Под развесистой кроной старой груши было уютно: надёжно защищала от знойных солнечных лучей буйная зелень, а свежий ветерок, набегающий с запада, приносил прохладу. Благодать! Не дурак правнук Димка, что смастерил лежак под грушей, которой лет не меньше, чем самому Фёдору Алтухову, а может даже, и более, чем восемьдесят. Любил двенадцатилетний Димка после полудня распластаться на лежаке, законопатить уши чёрными наушниками и слушать, блаженно закрыв глаза, музыку из магнитофона - маленького, с пачку "Беломора". Фёдор слышал эти современные песни - странные и на песни будто не похожие: ни мелодии уловить, ни слов разобрать. Но раз правнуку нравится - пусть слушает. Главное, что, благодаря этим самым наушникам он не докучает старому Алтухову.
Димка - тоже Алтухов. Он был сыном старшего, любимого внука Фёдора, названного в честь деда. Жили Фёдор-меньшой и Димка в областном центре Брянске, но каждое лето внук в обязательном порядке привозил сына в село Шубино к деду Фёдору и глухой бабке Зине, с которой старый Алтухов прожил, страшно сказать, пятьдесят восемь лет. В отличие от современных городских отпрысков, Димка ехал в Шубино не по принуждению, не потому, чтобы уважить деда и бабушку, скрасить их старческое одиночество, а по желанию души. И Фёдор в Димке души не чаял, ещё более, нежели во внуке Федьке - его отце.
Так долго прожил на свете Алтухов, что и самому запутаться можно, не то, что постороннему. Однако, несмотря на все дряги-пере- дряги, жить ему не надоело; болячки, прилипшие к старости, хоть и докучали, но временами, да и свыкся Фёдор с ними. Так что, если Господь не против, чтобы Алтухов лет десять ещё поскрипел на белом свете, то и старик не супротив. Димку-правнука женил бы, а там уж - на покой. Только и Зинаида все эти годы пусть бы с ним жила (что, жалко?); без неё ему тяжеленько придётся, особливо зимой. Привык как-никак мужик к уходу. В противном случае самому всё надо будет - и обеды варить, и в хате прибираться, и кур кормить. Если бы зависело это от желания Фёдора, то он бы так распорядился: сначала - он, а потом уж - Зинаида. И ещё - чтобы, ни дай Бог, не скрутило, не парализовало, чтобы не быть в тягость ни жене, ни детям. Хуже всего боялся такого окончания своего земного пути старый Алтухов; противней жалости к твоей немощи ничего на свете нет.
Уютно Фёдору на лежанке под старой грушей - не то, что в хате, где и воздух тяжелей и сумрачно как-то; тесно и сердцу, и душе, почти что как в гробу. А тут - вольно, просторно, светло. Шмели опять же гудят - сердцу отрадно. Убаюкивающий покой. И приснул бы старик - время-то раннее, за восемь едва перевалило. Приснул бы, кабы не сволочи эти - настырные и надоедливые мухи. И никакой управы на них не найти.
"Для чего-то и мухи надобны, коль Господь их содержит? - лениво подумал Алтухов. - А может, всего-то: чтоб жизнь нам малиной не казалась!".
Мухи - не мухи, а в хату Фёдор не пойдёт, под грушей правнука дожидаться будет. На утренней зорьке Димка на рыбалку убежал на Шубинские озёра. Уж скоро и должен возвратиться: солнце высоко, клёв на убыль пошёл. Старик это знает, сам рыбаком был азартным и знатным в свои годы. И сейчас не против был бы Фёдор порыбачить на зорьке, да нет желания сволочиться с Богом. Не с самим Господом - до такого полоумства Алтухов не дошёл, хоть и не очень верил в существование Всевышнего. Как поверишь на исходе дней своих, если всю жизнь, со школьной скамьи вдалбливали: нет Бога, а религия - опиум для народа. Да так вдолбили, что старый Фёдор в постоянной растерянности находится. И чтобы ежеминутно душу свою не смущать, решил Алтухов на эту проблему нервы не тратить, а отмести её в сторону, сделать вид, что знать её не знает. А там уж - как будет.
Не с Господом не хочет сволочиться Фёдор, а с коммерсантом этим, Богомоловым, которого и кличут по-уличному Богом. Фамилия у коммерсанта звучная, красивая, только вот Бога у него за душой не было и нет. Сколько помнит себя Алтухов, Шубинские озёра были общими для пользования любого шубинца: хошь на удочку карасей да карпов тягай, хошь мордушку ставь, а хошь бреденьком по мелководью пройдись. Щедры были на рыбу Шубинские озёра, всем хватало!
Ничего особо худого Фёдор в социализме не видел - жили худо-бедно, не голодали. Но вот у него не спросили, когда решили, что этот социализм хреновый, а капитализм - в самый раз. Для кого как. Чтоб простой народ до нитки обобрать - лучше капитализма не найти. И Богомолов из лодыря несусветного, которого палкой на колхозную работу выгоняли, вдруг капиталистом по выращиванию рыбы заделался. Захапал Шубинские озёра, повыставлял охрану - таких же бездельников, как сам - и ни пущает никого: ни с бреденьком, ни с удочкой. Хотя нет, иных пускает, но за деньги. Двадцать рублей за рыбалку требует, с одной удочки. Наловишь той рыбы или нет, а три буханки хлеба выкинь. Да и с какой стати озёра богомоловскими стали, а не его алтуховскими? Сумел, пройдоха, подсуетиться под дурацкие законы или беззаконие, подмял под себя всю деревню. Фермер мордатый! Рыбья ферма у него!
Уже два года Алтухов на озёра - ни ногой, с того дня, как с Богом сцепился. И что некрасиво получилось: с правнуком Димкой Фёдор на рыбалке был. Наслушался пацан и хамства всякого, и матов, и того, как прадеда ни во что поставили, унизили, как хотели. Чудом сдержался Алтухов, чтобы не натворить дел - характером всегда крут был, когда на несправедливость нарывался. Решил так: правдой нынче на белом свете и не пахло, искать её - себе дороже. Пусть своей поганой рыбой Бог подавится, а Фёдор без неё проживёт. купит себе в магазине минтая - и ладно. Пенсия фронтовая, инвалидная позволяет.
2.
Резко, с жалобным возмущением скрежетнула калитка. От того, что распахнули её с нервами, без аккуратности, едва с петель не сорвавши. Кому так невтерпёж стародревние Алтуховы понадобились, до которых и Богу, и людям дела нет? Покряхтев по причине того, что спина замлела, старый Фёдор приподнялся на локте, высунув седовласую и седобородую голову из-за морщинистого ствола груши. Не видна с лежака калитка, однако через пять шагов от неё среди конотопа тропинка взору открывается, и первыми на тропинке Алтухов увидел ноги правнука, в кроссовки обутые. Эти молодые ноги в старых кроссовках шустро бежали, будто гнался за Димкой кто-то. А станется!.. Есть в Шубино пару пятнадцатилетних оболтусов - оторви и брось. Не более неделю назад вернулся правнук с лиловым фонарём под глазом. Хотел старый Фёдор на разборки идти в защиту Димки, да тот из себя Зою Космодемьянскую изобразил - не признался, кто побил.
Ноги в кроссовках ещё до середины двора не добежали, а Алтухов, не обращая внимания на ломоту в спине и хруст в коленях, вскочил с лежанки, будто из окопа в атаку выскочил. И уже всего, в полный рост правнука увидел - переполошенного, взъерошенного, на воробья, вырвавшегося из лап кота, похожего. И сразу же понял причину трагедии Димки и его панического бега: в одной руке его болталось пустое пластмассовое ведёрко ядовито красного цвета, а в другой - переломанная в двух местах бамбуковая удочка, которую старый Фёдор купил три недели назад в спортивном магазине, когда ездил в город просветить рентгеном свои изношенные и прокуренные лёгкие. Знал, что со дня на день правнук приедет, сделал ему подарок с пенсии. Удочка дорогая, более трёхсот рублей стоит. Себе Алтухов вряд ли такую дорогую купил бы - вырезал бы удилище из орешины. А для правнука Димки ничего не жалко!
Правнук с выпученными, как у лягушонка, глазами ещё не добежал до прадеда, а Фёдору всё уже было ясно, как белый день: Бога это пакостное дело рук - никак иначе. Ведь как низко может пасть человек в погоне за наживой! Ладно, здоровых мужиков гонять, а тут пацанёнка обидеть не постеснялся. Когда такое среди русских деревенских было!
- Деда, деда! - Димка бросился к Алтухову, показывая сломанную удочку, как вещественное доказательство в суде. - Гад этот!..
- Погодь, погодь!.. - Фёдор вертел в огромных морщинистых руках остатки удочки и с изумлением, как диковинную вещь рассматривал её. - С чего вдруг он удочку поломал? Ведь ты, того, вроде как легально. Я же два червонца тебе дал!
- Дал-то дал... - Правнук обиженно шмыгнул носом и отвёл серый, ясный взгляд в сторону. - Я на озеро пришёл, а там ребята. Ты знаешь их - двоюродные братья.
Об этих оболтусах и вспоминал Алтухов. Как пить дать, они Димку фонарём наградили.
- Ну и что братья, деньги отобрали?
- Не-а, не отобрали. Они говорят, мол, сегодня Бог в Брянск нацелился, с утра своего "бумера" шаманит, не появится, мол, сегодня на озёра, мол, отдай нам двадцатку, а мы за это тебе весь свой улов отдадим, вон уже карп с килограмм лежит. Не обманули - отдали карпа. Правда - здоровый.
- Ясен хрен! - Фёдор кашлянул в кулак, вытащил из нагрудного кармана "беломорину", подул в мундштук, чиркнул спичкой. - А на кой им в пять утра деньги понадобились?
- Один, что старше, со мной рыбачить остался, а другой к бабке Резеде побежал. Известно - зачем. - Правнук умоляюще ухватился за рукав Алтухова. - Ты не серчай. дед! Один тот карп двадцатки стоил, а они ещё рыбы обещали. Они же не знал, что Бог перед Брянском со своими шавками налетит.
- Ладно. И тебе, Димка, купи-продайство покоя не даёт. Весь мир с ума сошёл. И что далей?
- Налетел Бог. Сашка, что со мной рыбалил, успел удочки смотать, а я с телескопичкой возился. Короче. деда, Бог карпа отобрал, телескопичку мою поломал, уши мне надрал. А в следующий раз пообещал ноги повыдёргивать. Вот гад! - Димка хлюпнул носом и безнадёжно вздохнул.
Только сейчас заметил Алтухов, что правое ухо у правнука вишнёвого цвета и припухло. И этот факт возмутил его более, нежели поломанная удочка - его подарок.
- Ладно, Димка, не горюй! - Фёдор положил большую, дрожащую руку на выгоревшую на солнце голову внука. - Поможем твоему горю. Удочку твою отремонтируем, мне удоху сообразим. И рванём мы завтра на первом автобусе на речку. Реку-то, слава Богу, эта шельма не приватизировал!
- Так на реке, дед, клёв не тот! - Димка уже отошёл от обиды, поправил покрывало на лежанке под грушей.
- Ничего. Зато, что поймаем - сё наше. И уши никто не надерёт.
- Я не прошу Богу! Ни за что не прощу! Я его "бумер" постеклю, вот увидишь!
- Не смей, Димка! С Богом я сам разберусь.
- Ты-то?! - Правнук иронически посмотрел на Алтухова. - На него и участковый управу найти не может. А мент вон какой бугай!
- Не может, потому что купленный. У Бога всё начальство за пазухой сидит. Ну, ладно, это наш, взрослый вопрос! - Старый Фёдор тяжело вздохнул и с тоской взглянул в сторону калитки, будто там стояла его смерть. - Голоден, небось? Беги, бабка Зина покормит!
Димка положил поломанную удочку возле лежака с намёком, что прадед отремонтирует её.
- Я позавтракаю и спать завалюсь на сеновале. Можно, дед?
- Можно, чего нельзя? - Алтухов ласково улыбнулся. - Так мы едем с тобой на реку?
- Поедем. А чего?
Внук побежал, сверкая потрескавшими подошвами кроссовок, по дорожке к избе, где на крыльце стояла сгорбленная, маленькая бабка Зинаида, подслеповато высматривая правнука.
А старый Фёдор поднял растерзанную Богом удочку с травы и с недоумением рассматривал её.
3.
Со своей мастеровитостью (как-никак полгода в колхозе столярничал) Алтухов недолго возился с Димкиной удочкой. Звания телескопички её пришлось лишить, а так - почти новенькая получилась. Хотел за свою удочку взяться, да приустал уже. Всё-таки старость одолевала его. Ведро воды из колодца принесёт и хайкает, как карась, на берег выброшенный. Нет ничего вечного на земле, и человек, к сожалению, не вечный.
Будто от этой мысли, тоска сжала сердце старого Фёдора. Он вытащил из нагрудного кармана рубашки папироску, прикурил и отошёл от верстака, приставленного к задней стене хлева. Шаркающим шагом, горбясь, направился к лежаку под грушей, но на полпути остановился, потому что закашлялся от едкого папиросного дыма и кашлял долго, тяжело - навзрыд. Откашлявшись, посмотрел с ненавистью на папироску, сделал движение, чтобы выбросить её в картофельную ботву, но через несколько секунд как ни в чём ни бывало вставил мундштук в рот и пыхнул дымом.
Назойливая муха, как бомбардировщик, кружащаяся над лежащим под грушей Фёдором, мешала ему сосредоточиться на какой-либо отчётливой мысли. Мысли его перепутались, испугались и разбежались кто куда --попробуй их теперь излови, рассади, как глупых кур, по своим насестам! Он и не стал этого делать, а, засунув руку под подушку, вытащил оттуда кусок тюля. Положив тюль на лицо, он вытянулся во всю свою почти двухметровую длину и сложил руки на груди, будто собрался отходить к Богу. На самом деле Алтухов отошёл ко сну и очень скоро для его почтенного возраста. Так бывало всегда, когда на него наваливалась какая-нибудь неразрешимая проблема. И этим тоже он отличался от других шубинцев, у которых, как у всех нормальных людей, от неразрешимых проблем возникала бессонница.
Скрежетнула недовольно калитка, и будто с десяток иголок вонзилось в сердце старого Фёдора. Испугавшись умереть во сне, он сел на лежанке, недоумённо покрутив головой: кто это мог заявиться к ним с утра? Не Федька-внук из Брянска пожаловал? Но на тропинке показались запылённые носы кирзовых армейских сапогов. Таких нынче никто и не носит, даже старики. И тем более - галифе, заправленные в эти сапоги.
Пока Алтухов недоумевал и изумлялся, на середину сада вышел солдат в военной форме времён великой Отечественной с накинутой поверх гимнастёрки плащ-палатки. Это в такую жару! Но не это поразило Фёдора, будто он лицезрел диво дивное, а то, что за спиной у солдата была винтовка, а когда в солдате узнал Кирилла Бородулина - своего одноклассника и друга юности, его сердце зашлось от ужаса и тоски. В левой руке Кирилл - молодой двадцатилетний - нёс низку рыбы: килограммового карпа и несколько ладных карасей.
- Чего перепужался, будто чёрта рогатого увидел?! Не узнаёшь, что ли, Федя? - Круглолицый Кирилл осклабился в добродушной улыбке.
- Признаю... - всё, что смог выдавить из себя Алтухов перед тем, как ему перехватило от волнения горло.
- Вот, рыбки принёс тебе в подарок. В правом озере наловил. Карпец хорош, а?! - Бородулин бросил низку на лежак. - Хочу твоей ушицы похлебать. Знатную ты уху готовишь, как никто в Шубино.
Фёдор выползающими из орбит глазами с ужасом смотрел на друга юности, однополчанина Кирилла. Как тот мог появиться в его дворе молодым. здоровым, да ещё с винтовкой за спиной?! Ведь Бородулин испустил дух на руках Алтухова шестьдесят лет назад, когда его смертельно ранило под белорусским городком веткой, и сам же Фёдор закрывал глаза другу.
"Не может быть!" - хотел крикнуть Алтухов, но слова застряли костью в его горле.
- Ну что стоишь, как истукан?! - Кирилл усмехнулся в редкие пшеничные усы. - Давай перекурим это дело! Махорочка найдётся?
Дрожащей рукой Фёдор вытащил из кармана пачку "Беломора". А тот будто и не заметил. Снял винтовку, приставил её к груше и устало опустился на лежак.
- Ты откуда взялся, Кирюха?! - наконец обрёл дар речи Фёдор.
- А оттуда, куда тебе скоро! - невозмутимо ответил Кирилл и так же невозмутимо начал кутить самокрутку. - И как же ты, сержант Алтухов, до такой жизни докатился, что твоего правнука и тебя самого смертельно обидели, а ты постоять не можешь? Как же так, Федя? Ведь ты никогда трусом не был!
- А что я сделаю? - смутился Алтухов, как когда-то лет в четырнадцать, когда Кирюха застал его за стыдной, мальчишеской забавой.
- Эх ты, Федот-антрекот!.. Помнишь, как мы рыбалили на шубинских озёрах до войны? А как они спасали нас во время оккупации, когда пожрать нечего было? И теперь ты, бугай колхозный, боишься какого-то прохвоста, слизняка?!
- Не боюсь я его!.. Только жизнь нынче такая... - промямлил Фёдор и старался не встречаться взглядами с Бородулиным.
- Жизнь в любые времена и везде одинаковая. Правда должна держать верх над злом. Всегда и беспрекословно! - Кирилл кивнул взглядом на винтовку. - Пожалуй, оставлю тебе, чтобы ты с прохвостом Богом разобрался.
"Этого не может быть! Никак не может быть! Неужели мне померещилось, что я проснулся?" - подумал Алтухов и попытался проснуться ещё раз. Ему пришлось приложить большие усилия воли, чтобы это получилось.
Старый Фёдор открыл глаза и сразу же ощутил знойную духоту, будто лежал в гробу с прикрытым тюлем лицом. Реальная действительность медленно возвращалась к нему, и он облегчённо вздохнул.
Растворился в знойном воздухе весельчак Кирилл Бородулин, погибший в возрасте двадцати лет на фронте, а к груше вместо винтовки была приставлена отремонтированная стариком бамбуковая удочка правнука.
"Приснится же такое!" - Изумлённо крутанул головой Алтухов и потянулся за папиросами.
Что удивительно: никогда за шестьдесят лет после своей гибели Кирилл Бородулин не снился Фёдору. А тут... С чего вдруг? С какой надобностью, с каким намёком навещала его душа одноклассника и однополчанина?
Алтухов уже опустил сморщенные, жёлтые, как у китайца, ноги на траву, как его окликнули:
- Ты сегодня, старый, будешь шамать-то? - Жена Зинаида из-за своей глухоты кричала так громко, что её вопрос услышали, наверное, на другом конце Шубино. - Или святым духом будешь сыт?
Старый Фёдор даже не оглянулся на жену, болезненно поморщился и недовольно отмахнулся рукой.
- Отстань!
И, уверенный, что старуха не слышит его, добавил:
- Сама шамкай свою тюрю, тетёрка глухая!
Щупленькая Зинаида будто удовлетворилась этим ответом, иронически усмехнулась и скрылась в хате.
А Алтухов, с трудом раскуривая сырую папиросу, начал медленно, шаркающим шагом ходить по саду, приговаривая:
- К чему снился во сне Кирюха-то? Посовестить хотел? А ведь есть за что, ничего супротив не скажешь!
4.
Старый Фёдор отзавтракал манной кашей, заталкивая её в беззубый рот силой, лишь бы Зинаида своими приставаниями не докучала. Иногда её заботливость, предупредительность были старику хуже неволи. Любая опека со стороны жены ли, детей напоминала ему о старости, о неумолимо приближающейся немощи. Вот и зубы... До семидесяти пяти было их во рту ещё достаточно - аж двадцать четыре, по дюжине в каждом ряду. А потом все высыпались за один год. Что за оказия такая с ними случилась - и врачи не объяснили. Толстая такая зубодёрка с помидорными щёками аж руками всплеснула на его справедливый вопрос:
- А что вы хотели, дедушка?! Сколько вам лет!
В общем, выхолостили рот за три недели. Сделали ему, как заслуженному ветерану войны бесплатные протезы. А что толку?! Не смог носить эти пластмассы Алтухов. Только наденет их - на рвоту тянет. Чем такие муки терпеть, решил Фёдор на жидкую пищу перейти да кашки. Правда, задубели со временем дёсны. Теперь он может ими не только котлеты перемолоть, но и сальца мелкого пошамкать. Ко всему привыкает человек - такое оно непритязательное животное.
Доел-домучил Алтухов манную кашу, и так ему самосаду закурить захотелось - ну невмочь! Вспомнил, что в горнице за рамкой с фотографиями кисетик с табачком для подобных случаев припрятан. Он уже в горнице был, как жена на полую мощность свой свистяще-хрипящий граммофон включила:
- Слышь, Федя, я в магазин пошла! Хлеба надо купить, колбасы мяконькой, докторской.
- Сходи, купи! - крикнул Алтухов в ответ, будто старшина роты утреннюю побудку объявил. Развязывая кисет, пробурчал вполголоса себе под нос:
- До чего же глупы бабы на старости лет! В сортир припрёт - и то доложит, на весь свет объявит.
В горнице старый Фёдор не курил, потому как тут на диванчике ночевал правнук Димка. Поэтому. сдёрнув со стола газету, направился было на кухню, но вдруг затормозил на середине горницы - аж ковровую дорожку взбугрил, заломил. Будто током в голову стукнуло - он резко обернулся к стене. Там, рядом с большой рамкой с множеством семейных фотографий, висела рамка поменьше, в которую была вставлена увеличенная и отретушированная фотография военных времён. А на фотографии той - он с Кириллом Бородулиным. Единственное фото, где он с Кирюхой. Успели до первого боя на память сняться. А в первом бою Кирюха...
Алтухов вернулся к столу, водрузил на крупный нос очки, подошёл к стене и наклонился к фотографии. При таком боевом параде Кирюха и в сон Фёдора заявился. Вот и вся тайна сновидения, без всякой мистики.
Старый Фёдор вернул очки на место, но горницу покидать не спешил. Что-то удерживало его, и он не понимал - что. И вслух, наморщив лоб, начал размышлять:
- Нет, тут ты не прав, дед Фёдор! Не всё на свете можно объяснить и не всё объяснять надобно. Случаются такие чудеса, что не только в Бога, но и в чёрта поверишь... Взять ту же Кирюхину погибель... Почему немецкая мина так шлёпнулась и разорвалась, что Кирюху - насмерть, а меня и осколок не задел? А ведь рядышком в атаку бежали, и мина почти посередине между нами плюхнулась. Есть что-то - что-то свыше над нами...
Алтухов снова вернулся к фотографии, смотрел на неё уже без очков внимательно и тепло, будто живые люди на стене висели.
- А может, он и есть, Бог? Ты, случаем, не видел его там, Кирюха? Может, ещё разок приснишься и скажешь? А сегодня с чего в мой сон залез? Ведь прежде не докучал по-дружески. Неужто из-за этого проклятого коммерсанта Бога? И винтовку свою оставил. На убийство, хоть и поганого, но человека толкаешь? Разве можно так, Кирюха? Или у вас там таковы понятия о справедливости? А может, ваши понятия по делу, по совести, а наши - обман? Кто знает! Только зачем мне твоя винтовка, Кирюха? У меня ружьецо имеется, по закону оформленное - в сундучке, на дне лежит. Припрятал я его от греха подальше, чтобы, не дай Бог, Димка не нашёл да беды какой не натворил. Парень он хороший, но с фантазией. Весь в прадеда! - с оттенком гордости подчеркнул старый Фёдор. - Так что, ежели покушусь на смертоубийство, есть с чем.
Инстинктивно и неумело - коротко - перекрестившись, Алтухов отошёл от фотографии, но опять же дошёл только до сундука, стоявшего в углу горницы за дверью. На сундуке висел аккуратный замок, каких теперь не делают - аккуратный, с наклёпанными уголками. Присел Фёдор на сундук, стал в задумчивости крутить козью ножку.
Легко ли убить человека? На этот вопрос Алтухов знал ответ, потому как приходилось ему убивать на войне. Ладно, из винтовки - попал, не попал, твоя пуля немчуру достала, не твоя. А однажды в Западной Белоруссии они в штыковую атаку пошли. Старый Фёдор и сейчас помнит, как мягко, с глухим хрустом вошёл штык его винтовки в грудь молодого немца. Какие глаза у немчуры были в ту минуту - жуть! Лучше не вспоминать. Тот хлопчик в немецкой форме, может, и не брившийся ни разу, с такой укоризной смотрел на него и так за ствол винтовки уцепился, что Алтухов с большим трудом вырвал её.
Нет, нелегко убивать даже ненавистного врага, а тут свой, шубинский, хоть и сволочь, какую поискать надо.
"И всё-таки ружьишко посмотреть надобно - давно не вытаскивал, - равнодушно размыслил Фёдор. - Чего оно без дела валяется? Продать бы его от греха подальше. А то ненароком доведёт до белого каления Бог! Продать и купить Димке накрученный, как он говорит, велосипед. Давно мальчонка мечтает!"
Быстро и без ожидаемого удовольствия Алтухов выкурил козью ножку и начал по ящичкам-полкам искать ключ от сундука.
- Вот спрятала! И сама, гляди, не найдёт! - недовольно бурчал старый Фёдор, копаясь во всякой мелочи и дребедени, накопившейся за долгую жизнь. - И чего замыкать?! Кроме ружьишка да нашего с Зинаидой приданого на тот свет, и нет ничего ценного.
Отыскав ключ в банке из-под растворимого кофе, он решительным, почти молодым шагом направился в горницу.
5.
Закрывшись у себя в спальне, Алтухов возился с ружьём. Оно было обильно смазано, аккуратно завёрнуто в ветошь и прекрасно сохранилось, учитывая его преклонный возраст. Когда он купил его? Если не подводит память, в 1972 году перед ноябрьскими праздниками. Страшно подумать: более тридцати лет назад! В том году, как ответственного и совестливого коммуниста, уговорили его на время оставить столярку и взять на откорм группу бычков. Не по нраву ему была затея хитроумного парторга, да что поделаешь - партейная дисциплина. Но и Зинаида работала телятницей, хорошо зарабатывала. Как раз и младший сын в институт поступил, помогать надо было и деньгами, и пропитанием. А парторг тот, Ситников, кажись, далеко смотрел, решив Алтухова маяком животноводства сделать. Рекордных в районе привесов за один год Фёдор добился, а за три года до ордена Трудового Красного знамени дослужился. Уважение и почёт, не то, что ныне. А к ноябрьским в семьдесят втором ему такую премию отвалили, что он тулицу-двустволку приобрёл. Очень уж его на охоту тянуло. А ружьишко попалось - чудо просто. Било кучно, приклад к плечу как приклеивался. И сохранилось - будто новенькое, хоть сейчас на витрину магазина выставляй.
Прищурив глаз, старый Фёдор заглянул в ствол ружья. А почистить не мешало бы. Не помнит, когда в последний раз на охоту ходил. То ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет назад. Как ревматизм привязался, так и перестал бегать. И тулицу на пенсию отправил. А ведь из неё не только вальдшнепов, уток да зайцев отстреливал, но и двух лосей, и секача завалил. Дался ему кабан - не приведи Господи! С третьего выстрела только и завалил, когда уже клыки секача были в шагах трёх от него. А кабы осечка, кабы патрон перекосило?! Не подвела двустволка, не дала дебёлому кабану кишки Фёдора на клыки намотать. Иначе уже лет двадцать пять землю парил бы.
А ещё в сезон охоты на уток, Алтухов утопил свою тулицу. Хорошо, что не глубоко - метра на три. Пацаны всего Шубина целый час ныряли, по дну шарили, пока отыскали. Пять кило шоколадных конфет тогда отвалил им Фёдор в награду. А этот варнак, что из тюрьмы сбежал? В ту пору дом Алтуховых крайним в Шубино стоял. Вот и постучал к ним рецидивист-убийца. Наделал бы делов гадёныш, кабы не ружьё. Возможно, что и вырезал бы всю семью - на нём и без того три убийства висело. Шандарахнул Фёдор у него над головой и положил на траву. Потом внуки - Федька и Кирилл - связать его помогли. За поимку опасного преступника Алтухову грамоту областного отдела милиции вручили. Три года в героях ходил. Могли бы и орден боевой дать, да зажмотили.
И откуда мысля такая дурная взялась ружьё продать? Столько с ним всего связано, что грешно расставаться. Почти что, как с гончим Джульбарсом, когда тот погиб, попав под колёса фуры. Настоящими слезами ревел Фёдор, как по человеку убиенному. А что, Джульбарс Алтухову был другом ближе иных людей, десять лет верно отслужил.
Вздохнув, старый Фёдор начал перебирать механизмы ружья. Не мешало бы позаботиться о верном друге. И шомполок в порядке, и маслёнка тут. Что могло с ним сделаться - не живые организмы.
Кто-то рванул в дверь спальни, постучал негромко. Конечно же, кулёма его из магазина вернулась. Сейчас заверещит каргой, на костре подпаленной. Есть ж слуховой аппарат - дочь из Москвы ещё пять лет назад привезла. Так нет, надевает от случая к случаю, а Фёдору - кричи, рви голосовые связки. Удобная позиция: ничего не слышу, и пошли вы все!
На удивление Алтухова Зинаида спросила не так уж громко:
- Ты здесь, что ли? Живой?
- Живой... - тоже негромко буркнул Фёдор, поняв, что жена, выходя к людям, нацепила всё-таки аппарат.
- А чего защеколднулся?
"Тоже мне деревенщина - "защеколднулся"! Из какой глухомани-тьмотаракани слово такой выкопала!" - подумал старик.
- Рукоблудствую, вот что! - рассерчал Алтухов.
- Дурень старый! Димка на кухне. А как услышал?
Старый Фёдор смутился. На самом деле - чего он язык распустил? Из-за Бога этого долбанного, прости Господи. Но ведь не он, Фёдор, кличку коммерсанту прилеплял. А по фамилии поминать - душа не лежит. Ишь ты, Богомолов! Хрен тебе в сумку!
- Сейчас выйду!
- Не засиживайся. По сурьёзу поговорить требуется.
И какие у неё разговоры могут быть? Давно уже мозги высохли. И у Фёдора высыхают: через минуту забывает, где что положил. Не так давно очки полдня искал, а они в нагрудном кармане лежали.
А с выходом из спальни тянуть не стоит. Заметит Зинаида, что ружьишко из сундука ушло, пойдут распросы-допросы. Ещё заподозрит чего-нибудь. И про разговор неспроста сказала, из магазина вернувшись. Может, кто чего ляпнул про утреннее происшествие с Димкой? Может, Бог участковому нажаловался?
Алтухов собрал ружьё, замотал в ветошь, затолкал под кровать, прикрыл старым покрывалом. Пусть полежит до вечера, а как квочка Зинаида на свой насест - на лежанку заберётся да уснёт, он и почистит тулицу. С его бессонницей хоть какая-то забота.
6.
Как и следовало ожидать, серьёзный разговор Зинаиды оказался обыкновенной мелкой глупостью.
- Димка просит кроссовки купить, - доложила жена.
- Есть деньги - купи. Неужто не ясно? И это всё?
- Всё, - невинно ответила Зинаида.
- Тьфу ты!.. - Старый Фёдор с досадой сплюнул и пошёл в конец огорода с косой, чтобы накосить подсвинку снытки.
Снытки насшибать - минутная, пустяшная работа. Вжикнул пяток раз косой - и готова пищевая добавка поросёнку. Остальная забота об их пролетарском хозяйстве на плечах Зинаиды лежит. Алтухов был против свиноводства на старости лет из-за досужих хлопот, да жена настырней козы рогом упёрлась: не могу есть магазинное сало - и всё тут. И Фёдор домашнее сало с мясными прожилками, с чесночком засоленное любил, пока зубы были. А теперь - разве отварного пошамкать. Но вареное сало не чета сырому - иной, извращённый вкус.
Занёс Алтухов охапку травы под пуню, хотел присесть в тенёчке, о житии-бытии поразмышлять, попробовать её смысл раскумекать, хоть до какой-то истины докопаться. Тысячи раз пробовал, и всякий раз ускользали - и смысл, и истина, будто и не существует их в этой жизни. А может, так оно и есть? Нет их, а человек мозги свои насилует, страдает в напрасных поисках.
Тенёк тенёчком, а вонь от поросячьего дерьма в жаркий день - на всю округу. И мух - жирных, откормленных - тьма тьмущая. Какой там отдых и мудрость размышления!
Вышел старый Фёдор за калитку, опустился на лавочку под липой, источающей головокружительный медовый дух. И тенёчек есть, хоть и духотища такая, как в пустыне Каракумы, о которой Алтухов лишь наслышан был, а лично не присутствовал. Господи! Какой свет огромный и разнообразно причудливый, а он, Фёдор, где бывал? В Белоруссии да в Германии, когда воевал, да ещё в Москве пару раз и на целине, куда к старшему сыну в гости ездил. На этом все его круизы и закончились. Сидит сиднем в своём задрипанном Шубино, в скуке и унынии доживает свой век. И уже не изменить планиды. Какая досталась, - вздохнул Алтухов, вытаскивая из пачки папироску.
Сейчас отвлечься бы от своей души, которая докучает его старческому покою. Отвлечься на кого-нибудь из односельчан, на его судьбу, его проблемы, но улица была пустынна, будто по селу мор прокатился. И откуда ждать прохожих и собеседников, если на этом краю Шубино живут старухи и в кое-какой хате старики, да и хат этих с дюжину. Погнали скотину в поле, сходили в магазин за хлебом - и сидят, как куры, в своих закутках, коль нет нужды по селу шляться и на жаре париться.
И только подумал об этом с горечью старый Алтухов, как со стороны села выпрыгнула на их улочку чёрная машина, марки которой он не знал, потому как импортная. Однако узнал, богомоловская была "гончая", как Фёдор её называл. А по Димкиному - "бумер". Что за "бумер" - хрен его знает. Такой марки старик слыхом не слыхивал.
Инстинктивно Алтухов начал вертеть головой, будто искал что-то возле лавочки, им потерянное. И тут же усмехнулся осуждающе: ну, пацанёнок просто, тот же Димка! Поймал себя Фёдор на том, что камень высматривал, каковым имел желание шибануть в "гончую" Бога, постеклить ненавистную машину. Да ведь наивная это глупость! Заставит коммерсант за стекло платить, а оно, небось, во всю Алтуховскую пенсию стоимостью.
"Никак, в Брянск собрался, ирод рода человеческого!" - подумал Фёдор, с неприязнью посматривая на приближающуюся чёрную машину. Ей-богу, так он на фронте на немецкие танки не смотрел, когда те к их оборонным позициям приближались.
А может, машина эта немецкая? Что-то этакое сказывал Димка... Ага! Говорил правнук, провожая взглядом "бумер" этот хренов, что, мол, умеют немцы машины делать.
"Умеют, наверное. А мы, их победители, не умеем. Многое не умеем и ленимся, - вздохнул Алтухов, - потому и крутим свою жизнь, перекручиваем - то капитализм нам не такой, то социализм!"
Однако разве в одних машинах человеческое счастье? Машины-то, может, хорошие. А душа? Разве можно сравнить душу немца с русской душою? А что душа русская? Какая она такая бесценная? Вон Бог - тоже русский. А душа у него - черней не придумаешь.
Удивлённо вздёрнулись густые, седые брови старого Алтухова: вроде как притормаживать стала машина. Да не как перед ухабиной или лужей, а основательно, с намерением совсем остановиться. Меньше всего желал Фёдор масляную рожу Бога лицезреть в непосредственной близости от себя, но и бежать с лавочки во двор - себя унизить.
"Бумер" Богомолова резко затормозил напротив Алтухова, подняв облачко сизой, едкой пыли, отчего в ноздрях Фёдора запершило, и он едва не чихнул.
"Хамьё, оно в Шубино хамьё!" - с неприязнью подумал старик и, переступив на месте шлёпанцами, полуобернулся к калитке. Но поползло с брезгливостью вниз тонированное стекло машины, из которой высунулась бычья голова Богомолова с маленькими серыми глазками - холодными, как осеннее утро. Таким глазам Алтухов никогда не доверял, и ему казалось, что они принадлежали Богу по заслугам.
- Слушай, старый пердун! - Богомолов оскалился в подобие улыбки - высокомерной и презрительной. Давно из грязи в князи попал? Будто перед ним не заслуженный старец стоит, а бич с городского вокзала, - с обидой подумал Фёдор. И от этого противно засосало под ложечкой. - Если ещё раз поймаю твоего мальца на озёрах - ноги повыдёргиваю!
- А шёл бы ты на хрен, щурёнок! - Старик сплюнул себе под ноги и сделал шаг к калитке.
- Я тебя предупредил, старый идиот! - И теперь Бог смачно сплюнул под ноги Алтухову.
Старый Фёдор укоризненно покачал головой.
- Сосунок! Как ты смеешь хамить ветерану войны?! Мы за таких, как ты, на фронте!.. - Алтухов аж задохнулся от волнения и покраснел.
И в то же время он понимал, что какие-то не свои, чужие слова вылетели у него из груди. Не могут такие слова дойти до совести хамоватого Богомолова, которой, верно, и не осталось у того ни толики.
- Ветеран!.. - Бог криво усмехнулся. - Настоящие ветераны уже давно землю парят, а такие, как ты!..
- Какие, такие?.. - Старый Фёдор некстати икнул от изумления и обиды. - Ты что такое говоришь, подонок?!
Тонированное стекло "бумера" начало уползать на место. Но за это время Бог успел выплюнуть:
- Врезал бы тебе леща, да боюсь - рассыплешься!
Чёрный немец Богомолова резко рванул с места, ещё раз обдав пылью Алтухова, который некоторое время стоял у калитки в растерянности и как оплёванный.
7.
Старый Фёдор шёл от калитки обратно к лежаку под грушей так медленно, будто прихватило сердце. На несколько минут всё перемешалось в его голове, и он ни о чём не мог думать, будто вовсе не существовало живого мира вокруг него, и его самого не существовало. Никого и ничего не существовало вокруг, кроме обиды, огромным и ещё больше разрастающимся ежом подкатывающеёся откуда-то от живота к кадыку. Обида была жаркой, как этот день, и колючей, как ёж. Старик с трудом сглотнул слюну и почувствовал на морщинистой щеке что-то тёплое и влажное. Неужели слеза? Неужто он заплакал? В его-то годы! Он уже и забыл, как выглядит его слеза и какова она на вкус, он-то думал, что слёзы давно закончились в нём, как однажды и обидно кончилась его мужская сила. Он не выдавил и слезинки, даже когда умерла шесть лет назад его младшая сестра Матрёна, которую очень любил. Даже в тот трагический день он не уронил слезы, а лишь стоял у гроба, скорбно поскрипывая зубами, которые тогда у него ещё были.
Изумляясь этому обстоятельству и, будто не веря в него, Алтухов понял руку и прикоснулся заскорузлым указательным пальцем к своей щеке, к тому месту, которым он чувствовал выкатившуюся слезу. И после этого поднёс палец к губам и лизнул его. На самом деле это была слеза - солёная и горькая. Правда, слишком уж горькая, будто была настояна на полыни.
А чего горчить, чего убиваться, будто конец света? - начал уговаривать себя старый Фёдор. Кабы хороший. умный человек его обидел, а то хамьё, быдло, которое вынесло наверх навозной жижей лихих времён. Стоит ли обращать внимание, надрывать своё сердце, которому недолго брыкаться в груди?! Всё это понимал Алтухов, но всё равно ему было обидно.
Уже поворачивал к лежаку Фёдор с намерением улечься на него, успокоиться, как заметил, что от крыльца избы - добротной, обшелёванной, выкрашенной в приятный салатовый цвет - прытко бежал внук Димка. Не хватало ещё, чтобы правнук заметил, что его прадед плачет, как обиженное дитё. И старик быстрым и скрытным движением руки вытер глаза рукавом. И свернул к лежаку. Дабы не заметил Димка, чтобы успели высохнуть слёзы.
- Деда, деда! - Правнук подскочил к нему и чмокнул в небритую щёку. - Спасибо за уду, деда! Как новая!
- Чё уж там! - Старый Фёдор попытался улыбнуться и потрепал вихор на голове внука, после чего опустился на лежак - тяжело и безнадёжно, будто вдруг отказали ноги.
- Что с тобой, деда? Устал?
- Устал чуток, Димок. Деду твоему, знаешь, сколько годов?
- Ты у меня ещё дед - ого какой! В общем, классный дедуля! - Димка доверчиво погладил прадеда по плечу. - А чего Бог останавливался? Поорать, как придурочный?
- Да так... Ничего, внучок!.. - Алтухов в задумчивости перебирал волосы на голове правнука. - Всё будет хорошо. Всё будет нормально. А куда это ты намылился?
- А пойдём с бабкой Зиной, прошвырнёмся по Шубину!
- Как по Бродвею? - Улыбнулся Фёдор.
- Как по Бродвею, деда! - Правнук звонко расхохотался. - Скажи бабуле, что я её у колодца жду!
- Скажу! - Алтухов ласково приложился ладонью к сухой ягодице Димки. А тот побежал - шустро, легко, будто не властно было над ним земное притяжение.
Когда-то и Фёдор так бегал, и ему не показалось, что это было страшно давно - будто вчера. Иногда его прошлое умело сжиматься в один день, отчего Алтухов лишь в удивлении крутил головой. А иной раз растягивалось в длинную-длинную вереницу, которой конца не было видно. Вроде как несоответствие времени от настроя души зависит, - полагал старик.
А по тропинке от крыльца к калитке старой неторопкой уткой плыла Зинаида. В молодости она была ладной, талистой девкой, и красивой - грех обижаться. А к старости раздалась Зинка в стороны, как тесто на хороших дрожжах. И годы, к тому же, придавили её к земле, будто ниже ростом сделалась. И стала похожа его возлюбленная жена на старую, рассохшуюся бочку, которая, если пустить вольно с косогора, - рассыплется в момент. Однако не стоит Фёдору критику жены разводит - слава Богу, что такая рядом есть. И он сам уже далеко не красавчик и, кроме Зинаиды, нужен ещё разве что могиле на Шубинском кладбище.
- Ты куда это, Зинаида? - без интереса, дежурно спросил старый Фёдор.
Жена задержала шаг возле него, с подозрением вгляделась в его лицо, будто на нём было написано нечто этакое.
- К куме Надее схожу. Чего дома сидеть - скучно?! - Зинаида подоткнула цветастый ситцевый платок под шею. И зачем платок нацепила в такую жару? Будто монашенка. Привычка - вторая натура. - А квёлый чего? Случилось что или приболел?
- Да всё в ажуре, Зин Лександровна! Всё нормалёк! - сказал старик и отвернул взгляд в сторону. Неужто на нём, как в букваре, всё прописано? Трудно обиду спрятать. Пожалуй, труднее, чем горе. - А Димку зачем тащишь?
Зинаида поправила под платком слуховой аппарат.
- Пускай с бабушкой пройдётся! Не всё ему с дедом. Надея шанежек обещала напечь. Любит Димка шанежки с тёртой клубникой умять. К тому же, в магазин завернём, кроссовки купим. Забыл, что ли?
- Иди, иди! - Алтухов махнул рукой. - И мне кстати...
- А чего тебе-то кстати? - заинтересовалась жена.
- Дрыхнуть лягу, чтобы ты не тупала, не мешала.
- Ну, ну, дрыхни! Шамать сподобишься - суп в печи.
И Зинаида неспешно покатилась бочонком к калитке.
- Димка! Димка! - начала кричать правнука.
- Да у колодца он дожидается тебя! - Старик облегчённо вздохнул, будто тяжкий груз со спины снял.
8.
А кстати было старому Фёдору потому, что задумал он ружьё из спаленки в более надёжное место перетащить. Застукает с ним Зинаида, допрос устроит похлеще, чем в гестапо: что да куды.
Как только закрылась калитка за женой, Алтухов на веранду потопал - там на гвоздике висели ключи от бани. хлева, дровяника и летней кухни. Пока шёл, размышлял: куда направиться? В дровянике без окон ружьё темновато чистить. В баньке тоже оконце - с носовой платок. А летняя кухня захламлена - ноги сломаешь.
"Ничего, расчистим себе пространство! - подумал Фёдор, снимая с гвоздя ключи. - Зато светло!"
Летней кухней они с Зинаидой не пользовались уже лет пять. Как от коровы избавились, как сократили остальное поголовье домашнего скота, так и забросили кухню. Одному подсвинку пойла сварить можно и в хатней печи заодно со своим обедом. Зато экономия дров, что по нынешним временам дело важное. Только из лесу хлыстов притащить - тысячи две с половиной. А ещё попилить найми, поколоть. Сам-то Фёдор с радикулитом да ревматизмом уже не заготовщик дров.
Старик долго возился с ржавым амбарным замком, на который была заперта летняя кухня. А чего удивляться, ежели этому замку лет чуть меньше, чем хозяину?! В хрущёвские времена куплен, как раз, когда Алтухов новый дом отстраивал. И служит худо-бедно до сих пор. А нынче? На хату в прошлом году купил замок за 120 рублей, и где он? Уже выбросили.
Со скрежетом открыл пасть старый замок, пропустил хозяина на кухню. Мамочки родные, что тут делается! Сам чёрт ноги переломает, не то что старый человек. И чего тут только нет: и чугуны прохудившиеся, и корзины протрухявившиеся, и утюги, которыми ещё в позапрошлом веке портки утюжили, и палки какие-то, и тряпьё. Поверх всего - бидон молочный возлежит, который они с Зинаидой под брагу использовали. Теперь он вроде и ни к чему, пока не помрёт кто из них. Выпивал лет до семидесяти Фёдор. Не так, чтобы очень - для аппетиту, на праздники или по причине уважительной. А потом - как отрезало. Не пошла на душу ни своя водка, ни магазинная. От одного запаха нутро начинало выворачивать. Будто заколдовал кто.
- Во, бардак устроила, клуша непутёвая! Будто у Плюшкина в чулане! - Старик в сердцах подхватил ногой корзину за ручку и выбросил на улицу, будто футбольный мяч. - С этим бардаком разобраться - день уйдёт!
Вздохнув, Фёдор стал выносить хлам. Что из металла - налево. Остальное - в правую кучу. Металлу килограммов сто набралось - пусть Димка приёмщику снесёт. По нынешним временам это более двух сотен. Хватит внуку на конфеты с мороженым на неделю. Из всего, что было на кухне, Алтухов оставил только бидон да мешки рогожные - сгодятся в хозяйстве.
И сразу же освободилась русская печь, провалившаяся три года назад, да тахта с дырявым и пыльным матрасом. Не обращая внимания на толстый слой пыли, старик тяжело опустился на тахту, и та жалобно скрипнула. Фёдор взглянул на часы. Ого! Целый час порядки наводил. И уморился - аж пот ручьями по лицу. Но доволен остался. Подмести бы ещё, да сил никаких не осталось. За работой про всё на свете старик забыл: и про обиду, Богом нанесённую, и про ружьё, которое чистить собирался.
Поднялся с тахты, похлопал по матрасу кочергой, вздымая рои едкой пыли, которая с годами будто ядовитой сделалась. Вернув кочергу к развалившейся печи, старик хотел сесть на тахту, чтобы передохнуть, но, вздохнув, сказал вслух:
- Надо всё-таки перенести ружьё на кухню, пока не вернулись Зинаида с Димкой!
И, вытерев пот со лба, пошёл из кухни.
Вернулся через пять минут с тулицей в одной руке и электролампочкой - в другой. Сначала затолкал ружьё в широкую щель между стеной и спинкой тахты, затем ввернул лампочку в пустой патрон. Щёлкнул выключателем у двери, лампочка загорелась. Сразу же сделалось светлее в сумеречном помещении (окно выходило на север и было закрыто серыми грязными занавесками), но зато резче бросались в глаза его неприбранность, запущенность.
"Надо попросить Зинаиду, чтобы прибралась здесь, постелила приличное покрывало, и можно на лето переселиться сюда. А что? Ты никому не мешаешь, тебе никто не мешает..." - От этой мысли Алтухову сделалось как-то веселее, но не надолго.
Если он обратится к жене с этой просьбой, возникнут нудные и долгие вопросы: зачем и почему. И закончится это всё выводом, что Фёдор съехал с глузду. Поэтому старик снова сходил в избу и принёс оттуда веник с совком и пластиковую бутылку воды. Побрызгав пол водой, она, не спеша, подмёл кухню. Отнёс веник с совком в избу, принёс оттуда старенькое одеяло и подушку. Постелив одеяло на тахту и бросив на неё подушку, он, выключив свет, закрыл дверь кухни.
Растянувшись на тахте, Фёдор прикурил папиросу и блаженно закрыл глаза. После такой ударной работы неплохо было бы и соснуть по часику на каждый глаз, - подумал он и зевнул, выпустив струйку дыма, и чуть-чуть не поперхнулся.
9.
Уже прошла четверть часа, как выкурена и раздавлена в пустой консервной банке папироса, а сон всё не шёл к старому Фёдору. Может быть, потому, что сегодня он достаточно для старика выспался? Но этот факт не мешал ему прежде, если хотелось спать. Бессонницы случались от бесконечных размышлений о жизни или когда он думал о своих детях и внуках. Не всё ладно было у них по паршивым нынешним временам едва ли не у каждого. А детей у Фёдора и Зинаиды было немало - шестеро. Четыре сына и две дочери. Пока с каждым переговоришь мысленно - полночи, как не бывало. А ещё и внуки. Их - четырнадцать.
Но в данную минуту полудня Алтухов о детях и внуках не думал. Не шли из ума обидные слова Бога, коммерсанта этого грёбаного. За ветерана-фронтовика, щурёнок, его не держит! Так не с полевой кухней почти два года на фронтах оттопал и не в штабах отсидел. На первых рубежах, пехтурой. Да и боевые награды - не только юбилейные и за взятие. Одна медаль "За отвагу" чего стоит. Эту медаль только за красивые глазки не давали. Вдвоём с сержантом Оглоблиным в Польше языка притащили. Да какого! Гауп... Гауп... Надо же - запамятовал. В общем, капитана по-нашему. А ещё - орден Боевого Красного знамени. Это уже за Берлин его наградили. за форсирование Одера. И ранен Алтухов был дважды. Не просто так ему инвалидную пенсию платят - за ранения. А этот щурёнок...
Нет, правильно ему, Фёдору, Кирюха приснился - и по делу, и к месту. Куда это годится, если о фронтовика всякая дрянь норовит ноги вытереть. Или у Алтухова совсем гордости не осталось?
Как живой, перед ним Бородулин встал - глаза зелёные неистовым огнём полыхают. Горячим парнем Кирюха был, не терпел любой несправедливости. Не с сажеными плечами, а никого на свете не боялся. Однажды за любу свою Дуняшу с тремя хлопцами из соседней деревни сцепился. И не Кирюха дёру дал, а три парня - далеко не слабаки. Он и от друга своего Фёдора требовал напрасных обид не терпеть. Алтухов так и шёл по жизни до сегодняшнего дня. И Бородулин ему не снился, потому как причины не было. А сегодня...
А что сегодня? Разве покорной овечкой принял он хамские оскорбления Бога? Хоть словесный, но отпор дал. Не расстреливать же коммерсанта из ружья?
Вздохнул старый Алтухов тяжело, перевернулся на другой бок. Честно сказать, не нравилась ему его страусиная позиция. Никакого отпора он не дал коммерсанту ни за свою, ни за Димкину обиду. И попадётся ещё раз правнук на озёрах, не даст ему Бог спуску. И другим пацанятам шубинским не даст. По какому праву? За какие заслуги? За то, что бессовестнее и расторопнее других оказался?
На спину перевернулся Фёдор. куда от дум этих деваться? Придумал Господь для человека наказание страшнее смерти, наделив его недремлющей памятью, способностью размышлять. Чтобы от трудов физических отдохнуть, человека отправляют на пенсию. Вот бы и память... Нет, такому не бывать. Иногда лишаются люди памяти. И что? Жалеют все их. И сами они беспамятными горемыками по свету мыкаются. Человек может без будущего жить, а без прошлого вроде как и не человек он, а попка.
Нащупал Алтухов пачку папирос, вставил, изогнув коленцами, "беломорину" в рот, будь она неладна. Прикурил, закрыл глаза - и вдруг жужжание услышал. И тут муха! Когда пробраться-то успела?! Словно обрадовался появлению мухи старик, соскочил с тахты, начал искать глазами, чем муху прихлопнуть - ничего не нашёл. Приметил насекомое на боку печного камина. Подкрался к мухе на негнущихся ногах, подвёл к ней широкую ладонь поближе и. как Третьяк шайбу, ловко подхватил её. Оборвал мухе крылья, бросил на пол. Та поползла нелепым жуком под печь.
- Вот изверг! Тебе руки оторвать - весело было бы?
И удивился своим же словам - такими нелепыми они ему показались. Удивился и расхохотался вдруг ни с того. ни с сего. От смеха папиросу на пол выронил, но поднимать не стал, а сел на тахту, продолжая хохотать, будто умом тронулся.
И тут дверь кухни дёрнулась, которую Алтухов на крючок прикрыл - машинально чисто. Ему бы успокоиться, крючок сбросить, а он ещё громче и отчаяннее хохочет. Представил себя мухой бескрылой - и хохочет.
- Ты чего там закрылся и гогочешь, как жеребец?! - закричала снаружи Зинаида.
Сквозь смех старый Фёдор пошутил:
- Так это... того... Соседка под кое-чего щекочет!
Зинаида за дверью сплюнула досадливо.
- Что чудит, что чудит-то? Всё на свете во двор повытаскивал! Может быть, у тебя что-нибудь с головой случилось, Федя?
- Случилось! вызывай санитаров со смирительной рубашкой. А не то выскочу - покусаю, потерзаю!
Алтухов наконец-то успокоился и отбросил крючок на двери. Но за дверью уже никого не было. Зинаида, отдуваясь раскрасневшимися щёками, поднималась по крыльцу веранды.
10.
Угомонились наконец-то домашние старого Фёдора. Правнук-то, набегавшись за день, уснул в освободившейся дедовой спальне, когда закат едва коснулся розовой краской горизонта на западе. А Зинаида - клуша старая - у телевизора глаза слепила, пока сериал не досмотрела. "Как стать звездой", кажется, называется. О чём он там, Алтухов представления не имел. Не смотрит он сериалов ни в плохую, ни в хорошую погоду. Растянут какую-нибудь бодягу, далёкую от жизни, на сто серий. Не могут нынешние киношники фильмы интересные снимать, не могут. К примеру, как раньше "Тихий Дон" был. А про Штирлица? Тоже серий немало, а интересно.
Нет, пока жена перед ящиком, как Димка телевизор называл, сидела, старик решил в своём новом, облюбованном им жилище книжку почитать. Не важно - какую, главное, что книжка. Попался под руку Чехов. И он хорош. Жизненно пишет. Про мужика этого, что на церковь деньги собирал. Интересно! И поучительно. И в те годы подлецы бывали не лучше Богомолова.
Но вот погас свет в окнах горницы, и Фёдор отложил книгу в сторону. Покряхтывая, покинул тахту, освободившиеся пружины которой заскрипели так, что мёртвого разбудить могли. Алтухов прислушался. Благодатная тишина, будто мир вокруг вымер, и только где-то под печью шуршала мышь. Чем она могла поживиться в нежилом на протяжении многих лет помещении? Фёдор запустил руку за спинку тахты и выудил оттуда свёрток с ружьём.
Разговаривал сам с собой, пока раскладывал охотничье оружие на широкой тряпке, разложенной на кухонном столе, опасно накренившемся к тахте.
- Вот почищу тебя, тулица, а завтра, от греха подальше, снесу в горницу, в сундук! Ничего не изменить в этом гадостном мире. Доживу уж с душой в согласии, сколько Господь отвалил. И без того, спасибо ему, немало. Однако разве время жизни лишним бывает?!
Алтухов вогнал шомполок в левый ствол, и древний стол скрипнул, подозрительно зашатался.
- Уж не задумал ли ты, рухлядь стародавняя, рухнуть?! - Старик поправил самую шаткую из четырёх ножку стола. - Крепись, дружок! Я много старше тебя и ног у меня на две меньше, а держусь, топаю по белу свету!
Стол, будто послушался его, не скрипел уже жалостливо, когда старик налегал на ружьё, выдраивая ствол. При этом Фёдор с какой-то непонятной тревогой взглянул на запылённое окно, за которым стремительно густели вечерние сумерки. Ещё четверть часа, и землю плотно обложит ночная мгла, которую не терпел и побаивался Алтухов - потому, может, что напоминала она о вечной тьме, каковая ждёт его скоро, может. даже завтра - одному Богу это известно. А он, Фёдор, вроде как нажиться не успел, будто остались не сделанными важные какие-то дела на этом свете.
И тоска сдавила его сердце так, что старик испугался: не умереть бы в одночасье. Нехорошо, если Зинаида найдёт завтра его труп рядом с не дочищенным ружьём. Наверное, старая до смерти не успокоится от мысли: с чего это её пень трухлявый перед смертью решил тулицу почистить? С какой такой тайной мыслью он это делал?
Пока думал он вот так, по-глупому, сердце его успокоилось и не болело больше. Зато зацепился шомпол за ствол, вырвался из рук и упал под стол.
- Будь ты неладна! - выругался Алтухов и полез за шомполом. Опустившись на четвереньки, нащупал его.
Подхватив шомпол, поднял олову, столкнулся взглядом с надписью, вырезанной ножом на внутренней боковине стола - "Федя + Таня = любовь". Никак внук его выцарапал?! Танька - это его жена, мать Димки. Страшной силы и трагедии разгорелась когда-то любовь между нею - первой шубинской красавицей и его внуком. О такой любви в нынешних книжках не прочитаешь и по ящику не посмотришь!
Выползая из-под стола, старик больно ударился затылком и выругался. Но не рассерчал Фёдор на стол-рухлядь. Разве повинна бездушная вещь в его старческой неуклюжести?! Сев на табурет, старый Алтухов ещё усерднее продолжил чистку ружья - на этот раз правого ствола. Усмехнулся себе в усы: далась и ему, и Зинаиде Федькина любовь!
Подались Федькины непутёвые родители комсомольцами-добровольцами на БАМ, а сына на попечение Фёдора и Зинаиды оставили. Федька, в хрущёвские времена родившийся, был парнишкой не злым и не вредным, но с характером - упёртым, не приведи Господи. И всё равно прикипели дед с бабкой к нему, как к любимому сыночку-наследнику. Через три года обустроились, обжились на БАМе сын с невесткой и задумали Федьку к себе забрать. Но парень - ни в какую. А уж сам Алтухов взвился - аж лицом побелел! В общем, махнули горе-родители на это дело рукой и укатили в свою амурскую тайгу.
Ладным парнем Федька вырос, армию отслужил. Вернулся из армии и обнаружил, что Танюшка, через три дома от них жившая, в писаную красавицу выросла. На ту пору Костька Репнин с нею гулял, дело к свадьбе двигалось. Однако зацепила Танька внука Алтухова до такой степени, что с лица парень сошёл. Но и Костька не телёнком был. В общем, такая катавасия закрутилась! Что ни день, Федька с Костькой, как бойцоские петухи, сходились. Думал Алтухов, что однажды кто-нибудь из них другого до смерти прибьёт. Отчаялся и внука уговаривать, и перед Костькой с Танькой унижаться. С отчаяния написал сыну в Тынду, чтобы приехал за Федькой. но внук всё-таки добился своего. мыкнул Татьяну и уехал с ней в Брянск, где они тайно расписались и до сего дня хорошо живут, любят друг друга. А Костька-бедолага, как узнал об их женитьбе, в тот же день утопился в большом Шубинском озере, как раз в том месте, напротив которого три года назад Богомолов так называемый домик для гостей построил. Вот такие страсти-мордасти с внуком Фёдором связанные.
Алтухов закончил чистку ружья, завернул его обратно в тряпицу, спрятал за тахту. Намерился, покурив, попробовать опочить. Но вдруг заревел на улице мотор, и не успел он подумать о том, кто это мог быть, как мимо его двора с громкой музыкой машина пронеслась. И не было у старика уже сомнения, что это Бог мимо промчался. Кто ещё в Шубино так весело живёт?!
11.
Раздражение опять подкатило к кадыку старого Фёдора. Если есть Бог на небе, то почему так неровно людей поделил? Почему одним всё ни за что, ни про что, а другим, хоть и трудятся в поте лица, в нищете приходиться умирать? Он, Алтухов, и воевал, и колхоз из руин поднимал, ордена-медали за войну и труд имеет, а не может позволить себе лишнего. А коммерсант этот долбаный, вор из вора, морду, как хряк на откорме, отъел да ещё над честными, порядочными людьми изгаляется. Отчего вдруг так в мире всё перевернулось? Не от того ли воры и подлецы верх взяли, что порядочные люди трусами оказались, и никто им не сопротивлялся?
И он, заслуженный ветеран Алтухов, по большому счёту никогда душой не крививший, - самый настоящий трус. И его самого Бог с общественных озёр погнал, и внуку уши за несчастную рыбёшку дерёт, а старый Фёдор молчит-помалкивает. Уж Кирюха Бородулин такого не потерпел бы. Во время войны его немец, в их доме стоявший, обидел, так он в бензобак его мотоцикла дерьма наложил. А ну как застукали бы его? Погиб бы Кирюха в оккупации, а не геройской смертью на фронте.