Аннотация: Если мы будем крепко держаться за руки, наверное, судьба не сможет нас разлучить.
В последние несколько месяцев Генрих сильно изменился. Не только внешне. То, что лицо его обсыпали прыщи и голос стал грубее, было мелочью. Мальчики один за другим становились такими, это уже никого не удивляло. Грета видела в нём другое: менялся характер, и не сказать, что в лучшую сторону. Открыто воспитателям и одноклассникам Генрих не дерзил, но и прежнего забитого мальчика уже не существовало.
Грета помнила, как через два года отсутствия вернулся Освальд. Не для того, чтобы остаться снова в интернате, а чтобы показать себя, каким он стал. Родители ждали его в машине, а он весело прошёлся по коридорам, небрежно поздоровался с учителем, от настроения которого судьба его больше не зависела. Раздал подарки. И чувствовалась в его поведении свобода, будто издалека глядел на прежних друзей по несчастью: вы в застенках, а я уже там, в большом мире! Да, у Освальда был талант, он рисовал невероятные картины. Рисовал свою прошлую жизнь, вовсе не такую, как помнили её другие дети. В его мире были полёты на далёкие острова, известные университеты мира, плавательные бассейны с фосфорически светящейся водой, суперкары, научные премии. Будто устал он от серой жизни интерната, утратил надежду, двинулся умом. Рвался на волю, не просто рвался, но погружался в свой придуманный мир целиком, переставал видеть ту реальность, в которой пребывал.
Был он одет так, как здесь никто и мечтать не смел, учился теперь в престижной школе, участвовал в каком-то университетском проекте.
- Я получил грант, - сказал он весомо.
И никто не понял, что это такое, но все почувствовали, что это очень значимое, и от этого Освальд показался вдруг совсем уж чужим и недосягаемым.
- Если всё получится, я смогу и вам помочь! - сказал он напоследок.
Грета подумала тогда, что, может случиться, Освальд станет учёным и придумает способ, чтобы их всех усыновили, и у них бы началась новая, настоящая жизнь.
И она тогда ещё испугалась. Не смогла представить другой жизни, потому что жила здесь, сколько себя помнила, здесь были её друзья, другой жизни у неё не могло быть.
А вот Генрих пришёл к ним десятилетним. Они потом уже узнали, что родители Генриха погибли в катастрофе. Они были учёными, придумывали способ, как перемещаться в прошлое и будущее. Это почти как быть космонавтом. Можешь стать героем, и о тебе все будут говорить, а можешь не вернуться совсем, и тогда о тебе забудут и больше никогда не вспомнят.
Родители Генриха не вернулись.
И Генрих не мог привыкнуть к интернату, для неё бывшему единственным домом. Он молчал, ни с кем не дружил, был незаметнее тени. Будто жил, а потом вдруг жизнь его остановилась, шли годы, а он оставался, как в коконе, замороженный, застывший.
И вот теперь странным образом он стал всё более походить на Освальда. По-прежнему молчал, но будто всем своим видом показывал: я больше не один из вас, я живу в другом мире, а здесь всего лишь моя оболочка.
Харпер с друзьями подловили его однажды, пролезавшего сквозь лаз в заборе, попытались выяснить куда он бегает, но всё, чего добились, синяка под глазом Генриха.
А Грете было не всё равно. Этот молчаливый мальчик вызывал у неё жалость. Никогда не видевшая родителей, Грета в чём-то чувствовала себя родителем для младших. А Генрих, хоть и был ей ровесником, тоже казался ребёнком, нуждающимся в её сочувствии. Её ненавязчивая забота не утаилась не только от других ребят, но даже замкнутый Генрих стал проявлять в отношении её дружеские чувства, почти доверие. Грета не заметила, как влюбилась. Теперь присутствие Генриха стало для неё очень важным, важнее всего на свете, может быть. Она не представляла больше жизни без него.
Пройдёт несколько лет, они окончат школу, разъедутся по училищам, получат профессии для будущей жизни. И может быть, они с Генрихом на выданное им выходное пособие купят одну квартиру на двоих. И будут жить вместе. Вместе ходить на работу и возвращаться домой, вместе встречать рассветы, вместе смотреть на закаты.
Они сидели на скамейке. Это было после обеда. Ребята играли на площадке, а они здесь были одни. Светило солнце, было тепло и надёжно, хотелось сидеть вот так рядом, ни о чём не думать, вроде бы нечаянно соприкасаться иногда руками.
- Я скоро уеду, - сказал Генрих.
- Куда? - встрепенулась Грета.
- Не бойся, - Генрих мягко провёл пальцем по солнечному пушку на её плече. - Я вернусь обратно.
Грета успокоилась. Главное - вернётся. Но всё равно осталась тревога. И хотелось узнать, куда собрался её друг.
Генрих это почувствовал.
- Идём со мной, - он вдруг решительно поднялся, оглянулся, не видят ли их, и потянул Грету за руку.
Они прошли в дальний, заросший угол сада.
- Видишь дверь? - спросил Генрих.
И Грета увидела дверь. Это была калитка в плотном интернатовском заборе, такая же облупленная и невзрачная. Может, потому Грета не замечала её раньше, считала, что это всё забор.
- Иди за мной!
За дверью плескалось море, кричали чайки. Грета никогда не видела живого моря, только по телевизору. Но она сразу же узнала его. Это море приходило к ней в снах. В те ночи, когда она, наплакавшись от обиды, засыпала, оно ей снилось, горькое, как её слёзы. Утром начинался новый серый день, может быть, чуть просветлённый ещё не остывшей памятью о приснившемся море.
- Отсюда ушли в прошлое мои родители, - сказал Генрих. - Я подготовлю резервную машину и верну их обратно, и мы снова будем жить как раньше.
Грета не видела никакой машины, но если Генрих говорил так уверенно, значит, машина где-то была, только Грета её не замечала.
Грета наклонилась, хотела поднять красивый камень с гладкими контурами, но Генрих попросил:
- Не трогай здесь ничего. Каждая деталь может быть главной, от которой зависит всё. И отойди от окна, я не хочу, чтобы нас заметили.
Никакого окна поблизости не было, но Грета послушно отошла назад, как просил её Генрих.
- Никому не рассказывай об этом месте, - сказал Генрих, когда за ними закрылась тайная дверь. - Я показал его тебе, потому что ты мой друг. Другие не поймут, придут и всё разрушат.
Грета была согласна.
- Можно мне иногда приходить сюда? Мне это место снилось раньше. Кто-то качал меня на руках и пел колыбельную. Может, это моя мама, которую я не помню. Может, мои родители тоже погибли когда-то, как твои?
- Не надо приходить без меня. Ты можешь разрушить что-то, в чём я ещё не разобрался. Я буду брать тебя с собой, если захочешь.
Теперь они снова и снова возвращались туда. Шумело море и кричали чайки. Генрих собирал гальку, складывал её в пирамидки, говорил, что пытается запустить резервную машину времени, что стояла в лаборатории его родителей.
И однажды он сказал, что всё готово.
Грета боялась наступления этого дня, потому что ей пришлось бы сказать правду. О своих страхах, и подозрениях, и сомнениях. И о своей любви.
- Я пойду с тобой! - сказала она.
- Ты понимаешь, что сюда я больше не вернусь?
- Мне всё равно. Я хочу быть с тобой.
- Я думаю, что Освальд когда-то ушёл через эту дверь. В то прошлое, которое он себе придумал, где есть родители и очень хорошее, яркое будущее. Вопрос в том, насколько ты можешь погрузиться в своё воображение. Для этого надо очень хотеть, больше, чем просто жить.
- Я хочу всегда быть с тобой.
- Я это знаю, - сказал Генрих. - Иначе бы ты не увидела дверь. Но прошлое коварно, оно может развести нас так, что больше мы никогда не встретимся.
- Мне всё равно, - сказала Грета. - Я ухожу вместе с тобой.
- Держи меня крепко за руку. Если мы будем крепко держаться за руки, наверное, судьба не сможет нас разлучить.
Они вошли в дверь и медленно побрели вдоль берега. Кричали чайки. Кто-то очень родной и любящий пел колыбельную.
Грета оглянулась. Генриха нигде не было, но она продолжала крепко держаться за его руку и не отпускала. Чувствовала, что и он держит её руку, надёжно, как может только друг.
Крик ликования вырвался из глотки Греты, того восторга, который и слов не требует для своего выражения.
Нежные руки распеленали её, тёплое дуновение бриза коснулось кожи.
- Смотри, она держит что-то в кулачке, - сказал женский голос и мужской ответил:
- Она не даёт разжать, я пробовал.
- Пускай держит, - сказал женский голос. - Наверняка это камешек, согретый солнцем.
Да, это действительно была пляжная галька. Белая, тёплая, почти прозрачная. Напоминающая по форме раскрытую детскую ладонь.