Аннотация: Детектив из серии "Истории вещей". Фамильные тайны, уходящие корнями в далекое прошлое, старинный портрет девушки, которая как две капли воды похожа на современную девушку Дашу...
Александра Столярова
Формула судьбы
Убийца
Апрель 2006 года
Лестничная площадка тонула в густом, словно кофейная гуща, полумраке. Деревянные, до блеска вытертые перила отражали тусклый свет фонарей, сочившийся из окна. Тихо... Этажом ниже, в чьей-то квартире вдруг азартно завопили дети, залаял пес. И чего им не спится? Второй час ночи! Убийца от неожиданности вздрогнул и стиснул в кулаке новенький ключ; рука мгновенно стала влажной, а по спине потекла струйка ледяного противного пота. Он постоял минуту, чутко улавливая каждый звук, каждый шорох, малейшее движение воздуха. Голоса утихли, все спокойно, можно начинать.
Копию ключа он сделал еще два месяца назад - просто на всякий случай, вдруг да пригодится. Вот и пригодилось.
Деревянная допотопная дверь выглядела хлипкой и беззащитной: такую плечом можно вынести почти без усилий. Но - нельзя. Бабка проснется, поднимет шум, сбегутся соседи, и дело будет провалено. Все должно быть тихо и аккуратно - таково главное условие.
Нагретый ключ скользнул в пальцы, бесшумно вошел в замочную скважину. Интересно, скрипит ли бабкина дверь? Нет, не скрипнула. Убийца медленно, контролируя каждое движение, приоткрыл дверь и на мгновение замер, прислушиваясь. В квартире было темно и тихо; ноздри щекотал запах унылого, чистенького старушечьего быта: нафталиновые шарики, лекарства, старомодное душистое мыло, духи тоже немодные, какие-то допотопные... Он осторожно втянул свое тело в прихожую и тут же обостренным до предела звериным чутьем ощутил перед собой какую-то преграду. Протянул руку, нащупал стул с высокой изогнутой спинкой. Совсем спятила бабка, бросила стул прямо перед дверью! Счастье, что не напоролся - вот грохоту было бы...
Осторожно отодвинуть стул в сторону, войти, дверь бесшумно прикрыть. Все, он внутри. Бабка спит сном младенца, вот и отлично. Убийца пару секунд стоял посреди темной узенькой прихожей, считывая из пространства информацию, каждой клеточкой изучая обстановку. Его тело трепетало от напряжения, а мозг работал четко и ясно. Он, кстати, давно знал за собой такую особенность - в особо опасные моменты тело приобретало почти болезненную чувствительность, когда малейшее движение, дыхание или чей-то поворот головы ощущаешь всей кожей. Сам себя он сравнивал с хищником, вышедшим на охоту, и ему это было приятно, льстило его самолюбию
Теперь и правда начинается охота; правда, бабка - совсем легкая добыча, беззубая и хилая, и единственная сложность заключается в том, чтобы не наделать шуму.
Глаза привыкли к темноте, и он без колебаний направился к бабкиной комнате, приложил ухо к дверной щели. Бабка спала, слегка похрапывая и шумно дыша. Гадость какая! Он терпеть не мог стариков: морщинистые, беззубые, неопрятные... Правда, эта была вполне ухоженной, красила губы, душилась, носила какие-то шарфики, брошечки... А во сне, однако, храпела, как одышливый медведь. Ничего, сейчас перестанет.
Он сделал шаг, другой, подходя к постели, но все вдруг пошло не так, как было задумано. Старуха проснулась. То ли ее сон был слишком чутким, то ли она, как всякая жертва, звериным чутьем уловила приближающуюся смерть. Она резко села на постели, и на фоне окна, заполненного голубовато-ртутными отблесками уличного света, четко вырисовался ее силуэт, как вырезанный из черной бумаги. Худощавый, миниатюрный силуэт.
- Кто здесь? - громко, слишком громко спросила она, отбрасывая край одеяла. - Кто вы? Я вас вижу!
Очень плохо! Через секунду она поднимет крик, и тогда кранты всем планам, всем мечтам... И кругленькой сумме, которая уже заочно жгла ему пальцы вожделенным, жарким огнем, тоже кранты!
Одним едва уловимым движением убийца прыгнул к кровати, одной рукой схватил старуху за жидкую косицу, другой плотно зажал подавившийся криком рот. Нельзя допустить борьбы - менты в два счета вычислят убийство, а это в его планы не входило. Значит, нужно действовать молниеносно. Он уже сориентировался в тесной комнате, заставленной мебелью - эта теснота играла ему на руку. Стремительно, не давая старухе опомниться, он выволок ее из постели легко, как пушинку; она слабо трепыхалась в его руках, как бабочка, и его чуть не стошнило. Он терпеть не мог бабочек, их прикосновение к руке, их мерзкие лапки и усики... Убийца с силой толкнул бабку в грудь, и она легко отлетела в темноту. Слишком легко, словно и не человек вовсе, а высушенный на солнце трупик саранчи. Легкая, сухая и морщинистая. Он содрогнулся от накатившей волны брезгливости.
Бабка лежала, не шевелясь, и не издавая никаких звуков. Преодолевая тошноту, он подошел, склонился над ней и немного подождал. Все верно, она ударилась головой об угол мебели - то ли комода, то ли высокой тумбочки. Много ли надо такому божьему одуванчику! Убийца усилием воли заставил себя прикоснуться к сухому запястью, послушал пульс. Пульса не было. Дыхания не было тоже. Бабка умерла. Можно было бы, конечно, посветить маленьким фонариком и по возможности осмотреть затылок - есть ли там следы крови... но он бы и под страхом смертной казни не заставил бы себя выискивать рану, разглядывая седые жидкие волосы и просвечивающий под ними розовый череп. Нет уж, спасибо.
Он резко поднялся: надо было заняться главным. Свет включать нельзя, иначе особо глазастые соседи могут заметить свет с улицы или с балкона. И шуметь нельзя тоже. Его счастье, что квартира у бабки маленькая, много времени поиски не займут.
Убийца быстро обшарил спальню, ничего не нашел, и переместился на кухню. Там тоже ничего. Уже изрядно нервничая, он метнулся в прихожую, порылся в полках высокого, до самого потолка, шкафа. Стул, забытый у двери спятившей бабкой, путался под ногами и мешался. Убийца придвинул его поближе, встал ботинками на бархатное сиденье - стул жалобно вскрикнул старческим голосом, - и пошарил сверху шкафа. Только пыль и паутина.
Нет, не могла бабка хранить портрет тут, на шкафу - она же древняя как Ноев Ковчег, и не могла каждый раз скакать по стульям. Надо искать где-то в спальне, наверняка он там. В ванной и в кухне для холста слишком много опасностей: влага, жир, запахи и чад... В прихожей просто нет места. Значит, остается спальня.
Сглотнув комок в горле, он вернулся в логово мертвой саранчи, снова пошарил по старушечьим вещам, кривясь, когда натыкался рукой на что-нибудь особенно неприятное: пакет с лекарствами, стопку нижнего белья, очки в роговой оправе... А вот кое-что поинтереснее! Под руку попалась шкатулка из какого-то благородного на ощупь дерева. Убийца приоткрыл крышку и запустил внутрь пальцы. Нитка мелкого речного жемчуга, какие-то примитивные, массивные серебряные перстни... Брошь-камея. Отполированный резной камень приятно холодил кончики пальцев.
Он не выдержал и все-таки зажег фонарик, скорчившись на полу, под прикрытием кровати. В лучик света попали кошмарные седые космы, но он постарался не обратить на них внимания. Да, а камея-то непростая! Явно не новодел. Старинная камея, это как пить дать. Убийца такие вещи очень чувствовал. Нельзя было ее брать... но сколько же можно за нее выручить! В любой момент могут нагрянуть тяжелые времена, и следует заблаговременно позаботиться о финансах. Он не смог преодолеть соблазна и сунул брошь в карман джинсов, а шкатулку снова закрыл и поставил на место.
Прямоугольный плоский сверток размером примерно пятьдесят на семьдесят, в оберточной бумаге, которая адски шуршала при каждом движении, обнаружился случайно. Он стоял на полу в узеньком пространстве между стеной и комодом. Вот оно, понял убийца, и сердце его заколотилось в радостном осознании хорошо выполненной работы. Но надо было убедиться, что в свертке не "кукла", не какая-нибудь ерунда. Он пальцами надорвал бумагу, потянул в стороны, обнажая холст, и повернул картину так, чтобы на нее попадали капли света из щелей в неплотно задернутых шторах. Девушка в белом платье и с черными волосами, убранными в изящную прическу, смотрела на убийцу и слегка улыбалась каким-то своим девичьим, светлым мыслям.
Долли
Июль 1839 года
Жаркий июльский день клонился к вечеру. Долли стояла у приоткрытого окна в своей комнатке и смотрела, как валится за пшеничные поля и за реку алое солнце. Длинные тени уже ползли по двору, пахло скошенной поутру травой и зреющими яблоками. Слышались веселые голоса девушек, возвращавшихся из леса с полными лукошками ягод и грибов. Значит, завтра подадут к столу свежую малину со сливками и будут варить варенье. Долли любила ягоды, и маменька, зная об этом, всегда старалась подвинуть ей поближе расписное блюдо, доверху наполненное спелой, сочной малиной.
На кресле лежали брошенные, забытые пяльца с вышиваньем. Долли рассеянно взглянула на них, и снова устремила взгляд за окно. Работать ей не хотелось, было жарко, маетно, в груди поселилось какое-то странное томление... И даже летние сумерки не приносили долгожданного покоя, а напротив, еще больше бередили душу. Отчего ей так неспокойно? Отчего она вся дрожит и как будто пылает в лихорадке? Отчего взгляд так и притягивают дальние луга и роща, за которой находится имение помещика Маврина? Не оттого ли, что из-за тех лугов пришел сегодня Алексей, и снова придет завтра?
Долли отпрянула от окна, устыдившись собственных мыслей, и посмотрелась в маленькое зеркальце. Ее лицо было бледно, а черные глаза горели ярче обыкновенного. Она приложила к щекам ладони и сама удивилась тому, как холодны ее пальцы - холодны, как лед.
Скоро будут звать к ужину, надо постараться, чтобы папенька ничего не заметил, иначе начнет пытать расспросами - уж не заболела ли она... Впрочем, папенька нынче и сам ходит невесел, снедаемый тягостными мыслями. Недавно продали большое имение с тремя тысячами душ: следить за хозяйством некому, а на содержание огромные суммы уходили. Другое имение - Павловку - еще три года назад папенька отдал старшему брату Долли, который обзавелся семейством: так братец умудрился в карты проиграться, пришлось усадьбу продавать. Вот и осталось лишь Заполье - маленькое, уютное, любимое.
Долли здесь было хорошо: чистая речка с песчаными отмелями, хрустальный воздух, люди приветливые... И пшеничные поля, и луга с сочными травами, и тайные тропки к реке, к печально склоненным над водой ивам, и тенистые уголки, где можно усесться с французским романом, глотая страницу за страницей. Уединенно, тихо, покойно. Что еще нужно? А если хочется веселья - зимой у Демидовых балы каждую пятницу, в уездном Калитине, всего в пяти верстах от Заполья. На санях по снежку за полчаса домчаться можно.
Она вспомнила прошлую зиму, свой первый настоящий бал. Молодой князь Соколовский на нее заглядывался и комплименты отпускал. Долли это было приятно, и она даже стала мечтать о замужестве... хотя глаза у князя какие-то остренькие, колючие. Но потом маменька строго сказала, что Соколовский - повеса и игрок, спустил половину отцовского состояния на карточные игры и женщин, и пусть Долли не смеет влюбляться - он ей не пара.
А кто пара? Можно подумать, она завидная невеста! Хоть и из родовитого семейства происходит, из князей Велеховых, но приданое за ней дают совсем скромное. Потому у маменьки с папенькой такой угрюмый вид и делается, когда они о ее будущем рассуждать начинают, да о делах денежных...
И все равно на балах было весело: Долли - княжна Дарья Велехова - очень хорошенькая, все так говорят. Тонкий стан, глаза черные, как ночь, волосы тоже черные, вьются и такие густые, что девушка Арина то и дело гребни ломает, причесывая свою барышню. С такими украшениями никаких алмазов не надобно. Правда, Долли немного грустно, что платья у нее не такие богатые, как у старшей дочери Демидовых, Елены. И не такие, о каких ей маменька в детстве рассказывала, когда описывала свои первые балы. По молодости маменька блистала в свете даже ярче своих драгоценностей, которые нынче все проданы, чтобы долги покрыть. Да и сама Долли помнила, как еще несколько лет назад маменька платья шила у лучших портних, такие роскошные, что дух захватывало.
Это у князей Велеховых фамильная черта: никто не умеет рачительно хозяйство вести, состояния приумножать. Вот и папенька: там неудачную сделку совершил, там легкомысленно купил огромное поместье, которое потом пройдоха-управляющий разворовал... Так и потерял почти все, что от батюшки в наследство получил.
Долли все это знала по разговорам, которые вели родители в гостиной, думая, что дочь их не слышит. А она вовсе не та глупенькая простушка, какой ее все привыкли считать, ей уже семнадцать, вот-вот ее замуж выдадут, и будет она уже о своем доме заботиться.
Ей нравилось мечтать о своем будущем, о муже, детях, о доме, в котором будет она жить... Но этим вечером ее мысли не текли в привычном русле, а метались, словно вспугнутые охотничьим псом зайцы. И снова взгляд сам собой устремился в сторону Маврина. Соседское имение стояло на холме, и из Доллиного окна видны были крыши барского дома и купол-луковка церкви. В Заполье тоже есть церковь, папенька приказал выстроить еще давно, до рождения Долли, когда в семье водились деньги. Нынешней весной, когда стаял снег, стали искать художника, кто обновил бы росписи, которые со временем стерлись и облупились, а тут и Маврин подоспел со своим предложением. Есть у него крепостной, талантливый живописец. Хозяйских деток нарисовал так, что от живых и не отличишь, и пейзажи окрестные пишет, и портреты всех приятелей, гостивших у Маврина. Прознав о таком таланте, папенька попросил соседа позволить тому художнику церковь расписать. Маврин позволил, и тот целые дни проводил в храме, возился с красками и какими-то пахучими растворами. Долли иногда прокрадывалась из любопытства к церкви, но на глаза художнику не показывалась, чтобы не думал, будто княжна Велехова им интересуется. Потому и не разглядела она того необыкновенного крепостного как следует, лишь светлые волосы заприметила и профиль красивый, совсем не мужицкий. (одежда Алеши)
А неделю назад папенька пригласил Маврина на обед, и они столковались, что художник теперь портрет Долли напишет. "Хочу свою красавицу ненаглядную запечатлеть в сию нежную пору девичества, - сказал ласково папенька. - Не то скоро замуж выйдет, родителей покинет, так будем хотя бы милым изображением утешаться". Долли обрадовалась, но еще больше - смутилась. А потом весь вечер крутилась перед зеркалом, воображая свое лицо на большом, парадном портрете, который повесят в гостиной.
Сегодня утром художник явился с маленьким мольбертом и ящиком красок, и Долли смогла вволю его рассмотреть. Лицо молодого человека было чистым, красивым, с тонкими чертами. Светлые волосы сияли на солнце, и казались нимбом вокруг головы. Вообще он походил на ангела - скромный и приветливый. Арина еще до завтрака нашептала Долли, что зовут живописца Алексеем Ракитиным, что он сын кузнеца, был в учении у какого-то московского художника, и что все мавринские девушки украдкой по нему вздыхают.
Долли уже навоображала себе, как будет позировать в лучшем своем платье, с жемчугами на шее, с маменькиными перстнями на пальцах, сидя в бархатном кресле, и очень удивилась, когда художник объявил, будто хочет писать ее на пленэре. То есть, на природе. У реки, или в роще... И, придирчиво осмотрев все ее платья, выбрал самое простое - утреннее, белое, в котором она обычно сходила к завтраку.
Папенька, для порядку похмурившись, согласие на "пленэр" дал, но велел Нюше, старой Долиной няньке, идти с ними, и строго следить, чтобы барышню этот живописец не обидел.
Алексей повел их через пшеничное поле, по узенькой тропке меж зреющих колосьев. Потом через жаркий, душистый луг, где пахло нагретой на солнце травой, медом, цветущим клевером. Долли быстро шла, подобрав подол платья и изредка срывая васильки; позади нее уточкой переваливалась с боку на бок толстая нянька и бормотала что-то себе под нос. Наконец, пришли к реке, к купам пышных плакучих ив. Алексей долго гонял Долли с места на место: "извольте чуть левее отойти, ваше сиятельство... нет, тут ваше сиятельство за деревьями не видно"... Наконец, выбрал нужное положение, и Долли, которая со странной покорностью принимала его приказы, послушно встала, не смея поднять глаз. Отчего-то странное действие оказывал на нее этот человек. Она хотела было выбросить маленький букетик, который собрала по дороге, но Алексей попросил цветы оставить. Так, мол, даже лучше.
...Долли вот уже третий час стояла на крутом, поросшем травой берегу, держа в руке васильки и глядя куда-то вдаль, где дрожало меж небом и пшеничным полем горячее марево. Алексей сказал, что освещение очень интересное, и дает изрядные контрасты, которые работу только живее сделают. Часть лица в тени, часть на солнце. Что же, ему виднее. Он сначала сделал на холсте набросок угольком, а потом взял краски и кисти, и стал писать. Нянька Нюша давно уже уснула в теньке, счастливица. Ей-то не надо стоять, подобно истукану или греческой статуе! Поначалу Долли мучилась мыслями - а хорошо ли она выглядит, а не изжарит ли ее лицо самое злое, самое кусачее полуденное солнце; краешком глаза поглядывала на художника за работой и размышляла, откуда такой талант взялся в мужицкой семье, кто научил его благородству манер и грамотной речи... Но потом она как будто задремала с открытыми глазами и не помнила, сколько прошло времени. Мысли расслабленно и лениво текли в голове, как речка, что течет сейчас у нее за спиной.
Речка та чистая и мелкая, петляет меж лугов. Берега где высокие, крутые, изрезанные дождями и ветрами, а где - пологие, песчаные. Ивы покорно склонились к воде, и там, где они растут, всегда блаженная тень, влажно, и пахнет речной прохладой. Нет-нет, да и мелькнут в реке серебристые спинки рыб, оставляя после себя расходящиеся круги.
Долли мечтает о кувшине ледяной воды, такой ледяной, чтобы зубы заломило. Солнце опаляет ее лицо; хочется разбудить няньку, чтобы принесла из дому попить, а еще - лукошко с малиной. Это лукошко живо предстает в воображении Долли, словно настоящее. Взять жаркую алую ягоду, положить ее в рот и аккуратно раздавить языком, чтобы брызнул сладкий сок...
Где-то в отдалении лают собаки, жужжит басовито шмель, качаются травы, шуршат, словно переговариваясь, колоски пшеницы. Жарко... Палящий зной. Где же запотевший кувшин с колодезной водой? Как хочется пить... Почему-то солнце вдруг куда-то пропало, и стало совсем темно, и не хватает воздуха...
- Ваше сиятельство, уморил я вас? Лицо у вас так и пылает... Простите меня, дурака... Нет, не падайте, ваше сиятельство...
Через какое-то мгновение Долли пришла в себя, и осознала, что ее поддерживают сильные руки художника. Оба смутились и отпрянули друг от друга.
- Что со мной было? - шепотом, отворотившись, спросила Долли.
- Я позабыл о времени, и вам от солнца дурно стало. Чуть в обморок не упали. Прошу меня извинить, ваше сиятельство...
- Только не говорите папеньке, - попросила она. - Не то он мне запретит позировать...
Алексей на мгновение вспыхнул, и потом кивнул головой, как заговорщик; оба они посмотрели в ту сторону, где по-прежнему сладко спала нянька. Она так и не проснулась, так ничего и не видела.
И вот теперь, воротившись домой, Долли мается, томится, и каждую секунду вспоминает то короткое, мимолетное прикосновение рук Алексея. И сердце ее то замирает, то бьется часто-часто...
Даша
Май 2006 года
Квартира встретила ее настороженно, словно почуяв чужака, незваного гостя, который явился нарушить привычный порядок вещей. Тишина давила на нервы, со стен угрюмо смотрели старые черно-белые фотографии незнакомых людей, и эти взгляды Даша почувствовала всей кожей, едва только вошла в прихожую. По спине у нее даже мурашки побежали от отчетливого ощущения, что этот дом ей совершенно не рад.
Она заперла дверь на ключ, скинула кроссовки, пристроила в углу маленькую дорожную сумку... и остановилась в нерешительности.
А дальше-то что?
Было тихо, пахло нафталином, бумажной пылью, а еще - тонкими, сладковатыми старомодными духами. Эти беззащитные, щемящие запахи почему-то встревожили Дашу. Стремясь прогнать чувство жалости, сдавившее сердце, она встряхнула головой и прошла в комнату. Выцветшие обои в тонкую полоску, маленький столик с витыми ножками, кресло, обитое вытертым плюшем. Солнечные квадраты на полу, за окном волнуется умытая дождем сирень, слышны радостные детские голоса... Высокие потолки, лепнина, на стенах офорты, изображающие тенистые уголки старого парка, несколько акварелей и пастельных рисунков. Нет, совсем не так представляла Даша квартиру своей бабушки, которая теперь досталась ей в наследство.
Впрочем, как она могла представлять, если и бабушку-то никогда не видела, кроме как на фотографиях, да и то всего один раз?
...Мама разошлась с отцом, когда Даше было всего два года, после чего оба завели новые семьи и прекратили всяческое общение. Даша лет до пятнадцати не знала, что ее любимый папа - на самом деле отчим. А когда узнала - потребовала у матери устроить встречу с биологическим родителем; насмотревшись сериалов, она воображала себя романтической героиней и заранее настраивалась на нечто чудесное и сказочное. Моложавый, меланхоличный богач с особняком на Лазурном берегу и роскошной яхтой... Известный писатель или актер... Но реальность, как обычно, была гораздо скучнее безудержных мечтаний. Отец оказался скучным, серым пузатым дядькой, с намечающейся лысинкой и целым выводком детишек. Даша посидела минут сорок, без интереса полистала семейные альбомы, где и увидела снимок худощавой пожилой дамы в изящной шляпке и с удивительным винтажным кружевным зонтиком, - своей бабушки. Отец сообщил, что Даша очень похожа на его маму в молодости и попросил подарить какую-нибудь фотографию, чтобы показать Лидии Арсеньевне.
С той встречи прошло девять лет. Отец звонил один раз в год, поздравлял с днем рождения, но желания повидаться больше не проявлял, как, впрочем, и сама Даша. Она вообще тяготилась этой семейной историей и предпочитала вовсе не вспоминать о ней. У нее есть отец - хоть и не родной, зато горячо любимый, и с мамой они вот уже двадцать два года живут душа в душу, чего еще желать!
Зато несколько дней назад ее биологический отец неожиданно позвонил и сообщил новость, повергшую Дашу в состояние шока. Лидия Арсеньевна умерла в почтенном возрасте восьмидесяти лет, и завещала внучке свою квартиру в подмосковном Калитине.
Почему именно ей, а не отцу или кому-то из его других детей? Даша понятия не имела. Отец даже не позвал ее на похороны, просто не посчитал нужным. "Неужели нельзя было позвонить, сообщить?" - растерянно спросила Даша, но тот лишь промолчал. Встретившись с папочкой во второй раз в жизни, она получила у него ключи от бабушкиной квартиры, и поспешно сбежала, не зная, о чем с ним говорить.
И вот теперь она стояла в своей новой квартире - как это странно звучит! - и никак не могла сосредоточиться. Что нужно делать в таких случаях? Продать жилье она сможет не раньше, чем через пять с копейками месяцев, когда подойдет срок вступить в права наследства, а пока... Пока можно навести порядок, разобрать бумаги и вещи и подумать, что со всем этим старомодным барахлом делать.
Но первым делом Даша решила поискать на кухне что-нибудь съедобное. Она всю ночь не спала, страшно волновалась, потом подскочила в шесть утра, собралась и поехала на вокзал. От волнения ей кусок в горло не лез, и она лишь выпила бутылку воды, купленную в вокзальном буфете, а теперь голод напомнил о себе.
Со дня смерти бабушки прошло уже чуть больше двух недель, но в квартире было чисто, здесь регулярно вытирали пыль и мыли полы - должно быть, какая-нибудь отзывчивая соседка или приятельница Лидии Арсеньевны. Холодильник был тщательно вымыт и отключен. Даша нерешительно открыла дверцу навесного шкафа, нашла запечатанную пачку ржаных хлебцев, шоколадные конфеты и пакетик изюма. В соседнем отделении обнаружилась кофейная пара из тончайшего фарфора, расписанная китайскими драконами. А также ручная мельничка, турка и жестяная банка, по дну которой сиротливо перекатывались остатки крупных блестящих зерен кофе. Как видно, бабушка знала толк в хорошем кофепитии.
Пока закипала вода в турке, Даша заглянула во вторую комнату, оказавшуюся спальней, и тут же поняла, что умерла бабушка именно здесь. Отец рассказал, что она встала ночью с постели, упала и ударилась затылком об угол комода. Умерла сразу же. Вот и комод - пузатый, старинный, с начищенными металлическими ручками. Почему-то на цыпочках она вышла из спальни, словно боялась побеспокоить спящего.
Кофе она выпила, сидя по детской привычке на подоконнике у открытого окна. Шла вторая половина мая, было тепло, воздух после утреннего дождя казался хрустальным. Сирень, которая буйно цвела прямо под домом, благоухала так, что кружилась голова. Стоило уехать за пятьдесят километров от Москвы, чтобы попасть в совершенно иной мир - тихий, неспешный, со свежим воздухом и чистым теплым дождем .
Налив вторую чашку и сунув за щеку шоколадную конфету, Даша прошла по квартире, пытаясь сообразить, чем заняться. Разобрать вещи? Но с чего начать? Она выдвинула по очереди все имеющиеся в наличии дверцы и ящики и убедилась: больше всего в этом доме книг и бумаг. Она вытащила на пол четыре ящика, доверху наполненных документами, папками и конвертами, поставила в ряд, уселась, подогнув ноги и принялась за дело. Сначала неуверенно, опасаясь увидеть и прочесть слишком личное... Но потом увлеклась, и даже специфический запах старых бумаг, щекотавший ноздри, уже не мешал ей. Она отделяла счета и квитанции от писем, какие-то визитки, пригласительные билеты складывала отдельно, совсем уж ненужные бумажки вроде напоминаний "купить лавандовое мыло и пастилу" отправлялись в отдельную стопку - на выброс. Даша и не предполагала, что погружение в чужую жизнь - такая увлекательная вещь. Кое-какие письма в старых пожелтевших конвертах, надписанные фиолетовыми чернилами, она прочла не по одному разу, с удовольствием вникая в сложные перипетии романов, которые крутила молодая Лидия Арсеньевна.
Из-под кипы оплаченных счетов за квартиру, вдруг выскользнул плотный белый конверт безо всяких надписей. "Неоткрытый конверт - это загадка, содержащая в себе другие загадки", вспомнила Даша начало "Фламандской доски" Переса-Реверте и протянула руку, чтобы открыть его... но не успела.
В дверь постучали.
* * *
- Что вы тут делаете?!
Пожилая строгая женщина с подсиненными волосами подозрительно смотрела на Дашу, за ее спиной была видна приоткрытая дверь соседней квартиры. Проследив за взглядом девушки, незваная гостья отпрянула, словно опасалась, что сейчас ее втащат в прихожую и там убьют каким-то особо жестоким способом.
- Учтите, у меня дома взрослый сын! - она нервно оглянулась на свою дверь. - Кто вы такая и что делаете в квартире Лидии Арсеньевны?
- Я ее внучка, - ответила Даша вежливо. - А вы, наверное, соседка?
- Да, соседка... А почему я вас раньше никогда не видела?
- Наверное, потому, что я никогда не приезжала сюда.
- И какая же вы после этого внучка? - прищурилась старуха.
- Обыкновенная! - потеряв терпение, Даша взялась за ручку двери. - Это все, что вы хотели узнать?
- Подождите! - та открыла и закрыла рот, судорожно пытаясь подобрать аргументы. - Просто я услышала за стенкой возню, шум, и решила, что воры забрались.
- Нет, я правда родственница Лидии Арсеньевны, - смягчилась Даша. - Если хотите, могу паспорт показать.
- Ладно, чего уж там... А вы на нее немного похожи.
Они помолчали полминуты, после чего Даша вспомнила о хороших манерах и спохватилась:
- Может быть, вы зайдете? Кофе, правда, не осталось, но может быть, найдется чай...
- Лида никогда не пила чай и дома его не держала, - сказала соседка, и ее лицо поплыло, исказилось, глаза налились слезами. - Но я бы зашла, мне нужно с вами поговорить. Как вас зовут?
- Дарья Костина.
По дороге в кухню соседка заглянула в гостиную и схватилась за сердце.
- Это что же такое? Вы уже бабушкины вещи выкидываете?!
- Да нет же, просто разбираю шкафы!
- Квартиру продавать будете? - Она испытующе взглянула на девушку.
- Буду, - не стала кривить душой та. - Я в Москве живу, зачем мне эта квартира?
На вырученные от продажи деньги Даша рассчитывала кардинальным образом изменить свою судьбу... но не рассказывать же об этом соседке, которую она видит первый раз в жизни!
В кухне она снова проинспектировала содержимое шкафов, надеясь, что бабушка все-таки держала для гостей резервную пачку чая! Но нашлась только запечатанная банка растворимого кофе. Ни сахара, ни молока не было.
- Вы такой кофе пьете? - спросила Даша. - Извините, но я только что приехала, и ничем больше угостить вас не могу. Вот, есть еще конфеты.
- Так вы надолго приехали? - спросила соседка, согласившись выпить кофе.
- Посмотрю, что тут и как, а потом сразу обратно. Скажите, это вы тут уборку делали?
- Я, конечно. Лидочка мне ключи давно еще оставила, на всякий случай. Вот я и поддерживаю порядок. Не думайте, я ничего отсюда не взяла...
- Да что вы! - Даша замахала руками, давая понять, насколько нелепы такие упреки. - Спасибо вам большое! Может быть... - Она замялась. - Может быть, я вам что-то должна за работу?
Теперь настал черед соседки обижаться и махать руками. Тут очень вовремя вскипел чайник, и Даша занялась приготовлением кофе.
- Так я вот о чем хотела поговорить... Кстати, меня Вера Федоровна зовут. Вы знаете, что случилось с Лидочкой?
- Насколько мне известно, она упала ночью.
- Значит, и вам такую же версию подсунули? Понятно...
- Подождите! - Даша насторожилась. - Что значит - подсунули?
- Да как вам сказать... Есть у меня подозрение, что Лидочка не сама умерла.
- Убийство? - выдохнула Даша.
- Не знаю. Но были кое-какие странности, которые милиция напрочь отмела. Я их понимаю, им лишней работы тоже не надо, но когда у пожилой женщины за стенкой шум и какие-то странные звуки, а наутро ее находят мертвой... Это, согласитесь, странно.
- Вера Федоровна, что за звуки? Что за шум?
- Лидочкина спальня и моя имеют смежную стенку. Дом старый, но слышимость, тем не менее, неплохая, - обстоятельно начала соседка. - Так вот, в ту ночь, когда Лида умерла, я слышала за стеной шаги, какие-то шорохи. Вы понимаете, что это значит? У нее в квартире кто-то был той ночью.
- Из дома ничего не пропало?
- Милиция у меня уже спрашивала, - она поджала губы. - Я у Лиды в вещах не рылась, поэтому все досконально знать не могу. Но никакие картины со стен не пропали, и даже деньги в ящике стола остались.
- Значит, не ограбление, - протянула Даша. - А вы не думали, что, может быть, вам послышалось, или бабушка сама ходила ночью по квартире?
- И вы туда же! - возмутилась Вера Федоровна. - Милиция мне то же самое сказала: мол, если я старая, то обязательно из ума выжила. Но вы на возраст не смотрите, вы слушайте, что вам говорят! Тот, кто у Лиды ночью шастал, двигался аккуратно, но у меня слух очень острый, как у кошки.. А Лидочка - она была маленькая, худенькая, как перышко. По дому ходила бесшумно, даже я ее никогда не слышала. Потому так и насторожилась той ночью, понимаете?
- А что же тогда не вышли, в дверь не позвонили?
- Ах, Даша, не спрашивайте, - соседка понурилась. - Теперь себя казню, что не постучалась к ней, может быть, Лида и жива бы осталась...
"Или ты лежала бы с ней по соседству на кладбище", - подумала Даша и опасную тему больше не затрагивала.
- Была и еще одна вещь, - поколебавшись, сказала Вера Федоровна. - Только милиционер, который со мной разговаривал, после этого меня на смех поднял...
- Что такое?
Соседка все еще мялась, не решаясь сказать, и Даша мягко, но решительно поторопила ее.
- Ну же?
- Утром я позвонила к Лиде, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, она не подходила к двери и не отзывалась, и я вошла, открыв дверь своим ключом. И знаете, что меня удивило? Стул стоял у шкафа.
Информация не произвела на Дашу впечатления особо ценной и важной.
- И что это означает? - спросила она скорее из вежливости, чем из желания узнать подробности.
- Ах да, вы же ничего не знаете, раз с Лидочкой Арсеньевной не общались... Она в последнее время стала всего бояться, и в первую очередь, что к ней в квартиру влезут воры. И чтобы не прозевать их появление, она на ночь ставила у входной двери стул, с таким расчетом, что вор наткнется на него, произведет шум, и Лидочка успеет проснуться.
Дальше Даша слушала уже очень внимательно.
- Но когда я вошла, стул стоял довольно далеко от входа, у шкафа. Хотите, покажу?
И не дожидаясь ответа, она встала и довольно резво для своего возраста прошла в прихожую. Девушка без возражений последовала за ней. Шкаф и в самом деле находился метрах в четырех от двери, там, где прихожая переходила в коридор, ведущий в спальню.
- Стул был вот здесь! - И соседка ткнула пальцем в дверцу шкафа. - А ведь Лида никогда не забывала его оставить у двери, она часто тревожилась, боялась воров и постоянно мне твердила, что таким образом может услышать, если к ней полезут.
Даша не поленилась, принесла из гостиной витой изящный стул и придвинула его почти вплотную к шкафу.
- Вот так это выглядело?
- Да, - уверенно подтвердила Вера Федоровна.
- Получается, что кто-то отодвинул стул от двери и встал на него, чтобы поискать что-то на шкафу, - задумчиво произнесла Даша. - По крайней мере, очень на это похоже.
- Я же говорила! А мне никто не поверил! - разгорячилась соседка. - Сказали, что у меня маразм и предложили попить ноотропил. И не путаться у милиции под ногами.
- Так что же, вас не приняли всерьез и никакого дела не завели? - уточнила Даша.
- Детка, какое там дело! Все представили как несчастный случай, случайное падение. С пожилыми людьми такое случается на каждом шагу!
- А у бабушки было что-то ценное, ради чего можно было затевать такие... масштабные поиски?
- Ценное? Вряд ли. Ну, были, конечно, украшения, доставшиеся от ее матери по наследству, но какую-то ценность они вряд ли имеют. Офорт начала двадцатого века - но вот он, на стене висит. Столик антикварный тоже на месте. Ну а все остальное - сами видите, как она жила, ничего выдающегося, мебель старая, обои истерлись... Акварели и пастели на стенах - это современные работы, какой-то ее знакомый художник подарил. Нет, пожалуй, что ничего не украли.
- Тогда кто же у нее был той ночью? И, главное, зачем?
Вера Федоровна покачала головой:
- Если бы я знала, детка, если бы знала...
* * *
Проводив соседку, Даша вновь вернулась к своему занятию, но настроение было безнадежно испорчено. Конечно, бабушку она не знала, и никогда не задумывалась о том, какой она была, чем жила... Но убийство - это чудовищно, независимо от того, насколько близко ты был знаком с жертвой!
Она вновь уселась по-турецки на полу перед кипами бумаг, открыла тот самый конверт, привлекший ее внимание, и вытащила из него пачку фотографий десять на пятнадцать, очень качественных и четких. На фотографиях была сама Даша. Точнее, ее портрет - она была изображена в белом пышном платье, с волосами, уложенными в прическу по моде девятнадцатого века. Портрет был написан мастерской рукой и обрамлен в простую золотистую раму.
Это было настолько странно, что у Даши брови полезли на лоб. Во-первых, она никогда в жизни никому не позировала. Во-вторых, у нее сроду не было такого платья. А в третьих... Она и сама не знала, что же в третьих. Присмотрелась еще раз - да, это она, никаких сомнений. Не узнать собственное лицо - это попросту невозможно!
Отложив фотографии, она встала, прошлась по комнатам, осмотрела все картины, но ничего похожего на этот портрет не нашла. Может быть, художник видел ее фотографию и написал по заказу Лидии Арсеньевны портрет, а приметы того времени - одежду, прическу - попросту нафантазировал? Вполне возможно!
Даша подошла к зеркалу в прихожей и посмотрела в него с таким вниманием, словно видела отразившуюся там девушку первый раз. Черные, совершенно прямые, шелковые волосы до пояса. Черные же глаза. Светлая кожа, которая, скорее, должна принадлежать блондинке, а потому кажется особенно нежной. Мягкие черты лица, прямой нос, аккуратные брови, по-детски пухлые губы. Точная копия той девушки с портрета.
Не выдержав, она бегом вернулась обратно в комнату, снова схватила фотографии и попыталась посмотреть на них отстраненным взглядом, как совершенно чужой человек. В нужный момент она умела отключать эмоции, зато включать голову, которая помогала бесстрастно и хладнокровно разобрать проблему по косточкам.
Портрет был снят с разных точек, то крупнее, то мельче; то целиком, то фрагментами. Внизу холста была какая-то надпись, но разобрать ее без лупы не получалось - слишком мелко. Присмотревшись, Даша поняла: картина старая, гораздо старше, чем показалась вначале. Часть снимков четко передавала сетку кракелюров, потемневший лак, небольшие разрывы в одном углу холста, зато на других - краски были свежими и сияющими, разрывы исчезли, а это значило, что над картиной потрудился реставратор.
В таком случае, почему изображенная на полотне девушка походит на Дашу как одна капля воды - на другую? Откуда такое сходство?
Она внимательно рассмотрела картину, отмечая все новые детали. Девушка стояла на фоне плакучих ив, чьи тяжелые ветви устало клонились к земле; между деревьями взблескивала река. Черноглазая барышня держала букетик полевых цветов и смотрела куда-то вдаль с затаенной улыбкой. Картина была написана тонкими прозрачными мазками, краски как будто излучали золотистый свет. Даша смотрела, как завороженная. Это было необыкновенно!
Порывшись в ящиках письменного стола, она обнаружила лупу и приникла к фотографиям, пытаясь разобрать подпись. Весь окружающий мир исчез, Даша не замечала даже, что сидит на полу в странной неудобной позе, а спина давно уже бунтует от такого к себе отношения. Сейчас ей нужно было только одно: разгадать загадку портрета.
Увеличенная лупой, надпись, хоть и с трудом, но читалась. Даша потерла уставшие глаза и триумфально выпрямилась, повторяя про себя снова и снова: "Княжна Долли Велехова, 1839 год". И подпись: Федотов.
* * *
До самого вечера она вела каторжные поиски, методично обшаривая каждый квадратный метр квартиры. Вспомнив любимые детективные романы, простукивала подоконники и искала двойное дно в шкафах и ящиках. Вытаскивала с полок все книги, заглядывала под кровати, отодвигала мебель...
Дашу подстегивали убийственные в своей прямоте факты: во-первых, абсолютное сходство лица на портрете с ее собственным, а во-вторых, приметные обои с тонкими золотистыми полосками, которыми была оклеена гостиная и которые мелькали фоном на каждом снимке. Портрет фотографировали именно здесь, не в музее, ни в чьем-то чужом доме, а значит, он принадлежал Лидии Арсеньевне!
От того, что существовала сто шестьдесят семь лет назад некая Долли Велехова, которая была похожа на Дашу Костину, как родная сестра, у нее начинала кружиться голова, и в мыслях то и дело всплывало выражение "глубина веков". Эта самая глубина представлялась Даше очень отчетливо: темная мгла, наполненная тенями, движением и невнятными голосами, сливающимися в единый утробный гул; где-то в глубине этой мглы, как из тумана, проступает нежное девичье лицо с мечтательными глазами и зачарованной полуулыбкой...
К половине девятого, с тоской оглядев комнаты, которые выглядели как поле битвы после большой резни, Даша поняла: холст или спрятан как-то очень хитро, или исчез из квартиры. В сочетании со странной смертью Лидии Арсеньевны, с присутствием в ту ночь у нее в квартире какого-то неизвестного, это наводило на нехорошие подозрения.
Может, соседка что-то знает о портрете? Наверняка, раз уж они с бабушкой были такими задушевными подружками! Даша кинулась в прихожую, загремела замками, позвонила в соседскую дверь, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения.
- Вера... - торопливо заговорила она, едва только дверь открылась, и тут же осеклась.
На пороге появилась вовсе не соседка, а молодой человек с густыми черными бровями, впрочем, не слишком молодой - лет тридцати пяти, наверное, и довольно потертый, в драных джинсах и футболке. Он дожевывал бутерброд и с молча пялился на девушку. Она выдержала его оценивающий нагловатый взгляд, скользнувший по телу сначала сверху вниз, потом снизу вверх.
- Насмотрелись?
- Ага, - ухмыльнулся он. - Мать, к тебе пришли.
Из комнаты выглянула Вера Федоровна, удивленно подняла брови.
- Даша, проходите. Что-то случилось?
- Нет, ничего, просто спросить хотела... Вы, случайно, у бабушки не видели картину, портрет, девятнадцатого века, на нем изображена девушка, очень похожая на меня?
- Что? Нет, такой картины не было.
- Должна быть. Пожалуйста, вспомните, это очень важно.
Дашу очень напрягал сын Веры Федоровны, который и не думал уходить из прихожей, стоял, привалившись к стене и с явным интересом слушал разговор. "И чего ему нужно? - вспыхнуло вдруг в ней раздражение. - Шел бы отсюда, дал спокойно поговорить!" Но соседка не попросила его выйти, и Даша смолчала. В чужой монастырь со своим уставом...
- Не видела я никакого портрета, - твердо сказала соседка. - Я к Лидочке каждый день на чай заходила, так что можешь мне поверить.
Она без приглашения перешла на "ты", но Даша уже привыкла к тому, что в свои двадцати четыре года выглядит от силы на девятнадцать, и поэтому ее мало кто воспринимал всерьез.
- И ничего не слышали? - настойчиво продолжала она расспросы. - Ну, может быть, краем уха разговор какой-нибудь...
- Да нет же! Что это тебе в голову пришло?
- Так, ничего... Скажите, к кому вы обращались по поводу смерти бабушки? С кем говорили?
- С бригадой приезжал какой-то мальчик, молодой совсем, вроде тебя, - растерялась соседка. - А как зовут его, я и не помню.
- Из какого отделения приезжали на вызов?
- Первое городское ОВД на Озерной... А что, ты хочешь в милицию идти?
- Конечно! Раз есть подозрения, что бабушка была убита, значит, надо добиваться, чтобы уголовное дело завели.
Она не стала добавлять, что из квартиры, скорее всего, был похищен холст девятнадцатого века, и именно поэтому подозрения соседки имели под собой почву. Сын Веры Федоровны смотрел на нее, не отрываясь, и от этого по коже почему-то бежали мурашки...
* * *
Утренний город просыпался, оживал, легко и свободно дышал после ночного дождя. Даша передумала ловить такси и отправилась на Озерную пешком, глазея на старинные особнячки - отреставрированные и сияющие чистыми окнами, но чаще - дряхлые, с облупившееся штукатуркой и отбитой лепниной. Но, как ни странно, такие нравились ей даже больше: они были живыми потомками давно ушедшей эпохи.
Калитин весь состоял из таких особнячков, узких улочек, поднимающихся в гору, а еще - из темных двориков, церквей, упоительного весеннего цветения яблонь, сирени и черемухи. Идти по городу было сплошным удовольствием. Даша вспомнила, как ее заветной детской мечтой было заблудиться в незнакомом городе, а потом плутать в одиночестве, пытаясь найти верную дорогу. Она спросила, как пройти к Первому ОВД, ей неопределенно помахали рукой в сторону круто уходящей вверх улицы, туда, где на холме парили над городом золотые купола храма.
Отделение милиции она увидела издалека: серое двухэтажное здание, строгое и неприметное. В желудке у нее неприятно заныло, но она велела предательской трусости немедленно заткнуться и вошла внутрь уверенной походкой, держа спину прямо и гордо. Даша давно усвоила: люди относятся к тебе так, как ты сама себя преподносишь. Будешь извиняюще улыбаться и смотреть испуганно, сойдешь за жалкую просительницу, которую каждый почитает своим долгом пнуть или унизить. Ну а если держишься с достоинством, то и отношение к тебе будет соответствующее.
Дежурный, сидящий за бронированным стеклом, глянул с интересом на молодую красивую посетительницу в брючном костюме, с распущенными по плечами гладкими черными волосами, и нажал кнопку переговорного устройства.
- Слушаю вас.
- Доброе утро, - улыбнулась Даша. - Моя фамилия Костина. Я хотела бы поговорить с вашим сотрудником, который выезжал на вызов по поводу смерти Лидии Арсеньевны Остроумовой. Это было в конце апреля, три недели назад.
Дежурный полистал какой-то толстый растрепанный талмуд, потом снова взглянул на Дашу.
- А в чем дело?
- Я ее внучка. Возникли новые обстоятельства, и, мне кажется, там не просто несчастный случай, а убийство.
При слове "убийство" улыбка мгновенно испарилась с его лица, он помрачнел и взялся за телефонную трубку. Переговорное устройство было отключено, и о чем дежурный так оживленно говорил с человеком на том конце провода, Даша не слышала. Она окинула взглядом унылые стены, выкрашенные голубой масляной краской, мрачную клетушку обезьянника, пару стульев с изрезанными дерматиновыми сиденьями, из которых торчали куски поролона. Желудок затрепыхался от отвращения, но Даша не подала виду. Дежурный тем временем закончил разговор и ткнул пальцем за Дашину спину.
- Туда идите, посидите.
- Надеюсь, не в обезьянник? - недоверчиво рассмеялась она, поскольку именно это неблагородное помещение находилось у нее за спиной.
- Нет, в зал идите, - пояснил дежурный без улыбки, и Даша только теперь увидела незамеченную прежде дверь, за которой обнаружилась неуютная гулкая комната с незашторенным окном, каменным полом, допотопным столом и деревянными лавками. Несмотря на теплую солнечную погоду, там было темно и холодно. Даша моментально озябла, руки покрылись мурашками. Она села, закинула ногу на ногу и принялась ждать, стараясь не обращать внимания на страшный казенный интерьер, который нагонял тоску. Всю жизнь она мучилась в официальных учреждениях, потому что терпеть не могла этот неуют, стылые комнаты, вздутый линолеум, плохо покрашенные стены и мрачные цвета, от которых развивалась клаустрофобия на пару с депрессией. Она, которая по работе постоянно имела дело с цветами, растениями, красивой бумагой, изящными вазами и украшениями для букетов, чисто физически не переносила подобное унылое страхолюдство.
Ждать пришлось больше получаса. За это время Даша совсем замерзла, устала, чувствовала себя подавленной и мечтала сбежать, плюнув на все. Когда явился толстый милиционер в форме, она уже едва сдерживала выплескивающееся через край раздражение.
- Слушаю вас, - сказал он, останавливаясь у стола и глядя на нее сверху вниз.
- Я внучка Лидии Остроумовой, она умерла три недели назад, кто-то из сотрудников этого ОВД выезжал на место происшествия по звонку соседки. Это были вы?
Он нисколько не походил на описание, данное Верой Федоровной: это был мужчина под сорок, очень плотный, краснолицый, с глазками-щелочками. Смотрел холодно и неприязненно.
- А что хотели-то?
- Хотела сообщить о новых обстоятельствах, - Даша начинала раздражаться. Собеседник не представился, не сел напротив, так и продолжал стоять столбом, явно давая понять: разговаривать он не желает. - Может быть, вы присядете?
- Ваши документы, пожалуйста, - не дрогнул милиционер.
Даша медленно поднялась - даже на каблуках она была ниже ростом, поэтому мент продолжал смотреть на нее сверху вниз, - достала из сумочки паспорт.
- Костина Дарья Андреевна... Ну, что там у вас?
Даша ровно и спокойно рассказала ему обо всем, стоя напротив и глядя прямо в глаза. Мент выслушал, зевнул, не сдерживаясь, и похлопал ладонью по столешнице.
- Ну и что? Не вижу оснований для заведения уголовного дела.
- Как это - не видите? А шаги за стеной? А...
- Соседка ваша, девушка, в глубоком маразме, ей семьдесят три года, так что еще неизвестно, что она там слышала.
Даша хотела возразить, что семьдесят три года это не такой критический возраст, и сам по себе ничем особенно кошмарным являться не может, но милиционер уже продолжал:
- Стул у шкафа - это вообще смех. Тоже мне, нашли улику! Портрет девицы, похожей на вас... Бабушка заказала у художника, решила вам сюрприз сделать.
- Так он же старинный! - напомнила Даша. - Там невооруженным взглядом видно и темный лак, и кракелюры...
- Чего?!
- Ну, трещины на краске.
- И что? - усмехнулся толстяк. - С чего вы вообще взяли, что эта картина принадлежала вашей бабке? Может, она ее где-то сфотографировала, а вы уже шум подняли! Нет портрета? На нет и суда нет, тем более, та же соседка никогда его не видела.
- Только что вы назвали эту соседку старой маразматичкой и ее показаниям не доверяли, - ядовито сказала Даша.
- Девушка, я вам серьезно говорю: то, что вы тут нарассказывали, вескими основаниями для возбуждения дела быть не может. И я вам так, чисто по-дружески, дам совет: не суйтесь вы в эту историю и не шумите попусту. А то ведь мы можем вспомнить, кому Остроумова квартиру в центре города завещала. А там и до мотива рукой подать... Ну, счастливо оставаться, у меня дел полно.
Толстяк грузно поднялся и вышел, оставив Дашу, которая тупо сидела и смотрела в стену, не в силах пошевелиться.