докуривая, Волчков почувствовал, что всё-таки сильно пьян. Кру- жилась голова и очень хотелось спать. Кинув окурок "примины" под себя в унитаз, Арсений прислонился спиной к сливному бачку и уснул.
  
   Проснулся Волчков и ничего не мог понять. Вокруг такая темень, будто в аду. Поначалу он так и подумал, что умер во сне и попал в ад. Поясницу ломило так, будто его всю ночь колотили палками. Он протянул руку вперёд - пустота, словно очутился в непроницаемом Космосе. Но там хоть звёзды можно увидеть. А тут перед глазами какие-то хаотичные геометрические фигуры белого цвета.
   Нет, он определённо умер и попал в ад. Так вот он какой, сука! Чёрный, и не видно ни зги. Арсений протянул правую руку в сторону и наткнулся на стену. Это немного успокоило его. Раз он ощутил стену, значит, есть жизнь. Он коснулся своей щеки, волос. Да жив он, твою мать! Но почему сидит на унитазе, и вокруг так темно?
   Откуда-то из глубины, будто из бездонной пропасти стали выплывать воспоминания. Вчера он перепил на дне рождения у мастера цеха, вернулся домой в стельку и немного побуянил. Он вспомнил, что выкинул тёщу в прихожую, как шелудивую сучку, а та в отместку заперла его в туалете. Вот падла!
   У Арсения сильно болела голова, будто в темечко кол загнали. Во рту было сухо и пакостно, как в колхозном стойле. Страшно хотелось пить. Сейчас бы пивка бутылочку. "Арсенального" или "Старого мельника". Волчков уважал пиво этих сортов - и дёшево и сердито. Но вокруг одна темнота и никаких надежд. Господи! Что же это такое?
   Ещё с минуту Арсений осознавал это, потом поднялся с унитаза. Ноги затекли и были слабы так, что он чуть не осел на место. Хорошо, что стена была рядом, за которую он зацепился рукой. Вот суки, живого человека в туалете запереть! Он прислушался - ни одного звука извне. Нет, сначала нужно попить, а потом уж о чём-то думать.
   Волчков открыл крышку сливного бачка. Он был полон воды, и Арсений начал лакать её с такой жадностью, будто несколько дней не пил. Слегка, может быть, на одну йоту полегчало. В туалете было жарко, почти как в парной. Он сбросил с себя лёгкую куртку. И сел на унитаз. Острая боль в голове мешала сосредоточиться. На чём? На этой тьме. Страшно окружающей его?
   Он резко соскочил с унитаза и начал кричать:
   - Люди! Люди! Спасите!
   Но в ответ - непроницаемая тишина. Но он продолжал кричать долго, может быть, минуты три, но не услышал в ответ ни звука. Потом ему показалось, что сливается вода в унитаз, где-то внизу, может быть, на втором этаже, и закричал с новой силой. Затем затих, прислушиваясь. Через некоторое время понял, что никто не слышит его.
   А может, сейчас ночь, и все соседи спят беспробудным сном? Арсений не может этого знать, потому что всё мироздание для него сузилось до конуры туалета. Он не может знать времени, время для него остановилось, замерло в ожидании. И он не может поручиться, что оно когда-нибудь потечёт дальше.
   Но у него же есть часы! Как он сразу об этом не подумал? Пусть дешёвые, кварцевые, но они показывают время. Минуты, часы, дни недели, месяцы и годы. Это тебе не хухры-мухры. Это время! Самое настоящее время, которое, хоть и придумали люди для своих надобностей, но существует, отображает текущую вперёд жизнь. Этому обстоятельству Волчков обрадовался, как ребёнок.
   Он поднёс к глазам часы. Но это ничего ему не дало. Его окружала абсолютная темнота, в которой даже его белая рука была не видна. Будто кто-то в одночасье выколол ему глаза. Ведь, по сути, так оно и было. Ему выкололи глаза, ему залили свинцом уши, ему отрезали язык... Что ещё? Зажигалка! Он зажжёт её и увидит время. А это уже кое-что, это ощущение жизни.
   Зажигалка и сигареты остались в куртке, и Арсений начал шарить по полу, нащупывая её. Попался кусок туалетной бумаги, а потом уж - куртка. Он схватил зажигалку, но она вырвалась из рук, будто была живой, будто не желала, что Волчков нашёл время. Нет уж, хрен, я тебя отыщу, я тебя научу слушаться хозяина!
   От засветившегося циферблата он узнал, что в настоящее время полвоина шестого утра. Через полчаса откроется пивнушка в ста шагах от дома. Какая, на хрен, пивнушка?! Он замурован, отделён беспробудной тьмой не только от пивнушки, но и от всего мира.
   Арсений облизнул пересохшие губы. Жажда опять начала истязать его. Он снова открыл сливной бачок и напился. Выпил много, наверное. Больше пол-литра, потому что зажурчала вода, набираясь. Это был звук, это было послание от мира, который отобрали у Волчкова. Но он живёт и чувствует, а это уже кое-что.
   В животе забурчало. Ещё бы! Вода не водка - много не выпьешь. И не похмелишься. Хотя снова на чуток стало легче. Но всё равно голова просто раскалывается. Будто грецкий орех, который сбросили на скалы с высоты стратосферы. И Арсений не знал, что с этим делать.
   - Люди! Люди! Помогите! - снова закричал он.
   И ни звука в ответ. Крикнув для очищения совести ещё пару раз, он вздохнул и решил поспать. Это единственное, что он мог сделать в этой ситуации. На его удивление, это ему легко удалось сделать.
  
   Проснулся Волчков оттого, что где-то журчала вода. Далеко-далеко, будто в другой Галактике. Но он был уверен, что вода журчала над головой, в туалете соседа. Сосед, наверное, проснулся по будильнику на работу. Арсений знал его, сосед был не дурак выпить, и несколько раз они выпивали вместе. А однажды он затащил Арсения к себе на какой-то праздник. На Новый год, кажется. Работал сосед постовым милиционером в звании сержанта и было ему немного за тридцать. Эти подробности, которые вспомнил Волчков, ничего не дали ему, кроме ощущения, что он окончательно проснулся. Голова по-прежнему болела, но уже не так остро. Приглушённо постукивали молоточки в висках, как у гравюрщика по металлу.
   Арсений напился воды и после этого захотел покурить. А заодно посмотреть и время. Десять минут девятого. Ого, сколько он поспал! Недаром опять ломит поясницу. Надо бы сменить позу, но это проблематично в таком узком пространстве. Он поднялся, несколько раз наклонился назад и вперёд, чтобы размять спину, потом сделал полшага вперёд, по полшага вправо, влево. На большее не хватало места. Раз пять подпрыгнув на месте, Волчков опять уселся на унитаз. Устроила ему тёща жизнь! Будто у него случился безостановочный понос.
   Странно, но он не злился на тёщу, как должен был. А на Зинку и вовсе зла не держал. Накатила какая-то апатия, и даже дым от сигареты показался горьким и невкусным. Бурчало в желудке, который требовал пива и сухариков. После очередной пьянки Арсений так и делал - выходил на работу на полчаса раньше, заходил в пивнушку, брал кружку разливного и пакет сухариков. Через десять минут шёл, повеселевший, к троллейбусной остановке. Тёплый, мягкий туман стоял в голове, и при любой погоде он понимал, что жизнь прекрасна и стоило жить. Вот только на работу не хотелось ни за какие коврижки. Но что поделаешь... Его тяжёлая работа на заводе железобетонных изделий - осознанная необходимость.
   Волчков шёл дальше, его сердце согревал полтинник, который жена дала на обед в заводской столовой. Полтинник, лежащий в кармане, - это полбутылки вина, с которым они с Вовкой начнут затравку. А обед? Арсений взял с собой сала с луком. Доживёт до ужина!
   Если честно разобраться, что может вспомнить Арсений за свою жизнь? Пьянки, скандалы, похмелья, опять пьянки. И ничего больше? Двадцать восемь лет в городе живёт, в областном центре. А где был, что видел? Один раз в театр с Зинкой сходил. И то... На работе два билета чуть не силой вручили. Он уже и не помнит, о чём спектакль был, потому что ходил в театр с женой в полупьяном состоянии. А Зинаида тогда в восторге была, возвращалась домой возбуждённая. Давай, говорит, раз в неделю в театр ходить. Благие намерения так и остались намерениями.
   Что ещё? Ах, да. Однажды с Вовкой, не допив до кондиции по причине того, что Вовкина одноклассница укатила в отпуск, а Зинка погнала их из своего магазина поганой метлой, и из-за отсутствия денег, они пошли на футбол. Опять же какие-то футбольные фанаты бесплатно билеты встречным-поперечным выдавали.
   - А что? - сказал Вовка. - Давай сходим. Что мы в жизни, кроме водки, видели?
   И, правда. Ни хрена они не видели. Пошли. А на футболе у них соседом по трибуне был мужик, у которого оказалось море водки. Посмотрели они футбол так, что чуть домой добрались. Как в тот день не попали в медвытрезвитель - сплошное удивление. А с кем их команда в тот день играла и каков был счёт, для Волчкова и сейчас - тёмный лес.
   Затекла спина. Арсений сполз на пол, чтобы хоть как-то сменить положение тела. Было темно и неуютно, было гадко на душе. Свернувшись калачиком, он попытался уснуть. А что ещё делать в его ситуации? Но не тут-то было. Опять перед глазами какие-то странные чёрно-белые фигуры мельтешат. Почему-то чёрно-белые. Арсений никогда не видел цветных снов. Никогда. И не увидит уже. Цветные сны снятся только духовно богатым людям. А он за жизнь полторы книжки прочитал.
   Нет, врёт он, врёт. В юности он много читал. И учился хорошо, без троек. В школе ему прочили хорошее будущее. Никто не сомневался, что в институт Волчков обязательно поступит. И Арсений в этом верен был. Любил он историю и думал поступать на исторический факультет. Думал, окончит училище, отслужит в армии, а там... По крайней мере, закончить институт заочно возможность была. Но после армии он пошёл работать на завод железобетонных изделий, чтобы квартиру получить. Тут и Зинку встретил. Потом сын родился. И пошло-поехало. Не заметил, как больше половины жизни пролетело.
   Перед унитазом, на кафельном полу было не жарко. Волчков даже уют какой-то почувствовал. И неожиданно для себя уснул.
  
   Проспал недолго, может быть, полчаса. На этот раз уже замлели ноги. Не мудрено - спал, свернувшись калачиком, в невообразимо неудобной позе. Мужик он здоровый - метр восемьдесят ростом и весом - чуть ли не центнер. Наверное, впервые в жизни Арсений пожалел, что не является маленьким и щуплым. Охая и кряхтя, он поднялся, приседаниями и махами размял ноги и перебрался на унитаз.
   "Сидеть тебе, Арсений, на унитазе до скончания века!" - с тоской подумал Волчков и прикурил сигарету. Заодно и на часы взглянул. Чуть больше десяти утра.
   Нет, нет. Так не может быть. Зина никогда не была жестокой даже при его пьянстве и скандальном характере. Если они и воевали, то поначалу и без применения подручных средств. Он, идиот, несколько раз за жизнь светил жене под глаз, бывало и с синяками Зина хаживала. Но это, когда пьяного она его цепляла. Но со временем приноровилась к его характеру. Если он домой являлся пьяным, но в добродушном настроении, просто укладывала спать. Ежели его поведение таило угрозу, уходила на ночь к матери.
   Утром, конечно, бывали разборки и не слабые. Но по трезвому делу Арсений скандальным не бывал. Говорил Зине:
   - Найди-ка, мать, чего-нибудь похмелиться. Виноват я кругом. Лупи, казни, но дай рассольчику.
   А потом молчал в тряпочку, когда Зина давала ему рассола или пивка, и занималась его воспитанием. Он каждый раз ей обещал, что больше ни-ни. А назавтра или послезавтра всё начиналось по новому кругу. Всякое бывало в их жизни, но никогда Зина не была жестокой.
   Волчков прислушался, но ничего не услышал. Он ожидал жену. Придёт, откроет его и заведётся на полчаса. Пусть хоть на час. Главное, чтобы пивка принесла. Она в любых обстоятельствах входила в его положение, понимала, что тяжко ему на утро. Нет, придёт скоро Зинка. Не может быть, чтобы не пришла.
   Получается, что его жена со всех сторон хороша. Как она тянула семью! Ведь в девяностых так тяжело было им. И сын тогда с ними жил. В магазине платили копейки, а у Арсения на работе... По полгода маленькую зарплату задерживали. Он от этого расстройства ещё сильнее пил в долги залезал. Однажды, решили с Зинкой, что он поедет в Москву. Взял он на работе долгосрочный отпуск за свой счёт и поехал. Работал на стройке у турок, полгода пахал. Мешки с цементом на своём горбу на четвёртый и пятый этажи таскал. Собрал двадцать тысяч и радостный поехал домой. В поезде с компанией таких же шабашников Волчков насандалился до полного отрубона. Утром проснулся - в купе пусто. И в карманах тоже ни копейки. Даже на троллейбусный билет не было. В общем, гол, как сокол. И даже без туфлей. Явился домой нищим и босым. В Москву хоть в туфлях уезжал. В общем, Зинка его больше шабашить не пустила.
   А Зинка крутилась, как белка в колесе. И в магазине работала, и в лес за грибами, ягодами ездила, и огород обрабатывала в деревне, когда родители, тогда ещё живые, выделили им кусок земли.
   В те тяжёлые времена жена практически и сына подняла, и мужу не дала под забором умереть. А он? Он, сволочь, пил беспробудно и не помогал Зине, а добавлял проблем. Нет, на его жену молиться надо, но не кулаками перед мордой размахивать. И тёща помогала. Ещё как помогала! Считай, свои полпенсии каждый месяц отдавала. А они брали и не обещали отдать.
   Что-то Зинки долго нет. Около одиннадцати утра, а её всё нет. Совсем хреново ему с похмелья. Он снова открыл сливной бачок и налакался противной, тепловатой водой, которая отвратительно пахла хлоркой. В животе недовольно булькало. Ещё бы! Не пивко там, даже не капустный рассольчик, а гадкая водопроводная вода. Где же ты, Зина? Неужто у тебя каменное сердце.
   И тут Волчков с унынием вспомнил, что у жены сегодня рабочая смена. Ну, конечно же! Они работают по схеме два через два дня, и позавчера у Зинки был выходной. Это означает, что она в лучшем случае может придти около десяти вечера. Господи! Что же это такое?! Уже и жрать захотелось. С похмелья, через часок, как похмелится, Арсений ел, как голодное порося. Метал всё подряд, что мог найти в холодильнике.
   Какой же тесный у них туалет! Взять бы и подвесить этого Хрущёва за кое-что. Только не подвесишь - умер давно. Арсений опять сел на пол, чтобы разнообразить позу.
   - Эх, жисть моя жестянка! - сказал он, подпирая стену спиной.
  
   Вот и вечер пришёл. С половины десятого Волчков стал ждать жену. Очень хотелось есть. Арсений нашёл в куртке карамельку "Дюшес" и сосал её минут пятнадцать, чтобы продлить удовольствие. После этого у него вдруг начался понос. И это его совсем не огорчило - всё равно уже сутки сидит на унитазе.
   Сколько поразмышлял он за это время! И так, и эдак перевернул жизнь, вспомнил, что можно было вспомнить, с разных сторон посмотрел. И получилась у него невесёлая картина. Больше сорока пяти лет прожил, а вспомнить, практически, нечего. Пьянки и скандалы - и всё. Случались какие-то приключения в жизни, но опять же - по пьянке. Ожидая Зину и чутко прислушиваясь, он катил дальше тяжёлый камень своих воспоминаний.
   А бывал ли он счастлив и сколько раз? Арсений вспомнил вдруг о школьной эстафете, когда он учился в 8"а" классе. В тот день был праздник. Кажется, День Победы. Была улица, проходившая через деревню. На ней организовали эстафету в восемь этапов. Волчкова поставили на последний. Был он неплохим спортсменом, хорошо бегал. Но на короткие дистанции - 60 и 100 метров. А тут более четырёхсот. Эстафету ему передали третьими. И где-то в двадцати метрах впереди был лидер - десятиклассник. Как рванул Арсений! На четыреста метров, как на шестидесяти. Десятиклассника обогнал, будто тот стоял на месте. А потом, метров через сто пятьдесят затормозило его. Земля поплыла под ногами, тошнотворный комок подкинулся к горлу. А десятиклассник догнал его и обошёл. Когда лидер ушёл вперёд метров на пять, в затылок Арсению уже дышал третий спортсмен. "Так меня все могут догнать!" - подумал он. А ещё подумал о Маргарите, в которую был влюблён. Как она будет иронически усмехаться, если он займёт последнее место! Маргарита бежала на втором этапе и, наверное, что-то сделала для победы. Стиснув зубы, Арсений рванул дальше и на самом финише обогнал десятиклассника и пришёл первым. Ему было плохо, его рвало, но он был горд и счастлив. Особенно после того, как его в знак благодарности поцеловала в щёчку Маргарита.
   Он и сейчас был счастлив, вспомнив давний случай. Он преодолел себя, смог совершить маленький подвиг. Арсений смог переступить через "не могу", преодолеть себя. А сейчас? Сейчас он ничего не может преодолеть, даже тягу к выпивке. И его жизнь никому не посвящена. От сына он как-то удалился. А жена? Жена, она и Африке жена.
   Арсений зажёг зажигалку и посмотрел на часы. Без десяти десять. Задерживается Зина. Что у них там на работе? Собрание? Будто не веря своим глазам, он ещё раз посмотрел на часы. Всё правильно, он не ошибся. Обычно жена возвращалась с работы без четверти десять. Неужели и, правда, что его собираются держать здесь неделю. Нет, за неделю определённо он отбросит коньки. Не от голода. От чёрной тоски.
   На Зину это не похоже. Она не раз угрожала ему, что уйдёт жить к матери. Но это было угроза ради угрозы. Если она уходила к тёще во время его буянства, тот наутро обязательно возвращалась. А тут пошли вторые сутки после его заточения. Может быть, жене надоели его выкрутасы, и она не вернётся домой вообще? Как вообще? А он? Он, что, обязан умереть от голода и одиночества?
   - Люди! Люди! Спасите! - вскочив с унитаза, закричал он. И опять его никто не слышал.
   Около двенадцати Арсений уже не надеялся на приход жены и, выкурив предпоследнюю сигарету, уснул.
  
   Волчков проснулся рано, в шесть пятнадцать. Первым делом он попил и умылся в сливном бачке. Как ни странно, он не хотел есть, хотя, когда засыпал, у него кишка с кишкой перестукивались и мучили спазмы голода. Неужели даже к голоду привыкает человек?
   У него осталась одна сигарета, и он не знал, что делать. Если ему здесь сидеть, как обещала тёща, целую неделю, то нет никакой разницы, когда он выкурит её - сейчас или через три дня. В конце концов Арсений решил, что выкурит он сигарету, когда невозможно будет терпеть. А пока... Всё пока терпимо.
   Сделав подобие утренней зарядки, Арсений сел на унитаз. Он прислушался к своим ощущениям. Вроде как всё было нормально, ничего не болит. Разве что чувствовался дискомфорт в пояснице и вялыми были ноги. Это оттого, что он не имеет возможности вытянуться в полный рост и мало двигается. Где-то он слышал, что если у мужика после сорока ничего не болит, значит, он умер. О, это было бы неплохо, если бы он умер. В эту минуту он уже не боялся смерти. Арсений вдруг понял, что смерти он достоин больше, чем кто-либо другой. Смерть лучше, чем жизнь, которой он жил до сих пор.
   Волчков поднялся в полный рост и решил, чтобы размять ноги, побегать на месте. И побежал, размахивая руками, будто собирался взлететь. Вдруг вспомнил сон. Сегодня ему пришло сновидение, а таковые редко посещают его. Во сне он взбирался на какую-то высотку. Упорно лез и лез по краю стены. И когда ему оставалось чуть-чуть, чтобы взобраться на крышу, он сорвался. Долго, невообразимо долго Арсений летел вниз, пока не проснулся.
   К чему ему привиделся этот сон? Арсению показалось, что он когда-то уже видел его. Когда-то он тоже лез наверх и сорвался. И опять это дежавю. Нет, нет, если придёт Зина и откроет его, он ни за что не сорвется. Арсений не чувствовал похмелья, не ощущал привязанности к спиртному. В эту минуту он ненавидел водку, вино, пиво. Приди сейчас Вовка с ящиком водки и хорошей закуской, он послал бы подальше. Разве что поел бы. Он не будет больше пить. Неважно. Сколько он проживёт - день или тридцать лет, он пить больше не будет. Свою цистерну он вылакал - и баста.
   Арсений закончил свой бег на месте, когда начали ныть ноги от усталости. Он зажёг зажигалку и посмотрел на часы. Ого! Он бежал без перерыва целых пятнадцать минут. Но спокойно работало сердце, и устали только ноги. Занятия спортом в юности позволили ему бегать на месте четверть часа. Вот так бы и дальше жить. Бегать по утрам, а по выходным ходить в театр или в кино. Можно даже с Зиной на футбол сходить, можно вечерами, обнявшись, смотреть телевизор или поиграть в дурака в карты. Им хорошо было бы вдвоём. Ему сорок пять, ей сорок три, у них впереди ещё много-много лет жизни. И тёща у него неплохая. Чересчур прямолинейная, правда, но ведь и камня за пазухой никогда не держала. Выкладывает всё, что на душе лежит, напрямую. Если бы Арсений не сандалил, как последний сапожник, с Екатериной Михайловной можно было жить и даже дружить.
   А уж Зина - вообще золото, с неё пылинки сдувать нужно. Он же, Волчков, издевался над ней, как последняя сволочь. Была ли она счастлива с Арсением хотя бы несколько минут в жизни? Он попытался вспомнить случай, когда бы Зина смеялась, была счастлива. Ага... Вспомнил... Это было, когда сыну исполнилось три года, когда они всей семьёй поехали к его родителям в деревню.
   Они пошли в лес за грибами. Был удивительно тёплый и мягкий августовский день. Некогда людная деревня ветшала и пустела, в ней оставались жить почти одни старики. Поэтому и грибы собирать было некому. А их было - хоть косой коси. Волчков с женой быстро набрали свои корзины. И начали дурачиться: Зинка убегала, а Арсений догонял её. Мимо берёз и сосен красным знаменем мелькала её куртка.
   Волчков нагнал жену и повалил её в траву. Как хохотала она в тот день, каким счастьем светились её ореховые глаза! Больше он её такой счастливой никогда не видел. А мог бы, если бы не пьянки, если бы не заел их быт. Его родители умерли один за другим три года назад. Сиротой стоит в деревне родительский дом. Ни сёстрам он не нужен (они живут в Иркутске), ни ему. И за это время ни разу Арсений с Зиной туда не съездили, родительские могилы заросли дурнотравьем. Эх, Арсений, Арсений! Дурнотравьем заросли твои память и совесть.
  
   Вот теперь Волчков решил скурить последнюю сигарету. Но она не пошла ему, потому что с первой затяжкой он закашлялся - тяжело, надрывно. Он хотел отшвырнуть сигарету в сторону или забросить её в унитаз, но было жалко, всё-таки последняя. Недовольно заурчал желудок, который вспомнил, что за полтора суток в нём не было ни крошки. Вряд ли до него дошёл сок конфеты. Захотелось есть так, что Арсений готов был грызть унитаз.
   Тоска накатывала и накатывала, и жить не хотелось. Перед глазами начала раскачиваться петля - большая и зловещая. Если бы в туалете была верёвка, он приладил бы её к трубе, идущей по верху, и... Но даже повеситься он не может, даже добровольно уйти из жизни он лишён возможности. Разве что утонуть в сливном бачке. Волчков начал вдруг думать о том, какую из смертей они сейчас бы выбрал? А что даст его смерть? По крайней мере, свободно вздохнула бы Зинка. Отвезла бы на кладбище - и забыла, что был таков. Ей всего сорок три, она могла бы найти себе другого мужика - получше Арсения. Представил он себе другого мужика в постели Зинки, и ему сделалось ещё тоскливее. Неужели Арсений до сих пор любит свою жену? Ответить на этот вопрос со всей определённостью он не мог, но добровольно уходить из жизни ему расхотелось. Он может ещё жить, у него есть воля и силы сделать Зинку счастливой. Она ведь этого заслуживала.
   Откуда-то слева раздался скребущий звук. Арсений затих и прислушался. Кто-то ковырялся в замке на входной двери. Это точно. Слух у него сделался таким острым, что он мог услышать дыхание земли. Он зажёг зажигалку и посмотрел на часы. Без пяти минут восемь. У Зинки сегодня был выходной, это могла появиться она. Он взволнованно вскочил с унитаза. Входная дверь открылась и захлопнулась.
   - Зин, это ты? - хриплым, оборвавшимся голосом спросил Арсений.
   - Я. Ты живой?
   - Пока да, - ответил он. По голосу жена должна была почувствовать, что у него нет никакой обиды на неё.
   Он готов был целовать её ноги.
  
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дела минувших дней
  
  
   Осень выдалась мягкой и тёплой. Наверное, поэтому Воронцовы решили отпраздновать свадьбу сына на даче в селе Троепольском, что в пятидесяти километрах от столицы. Свадьба во время бабьего лета на природе - это не то, что в тесном и душном ресторане. К тому же невестка Воронцовых Люся очень не хотела пышной и многолюдной свадьбы, согласна с ней была и Анна Филипповна, её будущая свекровь. Поэтому сделали свадебный вечер на даче Воронцовых с приглашением не более ста гостей - самых близких.
   Гости толпились в дворе, ожидая молодых из церкви. Была здесь в основном московская элита, потому что отец жениха Константина Кирилл Петрович был президентом крупного строительного холдинга. Самым важным из гостей был заместитель мэра Москвы - невзрачный такой пятидесятилетний мужичок в костюме тройке и лужковской кепке. Был приглашён на свадьбу и сам Лужков, но ему не позволили приехать какие-то важные дела. Некоторые гости узнали и ещё одну новость - в разгар праздника должен подъехать Валерий Леонтьев, чтобы устроить маленький концерт. Впрочем, для большинства из гостей сенсацией это не стало, видывали они и не такое.
   Гости парами и тройками похаживали по саду, беседуя друг с другом. А посреди сада стоял стол, который ломился от яств. Чего здесь только ни было! Начиная с ананасов и кончая лангустами. Шампанское и коньяк на столе стояли стоимостью от полутора тысяч до десяти тысяч рублей. В глубине сада была построена импровизированная эстрада - для Валерия Леонтьева и его ансамбля.
   Анна Филипповна заметно волновалась, стояла у входа с хлебом-солью напряжённая и раскрасневшаяся. Ей было сорок пять лет. Со славянским лицом она выглядела моложе своих лет и блюла фигуру, занимаясь в различных фитнессах. А в остальном она заметно отличалась от своих гостей. Ни за что нельзя было сказать, что она является женой президента строительного холдинга, скорее всего, её можно было принять за горничную, со вкусом одетую.
   Так оно и было. Родом Анна Филипповна была из маленькой тамбовской деревни и до сих пор не привыкла к элитной жизни. Она до сих пор любила отварную картошку с жареным салом и не любила шумных застолий. Она редко выходила с мужем в свет, а если выходила, то терялась среди столичного бомонда, вела себя излишне скромно и старалась к середине вечера сказаться больной, чтобы поскорее скрыться домой. Слава Богу, что за двадцатисемилетнюю жизнь в Москве она научилась говорить без тамбовского акцента.
   Её муж Кирилл Петрович её любил, кажется, никогда не изменял. Познакомились они в МГУ, когда учились на экономическом факультете. Кирилл тоже был не из богатой семьи, родители его были учителями. Но он был почти коренным москвичом. Почти - потому, что дедушка и бабушка его приехали из провинции, из Красноярска. В общем, на четвёртом курсе они поженились и через три года родили Костю. Больше Анне Филипповне рожать было нельзя, потому что порвалось что-то важное внутри во время родов. До рождения Кости она ещё работала младшим научным сотрудником в НИИ, а потом занималась воспитанием сына и домашним хозяйством. Да, ещё она двадцать лет писала кандидатскую диссертацию, но так и не дописала.
   Так что Анна Филипповна выглядела абсолютно белой вороной среди своих важных гостей. Но это её совсем не волновало, главное, чтобы был счастливым её Костик.
  
   А в это время в сельской церкви заканчивал венчание молодой протоиерей с жидкой чёрной бородкой и бесцветными глазами. Невеста - девятнадцатилетняя синеглазая блондинка в дорогом, за восемьсот долларов свадебном платье - во время обряда откровенно скучала. И, если честно сказать, думала только об одном: где она видела молодого человека, являющегося свидетелем жениха? Лицо его было очень знакомо, но Люся никак не могла вспомнить, где она его видела. Ей казалось, что это важно вспомнить, что от этого может зависеть вся её будущая жизнь. Почему это казалось, она не знала, но смутная тревога не покидала её.
   Костя тоже скучал и с нетерпением ждал окончания церемонии. Но, в отличие от Люси, думал он о возлюбленной своей невесте. Влюбился он в неё, можно сказать с первого взгляда, в день, когда они познакомились. Кто же не влюбится в такую совершенную красавицу, к тому же, оказавшейся не дурой. Люся была начитанной девушкой и почти на всё имела собственное мнение. Это и не удивительно, потому что два года назад она окончила школу, правда, сельскую, всего тремя четвёрками, чуть-чуть не дотянув до золотой медали.
   Они встретились достаточно тривиально - в парке культуры и отдыха, куда любил ходить Костя, когда у него было дурное настроение, чтобы поднять свой дух. Просто он оказался в одной кабинке с ней на чёртовом колесе. Об этом можно было снять фильм , каких много сейчас снимается на нашем телевидении - достаточно бестолковых, и назвать его "Чёртово колесо". Потом они перекусывали в кафе, потом Костя провёл Люсю домой в Люблино, где она вместе с подругой снимала квартиру. Через четыре месяца Люся от него забеременела, и надо было срочно жениться.
   Наконец, венчание закончилось. Свадебная процессия потянулась к выходу из церкви. Жених вёл невесту за руку, а рядом с ней шёл дружок и как-то загадочно усмехался. И улыбка эта, иронично-циничная, тоже была знакома Люсе. Где же пересекались их пути-дороги? Может быть, имя свидетеля что-то скажет ей, если она его узнает? И, наклонившись в Костику, который сантиметров на пять был ниже её, Люся спросила:
   - Как зовут твоего дружка?
   - Виктор. Виктор Сибелин, - ответил жених и с подозрением взглянул на Люсю. Зачем ей это знать?
   Виктор, Виктор... Сибелин... Имя и фамилия ни о чём ей не говорили. Кажется, такое словосочетание она услышала впервые. Здесь что-то другое. Мягкий холодок прокатился по спине невесты. Почему? Она этого не знала. И думать об этом было некогда, потому что они сели в роскошный лимузин и Костя заговорил с нею.
   - Устала?
   - Да, - будто не она, а кто-то другой в её теле, ответила невеста. - Оказывается, венчание - не такое простое дело.
   - Согласен. - Костя вытащил из кармана сигарету, прикурил. - Скорее бы этот дурдом закончился!
   Наверное, он имел ввиду свою свадьбу.
   "Ага, понял, что это дурдом" - подумала Люся, которая вообще была против всякого вечера. Не обязательно было и венчаться. Живут люди без этого - и ничего. Но против был Кирилл Петрович. Как это?! Единственный сын и без свадьбы. Неужто они такие бедные?
   Лимузин незаметно пролетел полкилометра. И вот они - ворота на дачу, в проёме которых стояла Анна Филипповна с хлебом-солью, а рядом с нею, какой-то напыщенный её муж. На свекруху же смотреть было жалко. Какая-то она, несмотря на дорогое платье, была скомканная и несчастная, на серые глаза её накатились слёзы. Ни дать, ни взять - потрёпанная кошками воробьиха.
   У свекрови Люси была причина расстраиваться. Она всю свою жизнь посвятила Костику, двадцать два года дышала заботами о сыне, как квочка дрожала над ним, сдувала каждую пылинку. И, вместе с тем, она сразу же полюбила Люсю, свою будущую невестку. Наверное, потому, что тоже была из деревни и очень была похожа на Анну Филипповну, каковой последняя была четверть века назад. Такая же скромная, такая же трудолюбивая, о Костике заботилась не хуже её самой. В общем, с такой невесткой сын не пропадёт. Костик учится на последнем курсе экономического факультета МГУ, а вот Люся в университет не поступила. На бесплатное отделение не прошла, а на платное... На платное отделение два года назад у неё учиться не было возможности. Жила она с матерью на одну маленькую зарплату уборщицы.
   Свадьбу Воронцовы организовали на западный манер. В саду были накрыты столы без стульев. Фуршет со шведским столом. Каждый подходил, наливал и из еды брал, что хотел. И только за одним столом были стулья - за ним сидели жених и невеста со своими свидетелями. Брачующие выпили по бокалу шампанское под "горько!", поцеловались и теперь жених засел за еду. Он был голоден, как волк, а вкусную еду он обожал. Свидетель Виктор смотрел на Люсю почти неотрывно и по-прежнему в его глазах, кроме интереса, была и ирония. Это смущало невесту, и щёки её покрылись красными пятнами. Где-то они встречались. Очень знакомое лицо и взгляд. Виктор подмигнул свидетельнице - однокласснице Костика - и предложил:
   - Поменяемся местами, Виолетта? И я хочу посидеть рядом пять минут с королевой красоты!
   Он пересел и опять упёрся в Люсю ироническим взглядом.
   - Ну, как, вообще, твои дела? - спросил он. - Давно мы с тобой не виделись, больше года.
   Люся растерялась и хлопала большими ресницами.
   - Мы с вами где-то встречались.
   - Ты не помнишь? Позапрошлым летом. В городе Сочи, где тёмные ночи! - сказал Виктор. - Виолетта, пошли, потанцуем.
   Он обдал невесту циничным взглядом. А она побелела до белого снега и сидела ни жива, ни мертва. Виктор этого не видел, но был уверен, что так оно и есть.
  
   Позапрошлым летом Они, три девочки мадам Кошкиной, были откомандированы в Сочи для обслуживания клиентов. Это были дни, когда недолгое время, с полгода Люся работала проституткой.
   В Москву она приехала два года назад из глухой брянской деревни поступать в университет. Училась Люся неплохо, и была надежда, что она поступит учиться бесплатно. Других вариантов у неё не было. Мать работала уборщицей в магазине и получала крохи. Она не то что не могла учёбу оплатить, но и прокормление обеспечить была не в силах. Их выручал огород и небольшое хозяйство, а то бы вообще с голоду поумирали.
   Сочинение Люся написала на "пять", и следующим экзаменом была история. Люся жила в общежитии университета и зашла в университетскую библиотеку, чтобы взять книги по пятнадцатому веку, который она знала очень плохо. Когда изучали в школе это период , историчка ушла в декретный отпуск, заменить её было некому.
   - Ничего не могу для вас подобрать, - сказала библиотекарша. - Придётся вам обратиться в Ленинку.
   Люся была разочарована, потому рассчитывала подготовиться к экзамену в общежитии. В Ленинку надо было ездить с двумя пересадками, тратить время, а главное - деньги, которых оставалось не столько много. Она и так жила на суповых пакетах и чае.
   И тут к ней подошёл мужчина тридцати лет - кудрявый и высокий. Он непринуждённо взял её за локоть.
   - У вас проблема с пятнадцатым веком? Могу помочь. Честно сказать, я специализируюсь по средневековой Руси.
   Удивлённо взметнулись брови Люси - она не знала, что ответить.
   - Право, я не знаю...
   - Без всякого "право", - сказал мужчина. - Я могу помочь без обиняков. Я ведь преподаю в университете историю. Вы из деревни приехали?
   - Да, - ответила Люся и покраснела, будто она не из деревни приехала, а откинулась из зоны.
   - Кстати, давайте знакомиться. Меня зовут Львом Николаевичем. Но я не Толстой, а Кабанов. А вас?
   - Люся я.
   - Вот и прекрасно! Так что?
   - Удобно ли? - замялась Люся.
   - Неудобно на потолке спать. Вот мой адрес. - Лев Николаевич быстро написал что-то в записной книжке. - Вот, до Комсомольской на метро, потом надо пройти влево сто шагов.
   Он протянул ей листок, на котором размашисто был написан адрес.
   - Я жду вас в семь часов вечера. И никаких обиняков!
   - Хорошо, - смутившись, ответила Люся. Новый знакомый понравился ей - прямой и без комплексов.
   В семь часов вечера она была у подъезда его дома. Нажала на кнопку домофона. Дверь открылась. Она на лифте поднялась на седьмой этаж, позвонила.
   - Проходите, Люся! Дверь открыта.
   У Льва Николаевича был накрыт элегантный стол. Водка с лимоном, хорошее вино, фрукты, сыр и колбаса. Посреди стола стоял канделябр, в котором горело три свечи. Хозяин помог ей сесть за стол, был предельно предупредителен.
   - Мы же собирались заниматься... - смутилась Люся.
   - Занятия не отменяются. Но сначала надо выпить и перекусить. - Лев Николаевич налил себе водки, а Люсе - вина.
   Люся поняла, что её заманили в ловушку и мучительно искала выход из неё. Ловушка подтверждалась, когда после второй рюмки Кабанов поставил музыку и пригласил её танцевать. Во время танца он, как бы непринуждённо, нечаянно, начал ощупывать её, как лошадь на продажу. Наконец, она нашлась.
   - Где у вас туалет и ванная? Я должна сделать пи-пи и помыться.
   - Туалет слева, ванная справа, - воодушевился Лев Николаевич.
   Как она летела из его квартиры! Даже лифт не вызвала.
   А потом были экзамены по истории. К своему изумлению, она обнаружила, что среди преподавателей, принимавших экзамен, был Лев Николаевич. Он сидел в центре и, наверное, был главной фигурой среди них. На вопросы билета она ответила с горем пополам, скорее всего, на четвёртку, но потом пошли дополнительные вопросы от Кабанова. На большинство из них она и представления не имела, как отвечать. Такое в их сельской школе не проходили. Впрочем, на этом экзамене срезался бы и отличник городской школы.
   В общем, она получила двойку и в университет не поступила.
   Забрав в общежитии вещи, Люся, заплаканная, ехала в метро на Киевский вокзал. Мир для неё разрушился, она должна была провести свою молодость, а может быть, всю жизнь, в глухой деревушке. Можно было остаться работать в Москве. Но у неё негде было жить, и денег осталось чуть больше, чем на билет в плацкартном вагоне. За эти деньги в Москве можно было прожить два дня с горем пополам. За это время она не нашла бы ни работы, ни квартиры.
   Когда Люся шла из метро к Киевскому вокзалу, обнаружила, что сумочка её была аккуратно разрезана бритвенным лезвием. В ней, кроме косметики, не осталось ничего - ни денег, ни документов.
   Обезумевшая от горя, она стояла у киоска с пиццами и плакала. Теперь она вообще не знала, что делать? В одночасье её сделали бомжихой и бичовкой. Можно было пойти в отделение милиции, но что они сделают? Она не видела того, кто подрезал её сумочку. Таких, как она, в милиции, наверное, бывает по десять штук в день.
   Люся вспомнила, что в чемоданчике лежит курточка, в кармане которой могли заваляться деньги. Она нашла в ней 50 рублей. Люся обрадовалась, потому что очень хотелось есть. Купила пиццу и со слезами пополам ела её. И тут к ней подошла женщина кавказской национальности, с большими, добрыми и карими глазами.
   - Что случилось, милая? Почему плачешь?
   Люся нашла в ней великолепную слушательницу, которая внимательно, постоянно цокая языком, выслушала её недлинную, но трагическую историю. После рассказа Люси, обняла её за плечи и погладила по волосам.
   - Слушай, милая... Я тут недалеко живу. Муж мой умер год назад, и я одна. Пойдём ко мне! Поживёшь несколько дней, а потом видно будет.
   Люся с радостью согласилась. Это было настоящим чудом - она остаётся в Москве.
   А через месяц она по уши задолжала Гульнаре Ахмедовне, её новой знакомой, уйму денег за квартиру и еду. Её, естественно, никто не брал на работу без паспорта. И Гульнара Ахмедовна послала её вместе с другими девочками отрабатывать долг в Сочи. Но до отъезда Люся успела написать письмо домой, чтобы мама начала восстанавливать её паспорт. В Москву Люся вернулась уже с паспортом, но не к хозяйке, а в другой район, в Люблино, на противоположном краю столицы, где помогла ей найти квартиру отдыхавшая в Сочи женщина.
  
   - Горько! Горько! - кричали гости.
   Костик уже стоял, ожидая невесту, а она опомнилась от воспоминаний лишь через минуту. Покраснела от смущения, вскочила, обняла жениха.
   Когда они отцеловались, и она садилась на место, опять встретилась с цинично-ироничным взглядом Виктора. Он сидел с ней рядом и не думал уходить на своё место. Заметив, что жених опять налёг на закуску, он спросил:
   - Ну что, вспомнила Сочи?
   Сочи Люся не хотела вспоминать. Было тошно и противно ложиться под каждого встречного. Хотя... Виктора она отметила ещё тогда - был он молод и красив, в отличие от других клиентов, которым в большинстве своём было больше сорока пяти и многие из них были обрюзгшие и с животиками. Но она не может признаться в том, что вспомнила Сочи и узнала Виктора. Никак не может.
   - Вы меня с кем-то перепутали, Виктор!
   - Я перепутал? У меня память на лица - фотоаппарат. Я один раз увижу человека и через десять лет вспомню. А от тебя всё-таки удовольствие получал!
   Люся ничего не успела сказать Виктору, потому что объявили танцы, и Костик пригласил её.
   Ах, если бы было возможным вычеркнуть из жизни месяц, проведённый в Сочи! Но не вычеркнуть, как бы она ни старалась. Она ведь не за деньги, искренно полюбила нежного и предупредительного Костю. Она узнала о том, что у него крутой родитель, когда Костик привёз её знакомиться с предками перед тем, как подать заявление в ЗАГС. И то по просьбе свекрови Кирилл Петрович смог гораздо ускорить их свадьбу, потому что не хотел, чтобы гости на свадебном празднике увидели невестку брюхатой.
   Костя такой простой и не циничный из-за мамы. Анна Филипповна попала, как Золушка, из грязи в князи, но не изменила своей доброй деревенской натуре - добродушная, тихая. А вот от Кирилла Петровича за версту несло снобизмом. Но Костик, слава Богу, пошёл в маму. Виктору бы быть сыном Кирилла Петровича! Почти как две капли воды.
   - Кто у Виктора родители? - спросила Люся у Кости во время танца.
   - Почему ты всё время о нём спрашиваешь? - Костя с недоумением посмотрел на неё. - Понравился?
   - Да нет. Из чистого любопытства. Каким-то он снобом выглядит...
   Костя усмехнулся.
   - Есть, конечно. Папа его заместителем прокурора страны работает. Вон тот - лысенький, приятный на лицо. А мама каким-то фондом руководит. Он тоже один у родителей, как и я.
   - А нас в семье четверо, - почему-то сказала Люся.
   - Да? - удивился Костя. - Я и не знал. Почему ты мне раньше не говорила? Ты вообще мне о себе почти ничего не рассказывала.
   - А что рассказывать? Деревня я со всех сторон! - немного обидчиво сказала Люся.
   - И папа у тебя есть, и мама, и братья с сёстрами, а на свадьбе никого нет.
   - Брат и сестры ещё маленькие, младше меня. А папа с мамой... Я даже не сообщила им, что выхожу замуж. Куда с нашим свиным рылом да на такую свадьбу!..
   - Зря ты так, - сказал Костик, но развить свою мысль не успел, потому что кончилась музыка, и они прошли на своё место.
   Они не успели сесть, как снова зазвучала медленная музыка, и Виктор повернулся к Косте.
   - Можно потанцевать с твоей невестой?
   - Почему бы и нет? - ответил жених, но какое-то подозрение вкралось в его сердце. Он даже вилку отложил в сторону, чтобы понаблюдать за танцующими. Что-то тут было не так. Почему Люся так пытливо интересовалась Виктором, которого не должна была знать?
   Виктор уверенно повёл Люсю. Взгляд его по-прежнему оставался цинично-намешливым и ещё, после трёх рюмок коньяка - раздевающим. Таким, каким был в Сочи.
   - Ну что? Мне так кажется, то вы вспомнили Сочи и меня.
   Люся промолчала. Рука Виктора лежала гораздо ниже поясницы, и Люся подняла её. Подлец! Подонок! Ну видел ты меня в Сочи, ну работала она непродолжительное время проституткой! Что теперь, повеситься? Она думала, что этот месяц был дурным сном и старалась забыть этот некрасивый период её жизни. Она уже год работала продавцом в магазине культтоваров, жила на квартире в Люблино и в следующем году собиралась поступать в университет. Поступала бы в этом, но заболел отец. Лекарство дорогие, и надо было помочь родителям деньгами.
   - Я не слышу вашего ответа...
   Вот придурок! Сдались ему эти Сочи!
   - Я ещё раз говорю, что вижу вас впервые.
   Виктор ядовито усмехнулся.
   - Впервые?! Мне даже интересно. А если я скажу, что у тебя на лобке и возле левого соска крупные родинки и опишу Костику нашу короткую ночь любви в Сочи? Как ты думаешь, он поверит мне?
   Конечно, поверит - в этом была уверена Люся. Наградил же Бог её такими отметинами в интимных местах! Вообще-то, не только в интимных. Были у неё родинки и на спине, и под коленом, и на плече.
   - И что вы этим добьётесь? Разрушите счастливую пару?
   - Ага! Это всё-таки ты. А я уже начал сомневаться! - Виктор идиотски усмехнулся. - Я не стану этого делать, если ты ещё раз...
   - Не поняла, - сказала Люся и покраснела. Она прекрасно поняла, что от неё хотел Виктор.
   - Если ты сегодня окажешь мне услугу с минетом и прочими удовольствиями, Костя никогда не узнает о Сочи. - Какой же гадкой и циничной была его улыбка!
   Но, слава Богу, кончился танец.
  
   Свадьба пошла по новому кругу. Многие поприносили из трёхэтажного особняка стулья и табуретки. Ну не шёл русской душе этот чужестранный фуршет! Русский любит хорошо выпить и аппетитно закусить, будь то свадьба, день рождение или поминки. А тут ходи вдоль столов, как дурак. А если после пяти-шести рюмок ноги начинают плохо слушаться? Нет, русской заднице надо припечататься так, чтобы с места не сдвинуть. И, может быть, русский захочет уснуть, уткнувшись носом в салат? Русскому фуршет никак не может быть по душе.
   Опять кричали "горько!", и Костя продолжительное время целовал свою невесту. Он любил её и не мог иначе. А Люся всё это время мучительно размышляла над словами Виктора. Жизнь иногда такие выкрутасы делает, что ни один писатель не придумает. В Москве более десяти миллионов жителей и в Сочи - не одна тысяча. И надо же судьбе столкнуть её с Виктором и там, и здесь! Да ещё в таком непривлекательном моменте. Этого никак не могла ожидать Люся. И что теперь? И Костик, и его любовь - коту под хвост?
   Отдаться Виктору - это не выход. Если дружат Кирилл Петрович с его отцом, если дружат их сыновья, она ещё не однажды увидит его. И каждый раз ей придётся обслуживать этого пошляка. От Костика эти измены долго не утаишь. Всё может раскрыться быстро, может быть, даже сегодня. Тогда какой позор ждёт Костика и его родителей?! Люся искренне любила Анну Филипповну и не могла позволить, чтобы она умерла от горя, ведь у неё очень слабое сердце.
   А что если всё рассказать Костику самой? Человек он добрый, отзывчивый, может быть, поймёт. Но сама мысль... Сама мысль, что он женился на проститутке, может убить их любовь. Она не может позволить этого, когда носит в животе его ребёнка. Это будет не жизнь, это будут мучения. Но ведь женятся другие на проститутках, зная об этом. И ничего. Нет, Костя другого воспитания. Патриархального, как его мама. Ни он, ни она, не примут этого. Получается, куда ни кинь - всюду клин.
   Сзади подошла Анна Филипповна и ласково обняла Люсю за плечи.
   - Что ж ты невесёлая такая на собственной свадьбе, Люсенька? Не обидел ли тебя Костик?
   Господи! Святая простота. Совершила ли ты хоть один грех в жизни? Обидела ли кого плохим словом или поступком? Она, действительно, могла показаться святой, Анна Филипповна. Но, наверное, всякое бывало и в её жизни. Что о ней знает Люся? Совсем мало, почти ничего.
   - Замужество - серьёзное дело, Анна Филипповна, задумаешься тут!
   - Правда твоя, Люсенька! Но Костик... Он же не вредный, мягкий. Ты с ним, как у Бога за пазухой будешь жить.
   - Конечно. Конечно же! И всё же страшновато.
   Анна Филипповна немного выпила. Поэтому, не обращая внимания на гостей, звонко рассмеялась.
   - И я ведь на своей свадьбе переживала, хотя знала, что Кирюща не вредный и надёжный! - Она поцеловала невестку в щеку.
   Кого вы целуете, любезная Анна Филипповна? Проститутку!
   Свекровь ушла, а Люся налила себе полный бокал шампанского. Выпила, не отрываясь, и с иронией посмотрела на Виктора, который беседовала с миловидной соседкой.
   "Не будет тебе меня, козёл Виктор! И ничего ты не расскажешь Костику, осёл Виктор!"
   Шампанское сразу ударило в голову, и приятно покачивалась земля, яблоневый сад в ореоле начавшего заходить солнца, чуть тронутого оранжевым цветом, как молодой апельсин, приветливо покачивал ветвями с ярко-жёлтыми плодами. Но не рождалось в ней обычной доброты, как бывало раньше, когда она выпивала. На душе по-прежнему было пакостно. И виновником тому - этот вот болван, который беспечно болтает со своей соседкой. Не о такой свадьбе для себя мечтала Люся, и поэтому ей было обидно.
   Люся выпила ещё полбокала вина и закусила долькой апельсина. Костя склонил к ней голову и шёпотом спросил:
   - Что случилось Люся? Ты что, напиться хочешь?
   - А почему бы и нет? Тоска это всё, Костя - свадьба, гости. Особенно для жениха и невесты. - Она обняла мужа и поцеловала.
   - Совершенно согласен с тобой! Но потерпи, милая. Ещё пару часов, и эта экзекуция кончится. Завалимся мы с тобой в постельку! - И Костя продолжил разговор со своей одноклассницей.
   - Пора, мой друг, пора! - буркнула Люся под нос и локтем толкнула Виктора. Тот, удивлённый, обернулся к ней.
   - Через десять минут жди меня у сарая на спуске, - очень просто и обыденно сказала ему Люся.
   - Весьма удивлён. И польщён, - ответил Виктор.
   "Что же я делаю, дура?! - подумала Люся, положив голову на плечо Кости. Она будто прощалась с ним. - Если я не договорюсь с Виктором мирно, я убью его!"
   А хорошо бы убить. Нет человека - нет проблем. Кто же это сказал? Кажется, Сталин. А при чём здесь Сталин, если рушится её жизнь? Она опять посмотрела на Виктора. Как же ненавистна была ей его смазливая красота: это чисто выбритое лицо, эти правильные, будто нарисованные, черты, эти белые, холёные пальцы, которыми он приглаживает волосы!
   Люся довольно сильно опьянела. Она раньше не пила много, так - сто-сто пятьдесят граммов ради компании. И то - только сухое вино. А тут - полбутылки шампанского. И ещё до этого пила. В ЗАГСе и в церкви.
   О чём говорят Костя и одноклассница? Впрочем, это неважно. Ей это неинтересно, ей своих проблем хватает по уши. Вон, Виктор посмотрел на часы и двинул к сараю. Твой час настал... Что ж, касатик, ты свой выбор сделал. И она, Люся, сделала. Она не даст тебе растоптаться свою жизнь, даже если у тебя папа - заместитель прокурора страны.
   - Костя! - обратилась она к мужу. - Я схожу в туалет пи-пи и порыгаю. Что-то хреново мне!
   - Тебя проводить? - заволновался Костя.
   - Нет, я сама. Через пять минут буду.
   Она была уверена, что ей хватит пяти минут для разговора с Виктором. Или-или. Она должна разрубить этот гордиев узел.
   Люся на самом деле хотела пи-пи. Из туалета она пошла на кухню, взяла средний нож и спрятала его под свадебное платье. Зачем нож? Она, что, убить Виктора собралась? Да нет, ни в коем случае. Это из предосторожности. Вдруг он изнасиловать её захочет? Ну, нет, такой самодовольный прыщ насиловать не будет. Он всегда уверен, что ему не откажут.
   Нет, не для этого она нож взяла. А для чего? Некогда думать, ведь она отпросилась у Кости на пять минут. Надо бежать!
   Виктор ждал её у двери кирпичного сарая, который больше походил на небольшой дом, и курил дорогую сигарету. На нём не было вообще ничего дешёвого. Даже его изящный бело-голубой галстук стоил не меньше двухсот долларов. От одноразовых лаковых туфлей Виктора отражалось осеннее солнце, и солнечный зайчик запрыгнул в тревожные глаза Люси. Она не могла предположить, что будет делать дальше. Она знала одно, что ненавидит этого человека, как никого другого на свете.
   - Пришла? - спросил или утвердил Виктор, когда она подошла. И, отбросив сигарету, полез к ней целоваться.
   - Что так быстро? - уклонилась она от него.
   - Разве мы располагаем длительным временем?
   - Располагаем. Потому что мне всё равно. - Она посмотрела на него из-под лобья. - Виктор... Может быть, разойдёмся друзьями? Разве на мне одной свет сошёлся? Ты красивый парень, у тебя должно быть девок, как собак нерезаных!
   - Всё так... - элегантно сплюнув, сказал он. - Знаешь почему я хочу, чтобы ты сделала минет, а я трахнул тебя?
   - Наверное, нравлюсь тебе...
   - Ни хрена! Я ненавижу этого маменькиного сынка Костю. Я дружу с ним только потому, что это нужно нашим отцам. И трахнуть его невесту в день свадьбы - для меня неописуемое удовольствие. Я мог бы ему рассказать о Сочи и расстроить свадьбу, но тебя, дуру, жалко!
   - Так, значим, мы ничего миром не решим?
   - Нет, - усмехнулся Виктор. - Я никогда не отступался от задуманного и никогда не отступлю!
   Он начал расстёгивать ширинку.
   - Пошли в сарай - там безопаснее, - с каким-то обречённым унынием сказала она.
   Он открыл дверь и шагнул в сарай. Там было одно окно и от этого - сумеречно. Следом за ним вошла и Люся, накинув крючок на дверь. У дальней стены стояла старая тахта.
   - Туда, на тахту, - чуть не задохнувшись, сказала Люся.
   Виктор воспринял это по своему и ускорил шаг. Перед ней маячила его широкая спина. Секунду подумав, она вытащила из платья нож и, размахнувшись, со всей силой всадила его под левую лопатку Виктора. Он вздрогнул и полуобернулся к ней. Она не понимала, что произошло с ней в следующую секунду. Люся вырвала нож из его спины и ударила ему в бок, потом - в шею - уже падающему. Затем, упав на колени, била ещё м ещё. И кричала:
   - На тебе! На тебе! Сволочь! Сволочь!
   Люся опомнилась лишь через минуту. Перед ней лежал бездыханный, окровавленный труп Виктора. До неё дошёл весь смысл случившегося. Ей захотелось закричать, завыть на весь белый свет, но она трезво удержала в себе этот порыв. Нельзя, нельзя! Её могут услышать. Она лишь безнадёжно прошептала:
   - Что же я наделала?!
   Это всё. Это конец всему. Она не сможет скрыть этого убийства. Её ждёт не менее десяти лет заключения. Или гораздо больше. Кто его папа, а кто она? Её упекут не менее, чем на двадцать лет. Её упекут до старости.
   Ей не хотелось в тюрьму. Она совсем не хотела в тюрьму. Она там не проживёт и месяца. Скорее - она удавится там. А какой переполох поднимется на свадьбе! Люся не желала видеть этого переполоха и расширившихся от ужаса зрачков милейшей Анны Филипповны.
   У Люси совсем нет времени. Через пять минут опомнится Костя и пойдёт искать её. Люся лихорадочно обшаривала сарай глазами. Ага, вот бельевая верёвка. Ага, вот яблочные ящики. Вот три крепких балки.
   Люся, спокойная и бледная, отрезала бельевую верёвку. Встала на тахту и хотела привязать к балке. Но не достала. Не хватает каких-то двадцать сантиметров. Может быть, двадцать пять. Она принесла яблочный ящик и стала на него. Он, тем более, нужен был ей. Люся привязала верёвку к балке и накинула петлю на шею.
   Что она делает? Это безвозвратно, это навсегда. Она больше никогда не увидит Костю, не увидит солнце, не задохнётся свежим утренним ветром. Ей всего девятнадцать лет, она ничего не успела сделать за свою короткую жизнь. А где она успеет? В тюрьме? Она не желает этого позора. И пусть. И пусть! Зато Костя и его добрая мама никогда не узнают, что она была проституткой. Они подумают, что Костя хотел изнасиловать её. И пусть. И пусть! У неё нет другого выхода.
   Плотно зажмурившись, с замершим сердцем, Люся вытолкнула яблочный ящик из-под ног.
  
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ромео
  
   - Садись! Садись, Джек! - Хозяйка открыла заднюю дверцу "Жигулей", приглашая собаку в машину.
   Джек запрыгнул на сиденье и с недоумением огляделся. Куда собрались его хозяева и зачем взяли его? Ведь с тех пор, как с ними живёт Василий Иванович, а это, наверное, месяца два, его никогда не брали с собой, куда бы они ни ехали. Выведет раз в день хозяйка во двор - и на том спасибо. Слышал Джек краем уха, что собрались Василий Иванович и Марья в какой-то Павловск к его престарелым родителям, но где этот Павловск и с чем его едят, собака не знала.
   Был пасмурный октябрьский день то с затихающим, то с возобновляющимся дождём-моросью. По-осеннему было сумеречно, и низкие, шевелящиеся, как сказочные чудовища, серо-синие тучи плыли, не спеша, на северо-восток. Угрюмо молчали опавшие деревья, размышляя о чём-то печальном. Не любил такую погоду Джек - хоть ты убейся. И даже, когда его выводила Марья в такую погоду во двор, Джек старался не задерживаться. Это в солнечную погоду можно подурачиться, побегать и поваляться на травке. А в такую непогоду... Ведь зонтики собакам не полагаются.
   Василий Иванович завёл "Жигули". И они поехали. Джек лёг на сидении, вытянув вперёд лапы. Закрыл глаза с мыслью, что вдруг уснёт и проспит всю дорогу до этого Павловска. Но не спалось. Не давали уснуть невесёлые раздумья.
   Как-то сразу не заладились его взаимоотношения с Василием Ивановичем. Во-первых, как заметил Джек, он не очень-то любил и привечал собак. Василий Иванович, честно сказать, если собаки не докучали ему, относился к ним равнодушно. Есть они и есть, а если бы их и не было на свете - невелика беда. А во-вторых, Джек ещё не отошёл от горя. Три месяца назад умер его любимый хозяин Сергей Николаевич, когда появился в квартире этот напыщенный хлыщ. Может быть, он и пришёлся по сердцу Марье, но только не ему, Джеку. Он скучал по Сергею Николаевичу и иногда ночами выл. Почти, как волк. И это было первым, что не нравилось Василию Ивановичу в нём. А Марье не нравилось то, что он линял и всюду - на ковре, диване и креслах - оставлял свою шерсть. А что делать Джеку, если его организм готовился к зиме, зарастая густой шерстью? Не лазить по диванам и креслам, - сказал бы всегда правильный Василий Иванович.
   Куда это они повернули? Эта улица состояла из однообразных и унылых пятиэтажек. Старый город. Здесь Джек никогда не бывал, они с Сергеем Николаевичем выезжали другой дорогой, кажется, противоположной этой.
   Отличный был мужик, Сергей Николаевич! Он подобрал Джека, проезжая какой-то деревней. Остановился у колодца воды набрать, а возле него щенок скулит, дрожит всем телом. Сразу было видно, что выкинули его, как лишнюю объедалу. Трудно было определить, какой породы был щенок. Судя по внешнему виду, один из его родителей был восточно-европейской овчаркой, а второй - обыкновенной дворнягой. Но это совсем не волновало Сергея Николаевича. Два месяца назад пропал его спаниель Джек, которого он так и не нашёл. Сергей Николаевич, дети которого выросли и разлетелись по свету, а жена была угрюмым и неразговорчивым человеком, очень скучал по собаке. И всё не было времени или случая обзавестись новой. А тут щенок-бомж у колодца. Подобрал его Сергей Николаевич и, чтобы не путаться, назвал, как и спаниеля, Джеком.
   Так здорово повезло Джеку восемь лет назад. К тому же, в тот выходной день Сергей Николаевич был в прекрасном настроении. Вместо видавшие виды "Запорожца" неделю назад он купил новенькую "шестёрку", которая оказалась на хорошем ходу и с отличным бесшумным двигателем и сегодня впервые выехал на рыбалку на реку Хопёр. И рыбалка получилась, как давно не было, удачной - килограммов восемь рыбы наловил, и погода была удивительно тёплой и спокойной, и щенка - ласкового и преданного - нашёл.
   Сергей Николаевич привёз Джека в город, привёл в свою трёхкомнатную квартиру на четвёртом этаже. В тот же день Джек познакомился с Клавдией - первой женой Сергея Николаевича. Была она очень тихой, замкнутой женщиной, работала учительницей начальных классов и ходила в строгом синем платье с белым подворотничком, всегда с куксой на голове. При всём этом она оказалась человеком добрым, Джека любила и заботилась о нём. Жаль, что она через два года умерла от рака груди, а ещё через полтора года Сергей Николаевич женился на этой мымре Марье - бабе без образования, которая работала поваром в кафе, и без роду-племени.
   Быстро они выехали из города на объездную дорогу. Когда они с Сергеем Николаевичем выезжали на рыбалку или по грибы, они выезжали из города в два раза дольше.
   - Сколько до Павловска? - спросила Марья у Василия Ивановича.
   - За три часа доедем, - уверил тот.
   - Не близко, - буркнула Мария и продолжила дремать. Этим она занималась, как только отъехали от дома.
   Ого! Три часа езды - это не слабо. Даже с Сергеем Николаевичем, без ума любившего природу, они на такие расстояния не выезжали. Самое большее - полтора часа езды. Тем лучше. Джеку лишь бы не сидеть, не скучать в четырёх стенах. За окнами машины мелькают разнообразные картины. Дорога за городом не была просто дорогой среди степи. Вдоль неё располагались многочисленные магазины, кафе, палатки, заправочные станции, хотели, ремонтные мастерские - в общем, кружился пёстрый мир, что в глазах рябило.
   - Останови! - попросила Василия Ивановича мымра Марья. - Надо минеральной воды купить.
   Она вылезла из машины и тяжело пошла к палатке. Молодая ещё женщина, а разъелась, как корова! Марья была моложе Сергея Николаевича на восемнадцать лет, а Василия Ивановича - на пять. Это означало, что ей всего сорок четыре года. И что в ней Сергей Николаевич нашёл? Умерший хозяин Джека тоже невысокого образования был. Когда-то закончил автотехникум и почти всю жизнь проработал завгаром механического завода. Но человеком он был, в отличие от второй жены, начитанным и деятельным.
  
   Они тронулись дальше. Джек опять горько задумался. Как же ему жить с этими хозяевами? И с Марьей у него не сложилось с первых дней. Не то, чтобы он ненавидел её, но и не любил. И она относилась к нему также: кормила, иногда, когда занят был Сергей Николаевич, во двор выводила. И всё, пожалуй. Погладила она Джека всего один раз за то время, что они живут вместе. Когда это было? Кажется, на второй год, когда Сергей Николаевич сошёлся с ней. Марья вышла с Джеком во двор и там к ней стали приставать два пьяных мужика. Джек вовремя заметил это. Какая-никакая, а всё же хозяйка. Джек с яростью набросился на мужиков - у них только пятки засверкали. Вообще-то он тихий и спокойный пёс, но не тогда, когда его хозяев обижают. Вот тогда-то один раз в жизни она погладила его в знак благодарности. А вечером взахлёб рассказывала Сергею Николаевичу, как Джек спас её. С того дня она стала относиться к собаке лучше, но не намного. По крайней мере, она усвоила, что Джек - полезная вещь в их квартире.
   Быстро забыла Марья о Сергее Николаевиче, через три месяца после его смерти замуж выскочила. А ведь он, Сергей Николаевич, насколько Джек в жизни понимает, любил её. Наверное, надоел хозяин ей, когда полгода болел и лежал без движения в зале на диване. После инсульта его хватил паралич. Ухаживая за ним, Марья, наверное, не раз умоляла Бога, чтобы он освободил её. Но не Бог её услышал, а сам Сергей Николаевич, который выпил двадцать снотворных таблеток. Их по неосторожности оставила Марья на табуретке, стоящей у дивана.
   В этом вопросе Сергей Николаевич оказался мудрым человеком. Сколько он натерпелся от Марьи. Когда из всех конечностей у него работала только правая рука! Какими только грубыми словами не обзывала она его! И трупом лежачим, и чурбаном, и срущим камнем, и чучелом гороховым, и пнём недвижным. В те полгода часто видел Джек у хозяина слёзы. В таких случаях пёс подойдёт к нему, ляжет у дивана. Сергей Николаевич опустит руку и гладит его по холке, перебирает пальцами шерсть. А Джеку так хорошо, так покойно, что он зажмуривает глаза от удовольствия. Ему хотелось, чтобы так много лет длилось, пока не закончится его собачья жизнь. Но Марья как бы ненароком оставила на табуретке таблетки. И никто об этом не знал, кроме её и Джека.
   Сергей Николаевич был добрейшим человеком. Он никогда, в отличие от Марьи, не повышал голоса на собаку. Всегда говорил ровно и спокойно. А Джек за это рад был ему услужить, хоть палку, которую он бросит, принести, хоть рыбу сторожить, хоть палатку охранять. Дважды в поход с ночным с ними выезжала Клавдия, а Марья - никогда. Не любила она эти дела. Лучше поспать или сериал по телевизору посмотреть.
   Джек зевнул и тихонько заскулил. Он хотел есть. Марья сегодня утром не покормила его. Забыла, что ли? Василий Иванович, тот никогда не накормит, даже если бы Джек издыхал с голода.
   В кабине вкусно пахло котлетами, и Джек сглотнул слюну.
   "Ну, вытащи хоть одну, дай мне!" - мысленно умолял он свою хозяйку и коротко гавкнул. Но она не обратила на это внимание.
  
   Всё реже за окном "Жигулей" появлялись различные предприятия, они вообще выехали из города. А машина-то та, которую Сергей Николаевич купил в год, когда подобрал щенка у колодца. Она, как и Марья, перешла по наследству Василию Ивановичу. Как берёг, как холил её Сергей Николаевич! Не хуже, чем Клавдию, а потом Марью. Даже сейчас, через восемь лет, "жигулёнок" бегал бойко и внешний вид его был приличным. Это ладно, скоро ему придёт конец. Василий Иванович совсем другой хозяин. Не осмотрит машину, не подкрутит ничего. Сел и поехал. Едет - хорошо, сломается - на троллейбусе будет ездить или пешком ходить.
   Марья открыла минеральную воду и та ударила газом, облив её всю. Джек злорадствовал, а она ругалась.
   - Вот зараза! Газа перебавили!
   - Разболтало за дорогу! - со значением сказал Василий Иванович.
   Он, завхоз школы, всё делал со значением, даже когда спал с женой. Кстати., Марья-то его четвёртая официальная жена. Сколько было неофициальных - никто, даже он сам, не знал. Он был неплох собой - этакий киношный красавец с глубокими залысинами. Но красота его была какой-то холодной, не притягивающей к себе. Наверное, поэтому так часто от него уходили женщины. Но Марью он пока устраивал. До любви она никогда не была охоча. И пусть Василий Иванович был занудным и скупым, зато не пил, не курил и не буянил. Покой - вот что было самым главным в жизни хозяйки Джека. Поспать не менее десяти часов, вкусно поесть пять раз в день - это было её кредо. Она и в кулинарное училище пошла из-за того, что любила вкусно поесть.
   Из-за туч на короткое мгновение выглянуло солнце, которое яркими красками раскрасило день. Пожухлая степная трава сразу засверкала всеми цветами радуги. Над степью курился туман. Всё-таки было ещё тепло, несмотря на затянувшиеся занудные дожди. Справа по полю ходил тёмно-красный трактор "Алтаец", вспахивающий зябь. Окно со стороны Василия Ивановича было чуть-чуть приоткрыто, и из него потянуло горелой соломой. Запах был вкусным, и Джек снова сглотнул слюну. Догадается ли толстокожая хозяйка накормить его. Или Джеку до самого Павловска ехать со спазмами желудка?
   Джек жалобно заскулил. Василий Иванович оглянулся на него и грозно сказал:
   - Заткнись, шалава! Выкину из машины!
   Сволочь! Сам, небось, плотно позавтракал, сожрал полбатона с маслом и колбасой и две чашки чая выпил!
   Пёс замолчал, хоть голод и допекал его. Слишком угрожающим был голос Василия Ивановича. Этому ничего не стоит выкинуть его. Дважды за два месяца он ударил Джека. Один раз Джек, вспомнив Сергея Николаевича, заскулил среди ночи. Василий Иванович не поленился встать, пройти в переднюю, поводком, на котором выводили Джека гулять, огреть его по спине и запереть пса на кухне. Джеку было обидно до слёз, и он затаил на нового хозяина обиду. И через несколько дней он спрятал его тапочек за кресло. Минут пятнадцать искал Василий Иванович тапочек, а когда нашёл, спросил у Марьи:
   - Маш, это ты мой тапочек за кресло спрятала?
   - Ты что, за дуру меня держишь? - ответила жена.
   Василий Иванович с подозрением взглянул на Джека. Всё-таки его мучили сомнения, что обыкновенная псина может быть такой умной и злопамятной. Но, в конце концов, больно отходил собаку по хребтине. Конечно же, Джек мог огрызнуться, мог укусить его. Увы, он не имел права кусать хозяина - эту истину он усвоил с тех времён, когда, играясь, нечаянно укусил за руку Сергея Николаевича. Тот небольно потрепал собаке ухо.
   - Запомни, Джек, никогда не кусай руку дающую!
   Василий Иванович ничего ему не давал, но всё равно был хозяином. Однажды попробовала замахнуться на Джека и Марья, но он так грозно оскалил зубы, что она зареклась навсегда бить собаку.
   - Маш, а может, того... Выбросим уже его? Не найдёт он отсюда дорогу домой, путь не метивши.
   - Рано ещё. Хоть и собака, а жалко. Я хотела его в какой-нибудь деревне оставить. Может, прибьётся к кому-нибудь.
   Этих слов Джек не слышал - он придремал, чтобы не чувствовать голода. Бубнят себе хозяева что-то меж собой - пусть бубнят.
  
   Километров за двадцать до города находилась известная дальнобойщикам автостоянка. Были здесь эстакада, лесопосадка и внизу, в овраге, родник с чистой и холодной водой. Водители останавливались здесь на ночёвку охотно. И ещё здесь жила дворовая сучка Джульетта, неизвестно откуда появившаяся на стоянке полгода назад. Тот, кто ходит по этой трассе постоянно, знал сучку, как свою, подкармливал её. Не жадничали и те, кто останавливался здесь разово. Так что Джульетта не голодала, у неё даже шерсть лоснилась.
   Мимо этой автостоянки и проезжали они, когда Марья остановила Василия Ивановича.
   - А давай здесь оставим Джека. Видишь, собака лежит. Не голодная, по-моему.
   - И правда. Это автостоянка. У дальнобойщиков всегда из еды что-то остаётся. Не пропадёт!
   Василий Иванович ударил по тормозам. Марья вытащила из сумки небольшой свёрток, открыла заднюю дверцу.
   - Выходи, Джек! Покормлю тебя.
   Она развернула свёрток, в котором были хлеб и две куриных косточки. Наконец-то! Джек жадно схватил кость и в одну секунду раскусил её. Марья же села в машину. И Василий Иванович включил вторую передачу. Марья высунула руку в окно и помахала рукой.
   - Бывай здоров, Джек! - И звонко расхохоталась.
   Джек с недоумением смотрел на тронувшуюся машину. Что это такое? Куда они? Его во взрослой восьмилетней жизни никто никогда не бросал, он не знал такого. Поэтому и опомнился, когда "Жигули" отъехали от стоянки не менее десяти метров.
   Бросив недоеденную кость, Джек бросился за машиной, звонко лая на ходу. Заметив преследование, увеличил скорость и Василий Иванович. Недолго, метров сто продолжалась погоня. Куда было угнаться за "Жигулями" уже немолодой собаке?! Через две минуты машина скрылась за подъёмом, и Джек в растерянности остановился.
   Они бросили его! Таким образом Василий Иванович отомстил ему за строптивость. Да нет, не мстил он псу, а просто не любил собак. Он хорошо устроился у Марьи-дурочки, и теперь устранено последнее препятствие для уютной жизни.
   Джек отказывался верить в случившееся. Вот так жестоко и беспардонно освободились от него. А может, не освободились. Может, решили на пару дней оставить его на стоянке, чтобы на обратном пути забрать? Может, нельзя его брать к родителям Василия Ивановича? Не похоже. Если бы это было так, они попросили бы его подождать их здесь. Просто уехали и всё. Он им не нужен, он им - помеха.
   Низко склонив голову, обнюхивая кювет, Джек потрусил назад, к еде. Жалобно урчал его пустой желудок.
  
   Там, где Джек оставил куриные косточки и хлеб, стояла сучка со стоянки. Эта чёрная с белой звездой во лбу дворняжка выглядела довольно опрятной. Во всяком случае, на бомжиху она не походила. Можно было подумать, что её через день расчёсывала хозяйка и каждое утро и вечер выводила гулять. В общем, Джульетта ему понравилась. Но она стояла у еды, законно принадлежащей Джеку. И он, подходя к ней, оскалил зубы.
   Сучка вежливо отошла на щага два назад. Что заметил Джек, она не тронула и крошки из его еды. Казалось, что она просто охраняла его обед, на который сподобилась, чтобы обмануть его, Марья.
   Сердито урча, Джек расправился с едой в течение трёх минут. Червячка он заморил довольно серьёзно, и теперь мир не казался таким безнадёжно печальным. Низко висели тучи над землёй, подувал над степью прохладный ветерок, но дождя не было. А это уже кое-что для бездомной собаки, какой стал Джек. Он осторожно подошёл к Джульетте и дружелюбно понюхал. От сучки не исходило никакой угрозы.
   Она приветливо помахала пышным хвостом, в котором, как ни странно для изгоя собачьего общества, не было ни репейника, ни травы, и сделала три шага в сторону. Джульетта явно приглашала его отойти с нею. Может быть, хочет угостить чем-нибудь? Дура! Как же он отойдёт от того места, где его оставили хозяева?! А если они решат вернуться назад, чтобы забрать его?
   Джек лёг на траву в кювете и начал наблюдать за дорогой, за проезжающими машинами. Интересовали его только те, что шли в город. Подошла сучка и легла в метре от него. Пусть себе лежит, она ему нисколько не мешает. Главное, чтобы не лезла с дурацкими поцелуями.
   Машин на трассе было много - грузовых и легковых. Вот прошёл тяжеловесный "Ман" с длинной-длинной фурой. Судя по тому, как стал непринуждённо стал подниматься в гору сразу за стоянкой, шёл он полугружёный или с лёгким грузом. Следом за "Маном" пролетела бежевая новенькая "Волга". Тот же цвет, но чуть светлее и у "Жигулей", на которых уехали в Павловск Василий Иванович и Марья.
   Джек горестно вздохнул. Никак не ожидал он такого вероломства от своих хозяев. Ну ладно, Василий Иванович - он живёт с ними без году неделя и не любит собак. А вот Марья... Джек прожил с ней вместе более трёх лет. И таким образом предать? Но он чувствовал, где собака зарыта. Его не хотел Василий Иванович. Василий Иванович ненавидел его. И поставил перед Марьей дилемму: или я, или Джек. А она, баба-дура, выбрала Василия Ивановича. Не понимает, что иногда от собаки больше пользы, чем от сраного мужика.
   Он представил приятную сердцу картину: в "Жигулях" грызутся, ругаются Василий Иванович и Марья. Из-за него. Марья опомнилась и требует от Василия Ивановича вернуться назад. Наивный дурак ты, Джек! Они, может быть, смеются в эту минуту над его незавидной будущей судьбой.
   Джек никогда не был бездомной собакой, хотя не очень приятно начиналась его жизнь. Слава Богу, опыта выживания он не имел. Но он чувствовал, что впереди его ждут нелёгкие дни. Дома худо-бедно, но два раза в день кормили. Джек ведь в еде не привередлив, что давали, то и ел. Когда был жив Сергей Николаевич, дважды в день его выводили во двор. Здесь выводить его никуда не надо, но и никто специально не накормит. Обо всём надо заботиться самому.
   Нет, такого не должно быть, это неправильно. Они вернутся, обязательно вернутся. Не такая Марья законченная сволочь, как можно подумать. Она же кормила его и кое-как ухаживала за ним после того, как умер Сергей Николаевич. Когда Джек вспомнил о бывшем своём хозяине, ему захотелось заплакать. Но почему так несправедливо всё устроено на свете? Сергею Николаевичу было всего шестьдесят два года. Он мог бы ещё жить и жить.
  
   Какое-то нежное тепло разлилось вокруг сердца, когда Джек вспомнил о Сергее Николаевиче. Он вспомнил их последнюю поездку в лес. Это было прошлым летом в августе. Хозяин уже серьёзно болел - сахарным диабетом и стенокардией напряжения. Он уже давно не ел сахара и белого - всего, что содержало много углеводов, два раза в день пил настойку на основе фасолевых стручков и не расставался с таблетками, которые назывались "Нитроглицерин" Когда он поднимался в гору, начинал задыхаться. Но всё равно на природу - на рыбалку и за грибами - выезжал. И в прошлом году они поехали по грибы.
   Сергей Николаевич не спешно бродил меж берёз и сосен в смешанном лесу. Грибов прошлым летом было - косой коси. Хозяин быстро набрал корзину белых, подосиновиков и подберёзовиков. И во вторую корзину он собирал только боровики. Стоял тёплый, ясный день. Джек вольно бегал по лесу, радуясь жизни, выискивая полёвок. Помнится, набрёл он на ежа. Так и эдак к нему подлаживался - пах-то ёж вкусно! В конце концов, больно укололся о колючки, заскулил и отказался от затеи съесть его. Сергей Николаевич громко, от всей души рассмеялся.
   - Ну что, Джек? Не обломилось тебе ежа попробовать? А жаль. Мясо у него нежное.
   "Лучше бы взял да и перевернул его мне!" - подумал тогда Джек, облизываясь на ежа.
   Но Сергей Николаевич медленно побрёл дальше, внимательно высматривая боровиков.
   Домой они вернулись под вечер. Хозяин очень устал и чувствовал себя плохо. Каждые полчаса он принимал нитроглицерин. Вышел из машины, погладил её капот.
   - Всё, мать, - сказал он. - Отъездились мы с тобой и на рыбалку, и за грибами. Такие вот дела...
   Каким же печальным был его голос! И Джек чуть не прослезился. Он тоже любил лес.
   Больше они на природу не выезжали. А в ноябре у Сергея Николаевича случился инсульт.
  
   Всё бы хорошо. Приятно полёживать среди октябрьской прохлады и посматривать на дорогу. Тихо вокруг, только машины гудят и шуршат. Рядом в полутора метрах лежит Джульетта и дремлет. Жизнь у неё ночная, только ночью она добывает себе пропитание, бегая меж машинами. Наестся, а лишнюю еду таскает в лесопосадку и закапывает под кабину трактора, что лежит там и в которой она живёт - пригодится в течение дня и на чёрный день.
   Всё бы хорошо да пить захотелось. И уйти опасно - вдруг хозяева приедут? На что он надеется, дурак? Бензин нынче не дешёвый, ещё Сергей Николаевич об этом говорил. И фильтры с карбюратором в "Жигулях" хреновые. Поэтому машина жрёт бензин - не напасёшься. С какой стати они будут возвращаться? Это собаки людям верность хранят, а люди...
   Тяжело вздохнув, Джек поднялся, повёл носом из стороны в сторону - принюхался. Вроде как с юга запахом воды несёт. Поднялась и Джульетта. Засеменила на юг. Без слов Джека поняла.
   Спустились к роднику. Джек жадно пил, а сучка лаканула пару раз - за компанию. Он был благодарен ей за соучастие. Подошёл, понюхал, с нежностью лизнул в бок Она только посмотрела на него добрыми глазами. Неплохо заиметь такую подругу в его паршивой ситуации. Вдвоём можно любые трудности преодолеть.
   Джек лёг на место, где лежал его обед. С чем чёрт не шутит, а вдруг вернутся? Иногда поступки людей трудно понять, иногда в их поступках отсутствует всякая логика. Казалось бы, чего проще: вот добро, а вот зло. Нет, выдумывают что-то, юлят, лгут, предают друг друга. И дерутся за место под солнцем. А его, места этого, вон сколько - бескрайняя степь.
   От холодного встречного ветра слезились глаза. Но отвернуться Джек никак не мог - машину хозяев проморгает. Хотя ждать их ему не следовало бы. Пока до Павловска доедут, пока погостят там, пока назад соберутся - не менее двух суток пройдёт Вот через двое суток и ждать их надо. Джек обязательно узнает их "Жигули", эту машину он знает, как свои пальцы. И, хотя зрение его притупилось, он до неприличия сделался близоруким, свои "Жигули" он увидит и без труда узнает.
   Джек даже не заметил, как уснул. И опять ему снился Сергей Николаевич, который бросал палку в реку Хопёр. Джек радостно прыгал в воду, хватал палку и плыл к хозяину.
   Выглянувшее солнце взяло курс на запад и медленно спускалось к горизонту. Джек проснулся от приступа голода. Всё-таки две куриных косточки и пару кусочков хлеба - это не обед для настоящей собаки. А Джек был псом крупным, в два раза больше той же Джульетты. Значит, и питания ему надо в два раза больше. Он поднялся и начал бегать, принюхиваясь, вокруг: а вдруг полёвку вынюхает? Поднялась и сучка. Тоже за компанию побегала, понюхала. А потом поняла его желание. Побежала в лесопосадку, приглашая Джека. Там, под кабиной она выкопала несколько куриных косточек. Других здесь, наверное, не бывает. Лежали вдвоём и грызли. Не очень калорийная пища, но через пять минут Джек почувствовал, что желудок уж не досаждал так ему. Он подошёл к лежащей Джульетте, лёг возле неё и стал старательно вылизывать её бок. Как-то он должен был отблагодарить её доброту.
   Потом они опять дремали, но уже лёжа рядом. Джек почувствовал к Джульетте огромное доверие.
  
   Первым на автостоянку прибыл МАЗ, доверху гружёный капустой. Джульетта узнала его, потому что за рулём сидел добрый, круглолицый малый Егор, у которого была ослепительная, до самых ушей улыбка.
   Сучка сразу побежала к МАЗу - она обязана была приветить одного из самых добрых водителей, который никогда не покидал стоянки, не угостив её чем-нибудь вкусненьким. Джек последовал за ней. В первое время он так и должен делать, потому что Джульетта - дока в вопросах проживания на автостоянке, ни одну собаку на этом деле съела. Он всех людей делил на две категории: добрые и злые. Добрыми были Сергей Николаевич и соседка Наталья, которая при встрече с Джеком всегда давала ему конфеты. А злые - Василий Иванович и, наверное, Марья. Хотя хозяйка, оставившая его здесь, не всегда попадала в категорию злых. Иногда она бывала и доброй.
   По всей видимости, Егор любил собак. И сейчас, увидев Джульетту, расплылся в широкой улыбке, позвал её к себе. Ласково потрепав её по холке, проговорил:
   - Жива, зараза, жива! Извини, что долго не появлялся. Сама понимаешь - отпуск. За какое время - отпуск. Сама понимаешь - отдохнуть надо было. Это у собак - вечный отпуск, такая уж счастливая у них планида. А у людей - раз в год. И то... - Егор не договорил, а бросился к кабине. Вынес оттуда небольшой свёрток. - Что ж, я соловья баснями кормлю. Я же гостинца тебе привёз. Обедали с напарником и собрал тебе косточек да колбасных шкурок. И хлебца немного. Думал, что здесь ты, никуда не денешься! Хотя... Собака ты ухоженная, мог кто-нибудь забрать.
   Егор выложил перед Джульеттой угощение. Джек сглотнул слюну. Но не сдвинулся с места. Это законный её обед, и Джек не имеет на него права. Он должен сам научиться зарабатывать себе пропитание. Это несложно, хоть и противно вилять хвостом перед каждым, кто будет откушивать на стоянке. Но Джульетта оказалась не жадной и умной сучкой. Схватив косточку поаппетитней, на которой осталось немного мяса, она отбежала от еды на два шага, легла и стала грызть кость - аж треск стоял. Этим она приглашала Джека: отобедай и ты, чего уж. А он не заставлял себя уговаривать.
   - Я вижу, у тебя и Ромео появился. Откуда нарисовался? Тоже, вижу, не бездомная собака. Хозяев потерял?
   Егор назвал его Ромео. Это что, его новое имя? А Джеку хоть как его зови, только косточек дай. Но косточку от окорочка он не тронул - пусть Джульетте останется. Он слопал колбасные шкурки и, подумав, два кусочка хлеба.
   Джульетта пришла за второй косточкой, и теперь уже Джек отошёл от еды. Он должен быть джентльменом, если так добра оказалась сучка. Она показала ему пример взаимовыручки и взаимоуважения.
   - Я ведь только на тебя рассчитывал... - как бы извинившись, сказал Егор, стыдливо улыбнувшись. Он понял, что на двоих его гостинца маловато. Был он из людей лёгких и любивших поговорить. Таких любил Джек. Прежде всего за то, что они и собак считали достойными для разговора, относились к ним, как к друзьям. - Ничего, сладкая парочка, скоро мы ужинать будем. Извини, Джульетта, надо машину посмотреть. Что-то масло гонит.
   Он посмотрел на своего напарника, который сладко спал на пассажирском сидении, откинув голову назад.
   - Коля, подъём! Я машиной займусь, а ты ужин на примусе сваргань!
   Николай - коренастый мужик в бороде - открыл осовелые глаза. Как-то обречённо вздохнул, сунул сигарету в рот, прикурил и начал выползать из машины.
   В ближайшие полчаса делать возле "МАЗа" было нечего, и Джек-Ромео побежал к дороге. С тоской на сердце лёг в кювет и смотрел на шоссе. Вдруг всё-таки вернутся Василий Иванович и Марья? Пролетали мимо самые разные машины, но не было среди них бежевых Жигулей". И вдруг... Вот она, "шестёрка", вывалилась из-за гребня подъёма. Джек заполошно вскочил, подбежал к дороге и начал отчаянно лаять. Но бежевые "Жигули" пронеслись мимо. За рулём сидел лысый мужик, а рядом с ним - полная женщина. А на задних сиденьях - мальчик и девочка десяти и семи лет. Нет, они совсем не походили на Василия Ивановича и Марью, и машина у них поновей. Это совсем чужая семья. У них совсем другая жизнь, может быть, и интересная, но чужая.
   Джек разочарованно вернулся на место. И заснул. На этот раз ему ничего не снилось. Провалился, как в бездну.
  
   Подъехала ещё одна машина, на этот раз КамАЗ, но Джульетта даже хвостом не повела. Лежала и безучастно смотрела на мир. Это приехал чужой человек или злой. Наверное, сучка изучила все машины, чувствовала их на нюх. Это в будущем предстояло сделать и Джеку.
   Он, проснувшись, вскочил, не понимая, где находится. Но быстро пришёл в себя и принял реальность, пусть даже она была не очень привлекательной. По-прежнему над землёй висели низкие, тяжёлые тучи, и стремительно холодало. При дыхании вырывался изо рта пар. Со сна Джек продрог, поднялся и побежал вокруг стоянки, чтобы согреться. Поднялась и побежала следом за ним Джульетта. За компанию, что ли? Нет худа без добра. Его бросили хозяева, зато он приобрёл хорошую подругу. Ромео и Джульетта. Где-то он слышал это словосочетание. Сергей Николаевич когда-то книгу на рыбалке с ночёвкой читал. От него он слышал эти имена - Ромео и Джульетта. А что? Ему нравилось эти имена - Ромео и Джульетта. Ему нравилось его новое имя, которым назвал его Егор. Ромео... Звучит намного нежнее, чем Джек.
   Описав круг вокруг стоянки, Джек остановился на том месте, где оставила ему еду Марья. И что? Что ему это место? Не вернулись его хозяева и не вернутся. Нужен он им, как собаке пятая нога. Он помнит, как Василий Иванович однажды во время ужина сказал Марье:
   - Всё у тебя хорошо, Маша. Уютно. Вот только эта собака...
   А что ему Джек сделал? Не видел его в упор - и всё. Как-то решив всё-таки принять Василия Ивановича за нового хозяина, подбежал к нему Джек и ткнулся носом в колено, ожидая ответной ласки. А что сделал Василий Иванович? Пнул его и сказал:
   - Иди отсюда, на хрен!
   Больше Джек не пытался наладить с ним отношения. Пусть живёт себе, как живёт. А Джек своей жизнью будет жить. Вот только выгула он требовал. Как же иначе? Мочевой пузырь у него не безразмерный. Однажды Марья вернулась с работы в кафе уставшей и приболевшей. Было уже поздно и темно, и Василий Иванович смотрел какой-то сериал.
   - Выведи Джека погулять, пожалуйста! - сказала она. - Хотя на пять минут.
   - Ты чего, охренела? Я, с этим придурком? На хрен он вообще тебе сдался?
   - Всё же память о Серёже. К тому же, он просил...
   - Не меня же просил... - Василий Иванович равнодушно пожал плечами.
   Пришлось Марье с охами и охами выводить собаку во двор.
   Подбежала к нему Джульетта, лизнула в морду, проявила нежность. Ну, началась любовь до гроба! До неё Джек знал только одну сучку. Это случилось года три назад в маленькой вымирающей деревушке, где в трёх домах жили четыре старика. С одним из них, Ниловичем, и дружил Сергей Николаевич. Так вот жила в той деревушке всего одна сучка, которая и смогла соблазнить девственного Джека. Бывало, допекал его зов природы, но не убежишь ведь с поводка. И Сергея Николаевича он уважал, что не помышлял даже о побеге на собачью свадьбу.
   Джульетта явно хотела побаловаться-поиграть с ним, а у Джека не было настроения на это дело. Слишком разительные перемены произошли в жизни в его жизни, к которым требуется привыкнуть. Не так-то просто в одночасье превратиться в бездомную собаку. Джульетте на вид было года три. Может, она всю жизнь ведёт бездомный образ жизни, она находится в своей тарелке, а вот Джек не привык. Он восемь лет был, хоть и не породистой, но благородной собакой. Знал бы он, что сучка раньше жила в приличной семье, что хозяина весной перевели на работу в Москву, и он не придумал ничего лучшего, как вывезти Джульетту на автостоянку. В Москве он собирался приобрести породистого пса. Так что Джек с Джульетте - два сапога пара, только у неё бездомного опыта было больше. Видела она, как его бессовестно оставили хозяева. Она уже была в его положении, поэтому и приняла его так по доброму, поэтому и жалела.
  
   - Джульетта! - крикнул от машины Егор и показал ливерную колбасу. - Иди сюда! Кольку слегка обанкротил. Он по ливерной колбасе с ума сходит. Я лично не вижу в ней ничего вкусного. Лично я больше полусухую уважаю! Краковскую там, и прочую.
   Пока он всё это говорил, Джульетта подбежала к нему и с усердием широким хвостом начала подметать землю перед ним. Но не успел Егор поднять колбасу, как она бесцеремонно вырвала её из его рук. Егор заразительно засмеялся. Джек остался сидеть на месте. Не потому что слишком гордым был, а не хотел лезть в близкие отношения давно знакомых.
   - Ромео, а Ромео! Ты чего там сидишь, как бедственный родственник? Раз уж привела Джульетта тебя неизвестно откуда, я тебя игнорировать не буду. Иди уж, и тебе ливерку дам! Ливерку любишь? - ласковым голосом позвал его Егор. Несомненно, что поговорить он любил.
   Джек псом был непривередливым, ел всё подряд - хлеб, суп и даже помои, которые приносила из кафе Марья. Правда, как у любой нормальной собаки, были свои предпочтения. В том числе, он и ливерку любил.
   Джек подбежал к машине, почти вплотную к Егору, но хвостом вилять не стал. Прежде всего, потому, что он у него не был таким пышным, как у Джульетты. Егор поднял колбасу на уровне своего невысокого роста.
   - Служи, Ромео!
   Служить - да это сущие пустяки! Это часто любил приказывать ему Сергей Николаевич, которому Джек служил охотно. Он даже умел проходить пять-шесть шагов на одних задних лапах. Чтобы понравиться Егору он сделал этот трюк.
   - Глянь-ка ты! Почти цирковой артист! Колька, гляди, что этот Ромео вытворяет! На задних лапах выхаживает, будто дрессированный медведь.
   - А, идёт оно всё на хрен! Я спать хочу! - Его напарник зевнул из кабины и начал раскладывать спалку.
   - Ты вечно спать хочешь. Ну что за человек! По шестнадцать часов в сутки может дрыхнуть! - возмущался Егор. - Мы с тобой жрать сегодня будем?
   - Там суп на примусе сваренный. А я не хочу, я ливерки наелся! - буркнул Николай.
   Егор ушёл хлебать суп, а Джульетту с Джеком позвали из приехавшего КамАЗа. Из кабины прямо на землю высыпали объедки. Чего там только ни было! Но самое вкусное - копченые рёбрышки. Джульетта аккуратно собрала всё и перенесла к тракторной кабине. Джек, как мог, помог ей. Они легли возле кабины и начали ужинать, хрустя рёбрышками.
   А потом началось! Подходили машина за машиной, и многие из них были знакомы Джульетте. Совсем стемнело, на небо, как просо, высыпали звёзды. К вечеру сделалось ясно, в небе торжествовала полная луна. Было тихо и спокойно. Джек так объелся, что чуть дополз до тракторной кабины. Погасли огни в последней машине на стоянке. Все люди улеглись спать.
   Закопав оставшиеся съестные припасы, пришла в тракторную кабину и Джульетта. Она легла рядом с ним и положила голову на его холку. От неё веяло приятным теплом, и вскоре Джек уже не чувствовал осенней прохлады.
   "В этом есть что-то хорошее, чем стоит дорожить", подумал он о своей сегодняшней жизни. Он по не понимал, что это просто день такой хороший выдался. Впереди его ждали и пинки, и избиения, и оскорбления. Впереди его с Джульеттой ждал суровая, просто лютая зима.
   Но это было впереди. А сегодня, пригревшись у бока Джульетты, он не заметил, как уснул.
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Близнецы
  
   Замучила сегодня бессонница Виктора Авдюхина. Вообще-то приходила она в гости довольно редко - несколько раз в год. Молод он ещё - всего сорок лет от роду - для бессонниц. Но сегодня явилась, допекает ему - и ничего с этим не поделаешь. А ведь ему завтра на работу рано вставать - телят считать и взвешивать перед тем, как на зимовку переводить.
   И так, и сяк пытался Виктор бессонницу победить, но ворочался с боку на бок, одну мысль отгонял, другая появлялась. Какие-то дурные предчувствия гнели его. Будто бродила вокруг его дома смерть, заглядывала в окна. Всё это ерунда, надуманная проблема. Какая, к чертям собачьим, смерть, если он за сорок лет жизни ни разу в больнице не лежал. Прихватывала, бывало, простуда, мышцу, например, межрёберную прихватило. Да когда ему, колхозному зоотехнику, по больницам лёживать? За него его работу никто не сделает. Пока он в больнице прохлаждаться будет, и надои упадут, и привесы, и вообще на ферме чёрте-что творится будет. Так что с вечера получил от медсестры неотложки обезболивающий укол, а утром на работу побежал.
   Не идёт сон - хоть убей. Будто украли его у него. А тут ещё и сердце чего-то расшалилось - щемит, колотится бешено, будто из груди выскочить хочет. С чего это вдруг? А валидол на кухне в тумбочке лежит. Надо идти, чтобы беды похуже не случилось. Заодно и отольёт - припёрло, пока он с бессонницей сражался.
   Тяжело вздохнув, Виктор поднялся, отыскал ногами тапочки, щёлкнул выключателем. Из темноты выпрыгнула реальность. Она оказалась не страшной, привычной. Небольшая комната с кроватью, шифоньером и столом. По стенам - картины. Пейзажи, написанные акварелью и маслом, и их с Нюсей портрет. Это всё Светлана написала, их дочь, которая учится в одиннадцатом классе. Она с детства хорошо рисует и ни о чём больше не мечтает, как быть художницей. Это, может, и хорошо, но ныне такие времена, что с мазни не проживёшь, чтобы заработать на кусок хлеба, что-то понадёжнее надо. Но дочь после окончания школы твёрдо решила поступать на факультет живописи. Уроки у художника в райцентре берёт. А две тысячи рублей в месяц ему Виктор должен платить. Где их взять, если зарплата у него чуть вдвое больше. Но Нюся, без ума любящая Светлану, сказала:
   - Я ещё пять коров в группу доберу, но дочь моя дояркой не будет. Моя дочь будет художником.
   Может быть, и правильно. Опять тяжело вздохнув, Виктор пошёл из спальни. Сердцу по-прежнему бешено колотилось, будто из груди выскочить хотело и больно щемило.
   Так и есть. Нюся телевизор в зале смотрела да и уснула, не выключив. На третьем канале, который работал круглосуточно, пели и танцевали полуголые девки. Если бы такую одежду Светлана надела - из дома выгнал бы. Нюся спала, по-детски сложившись калачиком. Ухайдокалась, бедолага, на ферме. Доля доярки известная - паши, пока пупок не развяжется. А тут ещё дома хозяйство не приведи Господь! Две коровы, четверо поросят, с десяток овец и птицы всякой: кур, утей, гусей - не считано. И даже при условии помощи со стороны мужа, крутится Нюся, как белка в колесе.
   Виктор поправил одеяло на жене, выключил телевизор и пошёл на кухню. Проходя мимо спальни детей, заметил, что у них ночник горит. Заглянул - спят. И Света, и Сашка-семиклассник. У Сашки на груди книжка лежит. Какой-то Голдинг. "Повелитель мух". Читает Сашка очень много, не то, что его товарищи-бездельники, которые только и знали, чтобы какую пакость сделать. Виктор положил книгу на тумбочку и выключил ночник возле Сашки. Большая уже Светка - шестнадцать лет. Ей уже неприлично с братом в одной комнате. А ещё одной спальни нет. Придётся сына в зал переводить.
   Сашка, в отличие от Светы, которая училась через пень-колоду, - круглый отличник. Отцова гордость. И учиться после школы думает на агронома или биолога. За разными букашками гонятся, сушит, собирает. Вся спальня бабочками и мотыльками развешена.
   Сначала валидольчику пососать, а потом уж на улицу - отлить. Нашёл в тумбочке таблетки, одну - под язык. Через минуту, когда таблетка рассосалась, запил тёплой водой из чайника. Потом, немного подумав, взял сигарету из пачки, которая лежала на подоконнике. Был он курильщиком не записным, пачки на три дня хватало.
   Накинув фуфайку на плечи, Виктор вышел во двор. Стояла прохладная до нуля градусов, ясная погода. Бегал по двору лёгкий ветерок, вздымая опавшую листву. Как начищенные, сияли звёзды. Часто падали звёзды, но загадывать желание не было настроения.
   Сердце немного притихло, но почему-то тошнило. Какое-то дурное предчувствие сопровождало его, будто что-то дурное случится. Отливая в лопух, Виктор начал думать, с какой стороны беды ждать. Получается, что ниоткуда вроде. На работе всё нормально и дома. Может быть, со скотиной что? Зорька вчера какая-то странная была. И ела плохо, и молока мало дала. Он заглянул в хлев, включил свет. Всё нормально, коровы мирно жвачку жуют.
   Только вышел из хлева, погладил по холке дворового пса Альта, прикурил сигарету, как вдруг, будто ниоткуда чей-то отчаянный крик:
   - Пожар! Пожар!
   Авдюхин выскочил за дом. На противоположной стороне улицы, чуть левее, на полнеба полыхало пожарище. Уже трещал и взрывался шифер.
   "У кого это? - заполошно подумал Виктор. - У Верки-алкашки!"
   И вдруг ухнуло вниз сердце, будто остановилось. По всему телу пробежал холодок.
   "Там же Генка! Генка!"
   Отбросив в сторону только что прикуренную сигарету, Виктор со всех ног бросился к пожарищу. Где-то по селу летело и отчаянно выла сиреной пожарная машина.
   Авдюхин стоял вместе с другими людьми, пытавшимися потушить пожар, пока не приехала пожарная, в двадцати шагах от бушующего пламени. Пожарные уже развернули шланги и начали поливать избу Верки. Дом был очень старый, сухой и горел, как порох.
   Виктор среди пожарных заметил двоюродного брата Дмитрия, подскочил к нему.
   - Митяй! Митяй! Там же Генка!
   - Догадываюсь! - ответил Дмитрий, таща шланг. - Счас, немного огонь собьём, и я попробую. Отойди, не мешай!
   Авдюхин отошёл на место. Бешено колотилось сердце, Виктору хотелось броситься в огонь. Вместе с Веркой-алкашкой жил его брат-близнец.
  
   Год назад в августе поздним вечером Виктор Авдюхин возвращался домой с фермы. Сегодня они взвешивали телят, и получалось, что у них самые высокие привесы в районе. Виктор был доволен, и погода стояла кстати - тёплая, ясная. Мягкий закат занялся на полнеба. Авдюхин взошёл на мостик через речку, остановился и полной грудью вдохнул свежий вечерний воздух. Такого воздуха в городе днём с огнём не сыщешь. Лет восемь назад, когда трудно было прожить в деревне, он жил в городе - работали с отцом в Москве на стройке. Кое-что заработали, но через полгода отца - пьяницу и буяна - выбросили из поезда. Убийц и не искали. Но Нюся его больше в Москву не пустила.
   - Проживём как-нибудь! - сказала она. - Зато живой будешь!
   Дура баба! В отличие от отца, он не пил и был спокойным, как удав. Вот там, в Москве, воздух вонючий и тяжёлый - задохнуться можно.
   Где-то далеко-далеко, за сосновым бором, прогудел поезд.
   "Последняя электричка!" - подумал Виктор и пошёл с моста. Было уже поздно, а ещё надо помочь по хозяйству Нюсе. И есть хотелось - кишка с кишкой перестукивались.
   Но Нюся вернулась с работы гораздо раньше его и уже управилась - додаивала Зорьку возле хлева.
   - Сейчас ужинать будем, - сказала она, улыбнувшись, когда он подошёл - Минут через пять!
   Виктор опять почувствовал, что голоден - волка бы съел. Ещё бы! Даже на обед не вырвался с этой работой. Нюся, несмотря на свои тридцать восемь лет и тяжёлую крестьянскую жизнь, выглядела молодцом. Сзади её можно было принять за молоденькую девочку. Маленькая и худая. С узкой талией и довольно широким задом. Глаза карие и живые. Вообще она была воплощением жизнерадостности.
   - Дети дома? - спросил он.
   - Светка дома, а Сашка где-то бабочек гоняет.
   - Пойду дочку попрошу. Пусть стол начинает накрывать. - Виктор подошёл к жене и как-то неловко, смущённо погладил по плечу. Она обернулась и посмотрела на него благодарными глазами. - Давай сегодня в саду поужинаем. Погода какая!
   - А чего и нет? - только и сказала Нюся. - Гони Светку, пусть поможет!
   Светка сидела за мольбертом и кусала край кисточки - фирменная её привычка для задумчивого состояния. А когда увлекалась рисованием - высовывала язык. Его, Авдюхина, привычка. Он тоже, если делал что интересное, язык высовывал.
   - Ты занята, Света?
   - А нет, папа. Не идёт что-то. Пожалуй, на сегодня всё. - Света будто бы с сожалением поднялась из-за мольберта.
   - Накрывай-ка стол в саду, поужинаем по-человечески. И грибков в подвальчике достань. Что-то мне сегодня грибков захотелось с картошкой.
   - Ладно, папа, - без обиняков ответила Света.
   Девочкой она была послушной и редко вступала в спор, какую работу ей ни поручи.
   Виктор пошёл в дом переодеваться и умываться. Пёрло от него навозом за три версты. Что поделаешь - последствия работы на животноводческом комплексе.
   Стоя перед зеркалом, он на короткое мгновение оценил себя. Два сапога пара они с Нюсей. Он тоже невысок ростом, хлёсток, вёрток. Была у него кличка в селе, о которой он знал. С одной стороны обидная, а с другой - о живости характера его говорила - Сперматозоид. Нормальный сорокалетний мужик - ни больше, ни меньше. Только седина виски потревожила. Волосы у него чёрные, а таковые раньше седеют.
   Вышел Виктор в сад, а под яблоней стол с яствами накрыт. На ветке сидит малиновое августовское солнце - не жаркое и ласковое. Лёгкий ветерок, осы жужжат - благодать!
   - Мать!.. - сказал он жене, в мгновение ока переодевшейся в цветастое платье. - А сто граммов не найдётся? Праздник ведь!
   Нюся недоумённо посмотрела на него. Опасности было никакой, потому что пил Виктор, как курил, - не больше двухсот граммов на праздник. Но праздник-то какой? Яблочный Спас завтра!
   - Какой праздник? - удивлённо переспросила она.
   - А двадцать лет, как познакомились! Не помнишь?
   Вот дура-то! И точно, перед яблочным Спасом они и познакомились. Пришёл солдат, два месяца тому назад демобилизовавшийся из армии, на танцы в их село. Нюся тогда восемнадцатилетней девицей-красавицей была, сразу он на неё глаз положил. Потом всякое было - и свидания, и драки. Не желали парни её села чуть не первую красавицу без боя чужаку отдавать. Да не тут-то было! Виктор, хоть и мелкий был, а злой в драке. Три года они хороводили, пока Виктор сельхозтехникум окончил, а потом уж поженились.
   - Извини, Витя! Закрутилась, запамятовала! Так я побежала за настойкой.
   - Только вишнёвую, вишнёвую! - Авдюхин любил вишнёвую настойку. Очень уж вкусную её Нюся делала.
   - За нас с тобой, красивых и молодых! - провозгласил тост Виктор, когда расселись за столом.
  
   Только выпили - и гость в калитку. Виктор сразу и не узнал его. он не видел брата-близнеца Гену пять лет. За это время тот страшно похудел - до пятидесяти килограммов, наверное, осунулся, нос заострился, и выдался вперёд подбородок. Лицо покрыла сетка морщин и на полголовы - седина. Генке смело можно было дать на десять лет больше, чем Виктору. Пятидесятилетний мужик - и только.
   Хоть ничего они не знали друг о друге столько лет, а родная кровь - не водица. К тому же остались из своей семьи лишь двое. Была у них старшая сестра, которая умерла ещё в юности, а мать отдала Богу душу через год после смерти отца. В общем, без всяких натяжек, ближе родственника, чем Гена, у Виктора не было.
   Он и сорвался со своего места, как только узнал его, как только Генка сделал три шага по его двору.
   - Генка! - крикнул Виктор и бросился в широкораставленные руки брата. Одет тот был паршивенько - в потёртые джинсы, в стираную-перестираную рубашку в полосочку и выцветшую до светло-зелёной штормовку. На ногах - старые, с чужой ноги кроссовки. Но разве до этого дело, если приехал брат-близнец.
   - Ого! - сказал Гена, иронично усмехнувшись. Это было знакомо Виктору - брат всю жизнь усмехался так иронично. - Прямо к праздничному столу попал. Что празднуем?
   Нюся никогда не любила Генку, даже в первые годы жизни с Виктором, но из-за мужа терпела. Поэтому и сказала равнодушно:
   - Здравствуй, Гена!
   - Проходи, походи, садись за стол! - подталкивал Виктор Генку к столу.
   А брата уговаривать не надо было. Ехал он долгую дорогу из Екатеринбурга и практически без денег. Всю дорогу пропьянствовал в разных сомнительных компаниях, то там кусок хлеба ухватит, то здесь - кусочек сала. А потом пришлось в Москве три дня на товарной станции вкалывать, цемент разгружать, чтобы взять билет до родного села Авдюхи. Короче говоря, с большими приключениями сюда добрался. Слава Богу, всё позади.
   Не помыв с дороги грязные руки, Генка налил полную стопку настойки, поднял её.
   - Что празднуем?
   - А двадцать лет сегодня, как познакомились с Нюсей, - сказал Авдюхин-старший. Он на пятнадцать минут родился раньше Генки, поэтому и считался старшим. Виктор взглянул на брата отечески горестно. Пять лет пролетело над землёй, а брат нисколько не изменился. Как пил похлеще своего родителя, так, видимо, и пьёт. Вон с какой жадностью настойку наливал!
   - Двадцать лет! Подумать только! - сказал Генка, сгорая от нетерпения. Но всё-таки дождался, пока Виктор себе и жене налил. - Ну, бывайте здоровы, что ли!
   Он опрокинул стограммовую стопку так легко, будто хотел проглотить вино вместе со стопкой.
   А Нюся, глядя на жадно закусывающего Генку, вспомнила вот о чём. Как уписывал поначалу за ней и он. Втайне от Виктора. И она, дура, всерьёз размышляла, кого из братьев выбрать в женихи. В конце концов, выбрала немного нелюдимого, но надёжного Виктора, предпочтя его разбитному и легкомысленному Генке. Первый месяц и путалась между ними - так похожи были. А потом научилась по характерам различать.
   В отличие от Генки, метавшего всё подряд, почти не разжёвывая, Виктор ел степенно и обстоятельно. И думал. Думал о брате. Вот, вроде как близнецы, а выросли такие разные. Виктор, глядючи на вечно пьяного отца, поклялся, что никогда таким не будет, а Генка отца перегонять бросился. А ведь поначалу росли одинаковыми, как две капли воды. Всюду ходили вместе, одинаковую одежду носили. Даже оценки одинаковые из школы приносили. Виктор пятёрку - и Генка тоже. У Виктора четвёрка и у Генки. И в армию вместе взяли, не разлучая. А уж там...
   Не успел Виктор вздохнуть, как Генка уже за бутылкой потянулся. Брату и его жене по половинке стопок налил, а себе сасо собой - полную. Скривил рожицу, как любил с детства делать.
   - Ну что, братан? Со свиданьицем!
   Это он дельно сказал - со свиданьицем. Хоть и давно разошлись их пути-дорожки, а скучал Виктор по Генке. Наверное, близнецы - это нечто большее, чем брат с братом. Не раз Виктору худо на душе было, когда причины для этого не существовало. И радовался он, когда плакать впору было. Видимо, у Генки в то время такое настроение было и за три тысячи вёрст Виктора доставало. Так он думал, когда они жили в разлуке. Только не он в этой разлуке виноват, а Генка. Звал его Виктор в сельхозтехникум вместе поступать, на что Генка сказал:
   - Всю жизнь колхозным коровам хвосты крутить? Мне потомственному артисту?
   Генка был такой же потомственный артист, как Виктор космонавт. Отец всю жизнь строителем проработал, хотя некоторые артистические данные у него проявлялись. Дружков-алкашей пародировал отец фантастически похоже.
   - Я себе такую судьбу в городе устрою - пальчики оближешь. Ты из зависти ко мне запросишься! И приму. А как же - ты ведь не просто брат, а близнец.
   Устроил! То ли алкаш, то ли бич, то ли то и другое вместе. Ни кола, ни двора к сорока годам. По крайней мере, так пять лет назад было. По внешнему виду понятно, что не изменилось ничего. Ещё хуже стало. Пять лет назад Генка с какой-то разведёнкой жил, а теперь на нём женской руки не видно. Нормальная женщина не позволила бы мужу таким охламоном ходить.
   Одной бутылки, конечно, не хватило, пришлось Нюсе из подвала ещё одну бутылку тащить. Виктор больше не пил, а Генка до конца дошёл. Пьяный и сытый, он сказал брату:
   - Извиняй, Виктор, завтра поговорим. А теперь найди закуток, где голову приклонить. Спать хочу - умереть на месте.
   - Расстели ему в зале! - приказал Виктор Нюсе.
  
   Пожарные разбушевавшийся огонь немного пригасили. На столько, чтобы Дмитрий смог в хату пробраться. Недалеко - в сенцы только. Через минуту он на руках Генку вынес и прямо к брату Виктору. Положил перед ним.
   - Немного не хватило, чтобы до щеколды добраться. Задохнулся. А обожгло чуть-чуть, только ноги.
   Виктор опустился на колени, обнял мёртвого брата.
   - Как же так Генка? Как же так? - и зарыдал. Люди, собравшиеся вокруг него, сочувственно переговаривались.
  
  
   Назавтра утром Генка проснулся первым. Долго в постели не лежал, потому что припёрло по малому. Слетал во двор, потом вернулся, зачерпнул черпак воды из ведра. Долго пил, хотя вода показалась ему тёплой и противной. Потом курил на кухне едкую, противную "Приму".
   Виктор слышал всё это, но вставать не хотелось. Почему-то не хотелось видеть Генку и вести с ним какие-то разговоры. Они за эти годы так удалились друг от друга, что брат казался ему совершенно чужим человеком, будто из чужого мира. Его проблемы практически не волновали Авдюхина-старшего, и Виктор с этим не мог ничего поделать. Будто зашёл в его дом человек с дороги и попросился переночевать. Виктору казалось, что, если он полежит ещё минут десять, Генка соберётся и уйдёт.
   "Нехорошо это, нехорошо, - упрекнул он себя. - Приехал брат-близнец, с которым мы не виделись пять лет".
   Но не досадил себе этим упрёком. Рядом с ним лежала Нюся. Она проснулась и поцеловала его в щёку. Он притворился, что спит. Нюся вздохнула и поднялась, накинула на себя голубой ситцевый халат. Она, видно, проснулась оттого, что лазил по хате гость, будильник-то ещё не звенел.
   Виктор слышал, как она прошла на кухню, поздоровалась с гостем.
   - Доброе утро, Гена! Как спалось?
   - Да нормально. Ведь мы с Витькой в этом доме выросли. Нюся, будь человеком, налей стаканчик похмелиться. Как говорится, с яблочным Спасом! - Ещё с юности, когда Генка хотел похмелиться, мог найти сто причин - у отца этому научился.
   Нюся не стала противиться, тем более Генка гостил у них первый день, и нехорошо как-то будет не выполнить его просьбы. И принесла из подвала бутылку сидра.
   "Может быть, и мне подняться?" - спросил у себя Виктор.
   Выпивать он не хотел всеми фибрами души, а наблюдать, как Генка жадно и жалко будет похмеляться, он тоже не желал. Идти ему на работу сегодня поздно, к десяти часам в контору, на собрание, и он в кои века решил полежать в своё удовольствие. Если бы не мочевой пузырь. Он не даст поспать и мёртвому. Терпел до последнего, потом рванул на улицу в одних трусах.
   - Вот что, мужики!.. Я опаздываю на работу. А вы тут уж без меня. Завтракайте, выпивайте. Братья - разберётесь! - Собиралась Нюся на утреннюю дойку. - Витя, задай свиньям и птицам!
   Нюся ушла, а Генка до этого успел уговорить полбутылки сидра. И чувствовал себя по-королевски, будто шампанским похмелился. Закурив "примину", он ожидал брата из хлева. Виктор управился, умылся и стал выставлять завтрак на стол - картошку, мясо, огурцы.
   - Будешь похмеляться? - спросил Генка, налив себе в стакан вина.
   - Во-первых, я никогда не похмеляюсь, - усмехнувшись, сказал Виктор,- А во-вторых, не напиваюсь до того, чтобы похмеляться!
   - Счастливый человек! - Гена выпил, но к закуске не притронулся.
   - Чего это тебя после пяти лет на родину потянуло? Вдруг или надолго? - Авдюхин-старший положил себе в тарелку картошку и мясо.
   - Да так... Обстоятельства... - Генка опять закурил. - Нельзя мне больше в Екатеринбурге, брат. Никак нельзя!
   - Что-нибудь хреновое натворил?
   - Не без этого. Я поживу у тебя, пока что-нибудь не придумаю?
   - Ты же видишь, что дом маленький. Я думал парня в зал переводить, чтобы девчонке свободнее было. - Виктор, не спеша, завтракал. Не нравилось ему всё это. Пил Генка не меньше прежнего, а в их спокойной, размеренной жизни пьянки и скандалы не нужны. - Впрочем, поживи с недельку. Больше, как ни серчай, предложить не могу.
   - Спасибо и на этом, брат. Я ехал, думал в отчем доме мне рады будут. Всё-таки брат-близнец. В этом доме мы с тобой, Виктор, родились, выросли.
   Виктор усмехнулся, отставил тарелку в сторону. Аппетит у него пропал. Ну, щегол! Он ещё домом попрекает!
   - Между прочим, Гена, я тебе за этот дом пятнадцать тысяч отдал - твою долю.
   - Что эти пятнадцать тысяч? - Генка вылил в стакан оставшийся в бутылке сидр. - Одни слёзы.
   - Это сейчас. А пять лет назад это были деньги. Попробуй наш дом сегодня продать за двадцать пять тысяч. Не получится, не возьмёт никто, потому как в селе, далёком от райцентра. Так что я тебе в своё время не обидел, все накопления отдал! - Виктор поднялся с табуретки, взволнованно заходил по комнате. И закурил.
   - Да знаю я! - поморщился Генка. - И моя расписка у тебя есть. Всё чин по чину. Но я же твой родной брат!
   - У меня семья, Гена, понимаешь? Я нас жизнь - тихая, спокойная. А ты выпить, погулять любишь.
   - Да ладно тебе! Всё понятно! - начинал злиться Генка - по его лицу пошли красные пятна. - Со всех сторон ты прав.
   - У тебя неделя, Гена, чтобы определиться со своим будущим. Извини, но...
   - Замётано. Не надо по сто раз напоминать!
   - А как же твоя... Ирина, если не запамятовал? Её дети?
   - Ну её! Четыре года назад разошлись, как в море корабли. Я ведь у неё примаком жил, на птичьих правах.
   - А что затем четыре года делал?
   - Честно?
   - А как же!
   - Бичевал. В кочегарках жил. А потом подельник попался. У нас с ним несколько краж было. Он человек ненадёжный, пришлось мотать удочки, пока и меня не скрутили.
   - А куда дел пятнадцать тысяч, что я дал?
   - Чудак-человек! Их мне на месяц и хватило, чтобы скромно выпивать. Это у вас в деревне это деньги, а там...
   Виктор вернулся на табуретку.
   - Значит, ты, кроме того, что алкаш, ещё и вор?
   - А как ты думал? Жрать-то надо было! Да ты не боись. При всех обстоятельствах и причинах, я человек серьёзный. Я тебя понимаю. Приехал сорокалетний дядька, сел на шею. Я одно у тебя попрошу: дай мне полсотки земли.
   - Полсотки земли? - Виктор с недоумением посмотрел на брата. - Зачем?
   - Я сделаю пристройку к твоему дому и не буду тебе досаждать. У тебя своя жизнь, у меня своя. Ну, некуда мне голову приткнуть!
   "И то правда, - подумал Авдюхин-старший. - Чего это я так с братом-близнецом? Куда ему приткнуться?"
   - Ладно... - Виктор поднялся. - Стройся. Только за какие шиши?
   - Об этом пусть у тебя голова не болит. Я не без денег приехал.
   На этом и порешили. Три дня Генка где-то пропадал, только ночевать приходил. И всякий раз пьяный. Но не буянил, тихонечко укладывался на диване до утра.
  
   Генку хоронили назавтра. А что труп в хате держать? Близкой родни у него - один Виктор. Ни жены, ни детей. Умер человек и будто не жил. Сказать нечего. Никого не родил, даже деревца не посадил.
   Об этом думал Виктор, когда стоял у гроба, а поп отпевал брата. Он, Виктор, был против этого. И на йоту не был Генка верующим. В Бога матерился и Его мать. Но Нюся настояла. Пусть, говорит, неверующий, они там с Богом разберутся. А отпеть надо, он же крещёный, как и ты.
   Не стал спорить с женой Виктор. Он и оркестр заказал бы, если бы было где. До райцентра сорок километров ехать, не поехал бы в Авдюхи оркестр. И так ладно. Если бы в своём Екатеринбурге умер - похоронили бы, как собаку. А тут родня какая-никакая, человек десять и ещё пяток друзей и алкашей, которыми обзавестись успел. Эх, Генка, Генка, зачем жил?
   И вдруг вспомнил. Жаркое лето, ласковое солнце. Они с Геной на рассвете бегут к реке по холодной, обжигающей голые пятки росе. Огромное красное солнце висит над головами, а внизу серебрится река. У Генки весёлые глаза и он от всей души хохочет. Виктор уже и не помнит - по какому поводу. А на рыбалке Генка вытянул щуку килограмма на три. Как же в то утро завидовал ему Виктор!
   Интересно, вспомнил ли об этом дне Генка перед своей смертью? Наверное, ведь вспоминать ему было мало о чём.
   А ещё сенокос - другим летом. Они гребли сено и вдруг нашли гнездо с голубыми маленькими яйцами. Как же бережно Генка прикрывал их от постороннего глаза!
   Поп высоко затянул какой-то псалом. Виктор в вопросе веры недалеко от Генки ушёл. Три раза в церкви бывал - во время крестин Светки и Сашки, сам крестил крестника. И вся вера. Разве в Бога не матерился да грехов меньше, чем у брата.
   До армии они с Генкой всюду вместе были, как и полагается близнецам. А в армии... Они тогда уже дембелями были. Пьяный Генка избил до полусмерти молодого. Получил два года дизбата. С этих двух лет и начали разбегаться близнецы.
   Виктор вздохнул. Какая всё-таки это длительная церемония - отпевание! Бог, наверное, устал Генкину душу ждать. Уж он-то разберётся с ним по полной программе! А с ним, Виктором, когда придёт время? Много ли великого в своей жизни совершил? Не много, но хотя бы для своей семьи жил, хороших детей вырастил. Для простого человека - неплохо.
  
   На четвёртый день приступил Генка к строительству, а ещё через день жилище построил. Господи, что это была за пристройка! Собачья конура два на три метра, из досок сляпанная и картоном забитая. Где-то оконце тридцать на сорок сантиметров раздобыл и печь-буржуйку. У другого сторожа временная сторожка где-нибудь на стройке получше. И пол земляной. Как же он в такой пристройке зимой, в мороз жить будет? Затащил Генка в свою конуру ржавую кровать и разорванный матрас, что-то наподобие стола и гордо заявил Виктору:
   - Видишь, на два дня раньше срока тебя освобождаю! Теперь я и зятю кум, и тёще зять!
   Сплюнул Авдюхин-старший с досады да и пошёл к себе. Пусть живёт в том, что построил. Действительно, бич - ничего не скажешь.
   А вечером Генка с Веркой-алкашкой и ещё двумя пьяницами устроили новоселье. Гулянка шла - в другом конце села слышно было. Пьяная Верка - разбитная тридцатишестилетняя баба, от которой муж сбежал три года назад, а девочку забрали в роддом, лишив Верку родительских прав, громко кричала:
   - Ты думаешь, я сволочь, сквалыга, Генка? Нет, я порядочная женщина. Вот пятьсот рублей, что я за доски с тебя взяла! Гони в гамазин, бери водку и закуску!
   Начали-то они с Генкиной бутылки, а потом он из магазина ещё четыре притащил и пять банок килек в томате на закуску. К тому же, огород Виктора потоптали, помидоры на грядках искавши. Помидоров не нашли, зато кочан капусты сломали.
   Верка когда-то красивой и порядочной девушкой была. Но с мужиками ей не везло. Первый - беспробудный алкаш, второй - ещё хлеще. Первого она самого погнала. От второго девочку родила, но он вскоре надолго сел, убив в пьяной драке товарища-собутыльника. Третий вроде ничего попался, работал, пил в меру, за девочкой хорошо смотрел. Но Верка к тому времени уже так распилась, что мужик не выдержал, сбежал.
   Был ещё среди Генкиной компании Ванька-встанька - квёлый мужичок пятидесяти лет. Он всю жизнь прожил один по случаю какой-то мужской болезни, из-за которой не мог с бабами спать. Он выделил Генке десять старых шиферин. Третий участник праздника Дорохин работал колхозным сторожем. Он вместе с Генкой притащил с фермы буржуйку.
   В общем, упилась честная компания до того, что все углы нового жилища пообрыгала и спали до середине ночи кучей малой в Генкиной будке.
   Утром Генка припёрся к Нюсе канючить похмелиться. Злой Виктор сказал ему:
   - У нас не магазин и не закусочная! Ежели ты, поганец, повторишь ещё раз вчерашнее, то поедешь туда, откуда приехал.
   - А ты меня не гноми! Брат называется! Я могу в своей хате делать, что захочу! - тоже разозлился Генка.
   - Постыдился бы свою собачью будку хатой называть! Ты же возле моего жилья бардак устраиваешь!
   - Ладно, братан, - уже примирительно сказал Генка. - Это так называемое новоселье. Счас, найду похмелиться и пойду к председателю на работу устраиваться.
   - Кому ты нужен, алкаш? Тут нормальных девать некуда!
   Тут уж и Виктор успокоился, раздобрился, налил брату стакан сидра похмелиться.
   А Генка, к удивлению Виктора, на работу в тот же день устроился - истопником в церковь за тысячу рублей в месяц. И жить стало легче, потому что пьянки в церковную кочегарку переместились. После пьянки в рабочий день, в выходной Генка приходил в свою конуру отсыпаться. Натопит буржуйку обрезками с пилорамы и спит почти сутки. Жрать ему было нечего. Сжалится Нюся, отнесёт ему картошки с капустой или супу - тем и жил.
   Но через два месяца погнал поп Генку поганой метлой. Чуть не спалил тот кочегарку, а заодно и церковь. Только занялась стена в кочегарке, как священник нарвался. Он и затушил начавшийся пожар. А Генка в это время лыка не вязал. Сгорел бы, придурок, ещё прошлой осенью, если бы не поп.
   Привёз Генка тракторную тележку обрезков с пилорамы и жил зиму в своей будке. Пьянки теперь устраивал редко - кому он без денег нужен. Худо-бедно на пропитание себе зарабатывал, пристроившись к Косте-рыбаку рыбу ловить. Но к Новому году сковал лёд реку, и кончились Генкины заработки. Пожалел его Виктор, уговорил председателя колхоза скотником взять. Вроде повеселел брат, даже пить меньше стал. Но всё это было временным делом. Загнал Генка пять мешков комбикорма за водку, и теперь уже председатель погнал его.
   Наблюдая, как Генка мёрзнет, позвал его Виктор до весны в свою хату. Но он, гордый, ответил:
   - У меня жилище есть. Не хочу я ни от кого зависеть!
   А однажды заметила Нюся, что у неё из кошелька пропала сотня. Не миллионеры они, чтобы сотнями бросаться. Пришёл Виктор в его будку.
   - Ты сотню у Нюси спёр?
   Генка сделал удивлённые глаза.
   - Ты что, охренел, брат?
   - Больше некому. У нас деньги никогда не пропадали.
   Генка, разозлённый, выполз из-под вороха тряпок на койке.
   - Ну, иди, заяви на брата в милицию! Буржуй! Брат-близнец от голода пухнет, а ему хоть бы хны!
   - Не ври, не пухнешь! Нюся каждый день поесть приносит. Хотя бы спасибо сказал!
   - Спасибо, брат. - Генка низко поклонился ему. - Спасибо, что с голоду не даёшь пропасть!
   - Чтоб больше этого не было! Ты понял? Не инвалид, на курево заработать сможешь. А без водки не помрёшь!
   Ближе к весне заметил Виктор, что пробой на запоре в подвале какой-то кривой. Будто взрывали его неоднократно и на место забивали. Осмотрел в подвале - всё на месте: и заготовки, и самогон, и вино. Пожал плечами, ещё раз потрогал пробой, почесал в голове. Так ничего и не понял. А двадцать седьмого февраля у Нюси был день рождения. Поставили на стол закатанную трёшку самогона. Таких банок в подвале шесть штук стояло. Открыли банку - чистая вода. И в остальных пяти - тоже. Понял Виктор, чьих рук это дело. Генка, конечно же, самогонку забирал, а в банки воду закатывал.
   Уже тогда хотел он брата погнать, но поклялся тот самогонку обратно вернуть. Где он раздобыл деньги, Виктор не знает, но однажды притащил два ящика водки.
   - На, брат, долг за самогон с процентами!
   Генка три дня в городе пропадал. А потом Виктор слышал, что магазин там грабанули, триста тысяч рублей унесли. Мелькнула мысль, что это могло быть делом рук Генки. Но не пойман, не вор.
   В общем, какие-то деньги у брата появились. И в марте пошли пьянки-гулянки. Сельские пьяницы практически не вылезали из Генкиной будки. Скрепя сердце, терпел Виктор: должны же были когда-нибудь деньги у Генки кончатся, в апреле лёд с реки сойдёт, пойдёт Генка к Косте помогать браконьерничать.
   Однажды вернулся Виктор с работы поздно, а Настя сидит в спальне, плачет.
   - Что случилось? - Бросился он к ней.
   - Пьяный Генка снасильничать хотел. Насилу вырвалась, Сашка помог!
   Тут уж не выдержал Виктор, побежал в Генкину будку. А она на клямку закрыта. Знала кошка, чьё сало съела. Люди говорили, что видели Генку на автобусной остановке, будто он в город покатил. Взял Виктор на ферме бульдозер и снёс будку. Больше Генкиной ноги на пороге его дома не будет.
   И не было. Он вернулся из города и пристроился жить у Верки-алкашки. С Виктором встречи он избегал, а увидев его, старался испариться. И Авдюхин-старший жизнью брата не интересовался, он как бы перестал для него существовать.
  
   Разошлись все, кто был на поминках. По быстрому выпили и закусили - и разошлись по домам. А что сидеть-гутарить? Жил человек неловко и также неловко умер. Пока Нюся убирала со стола, Виктор сидел, задумавшись. На душе было как-то темно и страшно, будто его сегодня похоронили и поминки справили. Выпил сегодня Виктор довольно много и был пьян. На столько пьян, что Нюся с ним заговаривать боялась. Пару раз в жизни он напивался и был крут.
   Вдруг Виктор сорвался с табуретки, сорвал с вешалки кепку и быстро ушёл со двора.
   Пришёл он в церковь, которая была недалеко от его дома. Поп уже закрывал её, собравшись домой.
   - Батюшка, задержишь на пять минут! Я хочу свечку поставить.
   Виктор зажёг свечу и поставил перед иконой. Неумело, неловко перекрестился и сказал шёпотом:
   - Прости, Господи, раба твоего Геннадия! И меня прости!
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Португалец
  
   С утра шёл дождь - мелкий и не по-октябрьски тёплый. За окнами машины бежал лес - смешанный, с наполовину облетевшими берёзками и осинами и зеленеющими вечной молодостью среди них сосёнками и кое-где - можжевельником. Дорога от Унечи до Суража была пустынна, как будто здесь ещё не наступил ХХ1 век, не было цивилизации с машинами и тракторами, а асфальтированный мокрый тракт существовал здесь просто так - пришельцы из Космоса проложили, или остался он от далёких предков. Беспрестанно маячили перед глазами дворники.
   Впрочем, тракт был не очень хорош, не сравнишь с европейскими автобанами, с ухабинами и даже полуметровыми выемками, поэтому Дмитрий Колобов не рисковал здесь разгонять свой "Форд" до скорости более восьмидесяти километров в час. На такой дороге вести машину надо было особенно внимательно, а Дмитрий очень устал, сильно хотел спать и терял концентрацию. Шутка сказать: от самой Португалии до Брянской области практически без замены докатил. Лишь во Франции и Польше его два раза на часок подменяла жена Анна, сейчас дремавшая на пассажирским сидении рядом. На заднем сидении, свернувшись калачиком, спал Жозе - их восьмилетний сын.
   Слипались глаза, и это было опасно. К тому же, Колобову сильно хотелось по малому, и он остановил машину в пятнадцати километрах от родного города.
   - Что? Где? - по-португальски спросила Анна и, очнувшись от дрёмы, огляделась вокруг себя.
   - Ничего, всё нормально, - ответил и Дмитрий тоже по-португаль- ски. - Скоро приедем, спи.
   Он вышел из машины, сладко потянулся, разминая занемевшие косточки и спину, и громко сказал:
   - Здравствуй, родина!
   Чуть слышное эхо подхватило его слова и прошелестело по лесу.
   Дмитрий по русской привычке отлил под колесо и прикурил сигарету. Был он среднего роста, широкоплечим, не по-современному с длинными волосами (может потому, что волосы его были густыми и вьющимися), с небольшой рыжеватой испанской бородкой.
   Дождь, по всей видимости, кончался, чувствовалось, что иссякли его силы. По краю неба начали расходиться свинцовые тучи и скоро, может быть, минут через двадцать через них прорвётся солнце.
   "Это хорошо! - с удовольствием подумал Колобов - Хорошо, если вместе дождя, который порядочно надоел мне, будет ясная погода!"
   Он так подумал, как будто в том, что кончится дождь, будет и его личная заслуга. Дождь, сопровождавший их через всю Европу, действительно, надоел. За одиннадцать лет, что отсутствовал дома, он позабыл, как любил раньше эту пору года - начало октября, когда уходили на зимнюю спячку комары и мухи, когда не было жарко и не было холодно, когда косяками высыпали осенние грибы - опята, рядовки и мясистые боровики. И дожди не были помехой для такой любви.
   Пока он курил сигарету, кончился дождь. Вспомнив о грибах, Дмитрий как-то засуетился даже, разволновался. Одиннадцать лет он не был в российском лесу. А тут вот он - в десяти метрах от трассы, блестит пожухлой, но влажной травой, неторопливо качает ветками, а вон там, справа, пару десятков молодых сосенок в человеческий рост, где должны быть маслята. На улице очень тепло для начала октября - около двадцати градусов. А когда так тепло и идёт дождь, обязательно должны быть грибы.
   Колобов с тоской посмотрел на машину, в которой спали намаявшиеся за дорогу жена и сын, и решительно махнул рукой. А идёт оно всё и всё подождёт!
   Он открыл багажник "Форда", взял красное полиэтиленовое ведро, вместимостью пять литров, и нож, стал спускаться с дороги. Через пятнадцать минут у него было уже более половины ведра мясистых маслят, кряжистый боровик и десятка два жёлтых рядовок, которые в Сураже называли курочками. Но главное не это, главное, что на душе было светло и хорошо, как давно не было. Так хорошо, что хотелось петь, а в голове вертелись только португальские мелодии. Нет, для такого русского леса, для таких грибов, для такой осенней пасмурной погоды годилась только русская песня.
   В Дмитрии взыграл азарт грибного охотника, и он двинулся дальше с намерением набрать полное ведёрко.
   - Дэми! Дэми! - послышался крик со стороны дороги.
   Наверное, проснулась жена и обнаружила, что мужа нигде нет. Может быть, подумала, что Дмитрия заломал русский медведь. И Колобов побежал на крик, к машине.
   - Я здесь, я здесь! - закричал он громко по-русски. Простые русские слова жена знала - он научил.
   Она стояла у капота машины - черноволосая, миниатюрная, гибкая. У неё были огромные, чуть ли не в половину лица чёрные глаза и слегка длинноватый нос. И ещё она, как и полагается португалкам, была смуглой. Анна с тревогой вглядывалась в даль, в то место, откуда прозвучал ответ Дэми, как по-домашнему звала она мужа.
   Колобов-Дэми внезапно выскочил из-за деревьев, и глаза Анны засветились радостью. Она весело помахала ему рукой. Жена по своему характеру была жизнелюбкой, а тут, видимо, сильно испугалась. Кто его знает, что тут, в России, творится?
   Дмитрий показал Анне ведро с грибами.
   - Что это? - дивлено спросила жена по-русски.
   - Грибы. Очень вкусная вещь, скажу я тебе, если пожарить со сметаной, - ответил он по-португальски.
  
   Когда Дмитрий Колобов подъехал к родительскому дому, уже во всю сияло октябрьское солнце, Довольно сильный ветер разметал по небу, как стадо овец, тучи и погнал их на северо-восток. Дмитрий остановил "Форд" возле ворот.
   - Приехали синьор и синьора! - сказал Колобов жене и сыну. - Вот здесь родился замечательный русский парень Дмитрий Колобов!
   Он на секунду задержался, с грустью разглядывая обветшавшие ворота и калитку. Их не касалась краска с тех пор, как он уехал. В таком же состоянии находились ворота гаража. Покосился и в одном месте обвалился палисадник, в котором желтели всеядные ноготки. И деревянный обшелёванный дом посерел и сделался как будто ниже, почти с землёй сравнялся фундамент. Тихая, незнакомая боль сжала его сердце.
   А что же Петька, мать его перемать, за домом не смотрит? Если сравнить эту хатку с домом Дмитрия в Португалии - сарай и дворец. Он уезжал в Португалию после того, как хватил первый инсульт отца - Ивана Даниловича. И лет ему было немного - сорок семь всего, а вот случилась такая беда. Сказал ему тогда Дмитрий: вербуют людей в Португалию на апельсиновые плантации. Буду, мол, зарабатывать, тебе на лекарства деньги высылать. И высылал. Сначала по двести долларов, потом по триста евро. Даже, когда сам голодал, высылал. Отца он любил. Иван Данилович и его вырастил, а уж Петьку полностью поднял. Мать умерла, когда Дмитрию было семь лет, через два месяца после того, как родила Петьку.
   Плохо работала левая сторона тела у отца, видимо, не было у него сил за домом смотреть, а Петька сильно не разгонится, с детства был ленив. Верно, в мать пошёл, которая работала учительницей, а в доме всегда бардак был. Отец-то три года назад умер, а Дмитрий не смог приехать на его похороны.
   Колобов вышел из машины. В доме явно жили, потому что во дворе разрывалась от лая собака. Пять лет назад оборвалась связь Дмитрия с братом и отцом. Отец, пока мог, писал, а Пётр за одиннадцать лет только одну строчку приписал к письму отца: "Привези мне классный спортивный костюм". Слава Богу, что его жена, видимо, догадалась прислать телеграмму о смерти отца.
   - Выходи, народ, не задерживайся! - по-португальски сказал Колобов и, потянувшись, открыл дверцу машины. - Господи! Как я устал!
   Он отворил скрипящую на заржавевших петлях калитку, и сразу же к его ногам бросилась лохматая, средних размеров дворняжка, которая была не на шутку разъярена. Дмитрий чуть успел захлопнуть перед его носом калитку.
   Вышли из машины и разминали ноги Анна и Жозе. Собака исходила на нет и лаяла до хрипоты. Колобов с минуту подождал: может быть, кто выйдет? Потом посмотрел на чсаы: почти одиннадцать утра. Значит, все на работе. Он просунул голову в калитку и увидел на двери навесной замок. Приплыли, называется! Дмитрий прикурил сигарету.
   - Значит так, Анна. Вытаскиваем из машины продукты, бутылочку водки и идём на кладбище к отцу, матери. А в обед, к часу вернёмся. Должен же кто-то придти на обед! До кладбища не очень далеко - триста метров.
   Анна в течение трёх минут подготовила сумку с продуктами. Жозе осоловелыми глазами осматривал улицу и был немало удивлён. Конечно, никакого сравнения с их португальским городком. Жили в русской провинции бедно, хотя в отличие оттого, что было одиннадцать лет назад, начали появляться приличные дома и здесь. Рядом с разваливающейся родительской хибарой стоял роскошный двухэтажный особняк.
   - Пап, а папа, мне здесь не нравится! - закапризничал маленький Жозе и потянул отца за рукав.
   - И мне не нравится, а что поделаешь?1 - Дмитрий погладил сына по голове. - Мне тоже не нравится. Но я здесь родился и прожил большую часть жизни. Так что придётся мириться. Мы здесь недолго побудем - дня три.
   - А потом? - спросил Жозе.
   - А потом рванём на юга. У меня тётка в Одессе живёт. Папина сестра. Погостим у неё, побудем на Чёрном море. - Колобов взял у Анны сумку с продуктами. - Пойдём, что ли?
   Они пошли по улице в ту сторону, откуда приехали. Умытая дождём, она не производила такого тягостного впечатления, как могло быть. Анна с интересом рассматривала городок. Это была его окраина, в основном с одноэтажными домами, и натурально казалась деревней. Дмитрий назвал бы её улицей контрастов. Старые, приземистые избушки и покосившиеся некрашеные заборы иногда сменялись шикарными особняками с бетонными вычурными оградами.
   "Капитализм! - с иронией подумал Колобов. - Вовсю идёт имущественное расслоение людей".
   Он не знал, хорошо это или плохо, но он вырос в эпоху социализма, и ему было неуютно на душе. Когда все равны, это, наверное, лучше, чем, когда наоборот.
  
  
   Вошли в расшатанные ворота кладбища. Ничего не изменилось здесь за одиннадцать лет. Всё те же, разве немного возмужавшие, высокие и стройные сосны, по верхушкам которых гуляет довольно сильный ветер. Всё те же галки, задирчиво галдящие и собирающиеся в прожорливые стаи. Но и здесь резко бросалось в глаза расслоение людей. Помпезные памятники, каких и в Португалии не увидишь, сменяли обыкновенные кресты. И что примечательно: практически не осталось советских памятников - пирамидок со звёздочками. Видимо, никак они не соответствовали русским традициям, русской душе и не прижились за семьдесят лет.
   Дмитрий знал, что мать похоронили слева, в глубине кладбища. Наверное, рядом с её могилой похоронен и отец. Когда похоронили маму, отец договорился с директором ли, уборщиком кладбища и сделал вокруг маминой могилы обширную оградку.
   - Вот здесь, - сказал он, - будет наш семейный склеп, есть место ещё на пять могил. И я здесь лягу, и вы.
   Вот и лёг в пятьдесят пять лет. Как же рано! А как могло быть иначе? Подсадил своё здоровье отец, вытягивая сыновей. Вечно на двух работах работал, а ещё женские заботы на его плечах: готовка еды, стирка, уборка. Правда, помогал ему Дмитрий с десяти лет, но всё равно тяжело. А ещё они хозяйство держали - свиней, кур. Не то, чтобы Иван Данилович был однолюбом, в последние годы не всё ладилось у него с женой. После рождения Петьки вдруг упала она в депрессию. Больше лежала в кровати, устремив глаза в потолок. Всё делала на автомате: кормила ребёнка, варила есть. В доме совсем не убиралась, переложив это дело на отца, на улицу почти не выходила. И вдруг умерла. Года через два после её смерти отец привёл в дом женщину - красивую полноватую блондинку, но через полгода, после того, как она избила Петьку, он её без сожаления выгнал и больше никогда не женился. И посвятил свою жизнь тому, чтобы нормальными людьми выросли его сыновья.
   А вот и заросшая дурнотравьем могила матери с простым крестом. Рядом с ней ещё одна могила - тоже с крестом и заросшая. У Дмитрия расширились глаза от изумления, он, ничего не понимая, остановился у калитки. Через минуту опомнился, с трудом открыл калитку и прошептал:
   - Этого не может быть! Этого не может быть!
   Будто не веря своим глазам, подошёл к кресту на более свежей могиле и стёр пыль с таблички. Он убедился, что здесь лежит самый дорогой человек на свете - его отец Иван Данилович. И без сил опустился на лавочку, грозящую развалиться под ним. А столика, который когда-то смастерил отец, не было. Даже столбика от него не осталось.
   - Что случилось, любимый? - по-португальски, с тревогой спросила Анна и положила руку на его плечо.
   - Я же ему две с половиной тысячи евро выслал! Два года назад я выслал Петру две с половиной тысячи евро, чтобы он поставил памятник отцу!
   Жена поняла причину его злости и тихо усмехнулась.
   - Давай, Анна, хоть траву повырываем, нехорошо как-то. - Колобов с тоской посмотрел на крест - чёрный, без всяких художественных изощрений. И с ожесточением принялся вырывать траву.
   Через двадцать минут могилы были приведены в более-менее божеский вид. Дмитрий изрядно употел, да и Анна от работы не отлынивала, была из трудящейся семьи. Присели на лавочку, кликнули Жозе, который бегал между могил, высматривая даты. Мальчик прибежал , спросил у отца по-португальски:
   - Пап, а сорок лет - это много прожить или мало?
   - А как ты думаешь?
   - Я думаю - много.
   - Это с твоей восьмилетней точки зрения. По-твоему, я через пять лет должен умереть, потому что проживу много?
   - А зачем тебе умирать?
   - Эх, брат... - Колобов вздохнул. - Постучится смерть в ворота, отворить придётся, никуда не денешься. Дед твой Ваня вон в пятьдесят пять умер и до пенсии не дожил.
   Дмитрий разлил водку по пластмассовым стопкам.
   - Выпьем, Анна, за упокой моего отца. Да и матери заодно. Светлая им память! - Понюхав водку, он выпил. Анна лишь пригубила из своей стопки. - У нас, русских, так нельзя, Анна. У нас первую выпивают до дна. А там - как хочешь.
   Жена, ни слова не говоря, опрокинула всю стопку в рот. И даже не поморщилась, будто апельсиновый сок выпила.
   - Каким он человеком был, мой отец! Сейчас таких, наверное, в России днём с огнём не отыщешь. Самоотверженный. Все силы за нам с братом отдавал. За всю жизнь я лишь дважды пьяным его видел. Когда маму похоронил, жену свою. А второй раз на поминках у бабушки, матери его. И всё. Сто-сто пятьдесят граммов выпивал в любой компании, даже на праздник. И никто не уговорит его больше выпить. Чувствовал ответственность за сыновей. Бабу свою, любовницу, выгнал, когда она Петьку обидела.
   Дмитрий налил себе ещё, вопросительно посмотрел на жену. Та отрицательно покачала головой. Он выпил и вдруг заговорил по-русски. Анна почти ничего не понимала, но терпеливо слушала.
   - А Петька - говнюк, а? Я же ему два года назад две с половиной тысячи евро на памятник отцу выслал. А он? Вот говнюк! Пропил всё, наверное! Ну, встречу, ну, надеру задницу! Ему это с рук не сойдёт!
   Колобов выпил две стопки подряд, будто хотел напиться.
  
   Без четверти час Колобовы возвращались с кладбища. Уставший с дороги и вообще мало употребляющий спиртное Дмитрий слегка опьянел. Он шёл чуть впереди своих жены и сына по залитой солнцем улице и щурил глаза. Ему было одновременно хорошо и грустно оттого, что он навестил родных покойников, а из всех кустов на улице выглядывали его детство и юность.
   Вот магазин, куда он несчётное количество раз бегал за хлебом, молоком и прочими продуктами, потому что на нём лежала закупка продуктов, так как папа до вечера бывал на работе. Иван Данилович всю жизнь, до того, как заболел, проработал водителем автобуса на автотранспортном предприятии. Его жёлтый "Пазик" Дима знал, как свои пять пальцев, помогал отцу его ремонтировать. Эта машина была первой в жизни, которую он начал водить. Как он мечтал об этом! И по его просьбе в десять лет, наверное, отец дал ему руль. Часто, забрав Петьку из детсада, он встречал папу, когда тот шёл в последний рейс. И Иван Данилович брал их с собой, садил на переднее сиденье, рядом с кондуктором. Все водители знали сыновей Колобова, как и они их. Димку и Петьку называли сыновьями полка.
   А в двадцати шагах от магазина у каштана, который спилили в отсутствие Дмитрия, он назначил первое свидание однокласснице Лене Перфильевой. Было ему тогда семнадцать лет, и он влюбился по уши. Здесь, под каштаном, на лавочке, он впервые поцеловал девушку - ту же Лену. Может быть, он и женился бы на ней, остался бы в Сураже, не уезжал бы на чужбину в Португалию. Но Ленка не дождалась его из армии, выскочила замуж за офицера и укатила на Дальний Восток.
   Колобов вздохнул, осматривая улицу по пути домой. Многое, очень многое связывала его с ней, и от воспоминаний размягчилось его сердце, а на глаза наворачивались сентиментальные, непрошенные слёзы.
   Так, незаметно, подошли они к дому. Машина стояла на месте, а калитка была открыта настежь. Значит, дома кто-то был. Дмитрий постучал в калитку и громко крикнул:
   - Есть кто дома?
   На крыльцо вышла молодая дородная женщина в цветастом халате и ножом в руке. Посмотрела на Дмитрия из-под руки, приставленной к бровям, будто плохо видела. И побежала ему навстречу, оттолкнув ногой пса, бросившаяся к ней.
   - А я-то думала, кто к нам приехал? Вы брат Петра Дмитрий? Похожи, очень похожи!
   Они, действительно, были с Петром очень похожи друг на друга и, если бы не большая разница в возрасте, их можно было посчитать за близнецов.
   Светло-русая невестка, по всему видно, добрая женщина, расцеловалась сначала с ним, а потом с Анной и Жозе.
   - Проходите, проходите! Будьте, как дома!
   Гости прошли в дом. На кухне хозяйка чистила грибы. В доме царил беспорядок, видимо, жена Петра была неопрятной хозяйкой. Дмитрий осмотрелся, чтобы где-нибудь раздеться.
   - Кидайте одёжу на стулья. Семья большая - трое детей, всё позавешено, - добродушно оправдывалась хозяйка. - Вы, верно, голодные с дороги? Сейчас, я из печи картошку достану.
   - Не надо, не суетитесь, мы на кладбище перекусили, - сказал Колобов. - А Пётр где?
   - На работе, таксует. Сейчас, я его по мобильному вызову. - Хозяйка сгребла грибы со стола в корзину. - Потом дочищу. А меня Ириной зовут.
   - Моё имя вы знаете. А это моя жена Анна и сын Жозе, - представил своих Дмитрий.
   - У меня сегодня выходной, решила за грибами съездить. Я посменно в магазине работаю. - Ирина вытащила из кармана халата мобильный телефон.
   - А мы тоже по дороге немного набрали. - Дмитрий бросил ключи Жозе, сказал ему по-португальски. Сын очень плохо знал русский язык. - Принеси из багажника грибы!
   Ирина позвонила мужу. Говорила коротко, видимо, чтобы не тратить деньги.
   - Той брат Дима из Португалии приехал. Давай домой. - И объяснила Колобову:
   - Таксует Петя. Но основная работа - по вечерам.
  
   Через час расселись все за столом в зале. Пришёл из школы старший сын Петра Колобова Игнат, а ещё двое - мальчик и девочка - находились в детском саду. Закуска была по-деревенски скромной - картошка, колбаса и разные соленья. Пётр разлил водку по стопкам. Дмитрий внимательно изучал брата, ведь он покинул его в семнадцатилетнем возрасте. Заматерел брат, раздался в плечах и ростом был повыше него.
   - Отпросился сегодня с работы в честь приезда брата-португальца. - Пётр поднял стопку. - Давай, брат, выпьем за нашу долгожданную встречу!
   - Давай, - согласился Дмитрий, - и выпил всего полстопки.
   - Чего так? - Пётр с иронией взглянул на его стопку.
   - Выпил уже сегодня. Да и не пью много, ты знаешь.
   - Знаю. Ты, как отец. Жаль я в вас не пошёл и употребляю эту гадость часто безмерно! - И Пётр начал жадно закусывать.
   - Хорошо закусываешь, значит, алкашом не станешь. - Дмитрий, с превеликим трудом разжёвывая полусухую колбасу.
   - Это как сказать. Алкашом можно стать в любом случае, - ответил брат. - Ну, как у вас там, в Португалии?
   - А что у нас в Португалии? Живём нормально, не голодаем, капитализм, как у вас. Я мастерскую по ремонту автомобилей держу, Анна в школе работает. Всё путём.
   - Рад за тебя, рад! - Пётр разлил водку. - Ещё по чарке?
   Дмитрий опять отпил третью часть стопки.
   - Слушай, брат. А ты мне вот такую вещь скажи. Куда ты подевал две с половиной тысячи евро, что я на памятник отцу тебе выслал? - Взгляд Дмитрия сделался жёстким.
   - Ты уже успел на кладбище побывать? Ну, ну. Знал, что ты спросишь, но не ожидал, что так быстро.
   - Скорее всего, ты думал, что я вообще не покажусь здесь. Не так ли?
   - Может, и так. Честно сказать, я так и думал. - Лицо Петра сделалось мрачным, и он отворачивал глаза.
   - Ну и как? Как насчёт совести?
   Пётр налил третью стопку, залпом выпил, занюхал рукавом и выскочил из-за стола. Стал нервно ходить по комнате.
   - На совесть давишь? Ну, ну. Ты знаешь, во сколько мне похороны обошлись?! Задолжал, естественно.
   - За две с половиной тысячи, насколько я понимаю, ты мог пару поминок организовать и два памятника купить.
   - Правильно. А моя "шестёрка", что возле твоего "Форда" стоит. Ты думаешь, она с неба свалилась?
   Дмитрий закусывал и чуть не подавился.
   -А при чём здесь "шестёрка", не понимаю.
   - При том, что за твои деньги купил. Посуди сам: я безработный, три спиногрыза пожрать просят. Куда не сунься - всюду отворот. Вот и думаю. Отцу что? Ему там до лампочки, есть у него памятник или нет, потерпит года два-три. А мне машина - позарез. Таксую я на ней, понимаешь. Много не зарабатываю, конечно, но тысяч семь-восемь выходит.
   - Но это же мои деньги, а не твои. Выходит, ты за счёт меня свои проблемы решал?
   - Да ты настоящим капиталистом в своей Португалии стал, без сердца, без сопереживания к людям. - Пётр подскочил к столу, налил стопку, выпил. - А я кто тебе? Хрен с бугра? Я брат тебе родной! Забыл, что ли?
   - Не забыл. Ты не пацан, вон какой бугай вымахал! Мог найти другой способ зарабатывать!
   - Капиталист хренов! Ты знаешь, когда ты уехал, как мы с батей жили? Хрен с солью доедали! Как раз дефолт. Ни пенсии, ни хрена.
   - А ты думаешь, мне в первые два года сладко пришлось? - Теперь уже в сердцах допил свою стопку Дмитрий. - Я от зари до зари пахал, как папа Карло. А платили копейки. Я сам голодал, а вам по двести штук каждый месяц высылал! Ты думаешь, мне деньги с неба падают? Я их в поте лица зарабатываю!
   - Ну и сколько же ты их зарабатываешь?
   - В последние два года, как тесть передал мне свой бизнес, тысяч десять в месяц.
   - Тысяч десять чего?
   - Евро, конечно.
   Пётр присвистнул.
   - Десять тысяч на тридцать пять. Это триста пятьдесят. Разделить на мои семь, получается пятьдесят. Мне нужно больше четырёх лет, чтобы эти деньги заработать.
   Дмитрий ошарашено посмотрел на брата. Переспросил:
   - Более четырёх лет?
   - Да. И я по этому делу не последний в городе. Моя Ирина в магазине, например, четыре тысячи получает.
   - А коммерсанты как?
   - По разному. Но ты со своими доходами у нас бы первый был. Это точно.
   - Да-а, Расея-матушка... - только и сказал Дмитрий. - И вообще, ты без моего разрешения использовал мои деньги. Можно и в суд подать. Я переводную квитанцию с собой взял.
   - Подавай! Насмешишь весь Сураж. Братья Колобовы судятся! - Пётр вернулся за стол. - Ты думаешь, я такая сволочь? На сегодняшний день мы с Ириной по всем долгам рассчитались. Будем по две тысячи откладывать, а к Радунице поставим памятник отцу.
   Дмитрий сидел молча, о чём-то размышлял. Потом поднял глаза на брата.
   - У тебя курить есть? Что-то курить захотелось, хотя и бросил два года назад.
   - У меня "Ява". Будешь?
   - Какая хрен разница? Пошли на улицу, покурим.
   Прикурив на улице, Дмитрий в задумчивости сказал Петру:
   - Извини, брат. Как-то по-другому надо было, по-человечески. В общем, по-русски. В Португалии отношения другие, жёстче. Даже между родственниками.
   - А твой тесть?
   - Я ему три тысячи в месяц плачу, вроде ренты. Как раз зарплата Анны.
   - Учителя три тысячи в месяц получают? - удивился Пётр.
   - Некоторые и больше.
   - Ты не переживай, Дима. Поставлю я весной памятник отцу. Горлову наотрез даю.
   - Да ладно! - Махнул рукой Дмитрий. - Деньги у меня есть. Сколько памятник будет стоить?
   - Хороший? Тысяч двенадцать-пятнадцать будет.
   - Двенадцать-пятнадцать тысяч?! - испугался Дмитрий.
   - Да рублей, а не евро! - Пётр засмеялся.
   - Сущий пустяк. - Дмитрий облегчённо вздохнул. - Завтра съезжу в Клинцы.
   - Я тебя отвезу! - сказал брат. - Или ты меня отвезёшь на своём "Форде". Это дешевле будет.
   Бросив сигарету в лопухи, Пётр как-то замялся, нерешительно посмотрел на Дмитрия.
   - Дим, что с домом делать будем? Не оформляют его на меня, наследство-то на двоих.
   - Сколько стоит наш дом?
   - Двести тысяч рублей, - ответил Пётр.
   - По сто на брата? Это и трёх тысяч евро не выходит. А что так дёшево?
   - С чего дороже? Развалюха, ни воды, ни газа.
   - Извини, Пётр, но это ты его до такого состояния довёл.
   - Я, конечно, кто ещё? Думал, не мой дом, на двоих, чего я его делать буду? И потом... Лодырь я, таким уродился.
   - Ну, это твоё дело, живи, как хочешь. Что от меня надо, чтобы дом оформить?
   - Тебе доля нужна?
   - Зачем? Ты со своей зарплатой мне долю пять лет отдавать будешь.
   - Тогда напиши дарственную.
   - Напишу. Пошли в дом.
  
   Назавтра братья поехали на "Форде" в Клинцы. За руль попросился Пётр, и Дмитрий великодушно разрешил - захотелось мужику импортной машиной поуправлять. По сравнению с "шестёркой" - это что после "кукурузника" на "Ту" пересесть. Глаза Петра сияли от радости, как у мальчишки.
   После вчерашнего разговора всё у них пошло нормально - тучи рассеялись, страсти улеглись. Правда, вечером собрался Петька ещё за водкой сбегать, но Дмитрий уговорил его не делать этого. Принёс из машины бутылку хорошего португальского портвейна. Пили не спеша, наслаждаясь букетом отличного вина. И жёны их сошлись. Немудрено: обе были покладисты характером. Анна знала не более ста русских слов, но общалась с Ириной без проблем. А уж мальчишки за день сделались закадычными друзьями. Были они почти одногодками. По такому делу Пётр разрешил Игнату сегодня не идти в школу.
   День выдался пасмурным и ветреным, но без дождя. Умытая вчерашним дождём дорога весело ложилась под колёса "Форда".
   - А ты помнишь, Дима, как папа однажды взял нас в Клинцы. Мне тогда девять лет было, а тебе - шестнадцать, - заговорил Пётр, прикурив сигарету. - Мы попросили его оставить нас в Клинцах до следующего рейса, помнишь? Мы насобирали на автовокзале двенадцать бутылок и купили по три порции мороженого. Помнишь, я после этого заболел ангиной и две недели провалялся дома. Вот халява была!
   - Помню, - улыбнулся Дмитрий. - Отец мне за это дело хотел по заднице надавать.
   - Я не помню, чтобы отец бил нас когда-нибудь.
   - Однажды, когда мне лет двенадцать было, достался мне подзатыльник от него. Когда я заигрался и тебя на асфальтном заводе забыл. Ты забился под бочки и уснул. Долго тебя найти не могли. Ох, отец тогда на меня зол был!
   Необыкновенно легко было на душе Дмитрия. Как это здорово, что у него есть родной брат! А деньги, что он истратил? Ну что там для него каких-то две с половиной тысячи евро?! Не обеднеет. Зато у брата, единственного его брата, есть машина. Отцу они сделают памятник сегодня. Сто евро Дмитрий наверх положит, и завтра привезут. В России тоже капитализм, деньги всё сделают.
   - Слышь, Пётр. Я же тебе подарок привёз - отличный набор гаечных ключей. И за этими спорами-разговорами забыл отдать.
   - Ладно, брат. Вернёмся - отдашь. Машина твоя работает, как часики, и младенец управлять сможет. Запад есть Запад!
   - Зато в России балет самый лучший! - Дмитрий засмеялся. - Я же мог артистом балета стать.
   - Как? - удивился Пётр.
   - Отец, когда я учился в первом классе, в балетную школу меня пристроил. Сбежал я оттуда.
   - А меня никуда не пристраивал - бесполезно. Известным я охламоном был!
   - Я тебе, брат, ещё один подарок хочу сделать. Твою "шестёрку". Считай, что я подарил её тебе.
   - Спасибо, брат, - искренне поблагодарил его Пётр. И положил свою огромную длань на его колено.
   Памятники делали в бывшем ПМК на краю Клинцов, ближе к Суражу. Поэтому доехали быстро.
   - Я сам пойду, - сказал Дмитрий. - А ты посторожи машину!
   - Как скажешь. Ты же старший брат, и я обязан тебя слушаться! - с лёгкой иронией сказал Пётр.
   Неулыбчивая, невыспавшаяся полноватая секретарша отвела его к директору, который находился на производстве. Это был низкий, полный мужчина пятидесяти лет с одышкой.
   - Я хочу у вас памятник заказать.
   - А почему ко мне? В конторе сидит приёмщик.
   - Понимаете... Я приехал из Португалии на три дня. Мне надо срочно! - Дмитрий достал две ассигнации по пятьдесят евро и засунул их в нагрудный карман пиджака толстяка. Тот будто не заметил этого.
   - Хорошо, - сказал директор, у которого разгладилось лицо от внутреннего удовлетворения. - Пошли к мастеру. Вам какой: из мрамора или крошки?
   - Самый дорогой сколько стоить будет.
   - С самым дорогим много возни будет. А вот средний, за двенадцать тысяч утром можем установить.
   - Идёт! - обрадовался Дмитрий. - Что от меня надо.
   - Надпись, фотография и литр водки мастерам.
   - Водки нет. Эквивалент деньгами можно?
   - Почему бы и нет? - согласился директор.
   Дмитрий дал мастеру двадцать евро и заказал памятник отцу. Надпись дал такую: "Любимому отцу от сына Дмитрия". Немного подумав, переписал: "Любимому отцу и дедушке от сыновей, невесток и внуков".
   "Так-то будет лучше!" - подумал он с удовлетворением, уходя. Но от двери вернулся назад.
   - А если один памятник на двоих - это не усложнит работу?
   - Нет, нам один хрен. Но на тысячу дороже будет.
   - Это ничего, - сказал Дмитрий. Он подумал, что справедливо будет сделать памятник на двоих - отцу и матери. Хоть он плохо помнил мать, хоть и любила выпить и была плохой хозяйкой, но она родила его и Петра. Вот только от какой болезни она умерла, он до сих пор не знал. Слишком много тайн было вокруг матери. И от этого стало немного стыдно.
   "Надо бы у какой старухи-соседки узнать," - подумал он и вспомнил о Калинихе. Жива ли она?
   Уже в машине спросил о ней у брата.
   - Жива, бегает, суетится, хоть уже под девяноста. И по-прежнему знает всё, что случается на нашей улице.
  
   Вечером, незадолго до ужина, Дмитрий засобирался в гости.
   - Куда ты? - встревожилась Анна.
   - И правда, куда, на ночь глядя, да ещё и с бутылкой.
   - Калиниха жива?
   - Жива.
   - Пойду к ней. Надо кое-какой, волнующий меня вопрос прояснить. - Запахнул куртку на груди Дмитрий. Я недолго, через час вернусь.
   Калиниха жила через пять домов от Колобовых. Избушка у неё была, как у Бабы Яги из сказки, только без курьих ножек. Крошечная хатка, оштукатуренная глиной и побелённая мелом. На улицу выходило одно маленькое оконце, отчего хата казалась подслеповатой. В этом оконце светился, мигая, синий свет, видимо, Калиниха смотрела телевизор. Поэтому Дмитрий долго стучал в калитку, отчего во дворе бабки от бессильной ярости исходила визгливая собачонка.
   - Добрый вечер вам в хату! - вошёл, пригибаясь, Колобов в избу.
   - И кто же ты будешь? - спросила Калиниха, с подозрением глядя на него. Видимо, она боялась, что явился грабитель. Хотя что было грабить у древней бабки, кроме чёрно-белого телевизора "Рекорд". Может быть ещё деньги, которые насобирала с пенсии и спрятала так, что сам чёрт не найдёт.
   - Не узнала, бабушка Стася? - Дмитрий прошёл на крохотную, два на два метра, кухоньку, в которой кроме печи, маленького стола и двух ветхих венских стульев, ничего больше разместить нельзя было. - Дмитрия я, Колобов.
   - Господи, Димка! Глянь-ко ты - и не узнать! Хорош, хорош стал, как принц, выглядишь. Понятно, ты ж за границей, в этой Пр...Пр...
   - В Португалии, бабушка Стася.
   - И верно, в Португалии. Совсем я стара стала, внучек. Из дому, считай, не выхожу. А то бы перовой узнала, что ты приехал!
   - Я с винцом к вам. Вы не против?
   - Чо ж я буду против? Садись к столу. Я, ты помнишь, большая любительница этого дела - компаний. Винцо, верно, заграничное? - Бабка Стася смахнула передником крошки со стола. - А закусить-то, кроме картошки и огурцов, нечего. Хотя, что я такое говорю? У меня же колбаски чуть-чуть в холодильнике.
   Калиниха с трудом открыла древний холодильник с привязанной длинным шнуром дверцей.
   - Да не суетись, бабушка, я не голоден.
   - И я не голодна, - ответила она, но колбасу достала. Калиниха давно живёт одна. Муж её погиб в середине пятидесятых где-то на шахте в Донбассе, а две дочери после окончания школы смотались из Суража и глаз к матери не казали уже лет десять. - А ты в самый раз. Только-только сериал окончился. А другой - через полчаса. Вот и покалякаем. Ты ведь ко мне не даром пришёл?
   - Не даром, - подтвердил Дмитрий, разливая вино по стаканам. - Тебе сколько лет. Бабушка Стася?
   - А восемьдесят шесть летом исполнилось. Старая. Аж самой не верится, что столько прожила.
   Да, сильно изменилась Калиниха с тех пор, как Дмитрий видел её в последний раз. Здорово она исхудала, остались практически кожа да кости. Маленькой роста, мелкой кости, она походила сзади на седого ребёнка.
   Вино она пила медленно, причмокивая и смакуя букет. Видно, понравился португальский портвейн, потому что лицо разгладилось, на нём было написано блаженство.
   - Ах, какое винцо вкусное! Никогда такого не пила. Угодил ты мне, Димка. Ох, угодил! - Она протянула ему пустой стакан. - Налей ещё!
   Он налил ей, хотя сам ещё не допил.
   - Баб Стася! Не знаешь, отчего умерла моя мать?
   - Знаю, отчего не знаю. Мне всё известно про нашу улицу, хоть она и называется Москвой. - Она отпила полстакана вина и почмокала губами. - Покончила с собой твоя мать. Таблеток сонных много выпила.
   - Покончила с собой?! - поперхнулся вином Дмитрий. - Не может быть!
   - Может, может... Безвыходное положение у неё получилось.
   - Какое безвыходное? - не понимал Колобов.
   - Об этом весь город знал. Но ты мал был. - Бабка допила вино. - Загуляла твоя мать за года два до того, как родила Петьку. С директором школы. Такая любовь была - на весь район. Директор из-за этого партбилет положил. Выгнал её Иван, она три месяца у матери жила. А потом любовь, видно, кончилась. Пришла назад проситься, в ноги Ивану упала. Тот принял её, но простил вряд ли, потому как не было у них после этого жизни. Вот так-то, Димка. А ты не знал.
   - Вот так страсти-мордасти! - Дмитрий поднялся из-за стола. - Пойду я, поздно уже. Вино сама допьёшь, бабушка Стася!
   - Допью, знамо дело. Ты когда назад в свою Пр...
   - Съёзжу в Крым к папиной сестре тёте Поле, а потом уж в Португалию.
   - К Польке? Хорошая девка была, передавай от меня привет! - уже в спину Дмитрию сказала Калиниха.
  
   Назавтра утром привезли из Клинцов памятник. Почти до вечера Дмитрий и Пётр провозились на кладбище, устанавливая памятник, усовершенствуя надгробия. Когда стемнело, начали ужинать - выпили понемногу, смотрели телевизор, потом легли спать. Говорить, хоть и не виделись одиннадцать лет, было не о чем. Слишком разные характеры и интересы в жизни у них были.
   Рано утром, проснувшись, Дмитрий прежде всего подумал о том, что надо уезжать. Слишком тесно у брата, и досаждать его семье лишних день-два не следовало. Позавтракали и быстро собрались в дорогу. Пётр не уговаривал их остаться и вышел провожать к машине.
   - Не обижайся, брат! - Он тепло обнял Дмитрия. - Если что не так, обещаю исправиться!
   - Да ладно, всё нормально. Ты за родительской могилой, пожалуйста, присматривай, Христом Богом прошу! - Дмитрий смахнул с глаз непрошенную слезу.
   - Это в обязательном порядке, брат. Ты мне поучительный урок преподал, спасибо!
   - И вот что ещё... - Дмитрий полез в карман куртки, вытащил кожаный кошелёк и протянул брату пятьсот евро. - Сделай, пожалуйста, ворота, забор и палисадник. В следующий раз приеду - не отвертишься.
   - Сделаю, Дима. В этом же году сделаю.
   Он долго махал вслед удаляющейся машине. До тех пор, пока она не скрылась из виду.
  
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   104
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"