До рассвета еще полчаса, а горизонт уже начинает розоветь. Или мне это только кажется? Штурмовая группа лежит в передовом окопе. Три лучших взвода. Двадцать шесть человек.
На второй линии - отряд закрепления. Старший - лейтенант Кухтин. С ним восемнадцать бойцов, включая двух пулеметчиков и расчет ПТР. Артиллеристов пока не берём. Им через овраг даже сорокапятки не протащить. Саперы расчистили проходы от мин, обозначили их камнями с белыми пятами, обращенными в нашу сторону, и оттянулись в тыл. Они пойдут последними, вместе со связистами.
Минуты кажутся вечностью. Окопчик мелкий, теснота жуткая. От неудобной позы затекают ноги... Ну, и где этот чертов "кукурузник"?!
Рядом сержант Селин, сибиряк из второго взвода, меланхолично грызет сухарь. Немецкая ракета освещает желвак на небритой щеке. Голова под пилоткой забинтована. Нынче днем был ранен, но в санчасть не пошел. Знал, что ночью атакуем. Смелый мужик, азартный, и силен как буйвол.
У меня на шее судейский свисток. Звуковой сигнал к атаке - чтобы о начале штурма знали и свои, и чужие. Если я рассчитал правильно, по свистку немцы выскочат из блиндажей. Прямо под гранаты штурмовой группы. Точно метать их во вражеский окоп, чтобы не задеть своих, мы учились прошлой ночью. Если я ошибся в расчетах, полк потеряет роту. Ударную группу штурмового батальона, сформированного неделю назад... Но об этом я уже не узнаю. Удивительно, какая чушь лезет в голову!
Внезапно Селин перестает хрустеть сухарем.
- Слышите, комбат?
- Чего?
- Тарахтит, вроде?
Со стороны Волги доносится тихий шум мотора. Бойцы замирают в ожидании. Похоже, это наш "кукурузник", он же легкомоторный ночной бомбардировщик У-2.
Когда звук приближается, я свечу вверх фонариком. То же делают командиры взводов и отделений. Штурмовая группа обозначает передний край, чтобы летуны не промазали. Чтобы по своим не отбомбились. А промахнуться им - легче легкого. От нас до немцев - метров шестьдесят, не больше.
Судя по звуку, У-2 уже над окопами. Делает круг, возвращается на малых оборотах. Мы снова включаем фонарики. Из-за кургана бьют немецкие зенитки. Прожектора обшаривают небо... Нет, не достать!.. Слишком низко летит. Не зря его "кукурузником" прозвали.
Обороты двигателя упали до минимума. Сейчас начнется! Полковник сказал: бомбить будут в два захода, на третий - сбросят хлопушки. И сразу - залп осветительными ракетами. Это ослепит часовых, даст нам возможность подползти вплотную. На четвертом заходе поработает пулеметом. И улетит.
Секунды тащатся, как старые клячи. Сердце ухает в груди кузнечным молотом. От желания курить закладывает уши.
Есть, сбросил! Бомбы взвизгивают и подвывают, как заряды праздничных фейерверков. Взрывы точно по линии окопов. Молодцы, соколы!
Над головой с жужжанием проносятся осколки. Шум мотора становится тише. Пора! Мы выползаем из окопов. Медленно и осторожно спускаемся в овраг. Движемся тихо, как мыши-полевки. Ни лязга, ни топота. Только дыхание. Без него - никак. Карабкаемся вверх, цепляясь за траву.
"Кукурузник" идет на третий круг. Теперь бомбы рвутся на самом верху холма. Там, где у немцев пулеметные гнезда. Мы подползаем ближе. Вражеский бруствер - в двух шагах.
Самолет снова приближается. Свисток уже у меня во рту. Мы с Селиным дружно смыкаем веки. Новая порция взрывов... Характерное шуршание ракет. Тишина. Три, два, один. Тела бойцов - как стальные пружины... Я знаю, сам сейчас такой! Длинная трель свистка. Прыжок, ещё один, и мы во вражеском окопе.
Пулемет на вершине бьет короткими очередями, где-то в стороне взрывается граната. Судя по звуку, немецкая М-24, оборонительная, с чугунной рубашкой. Потом еще одна. И еще... Осколки жужжат, как сбесившиеся шмели. Следом ухают наши РГД-33. Их больше. Намного больше.
Я бегу в облаке пыли. Мир вокруг - смесь черного с темно-серым. Слева и справа тоже топают сапоги. Чихнуть хочется, спасу нет. Впереди щелкает пулеметный затвор. Мы падаем на землю.
"Трах-тах-тах-тах..." - гремит над самым ухом. Щеку обдувает ветром от пуль. Воздух теплый, почти горячий... Запах дыма щекочет ноздри. Я вдавливаюсь в землю, почти растворяюсь в ней. За спиной жужжит и плюется пулями "кукурузник". Ствол немецкого пулемета ползет вверх, и я швыряю гранату. Спасибо, "рус-фанер", выручил!
Справа от щеки падает осколок. Маленький, зазубренный, горячий. Осторожно ползу, ощупывая руками землю. Любят немцы мины перед пулеметами ставить. Нет, чисто вроде.
Приподнимаю голову: ничего не разберешь... Пыль, дым. Снова чешется нос. Тру его левой рукой. Ползу дальше. Кустик уже позади. Справа должны быть окопы. А их нет. Зато слева, из-под земли, доносятся звуки фокстрота... Ах, вот как!.. Патефон. Значит, блиндаж там, а окопы в тылу.
И снова "трах-тах-тах-тах..." Теперь уже сзади. Из окопа, который я пропустил. Немец, лупит трассирующими. Рядом второй номер, ленту подает. Метров десять до них. Бросаю гранату в черные силуэты. Ныряю в воронку, стаскивая через голову ППШ. Взрыв, рядом шлепается что-то мягкое, теплое, липкое. Я вскакиваю, бегу направо... Туда, где выстрелы, крики, звуки ударов, тихая матерщина сквозь зубы.
Скатываюсь в траншею. Следом сыпется земля. Под ногами какие-то тряпки, пулеметные ленты, ветки, обломки досок и ящиков. Мелькают силуэты. Что-то черное вырастает передо мной. Удар прикладом. Исчезает.
Справа за поворотом немецкая речь. Гранату туда. Взрыв, прыгаю сам. Короткая очередь в закуток, из которого слышится стон. Тишина в ответ. Так-то лучше... Извини, дойчен комрад, ночью нам не до пленных. С оружием ты или без, легко или тяжело ранен, подняты руки и нет ли в них гранат - в темноте хрен увидишь...
Впереди в окопах - сплошной мат. Значит, свои... Собрались вместе и снова растекаемся по траншеям и ходам. Не столько осматриваем, сколько прослушиваем блиндажи и воронки. На любой шорох готовы ответить гранатами и шквалом пуль из ППШ. Но тихо кругом.
Ночной бой окончен, холмик взят. Группа закрепления ушла вперед, протащив за собой оба наших "максима", ПТР, ящики с патронами и гранатами. На рассвете им отбивать контратаку. В том, что она будет, сомнений нет. Слишком важен этот холмик - и для нас, и для фрицев.
Саперы несут лопаты, катят тележку с минами. Тащат волокуши с колючей проволокой. Связисты разматывают катушку со шнуром. Горизонт у них за спиной уже алеет вовсю. Но до восхода еще минут десять, не меньше. Быстро мы в этот раз, даже не верится! На небе одна за другой гаснут звезды.
- Селиванов, где связь?!
- Пять минут, товарищ комбат! Аппарат уже в блиндаже. Телефонист тоже... Апартаменты там, как в московской гостинице! По траншее налево. Сейчас линию подключим, и порядок!
***
До заката батальон отбил восемь атак. Каждая следующая - мощнее предыдущей. Если так пойдет дальше, завтра к вечеру нужно ждать дивизию. Артиллеристы - молодцы! По второй линии обороны с утра били точно, словно месяц пристреливались. Ни одного снаряда мимо! Три часа без перерыва работали. Дали нам время укрепиться. А в полдень - еще один обстрел! И атаку немцам сорвали, и батальон спокойно пообедал.
С той стороны огневая поддержка тоже не дремала. Кроме нашей позиции, их минометы обрабатывали овраг и лощину между холмами. И если по батальону они били между атаками, то по линиям снабжения - беспрерывно. Так что ни подкрепления получить, ни раненых эвакуировать днем не удалось. И по оружию не лучше - с чем утром прорвались, тем и воюем. Если б не трофеи - совсем швах...
Связь с полком проработала меньше часа. Провод перебило осколками, а посылать кого-то в насквозь простреливаемую лощину было слишком рискованно. Хотел отправить Селиванова через овраг - он бы и связь наладил, и обстановку доложил. Но полковник нас опередил...
Трое связных - один за другим - пытались сюда пробраться, двигаясь короткими бросками от воронки к воронке. Бесполезно. Немцы уже снайперов подтянули. Так что вся эта троица сейчас на склоне лежат. У нас на виду. Даже до дна не добрались, бедняги.
После девяти вечера немцы угомонились, и я спустился в штабной блиндаж. Хотя лучше, наверное, сказать - бункер. Потолок - четыре наката отборных бревен. Выше - слой щебня, сантиметров тридцать толщиной. Над ним еще три наката... И метровый пласт земли, обложенной дерном.
Селиванов и его связисты на правах обжившихся хозяев накрывают стол для ужина. На тарелках мелко нарезанная колбаса, консервированные сосиски, трофейные галеты. Рядом - открытые банки с мясными и рыбными консервами, яблочным и клубничным джемом, какими-то неизвестными фруктами. Стол широкий, с лакированными гнутыми ножками, покрыт зеленым сукном с золотистой бахромой. Между тарелками шесть фигуристых бутылок и тонконогие хрустальные бокалы с разноцветными монограммами. Ужин с европейским шиком...
Офицеры еще в обед разыграли на пальцах, кому на какой койке спать, и теперь обживали доставшиеся им комоды и тумбочки. На дощатых стенах, оклеенных бумажными обоями - открытки и фотографии, оставшиеся от прежних владельцев. Шум, смех. Предложения поменяться трофеями.
- Оп-па! - театрально восклицает Кухтин, распахнув дверцу стенного шкафа. - А здесь для комбата нашего подарок. Патроны к его знаменитому "маузеру". 7,65 на 17. Две коробки по 50 штук. Фирменные.
- Нехорошо смеяться над друзьями, Леша, - я постарался, чтобы слова эти прозвучали с оттенком шутливой назидательности. - А над командирами еще и опасно... Ты ведь надо мной издеваешься?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант! - щелкнул он каблуками под дружный смех остальных офицеров. - А если вы нам, убогим, пострелять из той диковинки разрешите, то здесь еще и мишень имеется. Отличная, контрастная, цветная! Лучше не придумаешь... И размер подходящий - 30 на 42. Вот!
На мою тумбочку, поверх двух картонных коробок, легла фотография в рамке. Гитлер в фуражке на фоне гор.
- Ладно, уговорил! Пошли на улицу, пока совсем не стемнело. Первая обойма моя! А дальше в очередь по старшинству. И не жадничать! По два патрона на брата.
Через пять минут от фюрера остались только плечи и фуражка. Горы и небо не пострадали.
- Отличная машинка, Степа! - Вне службы Кухтин, как и прочие офицеры, обращался ко мне по имени. - Не зря ты ее в вещмешке таскал... Чинить отдавал два раза. Оно того стоило!
Я радостно улыбнулся. История этого трофея тянулась уже шестой месяц. Откопал я его весной из-под обломков стены в поселке, который мы сначала оставили, потом на три дня отбили, а затем снова оставили...
После первого выстрела у "маузера" заклинил затвор, но выбросить его я не смог... Пистолет был красив, как игрушка. Изящный, легкий. В руке лежал идеально. Не то, что табельный "ТТ".
За умеренную плату "жидкой валютой" полковые оружейники привели пистолет в порядок, но увы - ненадолго. Через неделю "маузер" опять заклинило... И снова выбросить его рука не поднялась. Четыре месяца трофей пролежал в вещмешке мертвым грузом, пока начштаба ни посоветовал обратиться с этой бедой к Сергею Мохову, ординарцу полковника.
- Шутите, товарищ майор! Он же - пацан совсем, да еще и калека.
- Зато из Ижевска родом. Слыхал о таком городе? И вся его семья на оружейном заводе работает. "Лепаж" мне трофейный починил, от которого полковая служба отказалась. И комдиву "манлихер" наладил. Там тоже затвор клинило, как у тебя... А вот, кстати, и он, - начштаба улыбнулся кому-то за моей спиной. - Сережа, поможешь комбату с трофейным "маузером"?
- Попробую, товарищ майор, если начальство отпустит, - ответил Мохов, и добавил, когда я обернулся. - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
- Отпустит, конечно! - усмехнулся начштаба. - Полковник для своего штурмбата ничего не жалеет. И никого. Я сейчас к нему иду. Скажу, что вы в мастерской пистолетом занялись. Если будете нужны, найдем.
В любом коллективе есть люди, привлекающие внимание сплетников. У нас в полку таким был Сергей Мохов. Злые языки уверяли, что потеря двух пальцев на руке - результат самострела, а от трибунала его отмазал полковник... Защитил от судей, и сразу взял в ординарцы. Служить вдали от передовой. Потому что они родственники, хоть и дальние.
Встречались и совсем уж скабрезные слухи об отношениях между полковником и ординарцем. Но в отличие от сплетников, у меня был факт, опровергающий все измышления: среди трехсот семидесяти шести рапортов с просьбой направить в штурмовики первым поступило заявление от Сергея Мохова. А на нем, вместо категорического "Отказать" с подписью начмеда, рукой полковника была выведена удивившая меня фраза "На усмотрение комштурмбата".
В те дни я только что прибыл из госпиталя, и батальон получил как участник августовских боев за Погорелое Городище [1]. Приказ по армии предписывал отбирать в штурмовые части самых сильных, выносливых и опытных бойцов. Щуплый семнадцатилетний мальчишка, лишившийся двух пальцев на правой руке, под это определение не подходил, и я быстро сунул Серегин рапорт в папку "Отложить рассмотрение", чтобы не обидеть отказом командира полка.
Топая по траншеям и ходам за Моховым, я понимал, что к вопросу о его дальнейшей службе мы сегодня вернемся. Знал, что решения не изменю... Но насколько серьезно прозвучит просьба? И какой ответ обрадует Сергея на самом деле: согласие или повторный отказ? Ведь портить отношения с полковником мне по-прежнему не хотелось.
***
- Ну, что ж... - задумчиво протянул Мохов, разворачивая тряпицу, в которую я замотал пистолет. - Хорошая машинка. По-настоящему хорошая. "Маузер ХСц" 1937 года. Гражданские образцы начали делать сразу, как закончились испытания. Военные - в 1940 году. У нас в заводском музее были и те, и другие. Отец говорил, это пистолеты будущего. Самозарядные, могут работать как самовзводные. Приспособлены для карманного ношения. У вас гражданский вариант - для богатых ценителей. Точность стрельбы процентов на двадцать выше, чем у армейских образцов.
- Слышать приятно, - сказал я, тщательно подбирая слова, чтобы его не обидеть. - Но как ты это определил? Есть внешние признаки различий?
- Щечки из орехового дерева, - пожал плечами Сергей. - У военных экземпляров дешевые, пластмассовые. На металле и обработке тоже экономят. А следом за ценой снижаются и боевые показатели: точность, дальность, кучность.
- Но ведь в чем-то он хуже армейского? - спросил я. - Плюсы без минусов только в сказках бывают.
- Да, конечно, - согласился Сергей. - Выше требования к эксплуатации. Ударные нагрузки держит хуже. Ремонтировать сложнее. Масло ему не всякое подойдет. В общем, капризная вещь. Но оно себя оправдывает.
К тому времени Мохов уже разобрал пистолет и принялся внимательно осматривать детали. Каждую из них он то подносил поближе к глазам, то вытягивал подальше руку, поворачивал вправо и влево. Потом подошел к открытому окну, чтобы посмотреть, как отражает металл солнечные лучи.
Сергей изучал пистолет, а я смотрел на него. Лицо детское, розовое. Золотистый пушок на щеках. Похоже, бритва их еще не касалась. Глаза, как у девушки - голубые, огромные, с длинными ресницами... С таким лицом в театральном кружке выступать, а не на фронте сражаться.
- Затвор надо выправить, - уверенно говорит он, доставая из ящика массивный стальной уголок и оправку. - Подержите его в этом положении, пожалуйста. Ага, правильно.
Три сильных удара молотком по оправке. Тщательный осмотр. Еще два удара.
- Есть! - Сергей быстро собрал "маузер" и протянул мне. - Пробуйте, товарищ старший лейтенант. Мишень в тупике влево по траншее.
Пистолет работал безотказно.
- А его не заклинит снова? - спросил я, засовывая "маузер" в карман. - Глупо будет умереть из-за этого. Кстати, я так и не понял из-за чего... Ведь один раз затвор уже ремонтировали.
- Не поняли, но суть уловили, - улыбнулся Сергей. - Они вам затвор РЕМОНТИРОВАЛИ, а сейчас я пистолет ПОЧИНИЛ. Понимаете, в чем разница?
- Нет... Но хочу понять.
- Тогда нам снова в мастерскую.
Вернувшись в землянку, Сергей открыл свои шкафы.
- Как видите, инструментов минимум! - сказал он с легким оттенком гордости. - А что еще?
- Разнообразие, - усмехнулся я. - Оно первым бросается в глаза. Пистолеты, автоматы, пулеметы, снайперские винтовки.
- Верно, товарищ старший лейтенант. Но есть два объединяющих фактора. Во-первых, каждая из этих вещей дорога владельцу из-за особенных, уникальных характеристик. А во-вторых, штатные ремонтники не смогли привести их в порядок. Владельцы обратились ко мне.
- И теперь ты всё это починишь?
- Не всё, но многое. И сделаю это, используя минимум инструментов. Их набор можно унести в саквояже или вещмешке. Для штурмового батальона, который рвется вперед, рискуя потерять связь и лишиться снабжения, такой ремонтник - ценное приобретение... Вы не находите?
- А как же рука?
- Чинить оружие не мешает.
- А огневой бой вести?
- На курок ППШ жму безымянным пальцем, из пистолета стреляю левой.
- И гильзы в лоб уже прилетали?
- У меня "Люгер" П-08, - Сергей похлопал по пистолетной кобуре на боку. - Он гильзы влево-вверх выбрасывает. Полковник подарил. Для таких как я - идеальный вариант.
Отбирая людей в штурмовой батальон, мне часто приходилось выслушивать просьбы от тех, кого забраковали медики или кадровики, но такой элегантный "подкат" встретил впервые. Мысленно я аплодировал Сергею, но соглашаться с его доводами не спешил.
- Предложение интересное и аргументы сильные. Спорить не буду... Но и обещать ничего не могу. Оружейника в штатном расписании нет. Увы. Если это изменится, ты первый на очереди.
Штатное расписание - только предлог. До штурма холма оставалось меньше суток, а брать на операцию человека, который не прошел боевого слаживания, было слишком рискованно. Сказать об этом Сергею я не мог. Секретность, чтоб ее.... Но зарубку в памяти оставил. Еще не зная, как скоро она понадобится.
***
За время войны я хорошо усвоил правило, действующее при захвате немецкого опорника: "Нам бы только день простоять да ночь продержаться!" Отбивая атаки, к вечеру мы истратили большую часть патронов к пулеметам и автоматам, а потому после заката попытались восстановить телефонную связь с полком. Но Селиванов вернулся раньше, чем ждали...
- Не добрался я. Немцы в овраге. Чуть в плен не попал.
- И много?
- Не знаю. Видел пятерых. Понял, что не пройти, и вернулся.
- Обрыв устранил.
- Ага. - Он снял трубку и принялся крутить ручку аппарата. - Но дальше могут быть еще. Третий, третий. Ответь седьмому!
- Тишина?
- Полная. У нас немецкий кто-нибудь знает?
- Нет. Хотя, постой... Селин под Новогрудском в плен попал. Сбежал из лагеря через месяц. Хвастал, что ругаться по-ихнему наблатыкался.
- Сойдет. Только переодеться бы ему. Шинель, каска. Автомат, как у немецких связистов.
На сборы ушло минут десять.
Селин исчез в дверях, а я сел к аппарату. Если и удастся восстановить связь, продержится она недолго. А поговорить с полковником необходимо.
- Третий, третий. Ответь седьмому! Прием.
Тишина. Но это в трубке. А из оврага - автоматная стрельба и одиночные винтовочные выстрелы.
- Показатели 37 на 4, - без предисловий начинаю я доклад. - По огурцам полный порядок. А с лошадьми туго. Из трех своих одна хромает. Немецких двенадцать, хромает десять. Овса немецкого навалом, но наши лошади его не жрут. Ветеринар хороший нужен. А лучше лошадник-любитель. Вроде вашего ординарца. Алло, третий! Вы меня слышите, прием...
Четверть часа спустя в блиндаж ввалился перепачканный землей Селин.
- Фрицы по всему оврагу расползлись. Часового снял по-тихому, а как провод соединил, на троих напоролся. Стрелять пришлось. Еле ушел.
- И много их там?
- Да как вшей на бродяге! Похоже, атаку готовят.
- Сюда?
- Нет. Скорее, на старые позиции. Когда ракета взлетела, на том склоне их раз в пять больше было.
Я выбираюсь наружу. Стрельба со стороны оврага стихает. Судя по линиям трассеров, в тех наших окопах уже немцы.
- Опозорился Цилюрик, - тихо, чтобы не слышали бойцы, говорит Кухтин. - Не сомкнул фланг с соседями... Чтоб ему до утра икалось!
- Ты пулеметы перетащил?
- Оба трофейных здесь. Все ленты к ним заправлены. Наши переставлять не стал. Патронов к ним - сотни две, не больше. На одну хорошую атаку.
- Гранаты?
- В каждой нише рядами лежат. Еще от немцев остались.
- К нам полезут, как думаешь?
- Вряд ли. Им еще на той стороне закрепляться. Может, мы сами фрицев пощупаем?
- Чем? Люди третьи сутки без сна. С ног валятся. Да и патронов к ППШ - кот наплакал. Нет уж... Оставь часовых, ракет им побольше, а остальным отдыхать. Утром со всех сторон попрут.
- Пришлют нам оружейника, как думаешь?
- Не знаю... Если полковник меня услышал. Если в условных обозначениях "лошади" - это всё еще пулеметы. Если Мохов сумеет через фрицев сюда просочиться... В общем, надеяться будем на лучшее, а готовиться к худшему. Проверь, чтобы все ППШ на одиночный огонь поставили. Часовых предупреди, чтобы Мохова, как придет, сразу в оружейную землянку вели... Где неисправные пулеметы лежат. Я там на ночлег устроюсь.
- А смысл?
- Попробую вспомнить, чему меня в техникуме учили. Может, хоть один починю. Проще завтра отбиваться будет...
***
Немецкий МГ-34 многим кажется простым и понятным. Отсоединить приклад или поменять ствол на нем легче легкого. А вот разборка для ремонта - задача нетривиальная. Чтобы извлечь возвратную пружину из покореженного взрывом инвалида и переставить ее на тот, где она ослабла от перегрева, у меня ушло больше часа.
У третьего пулемета намертво заел затвор. Я попытался понять, где и что надо выправить, присматриваясь к механизму при неровном свете лампы. Прищурил левый глаз, как это делал Сергей Мохов. Правый незаметно закрылся сам... И меня утащило во тьму.
А ведь знал же, что спать сегодня нельзя. Понимал, что без пулеметов не продержаться. Что с "максимами" много не навоюешь, патронов к ним почти не осталось, и взять неоткуда. А немецких - с тем, что я починил - всего три. Для круговой обороны позарез нужен четвертый... И еще пятый - про запас, если какой-то из строя выйдет. Но трое суток без сна... И меня срубило, как ударом кувалды.
Сначала перед глазами плыли разноцветные круги и пятна, затем начали мелькать картинки... Вот мама с папой забирают меня из детского сада... Вот мы с пацанами качаемся на тарзанках... Я пытаюсь отцепиться от своей, чтобы упасть в воду и проснуться. И это почти удалось - я снова попадаю в оружейную землянку. Лежу на топчане и смотрю, как кто-то копается в пулемете. И понимаю, что это всё еще сон... Уж слишком ярко горит на столе лампа, а ведь вечером она еле теплилась.
Я поднимаюсь на локтях, откашливаюсь... Пытаюсь проснуться... Человек у стола поворачивается на шум.
- Мохов! Ты откуда?
- Оттуда, товарищ старший лейтенант, - улыбается он. - Простите, что разбудил. Я старался потише...
- Хрен с ней, с тишиной! С пулеметами как? Получается?
- Да, вроде неплохо. Шесть штук уже готовы. С тем, что вы починили, семь. Сейчас восьмой заканчиваю. А те два - в металлолом. Без вариантов.
- К нам насовсем?
- Нет, до рассвета должен вернуться. Я ведь без спросу сюда. Опоздаю, в дезертиры зачислят.
- Ага, - улыбнулся я. - Как сейчас эту бумагу вижу: "Проявив трусость и шкурничество, сбежал из штаба на передовую... И резолюция красным карандашом: Срочно выслать в тыл, за Волгу, чтоб другим неповадно было..."
- Вот вы смеетесь, товарищ старший лейтенант, а я, пока инструменты искал, тайник у вас в шкафу обнаружил. Там дверь в другую комнату вместо стены. Похоже, батальонный НЗ. В ящиках - патроны, гранаты, консервы. В канистрах - вода, вино и шнапс. То ли к круговой обороне готовились, то ли начальник у них - куркуль по натуре...
- И много всего?
- Хватает! А главное, мелочей разных куча. Полезных и ценных. Фитиль в лампе новый - оттуда, кстати. А еще масленка с крышкой. Герметичная. - Он указал на стол перед собой. - Для вашего "Маузера" это масло самое то! И патроны к нему тоже есть. Шесть коробок. Я их сюда тащить не стал. Только инструменты, масленку и фонарик. Ваш-то совсем не светит. Остальное сами посмотрите.
Я взял со стола фонарик. Включил его и полез в шкаф.
В первую очередь проверил воду. Восемь двухведерных фляг полны под краешки. Для тридцати семи здоровых и четверых раненых - запас на трое суток. Потом можно из "максимов" воду слить, когда патроны для них закончатся. Так что живем!
- Сергей! - разобравшись с водой, позвал я Мохова.
Тишина. Только угли в буржуйке потрескивают. А Сергея уже и след простыл.
Пулеметы у входа стоят в два ряда. Рядом на расстеленном брезенте лежат пять запасных стволов и шесть пар асбестовых рукавиц для их замены в бою.
Отворяется дверь. Неужели вернулся?
- Здравия желаю, товарищ комбат! - Селин втискивается в землянку боком, по-другому с его плечищами в дверь не пройдешь. - Вы велели разбудить на рассвете. Ух, ты... Сколько вы пулеметов сделали!
- Это не я. Мохов. Ординарец полковника. Только что убежал. Кстати, ты не видел куда?
- Мимо поста не проходил. Ни к вам, ни обратно.
- А ты не спал там, случайно?
- Обижаете! Да вы по следам посмотрите. В полночь снег посыпал. Час назад кончился. Кто и где после этого шел - на нем, как на ладони, видать!
Я открыл дверь, посветил фонариком. Следы Селина выворачивали из-за угла траншеи и были прекрасно видны. Сорок шестой размер во всем батальоне только у него, не спутаешь. Отпечатки сапог Мохова были короче, и чем дальше от порога, тем меньше они продавливали снег, а после шестого шага и вовсе пропали.
- Оп-па! - удивленно прошептал Селин. - Вознесся он, что-ли?
Ответить я не успел. В паре шагов за бруствером разорвалась мина. Нас обсыпало землей. За ней рванула еще одна... И еще.
Два часа немцы поливают нас из минометов. Затем пытаются атаковать. Но как-то вяло, не всерьез. Выяснив, что все подходы перекрыты пулеметным огнем, снова забрасывают минами. Постреляв пару часов, опять лезут в атаку. Так продолжается до самого вечера: обстрел, атака, обстрел, атака, потом атака под прикрытием обстрела. От мин мы прячемся в блиндажах, оставив наверху пулеметчиков.
За день к четырем раненым добавляются еще семеро. Один из вчерашних умирает. Двое бойцов убиты - мина попала в пулеметную ячейку. Их разорвало в клочья, даже хоронить нечего. Пулемет тоже всмятку.
За ночь мы меняем схему огня. Роем новые ячейки, укрепляем их стены досками, делаем перекрытия из бревен, сколачиваем откидные крышки, маскируем сверху землей. Это помогает снизить потери. За вторые сутки ранены двое, убитый один.
На третью ночь оборудуем полевой лазарет. Под него выделяем офицерский блиндаж - самое просторное из помещений. Самое безопасное. Старшим по лазарету назначаем Харламова, бойца из второго взвода. До войны он помогал отцу-ветеринару, уколы и перевязки делает не хуже врача. Медикаменты и бинты берем из найденного Моховым НЗ.
На четвертые сутки немцы меняют тактику. Теперь обстрелы и атаки не прекращаются ни днем, ни ночью. Результат: восемь раненых, трое убитых. И еще в лазарете умерли двое - из раненых в первые дни. Патроны к "максимам" и ППШ закончились, гранат осталось пять штук. Вся надежда на немецкие пулеметы. Их шесть. Четыре на позициях, два в запасе.
***
Одна из мин разрывается у входа в землянку, где мы собрались на завтрак. Трое убитых, восемь раненых. В строю остается четверо: Селин и Харламов прикрывают огнем восток и фланги, мы с Кухтиным отражаем атаки с запада. И у него, и у меня в ячейке по два пулемета, чтобы не тратить время на смену стволов. Огонь ведем беспрерывно. Немцы - словно с цепи сорвались. Ни минуты покоя. Всё лезут и лезут... К обеду от пулеметов жар как из печки.
Струйки пота текут по груди, по спине, под мышками... В голове гудят надоедливые шмели. Или это самолеты над нами? Вверх посмотреть некогда. Кухтин что-то кричит. Не могу разобрать. Ленты пустеют одна за другой, я их едва успеваю менять. Гильзы лежат вокруг сплошным ковром, возвышаются горками у пулеметов, ящик с патронами почти пустой. О том, что он последний, я стараюсь не думать.
Внезапно всё заслоняет черная пелена. Потом чьё-то лицо - красное, лоснящееся, в белой ушанке.
- Товарищ старший лейтенант, вы меня слышите?
- Пулемет... Где пулемет?
- Вы же ранены...
- Да пошел ты!
Я пытаюсь подняться. Лицо расплывается, превращаясь в белый шар, на него наползают желтые пятна, красные круги. Я что-то говорю. Мне что-то отвечают. Что - неясно. Звуки "плывут", словно пластинку крутят на малых оборотах. Цветные круги расширяются, бледнеют, начинают дрожать в сером мареве... Потом вдруг нашатырь. Воняет так, что по щекам текут слезы.
Круги исчезают. Вместо них лицо полковника. И глаза, встревоженные карие глаза. Рядом лампа с зеленым абажуром. На стене открытки с овчарками, красотки в купальниках, дома с черепичными крышами... Да ведь это наш лазарет! Значит, мы удержали позицию.
- Очнулся, комбат?
- Товарищ полковник...
- И узнал, наконец!
- А где все?
- Раненые в госпитале за Волгой. Остальных я разогнал, кого куда. Нефиг им тут, когда капитан полковника через слово по матушке величает...
- Капитан?
- Ага! Третий день уже. А теперь молчи и слушай! Кухтин убит. Селин с Харламовым ранены. Селин тяжело. У тебя ранение, контузия, сотрясение мозга. Трое суток был без сознания. За Волгу не отправили: врач сказал, дорогу не перенесешь. Остальные, кто жив - в госпиталях. Кроме Харламова. Его я оставил - за тобой ухаживать. Дырка в ноге сквозная, может и здесь похромать. Тебе два дня лежать, не двигаясь. Головы не поворачивать. Взгляд резко не переводить. О ходе боев расскажешь начштабу, он запишет. Кого к каким наградам представить, вечером решим. Вопросы есть?
- Никак нет, товарищ полковник!
- Когда мы одни, Семен Михалыч, - усмехнулся он. - Голова заболит или тошнить начнет, Харламова зови. Укол поставит. Я сейчас его пришлю... Кстати, с лазаретом здесь ты хорошо придумал. Выздоравливай, Степан!
В списке на награждение я первым назвал Мохова. Рассказал, как он пулеметы чинил, как НЗ немецкий нашел. Без этого мы бы и двух дней не продержались.
- Представим к ордену, - кивнул полковник. - Посмертно. Он ведь тогда и погиб. Четырнадцатого.
- Не может быть! - возразил я. - Четырнадцатого мы еще только на холм прорвались. А пулеметы - это уже в ночь на пятнадцатое. Вот если только...
- Если что?
Я рассказал ему и про дорожку из шести следов, и про фразу Селина "Вознесся он, что ли?" И про то, как мне в ту ночь казалось, что за спиной у Мохова то появляется, то исчезает тень...
- Тебе психиатрический диагноз нужен? - чуть подумав, спросил полковник.
- Нет, конечно.
- А из комсомола хочешь вылететь с волчьим билетом?
Я чуть качнул головой. Перед глазами всё поплыло.
- Тогда никому об этом ни слова, - донесся сквозь пелену его растягивающийся на гласных голос. - Завтра вернусь из штаба, обсудим.
***
Договорить нам так и не удалось. По дороге в штаб дивизии полковник Грабер погиб, подорвавшись на мине. Инженерная служба ошиблась, очищая от них отбитые у немцев позиции. Слишком уж непривычной была эта работа для наших саперов в 1942 году.
Утром мы узнали, что наступление, начатое 19 ноября, завершилось успешно. Войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов соединились у Калача, окружив группировку Паулюса.
Через неделю врачи разрешили мне встать с постели, и нас с Харламовым вывезли за Волгу, в армейский госпиталь. Там мне сказали, что Игорь Селин умер от ран на второй день после прибытия. Из свидетелей посмертного подвига Мохова я остался один.
Вы скажете, я свихнулся еще тогда, в ноябре 1942 года. Или выжил из ума позже... Прошло сорок лет, но по ночам я все еще вижу свет керосиновой лампы и пушок на мальчишеских щеках. Голубые глаза с длинными ресницами смотрят мне в душу, а губы шепчут что-то бодрящее, благословляя на бой, на победу, на жизнь...
"Спасибо тебе, Сережа! - отвечаю я ему во сне. - За воду в немецких канистрах, за патроны в ящиках, за пулеметы!"