Аннотация: Рассказ о жизни моего двоюродного прадеда - Ивана Никитича Столбовского, простого и скромного сельского учителя, прожившего, на мой взгляд, необыкновенную жизнь. Здоровья вам, дорогой Иван Никитич!
'Иван - Плотавца сын
или жизнь сельского учителя
(рассказ о моем двоюродном прадеде
Иване Никитиче Столбовском)'
2012г.
Вступление.
В конце мая 2011 года мы получили письмо из хутора Плотавец Белгородской области. Его написал дядя моего дедушки, Иван Никитич Столбовский в ответ на поздравительную открытку к 9 мая. Это письмо было коротким, но главная мысль, помимо сообщения о его плохом здоровье - приглашение в гости. Так как мой дедушка тоже очень болен и не может никуда ехать, было решено, что в Белгород отправимся мы с мамой.
Я почти ничего не знала об Иване Никитиче, но возраст этого человека требовал особого уважительного к нему отношения - моему двоюродному прадеду исполнилось 92 года! Моя мама немного знала о жизни нашего замечательного родственника, о том, что он был младшим сыном в семье, что воевал, что был учителем географии в школе. Когда мама была маленькой, Иван Никитич приезжал в Матвеев Курган, со своими детьми, но встреча была настолько давней, что почти ничем не запомнилась.
И вот в начале августа мы отправились в путь. Хутор Плотавец, куда мы направлялись, то место, которым можно считать родовым гнездом, потому что Столбовские жили там очень давно. Участвуя в конкурсе 'Человек в истории. Россия XX век' в 2011 году, я стала на многие вещи смотреть по-другому. Теперь мне казалось, что такая жизнь, как у Ивана Никитича, длинною почти в 100 лет, обязательно перекликается с историей страны. Я поставила своей задачей, во-первых, выяснить как можно больше о хуторе Плотавце, и, во-вторых, записать историю жизни самого Ивана Никитича Столбовского, последнего обитателя родового гнезда.
Как выглядит Плотавец сегодня? Это небольшие группы домов и отдельные усадьбы, разбросанные широко около трассы Белгород-Старый Оскол. Есть магазин, двухэтажное здание неполной средней школы, в которой сегодня находится и правление колхоза, и почта, и отделение сберкассы, и библиотека. Асфальтная односторонняя дорога причудливо извивается между полей, проложена к каждому дому, даже стоящему на отшибе на той стороне небольшого ручья. Посреди хутора тянется глубокий овраг - здесь говорят 'яр'.
Старенький домик Ивана Никитича стоит на односторонней улочке Боевик, с другой стороны - край оврага, по краям которого растут огромные дубы. Прямые стволы в два-три охвата и густая тёмно-зелёная листва поразили меня своей мощью. Небольшой домик от старости слегка врос в землю. Иван Никитич сказал, что его построил его прадед, и, значит, это было около 200 лет назад! Он сделан из цельного дуба, восьмиметровые балки темнеют на потолке. Полы и стены тоже дубовые, потемнели от времени. Иван Никитич живёт один, только иногда к нему приезжают дочери и внуки из Харькова. Но он не унывает, даже держит кур и козу с козлёнком. Телевизор он смотреть не может, зато очень любит радио, следит за последними новостями в мире, стране и Белгородскй области. Рассказывает Иван Никитич о событиях своей жизни неторопливо, обстоятельно, иногда с юмором, так и кажется, что он учитель в классе и ведёт урок. Дети его тоже не забывают. Уже, конечно, не его ученики, а их дети и внуки, живущие по-соседству, прибегают по нескольку раз в день, по-хозяйски заходят в дом, чтобы узнать, как живёт ветеран, не надо ли чем помочь.
После того, как мы побывали в гостях у Ивана Никитича в Плотавце, я поняла, что нельзя писать отдельно от истории рода, которую он старательно собирает, старого трехсотлетнего дубового дома, от оврага - яра, как здесь говорят, раскинувшегося через дорогу, от зелёного поля прямо за калиткой на огороде, от школы, где он проработал больше 50 лет. Вот так переплелись в этой работе воспоминания Ивана Никитича, материалы газетных статей о нём и отрывки из его книги 'История села Плотавец', а также мои впечатления обо всём, что я увидела и узнала в этой поездке. Я познакомилась со своими родственниками - детьми и внуками Ивана Никитича, которые живут в Харькове. От них я также получила некоторые сведения об их отце и дедушке. Мне захотелось написать о нём не только для участия в конкурсе, но и для того, чтобы выразить своё уважение к этому удивительному и светлому человеку.
Глава 1. Последний птенец родового гнезда.
Семья Столбовских появилась в Плотавце Белгородской области давно. Здесь жили наши деды и пра?деды. С детства Иван Никитич при?слушивался к рассказам старожилов, и они запали впечатлительному мальчику в душу. Так узнал он, почему село называется Плотавец. Основали его, об?любовав местные плодород?ные земли, переселенцы из села Плоты (ныне Курской области) примерно в 1635 го?ду. Сначала это был хутор из 36 дворов. Но предприимчи?вые поселенцы зазывали к себе других переселенцев, двигавшихся на юг, расхва?ливая место, где сами обос?новались.
Позже крестьяне села были переданы во владение Белгородскому монастырю. В Плотавце еще в 1665 году была построена церковь. По свидетельству старожилов, она была очень красивой. К сожалению, церковь не со?хранилась, простояв не?сколько веков, была разру?шена уже в советское время.
Известно также из семейных преданий, что основателем фамилии был поляк, видимо оставшийся здесь после пленения в одной из войн с Речью Посполитой. Предок Данила, от которых идет род Столбовских, был крепо-стным, его выменяли в село как человека мастерового, прекрасно разбирающегося в паровых машинах. Прежде село Плотавец было далеко не из последних. На ярмар?ку, которая проходила в цер?ковный праздник Воздви?женье Креста Господня (27 сентября), приезжали жите?ли не только из окрестных сел, но и из уездной Корочи. Проходили они знатно. Ста?вились ларьки с то?варами, качели и карусели, устраивалось на?стоящее народное гулянье - с танцами и песнями. Песня?ми до сих пор известен Пло?тавец - удивительно в селе поют. Там, правда, не гово?рят петь песню, там песню - играют.
Иван Никитич создаёт вместе с дочерьми Ольгой и Татьяной древо рода Столбовских. Он рассказал о моём прапрадеде Никите Степановиче, единственном сыне Степана Дмитриевича, крепкого, работящего крестьянина (ещё в семье были три дочери - Пелагея, Арина и Елена). Никита был высокого роста, очень сильный, русоволосый с лёгкой рыжинкой, внешне спокойный, но очень упрямый и жесткий. У него было лицо с правильными чертами славянского типа.
Сегодня его, наверное, зачислили бы в Кремлёвский полк, а тогда он попал на службу в гвардейский полк Зимнего дворца. Прослужил там пять лет, говорят, часто стоял в охране царских покоев, а когда вернулся - женился на миниатюрной красавице и скромнице Ольге. В 1903 году у них родился сын Григорий, который был любимцем деда Степана. Но Никита очень огорчал отца тем, что не хотел крестьянствовать, в Петербурге насмотрелся на житьё-бытьё богатых и мечтал сам разбогатеть, стать купцом. Он поступил на службу к купцу, который скупал яйца и домашнюю птицу у крестьян Курской и Белгородской губерний и поставлял их в парижские рестораны. Купец умел по-особому мариновать птицу и имел секрет хранения яиц, потому его товар там ценился. Товар возили зимой на больших возах по замерзшим рекам - так называемому зимнику. На перевозку и нанялся Никита. Обычно снаряжался большой обоз с охраной. Но в тот раз у Никиты что-то сломалось в возу, и пока он его чинил, обоз отправился без него. Стремясь догнать товарищей, Никита гнал лошадей по реке и не заметил, что во льду была полынья. Во весь опор влетели туда лошади, Никита едва успел соскочить, пытался вытащить и спасти хоть что-то, но ему это не удалось. Его товарищи не знали, что с ним произошло, но в ближайшем городке послали весть хозяину об отставшем Никите. Начали искать, нашли след, ведущий в полынью, и решили, что он потонул вместе с возом. Так и сообщили его семье. Одна Ольга не верила, что муж погиб. Даже на этой почве ссорилась со свёкром, который несколько раз выгонял её из дома после особо бурной перебранки. Пересидит Ольга с ребёнком на руках - моим прадедом Григорием - где-то в сарае, а потом потихоньку вернётся, когда стемнеет, и свекровь Агафья ей откроет, впустит. Потом получили весть от знакомых, что Никиту видели где-то на Волге на пристани одного из крупных городов, вроде бы он там работал грузчиком. Ссоры в семье усилились, теперь отец кричал, что Никита загулял и бросил жену и сына. А Никита всеми способами старался заработать, вернуть долг купцу за погубленное добро. Домой не возвращался, потому что знал, что больше отец не позволит и пытаться торговать, оставит в селе работать на земле. Через два года он объявился, выплатив долг купцу, и снова стал работать на него, но уже в качестве младшего партнёра скупал по деревням товар, гусей, уток, кур и яйца у крестьян и помещиков. Купца впечатлила честность Никиты - ведь мог просто исчезнуть, со временем семью забрать, велика Россия-матушка!
В 1902 го?ду были призваны в армию из села Плотавца два кресть?янских парня - двоюродный брат Никиты Степановича Филипп Никифорович Столбовский и Иван Миронович Семыкин. Оба они были зачислены на Черно?морский флот. Служили они на броненосце "Потемкин", участвовали в восстании, вместе с командой оказались в Румынии. Вначале румынские вла?сти обещали оставить их у себя, а потом, по настоянию русского правительства, в 1906 году передали в Рос?сию. В России их судили. Поч?ти всех зачинщиков пригово?рили к смертной казни, ос?тальных сослали, а Филиппа с Ива?ном признали менее виновны?ми, и суд вынес более легкое наказание: выдали сроком на пять лет "вол?чий билет", он предписывал не задерживаться на одном месте более двух суток. Спустя пять лет им дове-лось заглянуть в родные кра?я. Побыл Филипп двое суток у родных, попрощался со все?ми-с женой, с соседями, и до самой революции не было ве?сточки от него. Только в 1917 году на родину пришло от не?го короткое письмо из г. Пет?рограда, где он писал: "Я жив, здоров, продолжаю дело, на-чатое в 1905 году в борьбе за власть Советов...".
Родители Филиппа: отец Никифор Дмитриевич Стол?бовский, мать, жена и другие члены семьи, спасаясь от пре?следования местных властей, выехали из Плотавца в Ал?тайский край еще до револю?ции. В период Великой Отече-ственной войны одно?сельчане эвакуировались в Алтайский край и были в том поселке, где живут потомки Филиппа Столбовского. Они узнали, что там был совхоз имени Филиппа Столбовско?го, как прославившего себя в революционном движении...
У Никиты Степановича и Ольги Ивановны родились после Григория дети: Марфа - в 1905, в 1911 Матвей, в 1914 - Пётр, в 1917 - Николай. Были ещё и мёртворожденные и умершие в возрасте до года. Всё это время Никита почти не жил дома, ездил по всей губернии по делам купца. Вскоре, как только тот подрос, он стал брать с собой и Григория - где воз покараулить, где помочь погрузить. Характером Григорий тоже упрямец, хоть ростом не в отца пошёл. Как-то в церковно-приходской школе разучивали молитву, и Гриша не смог точно за попом повторить: 'Иже еси на небеси'. Батюшка рассердился и стукнул мальчика линейкой по лбу. Григорий обиделся, выскочил из класса и больше в школу не пошёл, отучившись только один год. Григорий был отцовским любимцем, мало общался с остальными детьми, интересовался торговлей и был смекалист в расчетах, несмотря на свою малограмотность.
Марфа, единственная девочка в семье, была высокой и статной, гордой и самолюбивой. Несмотря на разницу в возрасте, они постоянно ссорились и даже дрались с Матвеем за внимание матери. Матвей был мальчиком вспыльчивым и ревнивым, всюду хотел выискать выгоды для себя, пытался ябедничать отцу и матери на остальных детей. Пётр был тихим, замкнутым. А Николай - свет в окошке для матери. Ольга Ивановна любила его, как никого из детей. Ему ещё в младенчестве цыганка-гадалка предсказала, что умрёт он молодым либо от коня, либо от воды. Вот мать и берегла его, уговорила мужа отдать сына учиться, мечтала выучить его на врача. Последний ребёнок Иван Никитич Столбовский родился 1 января 1920 года. Он был нежеланным ребёнком, потому что его матери в ту пору было уже 42 года, год был голодным, в семье уже было пятеро детей. Мать назвала его Иваном, так же, как уже умершего раньше ребёнка. Было поверье, что ребёнок, названный так же, как умерший, тоже умрёт. Но Ванечка рос, хоть и был маленьким и хилым, а умирать всё не думал. Но мать всё же как младшему уделяла ему своё внимание и силы.
Иван Никитич вспоминает: 'Моя мать была верующей, даже чрезмерно. Ложилась спать, молилась, встает рано утром - молится, садится есть - молится, покушав, то?же молится.
Впрочем, многие верую?щие так делали, но у нее была особенность: каждый четверг мать подходила к одному большому дереву и со слеза?ми на глазах усердно моли?лась, просила защитить детей от лютой кары. Однажды и меня взяла за руку, подвела к дереву и говорит: 'Молись, сынок'. Однажды она рассказала мне причину этой скорби. Рассказ матери передаю так, как запомнил. Была гражданская война, то есть русские с русскими за власть боролись. Однажды заняли кадеты Плотавец, а в соседнем селе, Белом Колодце, были наши - красные. Один из красно?армеец-разведчик, заб?рался на крышу сарая и наблюдал, а его беляки замети?ли, но красноармеец быстро слез с сарая и на лошади поскакал к своим. За ним в погоню пустились кадеты, настигли, связали ему руки, сняли с него сапоги и повели босым в Плотавец. Вели его по срубленным кустарникам шиповника, са?ми беляки были на лошадях, все время подталкивали красноармейца штыками в спину. У него все ноги были изранены шипами и окровавлены, рубашка была изорвана, спина исколота штыками. Закрыли пленного в амбаре, поставили усиленный караул.
На второй день согнали жите?лей села. Вытащили к дереву пленного, надели петлю на шею, затянули веревку. Все женщины и старики громко плакали, только пала?чи весело кричали: 'Попался, краснозадый!' А потом один из кадетов повернулся к людям и про?рычал: 'Глядите, если кто из вас будет против царя-ба?тюшки, тому не миновать такой же веревки'. После ухода белых из села жители похоронили красно?армейца на кладбище...'.
Голод 1921 года захватил и Плотавец. Год был неуро?жайным. Многие крестьяне уезжали семьями в города. Много было нищих, особенно стариков и детей, ходили по дворам, стучали в окна и просили подаяния. Иногда по нескольку человек за день приходили, просили Христа ради. Много лю?дей умирало от голода. Не?редки были случаи воровства и убийства за буханку хлеба. Накопившаяся злоба вы?лилась в убийство.
Однажды у одного из бо?гатых крестьян кто-то из под?вала похитил тарелку холод?ца. Собралась толпа в основном из богатеев. Они бедно?те устроили самосуд. Схватили од?ного из бедных, заподозрив в воровстве, и убили на площади. Позже выяснилось, что жертвой стал человек неви?новный. Подвели еще семь человек бедняков на распра?ву, якобы подозреваемых в воровстве, и готовы были уже убить и их, но к счастью, подошел местный свя?щенник. В то время он поль?зовался большим авторите?том. С поднятым крестом в руке священник говорил так убедительно, что растрогал даже самые черствые серд?ца. Испугались богатые кре?стьяне божьего наказания, опустили окровавленные ру?ки. Отпустили семерых бед?няков и не стали убивать. За убийство невинного че?ловека так никто и не понес кары со стороны недавно образованной мили?ции.
В январе этого же года в городе Короче банда Махно грабила и разбивала магази?ны с товарами. Один мужик из Плотавца Иван Чуйков запряг лошадь и вместе со своей женой пое?хал в Корочу, желая захва?тить что-либо из разбитых магазинов. Цель была до?стигнута, крестьянин набрал мешки шерсти. Но когда воз?вращался домой, поднялась сильная метель, усилился мо?роз... Путники сбились с до?роги, и спустя некоторое время в овраге неподалеку от хутора Гольевка нашли два замерзших трупа и лошадь. Муж с женой погибли и не довезли до дома "трофеи".
Григорий женился в 1922 году. Женитьба произошла вопреки мнению Никиты. Григория Никитича и Ольгу Ивановну Дюмину сговорили давно, ещё до революции. Семья Дюминых была из богатых крестьян, породниться с ними тогда было честью. Но вот случились события 1917 года, почти не замеченные в деревне, а потом гражданская война, в ходе которых Дюмины, как и ещё несколько богатых семей, пострадали от красных. Они потеряли практически всё своё имущество, чтобы выжить, были вынуждены продать землю, и теперь зарабатывали, кто как мог. Иван Ильич Дюмин, отец Ольги, рисовал обои на рулонах оберточной бумаги на заказ, портреты с маленьких фотографий, но основной его заработок составляло гончарное ремесло - он лепил и разрисовывал горшочки и миски на продажу. Никита Степанович Столбовский, который сумел сохранить своё добро, теперь как мог, противился женитьбе сына на бесприданнице. Но Григорий настоял и женился на Ольге. В 1923 году у них родился сын Степан. В доме висели сразу две люльки - в одной был слабенький, но живучий Иван Никитич, в другой сильный и крепкий Степан Григорьевич, его племянник. Иван Никитич показал мне в дубовом потолке два крючка от люлек в разных концах избы.
Эта потеря предполагаемого приданного Ольги сказалась на судьбе Марфы. Дело в том, что Никита Степанович к этому времени понял, что скоро его мечтам о сытой купеческой жизни придёт конец. Он за всё это время так и не смог накопить денег для вступительного взноса в купеческую гильдию, хотя по деревенским меркам не был бедным. Его бывший хозяин убежал с белыми. Ещё был самый разгар НЭПа, но Никита Степанович читал большевистские газеты и понял, что если будет торговать и дальше, то может лишиться всего, и даже хуже. Он занялся столь нелюбимым им крестьянским делом, а нажитые денежки приберегал на чёрный день. Он пожадничал отдавать за Марфой землю или деньги, и придумал, что Марфа тоже будет без приданного, потому что ей якобы предназначалось приданное жены Григория. Так никто не делал в деревне, но времена были смутные, характер у Никиты жёстким, все родные не противоречили отцу. Против Ольги были настроены и Марфа, и Матвей, закалённые во взаимных склоках. Только заступничество свекрови Ольги Ивановны спасало от них молодую невестку, тоже Ольгу Ивановну.
Вскоре Марфа вышла замуж за Семёна Чуйкова, тоже из состоятельной, но скрывающей это семьи. Одна за другой родились у них две дочери - Мария и Зинаида. Там к Марфе относились так же, как она к Ольге, жене брата Григория. Чуйковы были баптистами. В большой семье Чуйковых, где традиционно мужчины занимались отходничеством, то есть уходили на заработок в город, женщины вели большое хозяйство и всем руководили. Так как она тоже была бесприданницей, в отсутствие мужчин они стали обижать Марфу, и даже временами оставляли её с детьми голодными, советуя при этом взять еду из своего приданного. Поэтому Семён отделился от родных, и они с Марфой и детьми зажили своим хозяйством.
В 1928 году началась коллективизация. В Плотавце образовалось четыре коллективных хозяйства - 'Боевик', 'Пятилетка', 'Степан Разин' и 'Красная звезда'. Некоторые крестьяне записывались сами, но позже остальным не оставляли выбора. Всех, кто не хотел вступать в колхоз добровольно, раскулачивали. У них отбирали всё добро, лишали прав (они назывались 'лишенцы'), часто арестовывали. Раскулачили и Чуйкова Семёна. Кулачили Бочаровы, первые дебоширы и пьяницы на селе. Им это доставляло удовольствие. Они выгнали Марфу из дома, забрали все вещи, выгребли припасы. Вытаптывали посевы в огороде, крушили и ломали всё кругом, что не могли унести. Напоследок опрокинули чугунок с кашей, которую Марфа приготовила для ребёнка. Это надо было иметь особую злобу на людей, ведь никто не давал предписания кашу из горшков выливать на землю, это рвение наверняка они проявляли сами.
Марфа с дочерью стала жить у своих родителей. Мать Ольга Ивановна пошла к Бочаровым, попросила по-соседски:
- Лявониха, отдай Марфины вещи и детское, надо же им в чём-то ходить.
Та порылась у себя в клетях, нашли какие-то юбки, кофты Марфины, детские вещицы, но то, что похуже. Они, как оказалось, самое лучшее из вещей Марфы успели пропить. На всю деревню попойки их шумели, пропивали ограбленное.
Семёна Чуйкова, мужа Марфы арестовали. В Короче поместили его в тюрьму, которой была бывшая церковь. Он там повстречал знакомого, и тот его вывез из тюрьмы, спрятав на возу среди мёртвых, много людей там умирало. Он пробрался домой, весь во вшах, море вшей было, и Чуйковы его не пустили в дом ночевать из-за вшей, да и опасно было - ведь считалось, что он сидит. Всем бы не поздоровилось, если бы об этом донесли соседи и власти узнали. Они в сарай вынесли горячей воды, он искупался, его одежду сожгли, дали ему другую. Он переночевал на погребке и ушёл, следующую ночь ночевал у двоюродной сестры в соседнем селе Поповке, а потом и вовсе уехал к родственникам в Целину Ростовской области. Вскоре уехала туда и Марфа с детьми. И она писала в письмах позже, что там родные Семена из белой муки пекут оладики, варят мёд из тростника, и она думала, что никогда не сможет наесться! Для неё удивлением было, что они едят хлеб чистый, без примесей, белый каждый день!
А здесь привыкли к другому хлебу. Иван Никитич рассказывал, что часто мать посылала его в лес за кленовыми листьями. Он лез на дерево повыше и по одному, листочек к листочку, срывал кленовые листья и складывал их в холщовую сумку. Потом дома их сушили, перетирали в порошок и месили тесто, добавив туда немного муки (травяники) или картошки (картофляники). Также добавляли в этот 'хлеб' разные луговые травы. Собирали на лугах дикий чеснок и конский щавель, из него готовили борщ. Он был голубоватого цвета. Люди даже забыли, как это - есть борщ с капустой и с мясом и белый хлеб без примесей травы и листьев. Горек был этот хлеб голодного детства Ивана Никитича! Так что Ростовская область представлялась им сказочным богатым краем, куда они мечтали переехать.
Я слушала Ивана Никитича и думала о том, что в этих красивых краях, где так щедро растут деревья и травы, был когда-то такой страшный голод. А в нашей степной местности, где иногда уже в конце июня трава желтеет от засухи, люди ели белый хлеб. У нас тоже были голодные годы, но это понятно - следствие каких-то стихийных бедствий или войны, а здесь? Довести людей до такого состояния - это настоящее преступление.
В этом же 1928 году был арестован Иван Ильич Дюмин, отец Ольги, жены Григория. Кто-то из противников колхозов вывесил листовки на церкви и местном магазинчике, а написаны они были на таком же картоне, на котором Иван Ильич рисовал портреты с фотографий односельчан на заказ, поэтому никто не сомневался, что художник к этому причастен. Он просидел полгода в тюрьме в Белгороде, так как не мог доказать, что не виновен, что он иногда просто продавал картон односельчанам для хозяйственных нужд. На счастье Ивана Ильича противники колхозов не прекратили деятельность, новые листовки появлялись и после его ареста. Но он сидел, пока не поймали настоящих авторов антисоветских прокламаций. Только тогда его отпустили домой с поражением в правах - он стал 'лишенцем' и не мог голосовать.
В этом же году Иван Никитич пошёл в школу. В селе была церковно- приходская школа, но при советской власти она стала начальной трёхклассной.
О своей первой учительнице Рубинской Ольге Ивановне Иван Никитич опубликовал статью в районной газете (20 июня 2000 года газета 'Ясный ключ' Корочанского района Белгородской области): '... У нас в Плотавце в 30-х годах было вообще три учи?тельницы. Кроме Рубинской, преподавали еще Мария Ивановна Дахнова, Валерия Степановна Высоцкая. Это дочь Степана Станиславови?ча Высоцкого, который пре?подавал математику в Корочанском педучилище. О. И. Рубинская - дочь священ?ника. Она работала в Плотавской школе более 20 лет и была заведующей. Ольга Ивановна одинокая, не име?ющая семьи. Она была пред?ана своему делу до самозаб?вения.
Детей в Плотавце тогда было много. В каждой семье по пятеро, да по семеро, и в старом, маленьком школь?ном помещении стало тесно. Отвели под школу поповский дом. Вот в этом доме и учила Ольга Ивановна. Жили тог?да бедно. Колхозы только со?здавали и они еще не успели накормить всех досыта. Я почти не помню, в чем ходила в те годы Ольга Ива?новна. Всегда что-то опрят?ное и чистое - это мне вре?залось в памяти. И еще взгляд ее, улыбка, походка, голос. Все это помню. В ма?леньких классных комнатах было очень тесно. Даже пи?сали на подоконниках. С точ?ки зрения современной педа?гогической практики это вы?глядит, наверное, дико, но что сделаешь - было.
И в этих условиях Ольга Ивановна умела удерживать и послушание, и интерес к уроку. Никто никому не ме?шал, предметы усваивались основательно. В Корочанской средней школе всегда хвалили тех учеников, кото?рые приходили от Ольги Ивановны.
Она была прирожденной учительницей, талантливой от природы. Она учила и воспитывала. Сама ее личность воспитывала. Ни отец, ни мать не имели, пожалуй, на нас такого всепокоряющего влияния, как Ольга Иванов?на. Она ходила с нами в по?ходы: в лес, на колхозные поля и луга. Собирались ве?черами и наблюдали за звез?дами. От нее мы узнали, по?чему "звезды падают", по?сле каких дождей лучше рас?тут грибы, откуда родники берутся. Она много знала и, кажется, решительно все умела делать сама.
Любили Ольгу Ивановну не только мы, дети, но и все село. Даже набожные стари?ки здоровались с ней первы?ми. Увидев учительницу, ка?кой-нибудь дедок еще за де?сять шагов шапку снимает и головой уважительно кивает: - Ольга Ивановна, мое поч?тение! - и остановится, что?бы поговорить с учительни?цей, спросить ее о чем-то. И дома потом похвалится род?ным, что с Ольгой Иванов?ной беседовал! Соберутся иногда женщины: балагу?рят, хохочут, а увидят учи?тельницу, сразу сигнал: "Т-с-с, - шепотом. - Ольга Ивановна идет". Расступа?ются все и приветствуют ее поклоном'.
Я попросила Ивана Никитича рассказать о своих детских шалостях, вспомнить какие-нибудь забавные случаи из школьной жизни. Иван Никитич задумался, потом сказал: 'Нет, я не баловался. Я был трусливый. Отца боялся, и Ольгу Ивановну Рубинскую огорчить не хотел. А другие дети - что ж, баловались, как все дети, дрались даже. Степан, сын Григория, на три года младше, был выше меня и сильнее. Он пришел в школу, когда я учился уже в третьем классе. Он сразу стал звать меня дядей, на что я очень обижался: большой мальчик зовет меня, ниже его ростом чуть не на голову, 'дядей'! Издевается! Потом мне разъяснили, что я действительно его дядя, а его отец Григорий - мой старший брат. До этого я как-то не вникал в родственные связи нашей семьи, а к этому времени Григорий и Ольга с детьми жили на Выселках, отдельно от нас. То, что я их видел по праздникам в гостях у себя дома, я не связывал с родством.
В школе я был активным, участвовал во всех делах, которые организовывала учительница. Весной 1931 года, когда колхозы выехали в поле в первый раз, Ольга Ивановна Рубинская послала пионеров поздравить колхозников с первой бороздой. Заранее было подготовлено выступление. Пришли мы с красными галстуками на шее по 2 пионера на колхоз, рассказали колхозникам свой короткий доклад, поздравили с первой бороздой. Некоторые пахари благодари нас, другие, недовольные на колхозный строй, брали кнуты и с руганью бросились за нами. Мы, конечно, убежали, пожаловались учительнице, но так проявлялось разное отношение людей к колхозам'.
1931 год выдался неурожайным. Да и тот скудный урожай не уберегли колхозы от ненастной погоды. Большая часть урожая погибла на необорудованном току. А поэтому зимой 1931-1932 года разразился невиданный голод. Жители Плотавца ходили менять вещи в Скородино (ныне Губкин) на хлеб и другие продукты. Отдавали хорошие костюмы за кусочек макухи, нередко голодающие умирали по дороге с вещами, не успев обменять их на продукты. Лежит мёртвый у дороги, а кругом трава оборванная, объеденная - пытался человек перед смертью хоть что-то съесть, спастись...
Как только созрели колоски нового урожая, матери голодающих детей выходили по ночам с ножницами в поле и срезали колоски. Когда началась уборка, колхозники, боясь остаться без хлеба после сдачи обязательных государственных поставок, несли домой зерно в карманах, за пазухой. После уборки собирали на полях колоски. Колхозные вожаки гонялись на лошадях за детьми и старушками, отнимали собранные колоски, иногда били кнутами. Пусть лучше гниют колоски в поле, но собирать их запрещалось. Это делали, выполняя закон 'Об охране социалистической собственности' от 7 августа 1932 года, в народе его называли 'Закон о 3-х колосках'. (http://www.great-country.ru/php/txt_read.php?dir=reprisal&article=110807-02&stranica=1&code_rubrika=rubrika_myths). Иван Никитич называет этот период одним из самых позорных в истории нашей страны. За сбор колосков судили, срок был до 10 лет с конфискацией имущества. Тогда на селе голодающие ловили кошек, собак, съели почти всех домашних животных, кроме колхозных коров, и те стояли, подвязанные на цепах к потолку. Много было дистрофиков, а некоторые наоборот, опухали с голода. Многие умирали.
В зиму 1933 года из села уехали тайно ночью Григорий с семьёй. Из всего хозяйства у него осталась только хромая лошадь и небольшой надел земли, но тех, кто не вступил в колхоз, раскулачивали. Вступать в колхоз Григорий не хотел, тоже, как отец, не испытывая тяги к крестьянскому труду, часто уходил на заработки в близлежащие города. Если бы не голод и опасность раскулачивания, не отпустил бы Никита Степанович Григория, хоть и охладились их отношения после своевольной женитьбы старшего сына. Так как денег не было, то они перебирались из одного места в другое, устраиваясь ненадолго, зарабатывали что-то, а затем опять отправляясь в путь. Он решил пробираться на юг. В основном работали на железной дороге. Наконец, устроились железнодорожными обходчиками дистанции пути и осели на станции Неклиновка Ростовской области, а через два года им подвернулся дешёвый домик на окраине Матвеева Кургана, на который у них хватило средств. Там и поселилась семья Григория Столбовского в 1939 году. В семье было трое сыновей - Степан 1923 года рождения, Михаил 1928 года рождения, Иван 1932 года рождения (мой дедушка).
Иван Никитич очень любил Николая, маминого любимца, который был близок ей по духу, и похож на неё внешне. Он был человеком мягким, добрым, любил рассказывать малышу сказки. Он, можно сказать, вырастил Ваню. Так как было предсказано, что он умрет молодым от коня или от воды, то Николая не брали на полевые работы, там всюду были лошади, вот он и нянчил младшего. Он Ваню, наверно, и спас от голода, так как мать всегда ему давала кусочек, даже отрывая от себя, а он делился с малышом. Николай хорошо учился, сначала в начальной школе в Плотавце, а потом в Короче, в средней школе. Он наставлял и воспитывал Ивана, его авторитет был непререкаем. В 1936 году он поступил в медицинский институт в Днепропетровске, исполняя мечту матери. Николай окончил первый курс, успешно сдал сессию. И тут вся их группа решила пойти купаться на Днепр, отпраздновать окончание первого курса. Николай долго сомневался, идти ли ему, даже сказал одному другу: 'Мама меня бы не отпустила'. Но он всё же решил пойти с ними. Никто из однокурсников не видел, как утонул Николай. Его тело ниже по течению нашли через несколько часов. Это сбывшееся предсказание произвело очень большое впечатление на всю семью, а мать окончательно укрепилась в своей вере в Бога.
Иван Никитич тоже старался хорошо учиться в школе, как Николай. К этому его поощряла и мать, считавшая, что её младшенький Ваня, такой щупленький, не сможет крестьянствовать, а так, может, станет учёным - агрономом или учителем. Иван Никитич считает, что ему повезло, так сложилась его жизнь и обстоятельства в стране и селе: только он закончил три класса, как школа в Плотавце стала четырёхлеткой, только закончил четвёртый класс - школу объявили семилеткой.
В 30-е годы половина населения была неграмотной, особенно большой процент был среди женщин. В 1935 году в Плотавце было организовано две школы ликбеза (ликвидации безграмотности), к работе в которых привлекали комсомольцев и пионеров. Комсомолец Иван Столбовский проводил занятия в колхозе 'Боевик'. Взрослым учащимся в колхозе начисляли трудодни - по 0,5 трудодня по одно занятие, поэтому женщины охотно посещали ликбез. Занятия проводились вечером по 2-3 часа в зимнее время. Женщинам нравилась вежливая манера обращения их молодого наставника, его внимательность и терпение. Группа, которую обучал Иван Никитич, полностью успешно прошла испытания - показала комиссии умения читать и писать. Задача была выполнена, его ставили в пример другим учителям-ликбезовцам.
После окончания семилетки в 1935 году Иван Столбовский как лучший ученик и лучший учитель ликбеза был рекомендован к зачислению в Корочанское педагогическое училище, но пришлось всё равно сдавать экзамены. Учиться очно он не мог - отец считал, что пора ему зарабатывать, поэтому он поступил на заочное отделение. Устроился на работу в колхоз, работал счетоводом. На первые заработки Ивана Никитича и на собранные им самим деньги Никита Степанович решил обновить дом: перекрыли крышу, сделали больше окна и пристроили комнату, надеясь на возвращение Матвея из армии или на скорую женитьбу Ивана. Соседи, проходя мимо редкой в те годы в селе стройки, говорили: 'Не боишься, Степаныч, что раскулачат? Хоромы городишь!' Это была последняя перестройка дома, насчитывающего к тому времени не меньше 150 лет.
На следующий год, успешно сдав экзамены за первый курс, Иван Никитич поступил на работу учителем начальных классов в Алексеевскую начальную школу, село было недалеко и туда можно было ходить пешком. Он получил свой по-настоящему первый класс! Было ему тогда 16 лет.
Начальная Алексеевская школа была четырехлетней, там работали ещё три учителя, вернее, учительницы. Самой молодой из них и очень хорошенькой была Раиса Ефимовна Агафонова. Иван Никитич влюбился сразу, буквально с первого взгляда. Это чувство было его первой любовью, как оказалось, единственной на всю жизнь. 'Как же мне было устоять, у неё был такой замечательный красный берет!' - шутит Иван Никитич. Иван Никитич и Раиса Ефимовна стали встречаться не только на работе, их даже родные признавали женихом и невестой.
Раиса была настоящим учителем - это было дело всей её жизни. Характер имела тоже учительский - командирский, но была человеком увлечённым, много читала, пробовала в классе всевозможные новинки. В классах у неё всегда была
железная дисциплина, несмотря на её молодость. Она помогала Ивану Никитичу освоиться в новой специальности, в выполнении заданий из училища. Раиса мечтала, что когда-нибудь поступит в педагогический институт, и будет преподавать русский язык и литературу в старших классах.
Матвея призвали на службу в армию, он попал на Балтийский флот. Служба проходила успешно, был ловкий и понятливый, его быстро продвигали по службе, он вступил в партию. Отслужив, он не приехал домой. По партийному призыву его направили руководить лесозаготовками в присоединённые в 1939 году западные районы Белоруссии.
Весной 1940 года Ивана Никитича призвали в армию. Целую ночь прощались Иван и Раиса, на рассвете она проводила его в Корочу до военкомата, помахала рукой вслед полуторке с новобранцами. Пока добралась до Алексеевки, то оказалось, что опоздала на работу на два часа - впервые в жизни прогуляла уроки. И хоть все знали, почему это произошло, её всё равно судили и приговорили к 6 месяцам исправительных работ: она по-прежнему работала в школе, но получала только часть заработка.
Их любовь ждало ещё одно испытание. Иван Никитич попал служить в артиллерийскую школу в городе Первомайске недалеко от Одессы. Вместе с ним служили несколько земляков, прекрасно знавших Раису Ефимовну как его невесту. Кто-то из них решил подшутить и сообщил Ивану Никитичу, что якобы получил письмо из дома, в котором ему написали об измене Раисы. Иван Никитич переживал, долго носил в себе горькие мысли и не выдержал: прямо спросил невесту в письме, правда ли, что она нашла себе другого жениха? Раиса Ефимовна сильно обиделась, написала резкое письмо и больше на письма Ивана Никитича не отвечала. Он продолжал писать ей всю войну, но его письма она рвала (после прочтения, война всё-таки!) Гордая была девушка Раиса Ефимовна Агафонова! Иван о её делах узнавал только из писем матери, которая узнавала их в свою очередь у дальних родственников Агафоновых, живущих в Плотавце.
Когда Раиса перестала отвечать на его письма, Иван Никитич стал вести записи в клеёнчатой тетрадке, что-то вроде дневника, которые, как он надеялся, они всё же прочитают вместе при встрече. Потом этот дневник потерялся, когда Иван Никитич уже пошёл на пенсию, и теперь его дети и внуки мечтают его разыскать, но пока не получается. Но он пользовался этими отрывочными записями, когда готовил беседы о войне для своих учеников в школе, неоднократно повторял рассказ новым поколениям школьников, поэтому так точно помнит некоторые даты.
Петра тоже призвали в армию в начале войны.
В начале войны опустело семейное гнездо: в крепком дубовом доме остались только родители Никита Степанович и Ольга Ивановна.
Глава 2. На войне как на войне
В 1940 году Иван Никитич начал службу в городе Первомайске Одесской области, освоил во?енную специальность артилле?рийского разведчика, так как он был образован и мог быстро считать в уме. У него получалось при занятиях на местности хорошо маскироваться, быстро передвигаться, он был ловким и сообразительным, поэтому был на хорошем счету у командования. Перед самой войной их артполк пе?ревели в молдавский город Бельцы. В первые же дни войны 81-й гаубичный артиллерийский полк вступил в бой. Это был первый и последний настоящий бой полка тяжёлой артиллерии за всё лето 1941 года, когда пушки по-настоящему стреляли. Потом пришлось отступать. Особенно потрясло всех однополчан, когда они увидели первых убитых. Несколько трупов в запылённых гимнастёрках, но уже снятых сапогах, лежали в кустах близ обочины. Если до этого многие солдаты в колонне смеялись, переговаривались, даже кое-где пели, то после этого зрелища все притихли: люди осознали последствия войны, каждый примерял на себя - не пришлось бы так же лежать мёртвому под открытым небом, когда родные не узнают о твоей судьбе.
Потом начались долгие месяцы отступления, за время которого полк просто не успевал развернуть позиции, как вновь приходилось срочно сворачиваться и отходить. Фашистские самолёты беспрерывно бомбили колонну, были убитые и раненые. Иван Никитич рассказывал, какое тяжёлое впечатление осталось у него от этих месяцев. На территории Украины полк трижды попадал в окружение, но каждый роз удавалось про-рвать кольцо, неся при этом большие потери в живой силе и технике. Солдаты тяжело переживали драматическое начало вой?ны. Каждый с горе-чью задавал себе вопрос: как могло случиться, что наша 'Легендарная и не-сокрушимая' - как пели мы совсем недавно - Красная Армия, неся ог-ромные потери, пятилась от границы!? Иван Никитич рассказывал, как каждое утро, просыпаясь, они не находили некоторых однополчан - тех, которые предпочли дезертировать. Живущие где-то неподалёку шли домой, некоторые шли прямо в плен к немцам. Фашисты разбрасывали листовки, где издевательски приглашали сдаваться и обещали накормить вдоволь едой, пропуском к ним и была эта листовка. Но Иван Никитич говорит, что он очень боялся отстать от полка: попасть в плен казалось ему незавидной участью.
20 августа 1941 г. в полк поступил приказ Верхов?ного Главного командова?ния Красной Армии ? 270. В нем говори?лось: 'Не только наши дру?зья, но и враги признают, что части Красной Армии ведут себя мужественно и геройски, даже попав в ок?ружение, части использу?ют все возможности для того, чтобы нанести врагу поражение и вырваться из кольца; вместе с этим име?ются позорные факты сда?чи в плен генералов, части которых были разбиты и пленены; все это говорит о том, что среди стойких и самоотверженных защит?ников есть неустойчивые, малодушные и трусливые элементы, которые пасуют перед врагом... их терпеть в рядах Красной Армии нельзя. Они разложат ар?мию и погубят Родину, с этим мириться нельзя, их нужно смещать, разжаловать и расстрелять на ме?сте..., их семьи подлежат аресту, как семьи изменни?ков Родины..., семьи сдавшихся в плен красноармей?цев - лишить государствен?ного пособия и помощи. И. Сталин' (http://www.great-country.ru/php/txt_read.php?dir=vov&article=00004&stranica=1&code_rubrika=rubrika_articles&name_link=%C2%E5%EB%E8%EA%E0%FF). Иван Никитич особо остановился именно на этом приказе, так как именно с него, он считает, их часть стала по-настоящему боевой, хоть это им было очень жестокое решение руководства.
Иван Никитич рассказывает: 'Приказ нами был принят, как и должно принимать на фронте приказы. Солдатская логика была прямолинейна и сурова, как и положено ей быть в бою: почему трус, самострел должны жить, а я идти на пулеметы и должен умереть ради его жизни? Но были, к сожалению, и такие, которые думали лишь о том, как спасти свою шкуру. Особенно при отступлении: одни умирали, расстреляв после?дний патрон, бросались в рукопашную, другие с пол?ным подсумком патронов и полной возможностью отбить?ся, поднимали руки и топали в плен. Таких было мало, но были. В полку за подобное судили показательным судом троих бойцов. Выстроили полк, судья, пожилой пол?ковник, привел пример: 'Во время боя у сол?дата была раздроблена нога. Он оказался один в сарае, помощи ждать не от кого. Так этот солдат сам себе ногу резал. Пилой. Представляете? Боль - адская, но - резал... Ибо понимал, своя она была, пока здорова, а с гангреной хуже, чем чужая. То же и с людьми теперь. Как вы своих и чужих определяе?те? По языку? По паспорту? Полицай для вас - свой? И теперь вы предлагаете смяг?чить наказание им. Что - в тюрьму посадить? Это значит - дать жизнь в награду по сравнению с теми, кто вою?ет. Нас убьют, а они останутся жить. Для них просто не ос?талось места между нами. Они должны быть расстреля?ны, - сказал судья, - что?бы не появились им подоб?ные. В целях воспитания'.
В пять часов утра, 29 ав?густа 1941 года, собрали всех младших командиров и рядовых, кто был свободен, и по?вели на место казни. Шли молча. Это был совсем небольшой, не болотистый, но мокрый лужок. На нем чер?нела свежая могилка. Мы все по очереди проходили мимо неё, и я заметил, что на дне уже поблескивает вода, хотя могилка была, безусловно, свежая. Появился командир пол?ка с судьей. Он был бледен, хрипловатым голосом прика?зал построиться. Мы подрав?нялись быстро и молча, спиной к восходу, лицом к могилке. Четыре конвоира приве?ли арестованных и постро?или у края могилы - спи?ной к ней всех троих. Руки у них были связаны. Три солдата с винтовками в пяти метрах от арестованных ждали ко?манды. Прочитали приговор, раздались одновремен?но выстрелы. Все было конче?но... Пришли три солдата с лопатами, опустили тела в могилу и стали молча за?сыпать.
Весь этот день не выхо?дили мысли из головы о происшедшем. Всю ночь не спал я. Да, убитых я видел немало, случалось, и сам хоронил их под жидкие залпы трехлинеек. Но то было по законам боя, раз война - значит, убивают. Кидается последний ком земли, снимаются пилотки, иногда у кого-либо блеснет слеза на глазах, и все, и снова все делают свое дело. Завтра могут похоронить и тебя. Каждый с утра до ве?чера под тем ходит.
Но расстрел - тут осо?бо. Тут свой своего. Свой стреляет. А ты стоишь и смотришь, не смея снять пи?лотку, чтобы проститься по обычаю. А как пережива?ют перед казнью осужден?ные! Ведь ожидание смер?ти страшнее самой смерти. Что расстрел? Мгновение. Но в ожидании его человек каждую секунду ощущает толчок в сердце. Мороз по коже! Но после приказа ? 270 и после показательного суда реже стало явление 'без вести пропавших' в полку'.
Иван Никитич говорит, что приказ сохранился в памяти как суровый и жесткий, с крайними мерами, но вынужденный и в той обстановке необхо-димый для укрепления боеспособности действую?щей армии. Что было, то было. Я слушала двоюродного прадедушку и думала, что часто читала книги, смотрела фильмы 'про войну', но никогда ещё не ощущала так, как при этом рассказе, сопричастности событиям, чувствам и переживаниям людей на войне. Вот сидит рядом такой простой старенький человек, а сколько пришлось ему пережить за его долгую жизнь!
Из воспоминаний Ивана Никитича Столбовского: 'Бывают в жизни события, которые врезаются в память на?всегда. Прошло уже много лет, а я сейчас отчетливо вижу поле бит?вы на подступах к городу Воро-шиловграду (сейчас Луганску), что на Украине, солдат, бегущих в атаку, вспышки выстрелов батарей, яркий свет осветительных ракет. Кажется, вновь слышу хруст снега под но?гами, ощущаю мороз, нещадно щиплющий мои щеки. Тогда зима 41-го года была действительно очень голодной. Да и обстановка сложилась на фронте весьма трудная. Враг рвался вглубь нашей страны в расчете на молниенос?ную войну.
Там сдерживал врага казацко-кавалерийский корпус генерала Кириченко. Наш полк срочно переброси?ли на помощь кавалеристам. Мы прошли до места назначения примерно километров 20. Не до?ходя до передовой семь километ?ров, наш командир пошел на командный пункт, но что-то задержался там. Когда мы шли, то не так чувст?вовался мороз, который был примерно градусов под тридцать. Но через полчаса мороз стал "ку?саться", сковывать холодом ноги, лезть под шинель. Солдаты стали, естественно, греться, толкая друг друга, стуча нога об ногу, потирая руки. А один солдат, мой близкий друг Вася Гавриленко, уроженец Красноярского края, отец двух маленьких сыновей-близнецов, никогда не унывающий, очень развеселил нас тогда. Он, чтобы согреться, вдруг пустился в пляс, выбивал чечетку мерзлыми сапогами так хорошо, что солдаты, окружив его, стали при?хлопывать в такт ладонями. А он пляшет и на ходу сочиняет час?тушки. Смех поднялся среди сол?дат. Одна частушка мне навсег?да запала в душу:
Ой, вы храб?рые ребята,
бейте немца прямо в глаз,
отобью я вам чечетку,
может быть, в последний раз.
Потом пришел наш коман?дир, и мы, построившись, пошли форсированным маршем на пе?редовую. Заняв свои оборонительные рубежи, мы увидели кавалери?стов, которые, спешившись, вели бои, как пехотинцы, оставив ко?ней в укрытии. Фашисты яростно обстреливали нас из всех видов оружия. Вступили и мы в бой, отражая атаки противника. Через некоторое время кон?ники поднялись в контратаку, но под огнем гитлеровцев опять за?легли. Снаряды и пули не давали возможности даже головы под?нять. Несколько снарядов попали в табун лошадей, стоявших в ук?рытии. Бой превратился в какой-то ад кромешный. Кони, окровав?ленные, со ржанием бегут куда попало, дым от разрывов снарядов застилает глаза, пули сви?стят, везде слышны стоны ране?ных. Картина, как на Бородин?ском поле.
Мы передвигались перебеж?ками на поле боя то в одну сто?рону, то в другую, чтобы не стать мишенью для противника. Вскоре увидели солдата, истекавшего кровью. Подбежали ближе - а это Вася, который всего час на?зад отбивал чечетку, последний раз в жизни. Он еще был жив, но рана его была смертельной. Мы его сразу перенесли в укрытие за кустар?ник вблизи замерзшей маленькой речушки. Вскоре Вася пришел в сознание, попросил пить, но во?да во фляге замерзла. Мы дали ему комок снежку, потом он вновь потерял сознание. В бреду звал жену Татьяну, детей Васю и Петю, снова открыл глаза, как будто заулыбался, и с трудом произнес последнее сло?во "П-и-ть" и умолк навсегда. Так мы простились с Васей и приня?лись выполнять свой ратный долг.
Эту историю я впоследствии рассказал своему сыну. А он тог?да спросил меня: "А Вася остал?ся жив?" - "Да нет же, нет,- умер Вася". Отвернулся от меня сынок, чтобы скрыть свои слезы.
Прошло время, сын стал сту?дентом Харьковского авиацион?ного института. И когда у них проходил конкурс на лучшее со?чинение о Великой Отечествен?ной войне, сын, вспомнив мой рассказ о Васе Гавриленко, на?писал совсем коротенькое стихо?творение:
Вспоминая про былое,
Мне рассказывал отец,
Как при нем на поле боя
Тяжко ранен был боец.
Пели пули, ржали кони,
Наступали казаки.
Наши друга подобрали,
В тихой роще у реки.
Сквозь запекшиеся губы,
В смертный час он прошептал:
'Эх, домашнего кваску
Кто-нибудь бы мне подал!'.
Прошептал и улыбнулся
Так счастливо и светло,
Будто он домой вернулся,
Вновь в родимое село.
Будто он шинель снимает,
И садится у окна.
Будто квас тот наливает
Расторопная жена.
Будто к тятьке на колени.
Два вскарабкались сынка,
Будто праздничное пенье
Слышится издалека.
"Эх, кваску бы",-
Прошептал в последний раз,
И огонь в глазах угас...
Жюри, оценивающее поэти?ческий конкурс, назвало стихо?творение в числе лучших'. Стихотворение, напечатанное на машинке, Иван Никитич достал из папки с фотографиями.
Далее отступая с тяжёлыми боями, полк из города Свердловки прошёл через Новочеркасск и занял позицию около станицы Б.Мишкина, но и здесь не задержался. И вот полковая колонна шла по улицам Ростова. Стаи юнкерсов бомбили беспрерывно. Особенно сильно были разрушены порт и улицы около моста через Дон. По мосту серой полосой тянулись бесконечные колонны отступающих войск, заполняя его почти целиком. Город был обречён... Иван Никитич думал, что где-то недалеко здесь посёлок Матвеев Курган и там семья брата Григория, а в посёлке Целина сестра Марфа с детьми. Они прошли станицу Ольгинскую, другие донские станицы и хутора. Он увидел Ростовскую область, о которой в семье была легенда, что это богатейший хлебный край. Теперь он оставался фашистам, как и семьи его брата и сестры. .
Отступление полка при?остановилось на Северном Кавказе. Особенно Ивану Никитичу запомнились ожесточённые бои за гору Лысую, гору Индюк недалеко от города Горячий Ключ Краснодарского края. Здесь впервые удалось остановить фашистов.
Иван Никитич замолчал, растревоженный воспоминаниями, да и слушать искренний рассказ о тяжёлых испытаниях, выпавших на его долю, оказалось непросто. Я попросила Ивана Никитича показать его боевые награды, рассказать о самой памятной из них. Наиболее памятной наградой для него стал его первый орден Красной Звезды, полученный летом 1942 года. Рассказ Ивана Никитича: 'Это было на Кавказе, в рай?оне города Новороссийска. Однажды, летним вечером, меня и еще трех разведчиков вызвал командир полка пол?ковник Ахтырченко и поста?вил перед нами задачу: про?никнуть в ближайший тыл противника и в течение двух суток вести скрытное наблю?дение, разведать и нанести на карту расположение штабов, узлов связи, складов боеприпасов, передвижение и перегруппи?ровку сил противника. В группу входили Комаров Сергей, Кучмий Андрей, Без?руких Константин и я. Все имели боевой опыт, ходили в разведку, но та?кого длительного ведения наблюде?ний в тылу противника ни у кого ещё не было. В команде разведчиков были собраны надёжные люди: Безруких - сибиряк, из Алтайского края, двухметро?вого роста, с кулаками в пу?довые гири; Комаров - ма?ленький, верткий, выносли?вый и удивительно смекали?стый солдат; Кучмий - сме?лый до дерзости, мог про?лезть в любую щелку, глаза у него (как он сам говорил) ночью видели лучше, чем днем.
Ночью мы отправи?лись на задание. Дождавшись, когда на ле?вом фланге наша артиллерия открыла огонь по переднему краю гитлеровцев, мы на правом фланге поползли. Против?ник регулярно освещал пере?довой край ракетами. Продвигались мы медлен?но, по-пластунски, используя каждый кустик, каждую складку местности. Наконец, окопы противника остались позади. Мы поднялись и быстро углуби?лись в лес. Сориентирова?лись, разделились на две группы. Я и Комаров - одна группа, Безруких и Кучмий - другая. Договори?лись на следующую ночь после выполнения задания (как только стемнеет) соб-раться у опушки леса на перекрестке дорог. После этого мы разошлись в опре?деленные места наблюдения.
На рассвете выбрали наблюдательные места. Я пристроился на густом развесистом дереве, Комаров спрятался на опушке леса, наблюдая за дорогой, уходящей в глубо?кий тыл. Когда стемнело, мы собра?лись, обменялись своими наблюдениями и нанесли их на карту. Когда снова совсем стем?нело, мы собрались в обрат?ный путь. Опять, как и в прошлую ночь, мы поползли по росистой траве. Тут внезапно вся наша группа замерла: прямо на нас шел гитлеровец. Остано?вился, потом опять сделал несколько шагов в нашу сто?рону. У всех нас перехватило дух. Подумалось: так удачно провести разведку, быть почти рядом со своими, и вдруг влипнуть в такую неп?риятную историю. Лежим, затаив дыхание, нервы напряжены до предела, автоматы и гра?наты наготове. Гитлеровец остановился, а потом прошел несколько шагов в направле?нии Кости Безруких и, не доходя до куста метров пять (где затаился Костя) присел по естественным надобностям. Вдруг Костя ястребом набросился на гитлеровца, послышалась глухая возня, потом все затихло. Ну, думаю, пронесло, попал фашист в руки Кости, даже не пикнул, наверняка он его придушил.
Снова поползли вперед, оставляя в стороне блиндаж. Только в лощине мы почувствовали себя более безопасно. Когда собрались вместе - узнали, что Костя Безруких притащил с собой гитлеровца.
- Чуть не обгадил меня, паршивый фриц. Хотел задушить, да передумал: авось пригодится.
Так и притащил его Костя на себе с расстегнутым брюч?ным поясом. Теперь в наших руках оказался живой свиде?тель всего замеченного нами в тылу врага. Пленный ока?зался ефрейтором недавно сформированного полка.
В штабе мы подробно до?ложили о том, что видели, передали карту с отметками и дополнили их объяснением. Командир полка поблагода?рил нас, крепко пожал каж?дому руку. Сказал: 'Приз?наться, я за вас очень волно?вался, боялся, что попадете в руки гитлеровцев'. На другой день на нас были написаны наградные листы, а примерно через месяц все четверо получили ордена Красной Звезды. В то время это была довольно высокая награда'. Иван Никитич очень немногословно говорит о своих заслугах, считает, что таких, как он, в его полку было много. Но когда я расспросила его подробнее, то оказалось, что именно он был старшим в группе, так как только он был образованным, умел работать с картой. И я думаю, слушая его, что он и его товарищи, если они такие же, как он, - люди действительно смелые, способные выполнить сложное и опасное задание, несмотря на свои страхи, не потерять головы в самых рискованных ситуациях, и при этом очень скромные.
Иван Никитич обладает и литературным талантом, что проявилось в его статьях в районную газету 'Ясный ключ'. 22 февраля 2002 года в этой газете была опубликована статья 'Норма войны': 'Это было 14 ноября 1942 года. Я с 10 часов ночи всту?пил на вахту передовой. Ру?мыны, которые были в на?шем направлении, темноты не любили, а когда стало задувать холодным ветром и задождило, совсем подкис?ли. Не до чужих им 'языков', свои бы целы были. И на пост я шел запросто, как на обыкновенную работу.
Но нас всегда предупреж?дал комвзвода, что тишина может быть обманчива. И бдительность на посту всегда должна быть на высоком уровне. Это мы не забывали. Не прошло 10 - 15 минут моего дежурства, как вдруг метрах в ста от окопов, на ничейной полосе, распарывая темноту, взметнулся треу?гольник света и тут же ух?нул взрыв. Это было тем бо?лее удивительно, что не было слышно ни самолетов, ни артиллерийских выстрелов. Будто сама земля выпалила в небо. И вслед за взрывом прорезал темноту рыпящий и прерывистый, страшный крик, подобно звериному: 'А-а-и-а-аи!'.
От этого крика у меня сами собой начали пошеве?ливаться волосы на голове. Он звучал там впереди, но отдавался в каждой живой душе. 'Так, наверно, поду?мал я, кричал какой-нибудь дальний каш предок, застиг?нутый хищным и беспощад?ным зверем, кричал, чув?ствуя, как зубы и когти раз?рывают живот, добираясь до внутренностей. А те, что слы?шали этот крик, еще теснее сжимались в своих берло?гах'.
Взвод сорвался по трево?ге, занял свои места.
- Что у вас тут? - спро?сил комвзвода.
- Кто его знает, - отве?тил я, стараясь быть спокой?ным. Темнота продолжает стонать: 'А-а-а'.
- Не наш?
- Наши все тут. Да если бы наш, в сло?вах бы сказался.
- Это верно. 'Братцы, спасите!' крикнул бы.
- Стало быть - не наш.
Стон, начавшийся звери?ным криком, перешел в скор?бную жалобу.
- Румынский разведчик на мине подорвался, - про?должил комвзвода. - Наши позавчера ставили.
- В какую даль помирать занесло!
- Сидел бы в своей Ру?мынии, кушал бы горячую мамалыгу.
- А если погна?ли человека? Фашисты не це?ремонятся.
- Вытащить бы, а? Жал?ко все же.
- А как на нас убивать - не жалко?
- Это верно. Но тут осо?бое дело.
- А как ты его выта?щишь? Везде мины.
- Я полезу - назвался разведчик Шмаков. - Если наш - спасем, а если румын - вот и будет 'язык'.
Он уже готов был выско?чить из траншеи, как его ос?тановил комвзвода.
- Стоп! Не только 'язык', но и голову свою ос?тавишь. Смотрите-ка тут в оба, а я пошлю связного к ротно?му.
Не спали ни на той, ни на этой стороне. Но молчали. Кто-то не вынес безызвест?ность. Взлетела осветитель?ная ракета. А стон, слабея, рождал странную для тако?го места жалость: 'А-а-а'. Одиноко и беспомощно пе?реходил в небытие человек. Кого покидает он на земле - старых родителей, жену, де?тей? О чем думал, вступая в полосу земли, где на каждом шагу смерть, смерть, смерть? Сотни людей, выскочив спро?сонья в грязные окопы, зада?вали себе этот вопрос, слу?шая стон, и жалели погиба?ющего, и не могли ничем по?мочь или облегчить муки его. Все они уже убивали и ви?дели убитых. Но было это в противоборстве, в ожесточе?нии - или ты, или я! Эта же гибель в темноте отличалась от всех других и побуждала к размышлению.
- Бандита за одну жерт?ву судили, а тут...
- Кто войну затеял, на его бы место...
- А завтра быть может и меня эта постигнет участь.
Комвзвода оглянулся на всхлипывания. Рыжков пла?кал, сунув локти на грязный бруствер и уткнув лицо в ла?дони. Стало муторно и само?му, подумал: 'Господи, кон?чится ли война!'.
Многие стояли молча, ло?вили этот затихающий в жа?лобе голос жизни, уходящий в сырость и мглу: 'А-а-а, а-а-а'. И казалось, что это уже стонет не человек, брошенный всеми, а сама земля, изранен?ная снарядами, бомбами, ос?вистанная пулями. Земля войны, жалуясь на неразумие людей, которых она сама породила...
Прошла еще минута, две, три, и чьи-то нервы не выдер?жали - брызнула пулемет?ная очередь, за ней еще и еще, ударили минометы, взлетело несколько освети?тельных ракет, и все вошло в привычную норму - норму войны'.
Мне кажется, эти воспоминания Ивана Никитича отличаются от большинства тех, которые я читала или слышала тем, что он описывает не столько какие-то героические эпизоды, но и чувства солдат на войне, вспоминает о буднях войны с их ранами, болью, кровью и смертью на каждом шагу.
Под Новороссийском Ивану Никитичу довелось встретиться с легендарным Цезарем Куниковым. Это имя мне хорошо знакомо, потому что недалеко от наших мест, на трассе между Ростовом и Таганрогом стоит памятник ему, на котором написано: 'Здесь, в Синявских плавнях, в годы Великой Отечественной войны (октябрь 1941-июнь 1942) сражался отряд моряков под командованием Героя Советского Союза Цезаря Куникова'. В книге 'Миус-фронт в Великой Отечественной войне 1941/1942гг. 1943г.' описана деятельность отряда диверсантов полковника И.Г.Старинова и его заместителя капитан-лейтенанта Ц.Л.Куникова, которые совершили только в январе-феврале 1942 года 110 рейсов в тыл противника, где установили 744 мины, в результате было уничтожено 56 автомашин с грузами, 2 танка, взорвано 2 моста, убито более 100 солдат и офицеров противника. Самую крупную диверсионную операцию группа Старинова и Куникова провела 23 февраля 1942 года в Мариуполе совместно с кораблями Азовской флотилии. Было уничтожено 60 кораблей и барж с боеприпасами и продовольствием, 4 прожекторных станции, два понтонных моста, городская комендатура и казарма оккупантов. Враг потерял 260 солдат и офицеров. Немецкое командование посчитало, что в Мариуполе высажен крупный советский десант, и направило в этот район две дивизии (Г.Г.Матишов, В.И.Афанасенко, Е.Ф.Кринко 'Миус-фронт в Великой Отечественной войне 1941/1942гг. 1943г.', Ростов-на-Дону, Издательство ЮНЦ РАН 2010, с 64-65). Цезарь Куников в наших краях был легендой, бесстрашным и лихим командиром, организатором рискованных и удачных военных операций, и я горжусь тем, что мой двоюродный прадедушка Иван Никитич сражался под его руководством.
Иван Никитич вспоминает: 'Утро 3 февраля 1943 года выдалось ту-манное, со стороны Це?месской бухты дул умеренный ветерок, море слегка штормило. Из?редка были слышны то автоматные, то пулемет-ные очереди, то артилле?рийские, минометные взрывы. Я, как и все солда?ты, приводил в порядок оружие. Вдруг слышу, дежурный вызывает меня и еще четырех солдат к командиру полка пол?ковнику Ахтырченко. Мы были направлены в распоряжение командира отряда морской пехоты. Получили у старшины суточный паек продовольствия и отправились в новую часть. Мы доехали до Геленджикского клуба моря-ков, в котором распола?гался штаб отряда, доло?жили о прибытии и пере?дали пакет.
Вскоре всех приехавших построили на площади. Перед строем стоял сред?него роста коренастый офицер в стеганке с би?ноклем на шее и потертой полевой сумкой через плечо. Представился он строю так: 'Я командир морской пехоты, майор Куников' (о нём мы знали только по газетам). Об?ведя строй внимательным взглядом, заложил руки за спину и спросил: 'Среди вас есть те, кто воевал со мной?'. Такие оказались. Куников напомнил о жарких боях 1942-го, о вынужденном отходе.
- Тогда,- сказал он, - мы обещали народу вернуться на оставленную нами землю. И вот пришло это время.
Куников замолчал на минуту. Строй из 64 чело?век стоял неподвижно, затаив дыхание. Майор продолжал:
- Товарищи, нас ждут ледяная вода и огонь вра?га, а кого-то, может быть, и смерть. Не скрою: будет тяжело. У врага пушки, танки, у нас только авто?маты, гранаты и противо?танковые ружья. Поэтому я обращаюсь к вам: мо?жет, кто передумал и хо?чет уйти из отряда? Сей-час еще не поздно. Не каждому по силам выне?сти то, что придется нам. Тех, кто желает вернуться в свои части, прошу выйти вперед.
Мы поглядели друг другу в глаза и без слов поняли, что выходить из строя не будем. Тогда майор Куников приказал старшине распустить строй, а через пять минут снова построить и сказал, что, кто не захочет оста?ваться в отряде, пусть в строй не становится, а идет в штаб за доку?ментами.
После повторного построения в строю ока?залось на два человека меньше.
Шел моросящий дождь, дул пронизывающий морской ветер. Мы заняли места на катерах, прижав?шись друг к другу. На нашем катере был сам Куников. В полночь вышли из порта Геленджик. Вре?мени до высадки было еще много и можно было бы немножко вздремнуть. Но уснуть никто не мог... Мы приближались к месту высадки - поселку Станичка. Последние ми?нуты особенно томитель?ны. Разговор солдат затих. Куников негромко произ?нес:
- Ребята, будьте гото?вы!
И вслед за eго словами загремела наша артилле?рия, заработали 'Катюши'. Разрывы снарядов поднимались на берегу Мысхако. Как только ар?тиллерия перенесла огонь в глубь мыса, десантники по команде стали прыгать в студеную воду. Катера из-за мелководья не могли подойти к берегу. Я сначала заволновался, ведь плавать не умел, но тревога оказалась напрас?ной, глубина не превы?шала полутора метров. По десантникам, бежав?шим к берегу, в упор открыл огонь вражеский пулемет, несколько чело?век упали в воду. Вскоре пулемет противника был подавлен нашей артиллерией. Все места высадки десанта противник осве?щал прожекторами, об?стреливал из пулеметов. Но, несмотря на это, наша группа в районе Станички захватила окопы против?ника и хорошо закрепи?лась на плацдарме.
На третьи сутки к нам на помощь высадились дру?гие части, плацдарм рас?ширился до 24 квадратных километров. На четвертые сутки погиб наш легендар?ный майор Куников.
После боя старались похоронить убитых, но их было очень много. Окопы в некоторых местах были буквально забиты телами мёртвых, вмерзших в окопную грязь. Хоронили ночью, но некоторых товарищей хоронили по нескольку раз: зароем в воронку тела павших товарищей, тут бомбёжка, и вновь они наружу показались. Снова надо закапывать... Там не осталось и метра площа?ди, на которую бы не упала бомба, снаряд или мина. Фашистские само?леты и орудия перепахали вдоль и поперек весь уча?сток земли, занимаемый десантниками, на нем не сохранилось ничего живо?го: ни птиц, ни зверей, ни деревьев, ни травы... ' Иван Никитич был там до ранения 14 апреля 1943года, больше двух месяцев. Он признаётся, что и сейчас, как начинает заболевать, ему снится тот самый плацдарм на Малой Земле, окопы, вырытые в щебёнке, непрерывный обстрел, не прекращающийся ни днём, ни ночью, серое небо, колючий ветер с моря...
Л.И.Брежнев, описывая своё очередное прибытие на Малую землю 17 апреля 1943 года, писал: 'Переправы всегда были опасны, само плавание не обходилось без риска, и выгрузка, и перебежка, и подъем по круче, но всякий раз, прибывая на Малую землю, я возвращался к мысли: а как же высаживались здесь наши люди, когда на месте нынешних спасительных укрытий стояли немецкие пулеметы, а по ходам сообщения бежали невидимые десантниками гитлеровцы с автоматами и гранатами? У каждого, кто вспоминал, что тем, первым, было намного труднее, наверняка прибавлялось сил' (Л.И.Брежнев, 'Воспоминания', Москва, Издательство политической литературы, 1982г., с 47). Мой двоюродный прадедушка был среди этих первых десантников, которым и пришлось труднее всего.
Тут в разговор вступает его старшая дочь Ольга Ивановна Столбовская: 'Когда Брежнев вспомнил о Малой Земле и вышла эта книга, то мы стали приставать к отцу:
- Ну, скажи, ты Брежнева видел? Может, даже знаком с ним? Вы же рядом где-то были.
Но папа - человек принципиальный. Не видел Брежнева там - значит, не видел.
- Ходили какие-то люди по ночам, начальство инспекции делало, в темноте и не разобрать лиц, только командира знали в лицо. Только если не знаю точно, что именно тот человек был Брежнев, то как могу сказать?
Так и отказался что-то написать в газету районную, хоть его и председатель колхоза просил, как узнал. Хотя мы говорили ему:
- Папа, да кто узнает, что не ты был в том блиндаже, где политрук Брежнев беседы вёл с бойцами, их там много было. А если он там и вовсе не был? То как он признается, что тебя не видел? Ты-то там был, у тебя и орден есть за Малую Землю, Отечественной войны II степени.
Но нет, не захотел папа писать, упёрся и ни в какую. Я думаю, что, если бы тогда, в 1977 году, папа согласился, ему могли и ордена дать, и какие-то льготы. Если бы он что-то написал даже самому Брежневу, как другие ветераны тогда писали, которые таких заслуг и не имеют, то сам Брежнев рад был бы поддержке - подтвердилось бы, что он правду в книге написал (или его именем писали, сейчас-то известно, что он был болен).
Так и отказался. А другие ветераны льготы дополнительные ни за что получали'.
После госпиталя младший сержант Столбовский И.Н. вернулся в свой полк, опять стал разведчиком-наблюдателем.
Впоследствии Иван Никитич высаживался в соста?ве десанта с моря в Керчь, в Севастополь. В Крыму он был ранен второй раз. Однажды колонна полка двигалась по хорошей дороге, и сильно превысила график движения. Впереди в бинокль командир полка разглядел какое-то движение техники, пыль над дорогой, но не смог определить, наши это или фашисты. В таких случаях всегда вспоминают о полковой разведке. Команда разведчиков, куда входил и Иван Никитич, получила задание: на грузовичке-полуторке выдвинуться в заданный квадрат и разведать обстановку. Погрузились и поехали. Проехали километра 2. В грузовичке остался водитель, трое разведчиков, пригибаясь и прячась в придорожных кустах, вышли на холмик и почти прямо перед собой увидели колонну фашистках машин и мотоциклов. Их обнаружили сразу, поэтому пришлось спасаться бегством. Иван Никитич бежал не так быстро, как товарищи, нога после ранения не позволяла. Поэтому товарищи быстрее подбежали к полуторке и вскочили в кузов. Водитель уже видел, в чём дело, быстро развернулся и поехал. Иван Никитич повис на руках на борту кузова, не имея сил взобраться наверх. Закричать дыхания не хватило, бежал ведь. Машина набирала ход, фашисты начали стрелять вслед. Тут Ивана Никитича и ранило в руку. Повезло ещё, что ремнём от сумки противогаза зацепился за крюк, открывающий борт, как раз с той стороны, куда ранили. Дальше он висел на одной руке и на этом ремне. Проехали где-то с километр, он думал, что вот-вот не выдержит, пальцы разожмутся, и он упадёт, но хотел отъехать подальше от фашистов, держался из последних сил, прикидывал, как половчее отцепить ремень, когда будет падать. Товарищи, наконец, сообразили, что он не остался на дороге, перегнулись через борт и втянули его в кузов.
Я спросила Ивана Никитича, не обидно ли ему было, что они его так чуть не оставили на дороге фашистам, не стали ждать? Он задумался. Нет, он не обижался. То он один в плен попал бы, а если бы они ждали его или задержались, помогая ему, то он бы никогда себе не простил, если бы все они попали в беду. После этого ранения он лечился в полковом госпитале.
Затем полк из Крыма перебросили на 2-й Белорусский фронт. Иван Никитич продолжает рассказ: 'Проехали по тем местам, где, обороняясь и отступая, вели кровопролитные бои в 1941. Разрушенные и сожженные хутора и села, одни трубы печные торчат.
В Белгороде была крат?ковременная остановка. Я быстро написал письмо род?ным, свернул его треуголь?ником и бросил в первый попавшийся почтовый ящик. Но, наверное, из ящи?ка не выбирали почту, так что мой треугольник так и не попал родным.
Опять в путь, опять поля и леса, местами велись поле?вые работы. Основная тяг?ловая сила - лошади и ко?ровы, работают старики, женщины и дети. Возрождались из пеп?ла села, и нас это радовало. В Белоруссии тяжело было. Мы освобождали Могилёв, там фашисты особенно свирепствовали. Везде болота, леса, комарьё, с благодатной природой Крыма не сравнить. Мы прошли через со?жженную немцами дерев?ню, встретили партизан. От домов остались толь?ко обгорелые стены да по?черневшие трубы, несколь?ко хат дымились, догорая. Видели сгоревшие трупы, немцы живьём людей жгли, запирая в хатах. Партизаны подвели нас к лежавшей под деревом молодой жен?щине. Немцы бомбили лес, и её убило взрывной волной. Двое ребятишек, еще не на?учившиеся как следует хо?дить, тормошили ее, будили, не понимая, что мать мерт?ва, кричали: "Мама! Бай-бай?".
Мы с трудом оторвали ребятишек от похолодевше?го тела матери. Мать мы похоронили по-солдатски. Мы часто видели смерть: война-то ведь не прогулка, на войне везде смерть витает, к смерти в бою привыкли. Но на этот раз я почувствовал, что в глазах у меня защипало'.
За 1944 год полк прошёл с боями не одну тысячу километров по горам и полям, по лесам и болотам: форсировали десятки малых и больших рек, были завоеваны многие плацдармы. Это был год оборонительных и наступательных боев, рытых до кровавых мозолей окопов, ровиков и блиндажей; разлук с выбывшими и встреч с возвратившимися. И весь этот путь означен холмиками братских и одиночных могил павших, с кусками фанеры на колышке с надписью, означающей кто и когда погиб.
Освобождали города Гродно, Гомель, Могилев, Минск, Кенигсберг. Полк с боями про?шел по территории Польши. Весной 1945 года вступили на территорию Германии. Навстречу по дорогам шли бесконечные потоки людей с вещами, велосипедами, тележками, с мешками на спинах. Обгоняли группы англичан, французов, чехов - они шли домой на Запад. Шли немцы без оружия и без всякого конвоя, ехали подводы беженцев - все с белыми флагами, тоже шли домой. Белые флаги выглядывали из окон всех домов. Навстречу попадались группы измождённых русских, украинцев, поляков - это рабы шли из фашистской неволи.
Штурмовать Берлин Ивану Никитичу не довелось, так как его полк вел боевые действия северо-западнее столицы. В немецком порту Росток полк провёл свой последний бой.
Всю войну Иван Никитич был разведчиком. В составе групп ходил он в тыл противни?ка добывать ценные разведдан?ные, приходилось брать "язы-ка". Был дважды ранен и кон?тужен, но после лечения снова возвращался в строй. За бое?вые подвиги награжден орде?ном "Отечественной войны I степени", двумя орденами "Отечественной войны II степе?ни", двумя орденами Красной Звезды, многими медалями, имеет знак "Почетный ветеран Приморской армии".
Я смотрела на ордена и медали на парадном пиджаке, который ради этого случая двоюродный прадедушка надел, немного стесняясь того внимания, которое мы ему оказывали. Его слова, которые он время от времени повторял в своём рассказе: 'Я такой трусливый... Я так боялся...' и эти боевые награды, среди которых так немного было новеньких юбилейных, как-то не вязались между собой. Да и воинская специальность Ивана Никитича - артиллерийский разведчик-наблюдатель - также противоречила этим признаниям. Все бы так боялись... Может, это и есть настоящая храбрость - трусить и идти в разведку, бояться и не выйти из строя, не отказаться от смертельного риска, когда Цезарь Куников набирает десантников для захвата плацдарма под Новороссийском, который позже станет известен как Малая земля?
Война и память... Это дело совести каждого человека, но для тех, кто прошёл дорогами войны, всё по-другому, даже если их жизнь до края заполнена мирными делами и заботами. Для Ивана Никитича тоже наступило время переосмысления своего военного пути, о чём он и написал в статье в районной газете 'Ленинское знамя': 'Долгое время я не имел связи со своими боевыми друзьями-малоземельцами. Только спустя 30 лет, в 1973 году в городе Ново-российске я встретился со своими однополчанами. По инициативе капитана запаса А. С. Волобуева, ныне проживающего в Красноперекопске, был создан совет ветеранов боев за Ново-российск. Благодаря деятельности совета, ежегодно 16 сентября на местах бывших боев встречаются малоземельцы. Состоится такая встреча и в этом году. Мною уже получено официальное приглашение.
С нетерпением ожидаю очередной встречи с однополчанами. Фронтовая дружба, скрепленная потом и кровью, проверенная грозными боями и годами долгих разлук, не ослабе-вает со временем. В Ново?российске на площади Ге?роев горит вечный огонь славы в память о сотнях героев в матросских бушла?тах и солдатских шинелях, в память об их бессмерт?ном мужестве и воинской доблести. И эта память на?всегда сохранится в серд?цах советских людей' (статья 'Читая 'Малую Землю', 15 августа 1978 года, газета 'Ленинское знамя' Корочанского района Белгородской области). В дальнейшем Иван Никитич стал поддерживать тесную связь со своими однополчанами, стал активно участвовать в работе Совета ветеранов Корочанского района. Ещё раз он ездил на встречу с однополчанами в 1983 году.
Глава 3. Призвание - Учитель.
В ноябре 1945 года 81-й Новороссийский Краснознамённый гаубичный артиллерийский ордена Кутузова II степени, Александра Невского и Суворова I степени полк стоял в Чехословакии в городе Курлупы. Полк принимал пополнение, солдаты проходили медосмотры, которые определяли пригодность к дальнейшей службе. У некоторых были очень тяжёлые последствия ранений или контузий, в войну воевали, теперь их оправляли домой в первую очередь. Иван Никитич считал, что ему, как и другим солдатам, ещё служить и служить, как выразился командир полка перед строем на смотре. Но в декабре 1945 года пришёл приказ о демобилизации учителей. Государство заботилось об образовании, и эта категория военнослужащих была в первой очереди на демобилизацию. Иван Никитич Столбовский был демобилизован очень быстро, буквально в течение 10 дней. Новый год он встречал дома.
Село вышло из войны тяжело израненным, оно было оккупировано почти 7 месяцев. За это время фашисты разграбили колхозы, разрушили школу, колхозные постройки, забрали колхозный скот. Но если материальный ущерб можно подсчитать и восполнить, то горе людское не восполнить ничем. Почти каждая семья лишилась отца или сына, дочери или матери, погибших в Великой Отечественной войне. Более 200 человек не вернулись в свои семьи. Многие вернулись инвалидами.
Сельчанам жилось трудно. Хоть по селу не проходили боевые действия, и не было больших разрушений, но за время войны часть изб пришла в негодность и требовала капитального ремонта: прогнили соломенные крыши, окна забиты досками. Не хватало продуктов, обносилась одежда и обувь. Снабжение промышленными товарами было очень скудным.
Первым делом Ивану Никитичу нужно было помириться с Раисой Ефимовной. Война многое изменила, погиб брат Раисы Пётр Агафонов в Белоруссии, было слишком много смертей. Поэтому они помирились, расписались и стали жить вместе. Свадьбу не справляли, не до неё было. Поселились в Плотавце, Иван Никитич получил сюда назначение директором школы.
В 1936 году силами колхозников была построена школа в 6 классных комнат. Теперь, в послевоенный период, были большие трудности в её существовании. Школа была полуразрушена, отапливалась навозом (кизяками), которые приносили из дома дети, а потом стали завозить торф. Топили торфом в приспособленных бочках. Вместо парт были скамейки и примитивные столы. Полов не было. Окна на половину были забиты досками.
О трудностях в учебе можно узнать из рассказа учителя 'Знакомство с классом' (В книге И.Н. Столбовский 'История села Плотавец' г. Короча 1999г, с.38): '20 января 1946 года впервые мне пришлось перешагнуть порог Плотавской школы и после долгих лет разлуки с детьми, снова переключится в детский мир. И как по лотерейному билету, мне выпало счастье работать в 4 'А' классе. Захожу в класс, переполненный учащимися, (48 человек). Как начал первый час знакомства с детьми, так сердце замирает от жалости к ним. Из 48 учащихся более 30 детей сирот без отцов, а то и круглые сироты: Чуйкова Нестера Григорьевича дети, Чуйкова Сергея Ильича (Катя, Шура) и других. Уж какие нечеловеческие условия. Дети плохо одеты и обуты, голодные, учебников и других школьных принадлежностей не имеют. В школе холодно, чернила замерзают, все дети сидят одетые и в рукавицах. Дома ждет голодная мать и младшие братья. Кажется, учиться нет возможности. А наоборот, стремление большое к учебе и знания по предметам хорошие. И глядишь на эту разноликую детвору и замечаешь, что у одного глаза нет, а у другого пальцы оторваны, третий прихрамывает. Я начинаю спрашивать, почему это у вас? А они, не ожидая полного вопроса, как наперебой рассказывают: 'А Ивана Дюмина совсем мина разорвала. Он подумал, что это игрушка и толкнул её, она взорвалась и Ивана убила'. 'А у моего деда,- говорит другой, - хата минами загорожена'. 'А Мишка Чуйков нашел ящик с патронами. Эх! Как бросишь патрон в огонь, а он как бабахнет, так весь костер разлетится'. И когда прошел азарт детских рассказов, я начал объяснять, как обращаться со взрывоопасными предметами'.
Одним из условий, которые Раиса поставила Ивану перед замужеством, было продолжение ими образования. Была у неё мечта о педагогическом институте, хотела она стать учителем русского языка и литературы. А Иван Никитич любил географию и математику, колебался, но считал, что многое из математики забыл за войну, да и в армии много с картами пришлось работать, вот и выбрал для себя этот предмет. Они вместе сдавали экзамены в учительский институт в Старом Осколе и были приняты на заочное отделение в июне 1946 года - Иван Никитич на естественно-географический факультет, а Раиса Ефимовна - на филологический факультет. Иван Никитич с мягким юмором рассказывал, как досталось им с Раисой Ефимовной высшее образование. Многое и для его дочери Ольги Ивановны оказалось открытием. 'Тогда автобусы не ходили, поэтому студенты, как и другие люди, передвигались по большей части пешком. До Старого Оскола около 70 километров, приходилось выходить в путь ранним утром, ночевать у родителей Раисы Ефимовны в Скородино (сейчас город Губкин), утром двигаться дальше, чтобы к обеду попасть в институт. Там надо было снимать квартиру, но иногда удавалось поселиться в общежитии. С собой несли книги, продукты на время сессии, чугунок, сковородку, чашки-ложки, сменную одежду, даже постельное бельё. Получался увесистый тюк. Само передвижение тоже не было безопасным. По дорогам тогда бродило много неприкаянных голодных людей, потерявших дом во время войны, жизнь людская обесценена была, случалось, нападали они на путников. Поэтому старались ходить группами. Из соседнего села нашлись коллеги - учителя, тоже учившиеся заочно, молодая пара. Вот так вчетвером и ходили в Старый Оскол. Однажды не рассчитали, после зимней сессии вышли из города позже обычного, и их в дороге среди леса застали сумерки. Это бы ничего, много снега выпало, было не так темно, да и мороз не очень сильный, но напали волки. Большая была стая, где-то особей с три десятка. Женщины влезли на дерево, а мужчины став к дереву спинами, отбивались палками. Но тут по дороге грузовик ехал, хоть и был гружённый, не смог их взять, но ехал медленно, мы шли за ним по колее, волки разбежались, потом издали подвывали до самого Скородино'.
Во второй половине 40-х годов было введено всеобщее обязательное семилетнее образование. В 1947 году Ивана Никитича Столбовского перевели учителем географии и химии 5-7 классов Плотавской семилетней школы.
Когда в 1948 году родилась дочь Ольга, то пришлось и её носить с собой на сессии. Они как раз учились на последнем курсе Учительского института. И вот пришло время зимней сессии, собрались и пошли, как всегда, пешком в Скородино, а потом в Старый Оскол. Только теперь ещё тяжелее стало - несли вещи не только для себя, но и полугодовалую дочку и её вещички. Морозы в тот год были очень крепкие, Иван Никитич думает, больше 30ºС, выпало много снега, сугробы были в лесу до пояса. Даже редкие машины - и те перестали ездить. На месте дороги были протоптаны узенькие дорожки, мог идти только один человек, если кто-то шёл навстречу или хотел обогнать путников, то с дорожки надо было сойти в снег и лезть по сугробу. Иван Никитич замотался в платок, затем в плед, к себе прижал ребёнка под ним, а на спину повесил рюкзак с вещами. Следом шла Раиса Ефимовна, тоже закутанная, несла баул и книги. И вот идут они так гуськом, на подходе к Скородино слышат сзади голос: 'Обгоняю! Посторонись, бабка!' Это солдат сказал Ивану Никитичу, принял его в платке и с ребёнком на руках за женщину. Совсем налегке шёл солдат, почти бежал в своей шинельке. Вышел на дорожку и поспешил в Скородино. Уже когда сдали сессию, опять шли через Скородино. И тут узнали, что обогнавший их солдат попал в больницу с сильным обморожением. Он был родственник соседей родителей Раисы Ефимовны. Она рассказала своим родителям о встрече на узкой дорожке, поэтому все и узнали о том, кто им встретился, и что с ним потом произошло.
Во время защиты дипломов они тоже носили с собой маленькую дочь. Но летом было легче идти, вещей брали меньше. И во время защиты тоже послабление вышло: Оленька заплакала в коридоре, когда Раиса Ефимовна ждала своей очереди на защиту, и её пропустили вне очереди, даже выслушивать до конца не стали. К тому же преподаватели знали её как добросовестную студентку, были уверены, что она хорошо подготовилась и на этот раз. Раиса Ефимовна пошла с дочерью на естественно-географический факультет, ждать мужа. Он как раз был в аудитории, защищался. Тут опять как заплачет ребёнок. 'Чей это ребёнок плачет?' Иван Никитич говорит: 'Это мой ребёнок!' Так его тоже не стали выслушивать до конца, отпустили с хорошей отметкой в зачётке.
Через год в 1949 году они с Раисой Ефимовной решили продолжить образование и поступили в Курский государственный педагогический институт. Такой институт был и в Белгороде, но Курск был областным центром, и они захотели учиться там. Иван Никитич говорит, что пару раз они пешком и в Курс ходили, хоть до него и было более 150 километров. На дорогу уходило 3 дня. Олю оставляли в Скородино у родителей Раисы Ефимовны.
Так велика была тяга к знаниям молодых педагогов, как много трудностей им приходилось преодолевать! Я думала о том, насколько легче сегодня получать образование, даже детям из неимущих семей. Им сегодня не приходится ходить пешком десятки километров, чтобы добраться до института. А денег у молодожёнов тоже было немного, жили они тогда очень скромно.
Педагогический институт тоже они закончили тоже вместе в 1954 году, несмотря на то, что в семье в 1952 году родилась ещё одна дочь Татьяна. Теперь, правда, не приходилось ходить пешком, уже можно было доехать до Белгорода рейсовым автобусом из Корочи, а из Белгорода и поезда ходили, и автобусы! Дипломная работа Ивана Никитича называлась 'Географическая характеристика колхоза 'Боевик' Корочанского района', получила одобрение преподавателей института. Оглядываясь на это трудное время, Иван Никитич считает, что нет ничего страшного в том, что им приходилось столько идти пешком, и что молодое поколение очень ленивое, раз это кажется таким трудным.
Трудным для Ивана Никитича было другое. Тогда государственные займы были обязательными, хоть начальство всячески подчёркивало, что они добровольные. Чтобы убеждать людей, направляли членов партии агитировать колхозников за то, чтобы подписались на займ. Такое поручение вынужден был выполнять и Иван Никитич. Тогда на партийном собрании председатель колхоза пообещал, что пусть колхозники только подпишут обязательство, а платить будет колхоз. Так и говорили людям агитаторы. Но оказалось, что всё не так. Как пришло время платить, то заплатили сами люди. Некоторые стали обижаться на агитаторов, высказывали в глаза обиды и самому Ивану Никитичу, и его отцу Никите Степановичу, и даже дочери Ольге, которая к этому времени уже училась в начальных классах Полтавской школы. Иван Никитич переживал, даже не спал ночами, мучился, что получается, он людей обманул, пытался с ними объясниться. А вот сосед, кассир колхозный, который с ним в паре ходил, тот спокойно к этому относился: 'На чужой роток не накинешь платок', поручение выполнили - что ещё надо?
Я увидела, что мой двоюродный прадедушка очень совестливый человек, и переживал, выполняя указания партии, когда государство и колхоз не выполнили своих обещаний. Я думаю, что жизнь интеллигента в России была непростой во все времена, но на долю Ивана Никитича выдался, наверное, самый сложный период истории.
Иван Никитич ушёл с поста директора школы, остался просто учителем в 1952 году. Большую роль в этом сыграла и всё увеличивающаяся семья. В 1956 году родился сын Александр.
Но в семье были и потери. В 1958 году умер Никита Степанович.
Я спросила дочь Татьяну Ивановну: 'Каким учителем был Иван Никитич?' И она ответила не задумываясь: 'Прежде всего, папа - человек гуманный. Он всех жалел, мог не поставить двойку, если ученик сразу признавался, что не выучил, потому что вчера допоздна прокатался на горке, и выучит завтра. Он мог поговорить по душам, ответить на вопросы, посоветовать будущую профессию.
Он был очень увлечён предметом, всё время вёл краеведческий кружок, ходил в походы с детьми, часто многодневные, с ночёвками. Ведь у нас места какие замечательные! Есть овраги мощные, карстовые озёра, подземные реки, да и просто озёр предостаточно! А леса какие! Почти каждый год ранняя весна - папа уже в поход ведёт свой кружок или класс. Осень - снова в поход. Мог в поход вести и другой класс, где и не был классным руководителем. Любил книги по географии читать, часто приносил на урок что-то интересное из газет, книг. Также собирал материалы по истории села, ходил с детьми записывать рассказы старожилов. Но учителем он был гуманным, либеральным, на его уроках иногда и шумновато было, но дети его любили.
А мама - учитель строгий и бескомпромиссный. В классе у неё - тишина, муха пролетит - слышно. Напряжение сильное, даже усталость после урока чувствуешь. Упаси Бог не выполнить что-то! Даже к нам, своим детям, она была строга. Участь учительских детей и так непростая, а уж в классе сидеть у мамы-учителя ответственно вдвойне. При каждой оценке дети смотрят - не поставила ли мама своей дочке оценку ни за что? Да и подруги боятся откровенничать с тобой - вдруг маме доложишь? И мама нас не щадила. Однажды я на улице допоздна с подругами заигралась, уже в классе 7 была, прокралась тихонько, кое-как на завтра что-то полистала, а упражнение по русскому было большое задано, думаю: 'Пронесёт! Вчера только у доски отвечала', и не стала его переписывать. Мама увидела, догадалась, только спросила: 'На завтра всё выучила?', а проверять не стала. А на уроке вызвала к доске на домашнее упражнение и так меня позорила, так стыдила, 'два' поставила в журнал. Иду к своему месту, а подружки шепчутся, злорадствуют: 'Гляди, не нравится 'двойки' получать, так ей и надо!' А мне обидно вдвойне - и на маму обижаюсь, что так перед классом разложила, и на подружек-предательниц. Но зато больше я никогда не приходила на занятия с невыполненным заданием, хоть в Плотавской школе, хоть в Скородино в средней школе, хоть в институте'.
А дочь Ольга Ивановна вспомнила, как родители с утра до вечера пропадали в школе, как некогда им было заниматься огородом и детьми, как даже вечерами отец и мать сидели над планами к завтрашнему дню. А ещё были партийные собрания, педсоветы, профсоюзные собрания... Придут родители к вечеру домой, наскоро поедят, и снова пошли на собрание, частенько до полуночи... Тогда присылали из райкома партии или РайОНО повестки дня на собрания - иногда до двух десятков вопросов надо было рассмотреть. А учитель - человек грамотный, вот пусть и докладывает. Часто приходилось ездить в район на всякие конференции. Иван Никитич вспомнил, как однажды, в конце мая 1965 года он сидел на педагогической конференции, посвящённой окончанию учебного года в Короче. Уже закончилась официальная часть, шел концерт районного дома культуры. И вдруг его вызывают из зала, заводят в кабинет к заврайоно, и тот не знает, как сказать. Оказывается, пришла телеграмма: 'Умерла Ольга Ивановна Столбовская'. И дальше время похорон. Все знали, что у него есть дочь Ольга, которая тогда была студенткой Харьковского Политехнического института, и подумали, что это сообщение о ней. С районного почтампа телеграмму не передали в Плотавец, а сразу заврайоно передали. Но Иван Никитич сразу сориентировался, посмотрел - а это из Матвеева Кургана пришла телеграмма. Умерла жена старшего брата Григория, тоже Ольга Ивановна. Хоть и жалко её, но и облегчение было - своя дочь жива-здорова, что он и объяснил заведующему.
Но потеря всё-таки случилась - в этом же году умерла мать Ивана Никитича - ещё одна Ольга Ивановна Столбовская.
Иван Никитич стал много внимания уделять краеведению, особенно истории села. Он вспомнил и стал записывать рассказы матери об обычаях старого Плотавца, о некоторых случаях из дореволюционного прошлого села. Этим он незаметно увлёк и своих учеников, на занятиях краеведческого кружка вместе с детьми записывал рассказы старейших жителей. По итогам этой работы он публиковал статьи в районной газете.
Подрастали дети, вылетали из гнезда, став студентами технических ВУЗов в Харькове. Иван Никитич часто ездил к ним в гости, подкармливал студентов домашними продуктами. В Харькове завели свои семьи Оля и Таня, а Саша после окончания Харьковского авиационного института получил направление в Феодосию. Иван Никитич и Раиса Ефимовна остались одни в старом доме. Чтобы помочь детям, Иван Никитич держал корову, овец, кур, уток и гусей. Также он обрабатывал большой огород в 30 соток - сажали картошку, лук, чеснок, капусту, огурцы и помидоры.
Вскоре тяжело заболела Раиса Ефимовна, дочери прилагали все усилия, чтобы полечить мать. В 1993 году она умерла. Иван Никитич остался один, но, несмотря ни на что, продолжал работать в школе, обучал детей истории и географии. Он вышел на пенсию в 2000 году, в возрасте 80 лет.
Как-то Иван Никитич подсчитал, что дважды обогнул экватор: столько сельский учитель "намотал" за го?ды работы в школе-туда и об?ратно, походы по родному краю с учащимися краеведческого кружка, добавьте сюда пол-Ев?ропы, промеренной в солдат?ских сапогах, может, будет и лишку.
Моя мама, внучатая племянница Ивана Никитича - тоже учитель истории и обществознания. На её примере я вижу, как тяжело работать в школе, какие нервные перегрузки иногда приносит эта профессия. Я спросила Ивана Никитича, как ему работалось в таком пожилом возрасте в школе? Он ответил, что не заметил особой разницы - дети всегда хорошо относились к его предметам, в каждом классе находились увлечённые ученики. Только вот в последние годы его работы учеников в школе стало совсем мало.
Постепенно росла стопка листов в папке с рассказами о прошлом Плотавца. Как-то Иван Никитич сделал из них рукописную книгу, которой пользовался при проведении уроков и на занятиях краеведческого кружка. Особенно любили эти занятия члены краеведческого кружка. В своей книге Иван Никитич пишет: 'Решением краеведческого кружка нашей школы было задумано написать летопись нашего села, несмотря на косность бывших руководителей школы, всё же работа по сбору материала для издания книги началась' (И.Н.Столбовский 'История села Плотавец', г.Короча, 1999г., с 105). Период сбора материалов совпал с перестройкой. Иван Никитич, как и другие ветераны, пожилые жители и сельчане тяжело восприняли перемены. 'После рассказов ветеранов, в эти окаянные дни меня охватило смятение и чувство безысходности. Затем наступила депрессия, опустились руки. От отчаяния возникла мысль. Бросить весь накопленный для книги материал в мусорную корзину. Да и кому нужна моя книга? Но заставил встряхнуться от летаргии долг перед памятью павших наших односельчан. Пусть эта книга будет достоянием не для нас, ныне живущих, а для наших потомков. Это будет нашей последней атакой бывших фронтовиков на забвение' (там же, с.106-107). Ивану Никитичу удалось привлечь к книге внимание журналистов районной газеты. Журналист районной газеты В.Масленникова написала о нём: 'Сельский учитель Иван Никитич Столбовский на?писал книгу о родном селе Плотавец Корочанского района. Книга получилась нужная и занятная. Вот только издать ее Ивану Никитичу никак не удается. Причина банальная - нет денег. Немного в общем-то запросила с него Корочанская типография - всего четыре тысячи рублей. Но такой суммы у автора нет, а в различных инстанциях, где он бывал, ему не отказывали прямо, но и денег тем не менее не дали.
Увидит ли Иван Никитич Столбовский главный труд своей жизни изданным - вот вопрос. Ведь человек-то он немолодой, ему без малого восемьдесят...
- Все мы уходим, - го?ворит он, но хочется, чтобы это осталось, - и бережно сжимает при этих словах в руках свою бесценную книгу в красной, уже слегка поно?сившейся обложке.
Иван Никитич вложил в ее написание частицу души и сердца. Это - главный труд жизни, жизни бывшего фронтовика, сельского учи?теля, коренного жителя села. И он имеет по большому сче?ту право видеть свою книгу изданной. Будет ли она в ти?пографском переплете?..' (В.Масленникова, статья 'Дело жизни - книга о селе' 12 декабря 1998 года в газете 'Ясный ключ' Корочанского района Белгородской области).
Помогли добрые люди, местные фермеры, редакция районной газеты, бывшие ученики Ивана Никитича - книга в количестве 50 экземпляров была издана в 1999году. Иван Никитич говорит, что очень волновался, держа в руках первый экземпляр своей книги. Он вышел как раз в канун Нового 1999 года, когда в стране было время дефолта, а по телевизору Президент Б.Н.Ельцин объявил о своём уходе. Как-то всё это слилось в сознании в пёстрый калейдоскоп. Большую часть тиража Иван Никитич подарил библиотеке Плотавской основной общеобразовательной школы, несколько экземпляров дал людям, помогавшим в издании книги. Найти её можно и в районной библиотеке Корочи. Один экземпляр книги Иван Никитич подписал в дар моему дедушке Ивану Григорьевичу Столбовскому.
Имя Ивана Никитича известно в му?зеях городов Новороссийска, Керчи, Гродно, Могилева, Кали?нинграда - он поделился своими воспоминаниями с этими музеями. О своих фронтовых делах Иван Никитич неоднократно рассказывал на страницах районной газеты 'Ясный ключ'.
Много сил Иван Никитич отдавал сбору материалов об односельчанах, погибших в годы Великой Отечественной войны. После выхода на пенсию он захотел подарить школе стенд, на котором поместил фотографии героев. Их он собирал у родственников погибших, на свои деньги перефотографировал в большом размере в фотоателье Корочи. Изготовленный стенд был передан школе на 9 мая 2002 года. Но Ивана Никитича очень огорчило, что стенд, провисев в школе несколько лет, был снят школьной администрацией. И хоть я понимаю, что фотографии не долговечны, что не могут хранится в открытом виде на стене и выцветут, думаю, что администрация школы могла бы приложить усилия для сохранения и возобновления бесценного дара Ивана Никитича. А сегодня как они могут увидеть своих односельчан, павших в годы войны? Идёт время, умирают родственники погибших, бесследно исчезают фотографии. Те, что помещены в книге Ивана Никитича, очень маленькие и неяркие, не могут заменить больших снимков со стенда.
В одной из статей Ивана Никитича я прочла слова, особенно взволновавшие меня: 'Память моя, память, что ты делаешь со мной!? Все прямее, все уже твои доро?ги. С годами многое стира?ется в памяти, в какой-то мере притупляется боль по?терь, тускнеет пережитое и виденное.
Стою я на житейском ветру голым деревом, завы?вают во мне ветры, выду?вая звуки и краски той жизни, которую я так лю?бил, и в которой умел нахо?дить радости даже в тяже?лые свои дни и годы. И все не умолкает во мне война, сотрясая усталую душу. Багровый свет пробивается сквозь немую уже толщу времени'. (И.Н.Столбовский статья 'Как узнать её имя', 15 февраля 2000 года газета 'Ясный ключ' Корочанского района Белгородской области). Голое дерево на ветру, с которым сравнивает себя Иван Никитич, растёт рядом с его домом. Это огромный белолиственный тополь на пустой соседской усадьбе. Он один остался из шести тополей. Соседский парень, друг и одноклассник Ивана Никитича, посадил их на прощание возле дома, уходя на войну в 1941 году. С войны он не вернулся. Шло время, уехала семья из Плотавца, только иногда приезжал сын того парня, постоять возле тополей, вспомнить отца. Вот и он перестал приезжать... И только один тополь стоит, как символ жизненной стойкости и памяти.
Заключение.
Когда встречаешь такого человека, как Иван Никитич, осознаёшь масштабы перемен, произошедших в стране в течении всего лишь одной человеческой жизни. На своём долгом веку Иван Никитич Столбовский, скромный сельский учитель, ветеран Великой Отечественной войны, пережил многое, и смог остаться гуманным, добрым человеком, поступать по совести.
Сейчас у него наступила 'пожилая полоса' - так он сам назвал это время своей жизни. Оно связано с трудностями - нужно вести хозяйство, ходить в магазин за хлебом, который находится в двух километрах, да и дом старенький, тоже требует ухода. Иван Никитич считает, что сейчас молодежь не испытывает должного уважения пожилым людям, и думает что отчасти это его вина. 'Иногда замечаешь, что к пожилому человеку нетактично относятся - администрация, молодежь. <...>
Я учитель, и увидел брак в своей много?летней работе: людям не привита элемен?тарная вежливость по отношению к пожи?лым'.
Иван Никитич не может смотреть телевизор, но следит за последними событиями, слушая радио. Он переживает о судьбе своей страны, Плотавца, о людях, которые живут с ним рядом. Я хочу привести отрывок из его статьи 'За что нас не уважают?'. Особенно меня поразило стихотворение, сочиненное Иваном Никитичем: 'Ветераны Великой Отече?ственной войны в Плотавце всегда и везде стоят последними в очереди. Возьмем для примера вспашку огорода или другие работы на нем. В первую очередь обслужи?ваются механизаторы, потом родственники механизато?ров, лотом доярки и другие работники животноводческих ферм, а потом уже (если останется время, если будет горючее, если не закроет землю снег) будут обслужи?ваться ветераны. Да и то за большой 'магарыч'.
Некоторые ветераны войны по два года кряду не пашут осенью свои огороды по этой причине. О каком урожае может идти речь? И все это зависит от руководителей. Особенно ярко такое отно?шение к участникам войны проявлялось со стороны быв?шего руководства села. И механизаторы села также следуют этому, мягко говоря, нехорошему примеру. <...>
В этой связи у меня возникла мысль обратиться к молодому поколению со своего рода призывом: